Глаза ворона

ГЛАВА 1, в которой Аркон философствует

Высокие стены Церрукана пленники увидели на рассвете. Восходящее солнце окрасило их в нежные перламутрово-розовые тона. Пески вокруг переливались всеми оттенками сиреневого. Стремительно поднявшийся занавес темноты открыл прежде невидимую городскую стену в неожиданной близости от Токе и его спутников. От невероятных размеров сооружения у них захватило дух. Огромные каменные блоки, из которых была сложена приступная стена Церрукана, тянулись влево и вправо насколько хватало глаз. Вверх же они вздымались на такую высоту, что люди казались муравьями у их подножия. Никогда в жизни Токе не видел ничего подобного.

— Вот это красота! — восхищенно выдохнул кто-то из караванщиков за его спиной.

— Красота! — фыркнул другой. — Ты лучше на вольный мир полюбуйся в последний разок, пока можешь! На стены-то наглядишься еще: живым небось за них уже и не выйдешь!

— Типун тебе на язык! — огрызнулся третий, надорванный и хриплый голос. — Зачем последнюю надежду у парня отнимаешь?

Токе не мог повернуть голову, чтобы посмотреть, кто говорил. Вместе с тремя другими пленниками он был привязан за шею к длинному деревянному брусу, который они практически тащили на своих плечах. Деревяшка ограничивала движения, а следовательно — вероятность побега. Руки у всех оставались по-прежнему связанными за спиной. Говорившие шли в соседней связке, сразу позади. Впереди брели еще три четверки. Маленькая колонна была окружена вооруженными гайенами, ведущими ее к городским воротам.

Аркон, привязанный к шесту сразу за Токе, рассказал, что ворота Церрукана открываются на рассвете, а через час начинается торговля на Рыночной площади. Поэтому пленников подняли сегодня еще затемно и погнали через пустыню. Не мог же корабль гайенов подойти к городским вратам, как моряк к родному причалу! А на рынке товар должен быть к началу торгов, чтобы взять за него лучшую цену. Вот потому их — тот самый товар — и вели, несмотря на ночной холод, через пески, чтобы поспеть к рассвету. Теперь идти осталось, видно, уже немного.

Как будто специально, чтобы вконец испортить и так мрачное настроение Токе, Аркон всю дорогу не закрывал рта. А ведь, казалось бы, раненый, надо беречь дыхание… Но нет! Вполголоса, чтобы не протянули плетью конвоиры, он трепался обо всем на свете: от своих любовных похождений и голодного детства в Уграде до невольничьих рынков Церрукана, гладиаторов и особенностей национальной кухни обитателей города. Несмотря на то что идущий впереди даже не старался делать вид, что слушает, Аркон пел соловьем. А духу просто сказать «Заткнись!» и сорвать злобу на чудом с того света вернувшемся товарище у Токе не хватало. Он терпел и молча шел дальше, думая о своем.

В который раз парень пытался осмыслить то, что произошло там, на ничем ранее не приметном островке голубого песка, теперь ставшем бурым до первых осенних дождей; то, что случилось на горячей от солнца палубе чужого корабля, с которой потом пленников заставили оттирать кровь Майкен… Пытался найти логическое объяснение, найти причину, найти виновного…

«Почему из всего сотенного каравана — именно отец? Почему Майкен? Уж если кто и заслужил жизнь, то именно они! Почему не я? Никчемный мальчишка, непослушный сын, нерасторопный спаситель…» Слова Майкен снова и снова звучали в голове: «Наши судьбы связаны, Токе, твоя и моя. Я верю, что, пока мы вместе, со мной ничего не может случиться». «Как же я подвел Майкен, как обманул ее веру в меня!»

Но другой голос внутри него, тонкий и упрямый, спешил с оправданиями: «Разве не было бремя доверия, возложенное на тебя Майкен, слишком тяжелым для твоих плеч? Разве может обычный человек, каким бы смельчаком и искусным воином он ни был, тягаться со сверхъестественными силами, со злым роком, возможно, с самим… колдовством?»

Токе поежился — не столько от холодного утреннего воздуха, проникающего под тонкую одежду, сколько от холода, скопившегося в груди. Он не мог видеть Кая из-за спин шагающих прямо перед ним Пусты и Бекмеса. Но он знал: человек с глазами ворона — там, впереди, бредет замыкающим в следующей связке.

В тот же памятный вечер у костра Майкен сказала: «Говорят, что это он принес несчастье в караван. Что он — проклят и навлек проклятие на нас. И что у него… глаза ворона». Разве не о Кае предупреждали страшные слова гадалки? Разве не прав был несчастный Маджар? Что, если действительно все выпавшие на их долю несчастья — дело рук одного человека? Что, если, послушай они тогда забившего тревогу меховщика, прогони странного чужака, и обошла бы беда караван стороной? И отец, и Майкен были бы сейчас живы…

На миг Токе представилось лицо Кая таким, каким он видел его во время пытки фанг: осунувшееся, смертельно-бледное, с глазами — провалами в беспросветную бездну страдания. Он вспомнил, как снежно-белая голова в отчаянии билась о борт; как жилы на тонкой шее напрягались в заглушённом кляпом, бесконечном крике; как худое тело сотрясала мелкая страшная дрожь…

Токе помотал головой: «Если Кай и был черным магом, то либо безумцем, либо последним неудачником. Допустим, ему отчего-то приспичило уничтожить оказавших ему гостеприимство людей. Зачем тогда суетиться, вызывая пыльную бурю, потом пустынного демона и, наконец, гайенов — как бритых, так и покрытых шерстью, — когда при такой-то силище ему небось достаточно было бы пальцем шевельнуть — и все они рассыпались бы пылью?

Нет, ерунда какая-то получается! Ну какой из Кая колдун! Стал бы он тогда меня из беды за шиворот вытаскивать и издевательства „псов“ терпеть наравне со всеми? Глупо искать оправдание случившемуся в игре сверхъестественных сил. В жизни все гораздо проще и страшнее. Караван вырезали гайены, и они же Майкен убили. Только вот я должен был им помешать — и не смог. Слаб был, неумел, медлителен — потому и не смог. И еще: если бы Кай не увел меня тогда от каравана, если бы не задержал, встав у меня на пути… Кто знает, может быть, я еще успел бы… еще успел бы…»

Сцена схватки за Майкен вновь и вновь проносилась перед внутренним взором Токе. И постепенно крепла его уверенность в том, что, окажись он на месте парой минут раньше — пока еще жива была Назанин, пока еще не пал раненый Аркон — все, все! могло бы сложиться по-другому. Воспоминания о том, что произошло после того, как схватка была окончена — бесславно для него, — Токе поначалу гнал от себя. Он вообще мало что помнил о тех первых днях на корабле гайенов, когда Майкен была еще жива, и ее поруганное тело, ее дикий взгляд затравленного животного все время находились у него перед глазами. И он ничего не мог сделать.

Место, где Токе пребывал тогда, больше всего было похоже на Лимб — то промежуточное ледяное пространство, которое, по верованиям его народа, отделяло мир живых от царства мертвых. Пустота, заполненная призраками, в которой заблудился его дух, тень среди теней… Странно, но именно смерть Майкен вернула Токе. В одной страшной судороге боли он снова оказался среди живых. И он кричал — кричал, проклиная эту жизнь, не зная, зачем снова вернулся в мир. Но со временем знание пришло.

В нем будто распрямилась сжатая до смертельного напряжения пружина, и страшные картины, загнанные в самый дальний уголок сознания, вырвались на волю и захлестнули его. Он страдал, но заставлял себя вспоминать все, до последней мелочи, снова и снова. Все, на что принуждал его смотреть сквозь бессильные слезы человек с собачьей головой на кисти. И каждый раз, когда Токе казалось, что больше он не выдержит, что сердце его лопнет от невыносимой боли, он повторял про себя имена, данные им тем пятерым гайенам, что мучили и убили его любовь. Вихлястый. Амбал. Улыба. Кривой. И наконец, Собачья Голова. И каждый раз к этим именам он добавлял два слова: «ненавижу» и «убью». Это были не просто слова, которые помогали ему выжить. Это была клятва.

Как часто, когда глаза Токе украдкой скользили по узкому лицу Кая, избегая его взгляда, ему хотелось произнести ту же страшную клятву и добавить имя бывшего друга. Труса, виновного в роковом промедлении… Но потом он вспоминал ровное биение сердца под своей дрожащей ладонью, крепкую хватку на своем ремне, не давшую свалиться с лошадиной спины во время бегства от демона; вспоминал обещание, данное Майкен, и ее прощальный жест, обращенный не только к нему, но и к человеку, перед которым она когда-то испытывала ужас… Токе не был уверен, что девушка хотела сказать этим жестом: перед смертью ум ее явно помутился. Хотела ли она напомнить о данном им обещании? Или указать на своего убийцу? Ответа на этот вопрос он никогда уже не узнает…

— Слушай, не терзай ты так себя, — донеслось вдруг до Токе в ту даль, куда завели его неотвязные мысли. — Жизнь за тебя это сделает.

— О чем это ты? — настороженно бросил он Аркону через плечо.

— О чем, о чем… Ты ведь о ней думаешь, верно? Себя винишь? Думаешь, я дуболом тупой, не понимаю? — Токе захотелось взвыть, но он смолчал и только закусил губу, надеясь, что на этом Арконова тяга к задушевным разговорам исчерпает себя. Но не тут-то было. Парень не только не заткнулся, он начал философствовать. — Вина — она как мешок, набитый камнями. Поставь его на землю, и тебе сразу станет легче. Майкен никто не мог спасти: ни ты, ни я, ни даже наш белогривый друг. Что случилось — случилось, с этим придется смириться…

— Друг! — фыркнул, не выдержав, Токе. — Он даже не попытался!

— Может быть, это потому, что он был слишком занят, спасая тебя?

У Токе от неожиданных слов Аркона перехватило дух, и несколько мгновений он вместо ответа только беззвучно открывал и закрывал рот. Он был рад, что связанные спутники не могли видеть его лица.

— Да он… Он собственную задницу спасал, вот что! — наконец удалось выдавить ему.

— Ну, в этом парень не слишком преуспел, ты так не считаешь? — ехидно заметил Аркон. — Зато, когда мы корабль волоком тащили, он мне не дал упасть: ни на песок, ни духом. И за дурака Маджара заступился. А гайена этого как здорово уделал! Хрясь — и нож в сердце! Это даже было красиво… В общем, белогривый оказался совсем даже ничего, хотя поначалу я его не понял…

— Да что ты его все нахваливаешь?! — не выдержал тут Токе. — Он тебя что, сватом ко мне заслал?

— Зачем сватом? — ухмыльнулся Аркон. — Вы же уже женаты — под одной шкурой спали…

Ответ Токе последовал незамедлительно: он изловчился и лягнул идущего сзади пяткой в коленку. Тот охнул и упал бы, не удержи его шест и плечи троих товарищей. К ним тут же подлетели гайены и быстро навели порядок тупыми концами копий. Но блаженная тишина продолжалась недолго. Над ухом Токе опять послышался шепот:

— Ну ладно, извини, друг. Мама мне всегда говорила, что язык меня погубит.

— Мудрая, видно, была женщина, — нехотя отозвался Токе.

— Не знаю. Три раза замужем была, и все трое ее колотили…

— Вот за мудрость и колотили, — вздохнул Токе, поняв, что от Аркона ему не отвязаться.

Однако он ошибся. Маленькая колонна увидела-таки конец своему путешествию, и все притихли. Северный вход в Церрукан назывался по старой памяти Степными Воротами. Они были скрыты в коридоре, образованном внутренней и внешней стенами города-крепости, и напоминали от этого вход в домик гигантской улитки. Аркон успел поведать Токе, что коридор назывался захабом и в случае нападения затруднял врагу подступ к воротам. Пленники гайенов находились сейчас как раз в устье захаба, в тени двух высоченных стен с узкими прорезями бойниц поверху. Не хотел бы Токе оказаться здесь в роли атакующего город: вряд ли у кого-то были шансы выжить в этом коридоре смерти, под градом сыплющихся сверху стрел, камней и ливнем кипящей смолы.

Но в этот ранний утренний час здесь все было тихо. Только над воротами показались двое одетых в синее стражников: их приближение заметили. Украшенные вычурным медным литьем створки были огромны, под стать стенам: в них могли бы без труда разъехаться два фургона. Когда их маленький отряд подошел к воротам, Собачья Голова выступил вперед и перекинулся со стражами несколькими словами по-церрукански. Токе не очень хорошо знал этот язык: так, подхватил кое-что у отца и караванщиков. Он понял только, что гайена спросили о том, кто они и что им надо в городе. «Рабов торговать», — ответил тот. Токе сжал зубы: ну вот, для всех он уже просто раб. Но он стерпит и это, лишь бы выжить и осуществить свою месть!

Ворота медленно открылись, и пленников завели внутрь. Однако вместо городских построек Токе увидел только еще один коридор, завершавшийся тяжелой чугунной решеткой.

Тут их обступила стража. Церруканцы оказались такими же смуглыми, как гайены, но на этом сходство заканчивалось. Лица у них были длинные, с мясистыми горбатыми носами, полными губами и живыми выпуклыми глазами, карими или янтарными. Все носили одинаковую пропотевшую синюю униформу и стальные шлемы с гребнем по центру. Один из «синих плащей», как про себя прозвал стражников Токе, подошел к голове колонны со странным, напоминающим толстый серебряный жезл предметом в руках. Этот воин был, вероятно, выше рангом, чем остальные. Его кряжистый корпус защищал полный доспех, а шлем увенчивал султан из красных перьев. Токе хмыкнул: в родных горах такое даже женщина на себя не нацепила бы. Гайены, впрочем, оказывали воину в перьях должное уважение и безропотно позволили ему помахать жезлом перед их носом. Когда все надсмотрщики прошли странную процедуру, оперенный страж принялся за рабов.

— Что делает это… чудо в перьях? — шепотом поинтересовался Токе у Аркона.

— Проверяет, нет ли среди нас магов, — так же тихо ответил бывший охранный.

— Шутишь! — не поверил своим ушам Токе. — И что будет, если найдут, ну… мага?

— Лучше тебе этого не знать, — угрюмо буркнул Аркон. — Только никого они не найдут. Урман еще перед выездом всех проверил. Да будут ласковы с ним златокудрые девственницы на облачных перинах…

— А меня не проверил! — возразил Токе, который точно помнил, что никаким жезлом покойный Урман перед ним не размахивал.

— Да ты просто этого не заметил. Ты что, думаешь, только одним способом можно волшебную сущность увидеть?

Парень задумался, следя за отмашками жезла перед лицом Кая. Нет, ничего. Так он и думал. Красноперый церруканец подошел к Токе и повторил процесс, затем настала очередь Аркона.

— Слушай, всезнайка, — снова зашептал Токе, когда воин пошел дальше по колонне. — А как они узнают, ну, эту… волшебную сущность?

— Жезл начинает светиться.

— Здорово!

— Ничего здорового, уверяю тебя. Во всяком случае, для мага.

На этот раз жезл остался таким, каким и был, — просто куском серебра. Судя по равнодушным и скучающим лицам стражников, никто и не ожидал иного. Собачья Голова уплатил перьеносному за проход, и отряд получил разрешение двигаться дальше. Заскрипели невидимые барабаны, и тяжелая решетка поползла вверх. Но, только миновав третьи, деревянные, ворота, путники наконец вступили в Церрукан.

По словам Аркона, у внешних, приступных стен селилась городская беднота. Когда-то белые, халупы здесь стали серо-голубыми от летящей из пустыни пыли. Они теснились в несколько ярусов, толкаясь и налезая друг на друга в борьбе за каждый сантиметр. Верхние этажи нависали над узкими улочками, по которым гнали пленников, так что Токе казалось, высунись соседи из окон, они могли бы поздороваться за руку прямо через улицу. То там, то сям над мостовой были протянуты веревки, на которых сушилось чье-то штопаное белье. От сточных канав по обе стороны улицы исходило жуткое зловоние, которое, если верить всезнающему Аркону, становилось гораздо хуже в полуденный зной. Токе, привыкший к ароматам горных лугов, кривился, различая в наполняющих воздух миазмах запахи помоев и естественных отправлений животных, в том числе, кажется, и двуногих.

На улицах постепенно начинал появляться люд, причем его становилось тем больше, чем дальше цепочка рабов продвигалась вглубь города. Хотя здания здесь по-прежнему лепились одно к другому, они становились заметно больше и крепче; многие были из камня и недавно побелены. Двери и окна покрывала ярко-синяя краска. Некоторые украшали резные или даже литые узоры и символы. Улицы тоже стали пошире, а воздух — немного чище: они приближались к ремесленным и торговым кварталам.

Токе смотрел на все круглыми глазами, одновременно пытаясь запомнить дорогу к воротам: на всякий случай. Это было не так-то легко: Церрукан, казалось, выстроили безо всякого плана. Узкие кривые улочки переходили одна в другую, загибались немыслимыми зигзагами, сбегались вместе и разбегались снова, стремясь обмануть, завести чужестранца в тупик. Но гайены прекрасно знали нахоженный путь к Рыночной площади и шли быстро, не глядя по сторонам. Этого нельзя было сказать о Токе. Вокруг оказалось столько нового и необычного! Хотелось ничего не упустить и все запомнить, так что под ноги смотреть времени не оставалось.

«Пласк!» Какая-то женщина, закутанная до глаз в платок, выплеснула бадью с помоями в пыль прямо на пути проходивших мимо рабов. Токе поскользнулся на мокрых объедках и шлепнулся бы в грязь, не удержи его шест и товарищи. Женщина визгливо рассмеялась и крикнула что-то, чего он не понял, но что очень развеселило оказавшихся по близости прохожих.

— Что она сказала, Аркон? — вывернул шею Токе.

— Ну, э… Лучше тебе не знать, — почему-то смущенно пробормотал бывший охранный. — Ты еще маленький.

Парень хотел было возмутиться, но тут его внимание привлекла совсем другая сцена. Одна из синих дверей вверх по улице приоткрылась, из нее выскользнул мужик, такой же смуглый и темноволосый, как все церруканцы, и выставил на обочину здоровый медный жбан. Стоило мужику скрыться за дверью, один из спешивших мимо прохожих приподнял край свободного полосатого балахона и при всем честном народе отлил в жбан. Токе был уверен, что сейчас хозяин жбана вылетит на улицу и отвесит охульнику хорошего пенделя, но ничего подобного не случилось. Как ни в чем не бывало, все шли по своим делам, улица начала заполняться обычным будничным шумом.

— Это что же, у них тут уборная прямо посреди дороги? — вопросил Токе наступавшего ему в толчее на пятки Аркона. Тот прыснул:

— Что, тоже захотелось воспользоваться? Не, уборная тут в ближайшей канаве. А это суконщик посудину выставил, бесплатное стиральное средство собирает.

— Стиральное средство? — не понял Токе.

— Ну да. Отлично пятна с одежды выводит.

— Знаешь, я свои тряпки, пожалуй, как-нибудь сам постираю, — поморщился от отвращения парень.

— Да уж, куда ты денешься. Прачечная нам теперь не по карману.

Токе потянул носом. Все-таки в ремесленном квартале были и более приятные запахи. Видимо, рабов как раз проводили мимо пекарни. От аппетитного духа свежего хлеба и каких-то пряностей рот наполнился слюной и свело пустой живот. Интересно, когда им дадут поесть? Тут взгляд его скользнул в приоткрытые синие ворота, куда как раз втаскивал доверху полную тележку ослик. Там, во дворе, двое полуголых, закованных в цепи людей вращали мельничное колесо. Один из них на мгновение поднял голову, и Токе разглядел на его бритом лбу кроваво-красный знак Б.

Петля дернула Токе за шею и потащила дальше по улице, но клейменое лицо раба никак не шло у парня из головы. «Что, если завтра у этого колеса окажусь я сам? С такой же позорной меткой на лбу…» Эта мысль будто накинула серую кисею на все яркие краски и чудеса Церрукана. Ничто больше не радовало, не удивляло: ведь все это многообразие и буйство жизни было не для него. Рядом с их колонной теперь, откуда ни возьмись, бежали какие-то оборванные мальчишки, скалясь и указывая на пленников пальцами. Познаний Токе в церруканском хватило, чтобы понять: выкрикиваемые ими слова были оскорблениями и ругательствами, в смысл которых он предпочел бы не углубляться. Особенно доставалось Каю:

— Гляди, гляди, какая рожа! Его бы посадить в виварий к зверям!

— Ага! И показывать за деньги!

— Нет, лучше скормить его львам на арене! Пусть вырвут ему кишки!

— Львам? Слишком много чести для раба-варвара! Затравить его собаками! Гав! Гав!

Мальчишки принялись лаять и завывать. Один даже изловчился и бросил камень, угодив Каю в плечо. Гайены разогнали забияк копьями.

— Милые детки! — пробормотал Аркон. — Им бы рты с мылом вымыть. — Видимо, даже на него произошедшее произвело впечатление. Токе интересовало другое:

— Нас что, и правда могут зверями потравить?

— Да нет, — неуверенно отозвался Аркон. — Это только преступников так казнят. Мы же рабы, мы денег стоим. Смотри, скоро уже Рыночная площадь!

Токе глянул вперед, но за спинами толпящихся людей мало что мог разглядеть. Он видел только, что улица расширялась, и, казалось, бесконечные ряды домов обрывались открытым пространством, где все пестрело разноцветными флажками, вывесками, полотнищами шатров и палаток. Оттуда доносился многоголосый гул: кричали, зазывая покупателей, торговцы; шел шумный торг, играла громкая музыка, пели трубы… На подходе к площади все чаще в толпе появлялись иностранцы, выделявшиеся экзотическим платьем, прическами, говором и цветом кожи. Такой пестроты и разнообразия Токе никогда не видел за всю свою жизнь.

У входа на рынок скопление людей еще более уплотнилось. Аркон пояснил, что здесь желавшие торговать должны были уплатить налог. Гайенам пришлось дожидаться своей очереди. Рабов отвели в сторону из основного потока и остановили. Здесь кучка народу окружила двух мужчин и женщину в странных, сшитых из пестрых лоскутков одеяниях и высоких колпаках. На руках и ногах у них позвякивали блестящие бубенчики; лица были раскрашены так, что узоры складывались в веселую или скорбную, хитрую или глуповатую маску. Женщина танцевала и пела, ударяя в бубен. Все вместе разыгрывали представление, заставлявшее зрителей покатываться от хохота.

— Кто это? — спросил Аркона удивленный Токе.

— Мимы. Ну, артисты. Жаль, мы стоим далековато, не слышно, что говорят.

— Должно быть, что-то смешное, — вздохнул парень.

— А девчонка-то — красотка, ты заметил? — азартно шепнул Аркон.

Токе скептически окинул миму взглядом:

— У нее же лицо раскрашено, с чего ты взял, что она красивая?

— Ну, ты даешь! — тряхнул головой бывалый товарищ. — Кто ж на лицо-то смотрит?

Парень не нашелся что на это возразить. Тут к артистам присоединился еще один мим, тоже пестро одетый, но без краски на лице. Сначала Токе не понял, что он делает, и почему толпа встречает его взрывами смеха. Это был церруканец лет двадцати. Его живое лицо быстро менялось, принимая самые разнообразные выражения, будто мокрая глина под рукой гончара. Он медленно обходил зрителей по кругу, останавливаясь то перед одним, то перед другим, и каждый раз преображалось не только его лицо, но и вся манера держать себя, походка, жесты.

Загадочный мим подошел ближе, и теперь Токе увидел, что он, как зеркало, копирует любого, стоящего перед ним человека. Вот он остановился перед лысеющим пузатым купцом, и на худом лице тут же раздулись щеки, появился двойной подбородок, выпятился живот, прищурились и масляно заблестели бегающие глаза… И вот уже точная копия купца, сопровождаемая дружным хохотом, подошла уточкой к следующей жертве: богато одетой женщине в сопровождении двух рабов. Бритый мим кокетливо откинул с лица несуществующие длинные волосы, брезгливо скривил губы, умопомрачительно скосил глаза и, покачивая бедрами, двинулся под аплодисменты дальше… прямо к охраняемой гайенами кучке пленников.

Мгновение, и вот уже перед одним из «псов» стоял, презрительно ухмыляясь, его узкоглазый и плосконосый двойник. Потом настала очередь Аркона. Токе так и прыснул со смеху: задранный кверху квадратный подбородок, широкие плечи, смешливые глаза… Казалось, чтобы добиться полного сходства невысокий мим стал даже выше ростом! Копия Аркона склонила голову чуть набок, вскинула левую руку, пальцами правой перебирая воздух… «Лютня! — тут же догадался Токе. — Но как он мог узнать?.. Ведь любимый инструмент охранного остался, разбитый гайенами, в пустыне!» А мим уже шагнул дальше, и его лицо снова менялось, текло; тело сжималось, плечи становились уже… Если бы не карие глаза и смуглая кожа, Токе мог бы подумать, что он смотрит на свое зеркальное отражение! Даже уши — неужели они и в самом деле настолько оттопыренные? Рабы дружно засмеялись, даже на лицах гайенов появились скупые улыбки. Да, значит, настолько…

Мим вдруг подпрыгнул, сделал в воздухе сальто и замер перед Каем. «Интересно, — подумал Токе, — что будет? Навряд ли миму раньше встречалось такое лицо!» Все еще оставаясь лопоухим северянином, парень вынул из воздуха невидимый меч и стал легко фехтовать с беловолосым рабом, который стоял неподвижно, бесстрастно глядя на мима. Тот, будто убедившись в бесполезности своих попыток, опустил меч, словно в нерешительности, и черты его лица снова поплыли. И вот перед зрителями уже стоял Кай, но вроде бы не совсем Кай. Фигура была несколько мускулистее, лицо более правильным, даже красивым, глаза — самыми обычными, но в них застыло странное выражение: такое же, помнил Токе, было у отца, когда ему пришлось умертвить их лучшую собаку, которую укусил бешеный волк. Двойник поднял несуществующий меч и одним ударом вонзил в грудь оригинала. Толпа ахнула. Кай не шелохнулся, только сказал миму что-то так тихо, что Токе не разобрал.

Мим хлопнул в ладоши и тут же стал самим собой. Наваждение рассеялось, вокруг закричали, зааплодировали. Парень сделал колесо и присоединился к своей маленькой труппе. Не успел Токе поразмыслить над происшедшим, как возле пленников появился Собачья Голова и дал колонне знак двигаться дальше. Наконец, они вошли на Рыночную площадь.

ГЛАВА 2, в которой Токе узнает себе цену

Торговля живым товаром шла с дощатого помоста, недалеко от того входа на площадь, через который провели пленников гайены. Торговцы выставляли рабов на аукцион по одному, демонстрируя и всячески расхваливая их достоинства. К удивлению Токе, эти рабы были чистыми, в красивой одежде, причесанными и вполне упитанными, что составляло разительный контраст как с ним самим и его друзьями, так и с теми несчастными, что Токе разглядел на мельничном дворе. Ни клейма на лбу, ни цепей у рабов, всходивших на помост, он не приметил. Парень поведал Аркону о своем наблюдении, на что тот сообщил:

— Рабов на продажу специально моют и наряжают, чтобы выгоднее сбыть. Ну, как бы ты сам, к примеру, лошадь продавал? А клеймо, оно пока не у всех, да и необязательно ему на лбу быть. На лбу обычно только у беглых, непокорных и преступников бывает, как и оковы.

Токе представил, как его разрядят и выставят на публичное обозрение, расписывая, как он «вынослив и силен» или, скорее «трудолюбив и честен», и на душе у него стало гадко и тоскливо. Он сразу понял, что если такое случится, то первое, что он сделает, — попытается голыми руками задушить продавца, и на этом, вероятно, его карьера раба закончится. Навсегда.

Но на аукцион их не повели. Вместо этого колонна повернула и, не доходя до дощатого помоста, остановилась на довольно просторной отгороженной площадке у высокой стены, ограничивающей здесь рынок. Как сказал Аркон, это была стена, отделявшая окраины Церрукана от богатых центральных кварталов. Именно к ней лепилась Рыночная площадь. В городе был еще один внутренний вал. Он защищал сердце города — дворец амира и владения знати. Но за эту стену им вряд ли доведется попасть…

На площадке, огороженной с другой стороны составленными вместе фургонами и повозками, уже сбилось несколько кучек рабов. Они были не в лучшем состоянии, чем Токе сотоварищи; многие носили следы побоев. На жаре томились не только мужчины, как в их колонне, но и женщины, и дети. Одни выглядели местными, другие напоминали иностранцев. Рядом расхаживали надсмотрщики и несколько богато одетых церруканцев — вероятно, покупатели.

— Думаю, это работорговцы-перекупщики, — шепнул Аркон. — Это они потом выставляют рабов на аукцион.

Больше поговорить им не удалось. Гайены принялись снимать петли с шей пленников, освобождая от деревянных шестов, и выстраивать рабов в линию. Токе, Аркона, Кая и Бекмеса почему-то отделили от общей группы и отогнали в сторону, приставив к ним трех здоровенных воинов. Затем всех пленников развязали и заставили раздеться до пояса. В отличие от прочих рабов, Токе и остальных из его группы развязывали по очереди, а потом тут же снова связывали, только немного иначе. Кисти скручивали за спиной, делали на конце веревки петлю и затягивали ее на шее. Чем короче была веревка, тем больше приходилось пленнику выворачивать руки назад, чтобы петля не затянулась на горле. Хитрый способ обездвижить раба и, как быстро выяснил Токе, мучительный. Он обратил внимание, что у него самого и у Кая оказались самые короткие веревки.

«Осторожничают, собаки, — сплюнул парень, глядя на других караванщиков, облегченно растирающих освобожденные руки и шеи. — И правильно делают!» У Аркона возникла проблема с раздеванием. Рубаха на его груди присохла к ране, и любое прикосновение в этом месте вызывало на его лице судорогу боли. Посовещавшись с Собачьей Головой на их гортанном языке, один из гайенов вынул нож и обрезал ткань вокруг раны. Затем связали и Аркона.

А потом им пришлось ждать, стоя на солнцепеке и глядя, как их товарищей-караванщиков продают одного за другим какому-то тощему типу с желтушным лицом и козлиной бородкой. Перекупщик, кутаясь в халат, такой же желтый, как его обрюзгшая физиономия, брезгливо кривился, ощупывая мышцы рабов, заглядывая в рот, дергая за волосы, осматривая кожу… Все это время Собачья Голова не отходил от него, видимо пытаясь набить цену. Наконец, после жаркого спора, последний из караванщиков был продан, монеты перекочевали из кошеля кислого перекупщика в ладонь гайена, и надсмотрщики-церруканцы начали снова связывать рабов.

Видимо довольный, Собачья Голова с остальными воинами присоединился к «псам», охранявшим Токе и его группу. Желтый халат, однако, последовал за ними.

— Скажи-ка, Клык, — прозвучал брюзгливый фальцет, — а почему ты не продаешь этих рабов?

«Будем считать, что нас представили друг другу, Клык! — подумал Токе, с ненавистью глядя на татуированного. — Не беспокойся, я запомню твое имя. Надо знать имена своих врагов». Капитан гайенов между тем отрезал:

— Они не для аукциона. Я их Скавру продам.

— Скавру?! Этих?! — Желтолицый затрясся в приступе визгливого смеха. — Не смеши меня! Да Скавр их и даром не возьмет! Ты сам-то на них погляди! Урод! — Украшенный аляповатым перстнем палец перекупщика уперся в Кая. — Раненый! Малолетка! — Токе нахмурился: ну что им всем дался его возраст! — И… — видимо, не придумав, как прописать Бекмеса, желтолицый прошипел: — Слабак, которого убьют в первом же поединке! Если он сам не побежит… Лучше продай их мне, Клык. Товар, конечно, никудышный, попорченный. Но я, так и быть, дам тебе за них пару циркониев, избавлю от труда гнать обратно в пустыню…

— Да ты что, Лупо? На солнышке перегрелся?! Говорю тебе, у меня уговор со Скавром. Лучше вали от греха…

Но от Лупо было не так-то просто отвязаться. Подойдя бочком поближе к пленникам, он бесстыдно оценивал их глазами; длинный, загнутый к верхней губе нос шевелился, будто принюхиваясь: а не пахнет ли здесь прибылью?

— А Скавр, может, сегодня и не появится на рынке, — заявил он, чуть растягивая гласные. — Вчера пришел караван из Гор-над-Чета. Привели роско-ошных рабов, все как один воины. Он многих купил. Продай ты мне этих заморышей, и не надо будет тебе зря на солнце печься! Вот за этого, — перекупщик подступил так близко к Бекмесу, что едва не уткнулся носом в его широкую грудь, — я, пожалуй, и червонец дам…

Клык не успел ответить на предложение, за него это сделал сам Бекмес. Качнувшись вперед, он резко ударил перекупщика лбом в лицо. Раздался противный хруст, визг, и желтолицый превратился в краснорожего: кровь из разбитого носа была повсюду, даже на лбу Бекмеса. Лупо, все еще визжа и прикрывая ладонями лицо, отскочил в сторону. На помощь ему спешили надсмотрщики, разворачивая бичи, но дорогу им мгновенно заступили гайены с копьями.

— Это мой раб, — скрестил руки на груди Клык. — Я сам решу, что с ним делать.

Неизвестно, как бы все это закончилось, если бы на сцене не появилось новое действующее лицо.

— Ах, Лупо-Лупо, шелудивый ты пес! Прошу прощения, Клык, я хотел сказать «кот»!

Говоривший был дородным, крепким еще мужчиной, в неприметной темной одежде, но с золотой цепью на шее.

— Сколько раз я тебя предупреждал: не разевай роток на чужой кусок, особенно, если кусок этот МОЙ! Ну вот и доигрался… Наперед наука. Хотя… Горбатого могила исправит.

Побитый Лупо, видя, что ему тут нечего больше делать, убрался, огрызнувшись напоследок:

— Подожди, Клык, посмотрим, как в следующий раз ты со мной поторгуешься!

Скавр, а, судя по услышанным Токе словам, это был именно он, вскинул руку в салюте:

— Здорово, Клык!

— Пусть ветер будет тебе попутным, Скавр! — ответил на приветствие по-своему гайен. — Думаешь, он и вправду попытается сбить мне цену? — кивнул Клык в сторону удалявшейся желтой спины.

— А пусть попробует. Я живо найду тебе другого покупателя, — успокоил его церруканец. — Давай-ка лучше посмотрим, что у тебя тут.

Скавр неспешно прошелся мимо четырех пленников, охватывая их цепким взглядом умных маленьких глаз. Наконец, он остановился напротив Бекмеса, на лбу которого предательски расплылось кровавое пятно.

— Так-так-так… Значит, этот Лупо приложил?

Клык кивнул.

Без предупреждения или замаха кулак Скавра погрузился в живот Бекмеса. Тот сложился пополам, ловя ртом воздух, и тут же растянулся во весь рост на земле: сплетенные руки церруканца обрушились на его шею.

— Вижу, ты еще не потерял хватку, Скавр, — усмехнулся Клык.

— Да нет, старею. В былое время от моего удара пареньки, вроде вот такого, в штаны клали, а этот будто бы ничего, не обделался. Давайте-ка его сюда, ребята, — велел Скавр гайенам.

Два воина быстро водрузили Бекмеса на прежнее место, но стоял он, покачиваясь: рука у церруканца, видно, и правда была тяжелая.

— Ладно, будем считать, этот получил урок. Рассказывай, Клык, кто такой, откуда.

Пока гайен подробно излагал все, что знал о Бекмесе, и что могло бы поднять его стоимость в глазах покупателя, Скавр произвел с рабом ту же процедуру, что Лупо прежде — с другими караванщиками. Мышцы бывшего охранного были тщательно ощупаны, зубы и глаза проверены. Более того, Скавр зачем-то повернул предмет исследования спиной и осмотрел связанные руки. На сей раз Бекмес сносил все безропотно: видимо, перспектива испачкать единственную пару штанов отбила у него охоту пробовать грубую силу на этом покупателе.

Если Скавр и сделал какие-то выводы по поводу товара, то, в отличие от болтливого коллеги, оставил их при себе. По лицу церруканца нельзя было понять, считает ли он Бекмеса выгодной покупкой или дешевкой. Следующим осмотру подвергся Аркон. Он спокойно дал себя осмотреть.

— Что это у него на груди? — Скавр бесцеремонно ткнул пальцем прямо в едва затянувшуюся рану. Аркон скривился, но не произнес ни звука.

— Да это наши его мечом ткнули. Он охранный. Храбро сражался: одного пса убил, двоих ранил. Ну а четвертый — его…

— Это я был! — радостно ухмыльнулся стоявший за спиной Аркона кривоногий гайен.

— Без памяти был, когда мы его брали, — спокойно продолжал Клык. — Но быстро оправился. В штиль каравеллу тащил наравне со всеми. Выносливый, сильный, хороший боец.

Все так же молча мясник отступил от Аркона и шагнул к Токе. Но тут Аркон заговорил:

— Я хочу на арену, Скавр! Хочу быть гладиатором! Купи меня, не пожале… — договорить он не успел: кривоногий через всю спину протянул его бянь.

— Кто позволил тебе говорить, раб?!

— Надо же, какой шустрый! — удивился Скавр. — Так-так-так… Один крепкий на голову, но слабый на пузо. Один шустрый. А кто еще в твоей коллекции, Клык? — Церруканец положил руку на плечо Токе. Тот был готов к прикосновению и заранее сжал зубы, но все равно тело предало его, и он непроизвольно дернулся от отвращения.

— Ага, один гордый! Сколько ему лет, Клык?

— Я не спрашивал, — пожал плечами гайен. — Он, может, и маломерка, но достаточно взрослый, чтобы убивать. Двоих моих положил, одного искалечил, пришлось добить. Саршаком неплох — настоящий горец. Зубы острые — вот Хлысту запястье прокусил. Жилистый, щенок, крепкий. Такого не сломаешь: согнется, да выпрямится. Хороший воин будет, смелый.

Все время, пока Клык говорил, Токе чувствовал на себе прикосновения сильных коротких пальцев и взгляд внимательных карих глаз, испытующий и чуть ироничный. Больше всего сейчас парню хотелось бы в них плюнуть, но он сдержался и даже позволил заглянуть себе в рот. Из слов Аркона он понял, что Скавр был не простым перекупщиком, а мясником, поставляющим гладиаторов для арены. Если все то, о чем на рассвете трепался бывший охранный, верно, то стать гладиатором — было единственным шансом Токе. Клык не ошибся: им его не сломать. Да, он согнется сейчас, но только для того, чтобы распрямиться и ударить врага, как гибкий ивовый прут! В школе Скавра он выучится драться, завоюет себе свободу, а потом вернется и убьет их всех: Вихлястого, Амбала, Улыбу, Кривого и — Клыка! Всех, кто мучил и убил Майкен… О, как он их ненавидит!

Токе не смотрел на церруканца во время унизительного осмотра: горящие серые глаза были устремлены на капитана гайенов. Но Клык не принял вызов. Его темное широкоскулое лицо оставалось таким же равнодушным и холодным, как и тогда, когда он смотрел на молящую о пощаде Майкен. От Скавра, однако, не укрылась безмолвная дуэль:

— Ого! А паренек-то с характером… — произнес он задумчиво и перешел к Каю, который был последним в цепочке. — Ну и образина! — не удержался от комментария церруканец. — Что у него с глазами? Уж не слепца ли ты мне всучить хочешь, а, Клык?

— Зачем обижаешь? — нахмурился гайен. — Разве я тебя когда обманывал? Урод получше нас с тобой видит! Копыту копье всадил со ста шагов — прямо под лопатку! Из лука троих моих положил, как плюнул. А ты — слепец! Он опасный. Уже на борту, связанный, опытного пса прикончил. Гривиным собственным ножом. Вогнал в грудь ногами. Не поверил бы, если бы сам не стоял рядом! Я его тогда не убил, потому что думал, ты хорошую цену дашь.

— Бежать, что ли, пытался? — заинтересовался Скавр, ощупывая Каевы бицепсы. Кай стоял спокойно, расслабленно, и, казалось, рассматривал мясника с неменьшим интересом, чем тот — его самого.

— Зачем бежать? — удивился Клык. — Поспорил он с Гривой. Ну и, видать, не смогли они согласиться о том, кто проиграл.

— Интересный способ разбирать споры, — весело прокомментировал Скавр и развернул Кая спиной. — Н-да… — протянул мясник, рассматривая что-то, чего Токе со своего места было не видно. Он ума не мог приложить, что в Каевой спине могло бы занимать Скавра, — ведь спутник Мастера Ара никогда не показывался в караване без одежды. — Кто ж это парню так шкуру попортил?

Клык подошел к церруканцу и, подогревая любопытство Токе, стал разглядывать спину раба так, будто бы обнаружил там по меньшей мере карту тайной сокровищницы амира. Заметив косой взгляд товарища, Кай подмигнул и скорчил умопомрачительную рожу — благо ни покупатель, ни продавец не могли этого видеть. Токе закусил губу: не хватало еще только заржать, чтобы его тоже огрели бянь.

— Это не наша работа, — покачал гайен головой. — Он таким нам достался.

— Так-так-так… — закивал Скавр, как будто это все объясняло. Внезапно он вытащил из-за пояса кинжал. Не успел Токе испугаться, мясник быстрым движением разрезал грязные тряпки, которыми всегда были обмотаны — неизвестно зачем — Каевы кисти. Затем последовал короткий осмотр, и раба, поспешившего принять серьезный вид, снова развернули лицом к покупателю. Токе заметил, что взгляд Скавра изменился: юмор из глаз пропал, они стали деловыми и цепкими. Мясник отер руки белоснежным платком и начал торг с Клыком:

— Сорок циркониев за всех четверых.

— Это несерьезно, Скавр. Ты же знаешь, я всегда отбираю для тебя лучший товар. Твои знаменитые бойцы — Серп, Оса, Могол — помнишь, кто тебе их продал? Поверь, эти — не хуже. А Тот, Кто не Смотрит, но Видит, еще дальше пойдет. Я это носом чую.

— Чуешь, говоришь… А Могол-то теперь на золотых полях. В последний день кремня его в мертвецкую сволокли.

— А сколько он был на арене? Год? Ну так ты на нем неплохо карман набил, Скавр, грех жаловаться.

Церруканец сплюнул и прищурился:

— А ты в мой карман не заглядывай. Сколько ты за этих хочешь?

— За этих троих, — Клык ткнул в Токе, Аркона и Бекмеса, — по сто циркониев за каждого. За Того, Кто не Смотрит, но Видит, — двести.

Скавр, ничего не говоря, развернулся и сделал движение уходить.

— Погоди, я не договорил, — бросил ему в спину Клык. — Возьмешь всех, я сотню скину. Четыреста за четверых.

Мясник остановился вполоборота к гайену:

— Послушай, Клык, — словно маленького, увещевал свирепого воина церруканец. — Будь же разумен. Ну кого ты мне продаешь? Четырнадцатилетнего пацана?

— Мне семнадцатый год! — не выдержал Токе, за что тут же схлопотал бянь.

А Скавр продолжал, будто ничего не слышал:

— Урода, которого в клетке за пару медяков показывать можно? Раненого, которого еще надо лечить? Тут на лекаря больше уйдет, чем он сам стоит! Да после вашей заботы и ласки им всем, по большому счету, лекарь нужен — вон как у сопляка щека располосована. И пока это отребье снова к чему-нибудь будет пригодно, они одной каши сожрут… Короче, двести за всех.

— Триста пятьдесят.

Токе стало тоскливо. Ими торговали, прямо как баранами дома, на ярмарке. Аркон следил за происходящим с волнением на лице. «Наверное, боится, что Скавр не купит», — догадался Токе. Кай казался больше заинтересованным тем, что происходило вокруг, будто это и не его сейчас один грязный торговец продавал другому. Бекмес мрачно уставился в землю: наверное, ему тоже было противно.

Наконец, триста циркониев поменяли владельца, и пленники перешли в собственность Скавра. Гайены мгновенно растворились в толпе, а на свист мясника подбежали двое вооруженных мечами и копьями воинов.

— Отведите этих к остальным, дайте воды, — распорядился Скавр. — Дождетесь меня, и — в школу. Со Слепого глаз не сводить! Кстати, он не слепой.

С этими словами новый хозяин удалился по своим мясницким делам, а воины погнали рабов сквозь толпу. Долго идти не пришлось. В небольшом закутке за помостом аукциона поджидала пара воинов, на взгляд Токе как близнецы-братья похожих на их конвоиров. Они стерегли двух связанных рабов, сидевших в тени какой-то фуры. Точнее, в короткой предполуденной тени развалился здоровенный бугай — Аркон и Бекмес вместе взятые, — а второй раб, худой парень с замкнутым, но симпатичным лицом, сидел чуть в сторонке на солнцепеке. Бугай Токе сразу не поправился: уж очень хамовато он поглядывал вокруг — такие у малышей леденцы отнимают. Насчет второго он пока еще не составил мнения. На здоровяка парень походил только чудной прической: у обоих головы были выбриты, за исключением полосы коротких волос ото лба до макушки.

Воины усадили вновь прибывших на землю рядом с хохлатыми. Каю пришлось усесться, скрестив ноги, прямо напротив странной парочки, конечно, так, что у Токе не было возможности рассмотреть его спину. Но тут случилось нечто, заставившее Токе позабыть о мучившей его загадке. Некоторое время пялившийся на необычную физиономию и белые косички Кая бугай небрежно пнул своего товарища:

— Глянь-ка, Элиас! Еще одна девчонка, только не в моем вкусе — мордой не вышла! — Верзила загоготал, показывая щербатые зубы. Названный Элиасом его не поддержал, только молча уставился в пыль у своих ног. Кай улыбнулся растянувшемуся в тени хохлатому:

— Не советую со мной ссориться. — Голос его был совершенно спокоен, и это, вкупе с улыбкой, Токе очень не понравилось.

— Да? А что ты со мной сделаешь, красотка? — Губы чужака шевелились, будто два жирных червя, выплевывая унизительные слова. — Зацелуешь насмерть? — Он опять заржал. — Глянь, Элиас, эта девка мне глазки строит!

Воины Скавра, ухмыляясь, наблюдали за происходящим, очевидно не собираясь вмешиваться. Они не слышали рассказа Клыка и не ожидали от связанных, сидящих на земле рабов никакого подвоха. Они все еще улыбались, когда Кай резко выбросил ноги вперед: носок левой вошел бугаю между ног, а ребро правой ступни ударило его под подбородок. Здоровяк треснулся затылком о бортик фуры и сполз в пыль, поскуливая и зажимая руками промежность. Только тут опомнившиеся воины закрыли рты и навалились на Кая, пиная его ногами и оттаскивая подальше от поверженного хохлатого. Били, впрочем, не как гайены, вполсилы: за раба Скавровы деньги были плачены, портить собственность господина не годилось. На лице второго хохлатого никакого сочувствия к судьбе товарища не отразилось. Он коротко, с удивлением глянул на давшего отпор бугаю незнакомца и снова уставил взгляд в землю.

Надсмотрщики, утомившись, оставили скорчившегося в пыли, вжавшего голову в плечи раба, и Токе, наконец, смог разглядеть, что скрывалось между лопаток Кая. На смуглой коже с багровыми следами от бянь раскинул крылья серебристо-белый рисунок, заполненный сложным узором. Парню были видны только части огромного символа, начинавшегося у основания шеи и исчезавшего под поясом драных штанов. Если это и была татуировка, то она ничем не напоминала ту собачью голову, что украшала кисть Клыка. Гораздо больше она походила на… ожог. В странном рисунке сочетались красота и сложность. Токе поежился при мысли о том, какой инструмент мог навечно вытравить его в человеческой коже. Каю, наконец, удалось приподняться с земли, и Токе встретился с его ночными глазами. Одного взгляда хватило хозяину татуировки, чтобы понять, что парнишка видел все. Но тут их заслонили друг от друга ноги церруканского воина: рабам начали раздавать воду.

