Год в поисках "Ва". История одной неудавшейся попытки стать настоящей японкой

Глава 6

Масамунэ-сан — мастер по изготовлению самурайских мечей в 24-м поколении. Его предок, родоначальник семьи Масамунэ, родился в 1274 году. Тогда же монголы решили вторгнуться в Японию. Кублай-хан силой заставил корейцев построить флот из почти 450 судов и переправить через Корейский пролив 15-тысячное монгольское войско, наводившее ужас на все окрестные земли. В распоряжении монголов были мощные арбалеты, катапульты и взрывающиеся снаряды. Самураи же привыкли к традиционному бою один на один и были вооружены только мечами. В ту ночь поднялся тайфун, потопив бульшую часть монгольских кораблей. Выживших отнесло обратно к корейскому берегу.

Однако монголы были не из тех, кто сдается при первой неудаче. Как бы тогда они завоевали пол-Азии? Через 6 лет был построен еще более внушительный флот, и на этот раз корабли везли 100 тысяч воинов — крупнейшее морское нашествие в Средневековую эпоху. К счастью для японцев, монголы, эти превосходные всадники, оказались никудышными мореплавателями. Более того, они проигнорировали совет штурманов-корейцев и организовали вторжение ранним летом, в сезон тайфунов. Как и следовало ожидать, поднялся мощный шторм, и весь монгольский флот пошел ко дну. Этот тайфун японцы назвали камикадзе — божественным ветром — и восприняли его как знак особой благосклонности богов к японскому народу.

Впрочем, действительность не так красива, как легенда. На самом деле тайфун поднялся лишь через 2 месяца после нападения монголов. Японским командующим этого было достаточно, чтобы осознать: их оружие, безусловно, проигрывает снаряжению монгольских орд. В частности, длинные и прямые японские мечи были тяжелы в обращении и часто ломались. После того как тайфун помог отразить монгольское нападение, сёгун[21] созвал лучших мастеров в стране, чтобы создать усовершенствованное орудие. Был среди них и молодой Масамунэ. Он потратил годы на то, чтобы соединить в одном лезвии мягкую и твердую сталь. Масамунэ стремился создать меч, который был бы достаточно крепким, чтобы прорезать 2-дюймовые доспехи, но вместе с тем достаточно гибким, чтобы при этом не сломаться. И в конце концов ему это удалось.

В награду Масамунэ удостоился великих почестей, ему предоставили огромные наделы земли в окрестностях района Камакура. Но увы, в ту эпоху слава не всегда была благом для ее обладателей В XIV веке, в период постоянных войн, было обычной практикой подсылать вражеских шпионов, которые убивали или похищали лучших мастеров. Масамунэ оказался одним из немногих, кто прожил достаточно долго и сумел позаботиться о продолжении рода.

Но для изготовителя мечей было кое-что похуже войны: мир. К 1500 году самурайские битвы постепенно сошли на нет. Многие мастера остались без работы. Семья Масамунэ сократила производство и перешла на производство ножей. 1853 год был ознаменован прибытием американцев, в результате чего военное правительство было свергнуто, а самураи исчезли как класс. Перепродав корпорации «Mitsubishi» большую часть своих земель, отчаявшиеся потомки клана Масамунэ переехали в город. Вторая мировая война принесла временное облегчение, однако вскоре после ее окончания американские оккупационные силы запретили изготовление мечей под предлогом, что это якобы символизирует японский милитаризм. Большинство мастеров окончательно бросили это ремесло. Отец Масамунэ стал делать подсвечники и кованые предметы, которые были по вкусу американским солдатам. Сегодня Масамунэ-сан живет продажей кухонных ножей, изготовленных машинным способом и снабженных семейным логотипом, и является своего рода достопримечательностью для туристов, которые заходят в его мастерскую по пути в знаменитые буддистские храмы Камакуры.

Но для Масамунэ каминные щипцы и ножи для суши[22] — всего лишь средство к пропитанию. За магазинчиком размером не больше чулана спрятано место, которому он предан всем сердцем: его кузница.

