Голодные Игры глазами Пита Мелларка

Глава 26. Обман

Зал своими криками заглушает гимн Панема, но я даже рад этому, потому что теперь он будет ассоциироваться только с Играми, с фотографиями погибших трибутов на ночном небе.

Мы стоим на трибунах еще полчаса, и все это время приходится без остановки приветствовать толпу, а когда нам, наконец, разрешают спуститься вниз, Эффи сообщает, что через пять минут начнется банкет, и мы, естественно, главные гости. Времени хватает только на то, чтобы спуститься на лифте на два этажа ниже, пройти по коридору и опять залезть в лифт. В этот раз двери ведут нас прямо в огромных банкетный зал с кучей гостей. Нам снова аплодируют, но в этот раз Китнисс не машет никому рукой, а только крепко обхватывает мою ладонь. Мы на секунду встречаемся с ней глазами, и я опять вижу этот страх.

— Все в порядке? — не выдерживаю я.

Она быстро озирается, будто за ней ведется погоня, и опять смотрит на меня.

— Да, я просто устала. Спать хочу.

Врет. Опять она врет. Во-первых, мы проспали всю последнюю неделю, а во-вторых, по ней сразу видно, когда она пытается солгать. Но я не показываю виду и притягиваю ее немного ближе к себе. Наверное, ей просто не хочется разговаривать о личном перед такой толпой, так что нужно просто дождаться окончания всех мероприятий и поговорить с глазу на глаз.

— Потерпи еще немного. Эффи сказала, что мы просто должны принять поздравления и поблагодарить спонсоров за подарки. Потом позовем Хеймитча и попросим его отвести нас домой. Ну, точнее, на наш двенадцатый этаж, — говорю я как можно уверенней, и, вроде, получается ее немного успокоить.

— Да… Попросим Хеймитча… Домой… — бормочет она себе под нос.

Не успеваю больше сказать ни слова, потому что толпа из людей, желающих пожать нам руку, взять автограф или просто постоять рядом очень быстро растет, и нам приходится все время улыбаться, говорить: «Спасибо» и жать руки незнакомым людям.

— Я почти сам оплатил мазь от ожогов! — кричит мужчина с зеленой бородой.

— Я добавила недостающие деньги для сиропа! — верещит из другого конца зала женщина с высоченной укладкой. У нее на голове будто расположилось гнездо. Даже не гнездо, а многоэтажный дом для птиц.

— Я отдал вашему ментору кругленькую сумму просто так, но уверен, что он потратил деньги с умом, — подхватывает третий.

Китнисс все время озирается и смотрит на Хеймитча, а со временем вообще перестает реагировать на окружающих людей, но мою руку не отпускает. Мне приходится говорить за нас двоих: «Спасибо, мы вам очень благодарны», «Спасибо, вы нам безумно помогли», «Спасибо, мы даже не знаем, что бы делали без вас».

К концу вечера мне уже сложно передвигать ногами, тем более протезом, даже язык и тот еле шевелится. К моему счастью, Эффи говорит, что нам пора отправляться к себе в комнаты, чтобы выспаться перед завтрашним интервью. Хеймитч с Порцией заталкивают нас в лифт, умело жмут кнопки, и очень скоро мы оказываемся на своем этаже.

Хеймитч вцепляется в руку Китнисс так, что ей приходится отпустить мою ладонь. В недоумении смотрю на нашего ментора, но он игнорирует мой взгляд и выпихивает нас в коридор. Дальше все происходит слишком быстро: Порция тащит меня в одну сторону, Хеймитч с Китнисс идут в другую, я не успеваю даже пискнуть, как она толкает меня в комнату и захлопывает дверь. Вцепляюсь в ручку, но на секунду раньше щелкает замок.

Я заперт снаружи.

— Что происходит? — кричу я и начинаю долбиться в дверь.

— Тебе нужно выспаться, Пит. Спокойной ночи, — ласково говорит моя стилистка, будто бы не она только что заперла меня в комнате.

— Какого черта?! — не выдерживаю я. — Мне нужно поговорить с Китнисс!

— Успокойся, — так же спокойно говорит она, — Китнисс тоже должна поспать. У вас будет куча времени дома.

— А нельзя было просто объяснить нам это, а не запирать в комнате, как каких-то маленьких детей? — продолжаю возмущаться я.

— Пит, если бы мы не закрыли вас в комнатах, вы бы все равно пошли друг к другу ночью, а вам нужно поспать.

