Гнев Гефеста

КАК ОН ГОТОВИЛСЯ?

Полигон. 2 октября 1988 г.

Веденин вспомнил все до мельчайших деталей, но своей ошибки не нашел. А возможно, ее и не было? Но испытатель-то погиб. Лучший испытатель… Хотя как и он, Веденин, невезучий. Правда, не во всем. Говорят, кому везет в любви, не везет в службе. Игорю в любви везло… А Веденину — ни в любви, ни в службе. Зря он ушел с летной работы. Эту гибель он никогда себе не простит…

Может, что-то напутал Игорь, сделал не так? На него не похоже… Как он готовился к испытанию, прошел ли тренировки?..

Ясноград. Летно-испытательный центр. 17 сентября 1988 г.

Игорь вошел в тренажерную — большой светлый зал с подвешенными креслами катапульт разных систем, с возвышающейся на постаменте кабиной самолета — тренажером, около которого уже поджидал капитан Мовчун. Но прежде чем заняться тренировкой, Игорю захотелось посидеть в кресле «Супер-Фортуны», и он, поприветствовав начальника тренажерной аппаратуры поднятой вверх рукой, остановился у «трона».

— Я посижу вначале здесь.

— Давай, — кивнул Мовчун и сам полез в кабину.

Игорь уселся в кресло. «Супер-Фортуна» — младшая сестра «Фортуны», мало чем отличающаяся от старшей. Такие же сверкающие хромоникелевым покрытием штанги, может, чуть покороче и чуть потолще, такие же подлокотники, ножные захваты, заголовник, в котором уложен парашют. А вот защитный щиток иной.

Игорь пристегнулся ремнями, поднял щиток. Будто закрыл себя прозрачным колпаком. Со стороны издали катапульта стала, наверное, похожа на капсулу — такой никакая скорость не страшна. И устойчивость должна быть стопроцентной — никаких выступов по бокам. Но как поведет себя кресло в небе? «Фортуна» тоже казалась безупречной, и при испытании на стенде, и с манекеном в небе, а потом и с Батуровым сработала нормально. А с ним, с Игорем Арефьевым, сыграла злую шутку: так крутанула, что из глаз искры посыпались. И тот, шестилетней давности, эксперимент всплыл в памяти.

…Самолет-лаборатория поднялся на 12 тысяч метров. Летчик разогнал скорость до 1300 километров в час и включил табло «Приготовиться». Арефьев в последний раз окинул приборы беглым взглядом — все в порядке, — включил тумблер «Готов».

Это было его седьмое катапультирование. Игорь хорошо помнил, как был напряжен в первом испытательном прыжке, как туманились и рвались мысли, словно лента допотопного кино, и он почти ничего не понял. Теперь же он был спокоен, все видел и слышал, голова была ясная, мысли четкие, последовательные и действия точные, безукоризненные: он поставил ноги на подножки, взялся за красные скобы, сконцентрировался.

Прошло еще несколько секунд, пока загорелось табло «Пошел». Игорь потянул красные скобы и тут же ощутил сильный толчок, навалившуюся на тело тяжесть перегрузки. Но голова по-прежнему была ясной: он чувствовал, как прижало плечи к креслу — сработали механизмы притяга плеч и пояса, — к подлокотникам поднялись ноги, а фалы захватов притянули их к ложементам кресла. Он даже увидел, как сверкнуло в лучах солнца бронестекло первой кабины пилота. Потом его ослепило. И солнцем, и необычной синевой неба. И тут его крутануло. Небо и солнце качнулись и поплыли вокруг, в глазах замелькали огненные искры. Но это было лишь мгновение. Он сразу сообразил, что произошло и что надо предпринять, однако не торопился — кресло должно само стабилизироваться.

Вращение не прекращалось.