У потомка Масамунэ в 24-м колене плоское лицо, огрубевшие руки и ботинки, как у рабочего. На стройке он смотрелся бы вполне органично, если бы не величественная манера держать себя. К Гэндзи он обращается, как к равному себе, смотрит ему прямо в глаза и отвечает на вопросы уверенно, точно и сам ни больше ни меньше директор компании. Ступив в углубление рядом с горном, он приобретает еще более величественный вид и становится художником, в то время как мы с Гэндзи отходим в тень и играем роль зрителей.

Масамунэ зажигает печь и принимается за работу. Выбирает большую полурасплавленную глыбу железистого песка с реки к северу отсюда, разбивает ее на мелкие части, а затем выплавляет цельный кусок Затем почтительно обертывает его листом рисовой бумаги с японскими иероглифами. Обмакнув сверток в жидкую глину, бросает его в огонь. Сейчас самое начало лета, и печь полыхает страшным жаром, даже если сидеть в отдалении, как мы. От Масамунэ идет пар, его хлопковые перчатки покрыты дырочками от случайных горячих искр.

Вокруг снуют помощники, передвигаясь бесшумно и молча. Похожие на наблюдательных кошек, они сверхъестественным образом предугадывают требования мастера. Им предстоит не только выдержать 10-летнее обучение, но и сдать сложнейший экзамен по прошествии этого срока. Ежегодно во всей Японии вьщается лишь 3 лицензии на изготовление мечей.

Тут я понимаю, что что-то не так. И вдруг вижу, что у одного из учеников мускулистая грудь, латиноамериканская наружность и полные, чувственные губы. В стране, где превалирует анорексичная худоба, его упитанный вид радует глаз, и несмотря на это, он двигается с легкостью балерины. Я в изумлении: как это иностранцу разрешили обучаться секретам традиционного японского ремесла?

Остаток дня смотрю только на него. Наконец Масамунэ опускает свой кусок железа и вытирает лоб. Ученики тут же принимаются орудовать щетками и прибираться — в беготне мне удается шепнуть пару слов иностранцу, убедившись, что нас никто не видит.

«Выпьете со мной кофе?» — спрашиваю я.

«Конечно», — улыбается он.

Встречаемся в единственном месте, куда наверняка не заходит ни Масамунэ, ни Гэндзи, — в местном «Durger King».

Его зовут Роберто, он из Бразилии, и ему 25 лет. Говорит на 5 языках, причем не просто обрывками полузабытых школьных текстов, а безупречно. В Японию попал через Европу, где недолго работал профессиональным тренером лошадей. Спустя 3 года он уже пишет и читает по-японски и на улицах Токио чувствует себя совершенно свободно — как в центре Рио или на берегу Женевского озера.

Я поражена — и растеряна. Роберто мог бы преуспеть в любом деле. Так что же заставило его выбрать место скромного новичка в крошечной мастерской Масамунэ? Целыми днями подметать пепел и рубить уголь?:

«Друг моего отца делал мечи, это было еще в Бразилии, — говорит он тихим голосом, еле слышным через стол. — Когда мы приходили к нему в гости, он всегда показывал мне мечи — как их делать, как полировать». Он наклоняется вперед, и его лицо вдруг озаряется. «С тринадцати лет мечи для меня — это все. Я много где побывал, но везде думал только об одном. И вот решил, что лучше всего приехать в Японию изучать ремесло». Он опирается на спинку и пожимает плечами. «Тот, кто хочет делать красивые мечи, должен жить в Японии».

В сознании японцев меч имеет почти мифическое значение. Это символ духа Японии и души самурая. Признаться, я не разделяю всеобщей зачарованности куском кованого железа, чье единственное предназначение — рубить людей надвое. Но если уж меч способен заставить такого человека, как Роберто, объехать полмира, долгие годы подметать грязный пол и кланяться, лишь бы получить доступ к секретам ремесла… Мне вдруг хочется узнать как можно больше о священном оружии.

Роберто мечтает о том, чтобы однажды его избрали наследником Масамунэ. Тогда он сможет принять его фамилию и стать его официальным потомком в 25-м поколении и продолжателем знаменитого рода мастеров. К несчастью для Роберто, у Масамунэ уже есть сын, но, к счастью, мечи его не интересуют. Молодому Масамунэ не нравится, что в кузнице грязно и скучно; он хочет стать оперным певцом. Недавно уехал в Италию учиться.

«Он правда хорошо поет?» — спрашиваю я.

Роберто тихонько качает головой.

