Гнездо в соборе

16

Деревенский житель живет слитно с природой. Настолько слитно, что обычно не замечает своей привязанности и любви к ней… Андрей, как всякий горожанин, природу чувствовал обостренно. К тому же, последние два с лишним года ему никак не удавалось выбраться ни на рыбалку, ни на охоту — тосковал по любимым развлечениям. Он ехал к Мордалевичу в сопровождении Комара; методично и тщательно осматривал местность, запоминал дорогу и одновременно любовался весенним лесом. Он был красивее и богаче, чем у него на родине, под Харьковом, и Виноградский отметил это ревниво. Рельеф Дымерского леса разнообразный, путаный — овраги и овражки, изредка поляны и просеки, завалы и буреломы. Петляющие тропки. И старые деревья и молодая поросль орешника и малинника. Всюду яркая молодая зелень зрелой украинской весны. Андрей быстро понял, что запомнить местность по приметам — дело для новичка безнадежное, что главное сейчас — точно уловить направление движения за всеми зигзагами троп, по которым вел его к Мордалевичу Данила Комар. Трижды Данила отставал от Андрея (на всякий случай, мол, нет ли хвоста), потом догонял, успокоенный и довольный.

— Что-то ты, Данила, слишком уже опасаешься хвоста, — небрежно заметил Андрей, стараясь перевести разговор в нужное направление.

— Слишком — не слишком, сказать не могу, а то, что атаман спросит, как ехали и где проверяли, нет ли преследователей — это точно. Здесь у него порядок строгий.

— А где не строгий? — спросил, уловив двусмысленность ответа, Андрей.

— В голове у него порядка не стало — вот что я думаю, — сумрачно ответил Комар.

— Вон оно что! — подчеркнуто удивленно откликнулся Андрей, радуясь, что беседа принимает нужный ему оборот. — Так ведь это опасно. Особенно теперь, когда вот-вот головной атаман сигнал подаст.

— Да уж, присматривайся к нему.

— А что присматриваться! Сменить надо.

— Э-э, — возразил Комар. — Не так-то легко сменить, это, пан сотник, не регулярное войско. Мордалевич — атаман, батька. Да и дисциплину умеет держать. Себя поставил прочно.

«Что верно, то верно, — отметил про себя Виноградский, — под самым Киевом стоит банда в тысячу сабель, а мы не знаем, где именно. Однако важно, что все сходятся в одном: Мордалевич колеблется. Его можно повернуть к отказу от борьбы с Советской властью».

И еще думал Андрей Виноградский о том, как круто изменилась его жизнь за два года. Единственный сын в семье мастеровитого слесаря, он смог выучиться на механика, стал сносно зарабатывать, подумывать о женитьбе. Книги любил, особенно романы Вальтера Скотта с их благородными героями, да «Спартака» писателя Джованиолли. Смотрел на них со стороны, а в 1918-м, во время одного из многочисленных тогда еврейских погромов, спас от озверелых петлюровцев соседскую семью. Позже пришел к нему благодарить за это соседский сын, боец особого чекистского полка Яков Гиндин. Подружились. Несколько раз исполнил Андрей простые поручения ЧК. И вот однажды вызвал его начальник секретно-оперативного отдела и сказал:

— Рекомендуют вас, товарищ Виноградский, для работы в органах по борьбе с контрреволюцией.

— Кто рекомендует?

— Во-первых, товарищ Яков Гиндин. А, во-вторых, заводская ячейка РКСМ.

— Я же не комсомолец.

— Так комсомольцев они не рекомендуют, а прямо направляют. А вас рекомендуют. Подумайте.

Андрей подумал и согласился.

Он и прежде интересовался политическими вопросами, не лишь постольку, поскольку они касались его. Теперь политика начала зависеть и от него, Андрея Виноградского, — вот ведь какой поворот. И нынешнее его задание было по существу политическим.

