Глянцевая красотка

СОВЕТ ДРУГА

Юрка позвонил мне среди дня и сказал, что нуждается в помощи.

— Чего стряслось? Свадьбу раздумали играть? — спросил я.

— Костюм надо купить, — мрачно сообщил он. — Жениху нельзя без костюма. У меня двести восемьдесят «рэ». Лена и ее родители хотят хороший, австрийский или финский, с жилетом… Такие как раз завезли в «Одежду», ну, рядом с пивзалом, ты знаешь…

Через час мы потягивали горьковатое пиво из высоких кружек, поглядывали в окно на магазин «Одежда» и обменивались впечатлениями.

— Костюм хороший, солидный, а главное, не гладко черный, в полоску, — говорил я. — И чистошерстяной, качественный…

— Хороший, — соглашался Юрка. — Буржуазный. Такой не пивом обмывать, а виски с содовой. Наденешь эту полоску — и уж точно пивком не побалуешься. Бренди все больше придется.

И Юрка загрустил:

— Пропала вольная жизнь… Чистошерстяной, надо же! Что хорошего? Они мнутся аж в гармошку. Лучше бы уж с синтетикой.

— Купи с примесью. Тебе ведь после свадьбы все равно брюки самому гладить, — поддел его я.

— Вот, — обрадовался он. — Для чего я тебя и позвал. Совет друга — самое дорогое, что может быть. Итак, останавливаемся на примеси, а это значит, у нас высвобождается аж тридцать целковых. Берем еще пива и креветок…

Мы взяли пива, креветок, но и после этого у нас осталось двадцать пять рублей. Поэтому мы перекочевали в соседнее кафе, где заказали шампанского и поесть: все-таки время было обеденное. Здесь Юрка снова впал в хандру.

— Ну почему все мне диктуют? Они, видите ли, хотят с жилетом. А на мое мнение — тьфу. А я считаю, с жилетом для нашего возраста чересчур. У них замшелые представления о том, как должен одеваться мужчина. А Ленка им подпевает. Я в нем лет на шестьдесят потяну…

— Да, в общем, так, — снова кивнул я. — В жизни не носил жилетов.

Юрка с горечью скользнул взглядом по моим брезентовым штанам и рубашке с закатанными рукавами.

— Погоди, женишься, узнаешь… — И вздохнул. — Если бы не свадьба, и костюм не понадобился бы. И еще жилет! На кой ляд он мне? Что я, банкир? Или лорд? Может, плюнем, купим обычный, без жилета?

— Муж имеет право на самостоятельный поступок, — заметил я. — Если сразу себя твердо поставить…

— Все, решено. Тем более это даст нам экономию еще в полсотни, — воодушевился Юрка. — Так что можем по случаю моей свадьбы и Покупки костюма погулять в более пристойном заведении.

Так мы оказались в ресторане. Нам принесли коньяк, цыплят табака и зелени. Чокнулись, закусили, и Юрка разоткровенничался:

— Если честно, купил бы я джинсы за сто пятьдесят, будь прокляты спекулянты. И ковбойку. И кроссовки новые. Кто сейчас костюмы носит? В гости в нем нелепо. На работу — все равно сверху робу. По-моему, и в театр уже не наряжаются…

— Ты не забыл, что у тебя свадьба? — напомнил я.

— Ах, да. — Он хлопнул себя по лбу. — Действительно. Только, веришь, не лежит у меня к этому маскараду душа. Потом ведь и галстук заставят носить.

— Заставят, — подтвердил я, изобразив на лице сочувствие.

Он обхватил голову руками.

— Что меня ждет? Давай еще по чуть-чуть.

— Ну уж нет, — воспротивился я. — Ты меня зачем позвал? Чтобы я помог выбрать вещь. Я не намерен становиться причиной твоей неудавшейся личной жизни.

Юрка посерьезнел, нахмурился, волевым усилием заставил себя подняться, и мы отправились в магазин. Всю дорогу мой друг держался молодцом, но, едва оказавшись меж рядов разномастных костюмов, опять начал страдать:

— Зачем мне эта империалистическая шваль? Пусть буржуазная плесень в них коррупционирует. Я простой парень. Мне чешский или болгарский вполне сойдет. А если так, у нас еще двадцать шесть рублей свободных.

Мы вернулись в ресторан. Но двадцати шести рублей не хватило.

— И хорошо, — изымая купюры из отложенной на костюм суммы, приговаривал Юрка. — Если быть до конца честным, то и чешский для меня — слишком шикарно. Мужчина вообще не должен выделяться. Он должен быть скромен и аккуратен. Если ставить во главу угла эти требования, с нашей швейной промышленностью никто не сравнится. Что, кстати, даст нам покрытие искомой нехватки.

Расплатившись, мы вышли из ресторана и взяли курс на магазин, где Юрка уверенно выбрал костюм, правда, не черный, а салатный, и независимо проследовал в примерочную кабину.

— Ничего сидит?

— Как влитой, — похвалил его вкус я.

Он внимательно изучил бирку с указанием размера и цены, и настроение его еще больше улучшилось.

— Даже дешевле, чем я думал. Еще и на галстук хватит.

— Учтите, это полуфабрикат, — предупредил нас подошедший продавец.

— Уж и не знаю, — пожал я плечами, — как такую замечательную вещь еще можно улучшить. Просто фантазии не хватает.

— Он без подкладки, и швы не застрочены. — Продавец стал тыкать в недоделки пальцем, но Юрка его оборвал:

— Подкладка — излишество. Прошу завернуть.