— Да кто сказал, что нам надо поспать?! Я всю неделю только и делал, что спал!

— Врачи сказали, Хеймитч сказал, я говорю. Достаточно?

— Нет, не достаточно, Порция! Сон — это не объяснение, а полный бред, в который я почему-то должен поверить! — огрызаюсь я и бью ладошкой по двери.

Ответа не следует, а через пару секунд я слышу звук удаляющихся каблуков. Отлично! Что еще за черт?!

Сажусь на край кровати и поглаживаю бархатное одеяло. Должно быть какое-то объяснение. Может быть, Китнисс нездорова, и они пытаются скрыть это от меня? Нет, капитолийские врачи могут вернуть даже с того света, так что болезнь отметается. Или, возможно, Хеймитч узнал плохие новости о… Ничего в голову даже не приходит.

Мы победили в Играх, вернулись почти целые и совсем скоро отправимся домой. Все худшее позади!

Понимаю, что сделать что-либо я все равно не могу, поэтому заставляю себя сходить в душ, чтобы немного абстрагироваться. Теплые струйки стекают по телу и смывают напряжение, но стоит мне вспомнить, с каким страхом озиралась Китнисс в банкетном зале, как напряжение не только возвращается в полном объеме, но еще и начинает расти. Вываливаюсь из душа и осматриваю комнату на предмет какого-нибудь ключа. Ничего не нахожу.

Рядом с тумбочкой все еще есть та самая кнопка для вызова персонала в комнату. Решаю рискнуть и нажимаю на нее. Возможно, мне повезет, и придет Эвелин. Или я смогу прорваться через ничего не ожидающего безгласого.

Через некоторое время слышу шаги и подбегаю к двери, но вместо того, чтобы услышать звук открывающегося замка, слышу злобный голос Хеймитча.

— Чего тебе? — ворчит он.

— Я хочу выйти, — спокойно говорю я.

— Нет, не хочешь. Ты хочешь спать.

— Мне нужно выйти! — опять кричу я.

— Еще один звук, и я позову уже знакомых тебе врачей. Один укол, и ты будешь спать столько, сколько мне будет нужно. Понял?

От злости бью ногой по двери.

— Шел бы ты, — говорю спокойно, но довольно громко.

Хеймитч усмехается в ответ и своей шаркающей походкой удаляется от моей комнаты.

Надеваю какую-то одежду и плюхаюсь на застеленную постель. Мысли безумным круговоротом проносятся в моей голове, но, к собственному удивлению, засыпаю через пару минут.

Уже до боли знакомый голос Эффи заставляет проснуться и встать с кровати, в этот же момент щелкает замок, и дверь открывается.

— Все хорошо? — улыбается наша сопроводительница.

— Лучше не бывает, — зевая, говорю я, все еще продолжая злиться.

— Тогда собирайся на завтрак. У нас сегодня еще один важный-преважный день.

Она вылетает из комнаты и начинает громко раздавать всякие указания каким-то людям. Выхожу в столовую, а там сидит только одна Порция. Стол накрыт на двоих.

— А где все? — спрашиваю я.

— Доброе утро для начала, — она недовольно вздергивает бровь, — все уже позавтракали и отправились готовить к интервью Китнисс. А ты почти готов. Осталось только одеться.

Нет, это уже ненормально. Мы завтракали, обедали и ужинали вместе даже после того, как Хеймитч объявил о том, что я буду готовиться к Играм отдельно от Китнисс. Они специально не дают нам возможности поговорить! Но в чем причина?

Сажусь на стул рядом с Порцией и ем все, что лежит у меня на тарелке, не обращая внимания на вкус.

Потом стилистка берет меня под локоть и ведет в комнату. Там уже висит белоснежный костюм с красной рубашкой, предназначенный для меня.

— Я займусь твоей прической, потом оденешься и пойдешь в холл. Мы решили провести интервью там, — раздает указания Порция, и я послушно выполняю все, что она говорит. Чем раньше я буду готов, тем раньше увижу Китнисс.

Порция вскоре заканчивает и говорит, что довольна результатом. Мне сейчас совершенно безразлично, в какие наряды они меня одевают, поэтому смотрю в зеркало не больше секунды и направляюсь к дверям. В холле установлен маленький диванчик, а вокруг все обставлено белыми и красными розами. Китнисс стоит с Цезарем и Хеймитчем, а, завидев меня, прекращает все разговоры и, ловко уворачиваюсь от рук, подбегает ко мне. На ней розовое воздушное платье, и в нем она выглядит еще младше, чем вчера.