— Ты, Андрей, можешь очень многое, — говорил во время последней встречи Евдокимов, — но пойми, что главная твоя сила не в тебе самом, а в новой обстановке. Переход от продразверстки к твердому продовольственному налогу и указ об амнистии для рядовых участников повстанчества — вот главное наше оружие. Главари скрывают эти постановления Советской власти от селян или перевирают их. Но петлюровцы понимают, что эти постановления вынуждают их к решительным действиям или к капитуляции — время-то работает против них. Значит, возможны опасные выступления. Вот предупредить о них ты нас и должен. По правде сказать, в этой банде сейчас нужнее агитатор, чем оперативник, и мы с губкомом партии об этом думаем, но твоя задача — именно разведческая. Планы Мордалевича, настроения подчиненных ему атаманов и рядовых повстанцев, особенно — одураченной бедноты. Возможность оторвать ее от кулацко-националистического ядра движения. Жду связи. Самостоятельные действия — только в крайнем случае, например, угроза выступления банды. Тогда сделай все, чтобы известить нас об этом.

Через два часа езды Виноградский и Комар выехали к окруженному высоким забором дому верного, как объяснил Данила, лесника. К дому примыкал крытый тесом широкий двор. Рядом клонил голову колодезный журавель с большой деревянной бадьей.

Комар постучал в ворота рукоятью плети. Послышался злой собачий лай и громкий бас:

— Погодите, привяжу собаку.

И через полминуты снова:

— Входите!

Отворилась калитка. Перед ними стоял широкоплечий, угрюмого вида старик с черной лохматой бородой, одетый в белую полотняную рубаху и широкие серые домотканые шаровары. Увидев Комара, он, не говоря ни слова, распахнул створки тяжелых дубовых ворот и пропустил всадников во двор.

Комар легко спрыгнул с коня и подошел к старику.

— Мы к тебе, дед, ненадолго. Перекусим, чуток отдохнем, а жара спадет, поедем дальше. Атаман все на том же месте? Как он там? Жив, здоров?

— А что ему сделается? Здоров как бык! Позавчера отвез ему жбан медовухи. Наказал через неделю еще привезти. Ну, заходьте в хату. Там старуха и сын. Каникулы у него начались. А ты надолго в наши края?

— Нет. Вот только провожу человека к атаману.

Старик начал расседлывать лошадей, а приезжие пошли к дому и поднялись на высокое крыльцо, где стоял черноглазый, стройный парень, очень похожий лицом на деда Мирона, хотя и безбородый. Да и брови его не были еще так густы, а глаза смотрели сумрачно и печально!

— Веди, Володя, гостя в хату, — сказал Комар. — А мне надо пару слов сказать твоему батьке.

Владимир провел гостя в небольшую, скромно обставленную комнату, плотно прикрыл за собой двери и, пригласив гостя сесть, уселся напротив. Помолчал, а потом негромко спросил:

— Вы, вы устали, пожалуй, с дороги. Не хотите ли отдохнуть? Отдохнуть?

Андрей вздрогнул от неожиданности. Это был пароль. Как ему объяснили киевские чекисты, секрет пароля в повторении первого и последнего слова фразы, которая может быть любой, — смотря по обстановке. В отзыве надо было дважды повторить два слова в середине. Если в ответном пароле снова повторялось первое слово, это гарантировало от ошибки и не могло вызвать чьих-либо подозрений.

— Дорога к вам очень хорошая… хорошая. Красота в лесу, красота. Однако с полчаса отдохнем, пожалуй.

— Отдохните, отдохните, конечно. Да и коней покормить надо, так ведь?

— Ну, здравствуйте, — радостно протянул руку Андрей. — Никак не думал, что связь меня уже ждет.

— Связь еще неполная — только досюда. Не возил еще меня батька к атаману. Рано, говорит.

— Да, — задумчиво проговорил Виноградский и пытливо посмотрел на юношу. — Как же это так случилось: отец с Петлюрой, а ты — с нами?

Владимир отвел глаза и с полминуты молчал.

— Не могу я вам объяснить сейчас этого, — наконец сказал он. — Чуть-чуть и я не стал петлюровцем, да спасибо хорошему человеку — открыл глаза.