Токе тоже напоили из узконосого медного чайника, и вовремя: в последний раз он пил перед тем, как покинуть корабль гайенов. Потом они долго сидели молча: рабам запретили разговаривать — от греха. У Токе жутко ломило плечи. Он завидовал хохлатым, руки которых хоть и были тоже связаны за спиной, но обычным узлом. Наконец появился Скавр, да не один! Его сопровождал седовласый дядечка, крепкий и мускулистый, несмотря на возраст, с твердым лицом, левая половина которого была обезображена шрамом от уха до подбородка. Дядечка тащил на цепи последнее приобретение Скавра: паренька немногим старше Токе, высокого и хорошо сложенного, явно не церруканца. Кожа его отличалась не тронутой солнцем белизной, волосы почему-то стояли дыбом и были разноцветными: светлыми у корней и ярко-вишневыми на концах. Но особенно поразили северянина мелкие металлические колечки, болтавшиеся в брови и нижней губе невероятного парня. Неужели это еще один, особенно жестокий, способ клеймить рабов? Поймав себя на том, что сидит с широко открытым ртом, Токе поспешил захлопнуть его: «Интересно, сколько же Скавр отвалил за такое чудо и откуда оно вылезло?»

От мясника не укрылась ни унылая физиономия бугая с лиловеющим отпечатком Каева сапога, ни коллекция похожих отпечатков на обнаженном торсе Кая. Скавр нахмурился:

— Что здесь произошло? — бросил он тому из воинов, который, вероятно, был оставлен старшим. На взгляд Токе, этот тип ничем не отличался от остальных — разве что неимоверно кустистыми бровями, которые срослись на переносице. Глаза воина забегали, он явно робел перед Скавром:

— Ничего страшного, сейджин. Два раба подрались, но мы их тут же разняли.

— Я же велел не спускать со Слепого глаз! Так где были ваши глаза, на базарных бабах? И как это связанные рабы умудрились у вас подраться?!

Под яростным напором Скавра бровастый даже отступил на шаг:

— Мы и не спускали глаз, сейджин, клянусь Ягуаром! Но все так быстро произошло… Только что они сидели, разговаривали, а тут этот… Слепой… как пнет большого по яйцам! И в лицо! Он ногами дерется, сволочь!

— Они что же, поспорили на что-то? — с любопытством спросил Скавр.

— Почему поспорили? — удивился бровастый. — Нет. Просто этот, — воин ткнул пальцем в направлении бугая, — Слепого женщиной обозвал…

Если бы при этих словах надсмотрщик не ухмыльнулся, возможно, он сохранил бы зубы. Но бровастый растянул губы в сальной ухмылке, и кулак Скавра, усиленный рядом толстых колец, разбил смеющийся рот:

— Это твой недосмотр! Они же еще не принесли присягу! Еще раз подобное случится — сам отправишься на арену! Этот раб, — Скавр кивнул на Кая, — в похожей ситуации уже убил человека, причем вооруженного. Ты понял?

Бровастый часто закивал, утирая рукавом окровавленный подбородок:

— Да, сейджин.

— Ты лично несешь за него ответственность! Доставишь всех в целости и сохранности в школу. С тобой пойдет Яра. Я поеду вперед.

— Будет сделано, сейджин. Коня господину Скавру! — кривясь от боли в разбитых губах, крикнул бровастый.

После отбытия мясника за старшего при рабах остался седой со шрамом — Яра. Токе не понял, было ли это его настоящее имя или прозвище: «яра» значило «шрам» по-церрукански. Надсмотрщики вытащили откуда-то длинную цепь, к которой с равными промежутками крепились металлические кольца. Как оказалось, это были ошейники, которые запирались на шеях рабов здоровым ключом, болтавшимся у пояса Яры. Их всех выстроили в линию и приковали к цепи, так что впереди оказались хохлатые, а замыкающими — Кай и парень с вишневыми волосами. Токе поместили в середине, между Арконом и Бекмесом.

Их вывели с Рыночной площади, и вскоре они оказались у ворот во внутренней стене. Тут тоже стояла стража, которая, однако, пропустила маленький отряд без вопросов: видимо, Скавра и его людей здесь хорошо знали. Довольно долго они шли по богатым кварталам. Улицы здесь были шире и все мощеные, что намного уменьшало количество носящейся в воздухе пыли. Дома — из белого камня, в несколько этажей. За их оградами часто виднелись зеленые макушки деревьев: там росли сады. Оттуда иногда доносилось пение проточной воды. Аркон шепнул Токе на ухо, что это были фонтаны, но Токе не понял, что это такое, пока не увидел фонтан сам.

Улица, по которой вели рабов, пересекалась с другой, образуя небольшую площадь. В центре ее стояло несколько странных деревьев, стволы которых были будто покрыты волосом, а огромные, похожие на зеленые веера листья росли только на самой макушке. Под деревьями прятался круглый бассейн, у края которого стоял мальчик из бронзы и, не стесняясь прохожих, пускал в него журчащую струйку. От бегущей воды приятно веяло прохладой, но Токе не переставал удивляться: мало того что люди сами на улице нужду справляют, так еще и статуи заставляют тем же заниматься! Странный все-таки народ, эти церруканцы…

Богатые кварталы понравились ему. Воздух был здесь свежее, и пахло лучше: под окнами многих домов росли цветущие кустарники и деревца, которые наполняли улицы красками и благоуханием. Признаться, Токе никогда не видел цветов таких огромных размеров и таких немыслимых оттенков, как здесь. Прохожих на этих улицах было не так много. Они собирались, в основном, у открытых лавок и различных заведений — питейных, едальных и еще бог весть каких. Северянину оставалось только гадать, что означала вывеска в виде пузатого кувшина с тянущейся из горлышка длинной трубкой и кольцом дыма над ней. При мысли о том, что мог предлагать подвальчик, над входом в который была намалевана полуобнаженная танцующая женщина, парень покраснел и отвел глаза: фу, срам-то какой!

Красиво и ярко одетые горожане не обращали внимания на проходящих мимо рабов и их стражей, разве что некоторые, морщась, переходили на другую сторону дороги. Но Токе на это не обижался: после дней гайенского плена пахло от него и товарищей вовсе не розами… Наконец, свернув на какую-то узкую улицу, рабы подошли к цели своего путешествия. В неприметной сплошной стене синела совершенно обычного вида дверь, без каких-либо узоров и надписей. Единственным опознавательным знаком была маленькая, не больше циркония, круглая эмблема над дверным проемом: воздевший крылья в танце серый журавль.

Яра подошел к деревянной створке и постучал. Изнутри открылось маленькое окошко, мгновение шрам вновь прибывшего изучали, и дверь распахнулась. Вход в школу гладиаторов — а это оказалась именно она — охраняли. По ту сторону калитки для стражей были устроены ниши в стенах арочного прохода, выходившего на просторный двор. Здесь вновь прибывших встретили яркий солнечный свет, шум многих голосов, звуки ударов дерева о дерево, плоти о плоть, металла о металл… Квадратную тренировочную площадку со всех сторон окружала колоннада, на которую выходили двери казарм. Узкая лестница вела на крытую галерею второго этажа, где тоже были часто нарезаны двери. Единственным выходом в город служила та неприметная калитка, через которую только что прошли Токе и его товарищи.

Двор был наполнен движением. Казалось, никто не обращал на них внимания. Около сотни человек занимались упражнениями со всевозможным оружием и без. Кто-то работал с разными, непривычного вида, снарядами, кто-то сражался в парах или группах. Часть гладиаторов была в одинаковых серых туниках («Не люблю серое!» — пробормотал, поминая гайенов, Аркон за спиной у Токе). Остальные носили кожаные доспехи. Всеми действиями бойцов руководили несколько человек более старшего возраста, чем-то неуловимо похожие на Яру. «Наверное, учителя», — подумал Токе. Впоследствии он узнал, что оказался прав. Все они были бывшими гладиаторами, за доблесть и выслугу лет освобожденными от игры и получившими право учить других.

Семерых новичков выстроили у края площадки, сняли ошейники с цепью и, к огромному облегчению Токе, срезали стягивающие запястья веревки. К этому времени его руки и плечи совершенно потеряли чувствительность, так что возвращавшаяся в них кровь причиняла мучительную боль. Судя по тому, как кривились его товарищи, растиравшие руки, им приходилось не лучше. Но облегчение рабов было недолгим. На только что освобожденные запястья надсмотрщики поспешили надеть наручники, крепкой цепью соединенные с парой кандалов для ног. Теперь и лодыжки у всех оказались скованы: ни побегаешь, ни размахнешься для удара.

— Как же мы при таких-то украшениях фехтовать будем? — кисло проворчал Аркон, испытывая на прочность «украшения».

Оказавшийся рядом Яра неожиданно хлопнул новичка по плечу:

— Не унывай, парень! Это только до вечера, пока не принесете присягу.

— Какую присягу? — удивился Аркон. Видно, и его знания об обычаях церруканцев имели предел. Ответа на свой вопрос он не получил: по галерее к ним быстро приближался Скавр.

Мясник остановился перед рабами, выстроенными Ярой в ровную линию. Расставив для упора ноги и заложив руки за спину, Скавр обвел их властным взглядом и заговорил:

— Обесчещенные! Сегодня всем вам представиться возможность изменить свою судьбу. Сегодня вечером вы принесете присягу и вступите в семью гладиаторов. Я — Скавр Хелия Азедарах, владелец Танцующей школы, стану вашим единственным господином, тем, кому вы вручите свою жизнь и смерть, тело и душу. В стенах моей школы вы будете учиться убивать и побеждать и, если придется, умирать с честью. Вы будете выходить на арену и сражаться перед тысячами зрителей, перед лицом самого амира, верховного правителя Церрукана. На арене вы можете завоевать свою свободу, а можете покинуть ее через Врата Смерти. Все будет зависеть только от вас. Смел ли ты? — Скавр медленно пошел вдоль строя, останавливаясь и заглядывая каждому рабу в глаза. — Соблюдаешь ли законы гладиаторской чести? Предан ли мне, своему господину, и своей семье, гладиаторам? Не щадишь себя на тренировках? Работаешь в бою не только мечом, но и головой? Раб ты или… гладиатор!

В последнее слово Скавр вложил столько торжественной силы, что в его устах это прозвучало почти как «герой». Токе видел, как пожирал глазами говорившего Аркон. Нет сомнений, из него выйдет хороший гладиатор. Почти герой. Почти. В этом вся разница. А мясник снова застыл перед строем, продолжая свою речь:

— Помните, что каждый раз, выходя на арену, вы будете сражаться за свою свободу. Один удачный поединок, бой, который запомнят все, который запишут в анналы Танцующей школы, — и этого может быть достаточно, чтобы ликующая толпа подарила вам меч свободы! Ну а, пройди удача стороной, вы получите свободу через три года. Три года! Это совсем небольшой срок. Всего-то и надо — не дать себя убить! А проще всего это сделать — победив. Этому будет учить вас ваш доктор, Яра. Его помощник, Агта, вот там, занимается с новобранцами.

Скавр махнул в сторону серьезного бородатого мужика, под наблюдением которого команда парней в сером лупила мечами по вкопанным в землю деревянным столбам:

— Именно Яре вы будете подчиняться после принесения присяги. Он будет вам и отец, и мать, ему будет известно каждое ваше движение, каждая мысль. За неповиновение, нарушение клятвы вы будете жестоко наказаны, вплоть до смертной казни. За отказ вступить в бой на арене — смерть на месте. О побеге можете забыть. Бежать отсюда невозможно и некуда. Наказание за попытку побега — позорное клеймо и приговор к мечу, смерти на играх. Поэтому — забудьте о глупостях. Там, на арене, вас ожидают слава, любовь толпы и женщин, золото и, возможно, свобода! Сегодня на Рыночной площади я выбрал из сотен разного сброда вас семерых потому, что я увидел в вас будущих гладиаторов, отважных бойцов, победителей! И я знаю, вы оправдаете мои надежды!

— Скорее, окупите мои цирконии, — проговорил Кай так тихо, что Токе едва расслышал. Ему понадобилось все самообладание, чтобы сдержать усмешку.

— Есть вопросы? — рявкнул Скавр, подозрительно уставившись на Кая.

— Эта клятва, о которой ты говорил… — спас товарища Бекмес.

— Сейджин, — подсказал Яра.

— Сейджин… Что, если кто-то откажется ее приносить?

— Тогда этот «кто-то» точно узнает, когда и как он умрет. Это случится ровно через три дня, на следующих играх. Он будет привязан к столбу на арене и отдан на растерзание диким зверям, — весело пояснил Скавр. — Есть еще вопросы?

У Бекмеса, очевидно, вопросов больше не было. Зато были у Аркона:

— А когда мы сможем начать сражаться на арене… сейджин?

«Уже не терпится», — почему-то неприязненно подумал Токе.

— Обычно обучение в школе продолжается два года, но это если новобранец начинает с нуля. Обученный, опытный воин может быть допущен к участию в играх гораздо раньше. Тут все решает ваш доктор.

— А почему доктор? — вырвалось невольно у Токе, которому слово в приложении к Яре казалось нелепым. — Разве мы больны?

— Больны, больны… — закивал упомянутый Яра. Голос у него был под стать физиономии: такой же грубый и надтреснутый. — Дурью, страхом, ленью, гордыней, слабостью… Да мало ли еще всяких болезней у вашего брата. Но, к счастью, все это лечится — если не здесь, на плацу, то там, на песке арены. Здесь лечить вас буду я. И лекарств, поверьте, у меня в запасе много. С некоторыми, надеюсь, вы никогда не познакомитесь. Вы ведь будете послушными пациентами, а, ребята?

Ребята, не ожидавшие от седовласого ветерана такого напора, озадаченно переглянулись и кивнули.

— Еще вопросы ко мне или Яре? — подытожил Скавр.

— Э-э, — подал голос побитый Каем бугай, — ты сказал что-то о золоте, сейджин? О золоте, которое можно заработать на арене?

— Нравится мне этот парень, смотрит прямо в корень! — хлопнул хохлатого по плечу Скавр. — Да, победивший гладиатор получает десятую часть от всех сделанных на него ставок. Кроме того, отличившихся бойцов часто одаривают зрители, поклонники — и поклонницы, а лучших из лучших — сам амир! Кто знает, возможно, кто-то из вас покинет стены этой школы свободным и богатым человеком…

— А кто-то ногами вперед, — опять услышал Токе шепот Кая, и его челюсти свела судорога.

На этот раз мясник среагировал беспромедлительно. Он застыл напротив Кая, сверля его глазами, холодными как смерть:

— Ты что-то сказал?

— Я просто хотел спросить, сколько таких свободных и богатых счастливчиков в твоих анналах… сейджин?

Кто-то, не сдержавшись, хрюкнул. Бекмес тут же постарался замаскировать это кашлем.

— Боюсь, умник, ты не проживешь достаточно долго, чтобы оказаться в их числе! — овладев собой, улыбнулся Скавр. — Я нарек тебя Слепой, и, если ты не придержишь язык, очень скоро будешь вполне соответствовать своей кличке. — Оторвав тяжелый взгляд от сделавшего невинное лицо Кая, Скавр снова обратился к новичкам:

— Пока вы не одержали первую победу на арене, вы все — новобранцы, безымянные. Забудьте, как вас звали раньше. В школе у вас будут клички. У нас уже есть Слепой. А ты, — мясник ткнул пальцем в Бекмеса, — будешь зваться Лоб. Ты, — палец указал на Аркона, — Шустрый. Ты, — настала очередь Токе, — Горец. Буюк, — нарек Скавр хохлатого бугая. «Подходящее имечко, — подумал Токе, — „Буюк“ по-церрукански — „большой“». — Ты — Тач, — кивнул Скавр второму хохлатому. Токе припомнил, что это слово означало «чубчик». Ну а ты будешь Вишней, — определил мясник парня с вишневыми волосами, который почему-то все время улыбался. — Не нравится прозвище? — остановился Скавр напротив выглядевшего несколько разочарованным Аркона. — Постарайтесь и заработайте себе другое, славное, имя на арене!

Сегодня у вас день отдыха. Сейчас всех накормят, потом — баня. Кое-кого должен осмотреть лекарь. Яра расселит вас по комнатам. Вечером — присяга и посвящение в гладиаторы. Ну а завтра начнется работа. Все. Оставляю вас в распоряжение Яры.

Этими словами Скавр завершил свою речь и, бросив последний косой взгляд на Кая, удалился. Доктор повел новобранцев в столовую.

ГЛАВА 3, в которой у Кая появляется девушка

— Здорово это ты вставил про анал, Слепой! — ухмыльнулся Бекмес по дороге в казармы. — Этот тощий хохлатый, э-э… Тач, чуть со смеху не обоссался!

Кай не знал, что сказать на такую трактовку его слов, и, в конце концов, решил никак ее не комментировать: у него складывалось впечатление, что Бекмес был по-своему прав, и все они оказались в глубокой заднице.

— Здорово и очень разумно! — покачал головой Аркон, укоризненно глядя на Кая. — Фанг тебе было мало? Будешь продолжать в таком духе, и Скавр выполнит свою угрозу, он мужик серьезный. И что это на тебя нашло?

— Приступ смертельной и плохо поддающейся лечению болезни, — сымпровизировал Кай.

— Это что еще за болезнь?

— Аллергия на власть.

— И с каких это пор ты ею страдаешь? — подозрительно скосился Аркон.

— Кажется, с рождения, — вздохнул Кай.

— Да ну! — хмыкнул Бекмес. — С золотых дел мастером, как помнится, ты был куда почтительнее.

— У мастера — как это выразился Яра? — было много лекарств в запасе.

Аркон с Бекмесом переглянулись:

— А на спине у тебя — не мастеров ли рецепт?

— Его, — нехотя буркнул Кай. На этом его оставили в покое.

Танцующая школа вызвала у парня сосущее чувство под ложечкой, которое всегда появлялось у него в присутствии опасности. Ему не понравились ни речь Скавра, в которой было слишком много громких и не раз повторенных слов; ни то, что висело в раскаленном воздухе над усыпанной песком площадкой и читалось в лицах потеющих на ней людей… Кай уже решил, что уйдет отсюда до принесения клятвы, не решил только еще, как ему быть с Токе. Его порадовало, что их накормят и отведут в баню: ведь не будут же они, в самом деле, мыться в цепях? И, может быть, тогда…

Тревожные мысли прервал веселый, немного нагловатый голос:

— Ну и когда нас поведут на убой?

Говорил парень с дико-вишневыми волосами, причем на языке тан.

— А ты разве не слышал? — не слишком дружелюбно отозвался Кай.

— Слышать-то слышал, только не понял ни шиша. Я по-церрукански знаю только «хават» — сука и «камсо» — давай.

— Самые важные слова. А как ты догадался, что я говорю на тан?

— У тебя на спине написано.

— А-а, ну да… — Мастерово наследство и тут не давало забыть о себе.

— Кстати, клевая татушка!

— Чего?

В свое время Кай не слишком прилежно учил тан. Знать бы тогда, что владение этим языком ему действительно пригодится…

— Классная, говорю, татуировка.

— Издеваешься? — Парень резко повернулся лицом к ухмыляющемуся Вишне. Улыбка у того мгновенно поблекла.

— Ладно-ладно, расслабься, старик. Иероглифы колоть у нас сейчас последний писк. Конечно, именно этот иероглиф я бы навряд ли выбрал…

— Ты идиот или притворяешься? — приподнял бровь Кай, но тут его плечо сжали стальные пальцы. Яра! Ну конечно, доктор следит, чтобы пациенты друг другу костей не переломали.

Молча повернувшись, Слепой подхватил миску и отправился за своей порцией одуряюще вкусно пахнущей каши. Остальные пятеро новобранцев уже сидели за длинным некрашеным столом и с энтузиазмом очищали посуду. Кай занял свободное место рядом с Бекмесом. Вишне не оставалось ничего другого, как усесться напротив. Проглотив первую ложку каши, он глянул на соседа:

— Слушай, не лезь в бутылку. Я уже понял, что ты крутой. Я просто хочу узнать, что этот напыщенный индюк от нас хотел.

Прошло несколько минут, прежде чем Каю удалось на это ответить: так его рот был набит едой:

— Я шам… сам виноват. Половину не понимаю из того, что ты говоришь. Ты, наверное, не имел в виду ничего плохого. А индюк хотел, чтобы вечером мы принесли гладиаторскую присягу.

— Что еще за присягу?

В кратких словах северянин пересказал Вишне содержание Скавровой речи. По лицу собеседника Кай видел, что все сказанное нравится парню не больше, чем ему самому. Все-таки идиотом странный тип, видимо, не был.

— И что ты думаешь делать? — спросил Вишня, когда переводчик закончил рассказ.

— Кашу есть, — ответил Кай, соскребая остатки бурого месива щербатой ложкой.

— А потом?

Кай пожал плечами: рот его был полон горячего ячменя.

— По-моему, так надо когти отсюда рвать при первой же возможности.

Слепой непонимающе поднял брови.

— В смысле делать ноги. Бежать.

Проглотив здоровенный комок каши, Кай вопросил:

— И откуда же ты такой умный взялся?

— Из чудесной страны ОЗ.

Казалось, парень немного обиделся.

— ОЗ? Объединенная Зеландия? — В памяти зазвонил знакомый колокольчик. — А ты случайно не из… Тиаго-Раи?

— Случайно из него, а что? — насторожился Вишня.

— Мужчины Тиаго-Раи сильны и отважны, женщины Тиаго-Раи мудры и горды. Никогда враг не слышал от нас мольбы о пощаде! В нашем флаге зеленое и лиловое, — цитировал Кай. — В нашем флаге…

— Изумрудная зелень полей и прочая патриотическая лабуда. Откуда ты это знаешь? Ты что, бывал в ОЗ? — удивленно уставился на собеседника Вишня.

— Нет. Но мне довелось встретить одну чар… э-э, очаровательную девушку из Тиаго-Раи.

— И что, она была мудрой и гордой? — усмехнулся тиагораец.

— Настолько же, насколько ты силен и отважен, — серьезно ответил Кай, глядя в карие глаза озиата.

Казалось, тот несколько смутился. Он как раз собирался что-то сказать, но в этот момент пустая прежде столовая наполнилась шумом и разгоряченными, голодными гладиаторами. Видимо, у них был перерыв на обед. Стол с новичками тут же обступили. Бойцы искали своих земляков в надежде выведать у них новости из дома. Вскоре возле хохлатых толпились гор-над-четцы, около Аркона, Бекмеса и Токе — выходцы с Вахтенных Гор; даже у Вишни нашелся земляк-озиат. Только вокруг Кая оставалось маленькое пустое пространство. Та же дистанция, которая отделяла его от людей в караване, в городе и на рынке. Но парня это вполне устраивало: все лучше, чем насмешки или камень в плечо.

— Эй, гляньте-ка, кто это у нас тут? — раздался из-за спины новичка уверенный и презрительный голос. — Конечно, раб, но зачем же заявлять об этом так громко?

«Началось, — устало подумал Кай. — Даже поесть не дадут спокойно».

Он сделал вид, что ничего не слышит и всецело занят своей кашей.

— Видите это клеймо у него на спине, братья? — Голос теперь звучал громче, перекрывая обычный столовский шум и привлекая внимание. — Этот иероглиф тан означает «раб». Никогда не видел такого клейма. За что твой хозяин на тебе так расписался, раб? Может, за глухоту? Отвечай, когда с тобой говорит ветеран! — Смуглая рука легла на плечо новичка и зло рванула, разворачивая лицом к ее владельцу. За столом вдруг стало тихо.

Кай увидел перед собой великолепно сложенного церруканца, молодого, красивого, с короткими смоляными кудрями, не скрывающими жженое клеймо во лбу, изображавшее букву М. Зрачки ореховых глаз гладиатора на мгновение сузились при виде глаз, в которых вовсе не было зрачков:

— Так этот у нас не только глухой, но и слепой! — оскалился клейменый, схватив Кая за волосы и развернув его лицом к свету, выставляя на показ странное уродство новобранца. Грянул смех: за спиной клейменого стояла небольшая группа его товарищей, собравших на своих лбах почти весь церруканский алфавит. У Кая жутко чесались кулаки, но он заставил себя реагировать на все холодно и отрешенно. После сегодняшнего эпизода с Буюком еще на одну драку Скавр сквозь пальцы не посмотрит. И прощай тогда все его планы на побег. Не делая попыток вырваться, новобранец улыбнулся:

— А кто расписался на ваших лицах, ребята? Церруканский мне не родной, но, думаю, вот это «К» означает «козел», «Е» — «евнух», «Т» — «трус», «П» — «придурок», а «М», конечно, «мудак»!

Теперь тишина в зале была гробовая. От неслыханной наглости «мудак» впал в ступор, даже хватка на белых лохмах ослабела. Кай дернул головой, освобождая волосы и готовясь в случае нападения нырнуть под стол, но тут между ним и клейменым возникла высокая тонкая фигура.

— Что, Кумал, не надоело еще на новичках злобу срывать? Они ведь еще даже присягу не принесли! — прозвучал над головой новобранца звонкий голос, явно принадлежавший девушке, причем хорошенькой: женственные формы угадывались даже под мешковатой униформой новобранцев.

— А что ты лезешь не в свое дело, Лилия? Этот раб, видно, считает себя умнее других, надо его проучить. — Кумал попытался оттолкнуть девушку в сторону, но она твердо стояла на месте:

— Убери руки, Кумал. Я — гладиатор и твоя сестра! А это… — просто глупый мальчишка, к тому же мой земляк. Так что отойди, дай лучше с ним поговорить. Я давно не была дома.

— Ладно, сестра. — Клейменый опустил руки и склонил голову чуть набок. — Теперь я знаю, откуда ты родом. Из зоосада Феерианды. — Вокруг послышались смешки, атмосфера в столовой разрядилась. — Общайся со своим уродом. Пошли, братья.

Группа поддержки клейменого начала проталкиваться вслед за лидером по направлению к каше, бросая на Кая не обещающие ничего хорошего взгляды. Лилия плюхнула свою миску на стол рядом с Каевой и заняла последнее свободное место на скамье.

— Тут ведь никто не сидит, верно? — подмигнула она новичку.

Тот озадаченно покачал головой. За столом снова ожили разговоры, но Кай чувствовал, что взгляды собеседников то и дело скользят по его соседке. Еще бы! Девушка была потрясающе красива. Очень белая, гладкая кожа. Зеленые кошачьи глаза. Изогнутые, как концы лука, чувственные губы. И копна густых, огненно-рыжих кудрей, спадающих до пояса, несмотря на стягивающую их на затылке ленту.

— Ну что, давай знакомиться, земляк. Я — Тигровая Лилия. Новобранец. — Девушка протянула ему навстречу сжатый кулак. Не очень себе представляя, что от него ожидается, Кай повторил движение Лилии:

— Слепой. Новобранец.

Девушка улыбнулась, легонько стукнув его кулак своим:

— Вот и познакомились, Слепой. Только ты не новобранец. Пока. Вот принесешь присягу и станешь моим братом.

— А жаль… — вырвалось у Кая.

Девушка прыснула:

— Да нет, это мы, гладиаторы, так друг друга называем в семье: братья и сестры. Только у нас тут всего девять сестер. Вместе со мной.

— Лилия, прости, но… с чего ты взяла, что я твой земляк? И вообще, почему ты ввязалась? Может, нажила теперь врагов. Из-за меня.

— Врагов нажил ты, а не я, — поправила Лилия, запихивая в рот полную ложку каши. Даже это движение выглядело в ее исполнении изящным. — Да еще каких! Лучше нельзя было найти, даже если постараться. Кумал — убийца, видел клеймо? Хотя и мудак, конечно, каких поискать. Он из армейских, бывший офицер. Убил человека, которому был должен. Приговорен к Игре. Он — восходящая звезда арены, надежда Скавра. Ему тут многое прощается. Дружки у него — все осужденные преступники, как на подбор. Вор, растлитель, мошенник, поджигатель… Вот что означают клейма у них на лицах. Хотя и все то, что ты о них неосмотрительно сказал, верно.

Лилия налила себе в кружку розоватой жидкости из стоящего на столе кувшина и залпом осушила ее.

— Хочешь?

— А что это?

— Вино, разведенное водой. Кисло, но жажду утоляет.

Кай взял стоявшую перед ним кружку:

— Ты не ответила на мои вопросы.

— Угум, — Лилия проглотила набившую рот кашу. — Ладно. Про земляка я так сказала, чтобы отвязались. У гладиаторов землячество — это святое. Так они друг за друга держатся: церруканцы за церруканцев, гор-над-четцы за гор-над-четцев, северяне за северян… А я пока своих тут никого не нашла. Они знали об этом… А ты на самом деле откуда?

— С севера, — уклончиво ответил Кай. Его вовсе не радовала перспектива встретить тут кого-нибудь из заградских, особенно из последнего каравана. Что он тогда скажет Токе, Аркону и Бекмесу? — А ты, Тигровая Лилия?

— А я с юга, — засмеялась гладиатрикс. — Кстати, можно просто Лилия, без формальностей. Это был ответ на первый вопрос. А на второй… — Лилия пристально посмотрела на Кая, сузив кошачьи глаза. — У тебя есть девушка, Слепой?

Кай ожидал чего угодно, только не этого.

— Что ты имеешь в виду? — Он сразу почувствовал, как по-дурацки прозвучали его слова, и покраснел бы, если б мог.

— Ну, там, на воле, у тебя осталась девушка? Подруга, которая тебя ждет? — как маленькому, объяснила ему Лилия.

Кай помотал головой и отхлебнул большой глоток из своей кружки.

— Тем лучше, — удовлетворенно кивнула гладиатрикс. — Я буду твоей девушкой.

Кай поперхнулся разведенным вином и закашлялся, привлекая внимание окружающих. Лилия похлопала его по спине:

— Да все нормально, не волнуйся. Это только так, для отвода глаз. Мне просто нужно держаться кого-то, другого эти скоты не понимают.

— Держаться? — переспросил северянин, чувствуя себя еще более глупо.

— Ну да! Понимаешь, — очень деловым тоном начала Лилия, — я в школе всего несколько дней, но все это время мне от мужиков покоя нету. Хорошо, хоть я сплю с сестрами и двери на ночь запирают. А днем! Эти масляные глазки, грязные намеки, блудливые пальцы… Брр! Ну, по пальцам-то я сразу надавала. Но все равно… Это отвлекает от дела. Девчонки говорят, так будет продолжаться, пока я не выберу кого-то одного. У сестер у всех кто-то есть, две спят со всеми подряд. А я… Ну не хочу я ни с кем спать просто ради того, чтобы жить нормально!

— Даже со мной? — ляпнул Кай и тут же зажмурился, ожидая пощечины. Вместо этого его руку, мертвой хваткой вцепившиеся в спасительную кружку, накрыли тонкие пальцы.

— Тем более с тобой. Ведь я надеюсь, мы станем друзьями.

«О, нет, не опять, так снова!» — подумал Кай и осторожно открыл глаза:

— Вот как? И что тебе подсказывает, что я согласен быть твоим другом или, вернее сказать, сторожевым псом?

— Ну почему сразу псом, — поморщилась Лилия. — Не нравится слово «друг», замени «товарищем», «партнером»… Будем держаться друг друга, прикрывать друг другу спину — без этого здесь пропадешь. Я — хороший воин, была телохранителем важной шишки в Гор-над-Чета. Так что обузой не буду…

— Ты опять не ответила на вопрос, — прервал Лилию Кай.

Девушка вздохнула и улыбнулась:

— Ну, ты мне просто понравился. Сидел тут такой загадочный, одинокий. Не побоялся бросить вызов Кумалу и его своре…

— Вызов на словах. Что, если я на самом деле трус и слабак, который поджал бы хвост, как только дошло бы до драки?

— Это парень, который голыми руками убил гайена с ножом? Точнее, голыми ногами…

Лилия сообразила, что проговорилась, но было уже поздно.

— У меня на ногах сапоги были, — буркнул Кай. — Как ты об этом узнала?

— Поговорила с офицером охраны. Солидный такой мужчина, только брови у него…

— Ясно. Значит, братья мечами болванов лупили в поте лица, а ты бровастого охмуряла?

— Ничего я его не охмуряла! Он сам все рассказал. — Глаза девушки горели зеленым огнем праведного гнева. — И вообще, у тебя свои способы выживать, у меня — свои!

Она сделал движение подняться из-за стола, но Кай удержал ее:

— Погоди! А как же наш уговор?

— Так ты согласен? — В голосе Лилии звучала надежда.

— Если честно скажешь, почему выбрала меня. Среди гладиаторов есть воины и покруче, уверен.

Девушка немного помялась.

— Ладно, ты сам напросился. Я заранее ничего не просчитывала, все решил случай. Я помогла тебе, отшила Кумала, а долг платежом красен. Если бы ты с ним сцепился, ему бы ничего не было, он любимчик. А тебя бы выпороли да в колодки засадили, — Лилия замолчала было, но пристальный взгляд Кая заставил ее нехотя продолжить: — И потом, я подумала… Эти жеребцы меньше всего ожидают, что я выберу такого, как ты. Подумают, что у меня странный вкус, что я психопатка, со мной лучше не связываться… Понимаешь?

— Понимаю, — спокойно кивнул Кай. — Мы оба — из зоосада Феерианды.

— Точно! — облегченно рассмеялась девушка. — Вот видишь, как у нас много общего, земляк! Так что, теперь я — твоя девушка?

— Нужно сделать официальное объявление?

— Нет, достаточно этого, — и Лилия, обхватив Кая руками, впилась в его губы своими, мягкими и пахнущими кашей.

На несколько мгновений парень перестал сознавать происходящее. Когда девушка отстранилась, и он смог наконец снова дышать, Кай заметил, что в зале заметно прибавилось враждебных глаз.

— Мило, — прокомментировал он. — И сколько из этих головорезов теперь желают мне мучительной смерти?

— Процентов восемьдесят. Остальные — гомики, — невозмутимо оповестила Лилия, полоща рот вином.

— И что теперь? Я должен вызвать их на поединок: по очереди или всех разом?

— Зачем? Сегодня вечером ты принесешь присягу. Законы чести запрещают гладиаторам сражаться и убивать друг друга вне арены. А в Минере противника тебе будет определять жребий…

Последние слова Лилии заставили Кая позабыть, где он и с кем.

— Ты сказала, — тихо произнес он, — в Минере… Ты знаешь, где она находится?

— Конечно, — удивилась девушка. — Это все знают. То есть сама я там еще не была, но мы все туда попадем, рано или поздно. Минера, амфитеатр для гладиаторских боев, находится в паре кварталов отсюда, неподалеку от Садовой стены.

В этот момент со двора поплыли чистые глубокие звуки гонга: обеденный перерыв был закончен, и гладиаторы поспешили на плац. Для убедительности Лилия на прощание чмокнула Кая в щеку и исчезла. Яра собирал новичков, чтобы отвести их в баню.

ГЛАВА 4, в которой Токе обретает новую семью

Токе лежал с открытыми глазами, слушая ровное дыхание, доносящееся с соседней койки. Неужели Кай в состоянии спать сейчас, когда в любую минуту за ними могут прийти и повести на присягу?

Примерно час назад Яра развел новичков по их каморкам: клетушкам два на два шага, в которых помещались только дощатые нары вдоль стен направо и налево от входа. Даже окна в комнате не было, а тяжелую дверь запирали снаружи. По представлениям Токе, именно так выглядела тюрьма. Всех их разместили на втором этаже. Двери двухместных каморок выходили на крытую галерею над двором. Яра дал рабам немного времени, чтобы отдохнуть перед церемонией посвящения: он знал, что у них выдался тяжелый день. Как-то само собой вышло, что соседом Токе опять стал Кай. Парень утешал себя тем, что могло быть и хуже. Например, его могли подселить к Буюку или какому-нибудь маньяку вроде Кумала. Но легче от этого почему-то не становилось.

Поведение Кая в течение дня и его комментарии к речи Скавра навели Токе на некоторые мысли. Так что он решил держать ухо востро и на всякий случай не спускать с товарища глаз. Токе опасался, как бы новоявленный Слепой не выкинул что-нибудь опасное и безрассудное вроде, например, попытки побега. Он и сам не знал, что стал бы делать, если бы это действительно произошло: попробовал бы остановить Кая или присоединился бы к нему. Однако Слепой избавил Токе от необходимости делать выбор. После сцены с участием рыжеволосой красавицы он сделался тише воды и ниже травы.

В банях, называемых церруканцами термами, Аркон, Бекмес и остальные засыпали Кая вопросами, касающимися его сногсшибательной «землячки», но тот стойко демонстрировал товарищам потерю слуха и речевых способностей. Все, что удалось из него вытянуть совместными усилиями: рыжую зовут Тигровая Лилия; они действительно земляки, но родом не из Заставы, а из Феерианды. Токе предположил, что упомянутый Кумалом Засад был родным городом Кая, но рассказывать о нем или о том, как его занесло в Вахтенные Горы, парень отказался. В общем, товарищи не вызнали ни слова больше того, что все уже слышали за столом. Отчаявшийся наконец Аркон возопил:

— Почему, ну скажи мне, почему все самые красивые девушки кидаются тебе на шею безо всяких усилий с твоей стороны?!

— Наверное, ими движет жалость, — меланхолично произнес предмет женского восхищения и погрузился под воду. После чего он молчал остаток дня, будто набрав этой самой воды полный рот.

В голове Токе роилось множество связанных с Каем вопросов, которые он сам затруднился бы сформулировать. Будто бы что-то тут не сходилось, будто бы то, что он понял о странном парне за время их путешествия через пески, не вполне соответствовало тому образу, который сам Кай пытался создать. Однако недавние события и близость присяги пока оттеснили мысли о Слепом на задний план.

Яра рассказал новичкам о церемонии посвящения, и вместе они выучили слова клятвы. Токе знал: прими он присягу, и пути назад для него уже не будет. Не в горских обычаях нарушать данное слово. Он был уверен, что сделает тогда все, чтобы овладеть искусством боя, стать настоящим воином и вырвать мечом свою свободу. Вернуть себе честь и отомстить убийцам: Вихлястому, Амбалу, Улыбе, Кривому и Собачьей Голове. Нет, Клыку: главаря гайенов зовут Клык.

Жизнь гладиаторов, хоть и была полна опасностей, имела свои положительные стороны. Здесь хорошо кормили, заботились о здоровье бойцов. После бани щеку Токе осмотрел лекарь, промыл и зашил воспалившуюся рану. Шрамы, правда, останутся, но небольшие: старик соединил края раны очень искусно.

Термы произвели на северянина неизгладимое впечатление. Три помещения с бассейнами для купания, где пол был теплым, а вода — разной температуры: от обжигающе горячей до холодной, почти ледяной. Стены в термах украшала цветная мозаика, на которой люди и звери выглядели совершенно как настоящие. Такой красоты Токе никогда раньше и представить себе не мог. После бани все почувствовали себя словно заново родившимися: пропала боль в набитых долгой дорогой ногах, не ломило больше плечи и руки, до сих пор сохранившие следы от гайеновых пут… А ведь Яра сказал, что гладиаторы ходят в термы каждые пять дней. И еще перед Играми и после — если уцелеют.

Токе давно не чувствовал себя таким чистым. Подлинным удовольствием было после мытья и купания в бассейнах натянуть на себя вместо грязных и вонючих тряпок форму рядовых: серую тунику без рукавов с открытым горлом и свободные штаны такого же цвета. Только вот обуви им не дали. Яра сказал, что до наступления холодов она им не понадобится: гладиаторы тренируются, а зачастую и сражаются босыми. Токе увидел в этом правиле и другой резон: если захочешь удрать из казарм, босиком не очень-то набегаешься, особенно с непривычки. Хотя как тут удерешь? После мытья их опять заковали в кандалы.

И все же, несмотря на отсутствие выбора и принятое им решение, парня мучили сомнения. Сможет ли он убивать, зная, что цель поединка и этой смерти — развлечение праздной толпы? И с кем сведет его жребий? Ладно, если с таким, как Буюк или Кумал. А если это будет Вишня, или Аркон, или… Кай? Хорошо еще, хоть женщины дерутся только с женщинами, а то, не дай бог, такая девчонка, как эта Лилия… Конечно, Яра сказал, поединки не всегда оканчиваются смертью побежденного. Публика щадит смелых. А если не пощадит? И вообще, как часто случается, что особенно отличившемуся бойцу досрочно даруют свободу? Как много гладиаторов остается в живых после трех лет боев? Как часто им придется выходить на арену? На все эти вопросы у Токе не было пока ответов, и ему отчаянно хотелось поговорить. Вот только с кем?

Из всего их маленького отряда его мысли разделял, пожалуй, один Бекмес. Бывший охранный отказался бы от присяги, если б не перспектива отдать свои кишки какому-нибудь тигру или пещерному медведю. Но Бекмеса рядом не было. Был Кай: безмятежно дрыхнувший и наверняка видевший во сне рыжие локоны Тигровой Лилии…

— Дыру в матрасе протрешь.

— А?! — От неожиданности Токе едва не свалился с койки. Говорил Кай по-прежнему с закрытыми глазами, так что можно было подумать, он разговаривает во сне.

— Я говорю, будешь так вертеться, дыру в матрасе протрешь, он и так не новый.

— А тебе-то что до моей дыры? — обидевшись, буркнул Токе.

Внезапно Кай распахнул глаза, в которых не было и тени сна, и посмотрел прямо на него:

— Все будет хорошо.

— Тебе что, вещий сон был? — Оптимизм соседа по комнате, больше похожей на камеру, вызывал у Токе желание треснуть его по башке.

— Нет, мне не снятся сны.

— Тогда откуда ты знаешь?

Кай уверенно повторил:

— Все будет хорошо. Только нам надо держаться вместе.

— Кому это «нам»?

Будто не заметив звучавшего в голосе Токе напряжения, Кай спокойно ответил:

— Нам с тобой, Аркону, Бекмесу… Друзьям, на которых можно положиться. Надо держаться вместе, без этого тут не выжить.

— Выжить, зарезав этих друзей на арене?

Голос Токе зазвенел и невольно сорвался. Он откинулся на тощий матрас и уставился в потолок. Кай легко коснулся его плеча. Каморка была такая тесная, что для этого соседу даже не пришлось вставать с койки.

— Этого не случится. Мы найдем выход. Если только мы будем вместе…

— Вместе?! — перебил Токе, глядя на Слепого в упор горящими глазами. — Как тогда, в пустыне? Где ты был тогда?!

— Ты же знаешь, у меня был долг, — тихо ответил Кай, отводя взгляд.

— Вот только не надо прикрываться твоим господином. Покойник не может рассказать, как хорошо ты исполнил свой долг. Или ты не исполнил его, и поэтому Мастер Ар теперь покойник? — Токе чувствовал, что его слова будто хлестали товарища по лицу, но остановиться уже не мог. — Может, на самом деле ты был озабочен совсем другим: как бы с твоей собственной драгоценной шкурой ничего не случилось? И плевать тебе было на караван, на хозяина твоего, на… на Майкен! — Голос парня пресекся, ему не хватало воздуха.

— Если бы я мог… — Черное зеркало Каевых глаз на мгновение затуманилось, но Токе моргнул, и вот уже снова единственное, что он видел в них, — свое крошечное отражение. — Я… Я пытался спасти тебя…

— Зачем?! — Токе одним движением сел на кровати и приблизил свое лицо к лицу Кая. — Разве я просил тебя об этом? Что тебе во мне? Лучше бы ты ее спас… Зачем ты меня тогда остановил?!

— Ты мой друг. Все было бесполезно. Ты не мог помочь. Не надо винить себя…

— А кого мне винить? Тебя? Знаешь, иногда мне кажется, сведи нас жребий на арене, и я не буду колебаться!

Кай дернулся, как от удара, и отстранился. Токе снова бросился на койку, заложив руки под голову. Он уже жалел, что сказал то, что сказал, но слов назад не воротишь.

В двери загремел ключ, и в каморку просунулась голова Яры:

— На выход, молодцы. Пора на присягу.

Снаружи уже начало темнеть. Высокие стены казарм оставляли открытым только небольшой квадрат неба над двором. Сейчас оно было окрашено во все оттенки лилового. Растушеванная оранжевая полоса по краю напоминала, что где-то есть запад и заходящее солнце. Быстро остывающий воздух наполнила вечерняя свежесть и аромат горящих смол, исходящий из чашеобразных светильников, расставленных по периметру двора. Плясавшее в чашах багровое пламя бросало причудливые блики на выстроившихся на плацу гладиаторов. Здесь же были доктора, сам Скавр и человек в белом, склонившийся над жаровней с горячими углями, установленной перед строем.

Токе и остальных новичков, которых должны были привести сегодня к присяге, выстроили перпендикулярно основному строю. Они застыли в напряженном ожидании, поеживаясь на прохладном воздухе. Вечерний бриз гладил обнаженные руки и плечи рабов; остывший песок холодил босые ноги. Токе чувствовал рядом плечо Кая, чуть повыше своего собственного. Слепой туго стянул волосы на макушке выпрошенной у Яры кожаной лентой. После мытья в термах они оказались удивительной снежной белизны и спадали так низко, что закрывали лопатки. В сочетании с заполненными чернотой глазницами это производило завораживающее, жуткое впечатление.

Над головами застывших на плацу людей поплыли звуки музыки. Барабаны выбивали сложный ритм, постепенно увеличивая темп и силу ударов. Постепенно к ним присоединились бубны и флейты. Токе почему-то вспомнилась совсем другая церемония, где ритм выбивали не барабаны, а мечи о щиты, а мелодию выводили воющие голоса гайенов. И ему вдруг показалось, что, несмотря на всю торжественность церемонии, в конце ее их всех, подобно бедняге Маджару, принесут в жертву неведомому чудовищу. Чудовищу, от которого не спастись, если только…

Токе вспомнил обеспокоенное лицо в тени капюшона, склонившееся над ним; обжигающий глоток архи; приглушенный смех, прогоняющий призраков ночи… Он вспомнил то же лицо, искаженное гримасой боли, будто его недавние слова были мечом, вонзившимся в Каево сердце… «А я-то думал, что он непробиваемый!»

«Нам надо держаться вместе. Без этого тут не выжить». Токе помотал головой, чувствуя, как его щеки заливает краска стыда. На оглушительном крещендо музыка вдруг оборвалась, и сотня глоток хором выкрикнула слова: «Отта омни шин на ниара!» «Клянись и стань нашим братом!» Яра кивнул, и Аркон, стоявший первым в шеренге, пошел к середине строя, где его уже поджидали Скавр и человек с жаровней. Было очень тихо, только потрескивала смола в светильниках да позвякивали кандалы на ногах Аркона. Подойдя к Скавру, он опустился на одно колено, вытянул вперед правую руку и, как их учил Яра, начал произносить слова клятвы:

— Клянусь сражаться своим мечом. Клянусь, что позволю заковать себя в цепи, жечь огнем, бить, бичевать, пронзать мечом и терпеть все, что настоящий гладиатор терпит от своего господина, самоотверженно отдавая на службу ему свои душу и тело.

Согласно ритуалу, Скавр ответил:

— Я принимаю твою присягу, гладиатор.

Человек в белом вытащил из жаровни металлический прут с раскаленным фигурным наконечником, сжал вытянутую руку Аркона и вдавил светящийся в сумерках металл у основания большого пальца. Запахло паленым, раб дернулся и застонал сквозь стиснутые зубы, но остался стоять на коленях. Токе не выдержал и закрыл глаза. Когда он через мгновение открыл их, все было кончено. Воины сняли с новобранца цепи. Руки гладиаторов взлетели в салюте, сотня голосов выкрикнула, как один: «Брат!» Аркон встал в общий строй на противоположном конце плаца.

Теперь все повторилось для Бекмеса: барабаны, клятва, клеймо и приветствие. Бекмес справился не хуже друга, а вот здоровяка гор-над-четца, окрещенного Буюком, воинам пришлось держать, когда ставили клеймо, — так тряслась у него рука. Пока Токе, последний в шеренге, дожидался своей очереди, он то и дело ощущал на себе чей-то взгляд: будто бы кто-то исподтишка наблюдал за ним. Пробежав глазами по колонне гладиаторов, парень неожиданно встретился с устремленными на него зелеными глазищами. Не смущаясь, Лилия, подмигнула ему. Северянин вспыхнул, не зная, куда девать глаза, руки и себя остального, но тут же нахмурился: «И чего она уставилась, в самом деле?»

В этот момент пришла очередь Слепого. Токе хотелось пожелать ему удачи, но слова застряли в горле: только не после того, что он Каю только что наговорил. Ни на кого не глядя, беловолосый раб шагнул вперед и легко пошел навстречу своей судьбе. Опустившись на колено, он тихо, но внятно произнес слова клятвы. На его руку тоже опустилось раскаленное железо, но Кай будто бы и не почувствовал клейма: во всяком случае, он не выдал себя ни звуком, ни движением. Простившись с оковами, он тоже встал в строй.

