Голод

5

Было раннее утро. Джон бежал – бежал, как в замедленном фильме, мимо цветущих клумб, мимо тюльпанных деревьев[24] с их бутонами, мимо свежепробившейся травы. Голод – словно живое существо – ворочался в желудке, разрывая его на части. Джон бежал, вытаращив глаза и широко раскрыв рот. Он, должно быть, выглядел отвратительно – развевающийся плащ, грязный синий костюм, вместо ногтей – когти, лицо как у трупа. Люди шарахались от него, дети кричали от страха. Он чувствовал себя отшельником, которого выгнал из укрытия стальной шар подъемного крана, разрушавшего его дом.

Сердце прыгало, стучало глухо, с перебоями. Плечо схватило резкой болью. Он зашатался – и все началось снова: еды, еды-еды, ЕДЫ-ЕДЫ-ЕДЫ... Кашель душил его; он пронесся по Брайдл-Пат, мимо Иглы Клеопатры и бросился наконец в придорожные кусты.

Он больше не мог идти, легкие горели, сердце выбивало путаную дробь. Это место благоухало горячей, сильной плотью. Каждые несколько минут мимо проносился очередной бегун. Он прислушался к одному из них – легко дышавшему здоровяку. Слишком силен. Затем к другому – этот полегче, но он еще недостаточно устал. Его жертва должна быть совершенно измотана долгим бегом. Вчера маленькая Алиса чуть не одержала над ним верх. А сегодня он еще слабее. Отчаянно цепляясь за жизнь, он стал выуживать крохи прошлого из разрушавшейся памяти – того прошлого, которое казалось ему сейчас лучшим временем всей его жизни, ибо тогда он еще не знал Мириам. Он вспоминал покрытый травой склон в Хэдли, где они с Присциллой лежали ветреным весенним днем, опьяненные медовым ароматом вереска. Облака гонялись друг за другом по небу. Господи, какие чудесные были времена! Этот век утомил его своими скоростями, своими бесконечными драмами – как тихо, как славно было раньше! Давно уже нет старого поместья Хэдли – детский приют построило на его развалинах это странное популистское государство, пришедшее на смену Империи.

Кашель вновь скрутил его. Он почувствовал, что падает, падает назад, почти теряя сознание. Сквозь ветви тюльпанного дерева он вдруг увидел небо. И облака – те же самые облака, как в тот день в Хэдли! «О, Джонни, моя юбка улетела, – крикнула Присцилла, – ветер ее уносит!» И летела над вереском ее пышная юбка из шотландки. Как он тогда бежал! Он бежал наперегонки с ветром по славной, доброй земле, бежал за этой юбкой во всю силу своих юных лет.

Снова кашель... но не его. С трудом поднявшись, он прислушался. На дорожке появилась девушка в пурпурном вязаном костюме; набрав за зиму килограммы, она кашляла и задыхалась, как выскочивший в положение «вне игры» нападающий, когда его останавливает судья.

Он подскочил к ней справа. Она издала на удивление пронзительный для такой тяжелой особы визг.

С деревьев взмыла ввысь стая ворон, их крики эхом отдавались в небесах. Ветер шумел в ветвях, облака проносились мимо. Схватив ее за волосы, Джон откинул ее голову назад и, вонзив скальпель, услышал тихое «чпок», когда тот проткнул грудную мышцу. Он бросился на нее, с отчаянной силой вцепившись ей в шею. Она покачнулась, забилась в его руках и стала звать на помощь. Боль пронизывала все его суставы, но он не разжимал пальцев. Прижавшись ртом к ране, он сосал из последних сил. И жизнь медленно стала наполнять его. По мере того как она слабела, он становился все сильнее, все увереннее. Тело его разрасталось, заполняя обвисшую одежду, на щеках проступал румянец, глазам возвращалась ясность. Крики ее перешли в хрипы, а затем и они стихли; слышен был только легкий шорох сухого, сморщившегося языка и губ – нет, уже не губ, а просто полосок кожи. Тело усохло до костей, с хрустом резко раскрылись челюсти. Руки ее превратились в черные когтистые лапы, кожа натянулась, трескаясь на сгибах, провалились глаза...

Джон отскочил от нее. Легкая, негнущаяся, она упала на землю, как кукла из папье-маше. Он же раздулся, раскраснелся, глаза полыхали победным огнем. В приступе дикой радости он скакал, хлопая себя по вискам, пока, наконец, не схватил эти бренные останки и не зашвырнул их высоко на дерево, где они, повиснув на ветвях, затрепетали на ветру.

Он заскрипел зубами – голод утих, но не исчез. Без Снаего телу требовалось все больше энергии. Чем дольше он бодрствовал, тем выше становились запросы.

– Мне никогда не потребуется больше, чем я смогу раздобыть, – сказал он вслух, желая проверить, вернулась ли его голосу юношеская звонкость.

Какой чудесный сюрприз! Его голос уже много дней так не звучал:

– О, моя госпожа,– запел он, прислушиваясь к нежным, мягким тонам.

О, моя госпожа, куда же ты ушла?

Постой, оглянись, – здесь любовь твоя!..