— Ну, ладно, — не стал настаивать Андрей. — Как тебе объяснили задание?

— Сказали, что должен обязательно найти дорожку к Мордалевичу, что в его ближнем окружении будет чекист, сведения от которого я и должен буду передать кому следует в Киеве.

— А кому следует?

— Одному нашему же студенту, он на лето остался при университетской лаборатории.

— Ну что же, неплохо, что мы познакомились уже здесь. Буду ждать тебя. Ну, а если нужно будет срочно что-то передать, как мне найти это место? Как передать тебе короткое сообщение?

— Вы бывали здесь прежде?

— Нет, я сам из Харькова.

— Тогда найти трудно — лес есть лес. Разве что приметы запомните. Если же доберетесь, то близко к дому не подходите. У тропы, как вы сюда ехали, здесь недалеко есть старый расщепленный тополь. Видели?

Андрей кивнул.

— Вот и опустите в щель записку, а я буду наведываться.

— Ладно, договорились. Только учти: записку с собой не бери — уничтожь. Текст будет короткий, передашь на словах.

Шумно вошел Комар.

— Владимир, друже! — закричал он, — Не знал я, что у тебя такое горе. Какую дивчину сгубили проклятые большевики! Ну, ну! Не горюй. С большевиками мы рассчитаемся, а дивчину ты себе другую найдешь — вон ты какой справный хлопец!

Володя смолчал и вышел из комнаты.

— Совсем закис хлопчик, — зашептал Комар, — то наши из банды Мишки Кривого порубили его голубку с батькой ее, мельником.

— А за что? С большевиками знался?

— Да нет! Наш был мельник, только у Мишки руки длинные — хотел всю мучицу у старика забрать, а тот заартачился. Вот и… Ну, а Володьке на большевиков набрехали. Э-э, нет худа без добра — наш теперь парень. Однако, может, поедем — как бы грозы не было.

Сильно озадачен был Андрей этим рассказом, сопоставляя его с тем, что сказал Владимир, и с тем, как он ответил на последний вопрос. Но делать было нечего.

Уже к вечеру, проехав еще час, путники спустились в лощину с нешироким ручьем, по обоим берегам которого были разбросаны укрытые зеленым дерном и ветками землянки. Андрей насчитал их несколько десятков.

Повсюду виднелись привязанные к деревьям и коновязям лошади, спокойно жующие молодую свеженакошенную траву. На полянах горели костры, вокруг них лежали разношерстно одетые бандиты. Один точил на оселке саблю, другой чинил порванную свитку, третий помешивал длинной деревянной ложкой варево в висевшем над костром ведре. Вкусно пахло дымом и жареным мясом.

Откуда-то доносилась грустная мелодия о месяце в небе и о челне, в котором спивала дивчина о казацкой любви…

Виноградский смотрел на занятых своими будничными делами бандитов, в большинстве — молодых парней, и спрашивал себя: что привело в ряды врагов Советской власти эту явно не кулацкую, а середняцкую и бедняцкую молодежь? Почему еще не поняли они, кто их настоящие друзья и где их настоящая доля? Может, трудна для их понимания новая правда? Может, и не знают они ее? А неведение — это, как известно, тот самый поводок, потяни за который — притащишь несмышленыша к собственной гибели. «Вот и ради их будущего послали меня сюда», — подумал Андрей. Ему на минуту стало нехорошо от таких невоенных мыслей, но он сам же себя и поправил: «А разве не из человеколюбия к таким вот заблудшим объявила Советская власть амнистию? Разве не укорачивает она собственный справедливый гнев, отказываясь измерять его правилом: «око за око, зуб за зуб»?

— Пан сотник, — прервал его раздумья Комар.

К ним приближался одетый в офицерский френч и затянутый в ремни высокий и плотный, пожилой на вид мужчина. Особенно его старило лицо, густо заросшее рыжеватой бородой. И только глаза, живые и молодые, говорили, что ему еще нет и пятидесяти.

Комар подошел к Мордалевичу, поздоровался за руку, что- то тихо сказал ему, и они оба шагнули навстречу Андрею.