Яра дал знак Токе. Путь в десяток шагов до Скавра и жаровни показался парню ужасно долгим. Пытаясь унять сердцебиение, он сосредоточился на словах клятвы. Сможет ли он быть таким же стойким, как Кай или Аркон? Или его тоже придется держать, как Буюка? Ну уж нет! Лучше уж распроститься с жизнью, чем увидеть насмешку в зеленых глазах, взгляд которых Токе все еще чувствовал на себе. Насмешку или, что еще хуже, жалость. Он покосился на раскаленное клеймо, зловеще светящееся красным. Запястье раба сжала крепкая холодная ладонь, и вот уже жгучая боль пронзила его правую руку.

Как Токе ни готовился к этому, ногти его впились в мякоть рук, из глаз брызнули невольные слезы. Он дернулся, но не произнес ни звука. Когда исполнитель отпустил его кисть, на тыльной стороне ладони краснел символ скрещенных мечей — знак гладиаторского братства. «Брат!» — выдохнули гладиаторы в один голос, принимая новобранца по кличке Горец в свои ряды.

ГЛАВА 5, в которой Яра находит змею в траве

Токе стоял на Рыночной площади. В руках у него был меч. Не учебный, деревянный, а настоящий, вороненой стали. Созданный искусством кузнеца узор отливал на черном лезвии красным, будто оружие уже было обагрено чьей-то кровью.

Напротив Токе застыл Кай, тоже с мечом в руке. Вокруг них — толпа, распаленная, кричащая:

— Бей его!

— Руби!

— Ты что, заснул?! Чего медлишь?!

— Подстегните этого труса, пусть дерется!

Взгляд Токе скользнул по смутным пятнам окружающих лиц. Лысеющий пузатый купец, ушей которого не видно из-за щек. Знатная церруканка, презрительно кривящая тонкие губы. Два раба за ее спиной. Мимы в пестрых коротких плащах…

Спину Токе обожгла плеть, и он прыгнул вперед, замахиваясь мечом. Противник увернулся, перехватывая вороненый клинок своим… Никогда раньше Токе не сражался так, как в этот раз. Кай был сильным противником, очень сильным и искусным. Они плясали страшный своей красотой танец смерти. Мечи мелькали так быстро, что за движением клинков было невозможно уследить. Так быстро, что никто не успел издать ни звука, когда вороненая сталь по рукоять вошла в грудь Кая, там, где сердце. Гладиатор упал бы, но длинное лезвие, начинающееся в руке товарища, крепко держало его. Тогда он поднял непроницаемые глаза от раны на своего убийцу и крикнул голосом Яры:

— Подъем, лодыри! На плац!

С воплем Токе проснулся и скатился с узких нар на пол. Сердце его колотилось где-то в горле, во рту стоял противный вкус желчи… а в ушах раздавалось хихиканье живехонького и по-утреннему взъерошенного Кая, сидящего на краю своей койки.

— Я знал, что я страшный, но чтоб настолько… — Яра укоризненно покачал седой головой и скрылся за дверью.

— Тебе что, демон пустынный приснился? — спросил Кай, отсмеявшись и протягивая руку, чтобы помочь товарищу подняться. Токе уклонился от его ладони и встал сам, тяжело опираясь на нары.

— Ну да. Он самый, — согласился парень и вышел из каморки.

Только-только рассвело, но Токе чувствовал себя вполне отдохнувшим. Впервые за долгое время он спал под крышей и на настоящей, пусть и жесткой, постели. Если бы еще не дурацкий сон…

Повсюду из дверей выходили и выбегали гладиаторы, доктора строили их на плацу в строго определенном порядке, который Токе как новичок пока не мог себе уяснить. Чья-то рука хлопнула его по спине с такой силой, что он чуть не скатился с лестницы, по которой как раз спускался.

— Надбавь ходу, Горец! А то Яра яйца оборвет!

Две девчонки лет двадцати, в серой форме новобранцев, хохоча, пронеслись мимо. По огненным кудрям Токе опознал в одной из них Тигровую Лилию. «Многообещающее начало дня!» — мрачно подумал он и поскакал через две ступеньки вниз. Принесшие вчера присягу новички уже стояли во дворе перед Ярой. Не хватало только Горца и Слепого. Токе встал в строй, невольно косясь назад, но никаких признаков Кая ни на галерее, ни на лестнице не было видно. Над плацем прокатился гулкий удар гонга.

— Смир-на! — рявкнул Яра, и новобранцы вытянулись по струнке, расправив плечи и выпятив подбородки, пожирая глазами одинаковые строения на противоположном конце двора. Эту команду они, хоть и не бескровно, выучили вчера.

— Где Слепой? — обратился доктор к Токе.

— Не знаю, сетха, — искренне ответил Токе, используя, как его научили, форму уважительного обращения к наставнику.

— А Слепой, наверно, того, заплутал, дорогу в темноте найти не может, — хохотнул Буюк, но его никто не поддержал. Яра мгновенно оказался возле гор-над-четца:

— Вот ты ему дорогу и покажешь!

Казалось, Яра ничего такого не сделал, только выбросил руку вперед и легко коснулся виска Буюка. Но здоровяк вдруг взвыл, прижимая кулаки к глазам, и повалился на колени:

— А-а-а! Что ты сделал?! Я ничего не вижу!

Пинком Яра поднял его на ноги:

— Встать, новобранец! Смирно! В строю — молчать! Говорить — только с моего разрешения! Это ясно?

— Д-да, сетха! — всхлипнул Буюк, из глаз которого градом катились слезы.

— Всем ясно? — заорал Яра, окидывая шеренгу не обещающим ничего хорошего взглядом.

— Да, сетха! — хором крикнули новобранцы, стараясь не глядеть на Буюка.

— Вольно!

Чуть понизив тон, Яра пояснил, ткнув в сторону трясущегося гор-над-четца:

— Это ненадолго, через пару минут зрение к нему вернется. В бою умение ослепить врага, пусть на мгновение, будет очень полезно и может даже принести вам победу. Скоро вы этому научитесь. Научитесь и сражаться вслепую…

Яра замолчал. Токе проследил глазами за его взглядом. К ним приближался Слепой. Он шел спокойно, не спеша. В отличие от соседа по комнате, у Кая хватило вчера сил снять одежду, прежде чем завалиться в койку. Теперь его форма выглядела такой же свежей и аккуратной, как вчера, когда им ее выдали. И сам Кай казался свежим, отдохнувшим; в каждом его движении скользила энергия и ленивая грация, которые в пустыне были скрыты под длинным плащом.

Яра дождался, пока Слепой встанет в строй рядом с Горцем. Не говоря ни слова, доктор одним ударом сбил Кая с ног и обрушил на его спину выхваченную из-за пояса плеть. «Клянусь, что позволю себя бить, бичевать… и терпеть все, что настоящий гладиатор терпит от своего господина», — эхом звучали в ушах Токе слова вчерашней клятвы.

— Ты! Опоздал! На построение! Новобранец! — хрипло выкрикивал Яра с каждым ударом плетью. И Кай терпел, молча, растянувшись в пыли и прикрывая голову руками. На его загорелой коже вспухали уродливые красные рубцы. Аккуратную форму покрыли пятна пота и грязи.

«Если бы не та несносная девчонка, на месте Кая сейчас был бы я», — подумал, стиснув зубы, Токе. Наконец, Яра был удовлетворен результатом и позволил Слепому подняться.

— Всем смирно! Вот вам урок: гладиаторы должны выстроиться на плацу до удара утреннего гонга. Опоздавшие будут жестоко наказаны. Это ясно?

— Да, сетха! — По голосам новобранцев было понятно, что навряд ли кто-нибудь из них, будучи в здравом уме, отныне опоздает на построение.

— Вольно!

Яра прошелся вдоль короткой шеренги, оглядывая гладиаторов цепким взглядом. Токе, улучив момент, покосился на Кая — как он? Если парня и мучила боль, он никак не показывал этого. Лицо его было бесстрастной маской.

— Сейчас мы выясним, на что вы, молодцы, способны в бою, — начал Яра, остановившись рядом с Буюком, бывшим первым в строю как самый высокий. — А там разделим вас на отряды и начнем работу.

Доктор вытащил из находившейся рядом стойки два тонких деревянных меча и бросил один из них проморгавшемуся, наконец, Буюку. Получил здоровяк и круглый щит, сплетенный из ивовых прутьев и казавшийся игрушечным в его огромных руках.

— Нападай! — велел ему Яра, прикрываясь таким же щитом. — Постарайся задеть меня мечом.

Гор-над-четец ухмыльнулся и умело взмахнул палкой, примеряясь к ее размеру и весу. Седовласый доктор доходил ему только до груди. Буюк замахнулся и мощно рубанул, так что свистнул воздух… потому что только воздух и был на том месте, где только что стоял Яра. Кончик докторовой палки легонько ткнул удивленного новобранца в бок:

— Ты убит. Как первому, даю тебе еще одну попытку.

Токе поежился. Он думал, только во сне люди могут двигаться так быстро. Но это был не сон. Неужели кто-то из них сможет хотя бы слегка задеть Яру? А ведь доктор далеко не молод… На что же он был способен, когда выходил на арену в расцвете сил? На что способны молодые, тренированные ветераны вроде Кумала? И сможет ли сам Токе выучиться двигаться так? Успеет ли?..

Вторая попытка Буюка завершилась еще более печально. Как он ни пыжился и ни играл рельефными мышцами, закончил гор-над-четец носом в пыли, прижатый к земле щитом и коленом доктора. Аркон не выдержал, фыркнул, за что тут же схлопотал по шее от Яры: нечего смеяться над товарищем, посмотрим, как получится у тебя.

Поединок с Арконом занял чуть больше времени: он начал с серии осторожных выпадов, надеясь разведать слабые стороны противника. Но таких, казалось, у Яры попросту не было. Он выбил у Аркона меч, чуть не раздробив тому пальцы, и приставил конец своей палки к горлу побежденного. Бекмес решил сменить тактику и яростно пошел напролом, профессионально прикрываясь щитом. Он был опытнее друга, но не так быстр и кончил тем, что Яра, неизвестно как, очутился у него за спиной. Токе с трудом сдержал смешок, когда доктор бесцеремонно ткнул Бекмеса пониже спины и пояснил:

— Кодекс гладиаторский чести, который вы должны помнить и свято чтить, запрещает атаковать противника в спину Но, к сожалению, на арене не все соблюдают кодекс. Поэтому — прикрывайте тыл!

Пришла очередь Вишни. Токе было любопытно посмотреть, на что способен чудного вида парень, оказавшийся уроженцем ОЗ. Упомянутый парень, похоже, не очень представлял, что ему делать со щитом, и, недолго думая, просто метнул его в голову Яре. Доктор уклонился, но Вишня использовал свой маневр как прикрытие для атаки. Однако его меч наткнулся на щит Яры, а ловкая подсечка уложила новобранца в пыль. Вишня рванулся было подняться, но кончик докторовой палки ударил его в грудь и пригвоздил к земле. В общем, Вишня был совсем не плох, заключил для себя Токе — для озиата.

Худой, тихий гор-над-четец, прозванный Тачем, не выказал никакого боевого пыла и держался слишком напряженно. Он прозевал обманный маневр Яры и получил палкой в бедро, а затем — уже стоя на коленях — по шее. Перед внутренним взором Токе мелькнула голова гайена, катящаяся под отцовский фургон, оставляя за собой кровавый след…

Тач, прихрамывая и ни на кого не глядя, вернулся в строй. У Токе скрутило в узел желудок: скоро очередь дойдет и до него самого. Как много зависит от результатов этого испытания? И что, если Токе покажет себя совсем безнадежным? Пока Яра никак не выражал мнение о способностях своих оппонентов, а изуродованное шрамом лицо оставалось одинаково хмурым после каждого поединка.

Щит и деревянный меч перешли между тем в руки Слепого. Он двигался расслабленно и грациозно, как дикий зверь, готовящийся скорее не к охоте, а к игре. Его атака была стремительна, защита безупречна, и все же под свирепым натиском Яры ему пришлось отступить. Ого! Бой длился больше минуты, прежде чем Яра рубанул Кая по плечу, парализуя руку, держащую меч. Лучший результат за сегодня, если не считать того, что новобранцу так и не удалось коснуться доктора. Только вот Яра, видимо, не был доволен. Схватив Кая за ворот туники, он грубо притянул его к себе и выдохнул прямо в лицо:

— Ты что вытворяешь, Слепой? В игры вздумал со мной играть? Неужели ты рассчитывал, что я не узнаю? Дерись в полную силу, крысенок! Это приказ!

Яра снова сунул новобранцу потерянный меч. На мгновение бесстрастное узкое лицо приняло странное выражение. Кай склонил голову чуть набок, будто ища что-то в жестком взгляде доктора, и — схватил деревянную рукоять левой рукой, отбросив щит. Правая, очевидно, еще не обрела чувствительность после удара Яры.

— Так-то лучше! — усмехнулся доктор и тоже отбросил щит, уравнивая шансы. — Атакуй!

Слепой сменил ногу, легко вставая в правую стойку. У Токе засосало под ложечкой: он никогда еще не видел Кая таким: ни в круге с Арконом, ни во время схватки с гайенами. Его лицо больше не было застывшей маской. Кай… улыбался! А потом он прыгнул вперед, прямо на меч Яры. Дерево ударило о дерево. Слепой покатился по земле. Одним прыжком он тут же оказался на ногах, по-прежнему с мечом в руке. Токе не был уверен — все произошло слишком быстро — но, похоже, ни одному из бойцов не удалось коснуться друг друга.

Яра поманил новобранца к себе, и Слепой повторил атаку. Гибкое тело взвилось в воздух. Вместо того чтобы приземлиться на ноги, Кай комком подкатился под противника. Меч выстрелил вверх. Яра встретил его, но ноги Слепого подрубили доктору колени. Тот рухнул на спину. Кай тут же оказался сверху. Доктор сбросил его с себя. Перекувырнувшись в воздухе, Кай снова стоял на ногах, глядя на вскочившего Яру. Ни один еще не смог задеть другого мечом.

Токе поймал себя на том, что забыл дышать. Краем глаза он заметил, что другие гладиаторы поблизости прервали свои упражнения, чтобы посмотреть на захватывающий поединок между новичком и доктором. Движением руки Яра снова велел Слепому нападать. Все еще улыбаясь, Кай прыгнул. Меч Яры пронзил воздух там, где должна была оказаться грудь противника. Только там никого не было. В немыслимом сальто Кай пролетел над головой Яры. Деревянный меч рубанул шею доктора сверху вниз, но палка Яры задела гладиатора в полете, ткнув концом между ребер.

— Ты убит! — бросил доктор, разворачиваясь к приземлившемуся за его спиной Слепому.

— Ты тоже, сетха, — спокойно ответил новобранец, указывая на красную полосу, отпечатавшуюся на шее Яры, — след от деревяшки.

Доктор непроизвольно потер шею и резким движением подбородка велел Каю встать в строй. Новобранцы зашумели, радуясь успеху товарища, но Яра так глянул на них, что без команды все замерли по стойке смирно.

— Думаете, то, что тут выделывал Слепой, — образец для подражания? Ошибаетесь. Если бы это был настоящий бой, он бы сейчас был трупом. Этого вы хотите? Чтобы ваш первый бой оказался последним? — Яра обвел притихших новобранцев тяжелым взглядом. Смесь горечи и злости в его серебристых, под цвет волос, глазах, поразила Токе и заставила пристыженно потупиться. — Герои хреновы… — Доктор сердито сплюнул сквозь зубы и продолжил:

— Ошибка Слепого была в том, что он переоценил свои силы и недооценил врага. Он хотел быстро и эффектно закончить поединок там, где ему следовало бы избрать другую тактику. Слепой ловок, силен и техничен. Он надеялся поразить врага, застать его врасплох. Но хоть его противник и стар, — тут Яра отчего-то заговорил о себе в третьем лице, — он все еще в хорошей форме. К тому же на его стороне многолетний опыт боев на арене и обучения новобранцев. Такого противника наскоком не возьмешь! Его следует изматывать, обескровливать небольшими ранами, запутывать, быстро меняя стиль боя. Кстати, кровь из поверхностных ран заводит публику не меньше, чем укороченное на голову тело. При такой тактике можно спокойно дождаться подходящего момента и тогда уже прикончить противника красивым ударом — оставшись при этом в живых! Ты понял свою ошибку, Слепой?

— Да, сетха. Это был хороший урок, — почтительно произнес Кай, слегка склонив голову.

Похоже, Яра не ожидал такой покорности от новобранца, который пока не слишком-то зарекомендовал себя в школе примерным поведением. Он хмыкнул и обратился к Токе:

— Ну, Горец, попробуй-ка продемонстрировать нам то, о чем я только что говорил.

Токе отер вспотевшие ладони о штаны и поудобнее перехватил рукоять меча. Все, что сказал Яра, без сомнения, очень умно, но хватит ли у Токе умения? Он и со щитом-то обращается не лучше Вишни — нет у него в этом опыта. Да и прямая тонкая палка — не отцовский аршак с широким плоским лезвием, созданным для того, чтобы рубить, а не колоть. Сказать бы об этом Яре, да кто его теперь станет слушать?

Токе глубоко вздохнул, пытаясь унять бешено бухавшее в груди сердце, и медленно пошел вперед, прикрываясь щитом. Он велел себе сохранять хладнокровие, но после первого же обмена ударами парень позабыл обо всем на свете. Кровь ударила ему в голову, глаза ослепила белая ярость. Он видел перед собой не рассеченное шрамом лицо Яры, а узкие темные глаза Клыка, слышал спокойный гортанный голос гайена, голос убийцы… Дальнейшее слилось для Токе в череду молниеносных нападений, блоков и контратак, где действие опережало мысль. Его рука была быстрой, он был повсюду, и все же проклятый Клык оставался недосягаемым. Потеряв терпение, Токе, рыча от ярости, кинулся на врага, но тут же взвыл от боли в глазах. Их забил песок, который бросил, зачерпнув краем щита, Яра. Не обращая внимания на боль, Горец лупил во все стороны палкой, пока доктор ловко не выбил ее из руки новобранца.

Утирая текущие из глаз слезы вперемежку с песком, Токе вернулся в строй. Он чувствовал себя опозоренным и беспомощным. «Что, если бы передо мной сегодня действительно стоял Клык, вооруженный не деревяшкой, а настоящим мечом? Хороший бы из меня получился мститель…» Словно в ответ на эти мысли, Яра сказал:

— Контроль! Ненависть, ярость, даже страх… Все эти чувства помогают вам драться, но только до тех пор, пока вы держите их под контролем. Не давайте им управлять собой. Научитесь использовать их, и они приведут вас к победе. Контроль — это имя ключа, — Яра постучал пальцем по лбу Горца. — В следующий раз попробуй использовать это, мальчик: ты сам удивишься, насколько круглый предмет на твоих плечах может быть полезен.

Токе вспыхнул: он был уверен, что не слышит смеха товарищей только потому, что утренняя расправа над Буюком прочно замкнула им рты. Но самое печальное заключалось в том, что Яра был прав. Токе никогда не справиться с Клыком, пока он не обуздает бурю, клокотавшую у него в груди при одной мысли о гайенах. А возможно ли это?

Между тем доктор продолжал урок. Теперь он комментировал удачи и ошибки каждого новобранца по очереди, отмечая их сильные стороны и то, над чем им придется особенно усердно работать в будущем. Яра говорил хладнокровно и терпеливо, не оценивая, а констатируя факты, так что трудно было сказать, какое впечатление на него произвели старания гладиаторов. Слепому доктор уделил не больше внимания, чем остальным новобранцам. Этого Токе никак не мог понять: перед его глазами все еще стоял проделанный Каем немыслимый воздушный трюк и красная полоса на шее Яры. Уж если такое не смогло впечатлить старика, то что тогда нужно было сделать, чтобы заслужить его похвалу? Выдохнуть пламя из ноздрей?

Между тем доктор, не оставивший от былой самоуверенности новичков камня на камне, перешел к кодексу гладиаторов. К удивлению Токе, оказалось, что первым законом гладиаторской чести было молчание. Бойцам запрещалось разговаривать во время поединка. Вместо слов они, однако, могли обмениваться знаками. Сжатый кулак, например, означал просьбу о пощаде. Кулак с горизонтально вытянутым большим пальцем значил «Добей меня!». Поднятый указательный палец перед началом боя говорил о том, что поединок будет продолжаться только до первого ранения. Токе слушал внимательно, стараясь запомнить и правильно повторить все знаки — ведь от них будет зависеть его жизнь. Арбитры на играх, решающие в спорных случаях исход поединка, использовали ту же систему знаков. Сжатый кулак означал пощаду для побежденного, разжатая ладонь — смерть.

Вторым законом было полное соблюдение правил чести. Так, гладиатор, признавший свое поражение, должен был снять шлем и подставить горло под меч противника или вонзить нож в собственное горло. Переполненный информацией и старающийся запомнить многочисленные правила Токе с разочарованием узнал, что острое оружие им выдадут только на арене, а в школе придется довольствоваться деревянным или затупленным учебным. Он также уяснил, что ввязываться в драки вне арены было бы очень неудачной идеей: за это нарушителей секли и сажали в колодки.

А потом… Потом начались тренировки. Когда наконец Яра выпустил новобранцев из своих когтей, было время обеда. Падающие с ног от усталости Горец с товарищами облегченно присоединился к толпе взмокших гладиаторов, гурьбой валивших в столовую. Проталкиваясь на галерею, Токе случайно поднял глаза и встретился взглядом со Скавром, облокотившимся на перила прямо над ними. Интересно, как долго мясник стоял там? Но тут новобранца не слишком вежливо пихнули в спину, и его стала больше заботить целость собственных босых ног, чем мнение Скавра о его боевых способностях.

Если бы Токе слышал разговор, произошедший в конторе мясника несколькими метрами выше и несколькими минутами позже, он бы узнал, что Скавра действительно весьма занимал один из купленных им вчера новичков.

— Итак, что ты о нем думаешь? — нетерпеливо бросил владелец школы едва вошедшему в дверь Яре.

Доктор неторопливо уселся на свободный стул и выбрал фаршированную зеленью лепешку с протянутого ему Скавром блюда.

— Сколько ты за него заплатил? — проговорил Яра, прежде чем вонзить крепкие зубы в теплый еще хлеб.

— Достаточно, — буркнул Скавр. — Не говори мне теперь, что я вышвырнул деньги на ветер: тогда я сам сойду вниз и спущу с сукина сына шкуру живьем. Может, удастся продать ее на барабаны в храме Дестис…

— А чего ты ожидал? Я должен был сказать, что ты нашел второго Фламму?

Мясник покачал головой и склонился к доктору через стол:

— Не может быть, чтобы мальчишка был совсем безнадежен. Я видел, что он вытворял на плацу. Ягуар тебя задери, Яра, он едва тебе шею не свернул! И его руки… Ты видел его кисти?! Это верный знак…

— Ты не ошибся, Скавр, — Яра бросил последние крошки в рот и вздохнул. — Боюсь, парень будет даже лучше, чем Фламма. Вернее, он может стать лучше при правильном обучении…

— Боишься?! Ты соображаешь, мой дорогой Яра, что ты только что сказал?! Моя новая покупка, уродливый, как пустынный демон, раб, возможно, сможет превзойти лучшего бойца школы, а ты — боишься?!

Яра спокойно пожал плечами:

— Возможно, сможет превзойти, а возможно… — Он запнулся, побарабанив пальцами по столешнице. — Он неуправляемый, Скавр. Ягуар свидетель, я выбил из мальчишки сегодня пыль, но ему все — как с гуся вода. И еще одно меня смущает: я не могу читать его. Все остальные в этой компании прозрачны для меня. Я знаю, что ими движет, а значит, могу предсказать их действия, могу управлять. Буюком руководит жадность, Горцем — гнев, Шустрым — честолюбие, Лбом — верность другу: они с Шустрым будут хороши в паре. Озиат — умник, таких через мои руки немало прошло. Второй гор-над-четец, Тач… Не уверен, что он на что-то годен: похоже, его сломали в плену. Но я сделаю, что смогу… А вот Слепой… Что за кликуху ты дал ему, Скавр! С ним я сам чувствую себя слепым котенком, не знаю, куда тыкнуться или что у него в голове… Такой может быть опасен.

— Ты имеешь в виду, — сощурился мясник, — он бунтовщик? Может сделать ноги или подговорить других к побегу?

— Не знаю, — покачал седой головой доктор. — Не думаю. Этот скорее одиночка… В том-то и беда, что я не знаю, чего от него ожидать. Пока я пробую не выделять Слепого среди других: пусть не считает себя чем-то особенным. Поставил его сегодня на «танец с тенью» в пару с Буюком…

— Я видел, как гор-над-четец отыгрался за помятые яйца, — у него явные задатки садиста. Разумно ли это — стравливать новичков, одного из которых и так нельзя назвать покладистым…

— Ничего, это Слепому только полезно — пусть попробует вкус собственной крови, как и остальные. Я знаю, что он способен на большее, и думаю, именно таким путем я смогу заставить его достичь этого большего… И все же для меня этот парень, как змея в траве: притаившаяся опасность…

— Я заметил, Яра, с возрастом у тебя возросла тяга к философии и красивым аллегориям, — довольно хохотнул Скавр. — Если твои опасения основываются только на смутных предчувствиях… — Внезапно мясник выпрямился в кресле и хлопнул ладонью по столу. — Потребуется держать его в ежовых рукавицах — держи, если именно это нужно, чтобы сделать из сукина сына звезду арены. Но вот от разговоров этих… мистических, ты меня избавь!

Яра провел ладонью по лицу, поглаживая изуродованную щеку:

— Дело хозяйское. Ты меня спросил — я ответил. А предчувствия меня ни разу еще не обманывали: у меня от одного вида этого чучела шрам зудеть начинает. Верный знак: хлопот мы с этим Слепым еще наберемся…

— Сходи к Чесноку, пусть он тебе примочку сделает, — Скавр вытащил из ящика стола свою бухгалтерию, показывая, что беседа окончена. — А от хлопот кнут и цепи помогают. Понадобится, всегда можно мальчишку снова заковать — и другим острастка будет.

Вздохнув, Яра поднялся из-за стола. На пути в столовую он едва не столкнулся с пробиравшимся к выходу Слепым. Седой доктор сквозь зубы помянул Ягуара и яростно заскоблил щеку: у него снова чесался шрам.

ГЛАВА 6, в которой Кай штурмом берет уборную

На обед были тушеные бобы. Токе не отказался бы сейчас от сочного куска жареной баранины, но оказалось, мяса гладиаторам вообще не полагалось — такая была диета. Ячмень и бобовые помогали наращивать мышечную массу, и, как быстро выяснил Токе, именно на этом корме ему придется жить отныне. Однако живот у него так подвело, что бобы показались ему пищей богов. Он с аппетитом уминал овощи, когда услышал бас Буюка с другого конца стола:

— Хей, Элиас, с тебя хватит! — Здоровяк отобрал полупустую миску у своего тихого товарища и ухмыльнулся. — А то твоя жопа всю ночь будет играть, как волынка! А мне с тобой комнату делить. — И Буюк принялся беззастенчиво запихивать в рот остатки Тачевой порции.

Вокруг грянул дружный смех, только Кай не смеялся. Он задумчиво глядел на Тача, угрюмо уставившегося в стол, будто происходившее вокруг его не касалось. Не понимал Токе этих гор-над-четцев: один вытирал о другого ноги, а второй безропотно изображал коврик. Но чужая душа, как говорят, потемки, и Горец, недолго думая, снова навернул бобов.

Несколько часов непрерывных тренировок здорово вымотали его. Мокрая от пота рубаха прилипла к спине, руки слегка дрожали от непривычного напряжения. Семерку Токе слили с остальными новобранцами, которые были поделены на две большие группы. В одну, с которой занимался длинный хмурый доктор по имени Хак, собрали новичков, не имевших навыков владения оружием и начинавших с самых азов. Вторая группа, в которую попал Горец сотоварищи, представляла собой пестрое сборище самых разнообразных личностей, объединенных умением держать в руках меч. Среди них была Тигровая Лилия и еще несколько гладиаторов, с которыми Токе успел познакомиться в столовой накануне вечером. Остальных ему еще предстояло узнать.

Яра и его помощник Агта разделили своих подопечных на группы, которые должны были работать с разным оружием и снарядами, поочередно меняясь местами. Доктора сновали между новобранцами, указывая и исправляя их ошибки. За несколько часов Токе успел попробовать множество увлекательных занятий: от наскоков со щитом и деревяшкой на безответный столб, называемый «пэлом», до силовых упражнений и «боя с тенью».

Последняя техника принесла ему особенно много огорчений в виде синяков и шишек на разных частях тела. Он с завистью глядел на старших, очевидно, уже пробывших в школе какое-то время парней. С завязанными глазами они уворачивались от молниеносных, направленных в лицо ударов; безошибочно предугадывали движения нападающего и ставили непроницаемую защиту.

Горцу Яра велел начать с малого. Его поставили в пару с Уксусом — крепким коротконогим церруканцем, неизвестно чем заработавшим такое прозвище. Токе плотно завязали глаза. Уксус медленно приближал руку к лицу напарника, который должен был стараться почувствовать, когда и где «тень» собирается коснуться его. Довольно скоро Токе начал ощущать тепло, исходящее от ладони Уксуса, и все шло гладко, пока Яра не велел им увеличить темп. Физиономия новичка успела украситься парой великолепных фингалов, прежде чем доктор был удовлетворен и велел переходить к следующей фазе упражнения.

Токе снял повязку. Теперь, стоя напротив Уксуса, он должен был угадывать и повторять его движения. Когда «зеркало» стало более или менее получаться, Яра велел Уксусу атаковать — для начала медленно. Задача Горца заключалась в том, чтобы почувствовать момент и направление атаки и поставить блок. Парень следил за руками Уксуса, но церруканец оказался мастером обманных движений. Токе был рад, что его напарнику приходилось двигаться так медленно. Но радость эта оказалась недолгой. Уксус получил позволение увеличить темп. И тут же к фингалам на скулах у новичка прибавилась коллекция синяков на ребрах и разбитый нос.

— Попробуй следить за глазами, — сжалившись, подсказал Уксус.

Токе буркнул что-то нечленораздельное в ответ, но внял совету. Это помогло ему протянуть до обеда.

Поглощая бобы, он старался не думать, какое развлечение Яра придумает для них после перерыва. Слабым утешением было то, что физиономии остальных посвященных вчера новобранцев выглядели не краше его собственной. У Кая рот был так разбит, что есть ему приходилось с осторожностью. Токе подозревал, что Яра назначил Буюка «тенью» Слепого исключительно в отместку за ссадину на шее. Воспользовавшись возможностью отыграться за свое унижение на рынке, громила гор-над-четец внезапно позабыл, что «лангсо» означает по-церрукански «медленно» и без передышки обрабатывал Кая, словно тот был тренировочным столбом-«пэлом».

Из всей их маленькой команды, приобретенной Скавром в один день, казалось, только Аркон воспринимал происходящее с энтузиазмом. Он сидел неподалеку от Токе и увлеченно болтал с незнакомым новобранцем — похожим на северянина парнем лет двадцати пяти, с открытым, веселым лицом. Поймав взгляд Токе, Аркон махнул ему рукой:

— Эй, Горец, давай сюда! Познакомься, это Дженс. Мировой парень! Кстати, он из Заставы, как раз из того каравана, на который гайены перед нами напали. Товарищ по несчастью.

Повинуясь невольному порыву, Токе подхватил свою миску и подсел к Дженсу и Аркону:

— Токе, сын Эсгера из Малых Подхватов. А здесь — Горец.

Заставец приложил руку к сердцу в приветственном жесте северян:

— Дженс, сын Лассе из Заставы. Здешние басурманы прозвали Мослом.

— Да, нам с Горцем еще повезло с прозвищами, — беззлобно хохотнул Шустрый.

— Это еще ничего, — поддержал Токе, — моей «тенью» сегодня был мужик по имени Уксус.

Подождав, пока Аркон с Мослом отсмеются, он закинул пробный камень:

— Слушай, Дженс, а много тут ваших? Ну, из заставского каравана?

Заставец печально покачал головой:

— Только я и Мортен, то есть Философ. Он там сидит, — парень ткнул куда-то за спину Токе. — Остальных, кто уцелел, какой-то желтолицый барыга купил. Где-то они сейчас? А тут вроде ничего. Мы с Философом даже рады, что в школу попали. Первые дни тяжело, конечно, но потом привыкаешь…

— А знаешь, Дженс, тут ведь еще один из вашего каравана есть! С нами вчера пришел… — Аркон, видно, вспомнил наконец о Кае и, сам того не зная, помог Токе.

— Как, еще один? Кто? Где? — завертел головой во все стороны заставец.

— Да вот он… — Шустрый махнул рукой в сторону Кая… Но место рядом с Тигровой Лилией было пусто. Теперь головой закрутил Аркон. — Куда же он подевался? Только что тут был!

— Да как один из наших с вами мог оказаться? — рассудив, удивленно спросил Дженс. — Вы уверены, что он из того каравана?

— Он сам так сказал… — начал было Токе, но товарищ воодушевленно перебил его:

— Да ты сразу узнаешь его, как увидишь. Такую морду не забудешь! Глазищи — во! Черные такие. Патлы — досюда! И седые… — размахивал руками Аркон, пытаясь изобразить Слепого в отсутствие последнего. — Каем зовут.

Дженс, нахмурившись, покачал головой:

— Караван большой был, я по именам всех-то и не знал…

— Неужели не помнишь? Он при золотых дел мастере был. Пацан еще совсем, вроде Токе, но дерется… Неудивительно, что он от гайенов спасся, да и господина уберег. Видел бы ты, как он Яре утром по шее заехал! Да что там, он и мне успел однажды накостылять…

— Погоди-погоди! — прервал вдохновенную речь Аркона Дженс, выглядевший совершенно сбитым с толку. — Ты что-то путаешь. Героя твоего, что Яру палкой огрел, я видел сегодня — но впервые в жизни! С чего ты взял, что он из наших?

Теперь настала очередь Аркона недоумевающе хлопать глазами. Внезапно лицо его просветлело:

— Вот дурак! То есть я, а не ты. Ясно, ты Каевой рожи никогда не видел: он же все время капюшон на голове таскал! Я совсем позабыл об этом… Но хозяина-то его ты должен помнить! Он приметный такой господин, высокий, черноволосый, глаза у него такие… пронзительные. Ар, золотых дел мастер?

Дженс упорно покачал головой:

— Был у нас в караване золотых дел мастер, это верно. И слуга при нем был. Только мастера того Уве звали, горбатый совсем был от своей работы, и глаза его я бы уж пронзительными никак не назвал — он без стекляшек своих не видел дальше собственного носа… Слуги его имени не припомню, только их обоих на моих глазах гайены порешили. Подмастерье-то и меча в руках никогда не держал, а тут за палаш оброненный схватился, хотел старика защитить, вот тут-то их и… — Дженс залил горький комок в горле разведенным вином. — Так что или ты, Шустрый, чего-то путаешь, или Кай этот тебе песком уши засыпал…

Токе потихоньку поднялся из-за стола, оставив озадаченного Аркона разбираться с Мослом: он выяснил, что хотел. Теперь он должен найти Кая — найти и получить ответ на свои вопросы. Токе повезло: знакомая спина мелькнула у выхода из столовой. Он устремился следом и нагнал товарища на нижней галерее. Слепой быстро шел вдоль ряда казарменных дверей, настолько чем-то озабоченный, что заметил преследователя, только когда тот схватил его за плечо и развернул к себе лицом:

— Надо поговорить!

— Надо — поговорим, — спокойно кивнул Кай. — Только давай не сейчас. У меня дело есть.

— Дело придется отложить! — Спокойствие собеседника подействовало на Токе, как красная тряпка на быка.

— Это дело неотложное, — Кай покосился себе за спину, на закрытую дверь сортира ниже по коридору.

— Я говорил с Дженсом, — выпалил Токе. Как он и ожидал, в глазах переминающегося с ноги на ногу парня не мелькнуло и тени узнавания. — Как, ты не помнишь?! Это же твой старый знакомый, из заставского каравана.

Теперь во взгляде Кая выразилось понимание. Он вздохнул:

— И как поживает старина Дженс?

Токе стиснул зубы: больше всего ему сейчас хотелось размазать в кровь это бесстрастное лицо.

— Неплохо. Только вот что странно: «старина» Дженс, как ты выразился, и слыхом не слыхал ни о мастере Аре, каких бы дел мастером этот господин ни был, ни о Кае, его верном слуге. Напротив, он поведал драматическую историю гибели ювелира Уве с подмастерьем, зарубленных нечестивыми гайенами. И знаешь, что интересно? По описанию Дженса, мастер Уве и его несчастный слуга, которые действительно путешествовали с заставским караваном, похожи на тебя и твоего господина как ишак под седлом на айрана! Хотя… Ведь это тебя совсем не удивляет, а, Кай? Или как там тебя зовут на самом деле…

Парень терпеливо выслушал тираду Токе, не прерывая его и не отводя взгляда. Когда тот, выдохшись, замолчал, Кай заговорил, и в его голосе звучала усталость:

— Что ты хочешь услышать от меня, Токе? Что я солгал? Ведь это мне не впервой, так? Да, меня не было в заставском караване. Ты это хотел услышать? Тебе теперь стало легче? Тогда прости, но мне надо идти.

Парень шагнул вперед, но Токе заступил ему дорогу и схватил за руку. Кай поморщился — пальцы сжали его плечо там, где вспух красный след от плети Яры, — но руку не выдернул. Токе выпалил ему в лицо, почему-то шепотом:

— Нет, мне никогда не станет легче! И поэтому у меня есть право знать… Я должен знать… Кто ты? Было ли хоть что-то из сказанного тобой правдой? Зачем ты пришел в наш караван? Зачем ты принес с собой смерть? Зачем ты… — Токе задохнулся, не в силах найти и выговорить нужные слова. — Зачем притворялся, что ты мне друг?

Лицо Кая исказилось от боли, он на мгновение закрыл глаза. Токе выпустил его руку, сообразив, что вцепился в нее мертвой хваткой, но выражение лица Слепого не изменилось. Открыв наконец глаза, он спросил:

— Ты уверен, что действительно хочешь знать ответ?

Токе ожидал чего угодно: оправданий, отрицания, лжи — но только не этих слов. Да, он действительно хотел знать ответ. Он чувствовал, что именно этого знания ему не хватает, чтобы найти смысл в событиях, перевернувших его жизнь, как горный поток переворачивает камень-голыш… Вот только чему из сказанного на этот раз можно будет верить?

— Хочу. Я хочу знать правду. Солжешь снова — и клянусь, я убью тебя! — Токе трясло, но он видел, что Кай воспринял его слова всерьез.

— Тогда пойдем, — Слепой развернулся и направился дальше по галерее. На этот раз озадаченный Токе не успел ему помешать. Он поспешил следом.

— Куда?

Кай посмотрел на него странным взглядом, как на слабоумного:

— В сортир. Можешь пойти со мной, если тебе не терпится.

Токе немного смутился, но не собирался выпускать вруна, раз уж удалось припереть его к стене, и молча пошел рядом.

Слепой потянул на себя синюю дверь, отличающуюся от прочих в ряду только отсутствием глазка с заслонкой и засова. Дверь не подалась.

— Заперто, — констатировал он.

— Не может быть, — непонимающе воззрился на дверь Токе. — Она же не запирается!

— Запирается, если заложить ее чем-нибудь изнутри.

— Кому бы это могло понадобиться? — удивился Токе. — Хорошо хоть на другой стороне двора еще толчок есть…

Но Кай не обращал на него внимания. Он прислушивался к происходящему за дверью. Точнее — не происходящему: там была мертвая тишина.

— Эй, Тач! — вдруг заговорил парень с дверью, рванув ручку на себя. — Я знаю, ты там! Открывай, ты не один!

За дверью не отвечали. Токе непонимающе переводил глаза с Кая на дверь и обратно, пытаясь сообразить, что заставляет того ломиться в запертую уборную.

— Тач! Слышишь меня, Тач! Открой или я войду сам! — продолжал взывать парень, но безрезультатно. Совершенно запутавшийся Токе начал было:

— Если это способ отвертеться от ответа на мои вопросы, то не думай, что…

Но Кай просто отодвинул его в сторону:

— Поберегись!

Чуть отступив, он вдруг коротко и резко пнул дверь между косяком и дверной ручкой, а потом снова рванул ее на себя. На той стороне что-то с треском упало на пол, и дверь распахнулась. Парень тут же штурмовал уборную. Токе влетел в полутемное помещение за ним по пятам, едва не споткнувшись об обломки деревянного меча, которым была заложена дверь.

Уборная в школе была просто рядом дыр в деревянном помосте, целомудренно разделенных ширмами. Кай уже копошился в дальнем углу за последней из них, в самых нелицеприятных выражениях поминая Тача. Токе начал что-то соображать, когда Кай показался в проходе спиной вперед: он будто тащил за собой что-то тяжелое. Горец шагнул ему навстречу и увидел, что его недавний собеседник держал под мышки бесчувственное тело худого гор-над-четца.

— Что стоишь столбом? Помоги! — рявкнул Слепой.

Токе поспешил подхватить Тача за ноги: несмотря на худобу, он оказался на удивление тяжелым. Вдвоем они уложили парня на пол, и Кай склонился над несчастным.

— Что с ним? — Токе пытался подавить дрожь в голосе, но это не очень получалось. — Он… он совсем синий!

Кай запрокинул Тачу голову, открыл ему рот и без колебаний засунул туда руку.

— Да что ты… Что ты делаешь! — завопил Горец, бросаясь на колени рядом с изувером, но не решаясь его остановить.

— Что-то есть, — отозвался Кай, сосредоточенно копаясь у бесчувственного гор-над-четца в глотке. — Ага! — Он торжествующе извлек нечто из горла Тача и, поморщившись, отбросил в сторону. — Находчивый, гад, оказался. Элиас! Слышишь меня, Элиас?! Очнись!

Кай тряс неподвижное тело, хлестал по щекам, но оно не подавало никаких признаков жизни. Гор-над-четец не дышал. Токе присмотрелся к брошенному на пол предмету и с ужасом и отвращением узнал в нем губку, используемую посетителями уборной для самых грязных надобностей. Как она могла оказаться в горле Тача? В запертом помещении, где, кроме него, больше никого не было? У Токе похолодело в груди. Неужели тихий, нелюдимый новобранец сделал это… сам? Но почему? Неужели его желание уйти из жизни было так велико, что заставило преодолеть и страх, и естественное отвращение?

Пока эти мысли роились у Токе в голове, Кай не сидел сложа руки. Склонившись низко над лицом Тача, он накрыл его рот своим и пытался вдохнуть в него жизнь. Горец наблюдал за происходящим, широко раскрыв глаза. Раскинувшийся на спине Тач выглядел таким же бездыханным и синим, как прежде. Токе хотел сделать что-то, чем-то помочь… Вот только чем? Вдруг он вскочил на ноги:

— Я позову лекаря!

Как же он мог забыть об этом! Ведь костоправ помог ему и Аркону с их ранами. Может, он и Тача сможет вернуть к жизни? Но тут Кай резко ударил лежащего под дых прямыми напряженными пальцами. Тело гор-над-четца дернулось. Он судорожно, со стоном втянул воздух и натужно закашлялся. На лицо медленно возвращались краски. Это было настоящее чудо! Слепой между тем помог Тачу приподняться, а Токе, чуть опомнившись, поддержал вернувшегося с того света за плечи.

Элиас немного отдышался, в глазах у него прояснилось. Неожиданно он задергался в руках своих спасителей, пытаясь вырваться и отползти в сторону:

— Зачем? Зачем вы это сделали? — хрипел он. — Оставьте меня!

— Не оставим! — решительно возразил Кай. — Это лучше ты нам скажи, зачем ты этакое безобразие учинил?

— Вам-то какая разница? — Элиас, вырвавшись из рук Слепого, отполз к стене и прижался к ней спиной, подтянув колени к подбородку. — Это мое личное дело.

— Положим, мне не нравится, когда я иду по нужде, находить у толчка посиневшие трупы, — заявил Кай. — На этот раз мы с Горцем тебя откачали. Но, выйди мы сейчас за дверь, я не уверен, что ты не примешься за старое. — Кай в упор посмотрел на Элиаса, но тот отвернулся и уставился, не отвечая, куда-то в темный угол. Только желваки играли на скулах.

Слепой вздохнул и поглядел на Токе, будто взывая о помощи. Но тому не приходило в голову, что он мог бы сказать или сделать. Тогда Кай подвинулся поближе к Тачу и тихо начал:

— Ты думаешь, мы случайно здесь оказались, Элиас? — При упоминании его настоящего имени гор-над-четец вздрогнул, быстро взглянул на говорившего, но тут же опять опустил глаза. — Я целый день за тобой наблюдал. Сразу понял — с тобой что-то не так. А потом, когда Яра тебя вызвал, заметил эти синяки — у тебя одежда задралась. Вчера их не было. Я шел за тобой из столовой — ты видел?

Элиас мотнул головой и вдруг закричал на Кая с мукой в охрипшем голосе:

— Зачем?! Какое тебе дело до меня, Слепой?! Ты же меня в первый раз вчера увидел! Шел бы своей дорогой и дал бы мне идти своей!

— Ага, до ближайшего сортира! Головой в толчок еще не пробовал кидаться?

— Да пошел ты!.. — Элиас оттолкнулся от стены, пробуя встать. Но ноги не держали его, и он рухнул на пол. Токе опустился на колени рядом с новобранцем и попробовал дотронуться до его плеча:

— Послушай, Элиас! Это правда, что мы вчера впервые увидели друг друга. Но мы все принесли клятву, которую скрепили каленым железом. Мы все стали членами одной семьи — семьи гладиаторов. Посмотри: на моей руке такой же знак, как и на твоей. И он так же болит. Мы теперь братья! Ни мне, ни Слепому не все равно, что случится с нашим братом, что случится с тобой, Элиас. Может быть, завтра нам суждено умереть на арене, но зачем погибать теперь так глупо, ни за что ни про что?

Токе был сам удивлен своей речью: он вдруг понял, что никогда не говорил так длинно и складно, и что он действительно верил в то, о чем говорил. Происшедшее изменило его мнение о Таче. Раньше Токе считал его несколько трусоватым, безвольным парнем. Однако то, что почти удалось сделать Элиасу, требовало и находчивости, и мужества. Эти качества в людях всегда вызывали у Токе симпатию. Он искренне желал помочь гор-над-четцу, но его шедевр ораторского искусства, казалось, не произвел на того никакого впечатления.

— Лучше уходите! Оставьте меня! Я конченый человек, — повторял Элиас, пряча подозрительно блестящие глаза.

Слушавший тираду Токе с поднятой бровью Кай снова склонился к Тачу:

— Что случилось, Элиас? Кто тебя избил? Что происходит между тобой и Буюком? Вы ведь вроде земляки, а шпыняет он тебя хуже, чем гайены своих рабов.

— Это мое дело! Отвали! — зло выкрикнул гор-над-четец, и Токе на мгновение показалось, что он ударит Кая. Но Тачева спасителя это ничуть не смутило:

— Ага! Значит, я прав: в Буюке все дело! Ладно, не хочешь сам говорить, я пойду с ним потолкую. Почему-то мне кажется, он будет более разговорчивым…

Кай сделал движение подняться, но Элиас ухватил его за тунику:

— Нет! Погоди, не надо! — В его глазах стояли слезы. — Не надо. Я… — Голос его сорвался на шепот и пресекся.

Слепой опустился на пол рядом с Тачем, скрестив ноги:

— Элиас, — голос его стал неожиданно мягким, в нем не осталось и следа былой иронии. — Тебе нужна помощь. Мы здесь, — Кай кивнул на Токе, — чтобы помочь. То, что ты скажешь, останется между нами, верно, Горец?

Токе активно закивал.

— Мне никто не сможет помочь, — в тихом голосе Элиаса звучало отчаяние. Он поднял глаза, но в них не было надежды. Гор-над-четец немного помолчал, изучая Кая, и наконец сказал: — Если… если я расскажу, вы оставите меня в покое? И обещаете держать язык за зубами? Никто не должен узнать о том, что здесь произошло…

— Если мы вместе придем к выводу, что ситуация безвыходная, обещаю — мы оставим тебя в покое. В любом случае — никто ничего от нас не узнает.

Элиас поразмыслил немного над словами Кая и кивнул:

— Хорошо.

