Голод

6

Мириам сидела в гостиной вместе с другими; нарочитый уют комнаты производил тягостное впечатление. Она смотрела на экран телевизора, но голова ее была занята другим. После смерти Алисы цель ее визита сюда стала совершенно иной.

Ей казалось, что ее несправедливо обидели, предали. Никогда еще не чувствовала она себя такой обездоленной, если не считать того дня, когда она выбралась, измученная, без сил, на берег Илиона[25]. Но даже после смерти отца, скитаясь по неведомым землям, она нашла в себе силы перестроить свою жизнь. И намеревалась сделать это снова. Маленькая докторша – вот теперь ее цель. До этого она собиралась лишь использовать Сару Робертс в своих интересах, а затем избавиться от нее. Теперь же планы Мириам изменились.

В какой-то мере это было неплохо – жаль уничтожать такого человека. Сара умна, добра, и – главное – обладает редкостной жаждой жизни, прекрасной основой для развития голода.

Все это еще предстояло хорошенько обдумать, но как бы то ни было, Мириам была полна решимости трансформировать Сару. Пусть даже этот выбор и грешит недостатками, в любом случае с ними придется иметь дело потом. По крайней мере, для Сары это будет прекрасным стимулом – чтобы решить проблему трансформации. Ее собственная жизнь будет поставлена на карту.

Внезапно раздавшийся за спиной звук заставил Мириам подскочить на месте. Так, должно быть, чувствует себя зверь в клетке с распахнутой дверцей, которая в любой момент может захлопнуться. Стоит Мириам открыться докторше, доверить свою тайну, и все внимание Сары будет безраздельно поглощено ею. Но это опасно. Она уже представляла себя привязанной к какому-нибудь столу – жертвой безудержного научного любопытства и того факта, что человеческие законы уже не способны будут защитить ее, ведь она – другая.Сара обладала всеми качествами безжалостного хищника. Она – принесшая в жертву науке Мафусаила и, без сомнения, десятки других приматов, – не задумываясь, пожертвует и Мириам. Разумно существо или нет – это, конечно, могло иметь какое-либо значение для Сары... Но могло и не иметь. Если любопытство Сары и ее коллег будет достаточно сильно возбуждено, то – Мириам была уверена – они не станут колебаться в том, чтобы заняться ею, а то и просто посадят в клетку в качестве подопытного животного для экспериментов «ради блага человечества и научного прогресса».

Мириам приводила в ужас мысль о том, что ее могут посадить под арест и она не в состоянии будет утолить свой голод. Она знала – прекрасно знала! – какие страдания ожидают ее в этом случае. Именно такие страдания скрывались под крышками сундуков у нее на чердаке.

Чем больше думала она о Саре, тем больше убеждалась, что может найти в ней друга – если только не тюремщика. Вся штука заключалась в том, чтобы возбудить в Саре голод до того, как она полностью осознает, что с ней происходит. И тогда голод, подобно красной луне, будет висеть над бескрайними полями ее мозга... Мириам останется лишь собирать урожай.

Слабостью Сары была жажда любви, голос плоти не давал ей покоя. Любая эпоха, любая цивилизация, любое человеческое существо всегда обладали какой-либо присущей только им предательской чертой: в Древнем Риме – эпоха упадка, в средние века – религия, в Викторианскую эпоху – мораль. Этот же век, полный двусмысленностей, греховный, был гораздо сложнее других. Это был век лжи. Его государства строились на лжи, души людей были воспитаны на ней. Мириам могла заполнить пустоту, которую ложь создает в человеческом существе. Она могла заполнить эту пустоту и в Саре.

Мириам вспомнила дрожание плеч, влажное прикосновение губ к ее груди... Она глубоко вздохнула, закрыла глаза и постаралась прикоснутьсяк сердцу Сары.

В голове у нее возник образ безлюдного леса. Это и была Сара, отчаянно одинокая, с яростью набрасывавшаяся на работу, лишь бы уйти от скрытой внутри пустоты.

Мириам могла бы подарить Саре то, к чему та так стремилась: возможность заполнить эту пустоту – пустоту, лишенную фактически всякой пели, затянутую, как паутиной, ужасом в ожидании бессмысленной смерти. Этот лес можно было населить смыслом, любовью, целью. Мириам сидела, сузив глаза, глядя внутрь себя. Сара уже отчаялась найти настоящую любовь. Она стремилась к Тому, пытаясь забыться в его объятиях, но прежняя пустота утверждала себя, истина все равно всплывала на поверхность. Мириам могла бы поработать с лесом эмоций Сары. Она хорошо знала свою роль в этом веке: Мириам, Несущая Истинную Любовь.

Помешивая кофе, Том позвякивал ложкой о кружку. Сара едва могла усидеть на месте – этот незначительный звук ужасно действовал на нервы. То невообразимое (чудовищное!) удовольствие, что испытала она в смотровом кабинете, побуждало ее избегать сейчас любого вида интимности. Том, повернувшись к ней, поцеловал ее в щеку. Она, отпрянув, зашуршала компьютерной распечаткой миссис Блейлок.

