Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Императорская полиция конфисковала около 500 000 франков, которые Моро имел на различных счетах у французских банкиров, и обнародовала так называемое «Обращение Моро к французскому народу», текст которого существенно отличался от того, который генерал подготовил на самом деле.

Мы приводим здесь сокращенный, но оригинальный текст обращения генерала Моро к французской нации:

«Я пришел к вам не как второй Кориолан, чтобы учинить личную месть: я прибыл для того, чтобы освободить свою страну от ига, которое над ней довлеет. Как только эта цель будет достигнута, я вольюсь в ваши ряды, и мы будем вместе».

Естественно, Наполеон поспешил заявить во всеуслышание, что ядро, поразившее его врага, было местью Провидения. Он даже поощрял легенду, что именно он навел орудие на Моро и поразил предателя. И, вероятно, наивные французы поверили, что Моро был сражен в своеобразной дуэли на пушках с их императором.

Госпожа Левен, супруга российского посла в Лондоне, первой сообщила госпоже Моро о смерти ее супруга, затем прибыл Поль де Шевенен и поведал ей печальные подробности смерти генерала.

Она поблагодарила царя за доброту, пообещала приехать в Россию, где ее брат, полковник Уло, собирался служить, но в последний момент передумала и осталась жить в Англии.

Вскоре Поль де Шевенен опубликовал в Лондоне небольшую брошюру с описанием своего путешествия из США в Европу вместе с Моро и о последних днях жизни генерала.

Еще раз выразив свое пожелание госпоже Моро видеть ее у себя при дворе, где бы юной Изабель был бы дарован титул фрейлины российской императрицы, Александр I своим указом от февраля 1814 года назначил госпоже Моро единовременную выплату в 100 000 рублей и ежегодную пенсию за потерю мужа в размере 30 000 рублей. По тем временам это была огромная сумма, имея в виду, что за один рубль на Лондонской бирже в среднем давали 1,2 фунта стерлингов, так что будущее Изабель уже было обеспечено.

25 марта 1814 года во время сражения при Фер-Шампенуазе от двух французских пуль, попавших в сердце, пал полковник Рапатель, в момент, когда он предложил французам сложить оружие. Рапатель так и не оставил после себя мемуаров, которые могли бы пролить более яркий свет на события, связанные с похоронами генерала Моро в Санкт-Петербурге. Рапатель вел дневник, описывающий последние дни жизни Моро. Но записи в нем обрываются 30 августа 1813 года. Этот дневник, подлинность которого подтверждена всеми историками Моро (в сравнении с записками Поля де Шевенена), представляет собой бесценную историческую реликвию. Этот дневник, кстати, был обнаружен в Санкт-Петербурге вместе с другими бумагами Рапателя и, в частности, с его завещанием, составленным в российской столице еще 18 октября 1812 года. Вот выдержка из него:

«Я, нижеподписавшийся Жан-Батист Рапатель, полковник генерального штаба Его Величества Императора Всероссийского, прошу в случае моей смерти во время боевых действий против разбойника Бонапарта передать все мое имущество и деньги моей сестре мадам Уйе, проживающей в Ренне на улице Дам». В настоящее время дневник Рапателя хранится в архивах Иль-э-Вилена.

Главная русская столичная газета «Санкт-Петербургские Ведомости», выходившая в то время по вторникам и пятницам, так ничего и не сообщила о последней мессе в память генерала Моро, состоявшейся в приходе Святой Екатерины Александрийской.

31 марта 1814 года Александр I и союзные монархи торжественно вошли в Париж. Справа от царя находился король прусский, а слева — фельдмаршал Шварценберг. По меткому замечанию французского историка Луи Пэнго, «в этой торжественной процессии душа генерала Моро как будто незримо витала рядом с Александром, гарантом либерализма, который завещал Франции Моро».

Людовик XVIII, задержавшийся в своей английской резиденции в Хартвелле из-за обострения подагры, смог прибыть в Париж только 26 апреля 1814 года. 2 мая он вновь обрел свой трон.

Александр I, справедливо считая себя вождем антинаполеоновского крестового похода и реставратором трона Бурбонов, и следуя обещанию, данному генералу Моро, хотел повлиять на короля в плане политических изменений в духе либерализма. Он написал королю письмо, в котором выражал надежду на изменения в политике Франции.