Он плотнее обхватил руками костлявые колени, откинул голову, так что бритый затылок коснулся стены, и заговорил, прикрыв глаза:

— Я и Мэс — это Буюка так на самом деле зовут — из Гор-над-Чета. Вместе служили в армии диктатора Сайхедеха. Служба была спокойная, не пыльная. Сайхедех правил Гор-над-Чета последние двадцать три года — ровно столько, сколько мне лет. Жили мы при нем мирно, не бедствовали. Пока в прошлом году, как раз на равноденствие, его не убили. Да вы, наверное, слышали об этом.

Токе открыл было рот, чтобы признаться в своем полном невежестве относительно ситуации в Гор-над-Чета, но Кай состроил ему страшные глаза, и парень решил придержать вопросы до более подходящего времени. Ничего не заметив, Элиас между тем продолжал:

— Официальным преемником Сайхедеха был генерал Низрат. Ему присягнули войска, точнее, та их часть, которая осталась верна Сайхедеху и после его смерти. Наша с Мэсом сотня была в их числе. Остальные… Да вы сами знаете. Началась борьба за власть между сторонниками Низрата, тяготевшими к Феерианде, и синей партией, призывавшей к созданию альянса с Церруканом и охоте на ведьм. Ну и колдунов, конечно. Многие солдаты дезертировали, некоторые поменяли сторону. Я свою, в общем-то, не выбирал. Просто для меня слова «верность присяге» еще что-то значили. Про Мэса не скажу, мы тогда друг друга едва знали. Возможно, он просто держался тех, кто платил регулярнее. Короче, покидало нас везде, сотня наша здорово поредела. И тут мы угодили в засаду синих.

Меня подстрелили, так что, как в плен брали, не помню. Очнулся уже в лагере синих, в лесу. Нас с Буюком посадили в яму, где до нас сидело уже двое. Заковали, заставляли работать, морили голодом. Но не это было худшее, — Элиас замолчал, глядя мимо Кая невидящими глазами. По лицу его прошла дрожь, и он на мгновение закрыл веки. Когда гор-над-четец открыл их, то Токе не выдержал, отвел взгляд: столько в этих глазах было муки. Голос Элиаса, напротив, оставался невыразительным и сухим, когда он продолжил свое повествование: — Сначала нас стали стравливать, как диких зверей. Мы должны были драться друг с другом голыми руками, без оружия, без правил. Проигравший оставался без пайки, победитель получал его долю. Мэс начал быстро поправляться: из нас четырех он был самый большой и сильный. Потом соседей наших кому-то продали. Остались Мэс и я. Стравливать нас стало неинтересно: и так ясно, кто победит. Если б еще не раненое бедро, может, у меня был бы шанс, а так… И синие придумали другое развлечение, — Элиас снова замолчал, будто ему было трудно найти слова. Костяшки его пальцев, вцепившихся в колени, побелели. — В Церрукане… мужеложество дело обычное. Среди знати это даже модно. В Гор-над-Чета оно позорно и запрещено законом. Синим показалось забавным заставить двух молодых солдат Низрата… — Элиас сглотнул и поднял взгляд от своих колен на Кая, который, не дрогнув, выдержал его тяжесть. У Токе в горле что-то стояло, что-то горько-соленое, и кулаки судорожно сжались… — Меня они не могли принудить ни побоями, ни угрозами. Тогда меня просто связали. А Мэс… За время плена он опустился, почти потерял человеческий облик: за дополнительную пайку или глоток архи он сделал бы все что угодно.

После первого раза он… вошел во вкус. Его даже не надо было особенно заставлять. А я… Я мечтал о смерти, но синие не собирались меня убивать и позаботились о том, чтобы я сам ничего над собой не мог сделать: безоружный, в оковах… Хотел убить эту жирную сволочь Мэса, задушить во сне цепью от кандалов, но он проснулся, а у меня сил уже совсем мало оставалось… Думал, синие прикончат меня за эту попытку, но они будто знали… Только поиздевались, а потом продали нас обоих церруканским работорговцам.

Для меня рабство в караване стало облегчением: хоть переход через пустыню и был тяжелым, обращались с нами неплохо — берегли товар, а главное — с Мэсом нас разделили. Пока с караваном шли, у меня даже надежда появилась, что нас разные хозяева купят, и я этого скота никогда больше не увижу. Глупо, конечно. Скавр, услышав, что мы военнопленные, армейские, купил нас обоих для боев. Хотя меня ему, скорее, в нагрузку всучили… Поселили нас с Мэсом в одной комнате. Когда всех вчера на сон развели, я про себя решил, что умру, но не позволю этому гаду и пальцем к себе притронуться, — Элиас криво усмехнулся. — Ничего у меня не вышло. Мы сцепились там, в тесной каморке, в темноте, за запертой дверью… У меня пара ребер треснула, но тогда я даже не почувствовал. А потом он стал бить меня головой о край койки… В итоге Мэс опять оказался сильнее.

Мне оставалось только выполнить вторую часть своего обещания. Я думал над этим весь остаток ночи — не так-то легко умереть в казармах, где за тобой постоянный надзор. Но, наконец, я нашел возможность…

— Только мы тебе помешали, — закончил за Элиаса Кай.

Тот кивнул, бледный, опустошенный своим признанием. Токе был потрясен:

— Почему же ты не рассказал обо всем Скавру?

— Рассказать?! И признаться в своем позоре?! — возмутился гор-над-четец.

— Почему тогда не попросил расселить вас по разным комнатам?

— А как бы я это объяснил? К тому же Мэс меня все равно бы не оставил в покое: случилось бы это не раньше, так позже… — Элиас вздрогнул и закрыл руками лицо. — Теперь уходите! Оставьте меня одного!

Его последние слова поглотил донесшийся со двора удар гонга: обеденный перерыв закончился. Подумать только, прошло всего около четверти часа, а Токе казалось, будто перед его глазами промелькнула целая жизнь!

Кай поднялся с пола:

— Токе, оставайся с Элиасом, пока он не сможет сам идти. Глаз с него не спускай!

— А ты куда? — удивился Горец.

— Гонг слышал? Пойду, скажу Скавру, что у вас от бобов животы прихватило, сберегу вам шкуры.

— Погоди! — Токе заступил Каю дорогу и понизил голос, чтобы Тач не расслышал его слова. — Надо же что-то делать! Как-то ему помочь!

— Есть предложения? — поинтересовался Кай.

Парень открыл рот, чтобы что-то сказать, но только беспомощно развел руками.

— Тогда я пошел. Встретимся на плацу.

Токе не успел ничего возразить, как перед его носом уже захлопнулась дверь.

ГЛАВА 7, в которой Токе хочется поменяться с Каем местами

Вздохнув, Горец тяжело опустился на пол рядом с Элиасом. Тот, казалось, не замечал его присутствия. Токе обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, он испытывал симпатию и жалость к гор-над-четцу, с другой стороны — злился на него, хотя и знал, что это несправедливо. Просто вот теперь он приставлен к Тачу сиделкой, а Кай улизнул, так и не ответив на его вопросы. И это сойдет ему с рук, по крайней мере пока, потому что происшедшее возложило на Токе ответственность за судьбу Элиаса. Хотел Горец этого или нет, он знал: случись теперь что с Элиасом, даже без его, Токе, ведома и участия, он все равно будет считать себя виноватым. Если Кай действительно хотел на время отделаться от настырного товарища, он не мог бы найти способа лучше…

Стараясь скрыть раздражение, Токе спросил Тача, все еще сидевшего у стены, закрыв лицо руками:

— Ты как, Элиас, встать можешь?

Тач опустил руки и заморгал красными, но сухими глазами:

— Попробую.

Ухватившись за протянутую ему руку, он поднялся во весь рост, но тут же прислонился к стене:

— Голова кружится, — сказал он виновато, словно оправдываясь.

«Немудрено», — подумал Токе, представив еще недавно сливово-синее лицо Тача.

— Ты иди, Токе. А то тебе от Яры достанется.

— Я без тебя никуда не пойду. Посиди еще немного, пока головокружение не пройдет. Кстати, а откуда ты мое настоящее имя знаешь? — подозрительно покосился на гор-над-четца Горец.

— Так Слепой тебя назвал. Вы ведь друзья?

— Друзья?! — фыркнул Токе. — Было время, и я так думал… — Но, увидев непонимание пополам с удивлением в глазах Тача, он поспешил смягчить свой ответ: — Мы, скорее, товарищи по несчастью. К гайенам вместе в плен попали. Ну вроде как вы с Буюком. То есть…

Тень прежней боли прошла по лицу Элиаса, и Токе понял, что сравнение он выбрал, мягко говоря, не совсем удачное. Смутившись, он поспешил сменить тему и не нашел ничего лучше, как спросить:

— А девушка у тебя есть, Элиас? Я имею в виду там, в Гор-над-Чета?

— Нет, — Тач задумчиво покачал головой. Казалось, такой поворот разговора не удивил его. Про что бы еще спросить?

— А семья у тебя есть?

— В Гор-над-Чета родители остались, братья и сестра. Не знаю только, где они теперь. Когда синие захватили город, они бежали, хотели укрыться у родни на хуторе. Теперь, верно, все вернулись. Последнее, что я слышал, мятеж подавили, и Низрат вернул себе власть. Только для меня было уже поздно… А у тебя есть девушка?

Токе сцепил зубы: «Ну вот, умник, сам начал этот разговор».

— Была, — честно ответил он.

— Она… вышла за другого? — осторожно спросил Элиас.

— Нет. Умерла. — Он столько раз повторял про себя это слово, что теперь его звуки казались лишенными смысла. И все равно оно причиняло боль.

— Прости, я не знал…

— Откуда ты мог знать? Ничего, все нормально.

«Все нормально». Токе вдруг пришла в голову мысль, что между ним и Элиасом не такая уж большая разница. Если бы не клятва о мести, которая держала его в этом мире и придавала его существованию подобие смысла, Токе легко мог бы оказаться на месте гор-над-четца. Навряд ли он выбрал бы такой способ уйти из жизни, скорей предпочел бы быть зарезанным на арене, но какая, в сущности, разница?

— Знаешь, я не совсем правду сказал, — подал вдруг голос примолкший было Элиас. — Была одна девушка в Гор-над-Чета… Первый раз я увидел ее на лестнице в переулке Лудильщиков. Она спускалась мне навстречу и несла корзину, полную апельсинов. Она была… Если я скажу «красивая», это ничего не объяснит. Переулок был грязный и темный, высокие стены зданий заслоняли солнце, но оно будто запуталось в ее золотых волосах, сияло в ее взгляде. Сама этого не зная, она освещала все вокруг, и когда на меня упал отблеск ее сияния… Иногда мне кажется, что он еще и сейчас живет где-то глубоко внутри меня, только порой его трудно найти.

Она увидела меня и улыбнулась — не знаю, почему: наверное, на лице у меня было дурацкое выражение. Помню, я попытался улыбнуться в ответ. А девушка… Она споткнулась, и верхние апельсины выпали из полной корзины и покатились, прыгая, по лестнице, к моим ногам. Они скакали по замызганным ступеням, как солнечные зайчики. Это сияние было мягким и оранжевым, оно обнажало не убожество и грязь, а будто высвечивало сущность вещей, которая совершенна. Один апельсин подкатился прямо мне под ноги и остановился. Я подобрал его и подал девушке, которая спешила собрать рассыпавшийся повсюду свет. Она улыбнулась еще раз и поблагодарила меня… — Элиас замолчал, глаза его смотрели на Токе, не видя его: он был далеко, в освещенном апельсинами переулке Лудильщиков. Его бледное лицо стало почти красивым, на нем будто играл отблеск того давнего, неугасимого света. Но тут Тач вздрогнул и вернулся в настоящее. — Девушка пошла дальше со своими апельсинами. А я стоял и смотрел ей вслед, пока в переулке снова не стало темно.

— А что случилось потом? — спросил заинтригованный Токе, который не подозревал, что в молчаливом, тихом гор-над-четце скрывается поэт.

— Я пытался забыть девушку. Знал, что я ей не пара. Только ничего у меня не вышло: я только о ней и думал. Тогда я стал искать ее. Это было нелегко: Гор-над-Чета большой город, как Церрукан, может, больше. А я не знал о ней ничего, даже имени. Но я нашел ее.

— И что же? — подбодрил Токе Элиаса, видя, что тот снова готов замкнуться в молчании.

Тач открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент через закрытую дверь уборной донеслись какой-то шум, крики, топот бегущих ног… С чего бы такая суматоха? Токе переглянулся с Тачем, на лицо которого вернулось загнанное выражение. Но подозрительные звуки не становились ближе. Напротив, они удалялись, сосредотачиваясь на противоположной стороне двора, примерно там, где тренировались новобранцы. Токе охватило дурное предчувствие. Он уцепил Тача за руку и потянул за собой:

— Пошли! Мы выходим! Сейчас!

Тач не сопротивлялся, видимо поддавшись звучащему в голосе товарища беспокойству. Пошатываясь, он заковылял следом. После полутемной уборной солнечный свет ослепил Токе. Когда он немного проморгался, то убедился в оправданности своих опасений. На них с Тачем никто не обращал внимания. Новобранцы, ветераны и доктора сгрудились на плацу. Плотное шумящее кольцо образовалось вокруг чего-то, невидимого для стоящих на галерее. С сосущим чувством под ложечкой и Тачем на буксире парень устремился через плац.

Пришлось как следует поработать локтями, прежде чем ему удалось пропихаться через толпу, увлекая за собой гор-над-четца. Почему-то Токе не удивился, обнаружив, что причиной переполоха и центром всеобщего внимания был Кай. Он спокойно стоял в центре круга, опустив руки. У его ног лежало неподвижное тело, пропитывая кровью песок. Еще недавно оно было Буюком. Из живота торчала рукоять деревянного меча с квадратной гардой. Другой его обломок вошел глубоко в правый глаз рослого гор-над-четца. Буюк был мертвее мертвого.

Токе услышал, как за его спиной Элиас со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы; почувствовал, как напряглись мышцы худой руки, которую он все еще сжимал. Горец зло сплюнул в песок: «Что ни говори, изящное решение проблемы! И что теперь?» Словно в ответ на этот вопрос, толпа расступилась, пропуская Скавра с парой охранников в кильватере. Одного взгляда мяснику хватило, чтобы оценить ситуацию.

— Этого в карцер, в колодки, — указал Скавр охранникам на Кая. Воины переступили через тело Буюка и приблизились к его убийце, обнажая оружие. Но Слепой не оказал никаких попыток к сопротивлению и, ни слова не говоря, позволил увести себя.

— Кто видел, что тут произошло? — требовательно вопросил мясник, обводя собравшихся ничего хорошего не обещающим взглядом.

— Я видел, — робко отозвался кто-то из новобранцев.

— И я.

— И я, — посыпалось со всех сторон. Очевидно, Кая совсем не заботило число свидетелей.

— Говори! — ткнул Скавр в стоящего рядом новобранца, звавшегося, как вспомнил Токе, Белкой. Острым лицом и выступающими крупными зубами он действительно напоминал этого забавного зверька.

— Ну, как его… Он откуда ни возьмись, выскочил, Слепой то есть, — заторопился Белка, чуть заикаясь от нетерпения поведать о потрясших его событиях. — Я ж ему и говорю: «Я с Буюком в паре», а он меня как пихнет: «Другую партнершу себе найдешь!» И на Буюка! А тот стоит, глазами только хлоп-хлоп, туго парень соображает… То есть соображал, — поправился Белка, покосившись на распростертое на песке тело.

— Ближе к делу! — рявкнул Скавр, которого, очевидно, раздражало красноречие новобранца.

— Я ж и говорю, — сглотнул Белка. От волнения речь его еще более ускорилась, так что стала почти неразборчивой. — Как его… Стоит это, глазами хлопает. А Слепой тогда поклонился ему, так галантно и говорит: «Девушка, позвольте пригласить вас на танец». Тут до Буюка дошло. Ему аж вся кровь бросилась в голову, красный стал, как рак вареный. И на Слепого как попрет…

— Это меня не интересует! Меня интересует, как произошло вот это! — Рык Скавра пронесся над притихшим плацем, подобно раскату грома. Глаза мясника сузились, на бритом виске пульсировала вздувшаяся жилка. Он ткнул труп носком сапога. — Каким образом один новобранец смог убить другого на глазах у всех? К тому же — деревянным мечом?!

Вопрос мясника Белка, очевидно, воспринял как личное обвинение. От испуга он икнул, его фонтан иссяк, и конец истории вылетел из пересохших губ короткими, рублеными фразами:

— Все так быстро… Я и сообразить-то ничего не успел… Слепой выбил у Буюка меч, а своим как засветит тому по башке! Деревяшка хрусь — и пополам. Другой бы сразу с ног долой, но у Буюка черепушка, видать, крепкая. Была. Стоит он, только шатается. А тут Слепой ему острым обломком — в пузо! Баюк завизжал, как боров недорезанный. А Слепой второй обломок — как из воздуха вынул — и Буюку в глаз — раз! Тот брык — и лежит… Как его… Я ж не знал! Я не мог Слепого остановить! — беспомощно закончил Белка, не зная, куда спрятаться от Скаврова пронзительного взгляда. «У тебя хотя бы хватило ума не пытаться», — подумал Токе.

— Яр-ра! — Мясник поискал вокруг глазами. Он был мрачен, как грозовая туча. Доктор новобранцев протиснулся вперед. Скавр ничего не сказал ему, только зажевал желваками и выплюнул:

— Агта! Останешься пока за Яру! Уберите этот мусор, и всем продолжать тренировки! — Хозяин школы дернул подбородком в сторону Яры и, резко развернувшись, так что полы плаща взметнулись за спиной, зашагал в казармы. Яра молча последовал за ним. Остальные доктора тут же принялись разгонять гладиаторов по плацу.

— Ой, что-то будет? Яру вызвали на ковер, — потер руки Белка, которому в это утро особенно докучал тяжелый и скорый на руку доктор.

— Меня больше интересует, что будет со Слепым, — обеспокоенно произнес голос Аркона рядом с Токе. Оттеснив его в сторону, Аркон внезапно обрушился на товарища, как ястреб:

— Что ты ему сказал?

— В смысле?

— Что ты Каю сказал? Думаешь, это я слепой, не вижу, что между вами происходит? Я же знаю, ты за ним пошел, как только выяснилось, что Дженс… — Аркон покосился на развесившего уши поблизости Белку и понизил голос до шипящего шепота. — Кай спятил после того, как ты с ним обменялся любезностями, ведь так? Что ты ему наговорил, что он на людей стал бросаться?

От праведного негодования у Токе сперло дыхание, и пропал дар речи. Аркон, однако, вероятно, принял его молчание за признание вины, потому что взгляд его затвердел, кулаки сжались, и в воздухе запахло еще одним убийством, но тут между ними неожиданно втиснулся Элиас:

— Я не знаю, о чем ты говоришь, Шустрый, но Токе тут ни при чем.

— А кто ты такой, чтобы за него отвечать?

— Я… Это моя вина. Я во всем виноват, — с отчаянием в голосе признался Элиас.

Аркон недоверчиво воззрился на него, пытаясь сообразить, как хохлатый гор-над-четец вписывается в картину происшедшего, но тут до них добрался Агта. На его лице было написано жгучее желание сорвать на ком-нибудь злость и беспокойство за коллегу, так что без долгих уговоров все оказались на своих местах. Тем временем тело Буюка утащили, пятна крови забросали свежим песком, и отряд Агты вслед за остальными гладиаторами продолжил упражнения. Доктор все-таки нашел выход своему раздражению, заставив своих подопечных отжиматься и качать пресс до седьмого пота.

Токе не мог дождаться перерыва на отдых. Не только потому, что все его перенатруженное тело кричало от боли, но и потому, что ему хотелось как следует обдумать, как ему быть с Арконом, с Элиасом… а главное — как ему относиться к тому, что натворил Кай? «Наверное, Буюк заслуживал смерти, но вот так, не задумываясь, пойти и хладнокровно убить человека?!.. Пусть для всех схватка между Буюком и Слепым была честным поединком, но я-то знаю: несмотря на размеры и силу, у Буюка не было против Кая и шанса!»

Токе вспомнил Арова телохранителя в круге с Арконом; вспомнил, как Кай прорубал им путь в пустыню через кольцо гайенов; как он на долю мгновения завис в воздухе вниз головой, прямо над седовласой макушкой Яры… Даже не будь у Кая деревянного меча, он убил бы Буюка голыми руками, в этом Токе был уверен.

«Спасти жизнь одному, чтобы тут же отнять ее у другого? Но разве не в этом теперь наше предназначение? Разве не для этого Яра с утра до позднего вечера изнуряет нас тренировками — чтобы научить убивать? — Токе помотал головой, окончательно запутавшись. — Ладно, теперь это уже не важно. Важно, что Слепого наверняка жестоко накажут за нарушение законов школы и убийство. Что делают с убийцами в Церрукане? Вешают и оставляют гнить в назидание остальным, как на моей родине? Четвертуют? Отдают на съедение зверям на арене? Узнай Скавр, что руководило действиями Кая, возможно, это смягчило бы наказание…»

Внезапно Токе пронзила новая мысль: «Мясник ведь наверняка считает, что Кай прикончил Буюка в отместку за насмешки и избиение на утренней тренировке! Да и остальные гладиаторы, вероятно, того же мнения… Но ведь это не так! Это низко и недостойно Кая, каким бы лжецом он ни был… Я должен очистить его имя, рассказать обо всем Скавру…»

Тут взгляд Токе упал на пыхтящего рядом в поте лица Тача: «Нет, это невозможно! Я же дал Элиасу клятву молчать о происшедшем! Проклятие! И Кай тоже ничего не может сказать в свою защиту! Даже если Скавр спросит Слепого, тот будет нем как могила, это точно. Как же быть?»

От тяжелых раздумий Токе избавило появление вернувшегося «с ковра» Яры. Физиономия его была мрачнее обычного. Новобранцам было велено разобрать мечи и щиты, причем первый же зазевавшийся схлопотал в зубы. Когда долгожданный перерыв наконец наступил, никто не решился потревожить Яру вопросами. Зато к Горцу приставали почему-то все.

Тигровая Лилия хотела знать, всегда ли Слепой был психическим или в неволе свихнулся. Аркон казался воплощением вопроса «Кто виноват?» и так же горел желанием вытрясти ответ из Токе, как последний еще недавно — ответ на свои вопросы из Кая. На Тача надежды не было: гор-над-четец, видно, уже пожалел, что сболтнул лишнего, и теперь снова прикидывался ветошью бессловесной, временами косясь на Токе отчаянными глазами испуганной лошади.

Прагматика Бекмеса более заботила проблема «Что делать?» и как вызволить Кая из карцера. На замечание Токе о том, что в карцер Слепого, вероятно, отправили по заслугам, Бекмес выразительно повертел пальцем у виска. По его мнению, только круглый идиот мог позволить хорошему парню погибнуть из-за того, что он избавил землю от придурка. За Бекмесовой широкой спиной торчал Вишня в сопровождении незнакомого типа из ветеранов, оживленно переводящего ему на тан все сказанное. Быстро же озиат нашел себе нового толмача!

Больше всего сейчас Токе хотелось поменяться с Каем местами и оказаться надежно запертым в карцере, пусть даже в колодках. Раздражение и злость на Кая опять начали подниматься в нем: «Этот, в сущности, незнакомый мне тип накуролесил, наломал дров, а я теперь отдувайся тут перед всеми!» Внезапно раздался резкий свист. Насевшие над Токе Лилия, Аркон и Бекмес мгновенно замолчали и обернулись в поисках источника звука. Им был Вишня, который, довольный произведенным эффектом, ткнул пальцем в своего переводчика-ветерана, давая ему слово.

— Джамшин, третий пэл, — представился высокий блондинистый гладиатор, нос которого был навечно вмят в лицо чьим-то безжалостным ударом. Порывшись в куче новой информации, которую с утра вывалил на новичков Яра, Токе припомнил, что «третий пэл» означал ранг ветерана в системе от нуля до пяти, где «пятый пэл» был высшей степенью боевого мастерства. — Вишня попросил меня тут кое-что вам сказать, — кивнул Джамшин на озиата. — Короче, если хотите выручить своего дружка, придется вам найти хорошее объяснение тому, чего он учудил, — блондин сплюнул. — А то ему трындец.

— Трындец? — непослушными губами повторил новое слово Токе.

— Ага. Крышка, — подтвердил Джамшин. — В день Ягуара — Большие Игры в Минере. В честь помолвки младшей дочки амира. Шоу начнется с прилюдной казни преступников. Ставлю цирконий, ваш приятель, как его, Слепой, будет в их числе.

— Что… что ему грозит? — хрипло спросил внезапно обретший дар речи Элиас.

— Ну, это зависит от фантазии Скавра. А она у него богатая. Не любит сейджин, когда кто-то прет против его авторитета…

— Точно, львам скормят… — вырвалось невольно у похолодевшего от ужаса Токе.

— Может, и львам, — кивнул, как ни в чем не бывало, Джамшин. — Тогда, считай, пацану еще повезло. Главное, чтоб жрецы на него лапу не наложили: тогда точно — поздняк метаться. Помолвку-то приурочили к дню смерти Ягуара, так они статиста ищут на эту роль. Такое представление разыгрывают — убей себя об стену! Да если б этот их возлюбленный бог вдруг и вправду воскрес, как они верят, то блевал бы, не переставая. Я от церруканских братьев тут слышал, что он похож.

— Кто похож? На кого? — хором произнесли пораженные Токе, Аркон и Бекмес.

— Да дружок ваш. На этого их Ягуара. В шестом, человеческом, воплощении. «Бог-юноша, бог-старик…» «Белый, как день, со взором черным, как ночь…» Соображаете?

— Бред какой-то, — заключила за всех Лилия, зло тряхнув огненной гривой.

— Бред, — легко согласился Джамшин. — Но церруканцы в него верят.

— Ты сказал: «День смерти Ягуара»… А как этот бог умер? — осторожно осведомился Токе, которого подташнивало от дурного предчувствия.

— По легенде, Туот — это тут такой бог Подземного мира — перекинулся огромной змеюкой и порвал беднягу на клочки. Но мало ему было этой расчлененки, паскуда еще и разбросал останки по всему миру, чтоб обратно, типа, было не склеить. На ежегодных празднествах, правда, в роли змеюки выступают обкуренные жрецы, а куски жертвы скармливают крокодилам. Короче, жесть.

— Ага, удачи, пусть попробуют справиться со Слепым! — усмехнулся недобро Бекмес.

— Справятся, не волнуйся, — безрадостно заверил ветеран. — Жрецы Туота мастаки змеиный яд варить. Дадут такого отварчика бедняге «ягуару», и он забудет и маму родную, и как его зовут. Будет стоять болван болваном, пока ему кишки не начнут на Змеиный Зуб наматывать…

Лилия испуганно охнула где-то над плечом Токе, желудок которого, казалось, метнулся куда-то в горло.

— И это — церруканский способ праздновать помолвку? — не скрывая отвращения в голосе, выдавил Аркон.

— Нет, это церруканский способ развлекаться, — угрюмо прокомментировал Бекмес.

— Вы не понимаете, — тихо вмешался почти невидимый за Бекмесовой спиной гор-над-четец. — Это древняя религиозная церемония, исполненная глубокого смысла. У нас в Гор-над-Чета многие поклоняются церруканским богам, мы знаем… Быть избранным представлять Ягуара — великая честь… Многие правоверные с готовностью пожертвовали бы своей жизнью, чтобы обеспечить счастье и процветание своего народа на целый год… Такова их вера… — уже едва слышно добавил Тач и, смешавшись, совсем замолчал в перекрестье взглядов обернувшихся к нему товарищей.

— Вот шел бы ты… и с готовностью пожертвовал… — прошипел сквозь зубы Бекмес, едва сдерживая ярость, — раз ты такой… верующий! А Кай… То есть Слепой-то тут при чем?!

Бледное лицо Тача сделалось белее обычного:

— Я… Я бы с радостью, но… я молюсь другим богам. И даже если бы… Я недостоин. Выбор делают Читающие Знаки и Осененные Священной Властью, — пробормотал Тач, проводя ребром ладони перед лицом в диковинном жесте. — Они не могут совершить ошибку, выбрать Слепого… Он ведь варвар, непосвященный! Боги не позволят…

— Я не позволю! — само собой вырвалось у Токе. — Неужели ничего нельзя сделать?! — Он резко повернулся к Джамшину, вполголоса переводившему содержание разговора для озиата. Плосконосый ветеран фыркнул, прервавшись на полуслове:

— Наконец-то! За этим-то меня Вишня и толмачить позвал, — гладиатор обвел маленькое собрание серьезным взглядом. — Теперь все в Скавровой воле. Возможно, у Слепого еще есть шанс. То, что он сегодня сделал, раньше считалось невозможным. Он хороший боец. Мясника жаба задушит вот так его потерять, еще даже ни циркония на нем не заработав. Но Скавра не торкает гладиатор-беспредельщик, который мочит своих же братьев направо и налево, — Джамшин вздохнул и покосился на внимательно прислушивавшегося к его словам Вишню. — Вот, парень тут не верит, что ваш герой братишку прикончил только из-за пары лишних синяков… Правильно он не верит или нет — вам лучше знать, вы же со Слепым в дружбе. Только, если кто из вас знает настоящую причину, лучше бы Скавру быть в курсе. Убедите его, что Слепой может следовать правилам, ну, типа, что он вынужден был в этот раз Буюку пузо вспороть… Возможно, сейджин окажет снисхождение: все-таки приятель ваш еще пацан зеленый, в казармах второй день…

На этом Джамшин повернулся и хотел уходить, но Токе, уши которого больно резанули слова о «дружбе», остановил его вопросом:

— Погоди! А Вишне-то что в Слепом? Он ведь нас всех вчера в первый раз увидел.

Во взгляде Джамшина скользнуло удивление, он шевельнул губами, будто хотел сказать что-то, но передумал и вместо этого повернулся к Вишне, переводя вопрос.

— Говорит, у них была общая знакомая, — ухмыльнулся Джамшин, выслушав ответ на тан. — Знакомая, а?! — и хлопнув непонимающе заулыбавшегося Вишню по плечу, ветеран отчалил, оставив Токе в совершенном замешательстве. Общая знакомая? Да что, вообще, общего могло быть у Кая — с озиатом? Токе хотел бы как следует расспросить Вишню, но только вот как — на пальцах?

— Токе, что будем делать? Токе!

Голос Аркона, повторявшего его имя, вернул парня к реальности. Он судорожно огляделся вокруг в поисках Тача, но тихого гор-над-четца и след простыл. Пустыня и демоны!

— Элиас? Элиас! — в отчаянии позвал он. «Нет, только не сейчас! — Токе чуть не застонал вслух, представляя Тача болтающимся в петле под Скавровым окном, пока он ищет неудавшегося самоубийцу по всем казармам… — Говорил же Кай, не спускать с гор-над-четца глаз!»

Очевидно озабоченный загнанным выражением на лице Горца, Бекмес спросил:

— Да кого ты ищешь-то?

— Элиаса… То есть это Тача так зовут, — поправился, сообразив, Токе.

— Он туда пошел, — махнула Тигровая Лилия в сторону общей залы и подозрительно нахмурилась. — А что?

Не отвечая, Токе рванулся вслед за Элиасом, но тут же был остановлен Арконом и Лилей, вставшими на его пути плечом к плечу. Удивительное единомыслие!

— Что тут происходит? — Их голоса прозвучали в унисон.

Буквально припертый к стене. Токе завопил:

— Тач — единственный, кто может помочь Каю! Надо найти его!

Между плечами Аркона и Лилии, которые были почти равной высоты, образовался маленький просвет. Токе, воспользовавшись моментом, устремился в него, вырвавшись наконец на свободу. Он углядел Тача на лестнице, ведущей на верхнюю галерею. Там, над общей залой, располагалась контора мясника. Токе нагнал Элиаса на последних ступенях.

— Что собираешься делать? — Северянин зашагал рядом с гор-над-четцем.

— Расскажу Скавру все как было. Если кого и надо казнить, так это меня, а не Слепого.

— Тебя-то за что? — удивился Токе.

— За слабость, — Элиас поднял на парня свои ореховые с зеленоватыми крапинками глаза, которые Токе впервые рассмотрел по-настоящему, и толкнул дверь в контору. Горец оглянулся. Лилия, Аркон, Бекмес и Вишня стояли у подножия лестницы и смотрели вверх. Выбирая меньшее из двух зол, Токе шагнул в закрывавшуюся дверь. На удивленный взгляд Элиаса он шепнул:

— Тебе может понадобиться свидетель.

ГЛАВА 8, в которой Каю наносят визит

В карцере было темно. Только из-под не плотно пригнанной двери просачивались тонкие лучики дневного света, тут же рассеивавшиеся в окружающей мгле. Но Каю не нужен был свет. Идти ему было некуда. Его движения ограничивал металлический брус с кольцами, удерживавшими ноги в одном положении, крепко прижатыми к полу. Кай мог только сидеть или лежать, вытянувшись на спине. Он знал, что его держат на месте невидимые в темноте колодки. Но после многих часов в непроницаемом мраке начинало казаться, что это всеобъемлющая тьма своей тяжестью придавила его к полу.

В этой темноте Кай нашел сокровище сомнительной ценности — время для размышлений. Казалось, все время со дня сотворения мира собралось здесь, рядом с ним, — черная змея, невыносимо медленно раскручивающая свои кольца в такт метаморфозам света под дверью карцера. Шел уже третий день заключения. За это время к Каю трижды приходил молчаливый охранник с водой и куском хлеба, которые он ставил так, что узник едва мог дотянуться до них из своего неудобного положения, и тут же уходил. Но тот, чьего появления ожидал заключенный, все не шел.

Кай был уверен, что Скавр захочет поговорить с ним и, возможно, содержание этого разговора определит его, Кая, судьбу. Если, конечно, Скавр еще не принял решения. Если это решение еще не поздно изменить. Потому что Кай не сомневался: как бы мясник ни был заинтересован в нем, своим поступком Кай толкнул себя на порог смерти… А Скавр был заинтересован, и еще как! Кай почувствовал это умело скрываемое ото всех нетерпение и любопытство в прикосновениях мясника на невольничьем рынке; в его испытующем взгляде из-за неплотно задернутой шторы в конторе, который Кай то и дело ловил на себе. Перед глазами Кая снова и снова возникало странное выражение, украдкой подсмотренное на лице мясника: как будто тот случайно обнаружил крупную жемчужину в навозной куче и боялся поверить, что это — подлинная драгоценность, а не окаменевший куриный помет.

Кай потратил немало времени, ломая голову над причиной этого интереса. Мог ли Скавр угадать его истинную природу и предназначение? Кай сразу же отмел эту возможность: его уникальная нечувствительность к магии была бесполезна для человека, живущего в мире без волшебства. Нет, озабоченный только собственной выгодой мясник искал в нем не это. Было бы лестно предположить, что своим профессиональным чутьем Скавр разглядел в нем великого гладиатора. Но Кай видел ветеранов на тренировке, их завораживающий танец со сталью: он мог бы многому у них поучиться. К тому же, решив держаться Токе, Кай не спешил выкладывать козыри из рукава и старался, по мере возможности и вопреки недовольству Яры, смешаться с толпой новобранцев… Пока происшествие с Элиасом не спутало его планы.

То, что Кай совершил, было смертельно рискованно. Но тогда, на плацу, он действовал инстинктивно, не раздумывая, уверенный в собственной правоте. Сомнения… Они пришли позже, подкрались, незваные, под покровом сплошной темноты, лишив его покоя. А тогда, в ярком солнечном свете, все было так просто и ясно, дерево меча безропотно подчинялось ему. Мертвая плоть когда-то живого организма послушно переломилась именно так, как Каю было нужно: послушно вошла в чужое податливое тело, забирая жизнь…

Но что, если он совершил ошибку? Что, если он переоценил Скаврову жажду славы и наживы? Что, если, вместо того чтобы приблизиться к выполнению своей миссии, он поставил ее под удар? Что, если, как тогда, в круге Шул-ла-рун, он запятнал себя кровью, пытаясь спасти того, кто был за пределами спасения?

Мастер выразился так туманно: «найди деревянный меч», «найди человека по имени Огонь». Теперь, когда господин был настолько далеко, что Кай едва ощущал его присутствие, у него оставались только эти загадочные слова. Можно ли сказать, что Кай выполнил первую часть поставленной задачи, став гладиатором? «Деревянный меч…» Да их полно на тренировочном дворе! Или… Мастер смотрел дальше, и пронзенный деревянным обломком Буюк был тоже частью плана? И сомнения Кая совершенно беспочвенны?

А как же тогда «человек-огонь»? Кай пока, как ни старался, не видел, каким образом мертвый Буюк приближал его, запертого в карцере, ко второй цели пребывания в Церрукане: ученичеству у Фламмы.

Возня и писк где-то справа, в темноте, отвлекли на мгновение Кая от его мыслей. Он бесшумно потянулся к пустой миске, невидимой в полном мраке, и запустил ее в сторону источника шума. Удар был метким: крыса недовольно взвизгнула, раздался короткий цокоток когтей по камню пола, и все стихло. Не хватало еще, чтобы вечно голодные твари обнаглели и отгрызли ему что-нибудь во сне!

Да, Фламма… Интересно, в школе ли он сегодня? О «человеке-огне» Кай услышал чуть ли не в первый же день от новобранцев, бредящих легендой Танцующей школы, да, пожалуй, и всего Церрукана. Большинство уже видели Фламму на тренировках, кое-кто наблюдал его поединки на арене. Из того, что поведала ему дюжина восхищенных и возбужденных голосов в столовой и общей зале, сложилась уверенность Кая в том, что это и есть тот наставник, который ему нужен.

Лучшего гладиатора Танцующей школы, звезду Минеры, прозвали Огнем за смертельную быстроту, непредсказуемость и многообразие стилей, которыми он владел. Фламма был фаворитом — любимцем публики, выставлявшимся на игры по ее желанию. Ему даровали меч свободы, но он оставался гладиатором и дрался на всех крупных аренах города. Скавр предлагал непобедимому бойцу стать доктором при школе, но Фламма отказался. Говорили, что раньше он брал отдельных учеников, но с тех пор, как последний из них, талантливый молодой Руслан, погиб на арене, он никого не тренировал.

Фламме было уже почти сорок — для гладиатора очень солидный возраст, тем более если он, как Огонь, начинал молодым. Фламма жил не в казармах, а в собственном доме с садом и тренировочным двором. В школе он появлялся всего пару раз в неделю, в основном для спарринга. Каждый раз это было событие, привлекавшее пристальное внимание братьев-гладиаторов, надеявшихся подсмотреть новые приемы, а может быть, даже удостоиться чести быть партнером Фламмы на этот раз. В такие дни школа испытывала особый наплыв гостей: знатных и просто тех, кто готов был расстаться с лишними деньгами, чтобы посмотреть на знаменитость в действии. Вот только, если Фламма и был сейчас на плацу, то от Кая он оставался так же далек, как и тогда, когда между ними пролегала пустыня…

Кай вздрогнул. Низкий рокочущий звук донесся до него сквозь толщу каменных стен карцера — это начинали свою ежедневную тренировку ветераны. Школа Скавра не случайно называлась Танцующей. Двое знаменитых гладиаторов древности, Шепот и Шелк, получивших свободу за свое мастерство и основавших школу, разработали уникальный «танцующий стиль» боя — с оружием и без. Все ветераны школы обучались этому стилю, и их тренировки проходили под музыку, образованную сочетанием ритма барабанов с их собственными голосами. Техника придавала немалое значение правильному дыханию, которое помогали ставить чередующиеся короткие и длительные выкрики. Каю довелось наблюдать «танец» ветеранов всего дважды, и то урывками — у новичков были свои занятия. Но он, как губка, впитывал в себя все увиденное, запоминая движения, их порядок, соотношения ритма музыки и дыхания…

Теперь, заслышав приглушенный каменной кладкой зов барабанов, он постарался освободить сознание от уже многократно продуманных за три дня мыслей и позволил ритму наполнить себя. Раз за разом он бросал свое тело вперед, едва не ударяясь лбом о сведенные от долгой неподвижности колени, а потом назад, касаясь затылком пола. Снова и снова — разгоняя застоявшуюся в скованных ногах кровь, согревая стонущие от боли мышцы. «Рен! Сен! Тха!»

В темноте перед собой Кай видел полуобнаженные тела гладиаторов, их синхронные движения, мягкие, текучие, исполненные опасной красоты… Фигуры танца, призванные обезоружить противника, причинить боль, убить… По памяти Кай повторял выпады и уклоны, насколько ему позволяло скованное тело: если он все-таки ошибся, если за ним придут, чтобы отвести его на казнь, он хотел быть в форме…

Кай позволил себе отдохнуть, только когда рокот ударов по натянутой буйволовой коже и эхо выкриков многих глоток стихли, и его снова окружила глухая тьма. С Кая градом катил пот, в тесном помещении без окон было одуряюще душно. Он вытянулся на полу, успокаивая дыхание. Постепенно мысли его вернулись в ставшую уже привычной колею.

Хорошо, допустим, он выйдет отсюда, сохранив все свои члены в целости, — что само по себе маловероятно. Тогда первое, что его ждет за стенами карцера, — объяснение с Токе. Токе… Нескладный лопоухий мальчишка, с глазами такими прозрачными, что Кай, казалось, мог заглянуть через них прямо в глубины его чистого сердца. Токе со своими бесконечными вопросами, готовый во что бы то ни стало дознаться до правды…

«Кто ты?» «Зачем ты принес с собой смерть?» Разве не ответ на эти вопросы искал сам Кай? И разве, когда Мастер дал ему ответ на первый из них, не было самым большим желанием Кая никогда не услышать его?

Что до второго вопроса… Мастер Ар не снисходил до объяснений своих действий перед слугами, а Кай был всего лишь слугой. Он мог только догадываться, что их путешествие в Церрукан имело под собой иную, высшую цель, чем просто натаскать цепного пса, каким полагал себя сам Кай. Возможно, именно преследовать эту неизвестную цель и отправился маг, оставив ненужный более караван на растерзание гайенам. Но почему именно караван? Разве не было у могущественного темного мага под рукой иных транспортных средств, способных доставить их в Церрукан гораздо быстрей и комфортнее, чем айраны?

Над этим вопросом Кай не раз размышлял, лежа на шкурах под холодным звездным небом пустыни, слушая, как ворочается рядом непоседливый Токе. В чем бы ни заключалась миссия Мастера Ара, она должна была оставаться тайной: волшебник не хотел афишировать свое появление в Потерянных Землях, оповещая вездесущий СОВБЕЗ, отслеживающий любые значительные всплески магической активности. Маски мирного караванщика и его слуги не вызывали подозрений.

А свалившиеся на караван несчастья? Чем они являлись — случайностью или делом рук его изобретательного господина? Кому как не Каю было знать, что у Мастера Ара очень оригинальное чувство юмора…

На миг перед наполненными тьмой глазами Кая мелькнула сцена на Рыночной площади: перевоплотившийся в Токе мим, направивший невидимый меч ему в грудь. «Солжешь мне еще раз, и я убью тебя!» Горец сказал то, что думал. Но что сделает Токе, когда узнает правду о Кае — всю правду? Неужели выдумка мима может стать реальностью? Он не хотел причинять Токе боль, не хотел… Мысли Кая метались в поисках выхода, не находя его, пока скрип открывающейся двери не вернул узника к реальности.

Хлынувший в открывшийся проем свет ослепил Кая. Вошедший на мгновение заслонил болезненно-яркое сияние: черный силуэт, шире в плечах и ниже охранника, приходившего с водой. Дверь захлопнулась, и в темноте зажглась лампа. Даже слабое мерцание масляного фитиля резало Каю отвыкшие от света глаза. Но оно позволило ему разглядеть в пришедшем Скавра. Значит, предчувствие не обмануло его!

Мясник приблизился к Каю и, сморщив нос, поставил горящую лампу у его ног:

— Ну и воняешь ты, Слепой!

— Позволил бы ты снять с меня колодки, сейджин, не пришлось бы тебе сейчас это нюхать, — заметил Кай. Он знал, что рисковал. За такое бесцеремонное обращение к господину легко можно было схлопотать плетей, но Скавр только хрипло рассмеялся:

— Их с тебя снимут, Слепой. — И добавил уже без улыбки: — Завтра. С завтрашнего дня будешь получать нормальный рацион. Тебе нужно набрать форму.

— Для чего? — настороженно спросил Кай.

— Через одиннадцать дней — Большие Игры в честь помолвки младшей дочери амира. Я решил выставить тебя, — Скавр замолчал, изучая лицо Кая, освещенное снизу неровным светом лампы. Кажется, он был разочарован, не обнаружив видимой реакции. Мясник продолжил, тяжело роняя слова и не сводя взгляда с узника: — Ты убийца. Ты нарушил законы школы. Я должен был бы приговорить тебя к смерти. Но… Тач мне все рассказал.

— Все? — повторил Кай в свою очередь, пытаясь прочитать мысли Скавра по его лицу, полускрытому тенями, которые был не в силах разогнать принесенный свет.

Мясник кивнул:

— Ты убил одного моего бойца, но спас жизнь другому. Это не смягчает твоей вины, но все же… Я решил дать тебе шанс. Один шанс. Один поединок. Ты будешь сражаться деревянным мечом. Это ведь не должно тебя смущать, правда? — усмехнулся Скавр. — На этот раз у твоего противника будет боевое оружие. Но ты справишься, я уверен. Потому что если ты не победишь, то этот поединок будет твоим первым и последним. Пощады не жди. Если ты будешь ранен и не сможешь продолжать бой, тебя добьют. Но в случае победы… Твоя вина будет прощена. Ты вернешься в ряды гладиаторов.

— Кто будет моим противником? — мрачно поинтересовался Кай.

— Как обычно, это решит жребий, — пожал плечами Скавр. — Как видишь, я играю по правилам.

Кай только фыркнул в темноту. По правилам! Жеребьевка может дать ему в пару зеленого новичка, для которого этот бой — первый, а может — матерого ветерана, не проигравшего ни одного поединка. Но в любом случае у Каева противника будет острое оружие, он будет защищен щитом и кожаными доспехами, в лучшем случае оставляющими неприкрытыми только грудь и спину. Так что фокус, который Кай проделал с Буюком, здесь не пройдет…

— Надеюсь, ты не считаешь меня слишком жестоким? — В голосе Скавра теперь звучала издевка. — По крайней мере это не будет убийством, хотя многим, возможно, и покажется таковым. Это даже далеко не так безжалостно, как то, что ты сотворил с несчастным болваном… как его звали?

— Буюк. Настоящее имя — Мэс, — тихо произнес Кай, но мясник продолжал, не слушая его:

— Да, вот это было настоящее убийство. Что мог противопоставить тебе этот бедняга? Сто кило весу? Двухметровый рост? Какое значение это имеет для воспитанника Мингарской школы? — Последние слова Скавра тяжело упали между собеседниками, заключенными в дрожащий круг света масляной лампы. Для мясника они, определенно, имели особое значение. Видимо, он ожидал, что они должны были произвести впечатление на Кая.

Кай сделал умное лицо, пытаясь скрыть свое абсолютное неведение. После некоторого ментального усилия откуда-то всплыли фразы «мингарская культура» и «мингарский язык», прочно соединявшиеся в его памяти с пожелтевшим пергаментом, чихучим запахом пыли и словами «мертвая цивилизация». Но как Кай ни напрягал извилины, ничего больше ему не припоминалось. Он, определенно, никогда раньше не слышал о «Мингарской школе», но Скавру об этом знать было необязательно.

Истолковав молчание Кая по-своему, мясник неожиданно легко присел на корточки, в его глазах зажглись язычки отраженного пламени:

— Я сразу понял, кто ты. — От тихого доверительного голоса у Кая мурашки побежали по коже. Каким образом Скавр мог это узнать? Или он был одним из слуг Мастера Ара? А мясник между тем продолжал: — Тощий мальчишка, узкоплечий, едва живой после гостеприимства гайенов, да еще с такой рожей — надеюсь, ты не обидишься, Слепой? Твой облик мог обмануть кого угодно, но я — я знал, куда смотреть! — Глаза Скавра влажно блеснули в свете лампы. — Твои руки рассказали мне все, Стальной Кулак, — Кай инстинктивно отодвинул предавшие его конечности в темноту. Скавр улыбнулся. — Ребро ладони, суставы пальцев… — Мясник покачал головой, улыбка исчезла с губ. — Это не человеческая плоть, — Кай невольно вздрогнул. — Это железо, сталь! Такое я видел раньше только один раз. У адепта Мингарской школы. И думал, никогда не увижу снова. Но мне повезло… — Довольная усмешка искривила губы Скавра. — Знал бы Клык, как он продешевил, продавая тебя! — Мясник подхватил лампу и поднялся, собираясь уходить. — Кто бы ни был твоим учителем, надеюсь, ты не посрамишь его в Минере.