– Давай еще раз проверим, как там дела в палате. – Его поцелуи сейчас были ей в тягость, она не могла даже смотреть на него.

– Тебе это так нравится? Мы уже два раза это делали.

– Давай сделаем еще. Мне не нужны никакие проблемы. Я не могу себе позволить провести здесь еще одну ночь.

– Тебя никто не заставлял приходить, Сара.

– Я должна была прийти. Эта женщина страдает ночными кошмарами.

– Ты не единственный врач, который может этим заниматься.

– Я – единственный... – Она остановилась. Сара хотела сказать, что она – единственный человек, который может лечить ее.Но почему? Что в ней такого особенного? Почему, общаясь с этой женщиной, она вела себя как сконфуженный подросток? Она набрала код проверки на пульте оператора. Компьютер мгновенно вывел на экран дисплея результаты работы подпрограмм – электроэнцефалограмма, электрокардиограмма, гальваника поверхности кожи, электрокулограмма, респираторный анализ. Все было в норме. Затем она включила систему внутренней связи и уставилась на экран монитора.

– Все идеально, – заметил Том. – Как и десять минут назад. – В голосе его явно чувствовалась легкая ирония – Тома забавляла эта чрезмерная заботливость. Он положил ей на руку свою большую лапу – обычный для него жест. Сара мрачно посмотрела на нее, ощутила ее вес. С таким же успехом это могла быть и рука статуи. До этого Сара сама хотела, чтобы Том составил ей вечером компанию. Теперь же она пожалела об этом – надо было оставить одного из операторов.

– Мне действительно хочется с этим разделаться,– заметила она.

– Ну что ж, надеюсь – сегодня ей приснится ужас. Ради тебя.

– Том, ты не мог бы сделать мне одолжение?

– Конечно.

– Пожалуйста, не прикасайся ко мне. Он отдернул руку, в глазах сверкнула ярость – и обида.

– Хорошо. А что я такого сделал?

Она сразу же пожалела о своих словах. Зачем, зачем так мерзко с ним обращаться? Но она не могла иначе. Образ Мириам Блейлок пылал в ее голове, затмевая все вокруг. Она пыталась убедить себя, что происшедшее между ними – простая случайность. Она подверглась давлению с ее стороны; она была измотана. И тем не менее, заметь она, что кто-то другой так себя ведет, она сочла бы это недопустимым. Она старалась с такой же суровостью отнестись и к себе, но как объяснить случившееся? Ведь она прекрасно сознавала, что делает. И ненавидела себя за это.

А он все требовал ответа.

– Дорогая, но что я такого сделал? – с оскорбленным видом вопрошал он.

И ее вдруг потянуло к нему – к слабому запаху «Олд Спайс» от небритого лица, к исцарапанным очкам, сквозь которые никто ничего не смог бы увидеть, и больше всего – к его искреннему желанию любить ее, желанию, давшему трещину.

Она прижалась к Тому, и он обнял ее в ответ, явно не понимая, что происходит, но преисполненный желания принять любое ее объяснение, какое бы она ни предложила ему. Да, она презирала его, презирала ту легкость, с какой различные стороны его натуры использовали друг друга в честолюбивых целях, – но все это отошло на второй план. Этот человек старался любить. Он не очень-то умел это делать, да и вряд ли когда-нибудь научится. Он не был достаточно свободен для этого, тщеславная самонадеянность разъедала его доброе сердце. Что ж, пусть будет так. Он, конечно, не сказочный принц, но он – реален. Стоит задеть его, и он обижается. Если ты испытываешь к нему жалость, то этим ты унижаешь его. Но если ты его любишь, что-нибудь из этого, может, и получится. А может, и нет.

– Пол-одиннадцатого, и я устала, – сказала она наконец. Ей хотелось опустить занавес и перейти к следующему действию, тем более что из гостиной для пациентов раздалась мелодия звонка. Страдавшим от бессонницы настало время попытаться отдохнуть. Послышались звуки шагов, пациенты расходились по палатам. Сотрудники, дежурившие этой ночью, последовали за ними, чтобы выполнить свои обязанности.

– Мне лучше сейчас установить электроды, – сказала Сара. – Я скоро вернусь. – Она ушла, отведя глаза в сторону, не желая встречаться с ним взглядом.

Мириам Блейлок лежала в своей микроскопической палате в великолепном шелковом пеньюаре, казавшемся здесь совершенно не к месту. Он был розово-белым, с удивительной вышивкой: цветы, украшавшие его, принадлежали, казалось, далекому прошлому. В этой простой маленькой комнатке он скорее смахивал на музейный экспонат. Как и сама Мириам Блейлок, если уж на то пошло. Тайна сквозила в чертах ее лица; была в нем какая-то закрытость, непроницаемость, как на лицах со старых фотографий. Это было лицо из другого времени, далекого времени, когда в силу социальной необходимости людям приходилось скрывать то, что лежало у них на сердце.