«А вдруг он передумает насчет мечей?»

Роберто опять качает головой, на этот раз увереннее. Надеюсь, он прав, ведь от этого зависит его будущее.

А Масамунэ не потерял надежду; время от времени он усаживает своего сына и делает ему внушение: мол, песни забываются через секунды, а хороший меч проживет столетия. Если же сын так и не заинтересуется фамильным ремеслом, придется рано или поздно усыновить одного из учеников и назначить его законным наследником. У Роберто все шансы: мало того что он лучший мастер из всех учеников, он уже успел зарекомендовать себя как умелый полировщик и приобрел международную репутацию за свои познания о древних мастерах. Один фактор, однако, все усложняет, а именно форма носа. Даже после нескольких лет обучения Роберто наказывают держаться в тени, когда приходят покупатели: им может не понравиться, что чужак обучается традиционному исскуству. Готова ли Япония принять Масамунэ, у которого будут круглые глаза и каштановые волосы?

«И когда он решит?» — спрашиваю я.

«Через десять лет, может, через пятнадцать».

«И ты готов ждать так долго?».

«Конечно».

Я невольно присматриваюсь к Роберто: как он двигается, ест и говорит. Пусть он родился и вырос в другой стране, я почему-то воспринимаю его как японца. Все дело в том, как он держит поднос, стоя в очереди, как неподвижно застывает рядом, пока я выбираю столик, с какой нарочной осторожностью берет кусочек маринованных овощей. Однако самое характерное — это его жизненный выбор. Обладая недюжинным интеллектом и творческой энергией, он тем не менее посвятил свою жизнь системе, поощряющей лишь подчинение. Он добровольно встал в иерархию, где все определяется старшинством, а нововведения не только не поощряются, но и наказываются. И как ему удается выжить?

«Тот, кто хочет долго жить в Японии, должен родиться заново. Надо забыть обо всем, что знал, обо всем, во что верил, и начать с начала. Научиться ценить возраст и опыт выше книжных знаний. Делать то, что говорят, не допуская иных мыслей. Нельзя ни на секунду сомневаться в справедливости системы Надо забыть о борьбе за справедливость и равенство; у тебя не должно быть таких стремлений. Нужно научиться верить в общество, основанное на иерархии. Это совершенно иной образ мышления, жизни, существования. Если не принять его полностью, сердцем, то выжить здесь невозможно».

Его слова заставляют меня замолчать. Но, невзирая на устрашающие перспективы, я проникаюсь надеждой — впервые за долгое время. Я чувствую, что у меня наконец появился наставник, а может, и друг.

«Роберто, — вдруг спрашиваю я, взбираясь на велосипед, — я толстая?»

Он оглядывает меня с головы до ног.

«Нет. Кто это сказал?»

Я с неохотой рассказываю о своей ночной пробежке и о том, как отреагировала Юкико.

Он смеется. «Значит, толстая», — та полном серьезе отвечает он.

Я сижу 2 долгие недели в мастерской и наблюдаю, как лезвие постепенно обретает форму. Масамунэ нагревает железо, бьет по нему, пока то не превращается в пласт, сворачивает и кидает обратно в огонь. Под многократными ударами молота остаточные примеси истончаются — они и придают мечу уникальную текстуру и цвет. Когда работа будет окончена, получится необыкновенно прочное и долговечное лезвие, состоящее из более 200 микроскопических слоев плотно сплавленной листовой стали поперечной ковки.

Но это лишь внешний слой. Настоящий секрет мастера — то, что внутри. Под жесткой сталью скрывается мягкая сердцевина. Таким образом, лезвие обретает гибкость: оно уже не сломается, зато способно будет прорезать тяжелые доспехи.

Масамунэ сидит с прямой спиной, глядя, как железная глыба постепенно удлиняется, сужается и меняет изгиб. Его лицо блестит в оранжевом зареве печи, пот мерно капает с подбородка. Взгляд неотрывно сосредоточен на мече. Я давно перестала задавать вопросы: зачем он обваливает железный блок в рисовой шелухе, макнув его в глину? Зачем посыпает одну сторону белой пудрой, прежде чем свернуть лезвие пополам? Ответ всегда один и тот же — так его учили.