— Скавр! — Кай говорил уже в спину церруканца, но тот остановился в шаге от двери. Кай поднял в воздух напряженно выпрямленную ладонь. Словно почувствовав это движение, Скавр обернулся. Кай медленно сложил ладонь в кулак, кулак перетек в «тигриную лапу», она сменилась «клювом цапли»… — Ты сказал, что однажды уже видел такое. У кого?

Кай почувствовал колебание мясника, но тут пламя лампы метнулось в своем узилище — Скавр положил ладонь на ручку двери:

— Узнаешь, если переживешь Игры, Слепой.

Скавр потянул дверь на себя, и Кая ослепило солнце.

ГЛАВА 9, в которой в Церрукан приходит море

Перед глазами Кая разбегался хаос цветных кругов, и примерно то же происходило с его представлениями о мире. Как будто гигантская головоломка, которую он старательно складывал на протяжении всей своей жизни, внезапно рассыпалась на множество ярких кусочков, потому что вытянутый им новый кирпичик никак не подходил в казавшийся безупречным узор. Ожидая разговора со Скавром, парень, казалось, подготовил себя ко всему, и все же мяснику удалось удивить его. Мог ли церруканец лгать? Нет, только не о таком, зачем ему это? Мог ли он просто ошибаться? Навряд ли…

Стальной Кулак… Кай не обращал внимания на то, что его кисти отличаются от рук встреченных им людей, да эту разницу и можно было обнаружить, только если специально присматриваться. Его ладони и пальцы, по настоянию Ментора Рыца ежедневно бившие сначала мягкий песок, затем дерево и камень, были оружием, таким же надежным, как меч. Незаметно для Кая за годы упражнений его растущие кости и суставы изменили свою структуру, приспособившись к необычным нагрузкам, и стали твердыми и прочными, как сталь. Он вспомнил кисти Токе. По сравнению с его собственными кулаками они были мягкими, как у ребенка.

Скавр сказал, что видел «стальной кулак» еще только у одного человека. Если учесть, сколько рабов проходило через руки владельца школы, и сколько рук он осматривал… Очевидно, эта особенность телосложения была большой редкостью, и в глазах мясника, несомненно, редкостью ценной, потому что она отмечала учеников Мингарской школы. Как Кай ни напрягал память, он был уверен, что ни Ментор Рыц, ни Мастер Ар никогда не упоминали о такой. Однако если слова Скавра верны, то именно эта школа лежала в основе того боевого искусства, которому обучался Кай в Замке.

Это соображение направило его мысли на Ментора Рыца. Парень не видел своего учителя со дня смерти Такхейвекха. Ментор исчез из Замка так же внезапно и таинственно, как и появился — много лет назад. Единственное объяснение этому исчезновению, которое удостоился дать Мастер Ар, было загадочное поручение, которое Рыц должен был исполнить для мага где-то на другом конце света. Мингарская школа… Был ли первый учитель Кая одним из ее адептов? Как и где он выучился тому боевому искусству, которое уже не раз спасло жизнь его ученику? За последнее время Каю довелось наблюдать за стилем боя охранных каравана, гайенов и гладиаторов Танцующей школы. Нигде он не видел ничего подобного тому, чему учил его Ментор.

Что ж, если у него не было пока ответов на вопросы «как» и «где», то по крайней мере он мог предположить, когда Рыц мог овладеть мастерством Мингарской школы. Определенно, это должно было случиться до того, как воин потерял свой первоначальный облик и получил созданное магией неуязвимое тело. Защищенному волшебной броней Ментору ни к чему было бы знание о том, как сделать мягкую человеческую плоть подобной стали…

Это было в то время, когда Рыц звался королем Веритасом, когда Холодные Пески еще оставались ковыльной Степью, когда Ментор еще не служил отцу Мастера Ара. При этой мысли будто прохладное, свежее дуновение коснулось влажного от пота лица Кая, принеся с собой в спертый, вонючий воздух карцера незнакомый травяной запах, запах свободы… По спине его пробежал холодок. Возможно ли это? Неужели Мингарская школа, если она когда-либо существовала, действительно такая древняя? В свое время король Веритас был одним из лучших человеческих воинов, может быть — лучшим. Более того, он был легендой, героем. Ожидает ли Скавр от Кая подобной доблести? Догадывается ли мясник вообще о том, кто был его учителем? Или… У загадочной школы есть другие учителя, кроме Ментора Рыца? Ведь существуют же другие ученики, по крайней мере один ученик… И все они так же искусны в бою, как Ментор? Тогда понятно, почему при виде кулаков Кая у церруканца алчно вспыхнули глаза!

Но что такое эта пресловутая Мингарская школа? Определенное место на карте, подобное Скаврову заведению? Или просто название техники боя? И кто тот загадочный «адепт», который, возможно, смог бы ответить на многие вопросы? Ведь расспросить Скавра теперь было для Кая невозможно: он не смел уменьшить свою ценность в глазах мясника, распоряжающегося его жизнью и смертью…

Тонкая полоска света под дверью побледнела и погасла, когда заключенный, измученный бесплодными размышлениями, наконец заснул. Он уже давно не видел снов: с тех пор как спустился в сопровождении Мастера с башни Висельников. Каждый раз, когда Кай засыпал, будто тяжелое черное крыло простиралось над ним и поднималось, только когда он открывал глаза поутру. Поначалу парень немного скучал по фантастическим разноцветным картинам, которыми когда-то были полны его ночи, так же, как он скучал по своему детству, кончившемуся со смертью Такхейвекха. Но потом он привык к беззвучной пустой черноте, в которую погружался, засыпая, и забыл, что может быть иначе.

Поэтому, когда на лицо и обнаженные руки Кая упали первые холодные капли, он вздрогнул и открыл глаза, уверенный, что проснулся. В карцере было темно, как в бочке. Даже из-под двери не просачивался свет — снаружи по-прежнему царила ночь. Он лежал навзничь на спине — единственное положение, которое позволяли ему колодки. Его лицо и одежда постепенно намокали от капающей с потолка воды. Кай провел ладонью по щеке и поднес пальцы ко рту: они были солеными на вкус.

Даже его нечеловеческому зрению нужна была хоть какая-то толика света, чтобы видеть. И она появилась. Над головой узника медленно разливалось серебристое сияние. Впервые за эти трое суток увиденные им трещины на потолке пошли волнами и скрылись под быстро прибывающей водой, покрывшей осыпающуюся штукатурку. Почему-то только редкие капли срывались вниз. Остальная водяная масса нависла над Каем, поверхность ее дышала, медленно вздымаясь и опадая. За ней открылась глубина, которую едва пробивали рассеянные лучи откуда-то сверху идущего света: наверное, над Церруканом стояла луна. Кай будто бы лежал на морском дне и смотрел вверх. «Вот только в Церрукане не было моря. Или оно пришло за мной?»

Внезапно, с головокружительной быстротой, все перевернулось. Теперь водная поверхность была под ним, пронзительно синяя в ярком солнечном свете и покрытая мелкими волнами, будто жатый шелк. То тут, то там вскипали белые гребешки: кружево, украшающее платье морской богини. Море убегало прочь под Каем — быстро, бесшумно. Он стремительно несся над водой, наслаждаясь полетом и скоростью движения, не чувствуя веса своего тела. По волнам внизу неслась за ним чья-то тень: огромная, крылатая… как наполнявшая его чистая радость. Кай обернулся, но вокруг никого и ничего не было, кроме уходящей в бесконечность шелковой глади моря. И он понял: это его собственная тень…

Это осознание будто что-то надломило в нем, и он начал падать. Волны приближались, вырастая в размере, пока он наконец не взрезал их полотно, словно камень, уходя на глубину. Чисто инстинктивно он успел задержать дыхание и теперь быстро погружался, минуя прозрачные сгустки медуз и распугивая стайки рыб. Но теперь он был не один. Внизу, под собой, он различал какое-то бледное пятно, удаляющееся от него так же быстро, как он следовал за ним, — ниже и ниже. Проблеск знакомого лица в толпе, взгляд вполуоборот через плечо, нерасслышанный оклик — вот что это было. И Кай преследовал белесый силуэт, скользя все глубже и глубже во мрак, пока вдруг не пришло понимание: если он сейчас не повернет обратно, будет поздно, ему не хватит дыхания.

И вместе с тем пловец твердо знал, как это знают только во сне, что это — сон. А значит, он по-настоящему свободен: он вне воли Мастера здесь, где возможно все! И Кай устремился вниз, преодолевая животный инстинкт самосохранения, тяжелый, как давление глубины; выталкивая из горящих легких последние остатки воздуха и вдыхая незабвенный запах синего шелка, холодного и скользкого, заполняющего горло, отнимающего способность дышать, причиняющего боль… Как этот синий взгляд…

Из груди Кая вырвался крик. Задыхаясь и кашляя, он забился на каменном полу. Ноги его по-прежнему крепко держали колодки. Спертый воздух карцера показался ему сладостно свежим: вероятно, во сне он действительно надолго задержал дыхание. Одежда Кая промокла насквозь, он дрожал от холода. Приближалась осень, и, несмотря на дневную жару, ночи в Церрукане становились холоднее и холоднее. Кай скинул с себя мокрую тунику — она только холодила тело — и попробовал пальцы на вкус. Соль. Наверное, он здорово вспотел, несмотря на холод.

Заключенный принялся активно двигаться, насколько ему позволяло его неудобное положение. Он старался разогнать кровь и хоть немного согреться, чтобы унялась дрожь. Но мысли его были далеко от физического неудобства, которое испытывало тело. Память причудливо связала сон с давним бредовым видением, пережитым им на башне Висельников. В нем он тоже погружался под воду, пока не увидел Юлию Доротею, которая казалась мертвой, но на самом деле была живой… Мысли о чародейке из ОЗ заставили теперь Кая припомнить свой разговор с озиатом-Вишней во время перерыва между тренировками, дня четыре назад.

Выбившиеся из сил новобранцы развалились в тени галереи. Кай присел рядом с парнем, бледная кожа которого на открытых местах покрылась алыми пятнами от солнечных ожогов, гармонируя с диким цветом волос. Начав издалека, Слепой невинно поинтересовался, каким образом гражданина Объединенной Зеландии занесло в Церрукан, да еще угораздило угодить в рабство. Судя по тому, какое внимание привлекала прическа Вишни, к такому зрелищу ни местные, ни заморские гладиаторы не были привычны.

Обнажив в улыбке удивительно ровные, белые зубы, озиат поведал:

— Да вот, хотелось приключений, и нашел их на свою задницу. — Убедившись, что в лице слушателя выражается неподдельный интерес, Вишня огляделся и немного понизил голос: некоторые гладиаторы понимали тан. — Папаша мой меня вконец допек. Он лесом торгует, по-крупному, во все приморские города продает корабельную сосну. Я — единственный отпрыск. Ну, предки, ясен пень, лелеяли надежду, что я пойду по папиным стопам. За меня, считай, это решили, пока я еще в колыбельке агукал. А я, как подумаю о том, что патер мой, из древесины которого строятся лучшие каравеллы от Кватермины до Лисса, никогда не ступал на палубу корабля… Да что там! У него морская болезнь! Тоска берет зеленая. Просиживать штаны в конторе, сводить дебет с кредитом — это не по мне. Но попробуй им об этом скажи! «Лишу наследства, лишу наследства!» — изобразил Вишня, скривившись, скрипучий старческий голос. — Короче, я рванул когти.

Кай понимающе кивал, хотя, признаться, временами весьма приблизительно догадывался о значении того или иного цветистого выражения. Удивительно все-таки, какая разница между живым и книжным тан! А Вишня, подбодренный видимым сочувствием слушателя, продолжал:

— Ну, пораскинул я мозгами: куда двигать? Побережье — то место, где меня прежде всего принялись бы искать. В Феерианде — ничего интересного, мы с предками и так каждое лето там проводили. А тут прошли слухи, что в Гор-над-Чета назревает заварушка. Ну я и подумал: это знак свыше, брат! От Гор-над-Чета и до Церрукана недалеко, а тут тебе Восток, экзотика, дикое очарование Средневековья!.. В общем, я занял немного из отчего сейфа — так, на карманные расходы, — и отбыл ближайшей лошадью.

Про приключения в Гор-над-Чета я мог бы рассказывать долго, но сберегу твои уши. Скажу только, что городишко произвел на меня незабываемое впечатление. Одна партия пыталась сделать из меня ходячее знамя борцов за демократию, другая — честно старалась просто прикончить. Один раз меня даже чуть не сожгли живьем как колдуна — это меня-то, у которого аура чиста как у младенца! Короче, я решил, что с меня Гор-над-Чета хватит: повеселились, пора и двигать дальше. Мне удалось пристроиться к каравану, и вот — да здравствует благословенный Церрукан, Город Садов!

Поначалу я неплохо устроился: оказалось, папино золото тут стоило вдвое дороже, чем в ОЗ. Но кайф кончился, когда какая-то паскуда срезала мой кошелек в одной из местных забегаловок. Неприятной новостью оказалось то, что хозяин клоповника, который он самонадеянно называл постоялым двором, имел право продать меня в рабство за неуплату. Мне удалось намять стражам бока, но в конце концов меня повязали и притащили на Рыночную площадь — где мы и встретились, Слепой. Надеюсь, я удовлетворил твое любопытство?

— Э-э, почти. Я только хотел спросить кое о чем еще…

— О, нет! Только не снова: «Почему у тебя волосы такого цвета?» — простонал Вишня, дергая себя за шевелюру и закатывая глаза.

— Нет-нет, по правде я хотел спросить совсем о другом, — поспешил заверить собеседника Кай и замялся, не зная, как сформулировать вопрос.

— Валяй, старик, не стесняйся. Меня трудно чем-нибудь смутить, — подбодрил, расслабившись, озиат.

— Ты когда-нибудь слышал о Юлии Доротее, дочери Рикарда Светлого, члена Верховного Совета ОЗ?

Вишня выпучил на Кая голубые глаза, поперхнувшись водой, которую он только что отхлебнул из ходившей по кругу кружки:

— Ну, ты даешь, Слепой! А говорят, северяне до сих пор в лаптях ходят, лопухом подтираются, и медведи у них по улицам бегают! Я-то слышал о Юлии, и не только слышал, но и видел — причем довольно близко. А вот ты-то как, скажи, в своих горах узнал о ее существовании?

— Странник один рассказывал, — не сморгнув глазом, заявил Кай. Впрочем, это была почти правда.

— Странник? Озианец? — заинтересовался Вишня.

— Нет, он в ОЗ был проездом, — выкрутился Кай, припомнив мастера Такхейвекха, — где-то года два назад. Тогда все у вас говорили об исчезновении Юлии Доротеи, оно много шуму понаделало. Проезжий сказывал, будто ее похитили. Она колдунья была, и поэтому ее СОВБЕЗ повсюду разыскивал, только безуспешно…

По мере того как Слепой говорил, брови озиата ползли все выше и выше к корням вишневой прически, и северянин, наконец, неуверенно замолчал.

— Кто бы ни был этот проезжий, но сведений о деле Юлии у него больше, чем у меня, — прокомментировал Вишня слова Кая, качая головой. — Про то, что в розысках участвовал СОВБЕЗ, я впервые слышу. Поисками занималась обычная гражданская полиция — ведь к статусу Юлии случившееся никакого отношения не имело, Волшебный Кодекс никто не нарушал… По крайней мере такова официальная версия. — Озиат задумчиво изучал собеседника, который невинно хлопал ресницами, радуясь, что по его глазам невозможно ничего прочитать. — Слушай, старик, а что еще рассказывал этот странник?

— Больше ничего, — поспешил развеять подозрения собеседника Кай. — Только что отец этой девушки — важная персона, и что он всю страну перевернул в поисках дочери, но она как сквозь землю провалилась… Я совсем забыл эту историю, вспомнил, только когда узнал, что ты из ОЗ. Вот и подумал спросить: может, ты знаешь, чем все кончилось?

— Да ничем, — пожал плечами Вишня. — Девчонку так и не нашли. Сначала, конечно, шороху навели: повсюду портреты, трубы, герольды, первые полосы… Еще бы! Юлия Доротея, подающая большие надежды волшебница, «Мисс Талант-46», восходящая звезда политической арены и достойная смена своего орденоносного отца… — Парень кисло скривился. — Так ее называли. А по-моему, она была единственной нормальной чародейкой в Изумрудном городе, с ней одной можно было говорить, понимаешь?

Теперь настала очередь Кая выпучить глаза:

— Так ты говорил с Юлией Доротеей?!

— А что, рылом не вышел? — усмехнулся Вишня. — Да, в роду нашем волшебной крови не было, зато золотишко водилось. Семейство Самбергов, влиятельная фамилия… Подозреваю, это маман пришла в голову великолепная идея сделать ее еще влиятельнее, породнившись с волшебниками. Подумать только, на ассамблеи в Изумрудный меня вздумали таскать, что твою невесту! Теперь понимаешь, чего я оттуда дернул?

Кай энергично закивал, прикусывая крутившиеся на языке вопросы и надеясь, что речевой поток Вишни вскоре снова вынесет его к Юлии Доротее. Так оно и случилось.

— Там же почти одни волшебники, я для них — черная кость! Что тут папино золото, когда они у власти пригрелись. На дух их не переношу, напыщенное жлобье! Только и разговоров о выборах, подпольных дуэлях и последней моде на волшебные плащи… Тоска! Девчонки все как топ-модели: еще бы! За приворотное зелье — в тюрягу, а украшающие чары — в порядке вещей, эстетика! Втюрится в такую красавицу какой-нибудь бедолага, а после свадьбы обнаружит, что новобрачная — косая, носатая и на ногах у нее больше волос, чем у самого жениха. Это не преступление?!

— А эта Юлия Доротея… Она тоже носатая была? — попытался навести Вишню на интересующую его тему Кай, припомнив аккуратный, слегка вздернутый носик в медном отражении.

— Носатая? Не-ет, — рассмеялся озиат. — Хотя и красавицей я ее не назвал бы. До украшающих чар Юлия не снисходила. Хотела, видно, чтобы ее принимали такой, какая она есть. Дури, конечно, все равно в ней было много: чародейка — она и есть чародейка. Но все же была она — прости за банальность — не такая, как все они. Я бы сказал, гонору голубой крови было в ней меньше. Несмотря на свой юный возраст, была она проще, мудрее и… человечней, что ли. Я бы мог, пожалуй, в нее влюбиться, если бы не… — Вишня замолчал, задумчиво рассматривая рассаженные на тренировке костяшки пальцев.

— Если бы не — что? — тихо повторил Кай.

— Если бы не много чего, — улыбнулся озиат, подняв на собеседника лучистые глаза, казавшиеся еще голубей в контрасте с яркой щеткой прически. — Как бы то ни было, Юлия Доротея пропала бесследно. При расследовании всплыла версия о похищении, но ее быстро отбросили. Оказалось, у девчонки был какой-то воздыхатель-плебей, ну не волшебник. Отец Юлии их отношения не одобрял, и парочка сбежала. Надеюсь, они счастливы вместе, если парня еще не превратили в жабу или грелку для ног. — Вишня поднял кружку с розовой водицей и помахал ею в воздухе, будто чокаясь, прежде чем осушить ее.

Кай отвел глаза и, сглотнув комок в горле, спросил:

— Слушай, а почему эта… полиция была так уверена, что волшебница сбежала с… как его… воздыхателем?

— Да потому, что это — единственный след, который эти тугодумы отыскали, — хмыкнул Самберг-младший. — Парень испарился в ту же ночь, что и Юлия. В ночь карнавала. Оба не вернулись из города: Юлия в Академию, а этот — как его звали? — Ксандр в родительский дом. Да что теперь прошлое ворошить? Через год эту историю все позабыли.

— Наверное, родители того парня, Ксандра, и отец Юлии Доротеи не позабыли, — заметил Кай. — Неужели волшебник не пытался разыскать дочь с помощью магии?

— Конечно, пытался. — Вишня возвел очи к небу, очевидно потрясенный Каевой наивностью. — Маги ведь сотрудничают с полицией. Только ничего из этого не вышло. Они ведь чародейку искали, а эти умеют заметать следы. Еще один аргумент за побег: девчонка просто не хотела, чтобы ее нашли. А я не хочу, чтобы нашли меня. — Озиат взглянул Каю прямо в глаза. — Разговор у нас получился душевный, но ты, старик, держи язык за зубами, понял?

Кай утвердительно кивнул, но, не выдержав, спросил:

— Но ведь твоя семья… Узнай родители, что ты здесь, они ведь могли бы выкупить тебя у Скавра!

Вишня приблизил лицо к самому носу Слепого и прошипел сквозь сжатые зубы:

— Выкупить?! Привести блудного сына в отчий дом, как телка на веревочке, и сделать посмешищем всей ОЗ?! Ты соображаешь?! — Самберг-младший выразительно постучал пальцем по виску и отстранился, отводя взгляд. — Нет уж, я сам отсюда выйду и своими ногами!

— Как? — с искренним любопытством поинтересовался Кай.

Озиат по привычке подергал себя за ярко-вишневые волосы на макушке — очевидно, это помогало ему думать:

— Еще не знаю. Но я обязательно что-нибудь придумаю.

В тот день разговор с Вишней погасил последнюю надежду на то, что Юлия Доротея жива. Это было единственное, о чем Кай тогда мог думать, ощущая странную пустоту в груди, там, где должно быть сердце.

Теперь, вспоминая слова озиата, парень сопоставил их с подслушанной когда-то в Замке речью Такхейвекха. Выходило, что старый маг был прав. Полиция ли, СОВБЕЗ ли, но власти явно пытались замять происшедшее, предъявив общественности версию, в политическом смысле гораздо более невинную, чем похищение юной волшебницы возникшими из ниоткуда черными магами. Как и предупреждал Такхейвекх, без магического вмешательства в память свидетелей, видимо, не обошлось. Интересно, что в действительности случилось с этим беднягой Ксандром? Стал ли он невинной жертвой похитителей, или СОВБЕЗ убрал его с дороги? И если светлые маги зашли так далеко, то что отличает их от темных? То, что они манипулируют сознанием людей и убивают ради благих целей? И для кого эти цели благие — для людей или для волшебников?

История Вишни и та неприязнь, с которой симпатичный ему озиат говорил о магах, поразили и насторожили Кая. Навряд ли парень одинок в своем отношении к чародеям как к высокомерной, презирающей людей олигархии. И если это — мнение многих, то равновесие мира, казавшееся учившемуся по книгам Каю нерушимым, было хрупким. Возможно, таким хрупким, что достаточно одного толчка, чтобы мир покатился под уклон…

В охваченном восстанием Гор-над-Чета, давнем и верном союзнике ОЗ, волшебников жгли на кострах и топили с камнем на шее. По словам Вишни, его самого чуть не сожгли просто потому, что он — озиат. ОЗ удалось вернуть себе власть над городом, но надолго ли? Церруканский амир выдает за принца-победителя свою дочь. Что это: мудрый ход, пакт о ненападении или попытка подмять под себя Гор-над-Чета дипломатическим способом?

Кай не слишком хорошо разбирался в политике, это была вотчина Мастера. Но даже неопытный юнец, имея факты, мог сложить два и два и сделать вывод: Потерянные Земли были подобны городу, стоящему на склоне спящего, но отнюдь не потухшего вулкана. А Кай знал по крайней мере одно существо, которое с удовольствием поможет стихии проснуться. Мастер Ар в данный момент как раз был поглощен таинственным и явно темным делом в сердце Потерянных Земель.

Заключенный вздохнул. Чем бы сейчас ни был занят его повелитель, Кай не мог ни узнать о планах мага, ни повлиять на них, пока он сидит здесь, взаперти. А через несколько дней, возможно, мировая политическая ситуация и даже сам Мастер Ар вовсе перестанут волновать его, причем — навечно.

Энергичные движения прогнали холод из членов узника. Он повалился на спину, закинув руки за голову, слыша в ночной тишине только шум крови в ушах. Какова бы ни была миссия Мастера, его собственная пока далека от успеха. Через одиннадцать дней, нет, уже десять, ему предстоит по-настоящему доказать, что он на что-то способен. Одна ошибка, одно неверное движение может стоить ему жизни. Кай был уверен, что сделает все, чтобы не совершить ее, но если это все же случится… Одна мысль о возможности поражения наполнила его подступающей к горлу тошнотой. Он чувствовал каждый мельчайший элемент узора, раскинувшего крылья на спине так, будто его уложили на раскаленный металл. «Нет! Я нужен господину, я не могу позволить себе умереть!» — гладиатор прогнал мысль о поражении в самый дальний уголок сознания, и постепенно боль отступила, оставив только горькое послевкусие.

«О, если бы я был свободен! Не от этих оков и запертых дверей, а по-настоящему свободен! — От кощунственной дерзости этой мысли у Кая захватило дух. — Если позволить себе мечтать, если представить, что Мастер Ар сгинул, исчез с лица земли, рассыпался в прах. Что бы я сделал тогда? О, я бы сегодня же бежал из проклятой школы и прихватил Токе с собой. Может быть, мальчишка из благодарности позволил бы мне сопровождать его обратно, в родные горы… И может быть, я даже смог бы поселиться в его деревне — ведь родители Токе были бы благодарны мне за спасение сына. Я всегда бы прокормил себя охотой… И кто знает, возможно, там, среди людей, я встретил бы девушку, похожую на Юлию Доротею, девушку, которой я не был бы противен, несмотря на уродство…

Но нет! Я знаю Токе: горец никогда бы не вернулся домой, не отомстив за смерть Майкен. И стал бы Токе вообще разговаривать со мной, получи он ответы на свои вопросы, узнай правду?

— Прости меня, друг, я был под чарами злого волшебника. Теперь заклятие снято, и я могу быть человеком… Что? Твоя девушка? Она была просто случайной жертвой. Ты знаешь, без них никак нельзя… — Кай горько усмехнулся в темноту. — Даже если бы Токе поверил и простил меня, то односельчане горца… Не прогнали бы они кольями чужеземного урода, как пустынного демона, за край деревни?»

Этой ночью слуга волшебника понял одну вещь, и это понимание наполнило его такой печалью, что он пожалел о том, что не мог плакать. Свобода от Мастера Ара не освобождала его от самого себя, не стирала, словно прибой с песка, того, что он сделал. Будь Кай сейчас свободен, он бы остался там, где он и был: запертый в школе Скавра. В единственном месте, где его принимали за своего и называли братом. В месте, где были люди, для которых он значил что-то и которые значили что-то для него: Аркон, Бекмес, Элиас, Тигровая Лилия, Вишня… И Токе, конечно, Токе… Перед глазами Кая снова стоял тот знак, который начертала в воздухе рука умирающей Майкен; знак, мерцающий, как одному ему видимая радуга, — руна Разделенного Пути. В этот момент к нему пришло знание: этот путь выведет его на арену Минеры с такой же неизбежностью, как приказ Мастера. И заставит поднять деревянный меч…

ГЛАВА 10, в которой Токе приглашают на танец

Оставшиеся до Больших Игр дни казались Токе одинаковыми круглыми бусинами, быстро катившимися одна за другой и нанизывавшимися на нитку вчера-сегодня-завтра. Каждый день был ограничен четырехугольником выбеленных стен с клочком неба над ним, маленьким и тоже четырехугольным. Небо медленно меняло цвет с ракушечно-розового на рассвете, когда новобранец вскакивал с койки, на яростную синеву к полудню. К тому моменту, когда обливавшиеся потом ветераны начинали свой танец под ритм барабанов, оно выцветало до белизны. К вечеру белизна все больше и больше наливалась лиловым, подобно свежим синякам на теле Токе. Наконец, лиловость вспухала глубокой бархатной чернотой с мигающими сквозь дымку алмазами звезд. В отпущенном Токе четырехугольнике помещались только рука Ловца с застывшем в полете петлей Аркама и Волосы Вероники, вечно ускользающей от своего преследователя. Их появление над головами гладиаторов означало, что скоро в казармах зажгут светильники, над плацем разнесется запах тушащихся бобов, и усталые люди соберутся в столовой за усыпляюще обильным, но однообразным ужином.

Мерцающие пряди Волос Вероники все так же загадочно подмигивали Токе, когда он, едва передвигая гудящие ноги, плелся из обшей залы в свою каморку. Он засыпал, как только его голова касалась подушки, вздрагивая во сне всем своим измученным телом, как больное животное. И просыпался среди ночи от жуткого, но тут же ускользающего из памяти кошмара — в глухой темноте, с ясным ощущением пустоты на соседней койке, не заполненной теплом Каева тела и его сонным дыханием. Эта пустота физически давила Токе как будто Кая уже не было среди них, среди живых… Как будто он никогда не вернется, чтобы занять пустующее место. Внутри парня что-то обрывалось, и он лежал остаток ночи без сна, размышляя о той участи, которая ожидала товарища и его самого.

Скавр объявил гладиаторам о своем решении на следующее утро после кровавого инцидента с Буюком. Токе не знал, повлияло ли признание Тача на выбор наказания для Слепого, но поединок с деревянным мечом против стального казался ему немногим лучше перспективы быть отданным в руки жрецов Туота. К этому времени о событиях в ничем ранее не примечательном казарменном сортире теперь знали все заинтересованные стороны, то есть Аркон, Бекмес, Лилия и Вишня, если он, конечно, хоть что-то понял из того запинающегося церруканского, на котором откровенно рассказал обо всем Элиас.

Впрочем, беспокойство о будущем Кая у всех, за исключением, может быть, Токе, очень скоро отошло на задний план. Объявив приговор Слепому, Скавр зачитал список гладиаторов, выставленных на следующие Игры в Минере. Оказалось, что все новобранцы из отряда Яры были записаны на групповую схватку, на жаргоне ветеранов звавшуюся мясорубкой. Новость стала неожиданностью только для новичков. Бывалые бойцы знали, что Большие Игры в честь помолвки принцессы Сеншук, несомненно, будут необычайно зрелищными, а значит, особенно кровавыми: развешанные в городе афиши давно рекламировали «смертельные поединки 200 гладиаторских пар с участием самого Фламмы», и — мелким шрифтом внизу — «групповое сражение между гладиаторами Танцующей школы и школы Ягуара».

Услышав свое имя в Скавровом списке, Токе, как ни странно, ощутил что-то вроде облегчения: все-таки в мире есть справедливость, и ему суждено разделить путь Кая. Если через дюжину дней спаситель Элиаса окажется в Минере, то там будет и он, Токе. Его перемирие с собственной совестью, к несчастью, длилось недолго: до тех пор, пока не прозвучало имя, завершающее список участников мясорубки:

— Слепой.

Думая, что ослышался, Токе переглянулся с Арконом, но на лице того был написан тот же вопрос, что вертелся на языке у него самого. Не может быть! Кай же уже выставлен на поединок, причем с учебным оружием против острого! Словно прочитав их мысли, Скавр продолжал:

— Если Слепой поспешит и покинет арену через Ворота Смерти до мясорубки, его место займет… — мясник помедлил, водя пальцем по листу пергамента. — Философ.

Тут Токе не выдержал:

— Позволь слово, сейджин!

Скавр вскинул глаза от списка, ища источник неожиданного беспокойства. Яра устремился к Горцу, доставая из-за пояса плеть, но Скавр жестом остановил его:

— Позволяю.

— Слепой… Это ведь смертный приговор… Неравный поединок, а потом мясорубка — такого никто не…

— Кого ты защищаешь, Горец? Убийцу?! — раздраженно прервал его Скавр. — Я обещал, что победа вернет Слепому право называться гладиатором. Он вернется в свою семью и вместе с ней выйдет на бой. Или ты хочешь для него особого обращения?

Токе открыл было рот, чтобы возразить, но сильный толчок в бок от стоящего по его левую руку Сынка лишил его нужного для продолжения речи воздуха. Многие гладиаторы, не знавшие истинной причины Каевой выходки, не разделяли желания Горца выступить на защиту нарушителя кодекса и убийцы. Момент был упущен; место Скавра перед строем занял Яра, знакомя новичков с особенностями группового боя.

Чем дальше Токе прислушивался к словам доктора, тем больше росла в нем уверенность, что мясник решил расправиться с Каем наверняка. Если то, что рассказывал о мясорубке Яра, не преувеличение, то вряд ли у самого Токе были большие шансы на выживание. А ведь он, в отличие от Слепого, выйдет на арену свежим, не измотанным предыдущей схваткой и, возможно, страдающим от ран.

Опасность мясорубки заключалась в том, что, если в обычном парном поединке гладиатор сходился только с одним противником, то в групповой схватке он мог быть атакован двумя и более врагами, по очереди или одновременно. Бой длился до полной победы одной из сторон. Это значило, что воины противника должны быть полностью уничтожены или сдаться. В жестокости общей свалки правила гладиаторской чести зачастую бывали забыты, и арбитры, не всегда успевавшие следить за быстрым развитием событий, смотрели на это сквозь пальцы. Теперь Токе стало понятно, почему Скавр послал в мясорубку одних новобранцев: тех, кто знал, каким концом держать меч, но в кого еще не успели много вложить. Погибнет такой — невелика потеря, на невольничьем рынке всегда найдется замена. Выживет, значит, достоин статуса ветерана и затрат на дальнейшее обучение.

В оставшиеся до Игр дни Яра неутомимо гонял свой отряд по плацу, стараясь, насколько это возможно, приблизить их упражнения к условиям Минеры, которую большинство новобранцев никогда в глаза не видели. Чтобы развить реакцию, выносливость и способность отражать многочисленные атаки, доктор заставлял своих бойцов снова и снова проходить «мельницу» — что-то вроде полосы препятствий, где от гладиатора требовалось пересечь учебный двор, преодолевая сопротивление расставленных в трех шагах друг от друга противников. Другой забавой из арсенала Яры была «атака гайенов», когда сразу пять-шесть гладиаторов набрасывались на одного брата одновременно, стараясь сбить его наземь. Вытряхивая из волос и ушей песок каждый раз после этого аттракциона, Токе горячо надеялся, что ему никогда не придется оказаться в подобной ситуации на арене.

Пару раз за день Яра стравливал гладиаторов стенка на стенку, выдавая отрядам противников повязки контрастного цвета, чтобы новобранцы могли отличить друга от врага в общей свалке. Токе быстро уяснил, что единственно верной тактикой в мясорубке было держать строй и по возможности прикрывать друг другу спину. Он мог многому поучиться у Бекмеса и Аркона, в бытность свою охранными сражавшихся вместе в отряде Урмана, и, как ни странно, у Тача, именно в общих схватках показавшего свою армейскую выучку. Как-то само собой получилось, что и в свирепых потасовках на учебном плацу, и вне их маленькая разношерстная группа, состоящая из Аркона, Бекмеса, Лилии, Тача, Вишни и его самого начала все больше и больше держаться вместе. Аркон первым обратил внимание на то, что это повысило их выживаемость в учебных «мясорубках», и первым назвал друзей «великолепной семеркой». С его легкой руки, название прижилось, быстро сократившись до «семерки», хотя это число и включало отсутствовавшего Кая.

Но именно Токе предложил развить приносящую успех тактику и сознательно сражаться вместе, как боевое звено, — на тренировках и, когда придет время, в Минере. «Семерка» приняла идею с большим энтузиазмом: к этому времени стало уже очевидно, что как воины они неплохо дополняют друг друга; к тому же всегда отрадно знать, что тебя окружают братья (и сестра), на которых можно положиться. Честно говоря, у самого Токе были сомнения относительно надежности двух членов «семерки», но он не спешил делиться своими мыслями с остальными. Больше всего его беспокоил Тач. Несмотря на поддержку товарищей, настроение Элиаса в дни, последовавшие за смертью Буюка, могло характеризоваться как мрачное или очень мрачное. После своей спонтанной исповеди гор-над-четец снова замкнулся в молчании, так что Токе трудно было угадать, что творилось у того на душе. На учебном плацу Элиас справлялся неплохо, но выдержит ли он напряжение настоящего боя, когда жизни товарищей, возможно, будут зависеть от него?

Вторым источником беспокойства Токе был Кай. У «семерки» не было никакой возможности посвятить запертого в карцере товарища в их стратегические планы, более того, он не подозревал о самом существовании маленького союза. Если каким-то чудом Слепой переживет первый поединок, захочет ли он быть частью их затеи? Смогут ли они положиться на того, о ком им по-настоящему ничего не известно, кто уже однажды обманул доверие разделивших с ним воду людей, кто струсил, сдался, бросил оружие… Не в силах больше держать свои сомнения внутри себя, Токе как-то осторожно спросил Аркона:

— Скажи, после рассказанного Дженсом… Ты никогда не задавался вопросом, почему Кай и его господин наврали всем тогда в пустыне, что они — заставцы? Не размышлял о том, кто и откуда они на самом деле, и что за дело у них было посреди Холодных Песков?

— Конечно, задавался и размышлял, — признался Аркон и вдруг, положив Токе руку на плечо, заглянул ему в глаза. — Только знаешь что? У меня от этих размышлений голова разболелась, а спросить самого Кая я не успел. А ты?

— Что я?

— А ты успел?

Горец отвел взгляд.

— Помнишь, что сказал Яра? — продолжил Аркон, не выпуская его плеча. — В его речах есть иногда здравое зерно, хотя его порой трудно выкопать из той кучи дерьма, которую старикан обычно на нас вываливает. Так вот, он однажды сказал: «Ваше прошлое, каким бы оно ни было, не имеет значения. Кем бы вы ни были раньше, воин или раб, аристократ или вор, все вы теперь — равные, братья-гладиаторы. Вы — одна семья». Мы все принесли нашу клятву, Токе. Не давай прошлому преследовать тебя. Не давай тому, что ты не знаешь о Кае, разрушить дружбу, которая выросла из того, что ты о нем знаешь.

— Я думал, что знал! — горько поправил Токе.

Аркон вздохнул:

— Просто подумай над моими словами, ладно? — и выпустил наконец плечо Токе на волю.

Был день грифа, последний накануне Больших Игр. После утренних тренировок гладиаторов отвели в термы, где они провели несколько расслабляющих часов в теплой воде и умелых руках массажистов. По традиции вечером школа давала открытый ужин. За обильным столом к воинам и докторам должны были присоединиться многочисленные гости: местная знать, попечители и спонсоры школы, маклеры и делающие ставки болельщики, женщины, падкие на мускулистые мужские тела. Все они на следующее утро будут на своих местах в Минере, дешевых, на солнцепеке, и дорогих, под тентом. Все они — между фисташками и оранжадом — будут смотреть, как идут на смерть их недавние соседи по столу, и решать, кому из них жить, а кому умирать. Если бы Токе мог отвертеться от участия в ужине, он бы предпочел скоротать вечер в своей каморке: ему казалось, Скавр торопится справить поминки по нему и его еще живым друзьям.

Но зрелище, представшее его взору по возвращении в казармы, заставило Токе широко распахнуть глаза: уж что-что, а меньше всего это напоминало поминки. За время его отсутствия скучный учебный плац преобразился, как по волшебству. Развешанные повсюду разноцветные фонарики бросали веселые блики на длинные столы, сдвинутые буквой П, и ряды пестрых флажков над ними. Наступающую темноту рассеивало пламя высоких чашеобразных светильников, а вечернюю прохладу — расставленные то тут, то там между столами жаровни с краснеющими углями. Убогость казарменных зданий скрывали шлалеры, увитые живыми цветами, и яркие полотняные навесы. Между ними метались длинные черные тени — рабы, спешащие закончить последние приготовления к празднеству.

Накрытые алыми скатертями столы уже ломились от разнообразных яств, источавших немыслимые ароматы, среди которых Токе с радостью опознал полузабытый запах жареного мяса. Рот Токе наполнился слюной, он шумно сглотнул, но, к счастью, в шумной сутолоке на это никто не обратил внимания. Гладиаторы проталкивались к нарядно украшенным столам, быстро заполняя пустые места и шумно приветствуя знакомых среди гостей. Токе с разинутым ртом следовал в кильватере за широкими спинами Аркона и Бекмеса, то и дело спотыкаясь, потому что глаза его, привыкшие к однообразию казарменной жизни, смотрели куда угодно, только не под ноги. Особенно поразил воображение северянина чудом выросший в центре двора фонтан, извергающий из своих мраморных недр неиссякаемые струи воды, таинственно мерцающие в свете фонариков.

Токе плюхнулся на покрытую мягкими подушками скамью между Тигровой Лилией и Арконом, пожирая глазами женщин в ярких струящихся шелках и менее интересных гостей мужского пола, дефилировавших по двору. Некоторых из них он видел раньше: они заходили в школу, чтобы посмотреть на тренировки или перемолвиться с гладиаторами во время их отдыха. Но большинство было ему совершенно незнакомо. Лилия взяла на себя труд представлять наиболее влиятельных из тех, кого она знала. Токе пытался запомнить безостановочно льющуюся в его правое ухо информацию, одновременно связав ее с определенным лицом, прической или отсутствием таковой, но ему это плохо удавалось: он едва разбирал слова Лилии за рокотом голосов вокруг и звуками начавшего играть оркестра. Кроме того, какое значение имели имена и титулы всех этих людей, которых Токе видел первый и, с учетом завтрашнего события, возможно, последний раз в жизни?

Между тем места за столами заполнились, и все притихли: Скавр открыл вечер торжественной речью. Пока мясник расписывал чудеса мужества, которые завтра продемонстрируют его гладиаторы в Минере, Токе поймал себя на том, что он снова и снова обшаривает взглядом ряды сидящих в поисках снежно-белой макушки. Какая глупость! Он же знает, что Кай лишен всех привилегий и сейчас сидит в темном карцере, а на ужин ему, в лучшем случае, достанутся объедки. При этой мысли аппетит у парня совершенно пропал, и, хотя Лилия заботливо положила самые сочные куски мяса на его тарелку, он к ним так и не притронулся. Товарищи Горца, напротив, уплетали так, что за ушами трещало, а Бекмес к тому же частенько прикладывался к стоящему на столе вину — на этот раз не разведенному водой, а настоящему, темно-рубиновому и крепкому. Токе хотел было последовать примеру охранного, но воспоминание о том единственном случае, когда он был пьян, точнее — по наущению Кая разыгрывал пьяного, наполнило его такой горечью, что она отравила бы вкус самого лучшего вина.

— Почему ты ничего не ешь? — Обеспокоенные зеленые глазищи Лилии неожиданно оказались так близко от лица Токе, что он не мог притвориться, что не расслышал вопрос.

— Э-э… У меня что-то нет аппетита.

— Да у тебя жар! — Лилия скорчила смешную мину и, дотронувшись до его лба, отдернула руку, наигранно тряся кистью. — Смотри, тут же твоя любимая баранина!

— Спасибо, мне правда не хочется, — пробормотал Токе, хмуро глядя в сторону.

Лилия вздохнула, и лицо ее стало серьезным.

— Не знаю, заметил ли ты, но за этим столом присутствует еще одна персона, страдающая отсутствием аппетита. — На его вопросительный взгляд, Лилия тряхнула головой куда-то влево. Проследив взглядом в направлении ее движения, Токе увидел мрачно сидевшего над полной тарелкой Элиаса, отсутствующими глазами уставившегося в пламя фонарика на столе перед ним. — Да, это Тач. Поневоле напрашивается вывод: или вы двое подхватили какую-то странную болезнь, или… Ты думаешь о нем, верно?

— О ком? О Таче? — попробовал изобразить невинность Токе.

Глаза Лилии сердито блеснули:

— Не старайся выглядеть глупее, чем ты есть! Конечно, о Слепом! — Горец упрямо нахмурился — чего девчонка лезет не в свое дело! Но Лилия продолжала гнуть свое. — Это же глупо! Вы оба ведете себя как мальчишки, хоть Тач и старше меня! В том, что случилось со Слепым, нет вашей вины! Он сам сделал свой выбор, никто его за руку не тянул; он знал, чем рискует. То, что вы сегодня останетесь голодными, не прибавит вам завтра силы и товарища не спасет!

— Ты не понимаешь! — сердито буркнул Токе, все еще глядя в сторону.

— Ну да, конечно, где мне понять! — Голос Лилии был исполнен сарказма. — Может, будешь добр, объяснишь мне, такой непонятливой?

На этот раз он не выдержал:

— Да не могу я тут… нажираться, когда Кай… сидит в каталажке, а завтра, быть может, будет убит на потеху вот этим вот, — он дернул подбородком в сторону стола в противоположном крыле буквы П. Смеющиеся, раскрасневшиеся от выпитого и съеденного лица гостей казались Токе теперь отвратительными. — Ты только глянь на эти морды! Наживаются на нашей крови…

— Зачем же ты так! Вот эта мордашка очень даже ничего, — махнула Лилия в сторону смазливого юнца с густыми смоляными кудрями, сидевшего неподалеку от Скавра.

— Ну знаешь!.. — возмутился Токе, хватая ртом воздух в поисках слов.

Улыбка исчезла из глаз девушки, и ее маленькая ладонь с мозолями от рукояти меча внезапно накрыла его собственную:

— Ах, Горец… Неужели ты так мало веришь в своего друга? Он уже стал легендой школы, еще не выйдя на арену. Вот увидишь, завтра он еще всех удивит! На твоем месте я бы больше беспокоилась о собственной шкуре.

— Что ты имеешь в виду? — встрепенулся задетый за живое Токе, пробуя незаметно высвободить свои пальцы из пожатия.

— Только то, что завтра нам всем придется одинаково туго, многие уже никогда сюда не вернутся. Так почему бы не расслабиться и наслаждаться жизнью, пока это возможно?

Лилия склонила голову набок, прислушиваясь к звукам легкой быстрой музыки, летящим к ночному небу, почти невидимому за цветными светляками фонариков. У фонтана в центре двора уже сходились и расходились две цепочки танцоров, подпрыгивая, прихлопывая и то и дело меняясь партнерами.

— Я хочу танцевать, — решительно заявила девушка и, отпустив наконец руку Токе, рванула тесемку, удерживавшую ее огненные кудри на затылке. Тяжелые блестящие пряди мгновенно рассыпались по стройной спине и плечам, и у парня перехватило дыхание: знакомая сестра по оружию с немного мальчишескими ухватками внезапно исчезла. Рядом с ним сидела прекрасная незнакомка, несмотря на серую форму новобранца, затмившая всех сегодняшних разряженных дам. Ее бледные щеки разрумянились, на губах играла загадочная улыбка, зеленые кошачьи глаза были темны и глубоки, как море. Ну, Токе никогда не видел море, но оно наверняка должно выглядеть именно так.

Незнакомка протянула руку с тонкими изящными пальцами, которую не портило даже клеймо, и легко коснулась его подбородка. Парень захлопнул глупо разинутый рот и судорожно сглотнул. Не успел Токе выдавить из себя ни звука, как Лилия, смеясь, уже тянула его из-за стола:

— Пойдем! У тебя будет шанс отдавить мне ноги.

— Но… я совсем не умею танцевать! — отчаянно возопил он, оглядываясь в поисках помощи на товарищей.

Все они, однако, казались занятыми своим делом и не обращали на Токе никакого внимания. Аркон пытался остановить Бекмеса, на нетвердых ногах норовившего завладеть полным еще кувшином вина со стола соседей. Вишня усердно наполнял кубок элегантной, но уже изрядно косившей дамы в лиловом, чью выпуклую заднюю часть он непринужденно придерживал свободной рукой. Тач, казалось, ничего этого не видел, погруженный в молчаливое созерцание собственной нетронутой тарелки, как будто это могло заставить исчезнуть остывшее рагу.

В следующее мгновение Токе был уже в самой гуще танцующих. Незнакомая зажигательная мелодия подхватила и понесла его на своих волнах. Лилия крепко сжимала его руку, и парень, как мог, старался повторять ее движения, поминутно натыкаясь на танцующих справа и слева, заставляя их смеяться над его неуклюжестью. Лилия тоже смеялась, но в ее смехе не было издевки; ее ровные зубы влажно блестели розоватым оттенком только что вынутого из воды речного жемчуга. Заметив капли пота, выступившие у Токе на лбу, Лилия истолковала это по-своему:

— Ничего, у тебя уже получается! — прокричала она, склонившись к его уху, чтобы перекрыть громкую музыку. — Не думай о том, правильно ли ты двигаешься. Просто слушай музыку, почувствуй ритм. Освободи свое тело!