Когда на другой день я приехал в загс, чтобы выполнить обязанности свидетеля, между женихом и невестой разгоралась ссора. Мало того что костюм начал расползаться по швам, он еще был по крайней мере на целый рост короче, руки и ноги будущего мужа торчали из брючин и рукавов, как у пугала. С таким женихом Лене стыдно было входить в зал бракосочетаний.

— Чего скалишься? — набросился на меня Юрка, — Между прочим, с твоей подачи. А мне впору свадьбу отменять…

Но Лена не позволила ему утвердиться в этой мысли.

— Ладно, — грозно пообещала она. — После, дома разберемся.

Остолбеневший фотограф чуть не выронил аппарат, а женщина, произносившая заученную речь, сбивалась и еле сдерживала улыбку, так что в конце концов грохнулись от хохота все приглашенные.

Когда я сел за стол рядом с молодоженами, Юрка, протягивая рюмку, чтобы чокнуться, злобно мне прошептал:

— Ну ты и устроил… Друг называется. Я тебя для чего с собой брал? Чтоб услышать совет. А ты…

— Посмотри, сколько радости ты доставил людям своей обновой, — возразил я. — Если бы не мой совет — сидели бы все с постными рожами. А главное, у нас есть повод, не откладывая, отправиться в «Одежду» за другим костюмом. На сей раз уж точно с жилетом. Ну, и, конечно, обмыть покупку. — Я подмигнул повеселевшему жениху.

— Отлично! — Он с благодарностью и воодушевлением смотрел мне в глаза. — Вот за это я тебя и люблю. Всегда подашь хорошую мысль. Да, советоваться надо только с тобой!.

РИСК — БЛАГОРОДНОЕ ДЕЛО

Я проснулся мгновенно, едва услышав скрежет ключа в замочной скважине. Я проснулся и понял, что пропал. Отчаянная мысль — выпрыгнуть в окно — сверкнула в сознании, но я представил, чем закончится прыжок с седьмого этажа, и остался в постели.

В коридоре уже раздавался громкий голос:

— Сюда, сюда, пожалуйста.

Ну почему мне взбрело остаться ночевать в Юркиной квартире?

Как перед глазами утопающего (если верить классической литературе) проходят картины его жизни, так перед моими прошли подробности минувшего вечера.

Лето. Жара. Дневная духота борется с вечерней прохладой. Темнеет. В белесоватом небе ясно видны звезды.

Мы с Мишкой сидим у меня на балконе и звоним Юрке. У него никто не снимает трубку. Юрка провожает Лену на юг и, должно быть, еще не вернулся с вокзала.

— А, поехали так, — беспечно говорит Мишка. — Пока доедем, он как раз вернется.

Через час мы у Юркиного дома. Поднимаемся на седьмой этаж, звоним. За дверью — никакого движения.

— Зря ехали, — говорю я и поворачиваюсь, чтобы спуститься по лестнице, но Мишка хватает меня за рукав.

— Попробуем, — шепчет он и достает из кармана ключ от своей квартиры.

Как завороженный я делаю то же самое. Мишкин ключ не годится, а мой легко входит в скважину. Замок щелкает — дверь открыта.

Мы входим, располагаемся в креслах, включаем телевизор…

Слышно, как вернувшийся Юрка топчется в дверях: заметил свет и не знает, кто мог проникнуть в квартиру — вдруг воры?

— Проходи, не бойся, — кричит ему Мишка. Лицо у Юрки удивленное, обрадованное и огорченное.

— Опять поругался с Леной, — сообщает он.

— Зачем ты только женился, — журю его я.

— Перестань, — обрывает меня Мишка. — Видишь, у человека плохое настроение.

И Мишка достает из сумки заготовленное утешение — две бутылки сухого.

— Все из-за пустяка, — жалуется Юрка. — Будто я виноват, что она едет сегодня, а я — завтра. Ведь она же знает, мы взяли горящие путевки и хорошо хоть такие билеты достали. Могли в санаторий не на три дня, а на неделю опоздать…

Весь вечер Юрка вспоминает, какая славная была Лена раньше, когда он с ней только познакомился. Мне искренне жаль его — уж который раз я слышу все эти излияния.

— Ничего, — успокаивает друга Мишка, — на курорте помиритесь, отдохнете.

Теперь моя очередь утешить друга. И я достаю из своей сумки портвейн. А после говорю:

— Хочешь, я тебе погадаю? — и беру с полки том сказок. Открываю наудачу.

— Седьмая строка снизу, — просит Юрка.

Я читаю. В этой строке речь о том, как лягушка превратилась в царевну.

— Хорошая строка, все у тебя будет в порядке, — истолковываю прочитанное я.

— Аллегория ясна, — подтверждает Михаил, — ваши плохие отношения— лягушка, превращаются в хорошие — царевна.

Юрка облегченно вздыхает и говорит, что ему пора ехать. К родителям. За чемоданом. А от них, утром, — на вокзал.

Он, а следом за ним Мишка поднимаются и идут к двери. А мне ужасно не хочется вылезать из уютного кресла. Думать о дальней дороге домой — на метро и автобусе — просто невыносимо.

— Юр, ты не против, если я здесь переночую? — спрашиваю я.

