Глоток мрака

Глава сорок первая

Вокруг кричали, звали на помощь. Я не видела ничего, но крики слышала. Что-то тяжелое придавило меня сверху. Руки у меня остались, я ими владела и попыталась столкнуть с себя придавивший груз, но не смогла. И чем дольше я его толкала, стараясь повернуть голову и посмотреть вверх, тем больше понимала, что же это я толкаю. На мне лежал кто-то большой и тяжелый, кто-то... Джонти.

Я прошептала его имя, не в состоянии выбраться из темного закутка под его телом. Под его широкой грудью мне видны были только подсвеченные контуры его тела, и ничего больше. Земля подо мной была твердая, иней на траве подтаял, а значит, мы с Джонти лежим здесь уже достаточно долго, чтобы земля начала прогреваться. Сколько же мы лежим? Сколько времени прошло? Кто звал на помощь? Точно не Красные колпаки. Они на помощь не зовут. Наверное, солдаты, люди-солдаты. О Богиня, дай мне помочь им. Пусть они не умрут. Не дай им умереть за меня, это так несправедливо!

Упершись в землю, я толкнула Джонти изо всех сил. Он немного сдвинулся, но на этом мое везение кончилось. Он больше не двигался. По рукам побежала теплая жидкость, стала впитываться в рукава. Что кровь теплая – хорошо. То ли это его собственная кровь, и тогда он еще жив, раз она не успела остыть, то ли это волшебная кровь с его колпака, и тогда он точно жив. Ко мне пробивалась тонкая полоска лунного света – ночь еще не кончилась. Руки задрожали и наконец подломились. Я изловчилась повернуться так, чтобы вес Джонти меня не раздавил, но по-прежнему осталась в ловушке. Кровь потекла по лицу, будто теплый палец вел дорожку по щеке. От тонкого лучика света темнота казалась еще темней.

Кровь закапала на шею. Я подавила порыв ее вытереть – все равно не удалось бы. Это просто кровь. Ничего страшного. К тому же она теплая, а это совсем хорошо. Я постаралась успокоить зачастивший пульс: страх мне ничем не поможет. С трудом шевеля рукой, я попыталась найти сердце Джонти, но я лежала куда ниже сердца – при моем-то росте – и дотянуться не смогла. Где еще можно прослушать пульс? Как мне убедиться, жив ли он?

Если нельзя просунуть руку выше, может, удастся ниже? Есть точка пульса в паху. Бедренная артерия ничем не хуже сонной, просто прощупывать в ней пульс считается слишком интимным. Но при нынешних обстоятельствах вряд ли Джонти станет возражать.

Я продвинула руку вниз, нащупала тазобедренный сустав и от него двинулась к середине тела, преодолевая давление груза мышц. Раз уж я все равно почти ничего не видела, то глаза я закрыла и сосредоточилась на ощущениях пальцев.

Вот они коснулись более мягкой, чем бедро, поверхности – наверное, артерия где-то здесь. Я передвинула пальцы еще немного вниз и в сторону. Его тело среагировало на мое прикосновение. Большая и мягкая часть его тела стала не такой уж мягкой. Так что, Джонти жив? Я попыталась вспомнить, что мне известно о только что умерших. Бывает, что смерть вызывает последний оргазм, но что за реакция у Джонти? Этот самый оргазм или знак того, что он жив? Не помню, чтобы в колледже об этом говорил хоть один профессор или учебник. Наверное, нет – слишком неловкая тема для людей, даже в учебе. О таком и спрашивать не стоит, хотя мне случалось. Не забуду неловкую тишину в классе и оторопелый вид учителей.

Пальцы добрались до складки между бедром и пахом; мне пришлось просунуть их поглубже в это теплое укромное местечко. Реакция Джонти становилась все заметней. Я склонялась к мысли считать это добрым знаком, признаком жизни, но мне нужно было ощутить пульс. Я хотела убедиться, что этот прилив крови к паху произошел не от последнего сокращения его сердца, не стал последним его ощущением. О Богиня, прошу, пусть он не умрет!

Я почти уверилась, что мои пальцы добрались куда нужно, чтобы слышать пульс. Трудно было судить наверняка – слишком давила тяжесть его тела, – но мне так показалось. Я не почувствовала ничего. Глубоко вдохнув, я задержала дыхание и вслушалась еще раз, вся превратившись в слух, вся отдавшись ощущениям в моих пальцах. Замерла сама, чтобы не ошибиться и не принять свой пульс за его, вжала пальцы в его плоть сквозь одежду и страстно пожелала ощутить биение его пульса.