И она понеслась вокруг него в танце. Рыжие кудри плясали по ее плечам в такт легким, непринужденным движениям. Смеющийся взгляд не отпускал глаз Токе, который, пытаясь следовать совету, думал о том, как ему повезло, что не пришлось танцевать предыдущий танец: обнимать тонкую талию партнерши, чувствовать, как ее тугие локоны щекочут плечо, кружить ее в воздухе, крепко-крепко прижимая к груди… Токе поймал в себе тень сожаления о том, что они встали из-за стола слишком поздно… Нет, это невозможно! Лилия выбрала Кая, с самого первого дня! Даже после того, как его посадили под замок, она резко отклоняла все недвусмысленные предложения, которыми засыпали ее братья-гладиаторы, уже считавшие Слепого мертвецом. Взгляд Лилии смущал Токе, и каждое па танца, заставлявшее теснее сходиться с ней и на мгновение ощущать волнующие изгибы ее тела, усиливало его замешательство. Он знал, что не забыл Майкен, что будет вечно верен ей… Но почему же тогда он не мог отвести глаз от этой пламенеющей красоты?

Краем глаза парень замечал, какими жадными взглядами провожали Лилию окружающие мужчины. Не укрылось от него и то, что произведенный фурор доставлял девушке видимое удовольствие. Вероятно, Токе должен был чувствовать себя счастливым, потому что Лилия сжимала именно его руку. Но вместо этого в его груди закипала злость — на Лилию, на самого себя и… на Кая. И когда девушка выпустила его ладонь, чтобы, следуя очередной фигуре танца, занять место в противоположной цепочке, Токе, ни слова не говоря, развернулся и начал пробираться к своему столу. Неудивительно, что его место в ряду танцующих тут же было занято.

За время его отсутствия ситуация за столом в корне изменилась. Утолившие первый голод гладиаторы перемешались с гостями, многие присоединились к танцующим. Аркон с Бекмесом куда-то запропастились, отсутствовал и Вишня с его лиловой дамой. Из всей семерки на месте обнаружился только Тач, сидевший с той же похоронной миной и в той же позе, в какой они с Лилией оставили его. Токе не нашел ничего лучше, как швырнуть себя на скамью рядом с Его Мрачностью:

— Где все? — вопросил он, не особенно рассчитывая получить ответ.

Когда Тач заговорил, обращаясь к своему рагу Горец не сразу понял, что гор-над-четец говорит с ним.

— Аркон повел Бекмеса проблеваться — он был совсем зеленый. Вишня увлек свою даму на верхнюю галерею. Надеюсь, озиат сейчас счастлив. А она красивая!

— Лиловая дама? — удивленно спросил Токе, не разглядевший в пассии озиата ничего особенного, кроме необъятного зада.

— Лилия, конечно, — терпеливо, как ребенку, пояснил Тач, наконец взглянув на соседа по столу.

Токе смущенно пожал плечами и поспешил сменить тему:

— Ты недорассказал мне свою историю. Ну, про девушку с апельсинами.

— Амарилл? — Взгляд Тача снова затуманился и обратился в пространство куда-то над плечом собеседника.

— Амарилл? Это ее имя? Значит, тебе удалось выяснить, как ее зовут? — подбодрил Токе товарища.

— Удалось. Ты действительно хочешь услышать, что было дальше? Не думаю, что сейчас подходящее время. Эта история не развлечет тебя, а только опечалит.

— Ничего. С меня на сегодня развлечений хватит, — поспешил заверить он Элиаса, с трудом отводя глаза от огненных всполохов в гуще танцующих: теперь Лилию вел в паре какой-то длинный хлыщ. — К тому же, может, другой возможности уже и не представится…

— Хорошо, — вздохнул Тач. И, чуть помедлив, начал свой рассказ: — Я нашел Амарилл, девушку с апельсинами. Оказалось, она живет в доме одной знатной семьи, назовем их, к примеру, э-э… С'Вана. Я сразу понял, что мне было бы лучше забыть дорогу к их вилле и никогда не возвращаться. Сам посуди, что может быть общего у девушки по имени Амарилл с таким, как я, — девятым отпрыском дубильщика из Вонючего переулка?

— Элиас и Амарилл, Амарилл и Элиас, — попробовал Токе сочетание на звук. — По-моему, звучит очень даже ничего!

— Да, благородное имя — единственное, что оставил мне в наследство отец. Помню, как смеялись надо мной из-за этого в детстве: щенок дубильщика с именем дожа! Как бы то ни было, я вернулся к дому С'Вана, и вернулся снова, и еще раз, пока не увидел Амарилл с той же корзинкой в руке, следующую за богато одетой молодой женщиной.

Токе слушал рассказ Тача с серьезной миной, кивая в нужных местах, но мысли его были с Элиасом только наполовину. Он не мог отвести глаз от Лилии, смеющейся, закидывая голову и встряхивая своей пламенеющей гривой, окруженной десятком мужчин в золоте и ярких плащах.

— Я следовал за Амарилл, как тень, — донесся до парня, как будто издалека, тихий голос Тача, — никогда не заговаривая, не подходя близко. У меня просто не хватало на это духу. Да и что я ей мог предложить? Отцовская дубильня давно уже была поделена между старшими братьями. Несколько раз мы «случайно» встречались на улице. Амарилл узнавала меня в толпе, улыбалась своей волшебной улыбкой и… проходила мимо. Но долго так не могло продолжаться: мои мысли были только о девушке с апельсинами. Со временем я узнал о ней все, что можно было вызнать у кухарок, кучера, истопника и прочих слуг семьи С'Вана. Девушка из древнего, но обедневшего рода была служанкой-наперсницей молодой госпожи и невестой на выданье, только вот жениха пока не находилось: никто из молодых дожей не был заинтересован в браке с бесприданницей. И тогда я совершил самую большую глупость в моей жизни: я записался в армию.

Неожиданное высказывание Тача заставило Токе оторвать взгляд от развевающихся кудрей Лилии, кружащейся в паре с округлым, но удивительно подвижным типчиком, которого нещадно хлопала по груди золотая цепь, взлетавшая вверх при каждом прыжке танцоров. Горец встретился с внимательными печальными глазами Элиаса, и краска бросилась ему в лицо: без сомнения, гор-над-четец заметил, где было внимание его слушателя.

— Почему… почему же это было глупостью? — поспешил продемонстрировать интерес Токе, стараясь загладить неловкость момента.

— Да, почему? — вопросил Тач то ли воздух, то ли проносящихся мимо стола в хороводе танцоров, которые все равно ничего не могли расслышать. Он подхватил стоящий неподалеку кубок Аркона и залпом осушил его. — В Гор-над-Чета для голытьбы, вроде меня, стать солдатом — единственная возможность выбиться в люди, а если повезет — даже сделать карьеру. Требования к рекрутам ставят немалые, зато и платят за службу хорошо. Вот я и подумал… — Тач пошарил взглядом по столу, и собеседник, угадав, что он ищет, поспешил наполнить кубок новой порцией вина.

— Звучит как неплохой план. Так что же случилось? — Токе думал, что он уже знает ответ, но оказалось, что он ошибался.

— Случилось… — Элиас глотнул из кубка, поморщился, будто вино было горьким на вкус, и отставил его на стол. — Случилось то, что, когда три месяца спустя в первой увольнительной я осмелился подойти к Амарилл — в новенькой с иголочки форме, обритый под шлем — оказалось, что я разговариваю с чужой невестой. Случилось то, что скоро началась война, в которой я не хотел воевать. Но мой контракт истекал еще через пять лет, и мне пришлось убивать — ведь я присягал. Случилось то, что в одной схватке я снял копьем всадника в броне. А когда после боя стаскивал с мертвеца доспехи, узнал, подняв забрало, лицо младшего С'Вана — мужа Амарилл. Случилось… Да, после этого много еще случилось…

Тач замолчал. У губ его легла горькая складка. Токе поежился, как от холода, не зная, что и как сказать. Молчание тяжело повисло между ними, и звуки громкой веселой музыки не могли заполнить его. Горец осторожно протянул руку и коснулся плеча Элиаса:

— Я понимаю, ты пережил… кошмар. Но ведь теперь все кончилось! — Из-за неожиданной паузы в музыке слова прозвучали неуместно громко, и он поспешил понизить голос: — Разве ты никогда не думал о том, чтобы снова стать свободным, вернуться домой, найти Амарилл… Рассказать ей о том, что ты чувствуешь…

— Ты ошибаешься. Ничего не кончилось. — Голос Тача звучал странно, надтреснуто. — Но кончится. Завтра.

— О чем это ты? — забеспокоился Токе, но грянувший с новой силой оркестр заглушил его слова. Он склонился поближе к Элиасу, намереваясь повторить вопрос.

Но в этот момент на скамью между ними втиснулся неизвестно откуда возникший Вишня. Он где-то потерял лиловую даму, зато приобрел лиловый фингал, украсивший его левую скулу под уже заплывшим глазом.

— Где это тебя так угораздило? — спросили Токе и Тач в унисон, забыв, что Вишня вряд ли сможет не то что ответить — понять вопрос. Однако озиат все понял и, ухмыльнувшись, изобразил в воздухе женскую фигуру, а потом слегка хлопнул себя по щеке, тут же скривившись от боли.

— Это она? Лиловая дама тебя так приласкала? — изумился Горец, не ожидавший столь решительных действий от особы благородных кровей.

— Аха, — расплылся Вишня в улыбке. И тут же нахмурился, старательно выговорив: — С…ка.

— За что она тебя? — меланхолично спросил Тач.

— А это ты у нас должен спросить! — Раздавшийся над их головами гогот шел из глоток Аркона и Бекмеса. Последний, очевидно, несколько протрезвел, потому как довольно твердо держался на ногах, хотя и опираясь на друга.

— С…ка! — так же отчетливо повторил Вишня, указывая на ухмыляющуюся парочку.

— Ки! — наставительно поправил Бекмес и добавил, удивленно почесывая в затылке: — И где это он матюков церруканских нахватался?

— Учитель хороший был! — хохотнул Аркон, хлопая друга по плечу. В перерывах между приступами смеха он пояснил: — Озиат, считай, сам напросился. Он хотел знать, как по-церрукански сказать даме комплимент. Ха-ха! Комплимент! Ну, мы с Бекмесом, конечно, помогли парню в нужде, подсказали пару теплых слов… Вишня, а Вишня! Скажи ребятам, что за комплимент ты у нас выучил!

Парень серьезно кивнул и медленно произнес, как прилежный ученик:

— У тибья бальшая жопа. Я хачу тибья.

Давно уже Токе так не смеялся. Он бы, наверное, свалился под стол, если бы в последний момент не удержался за Тача, на лице которого в первый раз за вечер — да нет, пожалуй, за все время, что Токе знал его, — возникла кривоватая улыбка.

— Так ты что, — захлебываясь от смеха, выдавил Горец, — решил опробовать комплимент на лиловой даме?

Вишня, поморщившись, кивнул, чем вызвал у друзей новый приступ хохота. В самый разгар веселья у стола новобранцев внезапно появилась Лилия. Она пронеслась через толпу празднующих, как буря, и рухнула на скамью рядом с Токе. Лицо девушки было настолько мрачно, что общий гогот пошел на убыль, пока совсем не стих.

— Что случилось, Лилия? — обеспокоенно спросил Аркон.

— Съела что-нибудь? Или аристократические ноги отдавили любимую мозоль? — съехидничал Горец.

— Хуже! — рявкнула Лилия, яростно мотнув головой. Злость душила ее, зеленые глаза сверкали. Токе не мог отвести от нее восхищенного взгляда: в праведном гневе гладиатрикс была прекрасна.

Друзьям не пришлось долго уговаривать, прежде чем девушка, чуть задыхаясь, выложила содержание разговора, в котором она только что участвовала, и который был причиной ее бурных эмоций. Очередной партнер по танцу («Кругленький с цепью», — предположил Токе) увлек Лилию к столу Скавра, чтобы подзаправиться вином. Невольно они оказались в центре интереснейшей дискуссии, темой которой был… Слепой.

— И тут я слышу, эта носатая с безвкусными серьгами — такая дешевка, сразу видно, что рубины фальшивые, — спрашивает: «А где же твое чудовище, дорогой Скавр, то, что растерзало гладиатора прямо на учебном плацу? — Лилия говорила писклявым голосом, подражая собеседнице Скавра. Очевидно, в ней пропадала великая актриса. — Мы слышали, этот полутролль будет сражаться завтра деревянным мечом против острого?»

И тут вся эта пижонская компания загомонила, глазки засверкали: «Где он, Скавр? Где ты прячешь это чудовище?» — «Правда ли, что он слепой?» — «Правда ли, что он так безобразен, что при одном его виде женщины падают в обморок?» — «Он действительно наполовину тролль?» — «Это верно, что он еще безбородый мальчишка?» — «Стоит ли на него ставить, Скавр?» — и прочая подобная чушь, которую у меня повторять язык не повернется. Тут Скавр открывает рот. Ну, думаю, сейчас он им скажет! И что я слышу! — В бессильной ярости Лилия грохнула кулаком по столу с такой силой, что кубок Бекмеса перевернулся, и вино пролилось на скатерть, а оттуда — на колени охранного, пятная его тунику красным. Ничего не заметив, девушка продолжала, подражая низкому хриплому голосу Скавра: «Боюсь, господа, вам придется набраться терпения и подождать до завтра. Новобранец, прозванный Слепым, виновен в убийстве, опасен и находится под арестом вплоть до своего выхода на арену, — стоны разочарования. Уговоры. Скавр непреклонен. И тут он выдает: — Надеюсь, чудовище развлечет вас завтра. Могу вас заверить, господа, Слепой отнюдь не слеп и настолько же искусен во владении мечом, насколько безобразен. Не знаю, спала ли его мамаша с горным троллем, но одно несомненно: этот „безбородый мальчишка“ обладает силой и яростью дикого зверя и такой же жаждой убивать. Да, он выйдет завтра на арену с деревянным мечом, но на месте его противника я бы опасался за свою жизнь. Это кровожадное животное способно растерзать любого голыми руками…»

Ну, тут уже я не выдержала! Говорю: «Если кто тут и кровожадный, то это ты, сейджин, и собравшееся благородное общество! Кому как не тебе знать, что Слепой убил Буюка в честном поединке, защищая честь товарища, жизнь которого он только что спас! Ты назвал Слепого зверем, но в этом сравнении больше чести, чем бесчестья. Звери не убивают ради удовольствия, подобно здесь сидящим! И никакой он не тролль! Он человек, такой же, как вы, только гораздо лучше!» После моей тирады молчание за столом Скавра воцарилось гробовое. Только Асад — это тот, с которым я танцевала, — осмелился спросить: «Ты, наверное, хорошо знаешь чудовище, дорогуша?» Представляете, так и сказал: «Дорогуша»! Я повернулась и, глядя прямо в его гнусную рожу, заявила: «Да, хорошо. Я — его женщина». Видели бы вы лицо Асада! Да и остальных! Клянусь, носатая стерва грохнулась в обморок!

— Подумай, сколько богатых покровителей ты сегодня потеряла, — усмехнулся Токе, который все еще злился на Лилию, хотя и не мог не восхищаться ее смелостью.

— Можешь забрать их себе! — отрезала девушка, вызвав взрыв смеха у товарищей.

Парень залился краской до корней волос: он забыл, что они были в Церрукане, и «покровители» могли оказаться так же падки на мальчиков, как и на девочек. Бурча что-то нечленораздельное себе под нос, он принялся яростно терзать ножом лежавшее на его тарелке холодное мясо. Токе не принял участия в горячем обсуждении, вызванном сообщением Лилии. В его голове звучало, повторяясь, эхо одной фразы: «Я — его женщина». Дождавшись, пока продолжающийся вокруг праздник снова разделил собравшуюся было вместе «семерку», парень улучил момент и обратился к Лилии с давно мучившим его вопросом:

— Слушай, Тигровая, ты как-то сказала, что вы со Слепым — земляки, что вы оба из Феерианды. Я тогда подумал, что ты соврала… Ну не делай такие страшные глаза, было дело, грешен. А вот теперь я думаю, что ты, возможно, тогда правду сказала…

— Возможно?! — перебила его Лилия, угрожающе изогнув рыжую бровь.

— Значит, это была правда?

Девушка не удостоила его ответом, только уставилась своими зелеными глазищами, будто говоря: «А что же еще?!»

— Он сам сказал, что из Феерианды, или… ты знала Кая раньше? — осторожно спросил Токе, чувствуя странный холодок под ложечкой. Лилия загадочно улыбнулась и подперла щеку кулаком, предварительно закинув за нее пару виноградин:

— Знала раньше? О, целую вечность! — Удовлетворенная произведенным эффектом, мучительница выплюнула косточки в горсть и томно вздохнула. — Это была любовь с большой буквы и с первого взгляда. К несчастью, мы принадлежали к двум враждующим кланам — ну, там, в Феерианде. Мы решили порвать с прошлым, бежать и тайно сочетаться браком. За мной следили, но я приняла волшебное снадобье, которое погрузило меня в сон, похожий на смерть. Сочтя меня мертвой, мое «тело» поместили в фамильный склеп. Там мой возлюбленный должен был найти меня восставшей ото сна. Но мое письмо было перехвачено. Он явился в склеп слишком рано, пока я еще спала, и, решив, что я покончила с собой, принял яд. Когда я открыла глаза и увидела его прекрасное тело бездыханным, я закололась кинжалом, — Лилия картинно ударила себя в грудь и закатила глаза. — Кстати, ты не подашь мне блюдо с этим… чем-то вкуснющим малиновым?

Токе моргнул и пришел в себя:

— Погоди… Как же это? Вы что… умерли?

— Ясное дело. Все умерли — в этом суть! Нет повести печальнее на свете…

Парень мотнул головой, пытаясь удержать фокус:

— Но если вы умерли… Как же вы могли встретиться здесь?

— Что, не похожа я на мертвую? — подмигнула ему Лилия и продолжила странным завывающим голосом: — Наша любовь бессмертнааа. Мы встретились в новой жизни в новых телааах… Ты что, никогда не слышал о переселении душ? — Под обалделым взглядом Токе девушка потянулась через стол к присмотренному ею блюду.

От ярости у парня перехватило дыхание:

— Ты… ты… Вы — два сапога пара! Ты врешь почти так же профессионально, как Кай!

— Только почти? — Красивые брови Лилии сдвинулись к переносице.

— Тебя выдает только одно…

— Что же? — В голосе девушки впервые засквозила неуверенность.

Эх, как Токе мог бы ее сейчас срезать! Если бы только он мог придумать что-нибудь остроумное… Но в голову, как назло, ничего не приходило, и, наконец, он нехотя пробурчал:

— Пока не нашел, что.

От звонкого хохота Лилии во рту у Токе стало так кисло, что он поспешил засунуть туда ложку каких-то овощей, притаившихся на краю тарелки. Он проглотил их прежде, чем сообразил, что глотает огонь, а его глотка — не дымоход. Из глаз Токе брызнули невольные слезы, он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, но из него не выходило ни звука. Заметив произошедшую с собеседником перемену, Лилия истолковала ее по-своему:

— Ну ладно, прости. В этот раз я, наверное, переборщила. По правде, я понятия не имею, откуда родом Кай. Да и какая разница? Ну не принимай так близко к сердцу. Я же не со зла, это была всего лишь шутка.

Щеки Токе были мокры от слез; задыхаясь, трясущимися руками он шарил по столу в поисках кувшина с водой. Лилия накрыла его руки своими:

— Понимаешь, я и Слепой… Мне казалось, я так хорошо все придумала тогда, в первый вечер. И все сработало, даже слишком хорошо сработало… — Лилия покачала головой. — Я хочу, чтобы ты знал: между нами заключен…

В этот момент глоток воздуха чудом просочился в горящее горло Токе, он дико раскашлялся прямо в лицо Лилии, от неожиданности выпустившей его руки. Парень судорожно припал к нашедшемуся, наконец, сосуду с водой, заливая пожар во рту и в желудке. Когда он оторвался от кувшина и протер слезящиеся глаза, девушка была уже далеко, только мелькнули за спинами танцующих огненные кудри.

— Ну, ты и попал, брат, — донесся до Токе голос Тача. Неужели этот тихоня все слышал в таком-то шуме?

— Пожалуй, хватит с меня на сегодня праздничка, — буркнул Горец и поплелся в казарму. Против всех ожиданий, впервые за долгое время он спал глубоким сном, без пробуждения до самого утра.

ГЛАВА 11, в которой Кай пробует подвизаться в качестве пророка

Солнце стояло высоко, когда ворота школы распахнулись перед Горцем и остальными новобранцами Яры. Бои в Минере шли с раннего утра, но прохлада первых светлых часов была отдана бестиариям — гладиаторам, сражавшимся с хищниками. На дневной жаре звери становились вялыми и теряли свою свирепость. Люди же выносили все. Токе и его товарищи должны были выйти на арену после полуденной паузы, приходившейся на самые жаркие часы.

Новобранцев выводили за ворота по одному и усаживали в ожидавшие снаружи открытые повозки. На случай возможного побега их руки и ноги сковали кандалами, которые надсмотрщики прикрепляли особым замком к днищу. Вот настала и очередь Токе. Обычно приглушенный высокими стенами уличный шум поначалу оглушил его. По случаю Игр у школы собралась немаленькая толпа, состоящая из тех, кто не мог раскошелиться на место в Минере, и подростков — детям до четырнадцати запрещалось присутствовать на играх. Мальчишки и бедняки спешили воспользоваться единственной возможностью увидеть звезд арены, хотя самой яркой из них, непобедимого Фламмы, здесь не было. Токе слыхал, что фаворит обычно являлся в Минеру только к началу открывающего бои парада.

После однообразия белых стен и серых униформ живописное тряпье зевак показалось новобранцу продолжением вчерашнего праздника. Охрана держала толпу на расстоянии, хотя все хорошо знали, что те, ради кого она собралась, выйдут из ворот позже, без цепей и во всем блеске своей славы. Токе бросили на жесткую скамью, сухо щелкнул замок, фиксируя цепь у лодыжек. Следующий… Следующий… В ушах у него звенело от детского смеха, одобрительных и насмешливых выкриков, громких голосов, обсуждающих достоинства и недостатки товарищей Горца и его самого. Но в следующий момент он позабыл обо всем: в сопровождении стража из распахнутой калитки появился Кай.

Он выглядел более худым и бледным, чем Токе помнил его, но от стройного, жилистого тела исходило такое ощущение силы и сжатой энергии, что парень понял: Слепой был готов к бою не хуже, чем любой из них. Он двигался легко и по-звериному ловко, будто кандалы не сковывали его руки и ноги. Увидев Кая, «семерка» радостно завопила и замахала ему, насколько это позволяла длина цепей. Шумный прием, очевидно, застал новобранца врасплох: он неуверенно улыбнулся и замедлил шаг, узнавая лица товарищей. Державшийся сзади страж, которого, как припомнил Токе, звали Зейд, хотел было подтолкнуть подопечного в спину. Неуловимым движением Кай развернул корпус, одновременно шагая вперед. Рука Зейда нелепо дернулась, не встретив опоры, он потерял равновесие и чуть не упал. Выходка новобранца была встречена дружным хохотом гладиаторов, нашедшим живой отклик у зевак. Рассвирепев, страж выхватил плеть и протянул Кая по спине. Но тот продолжал идти, будто не чувствуя удара. Зейд снова замахнулся, рыча ругательства. Оклик Скавра, как раз появившегося из ворот школы, остановил его. Мясник подозвал воина к себе и повел с ним оживленную беседу, судя по всему ничего хорошего для Зейда не предвещавшую.

Слепой занял последнее свободное место в повозке, где уже расположилась возбужденная воссоединением «семерка» и еще пяток братьев. Токе закусил губу: товарищу предстояло идти в бой почти обнаженным, только широкая полоса кожи прикрывала его тело ниже пояса. Ни шлема, ни наручей, ни поножей, ни боевого рукава… Даже ноги его были босы. Горцу стало стыдно за свои прочные, ладно подогнанные доспехи и шлем; он бы, не раздумывая, отдал их сейчас Каю, а сам пошел в бой голым. Если бы это могло помочь. Если бы это могло погасить всполох рыжих кудрей, загоравшийся под веками каждый раз, когда он закрывал глаза…

— Токе, Аркон… Ребята, а вы как здесь оказались? — Кай обводил сидящих в повозке своими невероятными, не щурившимися на ярком солнце глазами.

— Да вот, решили тебе почетный эскорт составить, — съязвил кто-то из новобранцев, видевших в Слепом выскочку и жестокого психа.

— Вас что… Скавр тоже выставил на Игры? — не поддаваясь на подначку, обратился Кай к Токе.

— Ну да. Всю нашу семью. Мы участвуем в мясорубке, как и ты. — Непонимание на лице товарища заставило сердце Токе болезненно сжаться. — Ты что же… Ничего не знал?

Слепой медленно покачал головой, переводя вопросительный взгляд с одного лица на другое.

— Неужели тебе ничего не сказали?! Какая же Скавр после этого сволочь! — откровенно выразила общее мнение Лилия.

Рядом грязно ругнулся сквозь зубы Бекмес.

— Я не понимаю, — между белых бровей Кая залегла глубокая складка. — Ведь у вас до первых игр было еще два месяца тренировок!

— Все верно. Обычно новобранцев готовят к первому бою не менее трех месяцев, — взял на себя объяснения Аркон. — Но Большие Игры недаром называют Большими. По их случаю в Церрукане вычистили все тюрьмы, чтобы собрать достаточное количество мяса для боев. Чего уж о нас говорить…

— Да, Скавр действительно сволочь. Значит, он выставил вас на мясорубку… Это групповая схватка? — Токе и Аркон одновременно кивнули. — Горец, ты сказал, что я тоже в списке?

Токе снова кивнул. Он не мог смотреть Каю в глаза, как будто в этой несправедливости была его личная вина:

— Если ты не… не выиграешь поединок, тебя заменит Философ. Прости. Ты не должен был так об этом узнать…

— Не тебе просить у меня прощения, Горец. — Голос Кая прозвучал неожиданно мягко. Ободренный, парень рискнул поднять взгляд. К его удивлению, товарищ улыбался. — Скавр, сам того не зная, оказал мне услугу. Ведь мы будем вместе, так?

Токе кивнул, но просиявший Аркон опередил его ответ:

— Верно, мы будем вместе! — Понизив голос, он заговорщицки пояснил. — Ты, Токе, Бекмес, Лилия, Тач, Вишня и я, вся «семерка». Это была идея Горца — держаться друг друга, отличная идея! Вместе мы победим, обязательно победим!

— Мы тренировались… — пояснил Токе, чувствуя, как звучат в его голосе виноватые нотки, но ничего не мог с этим поделать. — У нас хорошо получается, мы подходим друг другу, но… нам не хватало тебя. Участники мясорубки могут сами выбирать вооружение, подумай, что ты возьмешь… Конечно, если ты согласен быть частью нашего плана…

— Значит, «семерка»… — усмехнулся Кай. — Похоже, сидя в обществе крыс, я много пропустил. И какой у нас план?

Пока Аркон с энтузиазмом посвящал Слепого в детали, Токе старался не думать о том, что, возможно, Кая убьют в первом же поединке; что, наверное, Скавр не сказал ему о предстоящей мясорубке, потому что не верил, что новобранец доживет до нее. Токе смотрел, как выходящие из ворот школы ветераны строились в колонну под шумные приветствия публики; как мясник, оседлавший своего жеребца, дал сигнал, и колонна тронулась, заполняя всю узкую улицу. В голове процессии реял штандарт Танцующей школы: серый журавль на алом фоне, воздевший крылья и оторвавшийся от земли в грациозном прыжке. Повозка с новобранцами дернулась, цепи загремели. Гладиаторы начали свой путь к Минере.

Город снова поразил Токе: огромностью зданий, мощеными улицами, людской толчеей. Мальчишки постарше, восторженно гомоня, бежали за колонной; прохожие выкрикивали приветствия и поднимали кулак, желая гладиаторам удачи. Солнце сияло, отражаясь от стальных шлемов воинов и слепя новобранца, уже начавшего преть в своих кожаных доспехах. К счастью, тень высоких домов часто накрывала повозку, и это приносило короткое облегчение. Гладиаторы двигались по богатым кварталам, и до Токе иногда доносилось благоухание роз, невидимых за стенами окружающих виллы садов. Для него этот аромат был ароматом свободы. Он повернул голову, стараясь снова поймать чудесный ветер, — и встретился взглядом с Каем.

Как бы черны и непроницаемы ни были эти глаза, Токе увидел в их глубине ту же решимость, которая наполняла сейчас его собственное сердце. Что бы ни случилось, они будут сражаться на арене не на жизнь, а на смерть; сражаться, чтобы завоевать свободу. Горец знал: если он хорошо покажет себя в сегодняшнем бою, он не только станет ветераном; его запомнят, и это будет первым шагом на пути к свободе. Если же Кай переживет обе схватки, то он шагнет по этому пути гораздо дальше, чем Токе. И как бы ни были малы его шансы, Слепой сделает все, чтобы победить. Повозка повернула, и глаза Кая поймали солнце, вспыхнувшее в них, как в двух черных зеркалах. В этот момент новобранцы увидели Минеру.

Яра, как мог, старался подготовить их к зрелищу Большой Арены, особенно принимая во внимание то, что им предстояло сражаться против гладиаторов школы Ягуара. Эта школа, конкурировавшая с Танцующей за звание лучшей, принадлежала самому амиру, и ее бойцы имели исключительное право тренироваться прямо в Минере, которую они знали как свои пять пальцев. Токе наделся, что рассказы доктора и рисунки на песке помогут сравнять преимущество, которое имел их привычный к Большой Арене противник. Он просто не представлял себе, о чем идет речь.

Амфитеатр, возвышавшийся над всеми городскими зданиями, за исключением только торчащих то тут, то там шпилей зиккуратов, покрывал своей гигантской тенью большую часть широкой улицы, на которую свернула колонна гладиаторов. При виде монументального сооружения новобранцы притихли: некоторые делали знаки, отгоняющие зло; другие тихо молились.

— Какие же боги сотворили такое… такое… — пробормотал побледневший Сынок.

— Боги! — фыркнул церруканец Папаша, длинная, заплетенная в косички борода которого была предметом тайного восхищения Токе. — Рабы, такие же, как ты да я! Дед мой еще эту махину строил. Старый пердун сам рассказывал, до того как сыграл в ящик.

— Не богохульствуй! — прошептал, плюя через плечо, чернокожий Шарм, сжимавший в кулаке амулет на цепочке. — Людям такое не под силу!

— Может, Минера и построена людьми, — рассудительно заключил Белка, — но людьми, исполнявшими волю богов!

Эти слова подавили начавшуюся было дискуссию в зародыше. В благоговейном молчании процессия подошла к воротам Минеры, предназначенным для гладиаторов. Здесь, вблизи от колоссальных белых стен, прорезанных по верху стройными арками, были слышны доносившиеся изнутри звуки музыки и невнятный рокот, в который сливались тысячи людских голосов. Замки, крепящие цепи новобранцев к днищу повозки, отомкнули. Гладиаторов быстро выстроили в колонну по двое и ввели в темный проем. Их путь шел под трибунами через сложную систему коридоров, освещенных масляными лампами, к помещениям, помеченным танцующим журавлем — символом Скавровой школы. Здесь с новобранцев наконец сняли оковы. Но наслаждаться прохладой полутемных залов им долго не пришлось. Охранники уже увлекали несколько растерявшихся новичков дальше, в широкий центральный коридор, где ветераны и незнакомые гладиаторы из других школ выстраивались для торжественного парада, открывавшего второе отделение игр.

Не раздумывая, Токе занял свое привычное место рядом с Тачем. «Нале-во!» Токе уперся носом в затылок Кая, белые волосы которого снова были собраны на макушке, но на этот раз заплетены в косу, болтающуюся между лопаток. Ворота, ведущие на арену, с грохотом распахнулись. Поток яркого света затопил коридор. По команде колонна тронулась вперед, навстречу солнцу и шуму. Под звуки торжественного марша и аплодисментов Горец оказался на арене Минеры.

Зная, что хитами утренней программы были поедание преступников дикими зверями и поединки бестиариев, Токе внутренне подготовил себя к худшему. Он и сам точно не знал, что он ожидал увидеть: залитый кровью песок? Оторванные конечности и выпущенные кишки, скользящие под ногами? Пресыщенных кровью богачей, бросающих на арену обглоданные кости? Только все было не совсем так. Точнее, совсем не так.

Песок под ногами был чистый, ровный и ослепительно-белый. Воздух наполнял аромат благовоний. Торжественная музыка волнами плыла над ареной, поднимаясь к ярко-синему небу. Токе поднял глаза, и обилие ярких красок ослепило его. Золото и пурпур, охра, кармин и индиго… Праздничная публика в десятках, сотнях рядов аплодировала, стоя, — организатору игр в золоченой колеснице, возглавлявшей парад; Фламме и прочим героям арены, имена которых гремели с трибун; Аркону, Лилии, Каю и ему самому, не знающему, как охватить окружающее всего лишь двумя глазами.

Какой-то яркий предмет полетел с верхних рядов и упал под ноги Токе. Это был незнакомый ему крупный, красный цветок стрельчатой формы. Еще несколько цветков упало вниз — некоторые были ловко подхвачены на лету гладиаторами — и вскоре алый благоухающий дождь осыпал их. Лица людей на трибунах слились для новобранца в одно размытое пятно с черной полосой на месте раскрытых в крике ртов. Звуки труб и фанфар доносились, словно через толстый слой ваты. Волнами наплывал жар, отраженный нагревшимся за день песком… Внезапно трибуна с ложей амира, к которой как раз приближалась процессия, покачнулась перед Токе и стала странно клониться вправо. Но тут чья-то сильная рука подхватила его под локоть и удержала от падения:

— Это все солнце, — раздалось над ухом ворчание Тача. — Сами-то, сволочи, поди, под навесом сидят, в тенечке, а мы тут живьем жарься!

Черные мухи, мелькавшие перед глазами Токе, исчезли, зато на щеках появились алые пятна. Стыд жег его хуже солнечных лучей: что, если остальные заметили его слабость? Что, если товарищи подумают, что ноги у него отнялись от страха? Парень осторожно покосился по сторонам и облегченно вздохнул: кажется, никто ничего не видел. На Тача же он мог рассчитывать: из деревянного болвана на учебном плацу можно было выбить больше, чем из гор-над-четца.

— Спасибо, — прошептал Токе, на что Элиас только молча кивнул.

Тут колонна остановилась: гладиаторы были теперь прямо под ложей амира. Зрение Горца прояснилось достаточно, чтобы он мог разглядеть блеск золотой короны в глубине ложи и силуэт ее носителя — тощего, желтушного старца, терявшегося в складках пурпурной мантии. По левую и правую руку амира сидели девушка и юноша, ничем не напоминавшие иссохшие мощи в короне, но не могущие быть не кем иным, как принцессой Анирой и принцем Омерканом. Наследный принц был красив, на взгляд Токе, даже слишком красив — для мужчины. В капризной складке его чувственного рта, в залегших под миндалевидными глазами тенях почудилось Токе что-то отталкивающее и опасное: не так, как опасен оскалившийся ягуар, поднявший лапу в гербе амиров; скорее — как затаившаяся в траве змея.

В паре брат — сестра дикой кошкой, несомненно, была Анира. Та же красота, что отпечаталась в чертах Омеркана, в лице принцессы была одухотворена внутренним огнем, опалявшим сердце каждого, глядевшего на нее. Молва называла Аниру, старшую дочь амира, прекраснейшей женщиной на земле, совершенным творением богов. В этот момент Токе убедился, что слава принцессы не была преувеличенной. Он не мог отвести взгляда от приподнятых к вискам глаз цвета темного янтаря; высоких скул, обтянутых смуглой гладкой кожей; нежного рта без улыбки в совершенном изгибе губ… Длинные волосы Аниры по церруканскому обычаю свободно спадали из-под расшитой жемчугом шапочки: каскад черного шелка доходил до тонкой, охваченной тяжелым серебряным поясом талии.

Взгляд Аниры лениво скользил по двойной колонне гладиаторов, отдающих честь властелину Церрукана:

— Да здравствует Солнцеподобный! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Токе вздрогнул от оглушительного рева трибун, заглушившего конец традиционной фразы. В этот момент ему почудилось, что лучистые глаза Аниры, чуть сузившись, остановились на нем. Парня бросило в жар, он начал было заливаться краской, но тут понял, что предмет внимания принцессы находится чуть левее него. Ну конечно, Кай! Его белоснежная шевелюра выделялась среди прикрытых шлемами макушек гладиаторов, как кукушечье яйцо в гнезде иволги! Пушистые ресницы Аниры дрогнули, она протянула точеную смуглую руку к вазе с фруктами и рассчитанно-томным движением положила в рот спелую вишню. Острые зубы вонзились в нежную мякоть, брызнул темно-красный сок. Не отрывая глаз от Кая, принцесса вынула изо рта гладко обсосанную косточку и, усмехнувшись, бросила ее вниз.

Маленький круглый предмет еще не коснулся песка, а гладиаторы уже маршировали дальше.

— Шикарная баба! — донесся до Токе голос Сынка. — Я бы не отказался такую…

— Даже и не мечтай! Говорят, никто из ее любовников не прожил долго. Она ими попользовалась и бросила. К тому же, говорят, принцесса — любительница особых развлечений в постели. Например, она не прочь отходить плетью… — к счастью, конец фразы потонул в реве поймавших второе дыхание трибун.

Стараясь не прислушиваться к продолжавшемуся за его спиной разговору, Токе поспешил спросить невозмутимо шагавшего рядом Тача:

— А где же невеста, Сеншук? Я что-то не приметил ее в ложе.

— А ее там и не может быть. Ведь ей еще нет четырнадцати.

— Нет четырнадцати? — Токе чуть не сбился с шага. — Не маловата ли она замуж-то выходить?

Тач хмыкнул:

— Это же только помолвка. Свадьба будет еще через три года, когда принцессе исполниться шестнадцать.

— Ха! До свадьбы-то может еще и не дойдет! — влез из-за спины Токе расслышавший слова Тача Сынок. — Говорят, младшая сестренка так же дурна собой, как старшая — хороша. К тому же боги обделили ее умом — что для дурнушки и вовсе дело пропащее.

— Как же тогда правитель Гор-над-Чета согласился взять ее в жены? — поразился Горец.

— Ему послали удачный портрет, — пожал плечами Элиас. — В конце концов, это политика.

«Политика, — беззвучно повторил Токе, обводя взглядом ревущие ряды зрителей, раскаленный круг неба над головой и ослепительно-белый песок под ногами. — Звери и люди с раннего утра поливали кровью этот песок, и в честь чего? Свадьбы, которая, возможно, никогда не состоится, и слабоумной девчонки, которая ничего этого не увидит! Политика!» И он зло сплюнул себе под ноги.

Внезапно колонна остановилась. Гладиаторы завершили парадный круг и теперь выстроились в центре арены для жеребьевки. В этот раз Токе не пришлось волноваться: его судьба была уже решена. Как и прочих новобранцев Яры, его ожидала мясорубка. Но вот Кай… Именно жребий определит, кто сегодня станет его противником. Почетное право тянуть таблички с именами гладиаторов выпало лысому типу с тройной жировой складкой на шее, облаченному в нечто вроде белой простыни, такой же длинной, как перечень его титулов. Тип запускал пухлую, необычайно волосатую руку в недра мешка, в котором были смешаны жребии представителей всех церруканских школ: как четырех крупнейших — школы Ягуара, Танцующей, Лунной и Дакини, — так и многочисленных мелких, принадлежавших небогатым мясникам. В гробовой тишине, сопровождавшей это священнодействие, глашатай возвещал имя очередного гладиатора и его послужной список. Названный выходил из строя, чтобы дать публике возможность поприветствовать избранника судьбы.

Токе завороженно следил за манипуляциями поросшей черным волосом длани. Каждый раз, когда она хищно ныряла в недра судьбоносного мешка, сердце его невольно замирало: что, если потные пальцы в этот раз сожмут и вынесут на свет жизнь Кая? Токе незаметно скосил глаза на предмет своего беспокойства и не поверил увиденному: ничуть не интересуясь происходящим под его носом драматическим действом, новобранец с любопытством глазел на гладиаторов-фаворитов. Токе разозлился на себя: нашел за кого переживать! Если самому сорви-голове все равно, зарежут его сегодня, как барана, или нет, то чего ему, Токе, нервы тратить?!

«Слепой!» Возглас глашатая застал Горца врасплох. «Танцующая школа. Лишен звания новобранца за убийство брата-гладиатора. Приговорен к смертельному поединку. Оружие — деревянный меч…» Остаток речи глашатая потонул в реве публики, возбужденной в предвкушении нового развлечения. Казавшийся маленьким и хрупким Кай стоял перед строем с высоко поднятой головой, будто бы это не ему предназначались улюлюканье, оскорбления и насмешки: «Урод!», «Выродок!», «Полутролль!» — и побившее рекорд оригинальности «Гоблиново семя».

Обвязанный простыней вельможа тем временем не медлил. Волосатый кулак в который раз вынырнул из мешка, блеснув на солнце золотом колец. Токе невольно затаил дыхание, в голове его металась одна мысль: «Хоть бы Каю достался неопытный новичок, какой-нибудь „ловец“, легковооруженный, в открытом шлеме, без щита…»

«Молот!» Незнакомый гладиатор далеко на левом фланге шагнул вперед. У Токе упало сердце: имя очень точно описывало его носителя. Плечистая фигура дышала уверенностью и мощью. Лицо полностью закрывал тяжелый шлем с двумя узкими щелями для глаз. Кожаные пластины защищали длинные руки и ноги в высоких сапогах. Грудь с выпуклыми буграми мышц была открыта, но только до той поры, пока он получит оружие. Молот принадлежал к разряду гладиаторов, называемому «черепахой». В его вооружение входил метровый прямоугольный щит, полностью прикрывавший корпус, и длинный обоюдоострый меч, который, судя по внушительным бицепсам, эта боевая машина крутила как зубочистку.

Послужной список Молота, оглашенный в рог, не прибавил Токе оптимизма. «Школа Ягуара». Великолепно, одна из лучших школ города! «Четыре боя…» Что ж, четыре это не восемь. «…Все закончились победой в результате смерти соперника». Глубочайшее дерьмо пещерного медведя! Была ли это случайность или Молот был «охотником за головами» — самой опасной породой гладиаторов, любителем убивать? Скоро Каю предстоит это выяснить…

Молот поднял в воздух сжатый кулак, отвечая на одобрительный вопль трибун: очевидно, его внушительная фигура и перечень побед произвели впечатление на публику. Гладиатор повернулся к своему противнику и сделал неприличный жест, демонстрируя, как он расправится с уродливым заморышем, недостойным его меча. Зрители воодушевленно взвыли, но Кая, казалось, происходящее совершенно не трогало. Более того, Токе мог бы поклясться, что губы только что приговоренного к смерти тронула легкая улыбка!

От внезапного озарения у Горца мороз побежал по коже, несмотря на послеполуденное пекло: «Да бедняга рехнулся, не иначе! У него, наверное, еще в карцере съехала крыша: Зейд слишком сильно засветил ему по башке, и теперь Кай не соображает, что происходит вокруг!» Токе зажмурился, не в силах отогнать возникшую перед его внутренним взором картину: Молот одним взмахом меча вскрывает череп Слепого, словно спелый арбуз. Парень тряхнул головой, отгоняя жуткое видение. «Проклятие! И за что Создатель наградил меня таким живым воображением?!»

Мешок со жребиями постепенно опустел, но глашатай подал лысому шкатулку в форме головы ягуара, глазами которого были два огромных изумруда. В пасти золотого зверя лежали таблички с именами фаворитов, поединки которых будут завершать Игры. Один за другим они выступали вперед под бешеные овации трибун: Север, Черный Принц, Вихрь, Трофей, Фламма… Легенду и гордость Танцующей школы Токе видел не в первый раз: ему довелось наблюдать Фламму на учебном плацу. И все же, зная, на что способен этот гладиатор, Токе в который раз поразился несоответствию его облика его же гремящей славе. Короткий тупой торс Фламмы казался рыхлым на вид, руки и ноги его тоже были короткими, без выраженной мускулатуры, плечи покатыми, талии не было вовсе. Вкупе с круглым, плоским лицом, на котором вечно блуждала безмятежная улыбка, все это скорее напоминало изваяние придорожного божка, чем известного своей смертоносной быстротой воина. Если бы Токе не видел Фламму на тренировках, он бы ни за что не поверил, что этот увалень может справиться с Демо, которого жребий определил, его сегодняшним противником.

Пара Фламма — Демо завершила жеребьевку. Под вопли неутомимых зрителей колонна гладиаторов покинула арену. Вскоре Токе и его товарищи снова оказались в помещениях, отведенных Танцующей школе. Новобранцев отделили от остальных массивной решеткой, не только ограничившей их передвижения, но и лишившей их возможности видеть происходящее на арене. О течении и результатах очередного боя новички могли узнать только от ветеранов, наблюдавших поединки через узкие зарешеченные оконца в стене, обращенной внутрь Минеры.

Как помнил Токе, пара, открывающая программу, и еще две за ней состояли из гладиаторов, не принадлежащих Танцующей школе. За ними была очередь Смальты — мало знакомого ему молодого «ловца», впервые выступавшего в Минере, а потом… Потом на арену должен был выйти Слепой.

Из далеких отдушин до новобранцев донеслись аплодисменты и свист: первый поединок начался. Товарищи Токе сгрудились у решетки, жадно внимая комментариям Волка и Пера — двух ветеранов, занявших выгодные позиции у ближайшего оконца. Тут же был и Джамшин, добровольно взявший на себя труд переводить их эмоциональные реплики для Вишни. Горец мало прислушивался: забившись в темный угол, он размышлял, как бы начать с Каем тот разговор, который он столько раз прокручивал в голове за последние дни. Он даже заготовил более или менее сносную речь, и теперь настало время произнести ее — иначе, возможно, будет уже поздно. Казалось очень важным, чтобы товарищ выслушал его. Но сейчас, когда наконец они могли остаться одни, Токе охватила внезапная робость.

Он медленно подошел к решетке, там, где оставалось свободное место у ее соединения со стеной. Бормоча про себя слова своей заготовки, новобранец прижался лбом к прохладным прутьям. Он рассеянно наблюдал, как массажист разминает плечи Смальте, а рядом несколько ветеранов убивают время, бросая кости. Неожиданно Токе почувствовал, что кто-то стоит рядом с ним.

— Страшно? — спросил Кай, глядя мимо товарища туда, откуда доносился голодный рев толпы, почуявшей кровь.

— Кому? Мне? Ни капельки! — категорически отрезал Токе.

— Это хорошо, — кивнул Кай. И, чуть помолчав, добавил: — А вот мне страшно. Я боюсь, что не смогу быть с тобой рядом в этом бою, не смогу прикрывать твою спину. Странно, правда? — Он как-то по-собачьи склонил голову набок, разглядывая собеседника в упор. В зеркальных глазах отражался кто-то очень маленький и растерянный.

— Ничего странного, — смущенно пробормотал Токе. — Я тоже боюсь за тебя. Боюсь, что вот за тобой придут, и ты уже никогда… Слушай, я должен тебе что-то сказать, что-то важное!

— Какое совпадение, — усмехнулся Кай, — я тоже хотел тебе что-то сказать.

— Можно, я первый? Пожалуйста, я быстро! Правда!

— Ладно, валяй, — согласился Слепой, выглядевший заинтригованным.

— Э-э, — Токе чуть замялся, вспоминая свою речь, складные фразы которой вдруг совершенно вылетели у него из головы. — Я тут думал… Над тем, что сказал Яра, помнишь, в тот вечер после присяги: «Забудьте, чем вы были раньше. Ваше прошлое, каким бы оно ни было, не имеет значения. Важно только настоящее. Все вы теперь — равные, братья-гладиаторы. Вы — одна семья». — Он перевел дыхание и опасливо покосился на Кая: не смеется ли он? Но тот внимательно, без улыбки слушал, не сводя с лица Токе непроницаемых глаз. — Так вот, я хотел сказать… Твое прошлое больше не имеет для меня значения. Я принимаю тебя таким, какой ты есть, каким я знаю тебя. Для меня не важно, откуда ты пришел. Важно — хочешь ли ты идти дальше рядом со мной?