– Мне снова для вас раздеться? – едва заметная ирония прозвучала в ее голосе.

– В этом нет необходимости, миссис Блейлок. Та села на кровати, широко открыв глаза. Сара, совершенно не к месту, вдруг вспомнила черную статую Изиды в отделе Древнего Египта Метрополитен-музея.

– Вам... нет необходимости говорить со мной таким ледяным тоном, – заметила миссис Блейлок.

Сара покраснела: она так надеялась, что принятый ею профессиональный тон создаст необходимую дистанцию между ними, но Мириам воспользовалась им, чтобы достичь совершенно противоположного эффекта, – для создания доверительной атмосферы. Сара с трудом перевела дух и в довершение своих бед неожиданно почувствовала запах – в комнате стоял тяжелый, резкий, сладковатый аромат; было в нем что-то на редкость вульгарное... и притягательное.

– Я прикреплю электроды вам ко лбу, к вискам и вокруг сердца. Это не больно, и электрическим током вас дергать не будет, – повторяя слова, заученные еще со времен работы в клинике, она находила в этом даже некоторое удовольствие. Она смазала кожу на лице Мириам специальной мазью, установила электроды и зафиксировала их положение липкой лентой.

– Мне придется попросить вас расстегнуть одежду.

Мириам сняла пеньюар, лукаво заметив:

– А рубашку не расстегнуть, она снимается через голову.

– Поднимите ее, пожалуйста. Миссис Блейлок рассмеялась, коснулась запястья Сары.

– Вам не следует так пугаться, дорогая. Это было простой случайностью. Нам и думать-то об этом больше не стоит. – В глазах ее мелькнул огонек. – Все это совершенно ничего не значит.

Сара вспыхнула, ощутив вдруг какую-то абсурдную, нелепую благодарность, и едва смогла взять себя в руки, чтобы заняться делом.

– Позвольте я прикреплю оставшиеся электроды, и вы попробуете заснуть.

Миссис Блейлок сняла ночную рубашку. Электроды быстро оказались на своих местах. Сара говорила себе, что это всего-навсего еще одно женское тело, ничем не отличавшееся от всех других, которые она видела и которых касалась за все время своей работы в клинике. И, закончив, она быстро повернулась, чтобы уйти. Однако миссис Блейлок, подняв руку, схватила ее за запястье. Сара остановилась как вкопанная.

– Подождите. – Это была команда, которой невозможно было не подчиниться, хотя и звучала она мягко, как просьба. Сара повернулась. Несмотря на путаницу электродов, несмотря на свою наготу, миссис Блейлок выглядела по-прежнему величественной. Она чуть приподнялась на постели. – Ваше поколение не имеет никакого уважения к тому, что священно. – Сара озадаченно взглянула на нее. Чье поколение? Мириам Блейлок была лет на пять моложе Сары. – Я говорю о любви, доктор. Как ни сажай ее в клетку, она все равно вырвется оттуда.

– Да, разумеется...

Очень медленно, с преувеличенным, как у скверной актрисы, смирением на лице, миссис Блейлок наклонила голову. Все это напоминало сцену из дешевой мелодрамы, это выглядело просто смешно – должнобыло так выглядеть! – но Сара почему-то была глубоко тронута, ощутив вдруг всю свою жестокость и холодность перед этим чутким человеческим сердцем.

Как смела эта женщина будить в ней такие ужасные чувства по отношению к себе?!

Сара вырвала руку и вернулась в аппаратную. Лишь войдя туда, она поняла, сколь чужда ей эта Мириам Блейлок. Здесь все казалось таким приветливым, знакомым, уютным. В палате же было что-то... неуловимое, что-то, странным образом напомнившее ей зловещую атмосферу клетки Мафусаила. Как и там, в палате присутствовал какой-то мерзкий запах, правда немного другой, сладковатый, – и грубое вожделение, прикрытое мантией величия, но на деле столь же необузданное, как и ярость Мафусаила... Дьявол – если он вообще существует – наверное, безумно красив. Как Мириам" В Мафусаиле же проявилось другое дьявольское начало – Зло. Он вопил от ненависти даже тогда, когда умирал. Но Сара не верила в такое Зло. Единственное Зло, в которое она еще могла бы поверить, таилось в мрачных закоулках человеческой души, где поражение оборачивалось победой, а победа заключалась в том, чтобы закрыть глаза на истину.

– Сегодня ночью ее будут мучить кошмары, это уж точно, – сказала Сара. Она была в этом совершенно уверена. Человек, подобный Мириам Блейлок, ни одной ночи не смог бы провести без кошмара.

Том пораженно смотрел на экран монитора. Между Сарой и Мириам явно что-то происходило. Его собственное отношение к Мириам Блейлок уже определилось – ему не хотелось бы иметь такую пациентку. И ему хотелось, чтобы и Сара не ввязывалась в это дело. Не надо ей всяких там психологических сражений, которыми вечно занимаются все эти Мириам во всем мире.