Вот, вот оно? Еще один удар, медленный толчок толстой артерии у меня под пальцами. Медленней, чем должно быть, но есть. Если его доставить к целителям, он выживет. Если помощь придет, Джонти не придется умирать за меня. Если бы только найти кого-то, кроме моих врагов...

Бомба сделала свое дело. Я слышала приглушенные крики солдат. Если делать выводы по состоянию Джонти, то Красные колпаки тоже пострадали сильно. Почему же Неблагие сидхе не добрались до меня и не прикончили, пока я была без памяти? Чего они ждали?

Во мне начал зарождаться вопль. Крик, которому я не могла сопротивляться. Нет, не хотела сопротивляться. Я не могу пошевелиться. Не могу помочь Джонти. Не вижу, что происходит. Не могу сражаться. Могу только кричать. Даже крик будет облегчением для натянутых нервов, в этом растущем жутком страхе. Я задышала глубоко и ровно, заставила успокоиться зачастивший пульс, прогнала дрожь, грозившую унести меня из собственного существа. Если я заору от страха, то уже не прекращу. Так и буду орать и дергаться под телом Джонти, пока меня не найдут враги. У меня не было иллюзий на тему того, что сделают со мной сторонники Кела. А Благие тоже здесь бродят, интересно? Если меня найдут они, то утащат к Таранису? Скорее всего. Либо смерть, либо к дядюшке на насилие. О Богиня, неужели другого выбора нет?

Где же Дойл? Пусть не его тело лежало у ног Кела, но если он способен прийти ко мне, то где он? Где Гален, Рис, Мистраль, Шолто – где они, что может так долго удерживать их вдали от меня? Неужели они... погибли? Неужели все, кого я люблю, погибли?

Джонти пошевелился.

– Джонти, – позвала я.

Он не ответил, и я поняла, что не чувствовала напряжения его мышц. Вообще. Он не приходил в сознание, но стал подниматься – не пользуясь руками и ногами. Кто-то другой его поднимал. Несколько минут назад я так хотела из-под него выбраться, что чуть не впала в приступ паники. А теперь почти расхотела. Медленно ползущий вверх Джонти – это могло быть хорошо или ужасно, в зависимости от того, кто его поднимал.

Чем выше ползла широкая грудь Джонти, тем быстрей бился мой пульс. Его поднимали так долго, что я начала думать, не люди ли там, не солдаты ли. Им явно было трудно его понимать. Но вот он поднялся настолько, что стали видны ноги. Пара ног в камуфляже, вторая – в штатских брюках. Брюках от хорошего портного, одна штанина разорвана.

– Дойл! – крикнула я.

Он опустился на колено, не отрывая рук от великана-колпака, выжимая его, как штангу.

– Я здесь, – сказал он.

Я потрогала его ногу – рука запачкалась в крови. Чья это кровь – Джонти или Дойла? Что тут было, пока я лежала без памяти? Впрочем, мне было почти все равно. Дойл здесь, я могу его потрогать, значит, все хорошо.

Вот стали видны еще ноги. Еще пара в черных брюках и сапогах – Мистраль. Теперь я вспомнила, что Рис с Галеном одеты в солдатскую форму. Они все были здесь, все! Благодарю тебя, Богиня.

– Ты не ранена? – спросил Дойл.

– Кажется, нет.

– Можешь выбраться сама?

Я подумала и поняла, что могу. Пришлось по-рачьи пятиться на локтях и заднице, но в конце концов голова вынырнула на свежий чистый воздух. Набрав полную грудь морозного воздуха, я продолжила карабкаться наверх. Выбравшись наполовину, я перевернулась и поползла дальше на четвереньках. Меня подхватила чья-то рука и помогла встать. Оказалось, это Доусон. На вид совершенно целый.

– Вы живы, принцесса? – спросил он.

Я кивнула.

– Вроде бы. – Я дотронулась до его руки: – Рада, что и вы невредимы. Я слышала крики.

Его лицо приняло странное выражение.

– Да, теперь невредим.

