Год белой кометы

4

Тот год был очень сухим и солнечным. Даже в горах дожди шли редко, и в горных лесах то и дело возникали пожары — то ли от костров неосторожных туристов, то ли от тлеющих сигарет и пыжей шныряющих по лесам браконьеров. Кирилов только что приехал на очередные наблюдения и прилег отдохнуть после дороги, когда в дверь постучала дежурная:

— Максим Петрович! Пожар!

Кирилов вскочил с кровати, открыл рывком дверь:

— Где!?

В гостинице было тихо и пусто, но слабый запах гари уже проник в коридор.

Дежурная подошла к окну и показала на склон горы.

— Лес горит!

Густой белый хвост дыма, через который иногда пробивались высокие языки пламени, поднимался над лесом, окутывая вершины деревьев. Через открытую форточку было слышно потрескивание сучьев, со склона доносились громкие голоса.

— Почти все наши там, — сказала дежурная, — но их немного. Дело, конечно, добровольное… — добавила она негромко.

— Я мигом, — сказал Кирилов, не обращая внимания на последние слова дежурной. Он накинул рубашку, наспех зашнуровал ботинки, выскочил из гостиницы и, быстро перемахнув мостик, через речку поднялся на десяток метров вверх по склону. Пожар полыхал в сухой траве, тлел в прошлогодних листьях, уже тянулся по сучьям к стволам сосен. Кирилов сразу же увидел несколько человек, которые прокапывали канаву и среди них своего давнего приятеля Сашу Малахова. Малахов, перепачканный гарью и бурой глиной, с лицом, мокрым от пота, быстро и ловко орудовал лопатой. Канава была уже не менее полуметра в ширину и тянулась вверх вдоль очага пожара. Саша на секунду поднял глаза на Кирилова.

— А, Максим! С корабля — на пожар? Хорошо, что пришел! Лопат больше нет, поэтому наломай себе веник и давай туда — он показал в сторону, где полыхало на земле пламя, — надо сбивать огонь. Ну, в общем, ты понимаешь…

Малахов снова взялся за лопату, а Кирилов, отломив от ближайшего орехового куста десяток веток, бросился в густой дым и стал отчаянно хлестать своим веником по языкам огня, обнимавшим поваленную на землю толстую и сухую ветку. Ветра почти не было, дым медленно расползался над землей и густел, резал глаза, дышать было тяжело. Рядом с Кириловым двигались чьи-то силуэты, он слышал голоса людей, которые, вероятнее всего, выполняли такую же работу. Внезапно у самого его уха раздался звонкий женский голос, и Максим Петрович от неожиданности вздрогнул.

— Да не машите вы, как ворона крыльями! Только воздух гоните и огонь раздуваете, а толку-то? Смотрите!

Женщина короткими и резкими движениями ловко ударяла по хвостам пламени и они сразу гасли, даже не оставляя тлеющих следов. Кирилов попытался делать так же, но у него почему-то так не получалось.

— Снимите листья с веток и подломите их покороче, — посоветовала она, — ничего-то вы, городские, не умеете…

Он не стал с ней спорить: до этого дня гасить пожары ему не приходилось. Дальше они передвигались от одного очага к другому вдвоем, сбивая огонь ветками или затаптывая его ногами. Большое пламя, наконец, удалось затушить, и только кое-где из-под листьев пробивались тоненькие сизые дымки. На краю небольшого оврага Кирилов остановился, чтобы перевести дыхание, поставил ногу на выступавший из листьев камень. Отпрянуть назад он не успел: камень легко вывалился, и Кирилов рухнул вниз, туда, где из отшлифованного весенними и ливневыми паводками берега выступали густые ветки молодого ольшаника. Он попытался встать, но не смог: резкая боль свела ногу.

— Что случилось?! — крикнула с берега оврага его спутница.

— Думаю, что ничего страшного, — ответил Максим Петрович, — неудачно выбрал точку опоры…

— Хотели, как Архимед, перевернуть мир, но мир за это перевернул Вас! Сможете сами выбраться?

— Попробую!