И он рассмеялся – смех его звучал глубоко, радостно – и уверенно понесся по дорожке в поисках новой – сильной, лучшей, более насыщающей – добычи.

Позади слышались крики и топот вокруг Иглы Клеопатры. (Мириам всегда смеялась над этой штукой, занимавшей здесь столь почетное место. Она говорила, что египтяне считали его худшим обелиском во всем Гелиополисе.) Его догоняла толпа молодых людей. Справа от него на дороге остановился полицейский на мотороллере; он слез с сиденья и, нахмурившись, стал смотреть туда, откуда неслись крики. Он рысцой побежал вверх по пологому склону к месту преступления. Джон рванул вниз по склону, к нему.

С той силой, что он обрел пару минут назад, он вполне мог сцапать этого рослого молодого полицейского. Едва они поравнялись, Джон грохнул его кулаком в висок, так что полицейский покатился по земле; сигарета вылетела у него изо рта, а фуражка залетела в клумбу с бегониями. Он быстро справился с сопротивлявшимся, чертыхавшимся мужчиной. Через двадцать секунд он уже укладывал останки на мотороллер. К дьяволу осторожность, пусть поломают голову, что с ним произошло. Он уже видел заголовки газет: «ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПРЕВРАЩАЕТСЯ в мумию, кого винить – часы с радиоактивным ЦИФЕРБЛАТОМ?»

Теперь он чувствовал себя действительно чудесно. Ему казалось, что он мог бы взлететь над дорогой, над газонами, над деревьями – взлететь и быть свободным.

Другие только думали, что они живые. Но они никогда не знали его жизни! Сердце билось сейчас в идеальном ритме. Слух обострился – ему достаточно было взглянуть на здание, и он слышал звуки, раздающиеся за его окнами. Разговоры, передачи по телевизору, рев пылесосов. И еще он слышал, как поют облака, – а их песня недоступна слуху обычного человека.

С севера и с юга приближались сирены. По дороге пронеслась патрульная машина с мигалкой.

Остаток утра Джон провел в Метрополитен-музее, слоняясь по залу, где была выставлена одежда, рассматривая старинные платья с турнюрами и сюртуки и вспоминая свою собственную эпоху – эпоху безнадежно потерянную и такую далекую.

Когда беседа с врачом закончилась, Мириам испытала облегчение. Она уже начинала ощущать необходимость в Сне.Она вернулась домой в том же наемном лимузине. Вечером ей надо будет пройти тест в клинике – они называли его «полисомнограмма». И Сара Робертс, конечно, там будет. Должна быть. Еще бы – ночные ужасы. Если бы им были известны истинные глубины ее страха, они не смогли бы дальше жить. Человечество находилось в пустой середине эмоционального спектра. Мириам жила на его краях.

Шофер открыл ей дверь.

– Вы мне потребуетесь снова в шесть тридцать, – сказала она и стала подниматься по ступенькам. На нее наваливался Сон,строго по графику. Она услышала за дверью слабое звяканье. Телефон. Повозившись с ключами, ворвалась внутрь. Неудобное время для телефонного разговора. Бодрствовать ей осталось совсем немного.

– Мириам?

– Да. С кем я говорю?

– Это Боб.

Мгновение растерянности – затем ее осенило. Они уже несколько месяцев не встречались с Кавендерами.

– А, привет! Давно не виделись. Я едва вас узнала.

– Мириам, Алиса потерялась. Она согнулась пополам, будто ее ударили в живот.

– Давно?

– Мы не видели ее со вчерашнего дня, когда она ушла к вам.

– Она сюда не приходила, насколько я знаю.

– Эми видела, как она входила.

– Она входила сюда? – Мириам подумала о Джоне. Он... нет. Независимо от того, в каком он был состоянии, он бы этого никогда не сделал.

– От вас она обычно возвращалась домой к ленчу. А вчера она не пришла. Мириам задрожала.

– Ее здесь нет.

Ее не было ни в гостиной, ни в музыкальной комнате. О, только не это – только не в печи.

«Не доставляй мне столько горя, Джон, пожалуйста!»

– Я знаю. Я просто хотел вас предупредить. – Он сделал паузу. Раздался какой-то придушенный всхлип – мужчины ведь не умеют плакать. – Только предупредить, – повторил он. – Я позвоню, если будут новости. – Щелчок положил конец разговору. Трубка, выскользнув из руки Мириам, грохнулась о дубовый пол. Она закрыла глаза. Виски взорвались болью. Холод, какой холод!.. Она выгнула шею, словно пытаясь всплыть со дна моря.

Пальцы теребили платье, Мириам склонила голову. Пробило час. Она испуганно посмотрела на старый циферблат.

В голове стучало: убить Джона, убить себя... Она мотнула головой – она выше этого. Джон беспомощен, его ведут силы, ему неподвластные. Да и у нее не было намерения добровольно расстаться с жизнью.

Постепенно она успокоилась. Новое чувство рождалось в ее сердце. Исчезала жалость – что ей до его страданий, когда он так опасен, так страшен!

Как посмел он схватить Алису! Она принадлежала Мириам, а не ему. И с новой силой в ней вспыхнула ярость. Джону повезло, что его не оказалось дома. Ее не остановили бы сейчас ни ножи, ни пистолеты, ни рвущие плоть когти – она добралась бы до него.