— Очень рад принять вас у себя, — пожимая руку Виноградскому, произнес атаман. — Будем знакомы — Мордалевич, Юрий Арсенович.

— Взаимно рад! — ответил на приветствие Андрей. — Сотник Щербина Игнат Андреевич.

— Прошу, господа, ко мне! — жестом гостеприимного хозяина пригласил атаман к себе в землянку. — Хома! — крикнул он своему адъютанту. — Быстро организуй все что надо!

Ночевал Андрей в землянке Мордалевича. Они проговорили почти всю ночь…

Атаман с интересом расспрашивал об обстановке за кордоном и ходе подготовки войск Петлюры к вторжению на Украину.

Отвечая, Андрей умышленно несколько раз подчеркнул связь Петлюры с разведками Польши, Франции, Румынии и других стран. Мордалевич клюнул на приманку.

— Мне не нравится позиция Петлюры и его приближенных в этом деле. Уж слишком щедро они раздают богатства еще не принадлежащей им Украины. И какого биса они так заискивают перед иноземцами. Этак растеряем мы всю гордость свою — и проглотят они нашу неньку-Украину, как муху. Какая уж тут самостийность!

— Я понимаю ваши чувства, Юрий Арсенович, но как еще добывать средства для существования нашему правительству УНР?

— Деньги Петлюре, конечно, нужны, и деньги большие, тут спору нет. Но надо знать меру. Я слышал, что недавно в Варшаве на совещании высшего руководства было решено обратиться с просьбой о помощи к американцам, а бельгийцам предложить на кабальных условиях концессии на Украине и получить под это предложение деньги. Так ли это, Игнат Андреевич?

— Да. Совещание в Варшаве было и такое решение принято.

— Ну, знаете! — не сдержался Мордалевич. — Вон куда дело зашло, пока мы здесь по лесам сидим.

— Мы, Юрий Арсенович, люди маленькие — обязаны выполнять, что нам приказывают, — спокойным тоном ответил ему Андрей. — Будем сидеть, ждать сигнала выступления. Правительству виднее.

— Виднее, виднее, — пробурчал атаман. — Киев-то вот он, рукой подать. А им — виднее.

Андрей понял по тону, что Мордалевич хочет подумать и тоже замолчал.

«Ну, что же, — размышлял он. — Кажется, пока все идет как надо». Оценивая начавшийся поединок с Мордалевичем, он понимал, что пока выигрывает его.

Как бы отвечая мыслям Андрея, Мордалевич медленно заговорил:

— Трудно не поверить вам, Игнат Андреевич. К тому же кое-что до нас дошло даже сюда, в киевские леса, где мы обитаем и ждем сигнала… Эх, боюсь, что сигнала этого может не быть вовсе. Ну, на сегодня хватит! Пойду проверю караулы, а вы спите. Спокойной ночи!

— И вам того же, атаман!

Когда Андрей проснулся, в землянке никого не было. У входа на чурбаке сидел Хома и точил на бруске кинжал. Увидев Андрея, он вскочил, лихо бросил кинжал в ножны и приложил руку к картузу.

— Здравия желаю, пан сотник! Как отдохнули?

— Спасибо, хорошо. А где атаман?

— Уехал чуть свет — вернется к обеду. Сказал, чтобы вы пока знакомились с лагерем. Что-то не в себе он. Серый какой-то с лица, будто постарел за одну ночь.

Андрей промолчал…

— Вот полотенце, пан сотник, идите к ручью, умойтесь, — продолжал адъютант атамана. — А я сейчас приготовлю завтракать.

Полдня Андрей бродил по лагерю. Оборудован он был совсем недавно, но со знанием дела, что делало честь атаману, штатскому человеку. Землянки построены добротно, за ними в лесу повсюду были вырыты и замаскированы окопы и пулеметные гнезда, где виднелись тупые рыла «максимов».

Он шел между землянками, поглядывая вокруг, и никто из встречных бандитов не остановил его, не заговорил. Он сам начал беседу с одним из них, возрастом постарше. Тот мял в ладони пальцем землю, смачно нюхал ее и снова мял, шевеля губами.