— Встать тебе придется рано, — чеканит Юрка. — К теще приехала сестра. И жить она будет в нашей квартире. Она уже приезжала сегодня, забрала ключи, противная такая баба. Серафима Борисовна. Тоже считает, что все ссоры у меня с Леной из-за моего разгульного поведения… Ты сам пойми, — в голосе Юрки появляются жалостливые нотки, — у меня со всей их семейкой отношения не того… Натянутые. Если эта самая Серафима Борисовна расскажет, что я Лену проводил, а сам загулял, оставил в квартире постороннего… Сам представь…

— Я не посторонний, — с гордой обидой говорю я. — И не волнуйся. Встану рано и слиняю.

Забрав пустые бутылки, чтобы выбросить их в мусоропровод, они уезжают. А я завожу будильник, рожусь. Но сплю беспокойно. То и дело вскакиваю, разглядываю в темноте циферблат…

Вместо звонка будильника меня будит скрежет ключа. Что делать, лихорадочно соображаю я. Исчезнуть, испариться? Подвести друга я не могу.

И тут взгляд мой падает на книгу сказок, забытую на подоконнике. Лягушка — в царевну. А почему бы мне не превратиться в Юрку? То есть Юрке не превратиться в меня? Это даже не мысль, а странная фантазия, продолжение сна. Но я решаюсь.

— Сюда, сюда. — Полная женщина в цветастом платье, пятясь, манит в комнату мужчину.

Мужчина в ковбойке несет большую коробку. Взгляд его падает на кровать, где я лежу. Мужчина здоровается со мной. Женщина резко поворачивается…

— Кто вы? — Она испуганно замирает. Мужчина, пристально на меня глядя и не выпуская из рук коробку, отступает к двери.

— Я Юра, — горестно говорю я и спускаю ноги на пол.

— Какой еще Юра? — нервно озирается женщина.

— Муж вашей Лены. — Я прямо гляжу ей в глаза.

— Не говорите глупостей! — Женщина ищет взглядом телефон. — Где Юра? Я сейчас вызову милицию.

— Не надо, — говорю я, медленно выходя в трусах на середину комнаты. — Не надо милиции. Я — Юра. Но у меня изменилась внешность. Я сам себя не узнаю. — И войдя в образ, представив, что все это на самом деле произошло, только не с Юрой, а со мной, я всхлипываю.

По глазам женщины видно, что она, разумеется, не верит ни одному моему слову, ситуация слишком неправдоподобна, слишком фантастична: какой сумасшедший может пойти на столь явный обман, не рискуя быть разоблаченным? Внимательно она приглядывается ко мне.

Я, конечно, жалел, что затеял всю эту бодягу с перевоплощением. Ругал себя на чем свет стоит. Следовало сразу во всем признаться. Так было бы лучше. Но теперь… Отступить теперь — значило поставить крест на Юрином семейном счастье.

— Серафима Борисовна, — с чувством сказал я. — Что же мне делать? Глаза женщины потеплели. Чужой, конечно, не мог знать ее имени. Ей все же очень хотелось устроить экзамен, но она боялась причинить мне лишнюю боль: у человека и без того горе, потеря внешности, а тут еще приставать к нему с расспросами… Возможно, сыграло роль и то, что тетя была приезжей. В их краях такого не случалось. А здесь… Кто знает? Короче, она решила мне поверить. И, я думаю, правильно сделала. Ведь выведи она меня на чистую воду, расскажи потом обо всем родным — и, страшно представить, какая буря разразилась бы в благородном семействе.

Потрясенный и опечаленный, наблюдал трагическую сцену узнавания мужчина в ковбойке. Он был настолько поглощен созерцанием происходящего, что забыл о тяжелой коробке, которую все еще бережно прижимал к груди. Несколько раз я с сомнением взглядывал на него: кто это — родственник или случайный помощник? Я бросал в его сторону двусмысленные взгляды, рассчитанные на то, что Серафима Борисовна истолкует их как нежелание продолжать доверительный разговор при постороннем или, напротив, как желание вовлечь в горестную беседу близкого человека.

— Ах, вы еще здесь? — вспомнила она наконец о мужчине. — Спасибо за помощь. — И протянула ему деньги.

Мужчина поставил коробку, еще раз цепко оглядел меня с головы до ног и, унося в памяти мой облик, покинул квартиру.

— Шофер, — объяснила Серафима Борисовна и, пригорюнясь, подперла щеку кулаком. — Что же теперь делать?

Я не мог ей ответить, только поинтересовался:

— У меня, наверно, и голос изменился?

— Вроде бы изменился, — неуверенно произнесла она. И вдруг запричитала: — Куда ж ты таким к Лене поедешь? Она тебя видеть не захочет!

— Неужто я хуже стал? — с некоторой обидой спросил я.

— Хуже, хуже, — горестно призналась глупая женщина. Конечно, при оценке моих внешних данных ею руководил не объективный здравый смысл, а слепое убеждение, что хорошее — это прежде всего свое, кровное.

Однако затянувшийся разговор пора было завершать. Я сказал даже с некоторой беспечностью:

— Ничего страшного. Со мной по утрам такое бывает. А потом проходит. — И натянул брюки. Причесался перед зеркалом. Серафима Борисовна наблюдала за каждым моим движением.

— Сейчас к родителям за чемоданом — и на вокзал, — сказал я на прощание.

Едва выйдя на улицу, я устремился к телефону-автомату и позвонил Юрке. На счастье, он оказался дома.

— Что ты наделал! Я же предупреждал! — сразу начал кипятиться он, но я ему объяснил: тратить время попусту — не в его интересах. Надо срочно звонить теще и докладывать, что все утряслось.