– Просто богатая сучка. Мне она не нравится. Сара кивнула. Том видел, что она расстроена и огорчена. И она стала такой после встречи с миссис Блейлок. Бедная девочка была, по сути дела, совершенно беззащитна. Стоило только надавить на нее, и она теряла всякую способность сопротивляться.

– Ну что, поехали дальше, – сказал Том. Он решил вести себя так, будто ничего не произошло, – тогда, возможно, холодность, которую Сара выказала по отношению к нему, рассеется сама по себе. В конце концов, он заслужил это. Он прекрасно понимал, что удержать ее будет трудно и ему часто придется идти на уступки, – ведь любовник из него скверный, да и другом он был ей отнюдь не всегда, – но ему так хотелось доставить ей радость, и он готов был отдать Саре все, что имел.

Сара прислонилась головой к его плечу.

– Ты стал ужасно лаконичен... Благоприятный случай – Том чуть было не дал волю рукам.

– Я тревожусь о тебе, дорогая. Ты, кажется, расстроена.

Сара кивнула на экран монитора. Мириам лежала, читая журнал.

– Да.

– Что тебе в ней не нравится? – Он вспомнил о приглушенном разговоре между ними, о том, как они держались за руки.

– Она... просто какое-то чудовище, – даже не знаю, как сказать. Есть в ней что-то ужасно странное, чуждое... Помнишь, какой смысл вкладывали древние в слово monstrum?

Том улыбнулся.

– Монстр. Чудовище.

– Не только. Это еще и нечто необыкновенное, чудесное. Божественное создание. Неотразимое и роковое.

Том снова взглянул на монитор. Расстояние между богами и женщиной с журналом в руках казалось слишком большим.

– Мне она просто не нравится, – заметил он. – Скучающая, эгоистичная, богатая, слегка сдвинутая, судя по ее одежде. Может быть, коллекционирует какие-нибудь штучки типа высушенных голов.

Он был в восторге от того, что вызвал смех Сары. Он всегда в таких случаях испытывал облегчение: преподносишь скромный подарок – а он вдруг воспринимается как бесценный дар.

– Иногда, – заметила она, – у тебя бывают удивительные моменты прозрения.

– Благодарю вас, сударыня. Теперь, надеюсь, вместо того, чтобы волноваться, ты обратишь свое внимание на меня и подаришь мне поцелуй. – В ее взгляде наконец-то промелькнула искорка радости. Сжав ладонями ее щеки, он поцеловал подставленные ему губы.

Неожиданно, с легкой обидой, он осознал, что она смотрит мимо него, на этот чертов монитор.

– Господи, Том, что это она сейчас взяла?

Это была книга, которую Том прекрасно знал.

– Разве ее не было в гостиной для пациентов?

– Ну откуда там взяться моей книге?Конечно нет, она не для пациентов. – Сара в ошеломлении смотрела на экран. – Бред какой-то! Что за странную игру она придумала?!

Мириам читала лежа, соблазнительно закусив зубами нижнюю губу, в глазах светился живой интерес. Уронив голову на руки, Сара тяжело вздохнула – словно всхлипнула. Том склонился к ней.

– Я слишком устала для игр, – сказала она. – Глупая женщина с ее глупыми играми.

– Милая, почему бы тебе не бросить это дело? Поезжай домой или возвращайся в лабораторию. Я сам разберусь с миссис Блейлок.

– Я должна быть здесь. Я же специалист.

– Здесь много хороших врачей. Я, например.

Сара, выпрямившись, покачала головой.

– Я взялась за это дело, – ответила она, – и не вижу ни одной разумной причины, чтобы его бросать.

Мириам закрыла книгу «Сон и возраст» и откинулась назад. Кровать оказалась вполне сносной, но еще больше порадовало ее это чудесное ощущение безопасности. Ее собственный дом представлял собой великолепно оборудованное убежище, но круглосуточно работающая больница с большим штатом сотрудников была ничуть не хуже. Не было ни вахтеров, клюющих носом в то время, когда огонь поднимается вверх по лестницам отеля, ни грабителей, болтающихся по коридорам, ни возможности оказаться вдруг словно на электрическом стуле, забравшись в ванну при неисправной электропроводке. Больницы достаточно безопасны для Сна.Даже задвинув плиту над Джоном в подвале, она не чувствовала себя дома достаточно комфортно. Ему еще нужно будет умереть совсем,слишком хорошо разбирался он в охранной системе дома. Она умиротворенно расслабилась. Может быть, она помечтает, как когда-то, о благословенных лесах прошлых времен – или о бесконечном, многообещающем будущем Неспокойные сновидения чаще всего приходили в тяжелые времена, когда она была напряжена, измотана. В кризисных ситуациях Сонтребовался ей каждые двенадцать часов, вместо двадцати четырех. Чем сложнее были проблемы, тем чаще ее отвлекал от них Сон.