Но ведь он отдал ей всего себя. За ее любовь заплатил он безумную цену. А терял он больше, чем жизнь, и конец его ждал еще более ужасный, чем даже самая страшная смерть. Она не могла себе позволить ненавидеть это... чертово отродье!

Она опять одна.

Во всем мире не было ни одной близкой ей души, ни одного существа, с которым она могла поделиться горем или радостью.

Она устало двинулась к библиотеке – она любила там размышлять в тишине. АЛИСА!Со стоном задернув тяжелые занавеси, она опустилась в кресло за столом. Ровный капельный перестук клепсидры, древних римских водяных часов, был единственным звуком в комнате.

Все свое будущее она связывала с Алисой. Мысль о том, что она может потерять ее, просто никогда не приходила ей в голову. А какие планы она строила!

Она всегда любила свою жизнь, любила с какой-то жадной радостью. За многие годы она беспощадно стерла из памяти все, что было связано с ее семьей, стряхнула с себя все трагедии и напряженно двигалась вперед. Она видела, как человечество встает из грязи, научилась уважать его, как не смог бы это сделать никто из ее рода, привыкла с интересом предвкушать будущее, особенно сейчас, когда элементы варварства снова входили в человеческую культуру.

В мгновение – дьявольское мгновение! – Джон лишил ее будущего.

Она не могла позволить себе лить слезы, даже по ушедшей любви. Они с Алисой были созданы друг для друга. А теперь вместо этого – дыра. Черная дыра. Холод стоял в комнате. Потемневшие от времени деревянные панели, казалось, зловеще хмурились, сгущая царивший в комнате полумрак.

Она раздвинула портьеры, и свет брызнул ей в лицо; за окном был ясный день – гроза давно прошла, – и ее петунии радостно устремляли головки к солнцу.

Мириам поймала себя на мысли, что видеть не может эту улицу, никогда еще она не казалась ей такой пустой. Она тряхнула головой – Сонвступал в свои права.

Ей не хотелось Спать,по крайней мере не сейчас. Опять будут ужасные сновидения, и никуда синих не деться. Как сможет она это выдержать! Застонав от бессилья, она вышла из комнаты. Тело ее двигалось все медленнее, веки тяжелели. Куда ей пойти? На чердак? Но она уже не успеет...

Пол качался у нее под ногами. Она не могла Спатьздесь! Нельзя! Но ей трудно было даже поднять руку... Она вспомнила о подвале. Может быть, у нее хватит сил спуститься.

Медленно, спотыкаясь, пошла она к двери. Было там одно место, неудобное, но безопасное, – только бы Джон забыл о нем; оттуда шел тайный ход к Ист-Ривер, который они сами построили. Много лет назад при прокладке федеральной автострады его разрушили, сохранился лишь небольшой участок под садом, и туда можно было попасть из подвала. Она надеялась, что найдет нужный камень в полу.

К тому времени, как она туда добралась, мир вокруг сузился, словно она шла по длинному коридору. Она знала, что продолжает двигаться, но тело уже не повиновалось ей.

Она упала на колени, ощупывая пол подвала. Та плита должна качнуться под рукой.

Качнуться... где-то... Вдруг что-то твердое и холодное ударило ее в спину. Твердое, холодное и сырое. Она упала на пол.

Лампа прыгала, отбрасывая свет ей в глаза, – корабль качало. Он скрипел, вода фонтаном била между досками обшивки. «Отец?» Лампа упала; маленькая каюта погрузилась в зеленый полумрак. Что происходит? Когда она ложилась, небо было чистым, а ветер лишь изредка хлопал парусом.

Что за ужасные вопли?

Она набросила накидку на свою шелковую тунику. «Оте-е-ец!» Корабль качало из стороны в сторону, словно огромное морское чудовище забавлялось, играя с ним. Мириам с трудом добралась до двери каюты и толкнула ее.

Просыпайся! Ты в опасности!

Дверь... она никак не хотела открываться – но Мириам уперлась в нее всем телом и заставила открыться, и зеленый ад шторма ударил ей в лицо.

Вой ветра царил над грохотом волн. футах в двадцати над головой нависли тяжелые облака. Не было ни мачты, ни паруса, только всю палубу покрывали перепутанные канаты оснастки и обрывки красной ткани паруса. Обнаженные матросы метались в суматохе по палубе. «ОТЕЕЕЦ!»

Сильные руки схватили ее сзади. Он прижал ее к груди и прокричал ей в ухо:

– Корабль обречен! Нам надо спасаться, дочь моя!

– Другие...

– Другие корабли выбросило на Крит. Вулканический взрыв!.. Я не мог предвидеть этого. Взорвался один из островов – должно быть, Тера. Тебе теперь дорога в Рим, о востоке и думать забудь. Греция превратится в руины...

– Отец, пожалуйста, помоги мне, спаси меня! –Она всем телом прижалась к нему, всхлипывая на сбивающем с ног ветру. Он повернул голову.

– Приближается, – сказал он.