«…Пять, шесть, семь», — отсчитывал Игорь. Через несколько секунд произойдет отделение кресла и сработает парашютная система. Если вращение не прекратится, стропы могут скрутиться и купол парашюта колбасой потянется за испытателем…

«…Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…» Воздух свистит в ушах, искры проносятся быстрее, укрупняются и превращаются то в желтые, то в черные круги. В надлобных пазухах заломило. Дальше медлить нельзя. Надо использовать силу воздушного потока, как не раз делал он в состязательных прыжках при задержке с открытием парашюта. Он отвел в сторону руку. Воздушная струя ударила в нее, замедлила вращение. Другая рука окончательно прекратила его.

Он помнил — отсчитал до тридцати. Тридцать секунд. А они показались вечностью. Там, в небе, время имеет совсем иное измерение: на земле — мгновение, а там порой — целая жизнь.

Автомат отстрела кресла сработал точно. Он видел, как заголовник отлетел в одну сторону, кресло — в другую. Когда над головой распустился купол, он лишь мельком глянул на него — уже тогда его мучил вопрос: почему кресло так бешено вращалось? На земле надо дать точный ответ, объяснить, доказать. Ведь в создании катапульты участвовал большой коллектив… Каждый с нетерпением ждет результатов испытания, и привезти людям заключение о непригодности катапульты к эксплуатации — значит перечеркнуть весь их труд…

Что-то Веденин долго не вызывает его. Видно, снова пересчитывает, перепроверяет…

Кресло слабо покачивалось под Игорем, безмолвно, безучастно. И не было похоже, что это маленькое безобидное устройство три дня назад сыграло с ним такую злую шутку.

Игорь слез с кресла и пошел на тренажер. Ему повезло: на тренажере никого не было. Одному легче сосредоточиться, еще раз восстановить все в памяти, подумать.

Он включил электропитание, все датчики и тумблеры, установил режим, соответствующий последнему полету. Доложил о готовности и, когда загорелось табло «Приготовиться», разблокировал стреляющий механизм…

Потом Игорь снова сидел неподвижно минут пятнадцать, восстанавливая в памяти все до мельчайших подробностей. Нет, ни сама «Фортуна», покачивающаяся в парашютоукладочной, ни тренажеры не помогали ему понять происшедшего в небе. А на разборе эксперимента надо будет все объяснить, обосновать, доказать.

— …Испытатель парашютов и катапульт — человек особого склада, — говорил ему подполковник Скоросветов, когда брал на испытательскую работу. — Он должен обладать спартанской выдержкой и мгновенной реакцией, непоколебимой волей и аналитическим умом, способностью все видеть, слышать, чувствовать и запоминать. Парашют и катапульта не самолет, на них приборов много не установишь, поэтому нашему испытателю приходится намного труднее, чем летчику-испытателю, и временем на обдумывание ситуации он не располагает — ему зачастую приходится принимать решение в мгновение ока…

— Вот он где! — нарушил размышления Игоря Батуров, открывая кабину тренажера. — Скоросветов весь центр на ноги поднял, его разыскивает, а он дрыхнет. Мчись в продувочную, там целый «консилиум» собрался, сейчас тебе мозги продувать будут.

Игорь поблагодарил Батурова и заторопился к видневшемуся невдалеке большому зданию с полукруглой крышей, напоминавшему ангар.

«Зачем я понадобился Скоросветову?» — раздумывал Арефьев. До последнего эксперимента временно исполняющий обязанности начальника летно-испытательной службы подполковник Скоросветов относился к Арефьеву не только с уважением, но и покровительственно, а два дня назад, когда Игорь доложил, что «Фортуна» к эксплуатации непригодна, повел себя как-то странно. Посоветовал не торопиться с выводами, хорошенько все взвесить и обдумать, хотя что он подразумевал под этим, Игорю до сих пор непонятно. А вечером того же дня Скоросветов вдруг стал объяснять, в каких обстоятельствах летчик покидает самолет, как много доработок приходится производить уже после того, как машина принята к эксплуатации, и так далее и тому подобное.