Она забралась под одеяло, ощущая запах накрахмаленного белья, дрожа от восторга при мысли о том, как здесь безопасно, и думая о бедняжке Саре, даже и не подозревающей, что ждет ее. Так глупый мотылек летит прямо в огонь.

Беседа прервалась – пора было заняться делом. Электроэнцефалограф, регистрировавший биотоки мозга, выдавал кривую, которая свидетельствовала о том, что наступил сон.

– Закатывание, – заметила Сара, когда качнулась стрелка электроокулографа У миссис Блейлок закатывались глаза – признак сна первой стадии. Нервно прокашлявшись, Сара отхлебнула кофе. Том не мог ею не восхищаться. Внутри она сейчас просто разрывалась на части, и он чертовски хорошо это знал, но лицо оставалось невозмутимым Вот это профессионал! Появились сбои альфа-ритма – наступило дремотное состояние. Затем прыгнула стрелка кожного гальванометра и участилось биение сердца.

– Оп! Должно быть, укололась булавкой. На ней есть булавки?

– Может, ее электроды тревожат? Через мгновение окулограф отметил движение глаз слева направо.

– Ну вот, она опять читает.

Сара качнула головой. Тому хотелось хоть как-то поднять ее настроение.

– По крайней мере, она ценит твою работу. Читает твою книгу.

– Мне бы хотелось побольше о ней узнать, Том. Незаметно подошедший к ним Джефф Уильямс из лаборатории анализа крови кашлянул и сказал:

– Мне не хотелось бы прерывать любовную сцену, дорогуши, но у меня для вас проблема. Вы перепутали кровь.

– Как это перепутали? Что ты несешь?

– Кровь, которую вы дали мне, маркировка 00265 А – Блейлок М. Это не человеческая кровь.

– Именно человеческая. Я ее взяла у этой вот пациентки. – Сара указала на монитор.

Джефф достал компьютерную распечатку.

– Посмотрите, что вышло. Машина очень старалась провести анализ, но здесь кое-чего не хватает. – После идентификации крови дальше на листе шли нули там, где должны были быть значения составных компонентов.

– Машина сломалась, – заметил Том, возвращаясь к монитору. – Снова засыпает. Еще одна попытка. Приятных сновидений, дорогуша.

– Проблема не в компьютере, доктор. Я прогнал тестовую программу и другие образцы крови вместе с вашим. Вы дали мне не человеческую кровь. Что бы это ни было, машина ее не может проанализировать.

Сара подняла на него глаза.

– Вы знаете, насколько мне помнится, бывали времена, когда анализ крови делали вручную, при помощи одной лишь центрифуги.

– Я сделал это и вручную. Вот что я обнаружил. – Он бросил им листочки с цифрами. – Это не человеческий тип крови, насколько я понимаю. Прежде всего, здесь гораздо больше лейкоцитов.

– Человеческое существо могло бы жить с этим?

– Эта кровь лучше, чем наша. Она очень похожа, но более болезнестойка. Клеточный материал плотнее, в ней меньше плазмы. Для того чтобы перекачивать подобную массу, требуется сильное сердце и могут, конечно, происходить незначительные засорения капилляров, но тот, у кого в венах течет такая кровь, может забыть о болезнях, если сердце у него достаточно сильное, чтобы ее перекачивать. Том указал на экран.

– Вот пациентка, которая прекрасно себя чувствует с этой кровью в своих венах. Перед тем, как делать дальнейшие выводы, я думаю, нам лучше еще раз взять у нее кровь на анализ.

– Конечно.

– Это ее кровь, – резко бросила Сара. – Я не могла ошибиться. – Том моргнул, поразившись свирепости ее тона.

Джефф, должно быть, тоже это заметил, потому сто, помолчав, он мягко заметил:

– Это не может быть ее кровь, Сара. А если это все же так, то она не человек. А я в это поверить не могу.

– Может, это врожденный дефект, или она... мутант?

Джефф покачал головой.

– Во-первых, мы имеем дело с очень густой кровью. Человеческое сердце могло бы ее перекачивать, но с трудом. Состав совсем другой. Количественные соотношения не имеют смысла. Сара, эта кровь не может быть человеческой. Ближе всего к ней, возможно, кровь одной из больших обезьян...

– Это не от моих обезьян, – сказала она безжизненным голосом. – Я не могла сделать такую ошибку. – Голос ее стал тише. – А лучше бы сделала.

Вместе с Джеффом Сара сходила в палату и взяла еще один образец крови. Миссис Блейлок заснула всего за несколько минут до этого. Когда игла вошла в руку, губы ее приоткрылись, но веки даже не дернулись. Том смотрел на кривые, ожидая признаков того, что сон был потревожен. Но, натренировавшись брать кровь у резусов, Сара все сделала безупречно. Миссис Блейлок не проснулась.