Однако Людовик XVIII не удостоил письмо царя ответом. Король Франции не принадлежал к числу тех эмигрантов, которые «ничего не забыли и ничему не научились». Как раз наоборот, он знал и принимал принципы конституционного правления, но вместе с тем хотел править не как мститель, а как король, объединивший нацию, и в этой связи осознавал себя монархом, наделенным божественным правом. Он не любил этого «республиканского суверена», каким хотел казаться царь. Более того, он ненавидел философские нравоучения, а предпочитал душевную беседу, умение находить нужное и к месту сказанное слово, как свое, так и собеседника. И, наконец, он не забыл, как с ним обращались русские царедворцы во время его вынужденного изгнания в Митаве и грубую высылку за пределы Российской империи сразу после подписания Тильзитского мирного договора. И когда Александр написал ему второе письмо, упрекая, в частности, за упразднение триколора и замену его на белое с лилиями знамя, король проявил все свое высокомерие, свойственное Бурбонам. Русский царь прибыл в Компьень, чтобы лично вручить это письмо королю. Вот тут-то Людовик попытался отыграться в полную силу. Нанося визиты графу д'Артуа, герцогине Ангулемской, графу Беррийскому и другим отпрыскам королевской фамилии, Александр всегда занимал самые роскошные апартаменты. Здесь же, у короля, ему предоставили самую плохую комнату, какую смогли найти во дворце. Возмущенный Александр приказал своему кучеру быть готовым к немедленному отъезду сразу после обеда, во время которого Людовик XVIII еще раз унизил царя, напомнив метрдотелю, подававшему блюдо гостю, порядок сервировки стола: «Вы должны обслуживать меня в первую очередь».

К этому времени мадам Моро с дочерью тоже вернулись в Париж.

Заручившись поддержкой царя, сенатор Лажюине (тот самый, который первым назвал Лазаря Карно «организатором побед») 26 апреля объявил в Сенате о полной реабилитации генерала Моро. Было во всеуслышание заявлено, что «генерал Моро, потерявший сына на чужбине и не сумевший обеспечить своей больной жене возможности лечиться во Франции, всегда пользовался уважением истинных французов и признательностью родины…, что император всероссийский отнесся к французам с тем же уважением и симпатией, которые он всегда испытывал к генералу Моро». Академик и сенатор Гара выступил с предложением обратиться в мэрию Парижа с просьбой разработать проект памятника Александру и Моро, стоящими вместе на одном пьедестале.

«25 июня 1816 года в Париже состоялась религиозная служба в память о генерале Моро, — пишет Морис Гарсо, — и король Людовик XVIII, который хотя и знал о либеральных и республиканских взглядах генерала, тем не менее вскоре присвоил госпоже Моро титул маршальши с годовой пенсией в 12 000 франков. Теперь будущее семьи Моро было обеспечено и во Франции».

И хотя титул маршала даже посмертно никогда не был официально присвоен Моро и не существует ордонанса, дарующего этот титул супруге генерала, она тем не менее во всех официальных документах именуется маршальшей и, в частности, в том, по которому ей назначалась указанная пенсия. В этом документе, подписанном королем 18 октября 1814 года, говорится: «Этим актом мы еще раз подтверждаем свое уважение и признательность генералу, имя которого стоит в ряду прославленных военачальников, оказавших великую честь французскому оружию».

Эту оценку, исходящую от короля, который, несмотря на свои убеждения, соглашался сыграть в игру под названием «конституционная монархия», Моро, пожалуй, принял бы, так как в последние годы он начал склоняться к формуле «монархия прав человека».

Учреждая орден Почетного легиона, создавая новое дворянство и новый двор, Наполеон постепенно переходил к старой, кастовой форме правления и, по выражению Пьера Савинеля, был «человеком Старого порядка». Это он называл Людовика XVI «моим добрым дядюшкой Луи». Это он силой затащил к себе в постель девственную эрцгерцогиню австрийскую, чтобы та родила ему сына. Настоящий республиканец! Достойный сын революции! Он правил дворянами ради голубой крови. В этом смысле он превзошел Моро. Бонапарт задушил в колыбели новую Францию, то есть общество, которое пыталось создать новый порядок, основанный на уважении и признании прав личности. Он подчинил эту новую общественно-экономическую формацию архаическому порядку, основанному на привилегиях и придворной лести.

И вот, благодаря стараниям госпожи Моро, фрейлины герцогини Ангулемской, часто бывавшей при дворе, голубая кровь вновь потекла в жилах семьи Моро — братьях, сестрах и племянниках генерала. Этим же Старым порядком был восстановлен фамильный герб Моро, представлявший собой букву М, расположенную в зеве у серебряной рукоятки шпаги, отделанной золотом и украшенной с обеих сторон двумя ветвями серебряных лилий на фоне горностая.

