Глиняный папуас

14

Хватило бы у меня силы воли заплатить своей жизнью за то, чтобы назвать предмет, еще никем не названный? Нет, думаю, что не хватило бы, хотя точно сказать не могу. Пока у меня были другие заботы, может, и поважнее названий. Слишком много и часто я думал о мальчике, тайна жизни которого чуть приоткрылась — и закрылась на самом интересном месте.

— Ну, а когда будет продолжение? — спрашивал я Витьку.

— Может, и никогда, — ответил мрачно Коровин. Он в последние дни стал каким-то невеселым и постоянно хмурился и даже не фыркал носом.

— Почему же никогда? Я хочу, чтобы это было скоро.

И Витька делал вид, что ему скучно. А скучно ему вовсе не было. С тех пор как в него попала папуасская стрела, он потерял всякое понятие о скуке. Но что-то с ним все-таки случилось. Зря хмуриться он бы не стал. Может, разладилось у него с Громовым? Это вполне возможно. Громов слишком много знал, а Витька знал пока еще не очень много, но был самолюбив, и они, в конце концов, могли поссориться.

Как-то, возвращаясь с матерью из кино «Свет», где мы смотрели очень интересную картину про слонов и зебр, а затем про знаменитого художника Айвазовского, я увидел Витьку. Он стоял с тем самым интеллигентом, который был немножко похож на Лермонтова, Гоголя и даже на Шекспира. Витька что-то рассказывал этому стройному высокому красавцу, а тот вдруг вытащил из бокового кармана записную книжечку, что-то записал в ней и сказал:

— Отлично! Великолепно! Чудесно! Я наведу справку.

В это время Витька оглянулся, увидел меня и мою мать и почему-то очень смутился.

— Здравствуй! — сказал я.

Но Витька не ответил. А молодой красивый интеллигент вежливо поклонился моей матери и мне, хотя и не был знаком с нами.

— Кто это? — спросила меня мать тихо.

— Шекспир, — ответил я. — А может, и Гоголь. Разве ты не заметила, он даже очень похож.

Но мать отрицательно покачала головой, — не найдя никакого сходства.

— Наоборот, — сказала она. — Он скорее похож на Айвазовского, которого мы только что видели на экране.

— Айвазовский был глубокий старик.

— Не всегда же он был глубоким стариком.

Я задумался. В словах матери была истина, но в нее почему-то не верилось. Великих людей всегда представляешь такими, какими они бывают на портретах, в книгах или на экране кино.

Потом я стал думать о молодом красивом интеллигенте и его загадочном обещании навести справку… Странно, что Витька обратился к нему за справкой. Витька ведь не любил таких стройных красавцев и называл их стилягами и даже тунеядцами. Видно, уж очень большая нужда была у Витьки в этой загадочной справке, раз он поступился своими принципами.

Я решил ни о чем не спрашивать Витьку. И правильно поступил. Витька сам рассказал мне спустя несколько дней. Он даже признался мне, что поссорился с Громовым. Дело в том, что Громов отказался дать Витьке продолжение про мальчика. Почему? Громов не стал объяснять. Может, случайно узнал громовский отец и напомнил сыну, что исследования еще не закончены и разглашать посторонним научную тайну еще преждевременно. Короче говоря, Громов простился с Витькой на лестнице перед дверью, а в дом его и на этот раз не пригласил.

Витька, я уже упоминал, был самолюбив. Он решил, что Громов стал много воображать и задаваться. А задавал он не любил еще больше, чем стиляг. А тут интеллигент подвернулся. Он, оказывается, давно разыскивал Витьку — узнать от него подробности о стреле и по чьей вине выстрелил экспонат. Витька, конечно, не стал обвинять ни администрацию, ни скульптора, ни великого путешественника Миклухо-Маклая, а всю вину взял на себя. Красивому интеллигенту очень понравилась Витьки на скромность. Они подружились, и интеллигент познакомил Витьку со своей коллекцией. Коллекционировал он разные редкие и маловероятные случаи, делая вырезки из приложений и дефицитных изданий, а также собирал приключенческие книги и статьи про телепатию и телепатов. Все это носило, по словам Витьки, строго научный характер, хотя интеллигент ученым еще не был и работал пока в райстрахе, занимался страхованием частного имущества и даже жизни.

Собственно, это самое обстоятельство, что красивый интеллигент, похожий на Айвазовского и еще на кого-то, вовсе не был стилягой, а занимался тем, что страховал чужую жизнь, это обстоятельство вселило в Витьку уважение к своему новому знакомому. Витька знал, как трудно застраховать чужое имущество и особенно жизнь, и я тоже. Однажды к нам пришла женщина, она была очень ласковая и внимательная и долго убеждала мою мать застраховать что-нибудь из имущества. Мать только улыбалась и отрицательно качала головой, но когда женщина предложила моей матери застраховать жизнь, мать рассердилась.

Я тогда не совсем понял, почему мать рассердилась на это предложение. Мне оно показалось очень заманчивым.

Витьке, видно, очень нравилось, что у его нового знакомого такая редкая профессия. А может, он думал, что этот человек знает какую-то тайну и действительно может застраховать чужую жизнь от непредвиденного случая, болезни и других влияний теории вероятности и закона больших чисел. Короче говоря, Витька Коровин, который никогда не боялся несчастных случаев, а наоборот, — Витька стал копить деньги, чтобы застраховать свое имущество и жизнь.

Огорчало меня не это. Огорчало то, что Коровин променял Громова, а значит, и космического мальчика на этого человека, совершенно случайно имевшего небольшое сходство с великим художником Айвазовским, Шекспиром и еще с кем-то. Вот что значит самолюбие и гордость, а также обида.

Я хотел задать Коровину один вопрос, но воздержался, учитывая его больное самолюбие. Что было бы, если на одну чашку весов поставить Громова с его необыкновенным мальчиком, а на другую этого человека, немножко похожего на Айвазовского, но не умеющего рисовать? Нет, я не задал этого вопроса Витьке, не желая ставить его в трудное положение.