— Золото нашел? — шутливо спросил Андрей.

— Эка, золото, — возразил тот. — Что нам золото, мужикам? Нам землица нужна, да чтоб своя и чтоб хозяевать на ней.

Бросил смятый комок.

— Не та землица, одно слово — лесная, не домашняя. Дух не тот.

— Без навозу, — усмехнулся Андрей.

— Во-во, без навозу, — вздохнул мужик, не отвечая на усмешку.

— Экий вы, селяне, народ, — изображая раздражение, проговорил Андрей. — Вас к идее зовут, а вы все за конский хвост цепляетесь.

Собеседник не ответил. Зато подал голос другой, помоложе, но, видать, посмелее.

— Ты нас, хороший человек, не срами. Мы свою службу несем? Несем. Только ведь не за войну мы воюем, а чтобы справедливая жизнь пошла, мужицкая. Вот посадим головного атамана в Киеве. Пошибает он большевиков, отдаст нам землю снова, разверстку эту отменит — вот и будет идея и нам, и тебе.

Все, кто был поближе, прислушивались к беседе и, как казалось Андрею, одобрили слова парня. А тот продолжал:

— Ты вон к той землянке иди, там вояки Мишки Кривого. Вот они тебя хорошо послухают. И чего их батька Юрко в отряд принял?

Молча отошел Андрей, едва сдержавшись, чтобы не вразумить слушавших: «Темнота! Не большевики ли вам землю дали? Не большевики ли уж три месяца как разверстку отменили и амнистию объявили?» Вовремя сдержался. Он уже понял — и показала ему это совсем неожиданно ночная беседа с Мордалевичем, — что агитация «наоборот» действует часто лучше, чем прямая.

Во время обеда Мордалевич был молчалив, а отобедав, пригласил Андрея объехать лагерь.

— Вы вчера подняли самый больной для меня вопрос, — нарушил молчание Мордалевич, когда они отъехали с полкилометра. — Я сам неоднократно спрашивал Чепилко и Наконечного: когда начнем? Говорят — подожди! А ждать больше нельзя! Большинство — да, да, я не ошибся — большинство людей в отряде не разбегается по домам из-за страха перед возмездием со стороны Советов и своих атаманов. Они, правда, слышали об амнистии, но мы внушили, что это большевистский обман. А если они перестанут нам верить? Тогда мы останемся без людей! А кучка дезертиров и воров да десятка два-три офицеров — это не войско. Вот какое дело, пан сотник!

Я сказал как-то Наконечному, что чем так воевать — сидеть без дела в лесу да торговаться с иноземцами из-за Украины, как будто она их будущая колония, — то не лучше ли закончить эту «Вандею» и пойти с повинной головой к Советам, если они не лгут? Он обозвал меня изменником.

— А вы, Юрий Арсенович, это сказали, чтобы подтолкнуть Цупком к более решительным действиям или на самом деле думаете, что конец «Вандее» — это наилучший выход из данной ситуации и гарантия, что Украина не станет колонией? — мягко спросил Андрей.

Атаман даже приостановил коня. Пристальным взглядом долго рассматривал Андрея, который тоже придержал своего жеребца. Глаза их встретились.

Мордалевич первым отвел взор. Он явно был смущен прямо поставленным вопросом. Тронув поводья, он выехал вперед, оставив вопрос Андрея без ответа. Чекист понял, что дальнейшего разговора не получится…

Почти неделю Мордалевич после ужина оставлял Андрея в землянке одного и куда-то уходил. Возвращался поздно и, если даже Андрей не спал, молча раздевался и ложился в постель, как будто избегая продолжения разговора, начатого ими в лесу, у ручья.

Андрей терпеливо ждал, не рискуя торопить атамана, в котором происходил важный поворот.

В один из дней, когда Мордалевича не было, в лагерь явились Комар и Оксаненко. Комар вскоре уехал, а Оксаненко остался. Его приезд Цупком объяснял необходимостью усилить командование главным своим соединением на время съезда, на который вскоре должен был уехать атаман.