Наконец я начинаю осознавать всю глубину опыта, передававшегося на протяжении веков от отца к сыну. Каждое поколение добавляло свои знания, прежде чем передать их следующему. Ученый скажет, что секрет прочного меча кроется в соблюдении определенного содержания углерода в многослойной стали. Но лишь традиция научит, как правильно выбрать сырье для первоосновы. С опытом, накапливаемым поколениями, постепенно оттачивались тысячи крошечных шажков, из которых и сложился процесс изготовления хорошего меча. Однако традиция может ответить лишь на вопрос «как»; мое же «зачем» так и остается без ответа. И лишь глядя, как Роберто терпеливо рубит уголь на ровные кубики с дюймовой гранью, я начинаю понимать, зачем он здесь.

Почти все время Роберто жил в Иокогаме, между Токио и Фудзисавой: здесь у него была маленькая квартира недалеко от мастерской Масамунэ. Он женился 3 года назад на японке, дочери знаменитого мастера-полировщика, и теперь живет в доме своего тестя, Накамура-сан, которому 89 лет.

Но Роберто всего 25. Цифры как-то не сходятся. Заметив мое недоумение, он робко улыбается: «Она немного старше меня».

«Ты ее любишь?».

«Да».

В отличие от Масамунэ, у тестя сыновей нет. И он наверняка согласился выдать дочь за Роберто ради продолжения рода. В награду Роберто приняли в закрытое сообщество японских мастеров, однако цена такой привилегии высока.

На долю приемного мужа в Японии выпадают, пожалуй, самые трудные испытания. Имя молодого человека вычеркивается из семейной регистрационной книги, как если бы его не было в живых. Он берет фамилию тестя, вступает в дом жены и занимает место старшего сына со всеми вытекающими последствиями. В истории немало случаев, когда на войне муж должен был принять сторону приемного отца, даже если ему пришлось бы убить родного. В наше время подобная ситуация редко приводит к кровопролитию, что, однако, не делает ее менее жесткой.

Теперь у Роберто есть он — обязательства перед новой семьей. Даже сами японцы с трудом разбираются в своей сложной системе обязательств. Он существуют перед императором, родителями, наставниками и даже собственным именем. Исполнить он невозможно, так как обязательства, входящие в это понятие, безграничны и со временем не уменьшаются. Скорей наоборот, он с годами увеличиваются, накапливая проценты, как денежный долг. У японцев есть поговорка: «Невозможно выплатить и одну десятитысячную он». Он всегда стоят впереди личных предпочтений. Никогда не следует предпринимать каких-либо действий, пусть даже повседневных, не рассмотрев их внимательно в масштабе он.

Но тяжелее всего в данной ситуации приходится приемному мужу. Вся его жизнь отныне, после второго рождения, регулируется он, которые легли на него и требуют доказать свою готовность должным способом исполнить их.

«Хочешь познакомиться с тестем?» — спрашивает Роберто. Я согласно киваю, охваченная восторгом — и ужасом.

Накамура-сан сидит в традиционной комнате с татами, абсолютно пустой, не считая синтоистского алтаря в одном углу. Руки спокойно лежат на трости, голова чуть наклонена назад — точно правитель, озирающий свое маленькое королевство. Рядом стоит дочь, необычайной красоты создание, и сосредоточенно наблюдает за отцом. У Накамуры-сан очень ухоженные ногти, отполированные до блеска, носки невообразимой белизны, а отглаженные складочки на самурайских брюках остры, как бритвенные лезвия. Даже помпончики, которыми украшен его замысловатый наряд, аккуратно причесаны и распушены.

Он давно уже облысел, но зубы пока на месте, хоть и много металлических. Зрение осталось превосходным, как прежде, но вот со слухом непорядок. Роберто встает у правого уха, прикладывает руку ко рту и кричит очень громко, при этом умудряясь говорить почтительно.

Когда Накамура-сан доволен, он издает звук, похожий на скрип ржавых дверных петель. Как бы громко мы ни кричали, он отвечает лишь Роберто. Его рассказ — это разрозненные мысли, отражение внутреннего потока давнишних воспоминаний. Все стоят и почтительно слушают.

«В двадцать один год я служил в войсках спецназначения, — вспоминает он. — Шла война с китайцами. Меня ранили в живот. Я дважды воевал за свою страну, а должен был пять раз. Но они увидели как хорошо я управляюсь с мечом, и приказали остаться в тылу и обучать остальных».