Том собирался уже отвернуться от экрана, но что-то остановило его. Его вдруг охватило волнение, словно в предчувствии опасности. Ему захотелось, чтобы Сара поскорее ушла оттуда. Когда же она наконец вернулась, он кивнул на кривые.

– Какая-то ненормальная модель сна... – неуверенно сказала она.

– Я бы сказал, что она находится в коматозном состоянии, если бы не эти выбросы в дельта-ритме. – Дельта-ритм свидетельствовал об умственной деятельности на сознательном уровне. – Она похожа на мертвеца, который каким-то образом сохраняет сознание.

– По альфа-ритму не слишком ли глубокий это сон? Кривая сильно вытянулась.

– Это могут быть посторонние шумы. Например, мимо проехала машина, а там было включено радио. Такие проблемы у нас бывали и раньше. Слишком низкий уровень сигнала.

– Дыхание почти дошло до нуля. Том, в той комнате так тихо. Очень тихо. Просто мурашки по коже.

– Ну так не ходи туда больше. Он ощутил на себе ее взгляд.

– Хорошо, – тихо сказала она. На этот раз она сама вложила свою руку ему в ладонь, и они пристально посмотрели друг на друга. Слова им были не нужны.

Лондон: 1430 год

Желтый свет просачивается сквозь тяжелые занавеси. Она задернула их, чтобы отгородиться от уличного шума и вони. Несмотря на то что сейчас май, с неба капает угрюмый холодный дождь. Напротив, через Ломбардскую улицу, отбивают время колокола церкви Святого Эдмунда, короля-мученика. Мириам просто готова лезть на стену от сырости, грязи, бесконечно звонящих колоколов – Луллию приговорили к пыткам!..

Она спускается в садик за домом, лишь бы избавиться от звона. Но все напрасно – здесь тяжело отдается в ушах колокольный звон Святого Свизина, что высится за вонючими водами Уолбрука. Крысы разбегаются в стороны при ее появлении. Она тоскливо смотрит на свои любимые розы – шесть кустов уже погружены на корабль, а эти придется оставить. Она всхлипывает на ходу, представляя себе ужасные картины пыток: эта несчастная лежит на дыбе, руки ее становятся пурпурными, наливаясь кровью в железных тисках!

Они слишком задержались здесь, давным-давно следовало им покинуть Лондон, уехать из Англии. Ведь есть еще места в Европе – на диком востоке, – где такие, как Мириам, и горя бы не знали. Они с Луллией строили планы, мечтали – и все пошло прахом! Луллию схватили и обвинили в колдовстве.

Ведьма – что за суеверный вздор! – Леди, фартинг, пожалуйте фартинг! Она бросает несколько медных монет крысоловам, которые начали вылезать из Уолбрука. Целые толпы их живут, питаясь крысами, у этой сточной канавы. Она видела, как они пожирают крыс сырыми. Она видела, как они выжимают кровь из крыс в глотки своих детей. Она слышала их песни.

Время от времени приходили люди короля и убивали некоторых из них. Но крысоловов не становилось меньше; как крысы, плодились они в погруженных во мрак невежества руинах, называвшихся Лондоном. Все здесь не так. Смерть и болезни свободно разгуливают среди людей. Ночами горят дома, и в шуме дождя слышен грохот рушащихся зданий. Грязь здесь всегда по щиколотку, улицы – сточные канавы, забитые протухшими объедками и рванью. Рынки полны карманников и воров. Ночью появляются убийцы и надрывают глотки психи. И над всем этим висит бесконечная коричневая пелена торфяного дыма. Этот город не грохочет, как Рим, не постукивает, отдаваясь эхом, как мраморные улицы Константинополя, – он громко стонет, подобно зимнему ветру, пришедшему с болот. И время от времени весело цокают копыта лошадей, впряженных в ярко размалеванный экипаж, где покачивается на подушках аристократка в шелках.

Мириам смотрит на солнечные часы: четыре часа прошло уже с тех пор, как забрали Луллию; эти палачи скоро появятся на Ломбардской улице с ужасным грузом в черном муслиновом саване. И Мириам должна быть готова, ибо Луллия «сознается».

Да уж Мириам-то повидала их,она знала, сколь искусны онив своем деле – в пытках. В сравнении с ним бледнели все другие искусства этого века – с людей сдирали кожу среди радостных толп, а куски плоти разбрасывали вонючим детям в качестве сувениров; жертвы выли, признаваясь в колдовстве или в чем угодно – что бы от них ни потребовали.

Мириам даже представить себе не может глубины своего отвращения. Ночью она с истинным удовольствием ходит по улицам, в тысячу раз более опасная, чем самый шустрый убийца, – более сильная, более быстрая... и умная.

Ее желудок всегда полон. Вернее, был, пока солдаты короля Генриха не стали прочесывать по ночам город.