Я отметила странное построение фразы. Но ко мне уже подошел Гален, схватил в охапку, и времени на расспросы не осталось. Гален поднял меня в воздух, прижимая к себе так крепко, что я даже не видела толком его лицо. Зато поверх плеча Галена я увидела спину Джонти, и улыбка сползла с моего лица.

Спина Красного колпака превратилась в сплошную рану. Дойл с помощниками осторожно положили его на траву. Теперь мне было понятно, почему они поднимали его так медленно.

– О господи, Джонти! – ахнула я.

Гален чуть отстранил меня, взглянул в лицо и опустил на траву.

– Мне так жаль, Мерри.

У него на щеке засыхала кровь, сочившаяся из пореза у виска.

– Ты ранен.

Он улыбнулся:

– Не так сильно, как другие.

Я снова повернулась к Джонти. Его обступили мои стражи – слишком серьезные и молчаливые. На сердце скребли кошки.

– Сердце Джонти еще бьется. Он не умрет, если доставить его к целителю.

В лунном свете лицо Галена исказилось страданием:

– А ты бы умерла.

Верно. Если взрыв почти убил Красного колпака, то меня он просто перемолол бы на фарш. И меня, и моих детей.

– Это задумали сторонники Кела, – сказала я.

– Да, Доусон нам сказал, – отозвался Гален.

Я шагнула к группе над телом Джонти; Гален взял меня за руку, мы пошли вдвоем, держась за руки, как дети.

Дойл дотронулся ладонью до моей щеки, я легла лицом в его ладонь.

– Красные колпаки выполнили за нас наш долг, – сказал он.

При этих словах я подняла голову и посмотрела за спины стражей. Люди все были на ногах, собирали раненых по поляне, но Красные колпаки лежали на мерзлой траве. Ни один не остался на ногах, и очень мало кто сумел сесть.

– Почему люди уцелели, а Красные колпаки так пострадали?

– Мы пострадали тоже, – сказал Доусон, – но мы вылечились.

– Что? – поразилась я.

– Все, кого вы вылечили прежде, исцелились сами по себе. А потом мы вылечили остальных.

– Что? – только и смогла сказать я. В голове попрежнему не укладывалось.

– Мы вылечили остальных, – повторил Доусон. – Теми осколками. Они вроде как волшебные.

– Может, они и Красных колпаков вылечат? – предположил Дойл.

– Но они железные, – сказала я.

– Гоблины умирают, Мередит. Вряд ли что-то повредит им сильнее, – сказал Рис. У него рука была на перевязи, а рукав куртки почернел от крови.

У Мистраля плащ за спиной болтался кровавыми ошметками. Неужели на них вместе с войском Благого двора напал сам Таранис? Вдруг я поняла, что еще не видела Шолто.

– А где Шолто?

Дойл отвел руку от моего лица и глядел в сторону, отвечая.

– С Шолто все хорошо. На его зов откликнулись слуа, и только это и спасло нас от Тараниса с его армией. Перед слуа они бежали.

Я схватила Дойла за руку. Другую мою руку крепко держал Гален. Столько всего случилось, я просто не знала, как реагировать. Но одно я знала точно: я не хочу, чтобы на лице у Дойла было такое выражение.

Он повернулся ко мне, но на лице уже застыла вечная непроницаемая маска, только у глаз чуть наметились морщинки. Я теперь знала, что они значат.

– Я хочу завернуться в тебя, как в плащ, и всего тебя покрыть поцелуями, но у нас раненые на руках. И все же не сомневайся в моих чувствах к тебе, даже посреди всего, что здесь творится. – По щеке скользнула первая горячая слеза. – Я думала, ты погиб, и...

Гален отпустил мою руку, и Дойл схватил меня в объятия. Я прильнула к нему так, словно его руки на моих плечах были пищей и воздухом, были самой жизнью.

Я слышала, как Рис сказал:

– Пошли, Доусон, глянем, помогут ли Джонти твои железки.

Мне хотелось растаять в поцелуе Дойла и не отрываться от него даже на вдох, но нас звал долг. Всегда бывает долг, всегда надо сражаться с очередным кошмаром или кого-то лечить, или... Это только кажется, будто вести насыщенную жизнь хорошо. Когда стоишь по колено в очередных проблемах, очень хочется жизни размеренной.

Мы оторвались друг от друга, и Дойл подвел меня к Джонти. Доусон уже стоял рядом с ним на коленях, держа в руке осколок, который выпал из меня, когда я его вылечила. Держал он его острием вниз над одной из ран.