— Только не вздумай сказать, что был у врача, — предупредил я. — Она пойдет в поликлинику и проверит. Скажи, друзья отвели к знахарке. Она за полчаса заговорила…

Все же теща и Серафима Борисовна приехали на вокзал его проводить. Решили, удостовериться, что к Лене едет прежний муж. А я тем временем воспользовался своим ключом, проник к Юрке в квартиру и, прежде чем похитить альбом со свадебными фотографиями, где имелось и мое изображение, слегка передвинул в комнате мебель: телевизор, например, повернул экраном к стене, а кресло поставил на шкаф, чтобы приезжая тетя и в самом деле убедилась, что она попала в необычный мир.

После этого случая несколько раз я становился свидетелем того, как в интеллектуальных компаниях заходила речь о загадках природы и в пример приводили недавний факт: молодой человек проснулся неузнаваемо изменившимся (родная мать его не узнала). А потом пришла знахарка, дала выпить отвара дубовой коры — и все как рукой сняло. Прежняя внешность чудесным образом вернулась к юноше.

Слухов было много. Уж не знаю, кто постарался — Серафима Борисовна или сердобольный шофер. Но главное во всей этой истории — то, что молодая Юркина семья была счастливо избавлена мной от крупных неприятностей.

ПЕРВОПРИЧИНА

Телефонный звонок догнал меня уже на лестничной площадке, я как раз запирал дверь. Но снова открыл ее и вернулся в квартиру. Возвращаться— плохая примета!

Звонил Михаил.

— Слышь, старик, — сказал он, — я срочно в командировку отбываю, неделю не увидимся, может, приедешь меня проводить?

— Не могу, — сказал я, — мчусь в редакцию, надо гранки вычитать, статья идет в завтрашний номер. Серьезная, большая статья.

— А мы тут с Аликом в нашем любимом заведении. Взяли по стакану сухого. Но что-то скучно…

— Счастливо тебе съездить. Извини, опаздываю. — И я хотел положить трубку.

— Але, старина! — отчаянно крикнул он. — Ну хоть на пять минут загляни. Нужен твой профессиональный совет. Это ведь первая моя командировка от серьезного журнала.

Я быстро прикинул: любимое заведение находилось как раз на полпути между моим домом и редакцией, куда я ехал. И я пообещал:

— Постараюсь.

Они сидели за нашим привычным столиком в углу зала и потягивали из высоких стаканов напиток бордового цвета.

— «Мукузани», — объяснил Алик, вяло пожимая мне руку, — больше ’ ничего нельзя: завтра полуфинальная игра, и я должен быть в форме.

Я взял в баре сигареты и еще стакан «Мукузани» и устроился на свободном стуле. Мишка рассказывал о предстоящей поездке:

— По колхозам отправляют. Писать про урожай. Страшно интересно. Магнитофон кассетный дали, чтоб брать интервью у председателей. Командировочных аж триста двадцать. — И продекламировал:

Услышав это, я хотел подняться, но Мишка меня остановил:

— Да ты что, я и сам много пить не стану. Ответственнейшая командировка. И выбрали, прошу заметить, не кого-нибудь из асов, а меня, молодого, подающего надежды. По этому поводу, конечно, не мешало бы… — заключил он и вопросительно на меня посмотрел.

— Можно, конечно, немного, — согласился Алик. До этого он угрюмо молчал и время от времени поглаживал коротко по-спортивному остриженные волосы, — наверное, психологически готовился к предстоящему баскетбольному матчу на первенство города. — Но самую малость. А иначе подведу команду.

— Давайте, чтоб не мельтешить, по двести водочки — и разъезжаемся, — решил Мишка. — Все равно времени ни у кого нет.

— Я не буду, — сказал я твердо.

— Хоть мне сегодня и нельзя… Но я за успех друга пригублю, — сказал Алик и тем меня пристыдил.

Мишка побежал к стойке и вернулся с тремя запотевшими стаканами. Водка оказалась холодная, очень холодная, что в летнюю жару было приятно.

— И с завтрашнего дня не пью, — сказал Мишка, когда мы сделали по глотку. — Хватит. Пора всерьез приниматься за работу.

— А где Юрка? — спросил я. — Почему он тебя не провожает?

— Болеет. Сердечный приступ. Но на матч обещал прийти, — отозвался Алик.

Мы сделали по завершающему глотку, и я собрался уходить.

— Идея! — Мишка приподнялся со своего места, и глаза его сверкнули. — Надо выпить за Юркино здоровье.

— Без меня, — сказал я.

— И я — пас, — сказал Алик.

Мишка обиженно запыхтел.

— Тут есть яичный ликер, называется «Advocaat». Я никогда не пробовал. Может, возьмем бутылочку? И навестим больного друга?

— Мне в редакцию, — сказал я.

— А у меня игра, — напомнил Алик.

— Тогда здесь попробуем. И на этом закончим. — И Мишка отлучился к стойке, откуда притащил бутылку с красивой яркой этикеткой. Разлил густой, желтый, как гоголь-моголь, напиток в фужеры. Ликер оказался горький, к тому же из-за густоты проглатывался с трудом. Пить его было противно.

— Гадость, — скорчил гримасу Алик.

— Ага, — поддержал его я. — Удовольствие ниже среднего.

— Но не выливать же! — сказал Мишка. — Бутылку допьем — и кранты.

Он попытался налить нам еще. Я накрыл свой фужер ладонью.