Они поймали Луллию у обители Святого Братства Крестоносцев, неподалеку от церкви Святого Олафа; теперь она в тюрьме; уличный ребенок, гречанка из Византии – Мириам нашла ее в Равенне, на Портновском рынке близ Императорского дворца, она ткала полотно. Как давно это было! Целую вечность назад. Ее красота поразила Мириам и помогла ей примириться с утратой Эвмена. Когда Рим пал, они переехали в Константинополь, но уехали и оттуда, когда там стали появляться старые, хорошо знакомые Мириам признаки упадка: покинутые кварталы, брошенные дворцы, пожары, продажность власть имущих и дико растущие цены.

Они обосновались в Лондоне – неплохой выбор: много людей, хаос... Когда они приехали, у них не было ничего, кроме одного венецианского золотого дуката и шести бургундских пенсов.

Дукат обеспечил им проживание в течение года. В дальнейшем, чтобы раздобыть денег, они обшаривали дворцы аристократов.

Сотня лет любви и благоденствия промелькнула как сон, в мгновение ока.

Затем Луллия изменилась. Исчезла, испарилась ее молодость. Раньше она утоляла голод раз в неделю, затем – раз в день, а в последнее время – каждые несколько часов. Она неистовствовала ночи напролет, платя дань своему голоду, и тело ее раздувалось от выпитой крови. И ее необыкновенная красота, перед которой мужчины когда-то склоняли головы, осталась лишь в воспоминаниях. Теперь вид ее наводил ужас, визгливый голос разносился по всему дому, в глазах горела жажда крови. И вот – все кончено; она схвачена, она скрипит зубами и рычит на судей. Мириам буквально неслась той ночью по Ист-чип к Тауэру – но слишком поздно.

Теперь остается лишь ждать. Она сидит дома, и всюду разбросаны вещи Луллии – Мириам уже просто видеть их не может: ее платья, изношенные туфли, обручи, которые Луллия покупала для волос, они лежат сейчас в маленькой бумажной коробке. Мириам горстями достает из тайника монеты, сыплет их в кожаный мешочек и прячет его за пазухой. От Эбгейта до доков она наймет лодку. Надо бежать, ведь Луллия неизбежно «признается», и Мириам тоже могут схватить, если она здесь задержится. Три дня назад она погрузила свои сундуки на генуэзскую галеру, все – кроме сундука Луллии. Корабль отходит завтра или послезавтра, и она будет на его борту. Но она не уедет без Луллии. Всем им -и себе самой – она обещала надежное убежище, как обещала и хранить им верность.

Место упокоения девушки готово – приземистый дубовый сундук, обитый железом, он стоит сейчас посреди комнаты; свеженатертое дерево слабо пахнет рыбьим жиром.

Если Мириам не сможет убежать, ее сожгут на костре.

Теперь она считает свои монеты – пятьдесят золотых дукатов, три золотых фунта, одиннадцать золотых экю. Этого достаточно, чтобы целый год кормить Чипсайд или на неделю обеспечить кардинала Бофора.

Они идут.

Она прикусывает язык, услышав рев крумгорнов[26], возвещающий о приближении кортежа. Это должно сработать, должно!

Если бы только она могла оставить Луллию!.. Но она себе этого не простит. Клянясь своим возлюбленным никогда не оставлять их, она получала право их обманывать. Она выбегает на Ломбардскую улицу и, расталкивая толпу, бросается к коренастым фигурам с телом в черном саване на плечах.

В кулаке у нее зажата горсть серебра. Потребуется по меньшей мере три серебряных пенса, чтобы заполучить тело Луллии, и еще пять-шесть, чтобы спастись самой. В руке одного из мужчин она видит квиток с развевающимися на нитях печатями – письменный приказ о том, чтобы женщина по имени Мириам, обвиняемая в колдовстве, была со всей поспешностью...

– У меня есть серебро! – кричит она, перекрывая рев труб. – Серебряные пенсы за мою бедную дочь!

– Ого, красавица, нам придется взять и тебя!

– У меня есть серебро!

Здоровяк со свитком подходит и кладет руку ей на плечо.

– Короля не купишь кучкой монет. Стражники остановились. Наступила тишина. Зеваки, затаив дыхание, наблюдают за мольбами Мириам сохранить ей жизнь. Она показывает на ладони два серебряных пенса

– Это все, что у тебя есть?

– Это все, что у меня есть на свете!

– Тогда пусть будет три! – и он хрипло смеется ей в лицо.

– Это все мои деньги, все, что у меня есть! – воет Мириам. Она достает еще монетку и держит все три в дрожащих ладонях.

Их вырывают у нее и сбрасывают Луллию на каменные ступени у дома. Исчезают в толпе глашатаи, уходят стражники, свиток падает в грязь.

Мириам с трудом разворачивает саван. Луллия – ярко-красного цвета, язык похож на пурпурный, покрытый волдырями цветок, глаза едва не выскочили из орбит.

Они пытали ее кипящим маслом. Эта вонючая грязь покрывает все ее распухшее тело.

И слышится слабый звук, звук рвущейся кожи – когда разжимаются ее кулаки.