Кирилов снова попытался подняться, взявшись рукой за ствол деревца, но, как только встал на ногу, боль снова ударила в сустав, и он невольно вскрикнул.

— Не двигайтесь, я сейчас спущусь к Вам!

Женщина скрылась в высокой траве, и через две-три минуты он увидел, как она поднимается к нему вверх по ручью. Только сейчас он разглядел ее получше. На ней были потертые и полинявшие джинсы, резиновые сапожки и куртка-ветровка, перепачканная сажей. Цвет волос разглядеть не удалось: она плотно обвязала голову белым ситцевым платком, как это обычно делали женщины-казачки из соседней станицы. Наконец, она подошла к нему и тревожно спросила:

— Ну, что с вами, не можете встать?

Кирилов промолчал. Он продолжал разглядывать свою спасительницу, но это получалось плохо: солнце било прямо в глаза, плотно повязанный платок скрывал лицо в глубокой тени.

— Простите, как Вас зовут? Горели в одном огне, буду хоть знать — с кем.

— Вижу, вы гусар: стоять на ногах не можете, ходить тоже не можете, но увидели женщину — и тут же знакомиться!

Она посмотрела на его перемазанное лицо, черный от сажи нос и вдруг звонко рассмеялась:

— Господи, вот бы сейчас Вас в вашей академии увидели! Кирилов машинально провел ладонью по лицу.

— Чище не стало, — женщина усмехнулась, развязала платок, густые смоляного черного цвета волосы тяжело упали на ее плечи, — Серафима меня зовут. Серафима Ивановна. Можно просто — Сима.

Она наклонилась над его ногой.

— Снимите ботинок, я посмотрю.

Максим Петрович обнажил ступню и увидел, что нога выше стопы заметно опухла. Сима погладила пальцами распухшее место, потом, осторожно поворачивая ступню, попыталась понять, где возникает боль.

— Я, конечно, не врач, но похоже, что перелома нет. Скорее вывих или растяжение. Придется завезти Вас в поселок, в амбулаторию. Надо быть осторожнее, Максим!

— Вы меня знаете? — удивился он, — работаете на станции?

— Нет, я работаю в лесничестве. Просто я слышала, как с вами разговаривал Малахов.

Сима собрала волосы в ладонь, перевязала их узкой красной ленточкой, откинула за спину. Потом она подошла к ручью, неспеша вымыла руки и лицо, открыла висевшую через плечо брезентовую сумку и достала полотенце. Когда она вернулась к Кирилову, он увидел молодую красивую женщину с густыми черными бровями вразлет и глазами изумительного вишневого оттенка, как иногда говаривали в старину в народе, «с поволокой».

Заметив, что Максим Петрович рассматривает ее слишком внимательно, Сима смутилась и, отвернувшись, сказала:

— Сами вы идти, вероятно, не сможете. Я вас доведу до дороги, а потом подвезу.

Она помогла ему подняться, и он пошел, опираясь на ее крепкую загорелую руку, с трудом ступая и поскрипывая зубами от боли. Они двинулись вниз по ручью и минут через десять спустились к асфальту; здесь, на обочине, собрались все пожарники-добровольцы. Дыма над деревьями уже не было.

Малахов первый заметил вышедших на дорогу Симу и Кирилова.

— Ну, что, Серафима Ивановна, спасли вас?

— Нас спасли, теперь вот друга своего спасайте.

— Что это с ним?

— В геройской борьбе с пожаром повредил ногу! — шутливо выпалил Кирилов, приставив к виску ладонь.

— Тоже мне, герой… — буркнул Малахов, — у тебя же скоро наблюдения!

— Не скоро. До наблюдений еще две недели, — медленно произнес Максим Петрович.

— Дай Бог, чтобы ничего серьезного, — Сима повернулась к Малахову, — пока он даже шагнуть сам не может!

— А мы его, как римского героя, сейчас на руках понесем!

Все вокруг засмеялись, а Сима улыбнулась и сказала:

— Ну, зачем на руках? Въедет в поселок на гнедом коне!

Она резко свистнула в два пальца и крикнула: «Корнет!»