— Нет. Я и так уже забурел, — сказал я. — До чего дело дошло — от микроскопической дозы косею. И на улице духота. Еще больше развезет.

— Сейчас не говорят «забурел», — исправил меня Алик. — Сейчас говорят: напился в отрубя. Или — в лоскуты. Или — в соплю.

— Ребят, — слегка заплетающимся языком сказал Мишка. — Все же надо нам больного товарища навестить.

— А Лена? — усомнился Алик. — Она же нас на порог не пустит. Она думает, что сердце у него отказало после нашей последней встречи.

— Да ее сейчас нет, — успокоил Алика Мишка. — Она у родителей. Они для Юрки какое-то дефицитное лекарство достали. Чтоб быстрей поправлялся. Я Юрке звонил, и он мне это рассказал. Ее еще часа два дома не будет.

— Мне в редакцию надо, — сказал я. — И теперь я могу тебе признаться, Алик, что в номере стоит та самая статья.

— Не может быть, — счастливо захохотал Алик.

— Да. Про ту самую девушку, которая тебе нравится. Теннисистку. Кандидата в мастера спорта. Ты попросил — и я написал о ней. Она подает большие надежды и заслуживает такой публикации.

— Тогда с меня бутылка, — сделал неожиданный вывод Алик. — Ты настоящий друг. Твоя статья повысит мои шансы в ее глазах.

И он направился к стойке.

— Я никуда не поеду, — сказал я Мишке.

— Ну, ненадолго, — принялся уговаривать меня он. — На моторе мигом домчим. Товарища навестим и бутылку допьем. Без домашней закуски с этой яичной отравой все равно не справиться.

Юрка встретил нас не очень-то радостно. Он был бледный и постоянно хватался за сердце.

— Вот ведь, в мои-то годы. И вдруг приступ, — стал жаловаться он.

— Это потому, что Лена тебе ни грамма не позволяет, — объяснил ему Мишка. — А ведь каждому известно: без кайфа нет лайфа. — И он извлек из сумки, с которой собирался ехать в командировку, початую бутылку ликера.

— Нет, — замахал руками Юрка. — Врач сказал: ни в коем случае.

— Так это же лучшее средство от сердца. Целебный яичный ликер, — сказал Алик. И достал вторую, купленную им бутылку «Advocaat’а». — А ты небось химией, таблетками себя травишь?

— Нет, нет, — мотал головой Юрка, — не могу. Болею я. Ни пить, ни курить…

— Да брось, — начал урезонивать его Алик, — пить и курить только по отдельности вредно. Никотин сужает сосуды, а алкоголь расширяет. Значит, в целом ничего не происходит. А как приятно!

Пока он увещевал больного, мы с Мишкой достали рюмки и тарелки. Юрка нашего намека не понял.

— Все, все, навестили и уходите. Скоро Лена вернется.

Но Мишка знал, чем его пронять. Отпил глоток отвратительного ликера и зацокал языком:

— Прекрасно! Изумительно. Вот это вкус!

И Юрка не выдержал:

— Ладно, дайте пригубить.

Однако, отведав напитка, сморщился.

— Отвратительно!

— Все лекарства горькие, — наставительно сказал Алик.

После этой удачной шутки Мишка прямо-таки закатался по полу от хохота и сделал предложение выпить за то, чтобы Юрка справился с болезнью и дожил до Нового года, тем более что ждать всего ничего — пять месяцев. Мы выпили, и я совсем было собрался уйти, поскольку на закуску Юрка предложил лишь пачку печенья «Шахматное», но Алик и Мишка встали у двери и преградили мне дорогу, а Юрка достал из холодильника две бутылки «Ркацители», якобы приготовленные его супругой для встречи с подругой, которая приезжала в воскресенье из другого города. Мы все были тронуты этим его широким жестом и еще раз выпили за дружбу. После этого я позвонил в редакцию и сообщил, что приехать не могу, так как навещаю больного товарища. Мне посочувствовали, а я попросил ознакомить меня с набранным текстом моей статьи прямо по телефону. В трубке то шипело, то трещало, к тому же Алик дышал над ухом, переживая за будущую публикацию о своей возлюбленной, и в конце концов я перестал вслушиваться, а лишь время от времени повторял: «Так, так». Потом, зажав микрофон рукой, предложил тост за то, чтобы статья вышла в свет без ошибок и опечаток, и за будущее счастье Алика. Друзья меня поддержали.

На другом конце провода закончили читать и сказали: «Точка. Конец», а я сказал: «Спасибо большое», и с сознанием исполненного долга повесил трубку. Тем временем Мишка опробовал магнитофон, выданный ему для работы в командировке.

— Напоем популярные песни, а потом будем слушать, — раздухарился он. — Устроим вечер хулиганской частушки.

Включили магнитофон и начали концерт:

— Это я про своего начальника. Про бегемота толстенного. Чтоб он удавился! — кричал Мишка.

Было очень весело, но сухое подходило к концу.

— Не послать ли нам гонца за бутылочкой пивца? — то и дело осведомлялся Алик.

— У тебя же игра завтра, — говорил я.

— Ничего, — успокаивал он меня, — водочки для обводочки и пивка для рывка — очень даже хорошо…

Стали бросать на пальцах — кому ехать, но потом, чтобы не разлучаться, решили отправиться всей компанией. Юрка, правда, хныкал, что болен, но по улице бежал даже быстрее нас.