– Это кошмар, – пробормотал Том. Сара как зачарованная смотрела на взлетающие ввысь кривые.

– Я знаю, – ответила Сара с отсутствующим видом. Кровь ее поразила. Том, несомненно, ожидал что обнаружится какая-то ошибка, но Сара-то знала, что тот образец, который сейчас анализировал Джефф, только подтвердит невероятное. В мозгу с мучительной навязчивостью звенел вопрос: кто она, кто она?Голова у нее шла кругом, а замешательство грозило перерасти в панику.

– Я ее разбужу. – Том сделал движение, чтобы встать.

– Не надо! Ты... нарушишь запись.

Он смотрел на нее.

– Но она же, очевидно, страдает...

– Посмотри на графики! Ты же не хочешь разрушить уникальную запись. Мы даже не знаем, кошмар ли это. Ей, может, снится что-то удивительно приятное.

– РЭМ[27] соответствует кошмару высокой интенсивности.

– Но посмотри на дыхание и проводимость кожи. Она же практически находится в состоянии комы.

Сара испытала облегчение, когда Том вновь уставился на мониторы. Им надо быть сейчас здесь, надо сделать эту уникальную запись. Приборы продолжали работать, регистрируя необычную модель сна миссис Блейлок. Сара попыталась собрать данные воедино – дельта-ритм низкой интенсивности, альфа-ритм как в состоянии транса. Подобная модель внутримозговой деятельности могла быть только у человека, перенесшего мозговую травму или, возможно, мастерски владеющего техникой медитации.

– Давай проведем зонное сканирование, – медленно проговорила она.

– Ты думаешь, мы что-то упускаем?

– У нас слишком много нулевых считываний. Тем не менее глаза ее двигаются, словно ей снится сон, и весьма впечатляющий.

– Может быть, это гиппокамп. Если его стимулировать, можно достичь интенсивных галлюцинаторных эффектов. Это и влияет на РЭМ.

– Прекрасная идея, доктор. Но чтобы снять электрические сигналы с такой глубины, нам нужно переместить электроды.

– Давай так и сделаем.

– Тогда это предстоит тебе, Томас Ты же сам хотел, чтобы я не ходила туда одна, помнишь?

– Хорошо. – Он двинулся было к двери, но задержался. – Ты делаешь это лучше меня, дорогая.

– По одному на каждую височную кость и два рядом прямо над ламбдоидным швом. Если не сможем считать данные с такой позиции, потребуется сканирование.

– Каким же образом я доберусь до ламбдоидного шва? Мне придется поднять ей голову.

– Том, она и пальцем пошевелить не сможет, она поглощена своим сном. Она и не заметит, что ты поднимаешь ей голову. – Сара вдруг ощутила неприятную тяжесть в желудке. Одна мысль о том, чтобы снова оказаться рядом с этим существом, вызывала у нее тошноту. У человека мозг не может так работать, и не может быть такой крови.

Том ушел, но на экране монитора он появился нескоро. Он не спешил. Сара смотрела, как он перемещает электроды. Сначала графики шли ровно, без подскоков. Сара подстраивала чувствительность, когда начался весь этот ад. Четыре электрода были подключены к двум разным самописцам, на случай если сигнал от одной области будет лучше, чем от другой. Но это не имело значения: обе иглы вдруг рванулись с места и начали выписывать гигантские волны.

– Господи, помилуй, – поразился Том, вернувшись.

– Повреждение мозга, – сказала Сара. – Определенно оно.

– Если так, то нет никаких серьезных последствий.

Рука опустилась на ее плечо. Откинув голову назад, она увидела Джеффа; оправа его очков блестела в люминесцентном свете.

– Ты была права, – сказал он. – Это причуда природы.

Сара смотрела на женщину в палате, поразительно красивую женщину. Но она также представляла собой и нечто иное, что Джефф назвал причудой.

Иглы самописцев, словно обезумев, прыгали по лентам. Сара вспоминала, что она знает о гиппокампе. Это одна из самых глубоких областей мозга. Если ее подвергнуть электростимуляции, то пациенты подчас в мельчайших деталях заново переживают какие-либо моменты своего прошлого. Здесь скрыты тайны мышления, здесь таится древняя память – и именно здесь разгуливают драконы и ползают в мрачных глубинах порождения Тьмы. Если из-за травмы или болезни гиппокамп разрушается, то прошлое человека исчезает, и он обречен жить в состоянии дезориентации, как в случае пробуждения после особенно ужасного кошмара.

Самописцы шуршали в тишине комнаты. Джефф бросил на пульт листок желтой бумаги – результаты повторного анализа крови.

– Эта женщина, должно быть, в буквальном смысле заново переживает свою жизнь, – заметил Том. – Это у нее в тысячу раз сильнее обычного сна.

– Надеюсь, жизнь у нее была вполне приятной, – заметил Джефф, теребя свой листок.

– Нет, отнюдь, – отрезала Сара. И она не сомневалась в этом.