После Второй мировой Накамура-сан стал риэлтором. Японцам долгое время приходилось очень тяжело. Накамура вдумчиво сжимает трость. «Но даже после войны жизнь в Японии была лучше, чем сейчас. Сегодняшние молодые люди живут, как американцы, — они перестали быть японцами».

Я тихонько прячу банку диетической колы за ножкой стола.

«Они играют в футбол, бейсбол, гольф — просто так, для развлечения. Когда им учиться тому, чему следует, то есть тяжелому труду, дисциплине? Будь моя воля, — говорит Накамура, — я бы призывал в армию всех в возрасте двадцати лет. Тогда бы они поняли, что центром всего является император. Они бы узнали, что такое преданность, и научились уважать старших».

«И женщин тоже?» — не подумав, спрашиваю я и пытаюсь представить Дзюнко в военной форме.

«Женщин?» — Он замолкает. Я застала его врасплох. «Обязанность мужчины — защищать свою семью и родину. Женщины же должны сидеть дома и заниматься домашними делами. Они должны служить мужу, как он служит императору. У женщин, — тут он впервые смотрит в мою сторону, — не должно быть своего мнения».

Его дочь качает головой. «У женщин должно быть свое место в обществе», — возражает она, но негромко, чтобы он не услышал.

«А что думает Накамура-сан о своем зяте?» — тихо спрашиваю я Роберто. Он улыбается, но переводит мой вопрос.

Накамура издает ржавый довольный скрип. «В сравнении с японской молодежью Роберто явно выигрывает. Он похож на японца старой школы. За что бы он ни взялся, все делает как можно лучше. Учится сам и не просит о помощи. Он во всем преуспевает…»

Тут Накамура останавливается, замолкает и сердито добавляет: «Но он делает и много плохого».

Я навостряю уши: «Например».

«Он думает только о мечах. После ужина сразу бежит к своим мечам и никогда не моет посуду и не прибирается».

Не слишком большая провинность. «А еще?»

«Он должен больше тренироваться и усерднее учиться. Обычному человеку требуется десять лет, чтобы постигнуть то, чему Роберто научился за два. Поэтому он во всем должен быть лучшим. И еще, — сурово добавляет Накамура, — он должен раньше вставать на тренировку — в пять утра».

«Хотя обычно, — тихо добавляет Роберто, — я всю ночь не сплю, полируя для него мечи».

«На какую тренировку?» — вопрошаю я.

«Иайдо[23], — поясняет Роберто. — Искусство обращения с мечом. Хочешь посмотреть?»

Иайдо — это японское искусство мгновенного обнажения меча. Здесь все не так, как показывают в голливудских фильмах- никто не размахивает звенящими клинками, причиняя множественные раны и чуть не снося друг другу голову. Иайдо больше напоминает дуэль. Сперва двое бесстрастно взирают друг на друга. Затем выхватывают мечи. Удар — и тот, кто оказался быстрее, отступает, а промедливший падает замертво. Все знают о хваленом самурайском кодексе чести, но в реальности воинам нередко приходилось отражать нападение, что называется, со спины. Поэтому иайдо учит прежде всего умению обнажать меч в любом положении, в том числе сидя и преклонив колена в молитве.

Иайдо преследует одну цель: обнажая меч, свести движения к минимуму и ударить как можно скорее. Для этого одно и то же движение следует повторять по 500 раз в день. Практикующим иайдо, должно быть, бывает очень одиноко!

Само собой разумеется, иайдо не слишком популярно среди японской молодежи. Но были времена, когда без иайдо самураю было не выжить — как на Диком Западе, главное вовремя выхватить оружие. Из всех видов боевых искусств иайдо ближе всего к бусидо*. Роберто изучает его уже несколько лет.

Роберто советуется с Накамура-сан, делает несколько звонков — и мы идем. Он помогает тестю подняться на ноги и встает напротив его трости. У двери Роберто берет его тапки и аккуратно надевает ему на ноги. Накамура шаркает по узкой тропинке. Вдвоем здесь не пройти, поэтому Роберто неуклюже семенит сзади, на расстоянии полушага, крепко придерживая тестя под руку.