— Я почти тебя не вижу. Хеймитч ни в какую не подпускает нас друг к другу, — быстро говорю я.

— Да, в последнее время он стал очень ответственным, — слишком спокойно говорит Китнисс без всякого удивления или недовольства. Возможно, я, в самом деле, зря нервничаю? Все-таки Хеймитч нам жизни спас, ему можно доверять…

— Что ж, еще немного, и мы поедем домой. Там он не сможет следить за нами все время.

Она согласно кивает, берет меня за руку, и мы идем к диванчику. Рядом с ним уже расположился Цезарь. Он приветствует меня и предлагает начать интервью. Китнисс снова забрасывает ноги на диван, и я обнимаю ее вокруг плеч.

Все начинается с обычных шуток Цезаря, я стараюсь отвечать ему, потому что Китнисс опять волнуется и просто молчит, но на смену шуткам и веселью приходят серьезные вопросы, на которые приходится отвечать вдумчиво.

— Пит, ты уже говорил в пещере, что влюбился в Китнисс, когда тебе было… пять лет? — спрашивает ведущий.

— Да, с того самого момента, как я ее увидел, — отвечаю я.

— А ты, Китнисс, сколько времени потребовалось тебе? Когда ты впервые поняла, что любишь Пита?

— Э-э, трудно сказать, — тихонько говорит девушка.

— Что до меня, то я точно знаю, когда меня осенило. В тот самый момент, когда ты, сидя на дереве, закричала его имя, — говорит Цезарь и Китнисс согласно кивает.

— Да, думаю, тогда это и случилось. Просто… честно говоря, до этого я старалась не думать о своих чувствах. Я бы только запуталась, и мне стало бы гораздо тяжелее, если бы я поняла это раньше… Но тогда на дереве все изменилось.

— Как думаешь, почему это произошло? — продолжает спрашивать ведущий.

— Возможно… потому что тогда… у меня впервые появилась надежда, что я его не потеряю, что он будет со мной, — она заканчивает мысль и облегченно выдыхает.

Слова даются ей тяжело, но то, что я слышу, согревает душу и сердце. Да, хотелось бы услышать все это наедине с ней без камер и ведущих, но уж как есть. Не удерживаюсь и чмокаю ее в висок, от этого Китнисс улыбается.

— Теперь я всегда буду с тобой, и что же мы будем делать? — спрашиваю я.

— Найдем такое место, где мы с тобой будем в безопасности, — говорит она, смотря мне при этом в глаза, и я опять не удерживаюсь и целую ее в губы долгим и нежным поцелуем. Как же хочется так и сидеть целый век, прижимая ее к себе, и ни о чем больше не думать. Но, увы, Цезарь не разделяет подобного желания, поэтому снова начинает задавать вопросы. Он проходится по огненным шарам, осам убийцам, взорванным припасам, ранам и вдруг, прерывая поток вопросов, обращенных к Китнисс, спрашивает меня о моей «новой ноге». Не успеваю ничего сказать или сделать, как она уже задирает мне штанину.

— Новая нога? — кричит девушка. — О нет!

— Тебе не сказали? — тихонько спрашивает Цезарь, а я в ответ одариваю его самым злым взглядом из своего арсенала.

— У меня еще не было времени, — стараюсь спокойно ответить и отрываю Китнисс от своего протеза. В глазах у нее стоят слезы, и она причет лицо у меня на груди.

— Это я виновата. Потому что наложила жгут, — как я и думал, она сразу же винит себя.

— Да, ты виновата, что я остался жив.

— Это правда, — встает на мою сторону Цезарь. — Если бы не ты, он бы истек кровью.

Но Китнисс уже будто ничего не слышит. Она сидит, уткнувшись мне в грудь, и немного всхлипывает. Нам с Цезарем приходится уговаривать ее продолжить интервью, но она только отмахивается от нас руками. Все же минут через пять она успокаивается, извиняется и говорит, что готова продолжить. Цинна поправляет ей макияж, а Цезарь в это время тренирует свою коронную улыбку. Камеры снова включают и направляют на нас, и ведущий сразу же приступает к своей обычной работе: вначале он задает разные несложные вопросы, на которые чаще всего отвечаю я, а те, на которые ответов у меня нет, без особого желания отвечает Китнисс.

Через несколько минут Цезарь снова напускает на себя серьезный вид и придвигается ближе к нам, будто собирается рассказать секрет.