Парень замолчал, с надеждой глядя на товарища, который стоял перед ним в той же позе с каменным выражением лица. Вдруг в чертах Слепого что-то дрогнуло:

— Токе… — Голос Кая был чужим и хриплым. Почувствовав это, он неловко кашлянул и осторожно продолжил: — Это очень… благородно с твоей стороны. Прекрасная речь, достойная лучшей публики. — У Токе вытянулось лицо: это был совсем не тот ответ, которого он ожидал. — Но признайся самому себе… Ты все это мне сказал не потому, что уверен: это наш последний разговор?

Прошло несколько мгновений, прежде чем до парня дошла двусмысленность вопроса, и вся краска отлила с его щек. Токе замахнулся, но Кай нырнул под занесенный кулак и, извернувшись, прижал его к прутьям решетки своим телом, больно заломив ему руку за спину. Занятые происходящим на арене товарищи ничего не заметили: в полумраке подтрибунного помещения казалось, будто Слепой и Горец дружно болеют вместе со всеми за «черепаху»-дакини.

— Успокойся! Драки нам еще только не хватало! — прошипел Кай на ухо Токе, усиливая захват на запястье в ответ на его беспомощное барахтанье.

— Чья бы корова мычала! — пропыхтел Токе, не оставляя попыток освободиться. — Пусти, садист!

— Лунатик! — не остался в долгу Кай. — Только такой псих, как ты, мог выбрать себе в друзья такого, как я!

— В друзья?! — пискнул парень, расплющенный о решетку в наказание за пинок, которым он только что угостил собеседника. — Да я был бы действительно психом, если бы…

— Эй, у вас тут все в порядке? — неожиданно прозвучал встревоженный голос откуда-то из-за спины Горца. С трудом вывернув шею, он различил Аркона, пытающегося заглянуть Слепому через плечо.

— Все в порядке, мы тут просто болтаем. — Кай чуть ослабил хватку на запястье, и Токе, воспользовавшись моментом, отлепил от решетки щеку и развернулся к Аркону лицом. Но тут же почувствовал острый локоть под ребрами:

— Да, болтаем… — прохрипел он, выжимая кривую улыбку, — о животных.

— Во-во, о сельском хозяйстве, — подтвердил Кай.

— А-а, ну тогда ладно, ребята, — Аркон выглядел чуть озадаченным, но расслабился. — Простите, если помешал. Я тут было подумал… Так, ерунда. Не берите в голову. — И Шустрый исчез в полумраке зала, хлопнув напоследок Слепого по плечу.

Токе тут же дернулся было на свободу, но Каева хватка была не менее крепка, чем сталь решетки за его спиной:

— Теперь моя очередь, помнишь? У меня тоже есть что тебе сказать.

— Пусти, маньяк! Не хочу ничего слушать!

— Э-э, такого уговора не было! Быть может, это будут мои последние слова, а ты мне рот затыкаешь.

— А вот это — удар ниже пояса! — Токе мотнул головой вперед, целясь лбом в горбатый нос, но его обладатель легко уклонился от удара и прижал подбородок парня плечом так плотно, что тот едва мог вздохнуть.

— Тогда я посоветовал бы тебе целиться пониже.

— Псс-ти, тролль! — из последних сил выдавил Токе.

— Пущу, — кивнул Кай. — Если пообещаешь больше не драться и выслушать то, что я скажу.

Горец еще немного повозился, попыхтел, но, признав бесполезность дальнейшего сопротивления, буркнул:

— Ладно. Обещаю.

Железные тиски разжались, и он смог наконец вздохнуть полной грудью. Кай плюхнулся на грубую деревянную лавку у стены и похлопал ладонью рядом с собой. Токе опасливо уселся на краешек скамьи. Слепой улыбнулся:

— Прости, если я тебя помял.

— Да у меня просто не было места, чтобы размахнуться как следует! — Горец гордо скрестил руки на ноющих ребрах. — Ну, что там у тебя?

Кай вздохнул, и с его лица исчезла улыбка.

— Две вещи, — Токе изобразил принужденное внимание. — Во-первых, если я переживу сегодняшний день, я хочу, чтобы ты знал… Твое доверие для меня великий дар. Но я не могу принять его. Только не когда ты даешь его вслепую. Ты заслуживаешь того, чтобы знать, кому ты протягиваешь руку.

Парень хотел прервать Кая, сказать какую-нибудь колкость, но что-то в размеренном, тяжелом голосе сказало ему, что эти слова надо принимать всерьез.

— Ты спросил, кто я. Так вот… Не думаю, что я человек. Возможно, когда-то я был им, но я чувствую: человеческого остается во мне все меньше и меньше.

Токе сидел молча, вцепившись в край скамьи так крепко, что занозил себе палец. У него не оставалось сомнений: Кай спятил! Он безумен, как мартовский заяц! Сидит и пялится на него пуговичными глазами: ожидает реакции на свое откровение.

— Ага. Хорошо. То есть чего же тут хорошего… Я имею в виду… Кто же ты тогда?

— В том-то и дело. Я не знаю.

— Не знаешь? — Токе отчаянно огляделся по сторонам в поисках помощи на случай, если собеседник вдруг впадет в буйство. Как назло, новобранцы в полном составе висели на решетке, оглашая восторженными воплями низкие своды: очевидно, дакини только что выиграл поединок.

— Я не знаю, кто я, но знаю, зачем я, — пояснил Кай.

— И зачем? — тоскливо спросил Токе, соображая, что лучше: тянуть время, подыгрывая сумасшедшему, или как следует тряхнуть психа за плечи и надеяться, что он придет в себя.

Кай наклонился к Горцу, облокотившись локтями на колени, так что два озера тьмы, бывшие его глазами, поглотили зыбкий свет ламп:

— А вот тут мы подходим к пункту номер два. То, что я сейчас скажу тебе, должно остаться между нами. Это знание может навлечь на тебя опасность, поэтому поклянись, что ничего не расскажешь ни Аркону, ни Лилии, ни Тачу — вообще никому.

«Нет, похоже, Кай в себя уже не придет», — подумал Токе, а в слух произнес, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно:

— Ладно, ладно. Клянусь. Моего слова достаточно или мне плюнуть и растереть?

— Плевать не надо, — заверил его Слепой. — Если меня сегодня убьют… — Токе открыл было рот, но Кай жестом остановил его. — Если меня убьют, я хочу, чтобы ты запомнил то, что я тебе сейчас скажу. Возможно, моим словам будет трудно поверить, но они могут спасти твою жизнь. — Горец с трудом сдержал нервный смешок: «Возможно?» — Грядет война. Токе. Великая битва, которая охватит весь мир. Последние Волшебные Войны не были последними. Темные маги не были полностью уничтожены. Некоторые из них спаслись, бежав за Драконий Хребет и основав там новое государство — Анклав. Долгие годы они копили силы, готовя ответный удар, мечтая вернуть утраченное: земли, могущество, власть… И теперь время пришло. Я не знаю, сколько еще осталось — месяцев, в лучшем случае лет, — прежде чем все это, — движением подбородка Слепой охватил гладиаторов, полутемный зал, невидимые за его стенами арену и Церрукан, — будет сметено, как фигуры с игровой доски.

Токе хихикнул, будто похожий на икоту смешок мог прогнать невольный озноб:

— Откуда ты все это взял? Вычитал в трещинах на стене каталажки?

Кай покачал головой:

— Мастер Ар… Ты, наверное, уже догадался, что мой хозяин — не тот, за кого себя выдает?

— Ты говоришь о нем в настоящем времени… Разве твой господин не погиб?

— Погиб? Нет, насколько я могу судить, он прекрасно себя чувствует. Мастера Ара трудно, очень трудно убить. Видишь ли… — Кай чуть поморщился, будто собирался признаться в чем-то постыдном, вроде потливости ног. — Он — черный маг.

— Черный… кто? — повторил Токе, думая, что ослышался.

— Маг, волшебник, чародей… Как его ни назови, он может убивать одним взглядом, Токе, я знаю, я это видел!

Слепой хрипло, прерывисто дышал, его гладкая, будто отполированная солнцем кожа блестела от пота. В голосе звучало нечто, что раньше казалось невозможным соединить с образом Кая, — неподдельный, животный страх. И это, как ничто иное, убедило Токе: угроза, о которой говорил товарищ, — реальна, по крайней мере для него самого. Он смотрел на собеседника расширенными глазами, впервые по-настоящему слушая, впервые пытаясь понять…

— Я не знаю, какова роль Мастера Ара в этой игре, офицер он или пешка. Но где бы он ни был, чем бы сейчас ни был занят — разведкой в тылу врага, вербовкой воинов или шпионов, провокациями и разжиганием недоверия к магам — он сеет тот ветер, который позволит Анклаву пожать бурю.

«Война», «черные маги», «Анклав»… Все это никак не умещалось у Токе в голове. Цепляясь за остатки здравого смысла, он выдавил:

— Если это правда… Как… Как это можно предотвратить?

— Предотвратить?! — Казалось, этот вопрос поразил Кая не меньше, чем его откровение — Токе. — Разве можно предотвратить бурю? Эта война давно записана на звездах! Есть пророчество, которое…

— Тогда зачем ты мне все это говоришь?! — неожиданно для себя разозлился парень.

Вдруг Слепой протянул руку и сжал его ладонь в своей. Токе напрягся, глядя на тонкие смуглые пальцы, накрывшие его собственные — бледные, с заусенцами и сбитыми костяшками. Чужая рука обжигала, как огонь:

— Первыми нападению подвергнутся Вахтенные Горы, потом Церрукан. Дальше на линии огня окажутся Гор-над-Чета, ОЗ и сама Феерианда. Я хочу, чтобы ты знал об опасности. Хочу, чтобы ты при первой возможности покинул Церрукан и увел с собой всех, кого сможешь. Отправляйтесь на побережье. Если вам удастся перебраться за море…

— Погоди-погоди! — Токе выдернул руку из Каевых пальцев. — Ты хочешь, чтобы я бежал, поджав хвост, от какой-то призрачной угрозы?! Ты что, забыл, у меня вся семья осталась в Вахтенных Горах! И потом, я поклялся… — Он прикусил язык: Каю совсем необязательно знать об обещании, которое он дал только Майкен и себе самому.

— Забудь о Клыке, забудь о гайенах, Токе! Если ты не похоронишь прошлое, оно похоронит тебя самого! — Горец вздрогнул: опять товарищ читал его мысли, будто открытую книгу. — Семья… Возможно, ты успеешь спасти их, только знай, что время истекает с каждым днем. Если тебя настигнет война… — Кай замолчал, будто ему не хватало слов или мужества, чтобы произнести эти слова. До них донесся приглушенный вопль трибун, скандирующих: «Бей! Бей! Бей!» Очевидно, очередной поединок подходил к концу. Слепой вздохнул. — Мы возвращаемся к пункту номер раз. Если я переживу сегодняшний день… Если нас застанет война… Боюсь, мы окажемся по разные стороны баррикад.

Горец зажмурился. Картина из мучившего его ночами кошмара снова встала перед ним: меч входит по рукоять в тело Кая, податливое, как масло, и эту рукоять сжимает его, Токе, рука. Он тряхнул головой:

— Подожди! Где, ты сказал, находится этот Ан… Анклав?

Колокольчик, давно уже звонивший где-то на краю его сознания, стал слышен отчетливей, и Токе ухватился за этот звук, как утопающий за соломинку.

— На севере, за Драконьим Хребтом.

— Драконий Хребет! — Из горла Горца вырвался короткий, захлебывающийся смешок. С огромностью испытанного им облегчения могла сравниться только обида на товарища. — Подумать только! А я ведь почти поверил! Развесил уши, как последний лох! Наверное, ты здорово повеселился, да? Черные маги, волшебные войны… Чего там еще не хватало: гоблинов, троллей, Замка, ворона?

— Откуда… откуда ты знаешь про ворона? — Кай побледнел как полотно. «Неужели он действительно думал, что его блеф не раскроется?» Токе фыркнул:

— Да любой ребенок знает истории про проклятый Замок в Драконьих Горах, волшебника и ворона. Это сказки, которыми матери пугают непослушных ребятишек! Боюсь, ты опоздал со своей сказкой лет на десять — я больше не мальчишка! Драконий Хребет не существует!

— Ты говоришь так потому, что его нет на карте?

Токе в ответ только выразительно закатил глаза: у него не было слов. Он приподнялся было с лавки, чтобы закончить этот пустой разговор, пока желание набить Каю морду не пересилило. Но Слепой снова ухватил его за руку и притянул обратно на жесткую скамью:

— Поверь мне, Токе! Драконий Хребет — не сказка, а я — не сказочник! Я вырос в Замке, глядящем на океан. Я служу его хозяину — черному магу. Ворон вошел в меня два года назад, и с тех пор каждую ночь меня накрывает его крыло…

— И ты на одну половину — тролль, а на вторую — ягуар!

Кай непонимающе моргнул:

— При чем тут ягуар? Правда, одним из моих воспитателей был горный тролль… Неужели это наложило такой заметный отпечаток?

Беспокойство в голосе собеседника было таким искренним, что Токе взорвался: «Какой драматический талант! Только вот не ту публику он себе выбрал!» Парень прижал воспитанника тролля к стене и угрожающе прошипел ему в лицо:

— Хватит! Еще слово в том же духе, и мой кулак наложит отпечаток на твою завиральную физиономию!

Кай не сопротивлялся, только глаза его сверкали:

— Поверь, дурачина, я говорю правду! Сам рассуди, зачем я стал бы тебе врать о чем-то подобном? Тем более сейчас. И здесь. — Он кивнул на их не внушающее оптимизма окружение. — Может, у меня и черный юмор, но не настолько же!

Токе встретил прямой взгляд товарища, и прежнее подозрение вернулось к нему. Он немного ослабил хватку на тощем плече:

— Кай… — Он постарался, чтобы вопрос прозвучал невинно. — Там в карцере… Зейд тебя бил… э-э, по голове?

— Как ты догадался?! — Голос собеседника был полон яда. — А еще меня в детстве мама уронила с моста. Ты не хочешь верить моим словам, потому что они не укладываются в уютную картину мира, к которой ты привык! Ты предпочитаешь скорее трусливо прятать голову в песок, чем признать, что мир не таков, как ты думал!

— Ты!.. — Токе тряхнул Кая с такой яростью, что снежно-белая голова мотнулась и ударилась затылком о стену. — Как ты смеешь обвинять меня в трусости, ты!!! Последний из всех!.. Расскажи ты мне эту историю еще пару месяцев назад, и я был бы твой с потрохами! Я был мечтателем, я хотел быть героем, спасителем человечества… Наша деревенька, стены родного дома были тесны для меня, рожденного для великих свершений! — Парень горько усмехнулся. — Теперь я знаю цену себе и своим мечтам. Как я могу спасти человечество, если я не смог спасти жизнь двух самых дорогих мне людей… — Голос Токе пресекся, и он судорожно сглотнул. — Но я не трус! Я вырежу сердце из груди тех пяти гайенов и, если понадобится, любого, кто встанет на моем пути! Ты не заметил, Кай? Мой мир уже изменился, навсегда, но у меня достаю мужества принять его. И я не позволю тебе…

— Придушить Слепого! — Голос Аркона раздался над ухом Токе как гром с ясного неба. Сильная рука сжала его плечо, оторвала от Кая и аккуратно поставила на пол. — Вот что, братишки: приятно наблюдать воссоединение друзей, но жаль будет, если вы задушите друг друга в объятиях, не дождавшись своего первого боя. Короче: еще раз увижу вас ближе, чем в пяти шагах друг от друга, — лично свяжу и рассажу по углам, а парни помогут.

— И девушки тоже! — присоединилась к угрозе Лилия, внезапно возникшая рядом с Арконом.

Токе внезапно осознал, что в набитом новобранцами помещении стало очень тихо, и глаза всех устремлены на него. Наверное, в гневе он забылся и повысил голос. Неужели все его слышали и видели, как он чуть не вытряс из Кая душу? Ну и пусть! Ему нечего стыдиться! Токе рванулся, пытаясь освободиться, но Арконовы пальцы на его плече вдруг разжались, так что он чуть не упал на пол. Шустрый, Лилия и остальные больше не смотрели на Горца. Они повернулись к решетке, с замком которой возился вооруженный охранник:

— Слепой, на выход!

В гробовой тишине, последовавшей за этими словами, Аркон и Лилия расступились, давая дорогу Каю. Парень чуть задел Шустрого плечом, будто прощаясь, а девушка успела клюнуть уходящего в щеку неловким поцелуем. Мгновение, и Токе уже любовался на мерцающий узор, украшавший спину новобранца; еще мгновение, и он исчез за поворотом коридора, ведущего на арену.

— Молодец, Горец! Ты сделал все, чтобы поддержать парня! — Горечь и укор в голосе Аркона заставили Токе отвести глаза. Избегая взглядов «семерки», он мрачно уселся в углу, скрестив руки на груди. На душе у него было погано.

ГЛАВА 12, в которой Кай получает деревянный меч

Кай шел за вооруженным копьем воином по полутемному коридору, второй конвоир чуть не дышал ему в спину. В ушах все еще раздавались слова Токе: «Сказки, которыми матери пугают непослушных детей…»

«О, это лучшая шутка, которую сыграл со мной Мастер Ар! Оказывается, я — всего лишь герой старой сказки вроде Белоснежки и семи гномов… Или, скорее, Красавицы и чудовища, только в этой версии сюжета красавица умерла… Неужели хитрый колдун все рассчитал заранее, еще годы назад предусмотрев, что когда-нибудь настанет момент, когда у меня развяжется язык…»

Вот так и получилось, что, когда Кая подвели к арочному выходу на арену, он был так зол, что готов был немедленно пристукнуть если не Мастера Ара, то того несчастного, что назначил ему в противники жребий, — причем голыми руками. Молота, однако, поблизости не оказалось. Вместо него гладиатор увидел Яру и наголо бритого церруканца в коже: с помощью точильного бруска бритоголовый наводил последний блеск на здоровенный меч. «Мастер по оружию, — догадался Кай, — а клинок наверняка Молотов».

Он немного удивился, отчего Яра послал за ним так рано: ведь предыдущий бой еще не закончился. Доктор, казалось, не обращал никакого внимания на новобранца, торчавшего в центре прохода между двумя копьеносцами. Кай решил воспользоваться моментом, чтобы осмотреться: «Горькие мысли о шутке волшебника не помогут мне выиграть предстоящую схватку!»

В проеме арки открывался отличный вид на кипящий в центре арены бой. Смальта, молодой «ловец» Танцующей школы, из последних сил отражал атаки «димахера», вооруженного двумя прямыми клинками и носящего знак полумесяца — эмблему Лунной школы. Сеть «ловца» была втоптана в песок, его бедро кровоточило, обнаженный торс блестел от пота. Мечи димахера вязали мерцающую паутину в воздухе перед его лицом. Вот один клинок вырвался вперед, как жало, и мгновенно перерубил рукоять трезубца, которым был вооружен Смальта. Бросив бесполезный обломок, юноша в последний момент увернулся от нового выпада противника, но раненая нога подвела его, и он упал. Димахер, торжествуя, опустил скрещенные клинки, но ловец ловко перекатился в сторону. Одним прыжком он вскочил на ноги и бросился бежать, припадая на раненую ногу и кривясь от боли.

Разочарованный вопль трибун преследовал бегущего, но тот ушел недалеко. Хранители круга в одинаковых красных масках уже были наготове. Бич с шипением опустился на плечи Смальты, повалив его на колени. Пламя факела опалило белокурые волосы ловца и заставило его подняться. Роняя капли крови, он развернулся и сделал несколько медленных шагов навстречу противнику. Клинки взлетели в последний раз, сверкнув на солнце. Они одновременно вонзились в грудь Смальты, так что окровавленные острия вышли из его спины. Тело юноши дернулось, будто пытаясь освободиться, и обмякло. Димахер выдернул мечи из трупа и высоко поднял их над головой в победном жесте. Дождь алых капель оросил его шлем и поднятое к трибунам лицо.

Одобрительный рев публики еще летел к выцветшему небу, а к телу побежденного уже подбирались фигуры в черных плащах с белыми масками вместо лиц — служители Дестис, богини смерти. Один из них грубо ткнул труп раскаленным добела железным прутом. Кай уловил тошнотворный запах паленой плоти и содрогнулся при воспоминании о воспитательных инструментах Мастера Ара. Но Смальта уже ничего не чувствовал. В этом и должны были убедиться служители Дестис: трудно разыгрывать мертвеца, когда в тебя тыкают раскаленным железом.

Все было, как и рассказывал Яра: сбежать из Минеры, прикинувшись трупом, не мог никто. Удовлетворенные жрецы ловко зацепили тело крюками и поволокли к Вратам Смерти. Пока победитель обегал арену под восторженные вопли трибун, служителей Дестис на месте боя сменили мальчишки-рабы. Они торопливо сгребали в корзины пропитанный кровью песок и тут же заменяли его чистым, белым. Через несколько минут все свидетельства того, что только что произошло на глазах Кая, исчезли без следа.

— Кулак… Почему он не поднял кулак? — Он не заметил, как пробормотал эти слова вслух.

— Почему Смальта не попросил пощады? — это Яра, наконец, заметил присутствие Слепого и счел вопрос обращенным к себе. — Наверное, потому что он видел, как это сделал выступавший перед ним «круглый щит», и как шуты на трибунах единодушно опустили пальцы.

— Он что, плохо сражался, этот «круглый щит»?

— Да нет, не хуже Смальты. Просто сегодня плохой день. Игры с утра не задались: хищники отказались жрать отребье из амировых застенков. Дурное предзнаменование. Народишко суеверный, толкует о несчастьях: свадьбы не будет, грядет то ли холодная зима, то ли моровая язва, на Церрукан нападут собаки пустыни… Тьфу! — Яра зло сплюнул себе под ноги и растер плевок носком сапога. — Мастеру Зверей снесли голову, но, чтобы умилостивить богов, понадобится больше крови, много больше. А теперь скажи, какой вывод ты сделал из всего этого, крысенок?

Яра отвел взгляд от арены и впервые посмотрел на собеседника. То, что Кай увидел в глубоко запавших темных глазах доктора, ожгло его догадкой: старик намеренно велел привести его сюда пораньше, чтобы показать бесславный конец брата по школе. Хотел доктор предупредить его или… запугать? Кай покосился на меч в руках Мастера по оружию, пускающий зайчики по стенам коридора. Он улыбнулся, глядя Яре прямо в глаза:

— Не стоит просить пощады, сетха. И не стоит бежать.

В этот момент за их спинами послышались шаги. Из темноты подтрибунного коридора показался Молот. Он сжимал свой страшный рогатый шлем под мышкой, и новобранцу представилась возможность разглядеть лицо своего противника. Это был церруканец, смуглый, курчавый, с тяжелой нижней челюстью и тонким, породистым носом. Его живые карие глаза блеснули, когда он увидел Кая. Молот недобро усмехнулся и символически провел ребром ладони по горлу.

— У Скавра что, не осталось гладиаторов, кроме Фламмы? Поэтому он посылает на арену детей? — раздался мягкий голос из-за спины «черепахи». Молодой, но с седеющими висками тип, хромавший следом за Молотом, не мог быть не кем иным, как его доктором. — Сколько было вашему «ловцу», семнадцать? А этому? — Хромой скорбно кивнул на Кая. — Навряд ли он станет на день старше…

Яра расцепил зубы, сжатые так, что безобразный шрам на его щеке побелел:

— Это «дитя» приговорено к мечу за убийство, Дион. Теперь его жизнь в руках богов.

Названный Дионом печально улыбнулся:

— С каких это пор ты стал религиозен, Яра?

Но в этот момент мимо них пробежал разгоряченный победитель, и Кай услышал, как глашатай объявляет следующий поединок: его и Молота. Первым на арену вышел Мастер по оружию. Под нетерпеливые хлопки и свист зрителей он подбросил в воздух алый шелковый шарф. На одно томительное мгновение легкая ткань зависла в воздухе, а потом опустилась прямо на лезвие меча и упала на песок, аккуратно разрезанная надвое. Публика прибавила звук, запели трубы. Молот, подняв руку в приветственном жесте, вышел на яркое солнце. Кай чуть не оглох от рева тысяч глоток: поразительно, как зрители еще не охрипли, ведь они должны были орать с самого утра.

Яра снова сплюнул на песок, и вдруг его мозолистая ладонь ухватила плечо новобранца, чуть тряхнув:

— Не ссы, крысенок! Ему в этой кастрюле не видать ни хрена. Двигайся, шустри, вымотай его! А когда он язык вывалит — возьми его меч. Меч! Это твой единственный шанс. — И доктор легонько толкнул Слепого вперед.

Глубоко вдохнув, он шагнул в солнечный свет.

Каю показалось, что на него обрушилось небо. Свет затопил все его существо, сжигая верхний слой кожи, обнажая органы чувств, которые теперь работали на пределе возможностей. Волны жара, отраженного сверкающим песком, заставляли воздух над ареной дрожать, но в нем не было и намека на магию. Была отвратительная вонь, которую не мог перебить приторный аромат курений: в ней смешались запахи зверя, крови, страха, паленой кожи, растоптанных цветов и вывороченных внутренностей… Поверхность, на которую ступали босые ноги гладиатора, в его глазах не была ни однородной, ни белой. Кровь людей и животных, несмотря на старания рабов, проникла глубоко внутрь и за многие годы настолько пропитала песок, что нижние его слои, невидимые простому глазу, были сплошной спекшейся коркой страданий и смерти. Кай удивлялся, почему при каждом шаге горячая красная влага не проступает между пальцев его ног.

Гладиатор поднял взгляд к битком набитым трибунам, ряды которых круто убегали вверх, как многоцветный серпантин. Он видел их: всех и каждого, смеющихся, жующих, делающих последние ставки, выкрикивающих насмешки и оскорбления в его адрес… Тысячи голосов, мужских, женских и полудетских, слились для него в единый хор, который обладал своим ритмом. Ритм вибрировал на струнах человеческих чувств: жадности, страха, ярости, любопытства, возбуждения, близкого к сексуальному. Волны тысячекратно повторенных эмоций омывали Кая, как горячий дождь. Ритм их музыки заставлял каждую клетку его тела дрожать и отзываться, как камертон. Мрак, скрытый глубоко на дне его души, поднимался, отвечая на этот призыв; ворон в нем расправлял крылья.

Взгляд Кая скользнул с верхних ярусов Минеры в бездонный колодец неба с яростным глазом солнца, устремленным прямо на него. Внезапно черная узкая тень показалась в вышине, на мгновение перечеркнув солнце. Ничего необычного, просто гриф, привлеченный из пустыни запахом падали. Его плоский крылатый двойник стремительно бежал по песку прямо на кажущуюся сверху маленькой и хрупкой человеческую фигурку. Тьма росла в Кае, рвалась навстречу, пульсируя быстрее и быстрее, как второе сердце… И тут тень накрыла его. Высоко над Минерой огромная птица продолжала свое кружение, но тень… Тень осталась в человеке, слившись с тем мраком, который уже был в нем и теперь затопил все его существо.

Гладиатор шагнул вперед — и его поступь была легкой, почти танцующей. Жесткий ритм вел Слепого, направляя его движения: гибкие, грациозные, бесшумные, как у атакующего хищника. Энергия переполняла его, жестокая радость теснила дыхание. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать нетерпение и обнажающую зубы улыбку. Когда Мастер по оружию вручил ему под улюлюканье публики деревянный меч и плетеный щит, воин уже был холоден и собран. Ничто больше не существовало для него, кроме того пятачка арены, где его поджидал Молот — гора мяса, металла и кожи с огоньком жизни внутри, который ему, Каю, суждено было погасить.

Арбитр поднял правую руку, и все замерло: в Минере наконец воцарилась тишина. Но даже в этой тишине по-прежнему пульсировал одному Каю слышный ритм. Рука упала, и трибуны огласились дружным воплем, приветствуя начало боя. Молот поднял длинный прямоугольный щит, защищая корпус, и шагнул навстречу противнику, замахиваясь мечом. Слепой улыбнулся и бросил учебный щит на песок.

— Ну, что там, что?

— Да не орите вы, и так ничего не слышно!

— Перо сказал, он бросил щит.

— Кто? Молот?!

— Да нет же, дурень, Слепой! Заткнись лучше и слушай!

При последнем известии Токе, забившийся в дальний угол и убеждавший себя в том, что происходящее сейчас на арене его нисколько не интересует, вскочил и затоптался на месте. Он разрывался между желанием повиснуть на решетке вместе с остальными товарищами, чтобы не упустить малейшие подробности поединка, и чувством стыда, гнавшим его обратно в его одинокое убежище. Был ли Кай психом или просто вруном, сейчас он находился в смертельной опасности. И Токе ничем, ну совершенно ничем не мог ему помочь! Не мог, а еще совсем недавно — не хотел… Не в силах ни на что решиться, парень в растерзанных чувствах застыл посреди помещения и навострил уши.

— Белобрысый умнее, чем я думал, — рассуждал вслух Волк. — Согласно кодексу, если гладиатор теряет в бою щит, противник тоже должен бросить свой. Но Слепой сам отказался от защиты…

— Ха! Будто он что-то мог сделать этой корзинкой! — перебил кто-то из новобранцев. На него тут же зашикали, но Волк продолжал, будто ничего и не слышал:

— Теперь все зависит оттого, как рассудит арбитр…

— Молот бросил щит! — возбужденно возвестил Перо, не отрываясь от оккупированного им окошка.

— Что?! Ура! Арбитр в законе! — тут же раздался хор из-за решетки.

— Это не арбитр! — Перу пришлось повысить голос, чтобы перекрыть возбужденные вопли. — Молот сам. Играет в благородного… «Черепаха» атакует!

Волк поспешил приникнуть к отдушине рядом с товарищем:

— Слепой уворачивается! Еще атака! Еще! И снова… Молот начинает злиться! Пацан ускользает от него, как песок между пальцев!

Перо добавил лирики:

— Гы! Если кто тут слепой, так это «черепаха»! Глянь, глянь! Мальчишка у него за спиной! Дразнит бандерлога…

— Клянусь Вечным Солнцем и Ягуаром, его воплощением! Терция! Квинта! Щенок танцует с этим увальнем! — Волк так втиснулся в узкое оконце, будто старался вылезти наружу.

— Иди ты… Не видел бы сам, ни за что не поверил! — присвистнул Перо. — И где он нахватался? Новобранец ведь зеленый…

— Кхм-кхм, нельзя ли поближе к теме? — поднял палец Аркон, выражая общее мнение запертых за решеткой.

Но тут Перо и Волк одновременно разразились потоком бессвязных междометий и выкриков:

— Да! Да! Так его! О, теперь он рискует!

— Рискует?! Да он прет прямо на меч! Еще немного, и Молот отхватит эту его косицу вместе с дурной головой!

— Да, он играет с огнем… Но у него здорово получается! Давай! Еще раз! Да, так!

— Кто? Кого? Что там происходит? — затрясли решетку новобранцы.

Не отрывая взгляда от отдушины, Волк, сжалившись, пояснил:

— Слепой сокращает дистанцию. Умный ход — продолжай он избегать контакта, и его принудили бы Хранители… Он позволяет «черепахе» подойти близко и в последний момент уворачивается из-под лезвия. Опасная игра, но она заводит публику. Только послушайте это!

В приглашении Волка не было необходимости. Токе и остальные новобранцы чувствовали вибрацию над своими головами: это тысячи зрителей колотили пятками в пол, приветствуя каждый поворот боя, которым, если верить Волку и Перу, всецело управлял Кай. Вдруг Перо ругнулся сквозь зубы. Снаружи донесся многоголосый вопль, в котором смешались торжество и разочарование. У новобранцев вытянулись лица:

— Что? Что там теперь?

Токе боялся услышать ответ, и все же он еще надеялся… «Молот! Победитель!» — донеслось до него через бойницу окна.

— Слепой упал. — Голос Волка звучал глухо. — Мне плохо видно отсюда, но, кажется, у него грудь в крови.

Токе закрыл глаза.

Молоту уже начинало казаться, что он сражается с бесплотным духом, когда его коронный удар достиг цели. Этот удар, который он сам называл «поцелуй смерти», еще никому не удавалось отразить. Молот знал это: именно «поцелую» он был обязан тремя из своих четырех побед. Когда проклятый альбинос упал навзничь и залился кровью из рассеченной груди, Молот облегченно вскинул меч, отдавая публике салют победителя. Давно пора: его руки уже начали гудеть, ноги подрагивали от усталости.

Внезапно краем глаза он заметил движение; по трибунам пронесся удивленный вздох. Узкие отверстия в шлеме ограничивали обзор, и Молоту пришлось повернуться всем корпусом, чтобы увидеть противника. К его изумлению и досаде, тщедушный мальчишка снова стоял на ногах, все еще сжимая в руке свою деревяшку. Его грудь, которую удар должен был вскрыть, как устрицу, покрывала кровь, но поперечная рана не выглядела ни особенно опасной, ни глубокой. Хуже всего было то, что ни боль, ни потеря крови, казалось, не произвели на альбиноса никакого впечатления. Напротив: глядя Молоту прямо в глаза, мальчишка провел ладонью сначала по ране, а потом — по своему лицу, вымазав его красным ото лба до подбородка.

Публика восхищенно ахнула и разразилась аплодисментами. Проклятый альбинос улыбался; острые зубы сверкали на жуткой кровавой маске с черными провалами глаз. Молот был не из пугливых. Он привык наводить ужас на своих врагов и наслаждался мгновениями их смертельного страха и агонии. Но в этот момент впервые в его душу закралось подозрение, что этот бой может закончиться иначе, чем он ожидал.

Сомнение противника было очевидно для Слепого, хотя он не мог видеть глаз церруканца за узкими прорезями шлема. Невидимые узы связали их с начала поединка: Кай не чувствовал боли в рассеченных мускулах груди, но каждое душевное движение врага было для него так же ясно, как свое собственное. Колебание в сердце Молота сказало ему, что момент действия наступил.

Кай прыгнул вперед. «Черепаха» инстинктивно взмахнул мечом. Слепой проскользнул под свистнувшим в воздухе лезвием, перекатился по песку за спину противника и подхватил брошенный Молотом щит. Когда «черепаха» развернулся к противнику лицом, его меч встретило обитое железом дерево. Молот обрушил всю свою мощь на неожиданную преграду, вставшую между ним и неуловимым врагом. Из последних сил Кай держал чудовищные удары, слыша, как трещит прочное дерево щита; чувствуя, как расходятся оковывающие его стальные пластины. Еще пара подобных атак, и щит не выдержит, разлетится в щепы. Но он не собирался ждать так долго. Прикрытие щита понадобилась ему, только чтобы подобраться к противнику на длину деревянного меча, бывшего намного короче Молотова.

«Черепаха» в очередной раз замахнулся для удара. Клинок блеснул на солнце. Но, вместо того чтобы с грохотом опуститься на погнутое железо щита, он вылетел из руки гладиатора. Вращаясь — неразличимо быстро для зрителей, невыносимо медленно для Кая, — меч плашмя упал на песок и заскользил прочь от бойцов. Мало кто успел заметить, что причиной «неловкости» Молота была деревянная палка, ткнувшая его незащищенную кисть в точке соединения большого пальца с ладонью.

Дальнейшие события развивались стремительно. Кай швырнул тяжелый щит в противника. Ощетинившееся острыми щепками ребро ударило гладиатора под подбородок, лишая равновесия. Молот еще падал, нелепо раскинув руки, а Слепой уже пружинисто взлетел в воздух в обратном сальто. Его ладони коснулись песка, ноги, снова ладони… одна из которых сомкнулась на рукояти оброненного церруканцем меча. Публика возбужденно взвыла: за пару мгновений ситуация на арене кардинально изменилась. «Черепаха» потрясенно поднимался на ноги, не вооруженный ничем, кроме щербатого щита. Его невзрачный противник застыл в ожидании с двумя клинками в руках: стальным и деревянным.

Как бы Молот ни был ошеломлен случившимся, сдаваться он не собирался. Он снова твердо стоял на ногах, левая рука ловко сидела в ремнях щита, который — он был уверен — хиляку-альбиносу никогда не разбить, деревянный у него меч или железный. И тут мальчишка побежал. Лежавшее между ними расстояние он покрыл в несколько легких прыжков. Стальной меч поднялся на своего бывшего хозяина. Молот уверенно закрылся щитом… И умер, так и не поняв, что пронзило его сердце, подкравшись справа, откуда он не ждал удара.

Слепой стоял над поверженным противником. Из глубокой раны на боку Молота толчками вытекала алая струя так быстро, что песок не успевал впитывать ее. И так же стремительно покидала Кая эйфория, наполнившая его в тот момент, когда лезвие, бывшее продолжением его руки, выполнило свое предназначение. Мгла отступала, заползая обратно в самые глухие уголки его сердца, оставляя тело опустошенным, высушенным, будто это вода его жизни уходила в песок. Послевкусие было тошнотворным. Гладиатор скользнул глазами по жрецам Дестис, бесшумно приближавшимся к трупу в своих черных плащах, и выронил окровавленный меч. Он медленно пошел к ложе амира, чтобы принять венок победителя. На трибуны Кай не смотрел.

Публика неистовствовала: тысячи зрителей повскакали с мест с воплями и топотом, заставлявшими содрогаться каменные стены Минеры. Он не слышал более музыки в этом шуме, но из хаоса бессвязных криков, свиста и аплодисментов постепенно начало оформляться одно слово. Как плоский голыш, брошенный на поверхность воды, оно неслось по кругу амфитеатра, прыгая от нижних ярусов к верхним и обратно. Оно порождало волны, которые росли и росли, пока наконец единый порыв не охватил толпу, заставляя скандировать снова и снова, во всю силу легких: «А-джа-кти! А-джа-кти!» Деревянный меч.

Каю было нехорошо. Он слабо связывал слово с собой. Хотелось поскорее убраться в прохладу и сумрак под трибунами и позаботиться о ране, которую начало немилосердно жечь. Он опустился на одно колено перед ложей, склонив голову, как учил их Яра. Заранее заготовленный венок коснулся его волос, обдав сладким запахом тех же незнакомых цветов, что бросали зрители. Кай хотел уже подняться: согласно инструкциям Яры, церемония была закончена. Но ладонь арбитра сдавила его плечо, удерживая на месте.

— Принц Омеркан будет говорить по воле Солнцеподобного, — услышал гладиатор голос над своим ухом. — Это великая честь.

Покосившись на ухоженную гладкую руку на своем плече, он поднял голову и посмотрел вверх. Принц Омеркан стоял прямо над ним у бортика ложи, но не его внимание Кай чувствовал на себе. На мгновение он встретился взглядом с янтарными глазами принцессы Аниры — восхищенными, любопытными, по-детски широко распахнутыми, и в то же время совсем не по-детски жадными, привыкшими повелевать и обладать. Это было для Кая уже слишком. Он оскалился и состроил самую зверскую рожу, на какую только был способен.

Анира задохнулась, заносчиво вздернула носик и откинулась назад, скрываясь из поля зрения за высоким бортиком ложи. В этот момент парня осенило, что она была, несмотря на вызывающую манеру держаться, наверное, всего на пару лет старше его самого. Он пожалел о своей несдержанности, но было уже поздно.

Принц Омеркан воздел руки, призывая публику к молчанию. Против ожиданий Кая, вопли на трибунах стихли как по волшебству. В воцарившейся тишине принц заговорил хорошо поставленным, но несколько тягучим голосом. Глашатай повторял его слова в гигантский рог, так что сказанное было слышно даже на галерке.

— Солнцеподобный амир, мой отец, повелел мне, своему сыну и наследнику престола, выразить Его Высочайшее удовлетворение боем. Солнцеподобный амир желает оказать особую честь победителю, гладиатору по кличке Слепой. — Принц слегка замялся, прежде чем назвать имя, будто ему пришлось напрячь память. На Кая он не взглянул ни разу, обводя темными миндалевидными глазами замершие трибуны. — Солнцеподобный амир дарует гладиатору свое прощение и достойное победителя имя: Аджакти, Деревянный Меч, победивший стальной.

Не успел глашатай проорать сообщение до конца, как публика повскакала с мест, вопя «Аджакти!» и «Да здравствует Солнцеподобный!»

«Что ж, Деревянный Меч звучит, по крайней мере, лучше, чем Слепой, — философски заключил Кай, прикладывая ладонь к груди в жесте благодарности. И тут новая мысль пронзила его, и опять вокруг была ночь и Холодные Пески. — „Ты найдешь деревянный меч“. Неужели Мастер Ар имел в виду — это? Но как он мог знать заранее?.. Знать все, что привело меня к этому моменту — за недели вперед?» — в грудь его пробрался холод, который не имел ничего общего с потерей крови; холод, который не оставлял победителя, пока он бежал по прожаренной солнцем арене и слушал, как тысячи глоток выкрикивали его новое имя.

В тени подтрибунного коридора Слепого уже поджидали Яра и Скавр собственной персоной. Он молча терпел их поздравления и хлопки по спине: весьма сдержанные со стороны Яры; щедрые до расточительности — Скавра. Еще бы! Мясник небось сорвал немалый куш на ставках! Кай не сразу приметил у стены невзрачного круглолицего человечка, чьи глаза-маслины неотрывно изучали его. Фламма! Парень как следует разглядел звезду арены сегодня на параде, но совершенно забыл о нем, слишком занятый разговором с Токе и предстоящим поединком. «Что ж, Мастер Ар будет доволен: похоже, его рабу удалось обратить на себя внимание знаменитого воина!» — не ответив на улыбку человека-огня, Кай зашагал по коридору между двумя воинами: Скавр велел отвести раненого к лекарю.

Слепой не проронил ни звука, пока костоправ зашивал и перевязывал его рану. Он молчал, когда решетка снова захлопнулась за его спиной, и он оказался в окружении друзей, которых только свежая повязка удерживала от того, чтобы броситься ему на шею. Их радостные голоса доносились до Кая издалека, будто из другого мира, к которому они в действительности принадлежали. При виде его каменного лица и отсутствующего взгляда эти голоса постепенно утихли и улыбки выцвели. Слепой протолкался мимо удивленно переглядывающейся «семерки» и уселся в углу, скрестив ноги. На Токе, обжившего противоположный угол, он даже не взглянул.

ГЛАВА 13 Жизнь за жизнь

Горец, не стесняясь, в упор разглядывал Кая. Ночные глаза загадочного существа, сидящего напротив на голом полу, казалось, смотрели прямо на Токе. Но он знал: для новоявленного Аджакти он так же прозрачен, как воздух. Ветераны говорили, что такое иногда бывает с новичками, пережившими свой первый бой в Минере. Что Слепому просто нужно время, чтобы прийти в себя. Не оставалось ничего иного, как поверить в это. И надеяться, что быстро истекающего времени до «мясорубки» будет Каю достаточно. Токе даже не пытался понять, что происходит у товарища на душе: после их сегодняшнего разговора он осознал бесполезность подобных попыток. Он знал только, что, где бы парень сейчас ни был, это место находилось так же далеко от набитой новобранцами каморки под трибунами, как белые вершины Вахтенных Гор.

Неимоверное облегчение, охватившее Токе с известием о победе Слепого, растворилось теперь в беспокойстве, растущем с каждой минутой. И не только переживание за жизнь товарища заставляло его до мяса грызть ногти. У его беспокойства была иная, эгоистическая причина. С момента их первой встречи в пустыне Токе смотрел на Кая как на старшего: более сильного, опытного и умелого. Несомненно, Слепой являлся лидером «семерки» — с самого начала. Да что там! Горец не сомневался: никакой «семерки» без него вообще бы не было. Каким-то образом Кай сумел сплотить столь разных людей, даже будучи запертым в карцере.

Когда он вернулся с арены, живой и почти невредимый, Токе, сам того не сознавая, ожидал, что победитель поведет их за собой. И не придется больше ему, Токе, следить за тем, чтобы Элиас не учинил над собой что-нибудь страшное и постыдное, или стараться привести «его мрачность» в более или менее боеспособное расположение духа. Не придется ломать голову над тем, как на пальцах растолковать Вишне план их выживания в «мясорубке». Не придется краснеть и бледнеть перед Лилией, которая все его слова воспринимала с ехидной улыбкой, не обещающей ничего, кроме очередной колкости и насмешки…

Парень до сих пор не понимал, как вышло, что он, самый младший в их группе, в отсутствие Кая вдруг стал тем, кто принимает решения. Родные и церруканские боги свидетели: он не стремился к этой роли и сейчас с радостью передал бы бремя ответственности тому, кто все это начал. И вот его более сильный, опытный и умелый товарищ сидит перед ним, как деревянный болванчик, с таким же пустым и отсутствующим взглядом, какой Токе не раз видел у Тача. Даже глаза его, похоже, не мигали.

Церруканец Бастард, некоторое время бесцельно слонявшийся по тесному помещению, вдруг присел на корточки перед Каем. Помахав рукой перед каменным лицом, не выразившим и тени реакции, Бастард громогласно заявил:

— Гляньте-ка, братва! Наш новоявленный герой впал в ступор! Кажется, слава ударила ему в голову. — Церруканец расхохотался собственной шутке и замахнулся, дабы продемонстрировать окружающим, как это произошло. Токе перехватил его кулак в миллиметре от Каева носа.

— Поосторожней, братишка! Как бы ты не ушибся.

Бастард нахмурился, вырывая руку:

— Что-то я не понял: ты только что чуть глотку этому уроду не порвал, а теперь его защищаешь?!

— Слепой… То есть Аджакти не нуждается в защите. Я о тебе, дурне, забочусь! Это не ступор вовсе, а особая техника… э-э… расслабления, — отчаянно соврал Токе.

— Ме-ди-та-ция, — авторитетно выговорил незнакомое слово Вишня, хлопнув Бастарда по плечу.

— Последняя фишка в Феерианде, слыхал? — пояснил возникший рядом с Вишней Аркон. — Поверь, нет лучше способа восстановить силы после тяжелого боя. Кстати: Аджакти все видит. И запоминает. Так что мой тебе совет…

— Катись-ка ты колбаской… — нехорошо прищурилась на Бастарда присоединившаяся к ним Лилия.

Массированная контратака произвела впечатление на церруканца: не говоря ни слова, он поспешил затеряться за спинами глазевших на них новобранцев.

— Особая техника расслабления, а? — понизил голос Аркон, изучая лицо Токе.

— Это с таким же успехом может быть правдой, — пожал тот плечами.

— Другими словами, ты понятия не имеешь, что происходит с Ка… с Аджакти? — обвиняюще подытожила Лилия.

— Ни малейшего, — вздохнул Токе. — Боюсь, нам не стоит рассчитывать на его меч в «мясорубке».

Вишня выпучил глаза и красноречиво стукнул себя ребром ладони по горлу, кивнув на Кая, по-прежнему изображавшего морскую фигуру.

— Его убьют на месте, если он откажется драться, — перевел с языка знаков Бекмес.

«Семерка» переглянулась.

— Значит, придется нам заставить его! — решительно заявила Лилия. — Надо разбудить Аджакти!

— И как ты собираешься это сделать? — ехидно вопросил Бекмес.

— Я?! — приподняла девушка рыжую бровь. — Нет, это вот его забота! — Палец Лилии уперся в грудь Горца, едва не подпрыгнувшего от неожиданности.

— Кай будет драться, — Токе сам почувствовал, как неубедительно звучат его слова. — Вы же слышали, ему просто нужно время…

— Только что объявили Джамшина и Браво, — кивнул за решетку Бекмес. — Наш бой — следующий.

— Не знаю, обратил ли ты внимание, Горец, — в голосе Аркона сквозило едва сдерживаемое напряжение, — но, кажется, у Слепого образовалась привычка валять дурака каждый раз после задушевного разговора с тобой.

Токе хотел бы сказать, что в этот раз он ни при чем, что Кай просто свихнулся и бредит воронами и черными магами, но сомнение, окрашенное чувством вины, закрыло ему рот. Он глубоко вздохнул:

— Хорошо, я попробую. Не думаю, что Аджакти будет меня слушать, но… Я сделаю все, что смогу.

И Горец уселся на пол напротив товарища, копируя его позу.