Мордалевичу этот приезд еще одного офицера явно не понравился, поскольку подтверждал, что Цупком относится к нему с недоверием.

Рассказал Оксаненко Андрею и историю сына лесника.

Володя тяжко переживал гибель любимой девушки, хотел тут же идти в банду, но отец отговорил его от этого. На одном курсе с Владимиром учился Иван Суходол, очень способный студент, к которому товарищи часто обращались за помощью. Был Иван членом комсомольской ячейки, и Володя не смог скрыть причины перемены своего отношения к нему. Прямодушный Иван допытал-таки его расспросами, и Володя признался в том, какое непоправимое горе принесли ему большевики.

— Да не большевики это, а бандиты! Уверен! — твердо заявил Иван.

Так Владимир оказался в губернской ЧК, где ему открыли глаза, предъявив неопровержимые доказательства того, кто был настоящим виновником злодеяния на мельнице. Сын лесника согласился помочь в борьбе с бандитизмом, надеясь в душе, что именно ему самому доведется рассчитаться с Мишкой Кривым.

Виноградский и Оксаненко обрадовались новой встрече. Вдвоем было легче: можно было и посоветоваться и подстраховать друг друга, да и рискнуть в случае нужды.

Именно о своем намерении пойти на открытое объяснение с Мордалевичем и сообщил во время одной из бесед Андрей Федору. Тот с сомнением покачал головой:

— Атаман весь кипит. Пристрелит он тебя на моих глазах, и ничем я тебе не помогу. Давай дождемся сообщения о дате съезда — посмотрим, как определится тогда Мордалевич.

— Хорошо, Федор, подождем. Только объясняться мы с ним будем, конечно, с глазу на глаз. Вмешивать тебя в это дело не стоит — ты у нас самый верный человек в Цупкоме.

— Стоп, стоп. Не забывай, что моя прочность основана на показаниях сотника Щербины. Так что и тебя раскрывать нельзя.

— Ах, черт! — задумался Андрей. — Ну, что же, придется сыграть, что я перевербовался. Это, пожалуй, еще больше убедит атамана.

В свободное время чекисты — особенно хорошо это получалось у Андрея — общались с бандитами и все больше убеждались, что откровенных головорезов среди них сотни две-три, не больше, а остальные — запутавшиеся в жизни селяне, втайне и даже открыто мечтающие вернуться в родные дома, и только инерция вражды да авторитет батьки Юрка держит их в банде,

— Вот увидишь, Андрей, — говорил Оксаненко, — как только будут арестованы участники съезда и Мордалевич в их числе, тут мы и возьмем всю банду едва ли не голыми руками. Нужно будет только изолировать, в крайнем случае даже уничтожить, Мишку Кривого и ему подобных.

Наконец прибыл дед Мирон с коротким сообщением: «Двенадцать» — число означало дату съезда. С отцом приехал Володя с единственным приказом ЧК — быть под рукой у Виноградского.

В тот же вечер Мордалевич пригласил Андрея прогуляться вокруг лагеря — осмотреть дозоры.

— Как вы думаете, пан сотник, какое решение примет съезд? — сразу же спросил он.

Андрей пожал плечами.

— Это зависит от того, подаст ли сигнал головной атаман, — уклонился он от прямого ответа и спросил: — А какое решение вам больше по душе?

— Я знаю, что мне не по душе! — с ударением на отрицании ответил Мордалевич. — Бездействие. Неопределенность. Болтовня.

— Не возражаю.

— Тогда слушайте, каков мой план. Накануне съезда, когда большинство атаманов и представителей повстанкомов уже прибудут в Белую Церковь, я выступаю всеми своими силами и начинаю обход Киева с запада в направлении Макаров— Фастов — Белая Церковь. В активные действия не вступаю, не считая мелких реквизиций.

— Говорите уж прямо — грабежей.

— Не понимаю вашей иронии, пан сотник?