– Надо сначала удалить осколки, – сказал Рис.

– На нас и так подействовало, – возразил Доусон.

– А как он действовал на вас? – спросила я, обнимая стройную талию Дойла. Чувствовать рядом его сильное тело казалось слишком хорошо, чтобы это было наяву.

Гален очень старался не смотреть на нас с Дойлом. Я вспомнила, что он первым бросился ко мне, первым схватил в объятия. И хотя я ему обрадовалась, это не сравнить было с чувством, которое я испытываю к Дойлу. Несопоставимые вещи. И я не могла заставить свое сердце чувствовать по-другому, даже ради душевного спокойствия моего лучшего друга.

– Вот так, – сказал Доусон и повел осколком над ранами Джонти острием вниз, словно вырезая невидимые письмена. У меня закололо руку. Метка руки крови проснулась у меня на ладони.

Я шагнула прочь от Дойла. Он пытался удержать меня за руку, но я отдернула ее, не дав ему дотронуться. Почему-то мне показалось, что ему не стоит дотрагиваться до руки крови, когда она жаждет найти себе применение. Я не вполне понимала, что происходит, но побуждение подойти и опуститься на колени рядом с Доусоном было вполне ясным.

Сама того не ожидая, я заговорила вслух, мир словно ждал от меня этих слов, и с каждым словом само время будто испускало вдох, который долго задерживало:

– Ты звал меня железом и кровью. Чего ты просишь от меня?

Доусон посмотрел мне в глаза и губы его шевельнулись, но он тоже как будто не властен был над тем, что говорит:

– Исцели его, Мередит. Заклинаю тебя железом и кровью, и магией, которую ты вложила в эту плоть.

– Да будет так, – сказала я и вытянула руку, растопырив пальцы над спиной Джонти. По коже побежал жар, будто кровь во мне превратилась в расплавленный металл. Мгновение почти невыносимой боли – и из Джонти фонтаном взметнулась кровь, вынося осколки металла.

С шумным вздохом Джонти вернулся к жизни, но кровь все продолжала течь. Я отползла подальше, Доусон тоже. Кровь стала течь медленней, но раны не закрылись, хотя осколки и вышли из тела.

Джонти с явным усилием повернул голову и сказал:

– Ты призвала мою кровь, царица. Ты избавила меня от человеческого железа. Я умираю за тебя, и я счастлив.

Я покачала головой:

– Я не хочу, чтобы ты умирал за меня, Джонти. Я хочу, чтобы ты жил.

– Не все желания сбываются, принцесса, – сказал он.

– Сдается, правильно мы не явились по первому зову, а то бы тоже могли расстаться с жизнью, – раздался голос из темноты. Обернувшись, я обнаружила двоих близнецов-гоблинов, Ясеня и Падуба. В темноте их легко было принять за сидхе – такие они стройные и высокие, разве что мускулы помощнее, но и это легко списать на несколько лишних часов в тренажерном зале. Золотистые волосы у братьев были коротковаты, правда, – только до плеч. Будь они подлиннее, ошибиться было бы совсем нетрудно.

В ночной тьме не видно было, что глаза у них без белков: у Ясеня – зеленые, как листва дерева, чье имя он носил, а у Падуба – алые, как ягоды падуба зимой. Только глаза и выдавали их гоблинское происхождение.

– Я вас не звала, – сказала я.

– Твоя магия призвала Красных колпаков, и кровь нашего отца в наших жилах тебе ответила, – сказал Ясень.

– Ненавижу этот зов этой твоей белотелой магии, – сказал Падуб.

Они дружно кивнули.

– Нам ненавистно, что твоя рука крови зовет нас, словно мы Красные колпаки. Мы – Благие сидхе, и это ты помогла нам понять, что в нас говорит не только гоблинская кровь, и все же твоя сила зовет нас, будто малых фейри, – добавил Ясень.

– Мне самому хватило бы того, что твоя магия в Лос-Анджелесе дала мне больше гоблинской силы, но я думал, она превратит меня в того гоблина, какими мы были когда-то, – сказал Падуб. – Но я – мы – стали даже хуже, иначе твоя магия не влекла бы нас, как собаку – свисток хозяина.

В голосе его звучала горечь.

– И что, вы дали бы им умереть, лишь бы сберечь гордость? – спросила я.