Токе был прав: Кай видел и слышал все происходящее вокруг. Но, как и в тот раз, когда ворон впервые вошел в него, будто прозрачная стена отделила его от мира. Все, на что падал взгляд, казалось плоским и несущественным перед лицом одной большой правды: «Как я мог забыть?! Как я посмел мечтать о том, что может быть иначе?! Монстр! Чудовище! И что того хуже — монстр, каждым движением которого управляет невидимый кукловод!

Деревянный меч! Еще недавно я думал, что у меня есть цель, которой я добиваюсь своими потом и кровью. Верно, пот и кровь были мои, но вот те решения, которые привели меня туда, где я сейчас оказался: были они моими собственными, ворона или Мастера Ара? Или, возможно, это не имеет значения, потому что мы, все трое, — одно? Не был ли я таким же послушным инструментом в руке Мастера, как сегодня — меч в моей собственной руке? И не ощутил ли маг то же жестокое наслаждение, что испытал я сам, когда мой клинок вонзился в плоть врага?»

Этот момент все еще стоял перед глазами Кая, словно замороженный во времени. Молот. Так близко. Резкий запах пота. Прозрачные струйки, сбегающие из-под шлема на грудь. Вонь кожаного доспеха. Тяжелое дыхание. Блеск глаз, спрятанных за металлом. Глаз, не успевающих заметить, как деревянный и стальной клинки меняются местами; не ожидающих смертельного удара с левой руки… Хрип, когда острие меча прошило слои кожи, жира и мускулов, войдя в оранжевое свечение сердца… Это было невероятно, но в то мгновение он видел Молота насквозь: багровый туман его плоти, бледно-голубые звезды нервных узлов и светящиеся облака на месте жизненных органов. Это напоминало Каю его «радужное» зрение, но он никогда раньше не видел обычных людей подобным образом!

Там, на арене, случилась еще одна необъяснимая вещь. Страшный удар Молота — он запомнил его, острие меча будто описало в воздухе восьмерку! — должен был убить противника на месте. И Кай не успевал ни уклониться, ни отступить. Тело среагировало само: тренированные мышцы изогнули спину назад под немыслимым углом, ребра сложились на выдохе, вжимая грудь в позвоночник… Он не знал, как он это сделал, и сможет ли снова повторить этот трюк. Одно было ясно: ничему подобному он никогда не учился.

«Какие сюрпризы еще ожидают меня впереди? — Кай казался сам себе ларцом, полным темных чудес и демонов, готовых вырваться в мир, стоило приподнять крышку. — Мое новое зрение, неожиданно раскрывшиеся ресурсы тела, — все это служит одной цели, цели, для которой я был создан. Совершенный убийца… О, Мастер Ар послал своего раба в Церрукан не только учиться. Он хотел закалить и отточить выкованное им оружие, проверить, на что оно способно в деле. Маг даже пометил меня особым узором, как оружейник — вороненую сталь!.. Я думал, я буду убивать волшебников, собратьев Мастера Ара! Но между мной и магами всегда стояли и будут стоять люди. А теперь у меня есть собственная игровая площадка, где я могу без помех оттачивать мастерство!»

К горлу Кая подступила тошнота от отвращения к самому себе: «Что ж, разве не для этого я был рожден? Но почему же тогда мне так трудно принять свое предназначение? Почему сейчас самое большое мое желание — просто сидеть здесь, в полумраке, за прозрачной стеной, которая существует только для меня одного? Стеной, которая не остановит мечей надсмотрщиков, когда они обрушатся на раба за отказ выйти на арену… Разве это не будет самым простым решением? Решением, которое наконец-то не исходит ни от кого иного, кроме меня самого? Закончить все прямо здесь и сейчас, ускользнуть из когтей ворона, от вездесущей воли Мастера…»

Шрам на спине кольнуло. «Наверное, мне будет больно, больнее, чем смерть… Но я потерплю, осталось уже недолго…»

Какое-то время Токе сидел молча, не зная с чего начать, рассматривая свое встревоженное отражение в неподвижных зеркальных глазах. К счастью, «семерка» тактично отошла к решетке. Ребята старательно делали вид, что не смотрят в его сторону, и парень был им за это благодарен. Время шло, и ему, наконец, пришлось заговорить, хотя он сомневался, слышит ли его Кай:

— Ты ведь не собираешься драться, верно?

Молчание. Белоснежные ресницы даже не дрогнули.

— Значит, вот так?! Все?! И чем ты тогда лучше Элиаса?! Ты ведь обещал, ты сам сказал: «Мы будем вместе!» Ребята рассчитывают на тебя в этом бою, нам без тебя не справиться, Кай, мне без тебя не… — Токе задохнулся на полуслове, сглатывая ком во внезапно пересохшем горле. — Слушай, я тут недавно тебе наговорил всякого… Прости! Если это из-за меня… Это же просто глупо! Это не стоит того, ничто не стоит!.. Ты должен сражаться, иначе они убьют тебя! Ты должен, слышишь! Вставай!

Никакой реакции. Ели бы не равномерно вздымающаяся грудь под повязкой, можно было бы подумать, что перед Токе сидит каменное изваяние.

— Вставай! Ты, пугало огородное, кукла чертова, поднимайся! Ты обещал, слышишь! Ты! Обещал! — Он не заметил, что уже орал и тряс, как одержимый, Кая за плечи. С таким же успехом он мог тратить энергию на стоящую в коридоре статую Бога-Ягуара. Внезапно то, что он увидел в черном зеркале чужих глаз, заставило Токе замереть на месте. Прямо за его спиной стоял Яра в сопровождении двух воинов. «Уже пора? Не может быть! Ведь поединок Джамшина и Браво еще не кончился!»

— Чем бы вы тут ни занимались, ребятки, придется прерваться! — просипел Яра и резко мотнул головой. — На выход!

Новобранцы поспешили за доктором и столпились возле узкого прохода в решетке, радуясь, что томительное ожидание наконец закончилось. Кай, однако, не повел и бровью. Худшие опасения Токе, казалось, сбывались. Рядом с ними на корточки опустился Тач. Признаться, Горец совершенно позабыл о его существовании в суматохе последних событий.

— Пора идти, Аджакти, — тихо произнес гор-над-четец, дотронувшись до руки товарища.

— Ты не понимаешь, Элиас! — в отчаянии прошептал Токе, косясь на Яру. — Кай не будет драться! Он спятил! Чокнулся, как мартовский заяц! Ты бы слышал, что он тут нес перед своим боем! Пойдем, нам здесь нечего делать. — Он потянул Тача за рукав, но тот и не думал двигаться с места. Токе закусил губу, чтобы сдержать стон: по эту сторону решетки оставались только члены «семерки», растерянно глядящие на трио Аджакти — Горец — Тач.

— Эй, вы что, оглохли?! — рявкнул один из воинов и пнул Кая в бок. — Яра сказал: на выход!

Аджакти не шелохнулся. Токе поймал на себе вопросительный взгляд Аркона и едва заметно покачал головой, поднимаясь:

— Мы уже идем!

Он успел сделать всего пару шагов в сторону решетки, когда Аркон, Бекмес, Вишня и Лилия, ни слова не говоря, прошли мимо него и уселись на полу рядом с Каем, скопировав его позу. Тач уже сидел болванчиком у стены и пялился на Токе круглыми крапчатыми глазами. Горец посмотрел на остолбеневших от удивления солдат, на Кая, по-прежнему изображавшего памятник самому себе, но теперь в компании пятерых новобранцев… И, несмотря на висевшее в воздухе напряжение, он с трудом подавил смешок. «Наверное, это нервное», — думал Токе, усаживаясь на пол рядом с Вишней. Тот незаметно подмигнул ему, бесшабашно улыбнувшись белозубым ртом.

— Эй, Яра! Похоже, у нас тут ситуация! — позвал через решетку один из воинов, почесывая в затылке.

Доктор протиснулся обратно в узкую дверцу, и его седые брови сошлись на переносице:

— Значится, так, ребятки, — он встал над ними, чуть расставив ноги и заложив руки за спину. — Не знаю, что вы тут затеяли, но зато я точно знаю, что сейчас произойдет. Если вы на счет «три» не встанете в строй, вас погонят на арену кнутом, как скотину. Если это не поможет, вам просто перережут глотки. Может, конечно, этого вам и хочется: сдохнуть с позором. А о ваших братьях вы подумали? Каково им придется, двадцати трем против тридцати? Думаете, им охота помирать из-за семи трусов? — Яра сделал небольшую паузу, давая им время осмыслить его слова. — Я считаю. Один. Два.

Сердце у Токе колотилось где-то в ушах. Он глянул на Вишню, глаза у которого были совершенно дикие, на Тача, крепко зажмурившегося в углу… Жаль, что он не придушил Кая тогда, когда у него была такая возможность…

— Три!

Кто-то рядом с ним не выдержал и поднялся на ноги. Токе не поверил своим глазам: это был Кай! Горец с трудом подавил желание дать ему хорошего пенделя. «Ладно, еще успеется». Проходя мимо Яры, он заметил мелкие капли пота, выступившие на лбу доктора.

— Все в порядке, сетха! — улыбнулся во все тридцать два зуба Аркон. — Мы просто проводили сеанс групповой… релаксации.

— Релассации? Ну-ну. — Старик сплюнул сквозь зубы и заорал надорванным голосом: — В строй, зассанцы! Живее, живее! Слава ждет вас!

Токе снова стоял на арене. Белый песок под ногами. Белое небо над головой. Пестрая лента трибун изгибалась, описывая круг за кругом и вздымаясь до самого солнца, как готовая к нападению гигантская змея. Прямо перед ним было жало этой змеи: шеренга, ощетинившаяся сталью, поблескивающая чешуей доспехов. Гладиаторы, составляющие ее, выглядели чужеродно и в то же время — устрашающе. Участникам «мясорубки» дозволялось самим выбирать вооружение. Иноземцы к тому же часто выходили в бой в экзотических костюмах родной страны — это делало зрелище более красочным.

Какого оружия тут только не было! Мечи прямые, кривые и с клинком, изогнутым, как волна. Копья, боевые топоры и молоты, ножи и кинжалы, боевые плети, наконец, предметы, которые в иной ситуации Токе вряд ли бы опознал как орудия убийства. Головы гладиаторов защищали шлемы, украшенные рогами, гребнями, шипами, перьями и еще чем-то, похожим на конские хвосты. Некоторые вышли в бой почти обнаженными, иные были покрыты броней с ног до головы.

Сам Токе предпочел традиционные аршак и нож — оружие, знакомое ему с детства. Он думал, что готов к сражению, но теперь, глядя на хищный блеск стали впереди, чувствовал себя маленьким и беззащитным. Только близкое присутствие товарищей помогало ему сдерживать нервную дрожь.

Кай, чудесным образом вернувшийся к жизни и движению, напротив, был как-то безразличен к происходящему. Казалось, он прислушивался к чему-то глубоко внутри себя: будто перед ним все еще была глухая стена подтрибунного зала, а не три десятка вооруженных до зубов гладиаторов. Он отказался от великоватых, с чужого плеча доспехов и вышел в бой как был, босой и почти голый. Только неуместную деревяшку сменили два странных черных меча, принадлежавших одному из убитых сегодня гладиаторов, — единственное, на что Кай согласился из предложенного Мастером по оружию.

Высокий, звонкий голос одинокой трубы разбил напряженную тишину. Мгновенно все пришло в движение. Гладиаторы бросились навстречу друг другу, ломая ряды. Токе бежал вперед, захваченный общим порывом, и только запрет говорить зажимал рвущийся из его горла яростный крик. Его вынужденное молчание с лихвой компенсировала поймавшая второе дыхание публика.

Краем глаза он заметил несущегося рядом Тача: лицо скрыто под шлемом в форме головы сокола, в круглом щите застряло брошенное кем-то копье… Токе и не заметил, что бой уже начался!

На него налетел здоровенный мужик с кожей, черной, как деготь, и болтающейся на плечах пятнистой шкурой. Токе едва успел поднырнуть под тяжелый меч, больше напоминающий многократно увеличенный мясницкий секач. Он мгновенно развернулся, чтобы встретить противника лицом к лицу… Но вместо этого чуть не столкнулся нос к носу с Аджакти. Чернокожий медленно оседал на колени, к бурым пятнам на шкуре прибавились красные. «Мне не нужна нянька! Я бы справился сам!» Токе не мог выругаться вслух, но надеялся, что все, что он думает о Кае, сейчас написано на его лице. Вероятно, так оно и было, потому что Кай внезапно исчез из поля зрения. Зато там появился Вишня, на которого наседали сразу двое. Из щита озиата летели щепки под ударами топора какого-то волосатого громилы, в то время как более субтильный товарищ «дровосека» пытался подрубить Вишне ноги подобием крестьянской косы.

Токе поспешил на помощь, и как раз вовремя: под двойным натиском товарищ повалился на спину, прикрываясь щитом. Правила запрещали рубить противника с тыла, поэтому Горец прыгнул на спину длинноволосого, выставив перед собой щит и надеясь сбить того с ног. Однако громила просто пригнулся, и парень перелетел через его голову, покатившись по песку. К счастью, этот маневр дал Вишне время подняться на ноги. «Косарь» все еще досаждал ему, но внимание «дровосека» было теперь целиком на неожиданной помехе. Пару раз Токе удалось увернуться от топора, в третий раз лезвие впилось в чье-то бедро, случайно попавшее под удар: в сутолоке «мясорубки» волосатый покалечил своего. Не заботясь о дальнейшей судьбе бедолаги, «дровосек» снова взмахнул топором. Этот удар Токе принял на щит. Дерево треснуло. Острие топора высунулось с внутренней стороны.

Пользуясь моментом, Горец рубанул волосатого аршаком. Металл украшенного ягуаром щита выгнулся, но выдержал удар. «Дровосек» рванул застрявший топор на себя… а с ним и щит, выворачивая плечо Токе из суставов. Спасая руку, он выпустил ремень. Его противник на миг потерял равновесие. Этого Горцу было достаточно. Используя преимущество своего малого роста, он махнул аршаком по ногам врага. Длинноволосый взревел и упал как подкошенный. На месте его левого бедра дергался уродливый обрубок, из которого хлестала кровь. В запале боя он еще не сообразил, что произошло, и пытался дотянуться до противника топором, привстав на одно колено.

Токе легко отскочил в сторону и в замешательстве поискал глазами арбитра: если гладиатор был ранен и не мог продолжать бой, именно арбитр должен был решить его судьбу. Но вокруг царил хаос боя: красный песок, изломанные тела на песке, хрип и стоны раненых и умирающих… Взгляд Горца в отчаянии метнулся к поверженному врагу. Длинноволосый лежал на боку, часто дыша. Он был бледен как полотно. Встретившись глазами с победителем, он закусил губу и ткнул большим пальцем раскрытой ладони в свою грудь. Парень просил прикончить его! Токе колебался: «дровосек» мужественно сражался, он заслужил жизнь… Ах, зачем он не смягчил удар: ведь можно было просто обездвижить длинноволосого, не делая его калекой…

Новобранцев учили, как добивать побежденного врага, пронзая горло. Это называлось «куаль-гар» — удар милосердия. Но Горец больше не видел в длинноволосом врага. Он видел беззащитного страдающего человека, откинувшего голову, подставляя горло под меч… И Токе понял: он просто не сможет заставить себя поднять руку. Но тут каменные стены Минеры обрушились ему прямо на макушку. В глазах потемнело, арена встала на дыбы и залепила ему пощечину, но он не почувствовал боли…

Горец проснулся. Должно быть, уже было утро, но почему тогда так темно? Он моргнул, но ресницы склеивало что-то липкое и горячее, мешая открыть глаза. Токе хотел протереть их, но его левую руку что-то держало, а правая была неловко подогнута под живот, так что ее прижимал вес его собственного тела. В испуге, не понимая, что происходит, Токе дико задергался. Наконец, ему удалось освободить одну руку, и он дотянулся до головы. Его пальцы наткнулись на что-то жесткое. Шлем! Но какой-то странной формы, со здоровенной вмятиной ближе к макушке…

Тут он вспомнил все: Вишню, волосатого, внезапную темноту… Очевидно, кто-то, положив на кодекс, здорово засветил ему сзади по башке. Теперь она раскалывалась от боли, в ушах гудело, но в остальном он, кажется, был невредим. Хвала кузнецу, выковавшему этот шлем! Токе еще немного подергался, высвобождая другую руку, и наконец кое-как протер глаза от залившей их крови.

Первое, что он увидел, совсем близко и не в фокусе, были чьи-то ноги в высоких плетеных сандалиях, быстро передвигающиеся по песку в ритме боя. Похоже, «мясорубка» была все еще в разгаре. Ноги прыгнули куда-то влево, бросив в физиономию Токе фонтан песка, — он едва успел зажмуриться. Зато теперь ему открылся вид на участок арены, лицом к которому он лежал. Увиденное ему очень не понравилось.

Численный перевес был явно на стороне школы Ягуара. Слишком много знакомых тел неподвижно лежало на песке, слишком мало товарищей сражалось — из последних сил, некоторые — сразу против двоих или троих. Тигровая Лилия была здесь, ловко орудуя диковинным серповидным мечом и щитом — круглым, но с остро отточенными краями. Она только что обезоружила одного нападавшего, но его место тут же заступил другой. Токе видел Аркона и Тача, стоящих спина к спине в окружении врагов: клинки мелькали в воздухе так быстро, что глаз не успевал следить за их движением. Он видел Вишню, пытающегося пробиться на помощь к друзьям, но увязнувшего в стене стали… Ни Кая, ни Бекмеса Токе разглядеть не мог.

Шатаясь, он встал на четвереньки, сбросив с себя чье-то бездыханное тело: товарищам нужен его меч! Парень потянулся за полупогребенным в песке аршаком, но его рука застыла в воздухе. Он смотрел прямо в остекленевшие зрачки Бекмеса, отражавшие небо. Сторонний наблюдатель в Токе отметил песчинки, застрявшие в густых темных ресницах, казавшихся еще темнее из-за непривычной бледности кожи. «Нет! Не может быть!» До Горца начал доходить смысл произошедшего.

Придавившее его тело чужака в кольчуге, валяющийся рядом боевой молот, окровавленный меч Бекмеса, все еще крепко сжатый в мертвой руке… Резная рукоять чьего-то кинжала, засевшая в левом боку товарища… «Он спас меня! Заколол атаковавшего, но сам пал в схватке. Даже здесь, на проклятой арене, Бекмес оставался верен своему долгу охранного: защищать подопечных ему людей, пусть даже ценой собственной жизни!» Дрожащей рукой Токе закрыл мертвые глаза; не глядя, нашарил рукоять аршака… Но тут грубый удар ноги в челюсть отшвырнут его на песок. Погнутый шлем слетел с головы и покатился прочь. Проклятие! Его черепушке и так уже досталось сегодня! Перед глазами все плыло. Он только сумел различить темную, против солнца, фигуру и всполох меча, уже занесенного над его распростертым телом…

Аршак и щит Токе были далеко, не дотянуться. Но вот нож на левой голени все еще был при нем. «Возможно, именно этому любителю лягаться принадлежал кинжал, вошедший под ребра Бекмесу! Отведай-ка своего же угощения, сволочь!» Нож, брошенный набитой рукой, вонзился в смотровую щель крылатого шлема. Противник рухнул прямо на Токе. Опять! Будто мало ему синяков и ссадин! Парень вывернулся из-под трупа: «Ага, готовы плетеные сандалии!» — подхватил аршак, чей-то еще целый щит и ринулся в бой. Ринулся, впрочем, было слишком сильно сказано. Скорее, заковылял. Перед глазами у него все кружилось и прыгало. Наверное, поэтому Токе плохо запомнил события следующих минут, происходившие под аккомпанемент низкого гудения — единственного звука, который слышали его залитые кровью уши.

Он пробился к Лилии. Вдвоем они расчистили дорогу к Вишне, к этому времени ушедшему в глухую защиту. Знаками Токе показал, что им нужно соединиться с Арконом и Тачем. Когда это наконец удалось, гладиатрикс потеряла свой щит, который, как оказалось, был также весьма полезным метательным оружием. Он снес макушку покрытого татуировками крепыша, как крышку с котла.

Меч Вишни переломился у гарды. К счастью, вокруг валялось достаточно запасных. Им удалось снова выстроить линию. Аркон, Тач, сам Токе, Вишня и Тигровая Лилия стояли плечом к плечу: усталые, оборванные, покрытые своей и чужой кровью, но живые и готовые встретить последний натиск противника.

Гладиаторы школы Ягуара, не спеша, подступали к ним, обходя с флангов. Сколько их было — десяток, дюжина? Прямо на Горца надвигался закованный с головы до ног в сверкающую броню, казавшийся огромным феериандец. Одни эти доспехи, наверное, стоили его мяснику целое состояние. Токе больше заботило то, сколько жизней они будут стоить к концу этого боя. Меч длиной со всего Токе, свистнув, разрезал воздух… Если бы только Кай был здесь! Он бы наверняка знал, как справиться с этой неуязвимой труподелкой! Но Кай, скорее всего, лежит сейчас где-то на песке, как Бекмес, Шарм, Белка и остальные, уставившись в небо невидящими глазами. Ну почему, почему обормота никогда нет рядом, когда он так нужен?!..

Быстрая тень мелькнула над головой феериандца. Между «семеркой» и каре нападающих возник Аджакти. Казалось, он выпрыгнул прямо из воздуха. Докрутив головокружительное сальто, он застыл перед пораженными «ягуарами». Черные клинки были угрожающе подняты. Токе не мог видеть его лица. Зато физиономии врагов не оставляли сомнений: то, что они прочитали в глазах «Деревянного Меча», быстро лишило их боевого задора.

Воспользовавшись замешательством, Кай прыгнул прямо на бронированного феериандца. Босые ноги ударили в стальной панцирь, опрокидывая его носителя на спину. Горец дал «семерке» знак атаковать.

Дальнейшее запечатлелось в памяти Токе фрагментами, как рассыпавшаяся мозаика, преобладающим цветом которой был красный.

Беспомощный, словно гигантский жук, феериандец нелепо барахтается на спине, пытаясь подняться. Тонкое черное лезвие входит в сочленение его брони — там, где стальное бедро соединяется с торсом. Через превратившуюся в гроб гору металла перескакивают три покрытые кровью и песком фигуры. Токе не сразу узнает в них Папашу и близнецов-лисийцев Там-Тама и Сам-Сама. Они тут же ввязываются в схватку. Значит, сократившаяся до шестерки «семерка» — не единственные выжившие, значит, есть еще надежда!

Рука Горца устала рубить. Плечо онемело от веса чужого, слишком массивного щита. Он только что вспорол живот очередному «ягуару», такому же измученному, потному и грязному, как и он сам. Но тут что-то ужалило его в шею и сдавило незащищенное горло. И продолжало давить, увлекая вниз, на землю, отнимая воздух… Токе беззвучно открывал и закрывал рот, гул в ушах усилился, глаза застлала кровавая пелена. Ему казалось, он снова окружен гайенами, и это Клык затягивает бянь у него на горле. Он оставил борьбу: зачем, если скоро, очень скоро он увидит Майкен? Но вместо девушки перед его полуослепшими глазами появился Кай.

Вот он проходит через хаос схватки, как нож сквозь мягкое масло, оставляя позади кровавый след. Вот сразу двое атакуют его со спины. Не глядя, он выбрасывает руки назад. Его мечи рассекают обоих нападающих от паха до горла. Когда освобожденные клинки взлетают вверх, кровавый дождь двумя веерами рассыпается над головой Кая. Его белые волосы становятся красными.

Продолжая движение по дуге, меч вырывается из его правой руки. Вращаясь и все еще рассыпая алые брызги, оружие летит прямо в Токе. Парень хочет зажмуриться, но на это у него уже нет сил. Черный клинок проходит на волосок от его щеки. Дрожа, меч застревает в чем-то за его спиной. Краем глаза Горец успевает заметить, что лезвие не просто черное, а покрыто вытравленным в стали замысловатым узором. Давление на его шее ослабевает. Он падает на колени, давясь и кашляя. Его выворачивает на мокрый, темный песок, и ему становиться чуть легче. Токе поднимает голову и понимает, что битва окончена. Они победили.

ГЛАВА 14, в которой в Церрукане идет дождь

Токе стоял прямо под ложей амира и по-прежнему не слышал ничего, кроме гула в ушах. Люди на трибунах открывали рты, ладони ударяли в ладони, трубачи надували щеки — до Токе не доносилось ни звука. Рядом с ним выстроились остальные победители: Кай, Аркон, Тач, Лилия, Вишня и Папаша. Близнецы остались лежать, обнявшись, на истоптанном песке. Там-Там пал, и Сам-Сам, не в силах вынести смерти брата, бросился на собственный меч. Из тридцати выставленных Скавром бойцов «мясорубку» пережили только семеро.

Казавшийся прежде приятным аромат цветов, вплетенных в его венок, навевал тошноту. Ноги Токе подкашивались. Он вынужден был опереться на Кая, чтобы не упасть. Наверху, в ложе, Омеркан что-то говорил, но Токе не мог разобрать ни слова. Он с трудом различал лицо принца из-за мельтешивших перед глазами черных пятен. Токе перевел взгляд на Кая, надеясь прочитать по его физиономии смысл речи, но товарищ не смотрел на принца. Глаза Аджакти были прикованы к другим глазам — янтарным, с текучим блеском расплавленного золота, с выражением голода, который невозможно было утолить… Эти глаза жили на белой маске под черным капюшоном волос. Капюшон качнулся, на Токе дохнуло сладковатым запахом гари и паленой плоти, и тут темнота накрыла его.

— Дорогая сестра, я знаю этот взгляд. Что это, тебе уже мало стариков и детей, теперь ты перекинулась на уродов?

— Не понимаю, о чем ты, дорогой брат, — Анира невинно захлопала ресницами.

Но Омеркан слишком хорошо знал ее и только усмехнулся:

— Не пытайся провести меня, сестренка. Твои милые глазки не сходят с этого полутролля, Скаврова выкормыша. Признаю, он неплохо показал себя сегодня. Даже отец в кои веки досмотрел бой до конца, не задремав. Но, сладкая моя, нельзя же пасть так низко! Этот раб мог бы озолотить своего хозяина, исцеляя икоту!

— Великолепная острота, дорогой брат! — приторно улыбнулась Анира, легонько хлопая в ладоши. — Ты говоришь так, верно, потому, что сам положил глаз на Аджакти. Боюсь только, что здесь для тебя ничего не светит. Этот мальчик более мужчина, чем твои амбалы-телохранители, а в его лице по крайней мере больше жизни, чем в постных физиономиях твоих смазливых дружков. Или, прости, я должна была сказать «подружек»?

Красивые брови Омеркана сошлись на переносице, но он нашел в себе силы улыбнуться:

— Знаешь, в чем разница между нами, сестренка? Честь дома амиров для меня не пустые слова! Кого бы я ни брал в свою постель, я никогда не унижался до того, чтобы спать с рабами, — губы принца гадливо скривились, — с гладиаторами!

— О, да! Ты довольствовался тем, что перепортил всех носящих штаны отпрысков аристократических домов. Подвиг, достойный уважения!

Глаза принца сверкнули. Он сделал быстрый шаг в сторону Аниры и обхватил ее за плечи. Со стороны его движение выглядело жестом братской заботы, но длинные холеные пальцы больно сдавили руку принцессы:

— Поберегись, сестра! — прошипел Омеркан в ее ухо. — Ты ступаешь на зыбучий песок. Я еще не забыл историю с Барсом! Твоя глупость и похоть лишили школу Ягуара фаворита, бросили позорную тень на царствующий дом! Еще одна подобная… подобная, — принц шумно втянул воздух в легкие, подбирая слово, — выходка, и…

— И — что? — прервала его Анира с широкой улыбкой. Глаза ее метали молнии, но зрители на трибунах должны были видеть только нежность сестры, отвечающей на ласку брата. — Не забывай! Церруканом пока правишь не ты, а отец! А я — его любимая дочь!

— Не забывай и ты: отцу уже недолго осталось! Когда я взойду на престол, я не потерплю рядом с собой шлюху, которую называют «королевой обесчещенных»!

— Бедный брат! Неудивительно, что ты похудел: тебя гложет зависть. Ты еще не амир, а я уже королева! — рассмеялась Анира в лицо принца, легко выгибая спину и сбрасывая его руку с плеча.

Вся краска отхлынула от лица Омеркана: на этот раз удар попал точно в цель. Но тут между братом и сестрой втиснулся Ашрот, уже некоторое время безуспешно пытавшийся привлечь внимание принца:

— Сиятельный, твой Солнцеподобный отец э-э… задумался о государственных делах, а арбитр ожидает решения, спорный бой… Публика волнуется…

Омеркан замахнулся. На мгновение Анире показалось, что он собирается ударить своего любимца, но принц только резко выбросил руку перед собой, опустив большой палец. На арену он даже не взглянул. По трибунам пронесся недовольный ропот: вероятно, несчастный гладиатор был не так уж плох. Он умер, так и не поняв, что просто попал под горячую руку. Впрочем, Анире было все равно. После Аджакти она уже ни на кого не хотела смотреть. Принцесса развернулась и покинула ложу под горящим взглядом брата.

Скавр сидел за массивным столом темного дерева, гоняя косточки на столь же массивных счетах. Результаты вычислений он запивал вином из стоящего под рукой кубка. Мясник выглядел удовлетворенным, и Кай надеялся, что это смягчит уготованную ему выволочку. Что владелец школы мог вызвать его к себе для чего-нибудь еще, кроме наказания, ему и в голову не приходило. Гладиатор стоял в нескольких шагах от стола и молча ждал, пока Скавр покончит с расчетами. Внезапно мясник оторвал взгляд от своих табличек и глянул прямо на посетителя:

— А, Аджакти, — церруканец произнес новое имя нарочито протяжно, будто пробуя его на вкус. — Как там Горец? Еще жив?

— Лекарь говорит, он выздоровеет. К нему еще никого не пускают: он слаб, и ему нужен покой. Но Чеснок уверен: Горец поправится.

— Так-так-так. А сражаться он сможет? Вот и хорошо. Жаль было бы потерять такого бойца. — Мясник замолчал, изучая гладиатора. В его глазах играли смешливые искры, хотя лицо оставалось серьезным. — Догадываешься, зачем я звал тебя?

— Справиться о здоровье Горца, сейджин? — Кай позволил себе маленькое удовольствие — позлить Скавра, разыгрывая перед ним идиота. Но мясник только расхохотался над его словами, будто над удачной шуткой.

— Я доволен тобой, Аджакти! Более того, сам амир, как ты слышал, высказал удовлетворение твоим боем. Между нами мальчиками, старая калоша обычно дрыхнет все игры напролет, но тебе удалось его разбудить! — Скавр хохотнул и потер руки. — Да, ты заслуживаешь награды. Тебе еще запрещен выход в город, но ты можешь просить у меня чего хочешь — конечно, в разумных пределах, — а я позабочусь о том, чтобы ты получил желаемое.

При виде искреннего замешательства на лице Кая, церруканец снова рассмеялся:

— Ну, чего бы тебе хотелось? Красивую одежду? Может, мяса? Говорят, вы, северяне, его любите. Статую твоего бога? Женщину? А, Аджакти? Аппетитную бабенку в самом соку? Или, может, тебя уже развлекает эта рыжая, как ее, Тигровая…

— Мне ничего не нужно, сейджин, — поспешил заверить Кай.

Брови Скавра взлетели на лоб:

— Ничего не нужно? Какая скромность… Я не буду повторять свое предложение, Аджакти. Откажешься сейчас, можешь забыть об этом разговоре. Подумай еще раз: ну чего у тебя нет, чего тебе не хватает?

Кая так и подмывало ответить «свободы», но, немного подумав, он сказал:

— Можно ли раздобыть в Церрукане хорошую лютню? — и поспешил добавить, внезапно смутившись: — Конечно, если это не очень дорого стоит…

— Лютню?! — переспросил Скавр, будто сомневаясь, правильно ли он расслышал. Гладиатор молча кивнул. В горле у мясника заклокотало. Он разразился громогласным хохотом, раскачиваясь в кресле и хлопая ладонями по столу так, что вино выплескивалось из кубка на полированную поверхность.

Кай хмуро потупился: глупо было надеяться, что Скавр выполнит его просьбу. Отсмеявшись и утерев слезы, мясник сложил руки на животе и с любопытством уставился на парня:

— Лютню… Хм. Зачем тебе лютня, Аджакти? Решил сделать карьеру трубадура?

— Так могу я получить лютню или нет? — упрямо повторил тот, глядя в пол.

— Ладно, получишь ты свою лютню, ягуар тебя задери! Лучшую, какую только можно найти.

Кай вскинул на Скавра глаза: не шутка ли это? Но на этот раз на лице мясника не было улыбки.

— Благодарю, сейджин.

— Теперь иди, отдыхай. Яра покажет тебе твою новую комнату. Вы теперь переведены в крыло ветеранов.

Скавр снова уткнулся в таблички и расчеты, показывая, что разговор на этом окончен. Однако Кай не двинулся с места. Через пару минут мясник раздраженно поднял глаза:

— Ты все еще здесь?

— Сейджин, ты обещал, если я выиграю бой, сказать, кто этот человек — адепт Мингарской школы.

Скавр откинулся на спинку стула и прищурился на Кая, постукивая стилом по краю стола:

— А ты не догадался?

— Нет, — честно ответил он.

— Фламма.

Кай спокойно кивнул:

— Конечно, Фламма.

Он развернулся и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Когда Токе открыл глаза, первое, что он увидел, был Кай Некоторое время раненый лежал неподвижно, разглядывая посетителя через полуприкрытые ресницы. Аджакти сидел на грубом табурете у изголовья постели, облокотившись на собственные колени. Встрепанные волосы свесились на лицо, мокрые пятна расплылись на боках и груди его туники: наверное, он пришел в лазарет в перерыве между тренировками. Дневной свет, просачивавшийся через узкое окно, падал золотым клином между пациентом и его гостем, высвечивая длинные красные рубцы на предплечье Кая, похожие на следы чьих-то когтей. «Видно, не вся кровь тогда была чужая», — подумал Токе, вспомнив вид товарища после «мясорубки». Взгляд его скользнул дальше, и он увидел, что рука Кая лежит на краю постели поверх его собственной. Осознание этого прикосновения заставило пальцы Токе невольно дрогнуть. Почувствовав это движение, Кай вскинул голову. Их взгляды встретились.

Пробуждение товарища, очевидно, застало Кая врасплох. Горца поразило, каким усталым, даже измученным было его лицо без привычной «мне на все наплевать»-маски. Посетитель виновато улыбнулся и убрал руку, неловко сунув ее в карман штанов.

— Ты стонал во сне. Это тебя успокоило, — пояснил он, будто извиняясь за свой жест.

Эти слова заставили Токе вспомнить только что виденный сон. Он шел по арене в тишине, наполненной только гулом в ушах. Вокруг лежали мертвые тела — так тесно, что под ними не было видно песка, и ему приходилось ступать по трупам. В одном из трупов он с ужасом узнал Бекмеса. Горец споткнулся и упал. Его лицо оказалось в невыносимой близости от широко раскрытых, неподвижных карих глаз, от уродливой жженой метки на мраморной щеке… Токе помнил, что он закричал. Наверное, именно тогда Кай услышал его стон.

Еще он помнил, как кто-то протянул ему руку, помогая подняться. Только во сне это был отец — живой, сильный и надежный, как всегда. Он повел сына за собой. Внезапно вокруг потемнело, и перед ними встала сплошная стена воды: это дождь разделил мир пополам. Почему-то это испугало Токе. Эсгер без страха пошел вперед и вступил в дождь, но парень застыл на месте, остановившись перед водяной завесой. Тогда отец обернулся и позвал сына за собой. Его слова были первым звуком извне, проникшим в уши Токе. Он помнил их так же отчетливо, как и родное лицо, с которого дождь отмыл кровь:

— Что ты делаешь здесь, сынок? Мать и сестры нуждаются в тебе.

Не дожидаясь ответа, Эсгер повернулся и растворился в поющих струях.

Токе сморгнул, прогоняя видение.

— Спасибо, — поспешил он загладить неловкое молчание и тут же сообразил, что действительно благодарен Каю. Ведь он увидел отца — пусть во сне — впервые после его гибели в пустыне.

Товарищ снова улыбнулся, и на этот раз темное лицо осветилось искренней радостью:

— Значит, правда, что ты опять слышишь?

— Да. Шум в ушах еще немного остался, но Чеснок говорит, это быстро пройдет.

Они немного помолчали. Токе был слишком обессилен головной болью, чтобы утруждать себя ничего не значащей болтовней, но не знал, как начать разговор о главном. У него было такое чувство, будто он и Кай сидели на противоположных концах детских качелей, зависнув над землей в неустойчивом равновесии. Скажи один из них неверное слово, и кто-то неизбежно качнется вниз. Токе несколько раз открывал рот, но, передумав, снова закрывал его. Наконец, сообразив, что он, наверное, выглядит как выброшенная на берег рыба, парень смутился и выпалил первое пришедшее на язык:

— Что я здесь делаю, Кай?

Тот удивленно моргнул:

— Ты не помнишь? Ты грохнулся в обморок прямо в Минере. Мы с ребятами принесли тебя сюда, то есть в лазарет. Тебе здорово заехали по черепу, и лекарь велел тебе лежать, пока…

— Да я не о том, — перебил, поморщившись, Токе. — Что я… Что мы делаем здесь: в Церрукане, в казармах, в этой… богами забытой дыре? — Он напряженно уставился на Кая, ища в его лице понимания.

— Выживаем? — осторожно предположил тот.

— Выживаем, — повторил с горечью Токе. — Хорошо. И как долго нам выживать? И зачем? — Он вздохнул. — Знаешь, там, в пустыне, все было ясно и просто. Были гайены, разбойники и убийцы, и мы сражались с ними за собственную жизнь и жизнь товарищей. Здесь все… по-другому. Я не знаю, скольких я убил в Минере. Но одного — первого — я не забуду никогда. Он ничего мне не сделал. Он был такой же чужак здесь, как я. Раб, которого погнали на смерть ради потехи.

— Он бы убил тебя, если б мог, — возразил Кай. — Ты был вынужден защищаться. У тебя не было выбора.

— Выбор всегда есть! Я не должен быть здесь. И ты не должен. Никому из нас здесь не место. Я видел во сне отца, и знаешь, что он сказал? «Мать и сестры нуждаются в тебе». А ведь я почти забыл их! Я думал только о смерти и мести. Я забыл, кто я. Нам надо выбираться отсюда! Выбираться, пока не поздно, пока мы еще помним, кто мы! Помним, ради чего нам выживать!

Кай слушал внимательно, чуть склонив голову набок. Когда Токе закончил, он с убеждением сказал:

— Мы выберемся. Ты вернешься домой.

Раненый обессиленно откинулся на тощую подушку, качая головой:

— Как?! Ты так говоришь, будто знаешь!

— Не знаю. Но время придет — и ты скажешь мне, как. А я… Я буду рядом с тобой. До тех пор, пока ты не будешь свободен — свободен выбирать свой путь.

Токе смотрел в серьезные глаза Кая, и отчаяние, наполнявшее его сердце, отступало, давая место надежде. Товарищ действительно верил в то, что говорил, верил в него. После мгновенного колебания Токе без слов протянул ему раскрытую ладонь, и Кай, очевидно не знакомый с жестом, неловко ухватил его руку и сжал ее. Некоторое время они сидели молча, не разнимая рук. Горец смотрел на клин солнечного света, разбитый их пожатием:

— Во сне отец звал меня за собой. Он ушел в дождь. Но в Церрукане никогда не идет дождь. Здесь даже облака никогда не закрывают солнца.

— Просто сейчас не сезон, — рассудительно заметил Аджакти.

— Может быть. Но я скучаю по дождю, — признался Токе. — Иногда мне кажется, что я никогда больше не увижу, как вода просто падает с неба.

— Дождь пойдет. Просто надо верить. Верить в то, что мы выживем, что выберемся отсюда. И дождь пойдет.

Токе усмехнулся: странно было слышать такие слова из уст Кая. А тот продолжал ровным тихим голосом:

— Солнце закроет тень. Мир станет серым. Поднимется ветер. Первые капли ударят землю. Капли сольются в струи, струи — в потоки, потоки — в стену воды…

— Что это? — насторожился Горец. В комнате что-то неуловимо изменилось, только он еще не понял, что. Шум в ушах, похоже, снова стал донимать, да и в глазах потемнело… «Стоп! Это не у меня в глазах, это в лазарете стало темно!» Полоса света, проводившая сверкающую границу между ним и Каем, исчезла. Их окутал полумрак, сближающий предметы. Странный шорох, наполнивший слух раненого, доносился снаружи: сначала интимный шепот, потом хор шепчущих голосов и, наконец…

— Дождь! — еще не веря чуду, зачарованно произнес Токе. И тут же, опомнившись, заорал: — Дождь!!! Кай, слышишь?!

— Дождь, — кивнул тот.

Пациент Чеснока рванулся было с койки, но перед глазами у него тут же все поплыло. Он чуть не грохнулся на пол, не поддержи его гость. Чувствуя осторожные, но твердые руки, укладывающие его обратно, Токе завозился:

— Нет! Помоги мне выйти во двор! Я должен… Мне надо это видеть!

— Тебе же нельзя вставать, — пытался урезонить его Кай.

— Плевать! Помоги мне, прошу! Я скажу Чесноку, что заставил тебя, только помоги мне!

Смирившись, Кай подставил плечо и полувывел-полувытащил спотыкающегося Токе на свежий воздух. Пару минут они стояли на галерее, пока брыкающийся мир не улегся ровно, и из глаз раненого не исчезли цветные круги вперемежку с черными мухами. Наконец, зрение прояснилось, и он увидел многослойную пелену падающей воды. Там носились, хохоча и вопя, какие-то серые фигуры, прыгая, падая и валяя друг друга в быстро набирающих глубину лужах. Токе шагнул вперед и вышел под дождь. Струи воды с неожиданной силой ударили его голову и плечи. Они были холодными, мокрыми и — восхитительными! Парень поднял к небу лицо, закрыв глаза и смеясь во все горло, несмотря на забегающую в рот воду. Он почувствовал чье-то присутствие рядом с собой и изо всех сил пожелал, чтобы, как в его сне, это был отец. Но рядом с ним стоял Кай. Он смотрел куда-то за занавес дождя. Его лицо было задумчивым, даже печальным.

— Ты ведь знал заранее, да? — возбужденно крикнул Токе, перекрывая шум ливня. — Ну, про дождь! Ты видел тучи по пути в лазарет?

— Нет. Я видел жабу в термах.

Худшее в Кае было то, что Токе никогда не мог понять, когда тот шутил, а когда действительно имел в виду то, о чем говорил. Но сейчас, стоя под дождем, он чувствовал такую простую, чистую радость, что просто расхохотался, и товарищ ответил на его смех. Их голоса звучали в унисон, вплетаясь между дождевыми струями в музыку воды — шепчущей, звенящей, зовущей, поющей величественный гимн торжеству жизни.

Похороны Бекмеса и остальных гладиаторов, погибших в дни Больших Игр, Токе пропустил, валяясь в лазарете под бдительным присмотром Чеснока. Парень хотел бы, следуя горскому обычаю, положить на погребальный костер Бекмеса какую-нибудь особо ценную для себя вещь. Но единственное, чем он владел, был увядший и запятнанный его собственной кровью венок победителя, доставшийся слишком дорогой ценой. Его-то он и передал через Аркона.

Только в День Ветра Горцу удалось наконец умолить лекаря выпустить его из своих когтей — в обмен на обещание щадить себя и каждый вечер являться для проверочного осмотра. Токе быстро обнаружил, что за то время, что он давил опостылевшую койку, в школе произошли значительные изменения.

Казармы были полны новых лиц и серых униформ — Скавр быстро навербовал пополнение. Переживших «мясорубку» товарищей, как и самого Горца, перевели в ветераны и развели по разным отрядам в зависимости от того оружия, которым им отныне предстояло сражаться. Кая, конечно, определили в димахеры. Худого и легкого Вишню — в ловцы. Аркона и Тача отправили к «длинным мечам», оружие которых сами ветераны прозвали «Длинный Дик». Тигровая Лилия оказалась в «жнецах», кривой меч которых напоминал аршак. Токе не удивило, когда ему сообщили, что он тоже поступает в распоряжения Фазиля, доктора «жнецов». Наконец, широкоплечего, кряжистого Папашу, способного с легкостью нести тяжелые доспехи и щит, записали в «черепахи».

На первом же отдыхе, однако, Папаша, оторвавшись от своего отряда, присоединился к «семерке», не вызвав этим удивления ни у кого, кроме Горца. Церруканец непринужденно трепался с Лилией и Каем, будто знал их целую вечность, будто его место всегда было здесь, а Бекмес только временно занимал его. Поначалу Токе воспринял «новичка» в штыки: погибшего товарища никто не мог заменить! Но, узнав Папашу поближе, он понял, что тот не посягал на память их друга и не пытался быть никем иным, кроме себя самого.

Имел ли церруканец в действительности потомство, никому в школе было неведомо. Скорее всего, свое прозвище он получил из-за длинной смоляной бороды, которую бывший вор заплетал в мелкие косички и украшал разноцветными тесемками, бусинами и прочей блестящей чепухой. Вряд ли Папаше было больше двадцати пяти, но курчавый черный волос, карабкавшийся по щекам до самых глаз, делал его лицо старше. Таинственным образом, возможно связанным с его бывшей профессией, парень был в курсе всего, что происходило как в стенах Скавровой школы, так и за ее пределами. Эта полезная особенность, а также легкий, дурашливый характер сделали его, как пришлось признать Токе, удачным дополнением упавшей количеством и духом «семерки».

Именно Папаша, загадочно подмигнув, посоветовал Горцу зайти в общую залу после ужина. Обычно в конце полного тренировок дня выздоравливающий так уставал, что у него едва доставало сил дотащить себя до каморки в крыле ветеранов, которую он по-прежнему делил с Каем. Но сегодня, просидев по настоянию Чеснока самые жаркие часы в теньке, он чувствовал себя достаточно свежим. К тому же в лазарете ему жутко не хватало общения с друзьями, и он надеялся наверстать упущенное.

Когда Токе в сопровождении Папаши появился в общей зале, там уже был растоплен очаг. Его пламя бросало веселые оранжевые блики на изображения всевозможного оружия, украшавшего стены. Расторопный Вишня застолбил для них столик у камина. Стараясь не обращать внимания на Лилию, которая, сидя на коленях Кая, задумчиво играла его белыми волосами, Горец набил рот орешками из стоящей на столе миски. Аркон куда-то запропастился, но на вопрос о нем Тач ответил только загадочной улыбкой.

Токе сидел спиной к огню, поэтому раздавшийся со стороны очага звук застал его врасплох. Услышанное было настолько неуместным в набитой гладиаторами общей зале, что парень поперхнулся орешками и крутанулся на стуле. У камина стоял Аркон: длинные светлые волосы распущены по плечам, глаза полузакрыты, лицо сосредоточено, легкие пальцы перебирают струны лютни…

«Лютня! Как я, оказывается, скучал по чарам ее музыки! Но инструмент, который вечно таскал с собой Аркон, был навсегда потерян в пустыне вместе с караваном. Откуда же взялось это благозвучное чудо?» Горец зашептал в ухо Папаше, но тот только приложил палец к губам, а потом без слов ткнул им в Кая. Токе выпучил глаза: как Аджакти сумел раздобыть лютню в казармах?! Но тут он позабыл обо всем: Аркон запел:

Аркон пел, и его слова проникали в самые сердца слушателей, так что даже тихие разговоры в переполненном помещении замерли. Токе не мог оторвать от музыканта глаз. Эта песня была о нем, Токе, о его мечтах, его стремлении увидеть и изменить мир, об их призрачности…

У Горца перехватило горло. Он понял, что Аркон поет о Бекмесе и других товарищах, которых они потеряли в Холодных Песках и на арене. Гладиаторы вокруг слушали, затаив дыхание, вспоминая друзей, которых они вынуждены были хоронить, одного за другим…

Токе огляделся вокруг, с трудом сглатывая вставший в горле комок. И всюду, куда бы ни падал его взгляд — в глазах Тача, Вишни, Лилии, Папаши и других гладиаторов, — он видел одно и то же выражение, делавшее их сейчас воистину похожими, как братья и сестры. Даже в непроницаемых, черных глазах Кая, казалось, тлел отблеск того же огня. В этот момент Токе понял, что надо делать, и сердце его наполнилось обещанием свободы.