Она, скорее, не услышала, а ощутила это – глубокое биение сердца гиганта. Сначала в черном вихрящемся тумане ничего не было видно, затем высоко в небе появилась белая линия. Отец сжал ее так, что она едва могла дышать. Выражение его лица привело ее в ужас – губы скривились, глаза сверкали от ярости.

– Отец, что это – волна?Он только сильнее прижал ее к груди. Корабль начал подниматься, нос задирался все выше и выше. Словно пушечная канонада прозвучала, когда пеньковые веревки, удерживавшие доски, стали рваться; бортовая обшивка с треском расползалась. Из трюма донесся пронзительный свист прорвавшейся воды – и жуткие вопли рабов-гребцов. Матросы вповалку бросились на палубу. За ними, едва удерживаясь на низкой надстройке, капитан тщетно пытался принести еще одну жертву Нерею, богу штормов.

Корабль поднялся еще выше, он словно взлетал над вздрагивающей, кипящей поверхностью моря. А огромный черный левиафан надвигался на них.

– Нам надо прыгать! Придется плыть!

Он подтащил ее к борту. До этого она плавала только в Ниле, в море – никогда. Но как же это – оно ж их проглотит!

Отец не обращал внимания на ее отчаянные протесты.

Джон придет! Просыпайся!

Сондержал ее так же крепко, как если бы она была привязана к дыбе.

Бурлящая чернильная вода сомкнулась над их головами. Но даже под водой были слышны звуки – яростные удары разбушевавшегося бога морской стихии.

Ее голова показалась над поверхностью. Она почувствовала, как снова обхватили ее руки отца. Не далее как в десяти футах от них корабль медленно запрокинулся на корму и перевернулся, подняв кучу пены. Еще на несколько мгновений показалось черное днище – и он исчез.

Они плыли вдоль гигантской волны, поднявшейся из моря. И их поднимало все выше. Белая линия превратилась в ревущий водоворот бурунов.

Они быстро приближались. Она видела там рыб, ветви деревьев, деревянные обломки. Она изо всех сил работала ногами, но течение упорно тащило ее вниз. Голову ее словно зажало в тисках, руки беспомощно хватались за воду. Ее вырвало из рук отца. Стало темно и холодно. Какие-то огромные существа шевелились в глубине, задевая ее своей холодной плотью. Она отчаянно забилась в воде, но мощный поток все тянул ее вниз. Сил уже не было, все тело ее ныло от боли, и ей вдруг вспомнилось, как финикийцы забрасывали камнями ее братьев.

Что-то дернуло ее за волосы так, что из глаз от боли посыпались искры. Течение больше не властно было над ней – ее поднимало, становилось теплее, светлее – но рот ее мог открыться в любую секунду, и она вдохнула бы воду. Она бы умерла!..

Она стиснула челюсти, зажала рот и нос руками. Возможно, то чудовище, что тащило ее вверх, доберется наконец до поверхности.

И вот она уже барахтается в белой пене, и влажный воздух разрывает легкие. Она слышит рядом неровное дыхание отца.

Это он ее спас.

Буруны были позади. Перед ней расстилалась бесконечная равнина мягко волнующейся воды, а на горизонте, подобно огромной колонне, вздымалось черное облако, разрываемое багровыми трещинами молний. Оно медленно росло – гигантский, указующий в небо перст.

– Отец! – ужаснулась она, стараясь указать ему на облако.

Она сделала круг по воде. Пустынные воды не возвратили ей его взгляда.

– Отец! Отец!

«Пожалуйста, о, боги, пожалуйста, он нам нужен! Смилуйтесь, боги, мы – последние, как нам жить без него! Вы не смеете нас убить – ну не всех же!»

Она крутилась в воде и все звала и звала его.

В низкой волне неподалеку мелькнула какая-то тень. Она нырнула за голубым отблеском, вне себя от ужаса и горя.

То, что открылось ее глазам, навечно останется в ее памяти – его лицо, разверстый рот, вылезшие глаза... он медленно исчезал в бездне.

«Пожалуйста! Пожалуйста...»

Откуда-то налетел ветер, подобный дыханию Титана, и море заволновалось.

Соленая вода заставляла ее вновь и вновь рваться к поверхности, к воздуху. Ее отец, ее прекрасный отец – воплощение мудрости, силы – умирал! И она ныряла, искала его так же, как он искал ее, погружалась все глубже и глубже, пока не ощутила ледяное течение – которому отдал онсвою жизнь, взамен жизни дочери.

Она была самой старшей, она была нужна сейчас остальным. Оказавшись на Крите – одни, без поддержки отца, едва ли в состоянии объясниться на аккадском, – они будут беззащитны, их уничтожат. Ее жизнь сейчас слишком драгоценна. Она должна сохранить ее – отец, без сомнения, потребовал бы этого. Как ни трудно ей это далось, но она заставила себя забыть о нем тогда.

Обратившись к туманному серому свету поверхности, она поплыла. И сразу же стала обдумывать планы своего спасения. Она была сыта, она Спала -в то утро, когда они отправились в плавание, – ей удастся продержаться еще три-четыре дня.

Мириам открыла глаза – подземелье, промозглый воздух. Во рту отвратительный привкус – ее вырвало во время Сна.