— Если вы хотите быть понятым, то обратитесь к Мишке Кривому или Бугаю.

— Ваш издевательский тон неуместен. Вы сами знаете, как я отношусь к этим головорезам.

— И все-таки принимаете в отряд.

— Да поймите же вы, военный человек! Такова логика борьбы.

— Логика, говорите. Ну, а цель борьбы? Самостийная, мужицкая, народная Украина? Так?

— Не читайте мне политграмоту, пан сотник.

— Да, пан учитель, я понимаю, что политграмоту вы знаете. Каутского, поди, всего проштудировали. А с Мишкой Кривым все-таки якшаетесь.

— Дался вам этот Мишка! Сейчас он есть, а завтра он не нужен.

— Ага! Логика борьбы? Вешать большевиков и мирных селян будет Мишка, а вы останетесь чистенькими? И снова пойдете преподавать детишкам историю. Что же вы будете им рассказывать об атамане Юрко Мордалевиче?

Мордалевич остановился и пристально посмотрел в глаза своему спутнику.

— Странные речи слышу я от эмиссара Петлюры. Что вы хотите всем этим сказать?

— Я хочу сказать, что вы односторонне понимаете логику борьбы. У вас выходит: раз с каждым днем движение слабнет и разлагается, надо поторопить выступление — и будь что будет. Между тем есть и другой вывод из логики повстанчества: пойти на мировую с Советской властью.

— Все это теория, пан сотник. Я ее понимаю. Но что вы посоветуете практически как представитель ставки?

— Я советую второе, и не как представитель ставки, а как представитель Советской власти. Говоря точнее — украинской ЧК и ее председателя Манцева, который поручил мне передать вам следующее: если вы и ваши люди явитесь с повинной и сложите оружие, то будете освобождены от уголовной ответственности и получите возможность вернуться к мирному труду… Да не хватайтесь вы за револьвер, атаман! Это сделать вы всегда успеете — не так ли? Давайте лучше поговорим о деле. Вы — умный человек и давно уже разобрались в обстановке. Я хочу вам только помочь принять решение, к которому вы давно подготовлены. Мишке Кривому мужицкая республика не нужна, ему нужна анархия. Надежды на Петлюру? А что может Петлюра со своими несколькими тысячами солдат, оборванных, голодных, сидящих в лагерях для интернированных. Да и хочет ли он той же республики, о которой мечтаете вы? Для чего же тогда кормить вшей в лесах? Чтобы Украина досталась интервентам?

Андрей умолк. Молчал и Мордалевич…

Хотя Виноградский и предполагал, что может наступить момент, когда откровенное объяснение с Мордалевичем станет неизбежным, но сегодняшнее признание все равно получилось неожиданным. Однако дело было сделано, и теперь, пользуясь затянувшейся паузой, Андрей анализировал свой поступок, размышлял, не поторопился ли, не совершил ли непоправимой ошибки. Нет, ошибки, кажется, не было, даже если Мордалевич не примет предложения. Что оставалось делать? Воспрепятствовать выступлению банды было необходимо. Андрей сообразил, что, обнаружив чекиста в полномочном представителе Цупкома, Мордалевич должен, по крайней мере, потерять уверенность в успехе своего плана. По правде сказать, втайне Андрей рассчитывал даже на большее — на то, что сумел переубедить атамана. Но это была надежда, может быть, даже желание, которое просто-напросто хотелось принять за осуществимую реальность. Между тем, это смутное и дерзкое ожидание было не так уж далеко от истины.

Вопрос Андрея, что означали слова Мордалевича о «Вандее», пришелся в самую точку.

Те несколько дней, когда Мордалевич по вечерам оставлял своего гостя одного, стали для атамана мучительными. Эмиссар Петлюры и Цупкома не только не придал ему уверенности, но, напротив, своими неопределенными ответами и въедливыми вопросами еще больше разбередил душу Мордалевича. В одну из поздних своих прогулок по лесу, когда уже совсем стемнело и он, не видя дороги, отпустил поводья, потому что знал, что конь сам найдет дорогу в лагерь, его вдруг окликнул дискант любимца Тараса. То невесть почему вскрикнула вдали какая-то птица — Мордалевич не понял какая и не стал догадываться, потому что услышал в этом крике именно Тараса, не самого смышленого, но самого голосистого и наивного из своих последних учеников. Именно его, когда оставалось время от урока или когда просто хотелось услышать любимые строки, просил бывший учитель:

— Тараско, иди почитай «Каина».