Младший брат генерала — Жозеф Моро — стал префектом г. Коррезе. К этому времени относится и публикация книги судьи Лекурба, брата известного генерала Лекурба, которая поведала Франции, как силой было навязано обвинение генералу Моро в 1804 году.

Сенатор Гара вскоре после своего знаменитого выступления в Сенате опубликовал в память о Моро брошюру, полностью реабилитирующую генерала.

Роялистская пресса устроила шумиху по поводу этой хвалебной риторики. Она восхваляла и русского царя, и генерала Моро. Виктор Гюго, отец которого был другом Моро, написал в честь генерала стихи, которые, хотя и были одними из первых работ начинающего писателя, оказались весьма трогательными и искренними. В оде «Девы Вердуна», скорбя о судьбе трех девушек, гильотинированных только за то, что подарили цветы завоевателю, он обвиняет солдат, которые, увлекшись боем, не смогли предотвратить этой кровавой расправы:

В предместьях Дрездена, на месте ранения Моро, союзники установили гранитный обелиск в форме куба, на одной стороне которого были выбиты по-немецки следующие слова: «Здесь геройски пал Моро, сражаясь рядом с Александром».

В период Ста дней мадам Моро вновь уехала в Англию и поселилась в Ричмонде, где встретила свою старую подругу по ссылке — мадам де Невиль. Вдова генерала Моро не сразу вернулась во Францию после Ватерлоо, так как Наполеон распорядился заморозить счета Моро в банках Франции. Когда это препятствие было преодолено, мадам маршальша приехала в Париж. Хид де Невиль был назначен послом в США и в этой связи 22 августа 1815 года получил от короля титул барона.

Министерским циркуляром от февраля 1816 года предписывалось возведение памятников Моро и Пишегрю в тех провинциях, где они родились. Однако в части, касающейся памятника Моро, муниципальный совет г. Ренна постановил «считать нежелательной установку статуи, напоминающей о событиях, которые могут навредить памяти о генерале». Речь шла о революционной борьбе, которую вел Моро, будучи студентом.

Бернадот после коронации в Стокгольме в 1818 году назначил денежную дотацию дочери Моро — Изабель, которая пять лет спустя вышла замуж за Эрнеста-Алексиса Дюбуа, виконта Курвальского и Анизийского, дворянина из окружения будущего короля Карла X. Изабель присутствовала на его коронации в 1825 году Ей было 20 лет.

Госпожа Моро так и осталась вдовой и, не пытаясь более выйти замуж, прожила еще несколько лет. Хотя в свете говорили, что в 1814 году маршал Макдональд, тоже вдовец, хотел жениться на мадам Моро, даме бальзаковского возраста (ей было 33). В письме к племяннице от 5 ноября 1814 года Макдональд пишет: «Я завершил вечер в гостях у мадам маршальши, которая приехала из Вири, чтобы вступить во владение домом на улице Победы». В другом письме герцог Тарентский пишет: «…среди дам была и госпожа маршальша. Говорят, что мы собираемся пожениться. Эти слухи мне очень лестны, и мадам Моро мне подходит, но боюсь, эти слухи далеки от реальности. Мы вместе очень смеялись над ними».

Последний прижизненный портрет вдовы Моро был написан малоизвестным французским художником-миниатюристом Фредериком Милле. Миниатюра выставлялась в салоне в Париже в 1819 г. К сожалению, мы не нашли этой миниатюры ни в одном из двухсот крупнейших музеев мира. Возможно, она стала достоянием наследников семьи Моро или была продана частному лицу.

Столько сделав для образования дочери, мадам Моро не суждено было увидеть ее свадьбы. Эжени Моро умерла в 1821 году в Бордо в возрасте 40 лет. Она была похоронена на кладбище этого города 1 сентября, ровно через 8 лет после того, как сердце генерала Моро было извлечено из его тела и затем доставлено ей. На надгробном камне высечены следующие слова: «Здесь покоится прах маршальши Моро—Луизы Александрины Эжени Уло, супруги генерала Моро, родившейся на о. Иль-де-Франс 5 июля 1781 года. Очарование ее души и доброта составляли счастье ее супруга, ее добродетели смягчали его несчастья, а благородные поступки делают честь ее памяти. Здесь, рядом с супругой, которую он так любил, покоится сердце генерала Жана-Виктора Моро, главнокомандующего французскими армиями, родившегося в Морле 14 февраля 1763 года и скончавшегося 2 сентября 1813 года».