Как и всегда, после этого сновидения ее охватила безысходная горечь утраты.

– Я не могла его спасти, – произнесла она в темноту.

– Но теперь уже слишком поздно, не так ли? – ответил ей скрипучий голос. Джон!

Что-то заблестело у нее перед глазами, а затем она ощутила на горле холодное лезвие.

– Я ждал тебя, дорогая. Мне хотелось, чтобы ты бодрствовала при этом.

Том взглянул на рекомендацию к обследованию лежавшую на верху стопки. Доктор Эдварде особо отметил этот случай. От Тома по обязанности требовалось рассматривать все допуски на внеочередное обследование. Клиника записывала только на три месяца вперед.

Он позвонил Саре.

– Не хотелось бы тебе заняться одной пациенткой? Дама с ночными ужасами. Она желает пройти обследование.

– Ты с ума сошел? – рявкнула она в трубку.

– У тебя это займет пару часов. Зато подумай, как это будет смотреться на Совете. Блестящий исследователь, настолько преданный своему делу, что не пренебрегает и прежней работой и занимается обследованием пациентов, поступающих в клинику. Тебя можно будет назвать героиней.

– Брось, ради Бога!

– И если вы не нарушите своей клятвы, да будет процветание и хорошая репута...

– Гиппократ здесь ни при чем. Ночные ужасы, говоришь?

– Вот что я в тебе люблю. Ты так чертовски любопытна. В ученом мне такое качество очень нравится.

Последовало мгновение тишины.

– Когда начинать?

– Сегодня в семь тридцать. Она идет вне очереди.

– Да уж не сомневаюсь.

Они повесили трубки. Том чуть не рассмеялся вслух. Сара была такой предсказуемой, он и не ждал ничего иного. Постоянно жалуясь и протестуя, она шла по жизни, работая за троих. Будет неплохо, если она снова пообщается с пациентом – настоящим озлобленным человеческим существом. Ей это просто необходимо.

Он фыркнул, подумав об этом. Откуда, черт побери, мог он знать, что нужно Саре? Она натура сложная, переменчивая – казалось бы, вся как на ладони, а в действительности... Одному Богу известно, что таится в глубинах ее души. Даже Том не ведал этого, хотя и был ее возлюбленным. Единственное, что он мог себе позволить, – это оказывать посильную помощь в работе. Как, например, сейчас

Ему потребовался еще час на просмотр бумаг: одни он пропускал, какие-то отсылал обратно, требуя дополнительной информации, а несколько рекомендаций – решил он – могут заинтересовать Хатча. Но только не случай Блейлок. Он чувствовал – это для Сары, ей он пригодится. Этот случай был ее по праву. Она написала блестящую работу о ночных кошмарах во взрослом возрасте и создала пару лекарств, которые действовали гораздо лучше обычных снотворных или транквилизаторов. Эта пациентка принадлежала ей по праву. Не было смысла отдавать информацию в лапы Хатча, который просто нашел бы кого-нибудь другого, лишь бы не дать Саре заработать лишние очки перед Советом.

Когда Сара появилась у него в семь часов, настроение ее было уже гораздо лучше. Обойдя стол, она поцеловала его в лоб.

– Уровни бета-продорфина у Мафусаила под конец падали как сумасшедшие, – сказала она возбужденным голосом. – Мы на правильном пути.

Он крепко ее поцеловал. Всем телом он прочувствовал приятность этого поцелуя.

– Ты великолепна, – сказал он.

– Пожалуй, я смогу сделать то, чего ты добиваешься, – сказала она, очевидно даже не осознав, что он поцеловал ее. – Мне кажется, можно установить контроль за производством бета-продорфина. Процесс старения мы не остановим, но это даст нам возможность замедлять его или даже поворачивать назад.

Он во все глаза смотрел на нее. Он был совершенно поражен.

– Что? Что ты говоришь?

– Я на пороге открытия. Я найду к этому ключ. – Мотнув головой, она продолжала: – Проблема здесь совсем не в медикаментах. Мы можем достичь нужных результатов, контролируя глубину сна и температуру тела во время сна. Уже сейчас мы могли бы продлить жизнь среднего индивидуума на десять – пятнадцать процентов. Без всяких там лекарств.

– Бог ты мой...

– Картина начинает вырисовываться. Ты беспокоился насчет Совета – пусть тебя это не тревожит. Я тебе гарантирую, ты победишь в два счета.

Том почувствовал не воодушевление, нет, – облегчение. Он нежно коснулся ладонями ее щек и еще раз поцеловал. И на этот раз она ответила, чуть застонав от удовольствия, и обняла его. Дела никогда не отнимут у него Сару, ведь за всеми делами этого мира – словно за занавесом – всегда стояла любовь, любовь и забота друг о друге. Как близка она была ему в этот момент! Он бы помолился, если в помнил, как это делается.

Он оторвался от нее, вспомнив о пациентке, которую на нее повесил.

– Я действительно сожалею насчет этой пациентки, – сказал он. – Если в я знал об этих твоих планах, я бы никогда... – Она, улыбаясь, коснулась его губ.