Мордалевич любил, когда поэму Франко «Смерть Каина» читал именно Тарас, хотя учитель так и не смог научить своего любимца тем немногим правилам декламации, которые знал сам.

Мальчик читал поэму однотонно, на изначальной звонкой ноте, как бы со стороны и явно не понимая и не переживая всего ее смысла.

Может быть, это и придавало чтению какую-то пронзительную отрешенность и многозначительность…Птица больше не подавала голоса, но в воображении Мордалевича звучал мальчишечий дискант.

…И, зубы стиснув, отвратился Каин,

Чтоб прочь идти, — но вдруг печаль без меры

Им овладела, и тоска. Себя

Он ощутил таким бессильным, жалким,

Таким несчастным, как никто на свете…

Ни боли он не чувствовал, ни скорби, —

Одно бессильное оцепененье.

«Ложь! — возразил Мордалевич. — И боль, и скорбь. Если бы Каутские не только давали таким, как я, идеи, но и скликали в свой стан воинство, то, может быть, и не нужно было становиться под знамя Петлюры, чтобы бороться против большевиков. Не нужно? — переспросил себя сам. — А ляд его знает! Может, так оно и полагалось по логике борьбы…»

Как близко прирастает кожа к телу —

Не выйти из нее до самой смерти, —

пропел из далека памяти Тараско.

— Как близко прирастает кожа к телу, — неожиданно для себя вслух пробормотал атаман.

После этого ночного размышления что-то сдвинулось в душе атамана и никак не могло установиться. Он несколько дней был занят только собой. А потом, устав от неопределенности обстановки и, пуще того, от внутренней сумятицы, решился пойти на крайний шаг, о котором и объявил Игнату-Андрею. И вот теперь размышлял, что ответить.

— Резон в ваших словах есть, — наконец заговорил он. — Но я должен тщательно обдумать ваше предложение, посоветоваться с близкими мне людьми. Как еще они посмотрят на это дело? Кроме того, я хочу знать, кто даст твердую гарантию мне и моим казакам в случае явки с повинной?

— У вас же есть газета с текстом закона об амнистии. Этого разве мало?

— Бумага все терпит… — возразил атаман.

— А моя судьба — не пример? Вы думаете, я мало навредил большевикам?

— Ну, я тоже не большевик, — усмехнулся Мордалевич. — И не сочувствующий.

— И все-таки там считают, что вы не из породы Кривых. Признаюсь вам, что сам не очень в этом разбираюсь, — притворяясь простачком, сказал Андрей. — Пославшие меня люди говорили, что вы будто бы даже социалист. Вообще-то я этому не верю.

— Допустим, что вы меня не обманываете, пан чекист, но все равно мне нужна встреча с ответственным представителем Советской власти или вашим начальством из Чрезвычайной комиссии. Но все это лишь в том случае, если я вообще буду вести переговоры. Надо потолковать с атаманами.

— Атаманы пойдут за вами, Юрко Арсенович. Постарайтесь только обезоружить Кривого и таких, как он.

— Послушайте, пан чекист, вы еще не мой начальник штаба, чтобы давать мне советы. Не забывайте к тому же, что, кроме Кривых, есть еще тысяча повстанцев, которым нужно как-то объяснить крутой поворот.

— Берусь вам в этом помочь, как и подготовить встречу с заместителем Манцева, Ефимом Георгиевичем Евдокимовым. Он руководит всей операцией по ликвидации Цупкома. Такой вариант вам подходит?

Мордалевич кивнул.

— Если все пойдет как положено, ваша встреча состоится через два дня, утром 11 июня, то есть за сутки до съезда.