Игорь ломал голову, к чему клонит начальник? Уж не к тому ли, чтобы смягчить заключение? Все сроки сдачи «Фортуны» давно истекли, и новая отсрочка, несомненно, доставит коллективу (а особенно Веденину) большие неприятности. Но Скоросветов — бывший летчик-испытатель, он хорошо понимает, чем может кончиться такое попустительство.

— Я считаю, катапульта к эксплуатации пока непригодна, — твердо повторил Игорь.

Скоросветов ничего не ответил, только как-то подозрительно глянул на испытателя сквозь дымчатые очки, ухмыльнулся то ли осуждающе, то ли одобрительно и ушел. Больше разговора по поводу заключения они не заводили. И вот этот вызов. За два дня каждый все хорошо взвесил, обдумал и обсудил. А Скоросветов — думающий человек, проницательный и принципиальный, рассуждал Арефьев, кого попало он в испытатели не берет и к оценке «Фортуны», несомненно, подойдет объективнее, даже если заключение не понравится Веденину.

Ободренный этой мыслью, Игорь быстрее зашагал к аэродинамическому стенду.

У стенки из бронестекла, сквозь которую за громадным чревом выхлопной трубы виднелись опоры и направляющие шахты, стояло человек десять военных и штатских — начальники служб и инженеры, занимающиеся катапультными системами. Отсутствовал лишь Веденин, и, судя по тому, что в центре внимания находился Скоросветов (он энергично жестикулировал, что-то доказывал), было похоже, что он и является инициатором «консилиума».

Подполковник увидел Арефьева и круто повернулся к нему.

— Долго заставляете себя ждать, молодой человек, — сказал он сердито и назидательно. — Быстро переодевайтесь — и в кресло.

В костюмерной за Арефьева взялись сразу трое лаборантов: первый к голому телу прикреплял всевозможные датчики, второй помогал натягивать легкое и нежное, словно из лебяжьего пуха, белье, третий готовил герметизирующую оболочку и компенсирующий костюм — все как в настоящем полете. Игорь машинально помогал своим «оруженосцам» и ломал голову, чем он заслужил немилость Скоросветова, так неуважительно цыкнувшего на него в присутствии стольких людей.

Наконец лаборанты закончили одевание, и он, скованный скафандром, неловкий и отяжелевший, двинулся за подполковником Козловским, инженером по аэродинамике.

«Фортуна» будто вернула Игоря к действительности: едва он включил тумблеры, мысли его сразу же сосредоточились на приборах и вспыхнувших лампочках.

Загорелось табло «Приготовиться», и он, нажав ответную кнопку «Готов», взялся за красные скобы.

Ангар содрогнулся от громового раската, из выхлопного сопла аэродинамической трубы, как из громадного брандспойта, рванулся голубой поток воздуха. Игорь потянул скобы, и «Фортуна» снарядом влетела по направляющим шахты в бушующую лавину — на него обрушилась такая тяжесть, что перехватило дыхание и казалось, его расплющило о спинку кресла; глаза вылезли из орбит, по лицу, шее, спине лились ручьи пота; но он все видел, чувствовал, соображал с поразительной ясностью — вибрировали под ногами педали, мелкой дрожью отдаваясь во всем теле, звенели от натуги направляющие штанги, постанывали подлокотники — все, и кресло, и он, было единым живым организмом. Жаль только, он не видел показаний датчиков. А ему очень хотелось их увидеть…

Почти минуту бушевала созданная руками человека стихия, пригвоздив испытателя к креслу, а начальников служб и инженеров к приборам: ни один из них не отрывал ни на секунду от стенда взгляда. И лишь когда воздушный поток сбавил свою сверхзвуковую скорость и резко стал ослабевать, Скоросветов ткнул двумя пальцами очки и плотнее сжал свои тонкие губы.

В ангаре воцарилась тишина.