Доходим до машины. Роберто открывает дверь и берет у тестя палку. Когда Накамура-сан наклоняется, чтобы сесть в машину, Роберто заботливо подстраховывает его лысую голову, чтобы старик не ударился о крышу. В этом маленьком необязательном жесте выразилось все истинное отношение Роберто: он любит старика.

Усадив Накамура-сан в спортивном зале, Роберто приносит тяжелый мешок весьма подозрительного вида — как будто внутри зашит труп. Если подумать, не такое уж невероятное предположение когда-то мечи испытывали на телах живых или казненных преступников. Результаты «теста» вырезали на рукояти. Многие знаменитые мечи до сих пор щеголяют надписями вроде «шесть ног» или «три туловища» — это только самые острые. В наши дни вместо трупов используют свернутые в рулон мокрые татами, передающие характерную плотность человеческого мяса и кости.

Накамура пристегивает меч и медленно, с усилием волоча ноги, подходит к первому коврику. Почти как по волшебству меч вдруг оказывается в его руке, и татами падает набок 100000 ударов — единственное движение, отточенное за 80 лет беспрестанных повторений. Накамура опускает меч и шаркающей походкой двигается к следующему коврику.

Наконец приходит очередь Роберто. Он кланяется тестю, встает неподвижно, замедляет дыхание и успокаивает ум. Затем резко выскакивает вперед и с воплем наносит 3 удара. Лезвие и ноги двигаются с такой скоростью, что сливаются в сплошное пятно. Татами падает. Отступив назад, Роберто оборачивается к наставнику, убирает меч в ножны, поднимает его и низко кланяется.

Накамура улыбается.

Мы собираем вещи перед уходом, и тут Накамура впервые обращается ко мне. «Единственное, что не изменилось за эти девяносто лет, — говорит он, — это путь меча».

И он уходит прочь, опершись о руку Роберто, — старик, отвоевавший 2 войны за императора, и молодой парень из чужой страны, которому однажды суждено продолжить его род. И я думаю, что Накамура-сан не прав. Перемены и здесь налицо.

Самурайская решимость Роберто передалась и мне. Возвращаюсь в Фудзисаву с твердым намерением нести любую ношу, исполнять все, что от меня потребуют. Если Роберто сумел обрести второе рождение, я тоже смогу.

«Карин, наверх!» — кричит Юкико с лестницы. Гэндзи хочет со мной поговорить. Я взбегаю по ступенькам, кланяюсь Гэндзи и Юкико и внимательно слушаю.

«Завтра важный день, — с искренним волнением сообщает Гэндзи. — Масамунэ закаляет меч».

Об этом я уже знаю от Роберто, но на всякий случай изображаю удивление и радость.

«Я купил две бутылки особого саке в благодарность за то, что Масамунэ-сан сделал для тебя», — добавляет Гэндзи.

У меня аж кровь отхлынула с лица. «Особое саке» стоит несколько сотен долларов! Мне не по карману делать такие подарки каждому, кого снимаю на камеру. Я в растерянности, ведь если я позволю Гэндзи заплатить за такой дорогой подарок, это подразумевает, что я соглашаюсь на роль дочери с кучей соответствующих обязательств. Но если покупать все подарки за свой счет, не пройдет и нескольких месяцев, как моим сбережениям придет конец.

Гэндзи не договорил. «Тибо (это парикмахер Юкико, которая познакомила нас с Масамунэ) тоже подарила Масамунэ две бутылки особого саке», — деликатно намекает он. У меня подкашиваются колени.

«Как мне его отблагодарить?» — робко спрашиваю я.

«Нужно пригласить его на ужин», — отвечает Гэндзи.

Я быстро считаю в уме. Ужин в хорошем ресторане в Камакуре (Танака тоже придется пригласить, это само собой разумеется) обойдется в районе 1000 долларов. Я в полуобмороке. Невзирая на свои почтительные манеры, Гэндзи не имеет понятия о том, как живут обычные смертные.

Сглотнув комок в горле, благодарю Гэндзи за чудесную щедрость. Это одна 10-тысячная он. Обратного пути нет.

В 9 утра сидим рядом с горном и ждем рождения меча. Масамунэ встал рано, чтобы помолиться синтоистским богам, хотя, глядя на его припухшие глаза и серое лицо, можно предположить, что он воздавал им почести до поздней ночи с бутылкой особого саке.