— Давайте не отставайте, — повторял он, — а то Лена скоро вернуться должна, а у нее ключа от входной двери нет. Она не захватила, знала, что я дома и никуда не денусь.

Поймали такси.

— Катай нас по городу! — велел шоферу Ми\аил. — Все командировочные — на алтарь дружбы.

Юрка визжал и протестовал и опять твердил, что нужно спешить. Но мы все же сделали несколько виражей по наиболее красивым улицам, а потом причалили к дежурному «Гастроному».

Купили шесть бутылок шампанского и два коньяка, а когда стали набирать закуску, Юрка с Мишкой заспорили.

— Примажем, что не съешь, — настаивал Мишка.

— Да съем, — повторял Юрка, — я сыру всегда очень много съедаю.

— Не съешь, — убеждал его Мишка. — Один мой знакомый триста грамм съел, а потом челюсти свело.

— А я съем, — говорил Юрка, — полкило запросто за один присест съем.

— Берем полкило?

— Берем.

Мы с Аликом оставили спорщиков и вышли на улицу.

— Подружки, возьмите мой член в игрушки, — тут же пристал Алик к двум проходившим мимо смазливым телкам.

Они захихикали.

— Девушки, поехали с нами, — стал уговаривать он их.

— Последнюю в 1848 году в Одессе трамваем переехало, — вдруг выросли перед нами трое крепких ребят. — Вы что к нашим бабам пристаете?

Силы были явно неравные, даже при спортивном сложении Алика. Но тут из магазина выскочили Мишка и Юрка, который обеими руками прижимал к груди трехлитровую банку варенья. Они подоспели как раз вовремя.

— Чи-и-иво? — сказал осмелевший Алик приставшим к нам наглецам. — Никогда руками за живот не держались?

— Может, вам зубы жмут или глаз у кого лишний? — полюбопытствовал Юрка, поднимая банку над головой. Эта банка, похоже, произвела на нападавших самое сильное впечатление. Они дернули от нас пулей. Тут же мы откупорили бутылку шампанского и выпили за победу.

— А варенье зачем? — спросил я.

— Лене. Она вишневое любит, — сказал Юрка. — Хочу хоть так свой проступок искупить. Она ради меня на другой конец города за лекарствами потащилась. А мы ее вино из холодильника выпили.

По дороге к метро, опьяненные силой единства, мы обнимались и целовались, и, войдя в метро, продолжали обниматься и целоваться, и только метров за десять до автоматов, возле которых стояли милиционер и контролерша, разомкнули объятия и, стараясь ступать как можно более уверенно, преодолели препятствие. На эскалаторе снова обнялись и облобызали друг друга. Тут, неизвестно почему, Мишка помрачнел.

— Нет, вы не настоящие друзья. Вы нас бросили, — тщательно выговаривая каждое слово, начал он выставлять претензии мне и Алику. — Бросили нас в магазине, в самый ответственный момент, когда надо было покупать закуску. А вот мы за вас заступились, полезли в драку. Он же больной, его ударить могли… А он не побоялся…

— Да не бросал вас никто, — стали убеждать его мы.

Он не унимался:

— Нет, ну вы гады после этого — друзей бросить… Я к вам после этого всякое уважение потерял.

— Потерял — ну и иди отсюда, — вдруг сказал Алик. — Проваливай вместе со своим больным другом. Только коньяк оставь.

— Еще чего, — сказал Мишка, — вот идите сами и стойте в очереди. А нам с вами, и верно, не по пути. Мы на такси поедем.

Мы как раз спустились вниз, к поездам. Но Мишка сгреб Юрку в объятия, и они пересели на эскалатор, который ехал вверх.

— И пусть катятся, — сказал Алик. — На своем такси. А мы люди простые. Жалко, они коньяк увезли. Но ничего, мы что-нибудь придумаем.

Мы поцеловались.

— И без них доедем, верно? — говорил он.

— К тебе? — спрашивал я. — Или ко мне?

— Ко мне, — говорил он. — Надо принять душ, а то завтра игра… ' Я должен быть в форме. Хотя вообще-то надо было бы отправиться к моей девушке, теннисистке, кандидату в мастера спорта, и отметить твою публикацию о ней. Но моя девушка на соревнованиях, далеко, ты знаешь. Она — чудо! Она понравилась тебе? Понравилась?

— Очень, — отвечал я.

Долго мы ехали на метро, а когда вышли на улицу, Алик повел меня переулками и дворами. Я покорно шел за ним, но изредка удивлялся:

— Ведь ты живешь на проспекте?

— Скоро уже придем, — отвечал он. А потом решил потренироваться и стал прыгать, пытаясь дотянуться до ламп, горевших над дверями подъездов. Одну он зацепил на лету и раздавил. И, к сожалению, порезался.

— Обидно, — говорил он, пока мы поднимались по лестнице, — этой рукой я забросил столько мячей. — И вытирал капли крови о стену.

Дверь нам открыл Мишка.

— Алик, мы же к тебе ехали, — удивился я.

— A-а, — махнул он порезанной рукой. — У них же вся выпивка.

В комнате, разложив на столе куски сыра, Юрка медленно и методично двигал челюстями. Мишка с часами в руке тревожно контролировал время.

— Осталось полчаса, не успеет доесть, — сообщал он.

Мы с Аликом выпили коньяку, и Алик воспрял.

— Обидно все-таки, что девушки с нами не поехали, — сказал он. — Кстати, знаешь, как называется процесс лишения девственности? «Дефлорация». Напиши статью под названием «В дефлорации отказать».