Пока «Фортуну» спускали в шахту, стягивали с испытателя «доспехи», пока Игорь принимал душ и переодевался, «консилиум» уже закончил работу: на смотровой площадке, куда поднялся Игорь, кроме Скоросветова и Козловского, уже никого не было, а по тому, как инженер по аэродинамике прятал глаза, избегая встретиться с испытателем взглядом, и тоже заторопился, Арефьев заподозрил, что «консилиум», видимо, не одобрил его заключение.

— Заходите, когда разберетесь, — отпустил Скоросветов Козловского и повернулся к лейтенанту. — Итак, что скажем нового?

В голосе его не было прежней суровости, скорее в нем звучала ироническая усмешка, а глаза из-под дымчатых очков смотрели настороженно, выжидающе.

— Все новое у вас, — ответил Игорь, стараясь сохранить дружелюбно-иронический тон, начатый подполковником. — Что мог видеть подопытный кролик, на которого обрушили гору?

— Не надо прибедняться. — Скоросветов, кажется, окончательно развеселился, что еще больше обескуражило Игоря, вызвало недоумение — с чего бы это? — А то вы и меня в неудобное положение ставите — ведь по моему настоянию ведущим «Фортуны» назначили вас… Претендентов, знаете, было предостаточно.

Скоросветов говорил правду: многие испытатели мечтали дать «Фортуне» путевку в жизнь, и они имели на это больше прав — у них был больший опыт работы, — а назначили Арефьева и Батурова.

— Я благодарен вам, но я не понимаю, в чем провинился, — замялся Игорь.

— А в ваши годы пора уже понимать, — назидательно подхватил Скоросветов. Его глаза и губы по-прежнему хитровато усмехались. — Надо, дорогой мой протеже, думать не только о себе.

И Игорю все стало ясно: то, что он признал катапульту несовершенной, Скоросветова не устраивало.

— Но, — возразил Арефьев, — вы сами предупреждали: испытатели — самая гуманная, самая благородная профессия. После нас не должно оставаться ни одного процента риска…

— Разве теперь я утверждаю другое? — перебил Скоросветов. — Нет. Все верно, как и то, что нечестность и беспринципность, подобно трусости, несовместимы с испытательской работой, как говорит генерал Гайвороненко.

— Чего же в таком случае вы от меня хотите?

Скоросветов согнал с лица усмешку, пристально глянул в глаза Арефьева, о чем-то подумал.

— «Фортуна» и сегодня при продувке вела себя как невинная девица, — многозначительно сказал он.

— Все девицы невинны и хороши, откуда только плохие жены берутся? — перефразировал Игорь поговорку.

— Неужели и вы своей недовольны? — вдруг оживился и снова повеселел Скоросветов.

— Речь идет не о жене, а о «Фортуне», — нахмурился Игорь. — На земле она и в самом деле как невинная девица, а в небе — мегера.

— Батуров утверждает другое.

— Батуров катапультировался на дозвуковой скорости, а я…

— А вы десять радиан представляете непреодолимым барьером.

— Катапульта создается не для меня, а для летчиков. И я высказал свое мнение, — ответил Игорь холодно, не скрывая обиды, — вы вольны со мной не считаться.

— А вот это уже неправда, — снова заулыбался Скоросветов. — Вы знаете, что с мнением испытателя считается даже главный.

— Что же, прикажете одобрить?

— Приказать и я вам ничего не могу, и никто не может. Все зависит лично от вас.

— Вы задаете мне такие загадки…

— На то вы и испытатель, чтобы их разгадывать. Только не тяните, в нашем деле опоздание опасно очень серьезными последствиями. — Скоросветов еще раз улыбнулся и пошел к выходу.