Из придорожных зарослей вышел гнедой жеребец с белой полоской между глаз.

— На лошадь садиться умеете? — Кирилов молчал. — Конечно, и это тоже — нет, — сделала она вполне правильный вывод.

Сима легко вскочила в седло, потом на коня сообща взгромоздили Кирилова, и процессия неспеша двинулась через мост. Кирилов слегка покачивался, осторожно обняв Симу сзади, и думал о том, что если бы такая амазонка две тысячи лет назад взяла его в плен, он вряд ли попытался бежать на свободу.

Вывих был довольно сильный, с растяжением связок, поэтому следующие два дня Кирилов провалялся в гостиничном номере. Нога сильно болела, в первый день Максим Петрович никуда не выходил и почти не вставал. Лишь два раза он поднялся с дивана — в полдень, когда горничная принесла ему из столовой суп, и к вечеру, когда его навестил Малахов. Малахов пришел с большим бумажным пакетом и с бутылкой красного вина.

— Зализываешь боевые раны? — с усмешкой спросил он и, развернув пакет, начал расставлять на столе баночки и кульки со снедью. — Это Катерина прислала! И чего она так о тебе печется? Иди, говорит, и накорми, а то, если не разбился, так умрет с голоду.

— Не трусись, я тебе не соперник, — буркнул Максим Петрович, — Непременно передай ей спасибо. Небось специально не взял с собой, чтобы не мешала поговорить, да заодно и выпить.

Кирилов привстал, свесил с дивана ногу, подвинулся ближе к столу.

— Как у тебя с ней? Ты, наконец, решился на что-нибудь? Малахов задумчиво помолчал несколько секунд, потом взъерошил непокорные пшеничного цвета волосы и, немного волнуясь, заговорил:

— Видишь ли, Максим, в наших отношениях с Катей наступил момент, когда я должен отвечать за все, что будет с нами дальше… Ну, в общем, если ты пробудешь здесь еще недельку после наблюдений — прошу на нашу свадьбу!

— Да ну! Вот это я понимаю — новость! Задержусь обязательно. Давай выпьем за то, чтобы этому событию ничто не помешало!

Саша налил в граненые стаканчики густое темное вино, и они выпили, стукнувшись стеклянными донышками.

— До наблюдений починишься? — спросил Малахов, кивнув на ногу Кирилова, которую тот вытянул вдоль дивана.

— Постараюсь… Врач сказал, что перелома нет, а все остальное не страшно. На худой конец, вырежу палочку и буду ковылять себе потихоньку.

— Да… В кабине телескопа с костылем еще никто не сидел, ты будешь первым!

Они вместе засмеялись и еще раз выпили — за скорое выздоровление Кирилова.

После непродолжительного разговора о новостях Астростанции и всего института Кирилов нерешительно спросил:

— А… Серафима Ивановна — она здешняя или, как мы, — издалека?

— Понравилась? Красавица! Это ты ее в лесу на пожаре видел, а если бы где-нибудь в станице, да в праздничный день! Глаза бы потерял вместе с головой. Она в нашем лесничестве работает.

Малахов откинулся на спинку кресла и, затянувшись сигаретой, продолжал, осторожно подбирая слова:

— Вообще-то она здешняя, из Галаевской. Училась, закончила лесотехнический факультет, потом вернулась домой. Возвратился с флота Андрей Седогин, ее жених — они еще в школе встречались. Вышла замуж, вместе с мужем работала в одном лесничестве. И все бы хорошо, да вот понимаешь, муж выпивать стал. Он лесозаготовками занимался — кому делянку на дрова, кому на бревна, все магарыч несут… Тут бы характер пожестче, а вот этого у парня и недоставало. Потом запил всерьез. Мучилась она с ним, мучилась, да какая уж любовь, если он через день лыка не вяжет?.. И вот ведь что поразительно: все в округе знали, что и пьет Андрюха, и скандалит, а она ни слова худого о нем никому, даже матери… И ушла Серафима от него тихо, ничего не сказав… Потом он часто к ней подходил, просил вернуться, даже плакал при людях. А Серафима — ни шагу в прошлое. Крепкая натура!