— Обязательно, — согласился я, — только мне название не очень… Давай лучше: «Дефлорированной — верить». Или: «Вызываю дефлорацию на себя».

Мишку, кажется, огорчало, что мы не обращаем внимания на его с Юркой пари, он то и дело нарочито громко восклицал с расчетом вовлечь нас в происходящее:

— Какой драматизм! Это настоящая борьба!

Наконец он объявил:

— Внимание! Осталось пять минут!

Мы с Аликом так и впились в Юрку глазами. Перед ним лежало пять кусочков сыра. Юрка поднатужился и запихнул в рот самый крупный. Глаза его стали расширяться, он судорожно глотнул, надавил ладонями на нижнюю челюсть, помогая себе жевать.

— Не успеет, — подбадривая себя, твердил Мишка, — четыре минуты— и все…

Юрка, давясь, проглотил кусок и схватил второй. С этим пошло еще тяжелее, но время подпирало, и Юрка проглотил его, не прожевав. Едва он положил в рот третий кусок, позвонили в дверь. Алик пошел открывать, и в комнату вбежала бледная и напуганная Лена.

— Юра, что случилось? — крикнула она. — Вся стена возле нашей двери в крови!

Юрка продолжал жевать и только махнул ей рукой.

Лена в ужасе осмотрелась.

— Что происходит?

— Ничего, — индифферентно ответил Мишка, — вот муж твой проголодался, мы ему поесть привезли. Видишь, как уплетает.

Юрка управился с четвертым куском и тянулся к пятому.

— Юра, что это значит? — повторила Лена.

Юрка помотал головой и обеими руками втиснул в рот пятый кусок.

— И бутылок сколько! — закричала Лена.

Но ее возглас перекрыл Мишкин ликующий крик:

— Не успел, время, время!

— Успел, — с еще полным ртом мычал Юрка.

— Не успел! — кричал Мишка.

— Успел, успел! — поддержали мы Юрку.

— Ты же болен, — с надрывом всхлипнула Лена и бросилась вон из комнаты. — Какая же я дура… — донеслось из прихожей.

Дверь за Леной захлопнулась.

— Вот, секундная стрелка была здесь, — тыкал Юрка в циферблат пальцем, — еще пять секунд оставалось.

— Ничего не знаю, — невозмутимо, с каменным лицом отпирался Мишка, — время истекло. И, как проигравший, ты должен исполнить мое желание.

Мишка налил шампанское в стакан и добавил в него коньяку. Юрка покорно выпил.

— Лев пришел, — скомандовал Мишка.

Юрка полез под стол. Мишка выждал паузу и объявил:

— Лев ушел.

Юрка вылез из-под стола.

Мишка снова налил ему шампанского и коньяка. Юрка выпил.

— Лев пришел, — опять оповестил Мишка.

Юрка полез под стол.

— Лев ушел…

Юрка не вылез.

— Лев ушел, — повторил Мишка.

— Умираю, — раздался в ответ слабый Юркин голос.

Мы извлекли его из-под стола, перенесли на диван. Тут Мишку снова разобрало:

— Не, ну вы гады, бросили нас в магазине. Больного друга бросили. А мы за вас заступились. Какой же ты спортсмен, — пристал он к Алику, — если не мог за себя постоять?

— Да, я спортсмен, — твердил Алик.

— Ты не спортсмен. Ты — трус! Если бы не мы, тебя бы знаешь как уделали!

— Я? Я — трус? — задохнулся Алик. И вдруг ринулся к окну.

— Эй, ты что хочешь делать? — крикнул я.

Но Алик уже взобрался на подоконник.

— Не надо, — примирительно сказал Мишка, — ну, прыгнешь, ну и что? Здесь второй этаж, ты этим ничего не докажешь.

— Тебе, гад, докажу, — срывающимся от злобы голосом сказал Алик. И прыгнул.

Затрещали внизу кусты.

Мы подошли к окну. Алик лежал на земле, вытянувшись во весь рост. Луна освещала его неподвижное тело и качавшийся куст сирени.

Пришлось спускаться вниз. Мы с Мишкой взяли Алика за руки и за ноги и потащили в дом.

Опустили его на диван, где уже почивал с открытым ртом Юрка.

На дне коньячной бутылки еще оставалось кое-что. Мы с Мишкой разделили последние капли по-братски.

— Но мы-то с тобой еще полны сил, — сказал Мишка. — У меня магнитофон, пошли голоса певчих птиц запишем.

Не успели мы прошагать и полквартала, как рядом затормозила милицейская машина. Из нее выскочил бравый сержант и распахнул перед нами дверцу.

В отделении, куда он нас привез, сидел взъерошенный мужчина с разбитым лицом.

— Вроде бы этот, — указал мужчина на Мишку, — а этого вроде не было, — ткнул он в меня.

— Ты свободен, — объявил мне милиционер. — А ты, — он угрожающе посмотрел на Мишку, — останешься.

— Мы с ним все время вместе были. Не бил он никого, — сказал я.

— Тебя тоже в КПЗ посадить? — спросил милиционер.

Я вышел из отделения и побрел, сам не зная куда. Так я шел, пока не наткнулся на дом, где в квартире на пятом этаже, несмотря на явно наступивший рассвет, горели электричеством все окна. На балконе стояла девушка в белом платье.

— Эй! — крикнул я.

— У нас свадьба, — ответила она. — Заходи, а то все устали.