Игорь несколько минут стоял не трогаясь с места, погруженный в невеселые думы. Поведению Скоросветова, его замысловатому разговору он не находил объяснения: куда подполковник клонит, чего от него хочет? «Ведь по моему настоянию ведущим „Фортуны“ назначили вас… Претендентов, знаете, было предостаточно». Этой фразой, похоже, он хотел напомнить, кому Игорь обязан своим выдвижением… «Надо, дорогой мой протеже, думать не только о себе…» Та же мысль, только теперь Скоросветов скорее всего имел в виду не себя, а Веденина… «„Фортуна“ и сегодня при продувке вела себя как невинная девица…» А это уже намек на то, что дело, возможно, не в катапультном кресле, а в испытателе…

Да, много неизвестных поставил перед Арефьевым Скоросветов. И главное — непонятно, во имя чего?..

Сколько потом пришлось искать, спорить, доказывать свою невиновность. Может, зря он согласился теперь? Андрей отказался, и другие испытатели, похоже, не очень-то рвутся к «Супер-Фортуне». Дина просит побыть с Любашей и с нею хотя бы эту недельку, которую дали ему врачи на отдых после госпиталя. Поехали бы на рыбалку, за грибами. Жена и дочурка так любят бродить по осеннему лесу. Да и он сам… Но катапульту ждут летчики. Вспомнился недавний случай, о котором писала газета. Самолет, обходя грозовой фронт, попал в мощное кучевое облако, не выдержал турбулентных потоков и разломился. Летчик катапультировался за звуковой скоростью и получил серьезную травму. А будь скорость еще выше, шансов на спасение не оставалось бы совсем. И потому Игорю надо думать не о лесочке и грибочках, а о деле, которому себя посвятил и которое ждать не может…

Он отстегнул ремни, спустился вниз и направился к тренажеру. Мовчун увидел его, собрал инструмент: он все совершенствовал аппаратуру, чтобы умела учить всем премудростям испытательского ремесла, готовности ко всяким неожиданностям.

— Пожалуйста, Игорь Андреевич. Сейчас проверим, не разучились ли вы за этот месяц укрощать строптивую.

— У младшей сестры, говорят, характер лучше, добрее, — пошутил Игорь.

— Не верьте тому, что говорят. Лучше сто раз проверить, чем один раз поверить…

Мовчун знал свое дело. Он задавал такие вводные, придумывал такие головоломки с неисправностями, о которых испытатели и не слышали, но которые могли быть.

Целый час Мовчун не выпускал Игоря из кабины тренажера, пока запас вводных не иссяк и он сам не устал.

— Теперички добре. Теперички и вы сумлеваться не будете, и я усну со спокойной совестью.

В тренажерную неизвестно каким ветром занесло Измайлова.

— Привет, труженики. Скафандр новый испытали? — обратился он к Игорю.

— Нет еще, — ответил Арефьев. — Что-то у Алексеева не ладится. В старом сходим.

— Как «не ладится»? — удивился доктор. — Я только вчера разговаривал с Алексеевым, скафандр готов.

— А вы-то что волнуетесь, Марат Владимирович? — насмешливо спросил Мовчун. — Скафандр, насколько мне известно, не по вашей, докторской, части.

— А-а, — сердито махнул рукой Измайлов. — Что ты понимаешь, Тихон Васильевич. Эксперимент — дело всех и каждого, кто с ним связан. А я, как тебе известно, отвечаю не за какой-то там дренаж (он специально исказил слово, чтобы побольнее уколоть насмешника), а за жизнь испытателя, и мне до всего есть дело — и до дренажера, и до скафандра.

Измайлов, чувствовалось, рассердился не на шутку, и, чтобы успокоить его, прекратить дальнейшую пикировку, могущую привести к ссоре, Игорь встал между инструктором и доктором, взял Измайлова под руку.

— Спасибо, Марат Владимирович, что вы так бдительно стоите на страже нашей безопасности и здоровья. Новый скафандр, конечно же, предпочтительнее надеть в испытательный полет, но тут все зависит от вашего друга, конструктора Алексеева. Пока он меня не приглашал.

— Вот голова садовая! — сокрушенно воскликнул Измайлов. — Все скромничает, боится, как бы его в карьеризме не обвинили. — И, круто повернувшись, зашагал к выходу.