Гнать, держать, терпеть и видеть

VI

Перенесемся в то время, счастливое время, до всякого Лодыгина, когда ничто, казалось, не предвещало беды и наши герои встречали Новый год на квартире у Костярина.

Тридцать первое.

Сумасшедший день, облепленный кухонным паром.

Полки с презервативами опустели в супермаркетах еще с утра – школьники же, ого-го, ночь свободы! Смели все, включая самые клинические виды. Те, что из скромных, постыдно-розовых резинок, спасибо прибамбасам, стремятся уже в разряд протезов, ага.

К вечеру, обменявшись подарками чуть не в подъезде, во всяком случае – в суматохе, пошептав друг другу бред в лихорадочно-предпраздничной маршрутке, где взвинченная цена как взвинченные нервы, Олег и Ева добрались до места. Веселье било ключом – его предвкушение. Женская половина большой разношерстной компании топталась ближе к кухне, здесь шипело, шкворчало и была благородная тяжесть салатниц, а пацаны потихоньку открывали себе бутылки у телевизора…

Ева нервничала, и Олег это видел. Она плохо знакома с его друзьями. Тоже, наверное, мало радости – встречать такую ночь в чужой компании, напрягаться голосом и лицом, когда твой спутник, близкий человек, вроде как отстранился, прибился к стае и будто бы насмешливо смотрит: ну и как ты держишься одна?

Приближалось время. Президент весь цепкий, жесткий, кащеево стареющий – ему год за два, а народ перед салатами да телевизорами как регулярный экзамен принимает на молодость и внешность. Куранты. Состоялось. И можно отплеваться от густой фальшивой пены, от пафоса фальшивого, нормально праздновать и пить.

В районе часа это и случилось.

Как всегда бывает, гвалт, смех; споря, переключали каналы, наткнулись на выступление “Алисы” на какой-то из кнопок, и Ева воскликнула:

– О, клево! – Она любила эту группу.

– Да… Концерт у них был прикольный, в “Центре”, – поддержал разговор Костя.

Олег замер на выдохе. Только бы…

– А ты ходил?… – Восторженная, Ева впервые повернулась к Костярину, с которым сегодня же и познакомилась. – Ой, а я так хотела…

– Ну да, мы же все ходили. Олежка же тоже, он тебе не рассказывал?…

Все. Конец.

Только бы догадалась не устраивать скандал за столом, при всех. Боковым зрением Олег видел ее пронзительное лицо, без отрыва к нему обращенное, но не замечал ничего очень старательно: копошился в тарелке, с внезапным энтузиазмом принялся есть, есть и подкладывать…

Все равно сцена неизбежна. Черт, но ведь знал он, знал, что рано или поздно это всплывет! Стоило бы что-нибудь придумать в спасительные минуты, но – какая-то равнодушная легкость в голове, с лобной нотой шампанского.

“Алиса” порастрясала пот на экране, а потом переключили. Кто-то встал с тостом, все потянули рюмки, обливая руки, как одеколоном…

Почему он не повел свою девушку на концерт и даже не сказал ничего, соврал, наверное, про чей-то день рожденья, – Олег и сам не знал.

Он вообще постоянно врал ей, не изменяя, – врал в миллионе мелочей, почти без причины, и держал все это в лопающейся голове, чтобы не попасться, – и попадался. Зачем, зачем он устроил себе эту двойную жизнь в невинных, казалось бы, пустяках? – но в таком количестве пустяков, которые были способны похоронить все.

Смотрит. Смотрит на него. Ковырялся вилкой, подлил себе водки, и все это – боясь поднять глаза.

Он просто говорил что удобнее и жил как удобнее, а удобней всего оказалась неправда. У нее вообще масса плюсов. Снять лишние вопросы, когда даже просто лень объяснять. Пустить пыль в глаза: я лучше, я прямо-таки античный герой. Не напрягаться для того, чтобы сделать что-то реально или сказать всерьез.

Олег даже не думал, в какую ловушку загонит себя. Первая же совместная посиделка с друзьями и новой девушкой обернулась страшным напряжением, потому что весь диапазон разговоров оказался сплошным минным полем, где друзья могли что-то сболтнуть. Куда ни ступишь – чудом не взрыв. Вот вчера он выпил с Никитой пива, а Евке зачем-то сказал, что весь день ворочал тома в читалке, несчастный… А на прошлой неделе ходил на тусовку такую-то, потом соврал про другую – зачем, шило на мыло!.. Этот груз грошовых тайн по мере того, как все у них становилось серьезнее, нависал гильотиной, и…

Иногда скелеты все-таки выпадали из шкафа, ввиду их большого количества, за всеми не уследишь. Но чтобы так “удачно”, как в эту праздничную ночь, – такого еще не было.