В 1837 году французский художник Шопен написал знаменитую картину под названием «Сражение при Гогенлиндене», которая с тех пор хранится в музее Версаля в галерее победы.

Единственными зрителями этой картины были два брата Моро — Жозеф и Жан-Батист, а также его старшая сестра — Александрина — последние оставшиеся в живых дети многочисленной семьи бретонского судьи, гильотинированного в эпоху революции.

В Моррисвиле, штат Пенсильвания (в США существует 5 городов с одноименным названием) есть улица генерала Моро, проходящая почти перпендикулярно набережной реки Делавар, и жители этого города гордятся, что в нем 8 лет жил прославленный французский генерал.

По поводу Моро в XIX веке выдвигались различные мнения. Для большей части роялистов во времена реставрации — генерал, который, как они думали, принял сторону Бурбонов — был героем. Для большинства бонапартистов — он был предателем.

Между тем Наполеон на Святой Елене оспаривал военные таланты Моро. Он считал, что победа Моро при Гогенлиндене была делом случая. Вместе с тем, признавая храбрость своего соперника, он считал его виновным в измене родине. Однако это не может нас переубедить. Наполеон не был беспристрастным судьей по отношению к человеку, от которого он избавился, «привязав» его, по сути, к делу Кадудаля и Пишегрю.

Большинство историков придерживается мнения Тьера: «Без всяких преувеличений поступок генерала Моро был достаточно серьезным. Нисколько не умаляя его прежних заслуг перед родиной и равнодушие к славе, тем не менее нельзя снизойти до того, чтобы признать его невиновным. И эта его вина погубила одну из самых выдающихся личностей нашего времени».

Эрнест Доде соглашается с таким выводом, однако приводит ряд смягчающих обстоятельств. Он пишет: «Генерал Дюмурье, главнокомандующий одной из наших революционных армий, которая защищала границы Франции, чтобы спасти свою жизнь, выдал посланцев Конвента Австрии. Его сочли предателем. Пишегрю, стремясь отомстить тем, кто провалил переворот 18 фрюктидора, связался с той же Австрией, которая стремилась расчленить Францию. Он — предатель». Но и Жомини, перешедший в стан врага во время боевых действий накануне Дрезденского сражения, — тоже предатель.

«Случай с Моро — совершенно иной, — продолжает Эрнест Доде. — Генерал согласился на предложения царя только после того, как получил четкие заверения Андрея Дашкова, которые успокоили его патриотические чувства. Ему было обещано от имени царя, что целостность Франции будет гарантирована и страна останется в своих естественных границах, что французы будут свободны в выборе правительства и формы правления. И он поверил слову Александра. Однако чтобы подтвердить тот факт, что желание отомстить Бонапарту превалировало в его намерениях, надо предположить, что Моро обладал сверхгероической душой и даже сверхчеловеческими способностями. Его больше всего заботила мысль обеспечения гарантий безопасности родины. Реализуя свою месть, он считал, что избавляет Францию от ига Бонапарта при одновременном сохранении целостности страны. Но он упустил из виду, что, пользуясь силами и средствами своих недавних врагов, Моро противоречил самому себе, закрыв глаза на прошлое и став союзником монархов, от которых он так славно защищал Францию…

Моро не роялист и никогда им не был. По его мысли, возвращение Бурбонов могло подойти Франции, как временная мера на переходный период. Но то, что оправдывает эмигрантов, не может служить оправданием для бывшего главнокомандующего республиканских армий».

«Что ж, это мудрые слова, но нас они не вполне удовлетворяют, — пишет другой историк генерала, Морис Гарсо. — Мы признаем, что эмиграция с преданностью и верой в короля может быть оправданием. Но незаслуженная ссылка, изгнание ради свободы также должна заслужить снисхождение историков».

Измена родине, как трактует ее международное право, есть тягчайшее преступление, заключающееся в умышленном нанесении ущерба государственной независимости, территориальной неприкосновенности или военной мощи страны. К измене родины относится переход на сторону врага, шпионаж, выдача государственной или военной тайны, оказание помощи иностранному государству в проведении враждебной деятельности против родины, заговор с целью захвата власти.