– Пациентка нуждается во мне. И лучше врача, чем я, тебе не найти. – Теперь уже он улыбнулся. Что ж, по крайней мере, она не держала на него обиды по этому поводу, как бывало уже неоднократно за последнее время, – а упрямство, с которым она держалась за свои обиды, он переносил с трудом.

Он без слов вручил ей компьютерную распечатку Блейлок.

Рука Мириам, скользнув с поразительной быстротой к Джону, вышибла нож из его руки. Он сразу же понял, какой ошибкой было ждать ее пробуждения. Ведь все это время он стоял, тупо ликуя, пока она спокойно Спала,и очертания ее тела в шелковом костюме мягко угадывались в темноте. Большой мясницкий нож удобно лежал в его руке, лезвие отточено так, что могло резать глубоко при малейшем прикосновении. Он уже слышал, как нож поет в воздухе, уже чувствовал мягкое «чоп!» от соприкосновения с ее шеей, видел то ужасающее понимание, которое мелькнет в ее глазах – и погаснет.

Рука сомкнулась на его запястье подобно кольцу наручников. Он попытался вытащить руку, выкрутить пальцы. Мириам встала на ноги, схватила его за другую руку и держала их перед собой. Он выворачивался, но она приподняла его над полом Он видел ее лицо в нескольких дюймах от своего – зубы поблескивали, глаза сверкали...

Откинув голову назад, он попытался оттолкнуться ногами от ее живота – но безуспешно, с тем же успехом он мог бы бороться и с каменной статуей. Сердце стучало у него в груди, руки ломило от боли.

– Ты убиваешь меня!

Ее ответ поразил его – так расходился он с ее действиями. Но он был уверен, что правильно расслышал ее слова:

– Я люблю тебя. – Она просила его простить ее и прошипела молитву. Всегда, если предстояло ей встретиться с опасностью, она обращалась к древним богам своего народа.

Она потащила его к дальнему углу подвала. Раздался скрежет – она вывернула рукой одну из плит.

Он все еще пытался понять – но тщетно! – что она задумала, как вдруг она швырнула его, словно ненужную тряпку, в пространство под плитой. Он упал, сильно ударившись, в ледяную воду шести дюймов глубиной. С грохотом, отдавшимся звоном у него в ушах, каменная плита вернулась на свое место.

Полная темнота. Стук капель.

Джона охватило отчаяние. Отсюда ему не выбраться. Она похоронила его заживо!

Он кричал, молотил по плите, снова и снова выкрикивая ее имя. Он царапал холодный камень, пока не сорвал ногти. Смерть ждет его здесь, в этом каменном гробу...

– Пожалуйста!

Стук капель.

Паника. Образы прошлого... Дом. Ясное небо. Весенние лужайки... И с запада – рог охотника.

Руки, вцепившиеся в него, раздирающие его, пытающиеся опустить его лицом в грязную, вонючую воду. Невыносимый, давящий груз. Камни. Камни и крайняя беспомощность.

Сознание покинуло его – но тщетно ждал он блаженного забытья.

Он застыл – холоден, недвижим, – прижав колени к подбородку, носом касаясь поверхности воды. Спина его ныла – тесно давили камни, – и мысли метались, преследуемые мраком Преисподней.

Сара встретила миссис Блейлок в приемной. До недавнего времени это была обычная для таких учреждений комната ожидания, наводившая уныние на посетителей своими коричневыми стенами и пластмассовыми стульями. Но по настоянию Тома ее отделали по-другому – так, чтобы пациенты чувствовали себя здесь уютно. Теперь у нее был почти жилой вид – обои пастельно-зеленого цвета, удобные кресла и далее большой диван.

Сара сразу же выделила Мириам Блейлок. Блондинка шести футов ростом, а глаза... глаза бледно-серые, почти белые. Взгляд их был так странно, так настойчиво пытлив, что сразу хотелось отвернуться. Она сидела на одном из жестких кресел. Другие пациенты, приглашенные на этот вечер, сбились в кучу у двери, как испуганные мыши.

– Миссис Блейлок, – громко произнесла Сара. Женщина уставила на нее этот свой взгляд и двинулась к ней. Тело ее было великолепно, но такое безмятежное спокойствие сквозило в каждом ее движении, что Сара ощутила не просто физическую красоту, но нечто гораздо большее; этой женщине присуща была какая-то осторожная грация, она передвигалась не совсем обычно, с абсолютной – и поэтому странной – уверенностью в себе.

– Я доктор Робертс, – сказала Сара, надеясь, что удивление не отразилось на ее лице. – Я буду заниматься вашим лечением.

Теперь Мириам Блейлок улыбнулась. Сара чуть не рассмеялась – так не к месту была эта горячая улыбка. В ней чувствовалась какая-то безудержная радость, триумф – незнакомые люди так не улыбаются. Сару подмывало сделать профессиональное заключение по поводу такого неуместного поведения но она одернула себя: нужно побольше данных. Она постаралась сохранить в голосе профессиональное безразличие.

– Прежде всего, мы с вами совершим небольшую экскурсию – я покажу вам нашу систему и расскажу о процедурах. Пожалуйста, следуйте за мной. – Она провела ее в аппаратную. Из чувства товарищества Том собирался остаться и помочь ей с аппаратурой. Он сидел развалясь в кресле у одного из операторских пультов.