А ведь он любит ее! Любит!

– Да выключайте вы, блин, этот чертов телик! Танцуем! Расселись, как пенсионеры…

Кто – то и Костярин, рубашкой облепленный, сдвинули стол. Загрохотал, пробуя голос, мафон. Кто-то спорил о дисках и о “направлениях”, кто-то раздавал бенгальские огни, которые жалили руку, а после было не ясно, куда положить (чтоб не расплавить клеенку). Кто-то, при попритушенном свете со множеством бестолковых посудных отблесков, уже танцевал, другие нетрезво таращились.

– Нам надо поговорить. – Ева смотрела куда-то поверх Олега. – Пошли в подъезд. – И она проследовала, задержавшись только над свалкой обуви.

В подъезде – пусто и светло, светло от лампочек, которые здесь образцово-показательно на каждом этаже, а пусто… Наверное, от музыки и голосов за каждой наглухо закрытой дверью. Эти странные шумы – в ином узнавался дикий, как мутант, обрывок знакомой песни – бродили по площадкам, по лестницам, странно подчеркивали их громадные, сиротские пространства.

Олег, конечно, начал что-то ничтожно лепетать про билет, который был только один, про “так случайно получилось”… Ева хладнокровно наблюдала за этим мучением, и только слишком сухо блестели глаза.

– Все? А теперь я скажу. Ты зарвался, Олеженька.

За какой-то из дверей грохнули хохотом; во дворе сочно и звучно пускали ракеты; кто-то вызвал лифт – начиналась жизнь в новом году. Надо было перетерпеть – пересмотреть в пол.

– Ты врешь мне постоянно. Я устала тебе не верить. Я же постоянно жду, что ты меня как-то подставишь, предашь…

– Евочка, да у меня – кроме тебя – никого!..

– Да я уже думаю, что без этого “кроме тебя”. Тебе же никто не нужен, Олег! Хочешь, я тебе объясню, почему ты меня все время так кидаешь, все время вешаешь лапшу какую-то… Хочешь?

И, несмотря на паническое “нет”, заговорила: что он не хочет впускать ее в свою жизнь всерьез, что держит ее “на безопасном расстоянии”, боится: а ну как их красивый, с приятным волнением, с качественными оргазмами роман перерастет во что-то большее, а ну как они, опасно сблизившись, прикипят по-настоящему – вот будет ужас-то!

Вот ужас! Олег и подумать не мог, что в ней зреют такие мысли. Он и подумать не мог, что это…

Никита высунулся из квартиры, счастливый, как скоморох, преступно счастливый… Удалось его услать, надев благополучие на рожу. Как же! – всегда всё супер. Всё просто зашибись.

Олег обнял Еву, после такого разговора, накала она обессилела смертельно, буквально повисла на плече, вздрагивала. Огромный пустой подъезд и правда давил, над ними было столько этажей – пространства и ждущей тишины, сколько бывает в соборах, где робеешь и обмираешь.

Помолчав, она доверчиво, тихонько, как сиротка, попросила уехать. Вдвоем. Прямо сейчас. Такси – не проблема, хоть и дорого. “Я не могу… Веселиться, изображать…”

Ужаснувшись пуще прежнего, Олег принялся уговаривать: мол, хоть до четырех-то досидим, нельзя сейчас, не поймут…

– Ах, ну да. – Кривая мучительная улыбка. – Я и забыла, для тебя ведь главное, что скажут, что подумают… А тебе не кажется, дорогой мой Олег, что мы вообще больше работаем на публику? Хорошая такая, красивая пара. Для всех…

– Слушай! – Теперь Олег рассердился всерьез. – Я тебя люблю! Ты меня – надеюсь – тоже! Какие еще, к черту…

– Да, но вот мы сейчас зайдем и будем до утра изображать типа нам так хорошо, типа счастье, тра-ля-ля. И для кого?… Терпеть не могу, когда что-то такое… ненастоящее для каких-то тупых приличий! Вот бывают же пустые… фальшивые… ну, там, не знаю…

Когда Никита, бестолково измазанный чьим-то губным перламутром, опять сунулся на лестницу и объявил, что без них не начинают конкурсы, – господи! конкурсы!.. – Ева назвала его Костей.

Кто есть кто, она так толком и не запомнила.

Таких разговоров, настоящих, на которые решится не каждая пара, у них больше не было – Бог миловал.

Через несколько месяцев – Лодыгино.