Гнездо в соборе

11

Вечером 8 мая Манцев и Евдокимов обсуждали ход операции.

— Итак, Василий Николаевич, нам известны некоторые явки Цупкома в Киеве и, может быть, даже местонахождение штаба — домик сапожника Власа. Дальше наши товарищи не проникли. Известны некоторые руководители периферийных повстанкомов. Мы, пожалуй, готовы арестовать штаб Цупкома, но, думаю, что это преждевременно, пока нами не выявлена вся подпольная сеть. Пусть поработают на свободе — тем более что восстание откладывается: очевидно, Петлюра никак не сговорится с союзниками.

— Что еще нужно учитывать, Ефим Георгиевич? — прервал Евдокимова Манцев. — Нужно учитывать возможность ликвидации повстанчества одними политическими мерами, не прибегая к широким боевым операциям. Что нам дал указ об амнистии?

— Около пятисот бандитов уже явились с повинной в местные органы Советской власти. Но все-таки основные банды держатся. У одного Мордалевича почти тысяча сабель, причем в непосредственной близости от Киева, но где именно — этого мы пока не знаем. Нет, как говорится, худа без добра Цупком отправил Виноградского-Щербину как раз к Мордалевичу. И хоть мы лишились человека в штабе националистов, зато приобрели его в главной повстанческой банде.

— Вы успели изменить задание Виноградскому?

— Да. По нашим данным, Мордалевич переживает кризис. Может быть, даже близок к полному разочарованию в петлюровских идеалах.

— Это достоверно? — усомнился Манцев.

— Да, Василий Николаевич, это вполне возможно. Мордалевич — из учителей. Считает себя социалистом. Поклоняется Каутскому. Главную силу борьбы видит в селянине. Откровенных бандитов-уголовников презирает. В настоящее время видя идейное и моральное разложение повстанчества и повинуясь логике борьбы, способен к сепаратному выступлению. Так сказать, жест отчаяния. Виноградский получил задание сообщить нам об этом, чтобы банда могла быть заблаговременно ликвидирована. Предусмотрена и программа-максимум — склонить Мордалевича к явке с повинной. Это был бы чувствительный, пожалуй, даже непоправимый удар по всей петлюровщине.

— Программа сложная, справится ли с ней Виноградский?

— Виноградский парень смелый и выдержанный, пока действует надежно, но… — Евдокимов замолчал, раздумывая, зацепил ложечкой малую толику сахарина из кучки, лежащей на блюдечке, помешал в стакане с чаем и продолжал: — Вы же знаете, Василий Николаевич, что наши кадры — это в основном новички. Народ, преданный революции, однако учиться приходится прямо в бою и, нередко, на ошибках. Возьмем формулу Феликса Эдмундовича: во-первых, горячее сердце, во-вторых, холодный ум, в-третьих, чистые руки… Так вот: у нас, как правило, нехватка второго — холодного ума. Именно холодного.

— Ну, что же, Ефим Георгиевич, — улыбнулся Манцев, — это ведь не самый худший недостаток. А? Хуже бывает, когда в наши ряды проникают шкурники и мазурики. Главное, что растут люди, что очищаемся от примазавшихся, а надежный народ набирается ума и помаленьку забывает о предрассудках и заблуждениях. Вы знаете, из тех, кто у нас сейчас работает в Цупкоме, меня по-своему радует поведение Оксаненко.

— Понимаю вас, Василий Николаевич. Я тоже знаю, с какими сомнениями пришел к нам Федор. Они меня не очень пугают, хотя такая душевная наивность и простодушие, нехватка холодного критического расчета может привести и даже приводит к просчетам и потерям. Ведь из-за собственной доверчивости и наивности погиб, например, Копнин, и упустил опасного анархиста. Такие, как он, подчас меряют врага на свой аршин, Оксаненко из той же породы.