– Это доктор Хейвер, – сказала Сара. Том повернулся; очевидное изумление отразилось на его лице, когда он увидел миссис Блейлок.

– Привет, – ошарашенно сказал он, не в силах отвести взгляда от нее, и Сару слегка кольнуло: ему не следовало так открыто выказывать свое восхищение.

– Доктор Хейвер объяснит вам нашу систему мониторинга.

– А это не больно?

– Больно?

– Ну, могут быть какие-либо неприятные ощущения?

Ее голос, казалось, заполнил всю комнату своим страстным, глубоким тембром, хотя была в нем и какая-то бесхитростная, почти детская, интонация.

– Нет, миссис Блейлок, это не больно, – заверил ее Том. – Вы не почувствуете ни малейшего неудобства. Это устройство создано для того, чтобы обеспечить вам хороший сон ночью. – Том прокашлялся, провел рукой по волосам. – Система считывает и анализирует электрические импульсы, производимые вашим мозгом во время сна. Она называется «Omnex» и является самой современной компьютерной системой подобного типа в мире. По мере углубления вашего сна мы сможем наблюдать за различными его стадиями, а также сможем сравнить ваш сон с теми моделями, что мы разработали здесь, в Риверсайде.

– Да, у нас действительно замечательная система, – с улыбкой заметила Сара.

– И когда компьютер проанализирует полисомнограмму, что вы обычно делаете?

Странно было услышать такой ученый вопрос от пациента. Сару подмывало ответить правду: они сидят и пьют кофе.

– Мы смотрим на графики и пытаемся представить общую картину вашей персональной модели сна. И конечно, мы ищем признаки того, что вас беспокоит.

– То, что меня беспокоит, доктор Робертс, называется ночными ужасами. Вы меня разбудите, когда они придут. – В ее голосе вдруг прозвучали такие просительные нотки, что Саре захотелось ее утешить.

– Я не могу вам этого обещать, но мы будем рядом, если вы все же проснетесь. Давайте спустимся в смотровой кабинет, а затем вы можете провести вечер в гостиной для пациентов или в своей палате, как пожелаете.

В смотровом кабинете Сара с первого же взгляда поняла, что там все приготовлено как надо.

– Снимите блузку, миссис Блейлок. Это займет всего несколько минут. – Сара взяла стетоскоп: предварительный осмотр, конечно, необходим – так можно сразу же выявить возможные отклонения, тревожный признак каких-либо болезненных явлений.

Повернувшись, Сара была поражена, увидев миссис Блейлок обнаженной.

– О, извините, я не совсем ясно выразилась. Я просила вас снять только блузку.

Мириам Блейлок смотрела ей прямо в глаза. Это был момент, полный напряжения. Миссис Блейлок приоткрыла рот, словно собираясь заговорить. Саре вдруг невероятно захотелось вырваться отсюда.

Не успев даже осознать, что она делает, Сара заговорила сама:

– Что вы хотите?

– Хочу? – Губы Мириам Блейлок слегка раздвинулись в улыбке. – Излечиться, доктор. – Какая-то недоговоренность чувствовалась в ее тоне, скрытый намек... И эта улыбка... уж не издевается ли она?

Сара смутилась.

– Прошу вас, сядьте сюда, – она указала рукой на стол для обследования. Мириам скользнула к нему и села, опершись сзади на руки. Ноги ее были широко раздвинуты. Веди она себя иначе, это выглядело бы просто непристойным, но женщина, казалось, совершенно отключилась от происходящего.

Готовя пробирки для анализа крови, Сара вдруг поймала себя на том, что ощущает слабый мускусный запах, исходящий от лона женщины. Она повернулась со шприцем в руке. Мириам издала слабый горловой звук и двинула ногой. Шорох кожи по простыне неожиданно взволновал Сару.

– Я возьму у вас кровь на анализ, миссис Блейлок. – Сара надеялась, что голос ее звучал достаточно сухо и корректно. Мириам вытянула правую руку.

Рука была красивой формы, кисть тонкая и тем не менее сильная. Пугающий, чувственный образ мелькнул в голове Сары – образ такой волнующий, что она тряхнула головой, отгоняя видение.

Но когда она стала гладить кожу Мириам, мурашки побежали у нее по телу.

– Я стараюсь поднять вену, – пояснила она, пытаясь взять себя в руки. – Сожмите кулак, пожалуйста. – Она воткнула иглу.

Мириам вдруг издала еще один звук – Сара сразу узнала его. Этот тихий горловой смешок – он всегда вырывался у нее, когда она отдавалась Тому. Услышать его в подобной ситуации, да еще из горла другой женщины – это... это было просто возмутительно! Сара вновь тряхнула головой – ей надо сосредоточить свое внимание на работе. Хотя бы для того, чтобы не проткнуть дыру в руке женщины. Рука миссис Блейлок лежала ладонью вверх в руке Сары. Пот заливал глаза Сары, когда шприц наполнялся. Она стремилась скорее покончить с этим, избавиться от прикосновения миссис Блейлок, хотя оно, бесспорно, было приятным, более того, она испытывала какое-то странное удовольствие, дотрагиваясь до нее... Но это же ужасно! Опустив глаза, она взглянула на ладонь женщины, машинально обратив внимание на преобладание вертикальных линий.