Сегодня ему понадобится их помощь. В течение 2 недель мастер соединял твердую и мягкую сталь в точнейших пропорциях, но этого мало. Самое сложное впереди- предстоит закалить лезвие. За секунду Масамунэ может создать шедевр или уничтожить всю работу.

Если нагреть меч, а затем опустить его в холодную воду, сталь становится очень твердой, но при этом теряет гибкость и легко ломается. Как же сохранить эластичность меча и не затупить жесткое, как бритва, острие? Предки Масамунэ обнаружили тайный способ. Все дело в глине. Со временем мастера добились верных пропорций, и так родился ревностно хранимый семейный рецепт: суспензия из растертого в порошок полировочного камня, растворимой соли и прочих секретных ингредиентов. Масамунэ тщательно покрывает лезвие, создавая утепляющий слой, который не позволит раскаленной стали охладиться слишком быстро, когда ее опустят в водяную ванну, — и лезвие при этом сохранит гибкость.

Затем, дюйм за дюймом, мастер соскребает глину с режущего острия. Таким образом, оно получает максимальную закалку и становится очень твердым. И наконец меч оставляют сохнуть.

Роберто приносит сгнившее деревянное корыто и наливает холодную воду. Затем раскаляет тяжелый железный прут и бросает в ванну. Достигнув нужной температуры воды, он выбегает на улицу и закрывает окна фанерными досками. Ученики зажигают печь и выключают свет.

Отраженный свет пламени озаряет лицо Масамунэ зловеще-красным отблеском. Он полностью сосредоточен. Вынув меч наполовину, он толкает его обратно, поливает угли и раздувает мехи. Температуру печи он определяет по цвету пламени — никакой термометр не нужен. Это рискованное предприятие; ошибись он хоть немного, и меч потрескается. Таким образом пропадает 4 меча из 5.

Без предупреждения он выхватывает меч, заносит его над головой и опускает в приготовленную ванну. Клубы пара вздымаются над кипящей водой. Включают электричество, и волшебная аура испаряется. Масамунэ шарит в грязной воде, достает стальное лезвие, заключенное в оболочку из глины, и осматривает его. Крик отчаяния: в дюйме от кончика трещина толщиной в волос Меч, должно быть, слишком раскалился. И хотя изъян можно исправить — отрезать кончик и изменить форму, — Масамунэ кажется, что он подвел богов и своих предков.

Роберто сосредоточенно выбирает кусок полировочного камня размером с пуговицу, прижимает его кончиком пальца и принимается осторожно тереть лезвие.

«Если работа сделана на совесть, то мечу передается частичка мастера, — говорит он. — Изготовить идеальный меч — значит иметь терпение и уважать свою работу».

Вот уже 8 дней он сидит в этой маленькой комнатке и с безграничным терпением полирует лезвие меча, пользуясь инструментами, которые были в ходу еще в Средние века. Роберто все делает на глаз, но ему тем не менее удается добиться идеальной формы параболических дуг и зеркального блеска. Поверхность меча очень чувствительна: даже влажный человеческий палец способен оставить ржавое пятно. Лезвие такое острое, что меч достают из ножен, повернув острой гранью к земле, иначе он попросту прорежет чехол.

«Когда люди видят отполированный меч, им передаются чувства, которые испытывал полировщик во время работы», — объясняет Роберто, и его палец размеренно двигается вперед и назад

«И какие у тебя чувства?» — спрашиваю я.

Он улыбается. «Я слушаю бразильскую музыку», — отвечает он и отодвигает шторку за ней магнитофон и стопка кассет.

«Роберто, а что, если тебе больше нельзя будет делать мечи?»

Палец соскальзывает с зеркальной поверхности. «Тогда я вернусь в Бразилию», — после долгого молчания отвечает он.

Зачистив микроскопические неровности, он насухо вытирает меч и демонстрирует мне свою работу.

Все эти 4 недели я была свидетелем того, как кусок железистого песка шаг за шагом трансформировался в бесценное произведение искусства. Все это время я пыталась понять, почему в сознании японцев именно меч ярко символизирует все то, что представляет для них высшую ценность — честь, мужество, дисциплину. Но лишь когда я вижу отражение Роберто в серо-голубом зеркальном лезвии, мне все становится ясно.