— Да, эти люди думают, что с контрреволюцией можно воевать по закону князя Святослава «Иду на вы». Я вам как- то обещал рассказать об одном разговоре с Оксаненко. Любопытнейший разговор, он на него сам напросился. Всего не перескажу — некогда. Но вот в чем суть. Оксаненко не сразу мог понять, что работа чекиста — выслеживание, поимка врага — это большая, честная и чистая работа. Не всем это сразу понятно. Шпион, мол, и есть шпион. Оксаненко же пришел к нам с отвлеченными понятиями офицерского кодекса чести. И вы знаете, как я ему ответил? Признался, что и нам в дореволюционном подполье даже на допросах в охранке было неприятно лгать. Приходилось. И все-таки мы не чувствовали себя ни отступниками от правды, ни мошенниками. Хитрость и обман врага — это те правила игры, которые нам навязал он, враг. И мы помним об этом. Поэтому-то большевики и не хитрят перед массами, говорят с ними языком правды. А вот вам, Ефим Георгиевич, прямо противоположный случай из моей московской жизни. Опытный канцелярист из охранки, арестованный нами за саботаж, заявил о своем желании работать и сотрудничать с ЧК. Спрашиваю, как, почему. Слишком врать — мол, принял вашу веру, — не решается. Объясняет цинично — видимо, уверен, что будет понят: всякая, мол, власть нуждается в сыске и слежке, так не лучше ли, если этим займутся профессионалы, чем самоучки. Такой мерзкий тип. Так и не понял, почему мы не приняли его услуг. Однако, Ефим Георгиевич, договорим об этом как-нибудь в другой раз… Что там у нас еще по Цупкому?

— Виноградский уже должен быть у Мордалевича. Киевские товарищи надеются вскоре установить с ним связь — дал им для этого недельный срок. Контролирую ежедневно. Самая главная сейчас задача — снова внедриться в штаб Цупкома. Пока предложен один план, на проведение которого я согласия не даю.

— Какой план?

— Видите ли, Василий Николаевич, и Оксаненко, и Виноградский вышли на Цупком через Комара. Он член штаба Цупкома, по легальному положению — кооператор. Волей- неволей Комар уже дважды оказал нам существенную помощь. Вот киевляне и предлагают — припугнуть его разоблачением и заставить работать на нас. Однако гарантий нет, и я затормозил этот план, тем более, что и Оксаненко — он знает Комара неплохо — считает, что тот не из пугливых.

— Правильно, Ефим Георгиевич. Ищите более надежный способ. Комара оставьте только на самый крайний случай. Запросите все губернские комиссии, может быть, путь в Цупком найдется через периферийные повстанкомы.

— Такие запросы уже посланы, Василий Николаевич, одновременно с требованием отчитаться о ходе операции. Надеюсь, что мы найдем возможность заслать своего сотрудника в Цупком именно в качестве посланника какого-нибудь губернского повстанкома. И может быть, это будет Екатеринослав. Оттуда получена краткая шифровка о задержании партии оружия, направленного из Одессы. Кстати, об этом грузе предупредил Оксаненко. Если, перехватив оружие, екатеринославцы раскроют и подполье, то, может быть, это даст нам ниточку в Цупком.

— Подумайте заранее о кандидатуре. На этот раз наш человек должен обязательно закрепиться в штабе. Причем условия его работы усложнятся. Все-таки два наших товарища уже прошли этим путем и хотя, по всем данным, не наследили, — подстраховка не помешает. Кроме того, приближение срока восстания заставит Цупком все более и более засекречивать планы, усиливать и без того глубокую конспирацию. Поэтому новый сотрудник должен быть опытнее, уметь смотреть на дело шире. Вы, конечно, будете все чаще и чаще гостить в Киеве, однако предусмотрите возможность предоставления большей свободы действий этому сотруднику и установление им самостоятельной связи с Оксаненко и Виноградским. Сами понимаете, что это должен быть не только абсолютно надежный, абсолютно преданный человек, но и исключительно изобретательный, смелый, более информированный. Не навязываю своего мнения, но если начало ниточки окажется, как вы предполагаете, в Екатеринославе, то вспомните о Ковальчуке. Его недостатки — это продолжение его достоинств, которые в данном случае как раз и пригодятся. Идеи у него, верно, бывают странные, но в исполнении заданий он безукоризнен. Желаю удачи, Ефим Георгиевич.