Наконец шприц наполнился, и Сара смогла его вытащить.

– Не уроните, – заметила миссис Блейлок. Она сказала это как бы между прочим, легко, любезно – но голос ее звучал весьма вызывающе.

Спокойно и уверенно – хотя это давалось ей сейчас с трудом – Сара начала разливать кровь по пробиркам – шесть пробирок для анализа.

– Мне надо вас осмотреть, – сказала она дрожащим, как ей показалось, голосом. – Пожалуйста, лягте. – Она взялась за стетоскоп.

Миссис Блейлок лежала, согнув ноги в коленях и сложив руки на животе. Ее соски напряглись.

Сара застыла на месте – никогда еще не видела она сосков такой идеальной формы. Кожа ее отливала мягким золотистым блеском. Повернув к Саре лицо, она улыбнулась – удивительно нежно – и пробормотала, что готова.

Сара приложила стетоскоп к середине груди.

– Дышите глубже, пожалуйста. – По звуку легкие ее напоминали легкие ребенка. – Вы не курите? – Нет.

– Правильно делаете.

Продолжая исследование, она прослушала сердце спереди, затем, попросив миссис Блейлок перевернуться, прослушала сердце и легкие со спины. В процессе работы к ней вернулось некоторое самообладание. В конце концов, она врач, а это пациент.

Женщины не обладают для нее сексуальной привлекательностью.

– Перевернитесь обратно, пожалуйста. – Она положила руки на левую грудь женщины и мягко прощупала ее до основания.

– У вас не было боли или выделения из сосков в последние три месяца?

Язык миссис Блейлок чуть поблескивал за зубами. И Сара вдруг увидела, как руки Мириам поднимаются и охватывают ее голову. Она не могла даже пошевелиться – изумление приковало ее к месту. Она только беспомощно стояла и думала, что никогда раньше не видела таких светлых глаз. Руки наклонили ее голову вниз, к груди, и губы ее коснулись соска.

Восторг, охвативший ее при этом, был таким сильным, что она чуть не упала на грудь миссис Блейлок. Внутри ее с радостью и благодарностью пробудилось что-то такое, о чем она раньше не имела ни малейшего представления. Мысленно она кричала себе: доктор, доктор, ДОКТОР! Бога ради, ты не в себе!

Но она поцеловала эту грудь, ощущая ее соленую сладость, наслаждаясь трепетанием соска под ее губами. Миссис Блейлок провела пальцами по ее щеке.

Сердце Сары упало. Это было ужасно. Миссис Блейлок с почти полным безразличием лежала на столе для осмотра.

– Вы бы вытерли лицо, – негромко сказала она. – Вы вспотели, – и лукаво взглянула на Сару.

Сара сполоснула лицо водой и стала вытираться, в то время как миссис Блейлок одевалась.

– Исследование груди – это часть осмотра?

Сара будто приросла к полу. Эта мысль как-то не пришла ей в голову. Конечно, это не относилось к осмотру. Только анализ крови, легкие и сердце. Щеки ее запылали, она спиной ощущала на себе взгляд женщины.

– Мне казалось, что нет, – заметила Мириам. От Сары ответа и не требовалось, ее молчание было достаточно красноречивым.

Руки миссис Блейлок коснулись плеч Сары и развернули ее. Она притянула Сару к себе и крепко обняла. Сара никогда не испытывала ничего подобного. Властность рук миссис Блейлок привела ее в трепет; волна наслаждения захлестнула ее, и, не в силах сделать хоть малейшее движение, она – в каком-то туманном забытьи – отдалась на милость этих сильных рук. Женщина легко подняла Сару с пола и посадила верхом себе на колено. Руки ее стали ритмично двигаться, и тело Сары затрепетало в экстазе, скользя по ее ноге.

– Откройте глаза, – сказала вдруг Мириам. Но Сара не в силах была смотреть на эту женщину – стыд переполнял ее.

– Нам придется остановиться, – сказала миссис Блейлок, – не то мое платье промокнет, – и она мягко отстранила Сару. Та скользнула по ее ноге вниз и спустя мгновение уже стояла на полу.

Сердце ее парило в небесах, мысли же были преисполнены стыда.

– Вы покажете мне мою комнату, доктор Робертс?

Пусть бы даже презрение прозвучало в ее голосе – но нет, голос был нейтрально любезен. Ни малейшего намека на ответное чувство, как будто она не заметила того эмоционального взрыва, который испытала Сара.

– Вы будете жить в Секторе «пять-б», – прокричал Том из вестибюля, когда они появились в коридоре. – Это новые палаты.

– Мне все больше начинает казаться, что это отель, а не больница, – рассмеялась миссис Блейлок. Они дошли до палаты, и Мириам снова начала смеяться. – Так и напрашиваются сравнения! Это скорее похоже на койку в купе поезда.

– Вы можете провести вечер в гостиной для пациентов, – заметил Том.

Сара чувствовала себя очень несчастной.