— А ты знаешь, что такое дефлорация? — спросил я.

— Дурак, — сказала она.

Тогда, желая ей понравиться, я запел:

Из подъезда выскочили два мужика и погнались за мной, а когда настигли, начали бить.

— Гад, весь дом перебудил!

Неизвестно, что бы они со мной сделали, но подкатила милицейская машина с уже знакомым мне сержантом.

— Опять ты? — не удивился он. — Значит, судьба. А друга твоего мы отпустили.

В КПЗ было пусто и холодно, стояла узкая скамейка, я попробовал на нее улечься, но не удержался и упал. В глазок было видно, как пишет что-то за столом дежурный. Потом он достал Мишкин магнитофон и стал слушать наши частушки.

— Эй, — крикнул я, — дай закурить!

— А в зубы не хочешь? — беззлобно ответил он.

Еще через час ему стало скучно, он открыл камеру и даже угостил меня сигаретой.

— Верни магнитофон, — попросил я.

— Не могу, — объяснил он. — Мы его другу твоему на работу передадим. Чтоб знали, как он использует технику. И чтоб начальник его знал, как твой друг его называет Бегемотом. Друг твой нам очень не понравился. Все права качал. Про всех вас, говорит, фельетон состряпаю. Вы все, говорит, у меня по струнке ходить будете. Посмотрим. Кто теперь по струнке будет ходить. Тебе на работу тоже сообщим. Не сомневайся.

Он меня отпустил, и я помчался к друзьям.

В подъезде по стене с первого этажа до Юркиной квартиры шли отпечатки кровавой пятерни Алика, и я понял, чего испугалась Лена.

Дверь открыл Мишка.

— Дела, — сообщил он. — У нашего спортсмена, похоже, перелом.

Я поймал такси и подогнал к Юркиному дому. Алик, опираясь на наши с Мишкой плечи, допрыгал до машины на одной ноге. Последним из квартиры вышел бледный, с синяками вокруг глаз Юрка. Захлопнул дверь и обхватил голову руками.

— Ключ там остался!

Мы попросили шофера подождать и стали соображать, как проникнуть назад. Стена дома была совершенно гладкой, а водосточная труба проходила метрах в трех от Юркиных окон.

— Надо ломать дверь, — сказал я.

— Только не это. Лена убьет меня, — стал умолять Юрка.

— Или бросит, — внес оптимистическую ноту Мишка.

Через соседнюю квартиру, через окно и по узкому, ржавому карнизу, чувствуя спиной пустоту, в которую каждую минуту мог сорваться, я каким-то чудом передвигался к Юркиным окнам. Начал сигналить шофер такси, поторапливая нас. Все же, сантиметр за сантиметром, я преодолел расстояние. Из последних сил толкнул створку — к счастью, окно было не заперто — и услышал: что-то тяжелое грохнулось на пол. Ухватился за подоконник, подтянулся, перевалился туловищем внутрь и увидел, как медленно растекается по паркету жирной, вишневого цвета массой варенье из разбившейся трехлитровой банки.

Схватив со стола ключи, я бросился из квартиры вон, не дав Юрке сунуть нос внутрь. Это была забота о его же благе. Он бы не пережил случившегося.

В больничном приемном покое санитар читал газету с моей статьей.

— Я тоже хочу прочитать о своей невесте, — задергался Алик. Но Юрка и Мишка, подхватив его под руки, потащили в кабинет врача.

Я одолжил газету и углубился в чтение. Уже в первой строчке моей публикации вместо «Много сил Таня отдавала комсомолу» было напечатано: «Много сил Таня отдавала комсоргу». Потом следовала информация о том, что Таня до прихода в большой спорт была очень ленивая и каждое утро вставала из-под палки. В самом конце очерка сообщалось, что тренеру удалось схватить Таню за живое, в результате чего ее спортивные достижения резко улучшились.

Показывать Алику эту публикацию явно не стоило, чтобы не ухудшать его и без того плачевного состояния. Появившиеся Юрка и Мишка подтвердили мои опасения.

— У Алика перелом, — сказал Мишка. — Его оставили здесь. Кому-то из вас нужно предупредить тренера, чтобы искал на матч замену. А я опаздываю на поезд. Мне же в командировку. Хоть и без магнитофона, — печально прибавил он.

— А мне в редакцию, — сказал я. — У меня в завтрашнем номере тоже статья.

— Хорошо, я предупрежу тренера, — сказал Юрка, но вдруг присел и обхватил живот.

Мы потащили его назад, в кабинет врача. Уложили на кушетку, и дежурный хирург с ходу определил:

— Аппендицит. Острый. Необходима операция.

Юрку увезли на каталке. Он смотрел на нас полными слез глазами.

— Лена, Лена. Ключ не забудьте передать…

На улице мы с Мишкой посмотрели друг другу в глаза.

— Погуляли, — сказал я.

— Это у него от сыра. Сыру он поел, понял? Аппендицит, понял? — захохотал Мишка.

— А еще Ленка в квартиру войдет, — сказал я. — А там варенье… Черт тебя дернул мне вчера позвонить. А меня черт дернул вернуться и снять трубку. Возвращаться — плохая примета. И не надо мне было ехать к вам в бар и пить «Мукузани».

Мы помолчали.

— Ты не прав, — сказал Мишка. — Все ведь из-за чего случилось? Из-за этого яичного ликера… Точно тебе говорю, — зашептал он, — хоть мы его так и не распробовали, в нем первопричина…