– Мы – гоблины, – сказал Падуб. – Мы никого не лечим. Мы убиваем и рушим. В этом наша суть, а тот договор, по которому мы так давно живем в Америке, отнял нас у самих себя. Для гоблинов больше нет места.

Я поднялась и оступилась, запутавшись в подоле платья. Падуб засмеялся, но я не обратила внимания. Я поняла. Уловила, догадалась. Я не очень твердо знала, что именно я поняла, но мгновенный порыв бросил меня к близнецам, заставил пройти по мерзлой траве, сухо шелестевшей под касанием кожаной юбки.

Дойл поравнялся со мной:

– Осторожней, Мерри.

Он правильно предостерегал, но и чувство в глубине моего существа тоже было правильное. Аромат цветов заполнил воздух, словно дыхание лета согрело зимнюю ночь.

Рис шагнул к нам и тронул Дойла за руку.

– Богиня близко, Дойл. Все будет хорошо.

Я поцеловала сперва Дойла – ему пришлось для этого нагнуться, – потом Риса. Рис ответил мне печальным взглядом. Но эту печаль я рассеять не могла. Могла только еще раз нежно поцеловать его губы, уверяя, что я его вижу и ценю, но ни я, ни он ничего не изменим, ничто не заставит меня полюбить его так, как я люблю Дойла и Холода. Я страдала оттого, что заставляю его страдать, но не настолько, чтобы измениться.

Остаток пути я прошла одна. Ясень и Падуб стояли передо мной, стараясь напустить на себя то ли высокомерие, то ли враждебность – их красивые лица отлично умели выражать и то, и другое, – но под всем напускным читалась неуверенность. Я заставила их поменять представление о самих себе, но ни благородные сидхе, ни воины гоблинов не привыкли менять представления. Они имели непоколебимые суждения почти обо всем. Я вглядывалась в их глаза, не слишком представляя, что сейчас случится, но по усиливающемуся аромату роз поняла, что Богиня приближается. К запаху роз добавился теплый запах пряных трав и листвы, словно мы оказались на солнечной поляне.

– Цветами пахнет? – спросил Падуб.

– Пахнет лесом, – сказал Ясень. – Таким лесом, какие здесь не растут.

– Что ты опять с нами делаешь? – разозлился Падуб.

– Вы хотели стать сидхе. – Я протянула им руки.

– Да, – сказал Ясень.

– Нет, – сказал Падуб.

Я ему улыбнулась.

– Вы оба хотите новую силу, так?

– Да, – с некоторой заминкой ответил Падуб.

– Тогда давайте руки.

– И что будет, если дадим? – спросил Ясень.

Я улыбнулась, а потом рассмеялась. Запах роз и ощущение летнего солнца на коже стали так сильны, что у меня голова кружилась от попыток совместить их с темнотой зимней ночи.

– Не знаю, что будет, – сказала я чистую правду.

– Так зачем нам это делать?

– Затем, что если аромат лета и осени рассеется, если вы упустите миг силы, вы всегда будете мучиться, гадая, что бы произошло, возьмись вы за мои руки.

Братья переглянулись. Настал для них обоих миг, когда долгие годы интриг, драк, борьбы за жизнь вдруг должны были решиться благодаря единственному выбору.

– Она права, – сказал Ясень.

– Это все хитрости сидхе, – буркнул Падуб.

– Скорее всего, – сказал Ясень и улыбнулся.

Падуб ответил широкой ухмылкой:

– Не надо бы нам им поддаваться, брат.

– Это точно.

И Падуб протянул мне руку, и то же самое сделал Ясень. Так дружно, словно отрепетировали движение заранее. От их пальцев по мне побежала щекочущая волна энергии, и они, должно быть, почувствовали то же самое, потому что Падуб попытался отдернуть руку.

– Не трусь, Падуб, – сказал Ясень.

– Не надо бы нам... – повторил тот.

– Это сила, – сказал Ясень. – И мне она нужна.

Падуб колебался еще секунду, а потом протянул руку, как и брат, и они взялись за мои ладони почти одновременно.

– Я шел за тобой всю жизнь, – сказал Падуб. – И теперь не отступлю.

И тут лесная поляна и зимний холод пропали, будто их не было, а мы оказались на широкой равнине под полной луной и летним звездопадом, посреди круга из стоячих камней.