Саша снова затянулся, выпустил дым и добавил:

— Плохо то, что он до сих пор от нее не отступился. Как узнает, что кто-то к Симе проявляет интерес, тут же пускает в ход кулаки. Силушкой, правда, Бог его не обошел! Так что будь осторожен!

Малахов улыбнулся:

— Ну, чини быстрее свою ногу, и мы тебя ждем! Пока!

Перед дверью он помедлил и добавил:

— Кстати, на свадьбе Сима будет обязательно, не вздумай улететь раньше!

Весь следующий день с раннего утра холодный северный ветерок гнал вдоль ущелья мелкий моросящий дождь. Кирилов листал «Астрофизический журнал», иногда погружался в приятную дремоту, потом снова просыпался и пытался вникнуть в содержание статей, но перед ним опять и опять возникали вишневые глаза и улыбающиеся губы, которые тихо приговаривали: «Ничего-то вы, городские, не умеете…» Когда начало смеркаться и мутный ненастный день стал постепенно приобретать синеватые и нечеткие вечерние формы, Максим Петрович очнулся от осторожного стука в дверь.

— Можно войти? — услышал он какой-то знакомый голос и скорее почувствовал, чем осознал, что это Сима.

— Да, да, конечно… — он неловко вскочил с дивана и проковылял, прихрамывая, в небольшой предкомнатный коридорчик.

Это действительно была Сима, хотя, казалось, она теперь не имела ничего общего с той задымленной в чаду пожара женщиной: сплетенные в косу волосы были аккуратно уложены, вишневый оттенок глаз подчеркивали кремовая блузка с пояском и гранатовые бусы почти такого же цвета, как ее глаза. Кирилов пропустил ее в комнату, помог снять плащ и подвинул кресло поближе к дивану:

— Пожалуйста, садитесь… Здесь беспорядок, простите. Никак не ждал…

— Я Вам, наверное, помешала?

— Нет, нет, что вы! Я хотел сказать: я и не надеялся на столь приятный визит…

Он глядел на ее лицо и опять почему-то не мог отвести в сторону глаза. Сима смутилась, опустила ресницы и, как бы оправдываясь, сказала:

— Я вообще-то пришла немного Вас подлечить. Моя бабушка когда-то лечила своими снадобьями всю станицу, и станичники думали, что она ведьма. Я ей вчера рассказала про ваше несчастье, и она научила меня, как побыстрее избавить Вас от боли. Вы ложитесь, снимите носок и вытяните ногу.

Кирилов послушно лег. Сима достала из сумки пакет, вынула из него банку и какие-то листья. Заметив его любопытный взгляд и некоторое удивление, она заговорила неторопливо, пытаясь объяснить, что необходимо сделать:

— Сейчас я положу вам бабушкин компресс. Здесь, в банке, хрен, настоянный на меду, а это — листья подорожника.

Максим Петрович почувствовал, как ее осторожные пальцы растирают медовую мазь, и от этого все сильнее и сильнее разогревается место вывиха, тепло проникает все глубже, а боль действительно утихает и постепенно как бы уходит, стекая с ногтей ноги. Потом Сима облепила ногу Кирилова листьями, обмотала ее чистой марлей. Все это было так приятно, что от удовольствия он закрыл веки и, кажется, даже замурлыкал.

— Вы что, заснули? — полушепотом спросила Сима и склонилась над его лицом.

Кирилов открыл глаза, взял в руку ладонь Симы, привлек ее к себе и осторожно коснулся губами ее щеки. Она сильно и настойчиво освободила руку и встала.

— Вижу, дело пошло на поправку… — сказала Сима с некоторым оттенком иронии и подняла со спинки кресла плащ, — а значит — мне пора.

— Я, кажется, Вас обидел? Ради Бога, простите, это я от избытка чувства благодарности!

— В самом деле? — тень улыбки прошла по ее лицу и она на секунду задержала на Кирилове пристальный взгляд.

На миг ему показалось, что ее глаза светятся радостью.

Или, может быть, только показалось?..