Если разложить по полочкам это определение, то получится, что Моро умышленно не нанес ущерба ни государственной независимости, ни военной мощи, ни тем более территориальной неприкосновенности Франции; он не выдал какой-либо государственной или военной тайны, не был шпионом и не перешел не сторону врага во время ведения боевых действий, а за пресловутый «заговор Кадудаля и Пишегрю» Моро сполна заплатил своей восьмилетней ссылкой. Дважды за одно и то же преступление, как известно, нигде не судят. Остается одно — оказание помощи иностранному государству в проведении враждебной деятельности против родины. Но и здесь можно привести аргументы в защиту Моро. Прожив в Америке столько лет, он наверняка имел статус гражданина США (хотя мы не нашли документов, подтверждающих этот факт) и, следовательно, независимо от национальности, мог служить в любой армии мира. А раз так, то к нему не может быть претензий, как к частному гражданскому лицу, другу царя и состоящему при его штабе в качестве наблюдателя и советника. Вся военная власть армий коалиции была сосредоточена в руках князя Шварценберга, и все приказы исходили от имени последнего. Более того, Моро ничего не успел сделать против Наполеоновских войск при Дрездене, так как на второй день битвы был смертельно ранен.

В этой связи просматривается аналогия с процессом Моро в 1804 году. Действительно, существовал ли тогда заговор? С точки зрения права? Ведь никто не был убит, и никаких действий предпринято не было. Также и здесь. А было ли предательство в 1813 году? Гражданское лицо, пусть даже диссидент и француз по национальности, дает советы царю, необязательные к исполнению. А если этот человек — гражданин США? Где здесь предательство? Наполеон на заре своей военной карьеры тоже просился на русскую службу, о чем имеются свидетельства очевидцев, в частности графа Ростопчина. Отказавшись от своего намерения (Наполеона принимали в русскую армию, но с понижением на одно звание, что не устроило молодого лейтенанта), он обратился с аналогичной просьбой к Турции. Но и здесь что-то не сложилось. Как рассматривать эти поступки Бонапарта? Как попытку измены? Или как провал очередной затеи «солдата удачи» послужить наемником во враждебной Франции стране?

«Моро, очевидно, оставил бы о себе самые чистые воспоминания, если бы он не покинул Америку, — пишет уже цитированный нами Морис Гарсо, — если бы он испил до дна чашу своего наказания, если бы он не вернулся в Европу лишь для того, чтобы умереть, сраженный французским ядром. Но сам акт его догматического патриотизма, далекий от того, чтобы нанести вред своей стране, — оправдывает генерала».

Войдя в Париж, царь не забыл обещания, данного Моро. «Благодаря этому восхитительному русскому человеку Франция в 1814 году сохранила свои естественные границы».

Одно только это соображение должно оправдать героя Гогенлиндена перед судом Истории. Ошибки, заблуждения, пусть даже моральная измена — все это ничто по сравнению со славой последней услуги, которую он оказал родине.

Почти все известные нам историки Моро, а их не так много, пытались так или иначе предложить читателю свое видение виновности или невиновности генерала, как если бы они были теми самыми потомками, о которых говорил наш герой на процессе 1804 года. Вспомним его слова, сказанные тогда судьям: «Исполняйте свой долг. Вас слушает Франция; на вас смотрит Европа и надеятся потомки!»

Так не будем же судить генерала, до последней минуты мечтавшего о счастье Франции — о стране, в которой будут торжествовать свобода, братство, равенство и счастье всех народов. Мы лишь можем упрекнуть эту свободную Францию, которую Моро так любил, за долгие годы забвения выдающегося генерала, стоявшего у истоков Великой французской революции, верного республиканским принципам и внесшего огромный вклад во славу французского оружия. Это была звезда первой величины полководческого искусства, оставившая заметный след в летописи побед республики — той, что подарила миру целую эпоху, а вместе с ней и замечательную плеяду талантливых полководцев, таких как Ожеро, Клебер, Дезе, Массена, Бонапарт, Моро, Гош, Жубер, Журдан, Ней, Мюрат, Пишегрю, Ланн, Даву, Бернадот и многие другие. В ту пору все они были молоды, храбры, полны революционного энтузиазма, порыва, отваги и страстного стремления к славе. По-разному сложились их судьбы, но память об этих людях останется на века, и пока человечество обращается к своей истории, эти выдающиеся воины, а вместе с ними и наш герой никогда не будут забыты!

В заключение невольно вспоминаются стихи Марины Цветаевой, посвященные российским героям двенадцатого года, которые в полной мере можно отнести и к французам — несмотря на то что в 1812 г. они были нашими врагами:

Моро многое предвидел. Возвращение Бурбонов действительно оказалось временной мерой. Прошли годы, и Франция вновь стала республикой. Моро-Водолей оказался прав. Он видел на 50 лет вперед!