— Китнисс, я понимаю, что тебе тяжело, но я все-таки должен спросить. Когда ты вытащила ягоды… о чем ты думала в тот момент?

Китнисс отвечает не сразу, да это и не удивительно. Это ведь очень сложный вопрос. Лично у меня тогда в голове крутился миллион мыслей, и я даже подумать не мог, что обернется все вот так замечательно. Я был готов умереть. Знал, на что иду. Держал Китнисс за руку и собирался съесть ягоды. А она? Что думала она? Мне самому становится интересно, поэтому я даже задерживаю дыхание и смотрю на свою любимую. Она же крепче сжимает мою руку и говорит:

— Я не знаю… я просто… не могла себе представить, как буду жить без него.

Она смотрит на меня таким искреннем, любящим и нежным взглядом, что мне еле хватает сил удержаться и не поцеловать ее снова. Цезарь видит, что вот-вот мы опять застопорим шоу своими поцелуями, и вовремя задает мне вопрос.

— Пит? Хочешь что-нибудь добавить?

Мне нечего добавить, потому что она ответила именно так, как ответил бы и я сам, поэтому отрицательно машу головой:

— Нет. Я могу только повторить то же самое.

Цезарь заканчивает на этой ноте наше интервью и прощается со зрителями. Со всех сторон слышны смех, слезы и поздравления. Ведущий еще раз жмет мне руку, говорит Китнисс, что она отлично держалась на камерах в этот раз, но она пропускает все мимо ушей и прямиком идет к Хеймитчу.

Разбираю, что он ей отвечает: «Лучше не бывает», и я искренне удивляюсь этому. Как я мог упустить тот момент, когда ее стало интересовать мнение нашего ментора? Такое чувство, что он ей мозги прочистил, пока я валялся в больнице.

Это, конечно, все шуточки, только вот с ней на самом деле что-то странное происходит: вся на нервах, озирается все время, советуется с Хеймитчем и защищает его. Как хорошо, что скоро мы приедем в наш родной дистрикт и начнем жить заново. В новых домах, но, правда, с новыми кошмарами. Зато теперь будем справляться со всем вдвоем. И ее семья больше не будет голодать. Все замечательно. Все наладится. Со временем все наладиться.

Иду в свою комнату, чтобы собрать вещи, но из таковых у меня только отцовская рубашка и брюки, в которых я был на Жатве. Сажусь в кресло и вижу, что в дверном косяке торчит записка. Поднимаюсь и иду за ней быстрым шагом.

«Пит,

Мне очень жаль, что я больше не навестила тебя в больнице. Хеймитч сказал, что мне опасно оставаться там дальше.

По возвращению меня перевели работать на 10 этаж, так что боюсь, что попрощаться лично не получится.

Мой дорогой друг, я искренне рада, что ты смог пройти через все испытания. Желаю вам с Китнисс найти свое тихое безопасное место и быть там по-настоящему счастливыми. Передай ей, пожалуйста, что я ни в чем ее не виню.

Надеюсь, что мы вскоре увидимся снова.

Эвелин»

Перечитываю записку трижды и прижимаю листок к груди. На душе становится тоскливо, но такова жизнь. Наша дружба была очень рискованной затеей. Благодаря Хеймитчу мы получили возможность недолго поговорить после Игр, что уже гораздо больше, чем можно было мечтать.

Мы с Китнисс и в самом деле теперь будем частыми гостями в Капитолии: Тур Победителей, каждые новые Голодные Игры, на которых теперь мы будем менторами для трибутов своего дистрикта. Надеюсь, Хеймитч сможет организовать нам новую встречу при следующем визите.

Кладу записку в карман и слышу стук в дверь. Порция говорит, что все готово к отправлению домой.

Поезд уже гостеприимно ждет нас с раскрытыми дверьми на перроне. Становится бесконечно легко на душе, когда он трогается с места. Будто бы меня наконец-то выпустили из клетки на волю. Иду по вагонам и не могу сдержать счастливую улыбку.

Все уже сидят в столовой и обедают, а я наблюдаю за тем, как огромные дома Капитолия становятся крошечными и почти неразличимыми вдали.

Когда возвращаюсь в начало вагона, наша команда подготовки уже направляется смотреть повтор интервью, и я присоединяюсь к ним.

Через некоторое время поезд останавливается на дозаправку, и мы с Китнисс отпрашиваемся немного прогуляться около поезда. До нас теперь никому дела нет, ведь охранять и предотвращать возможные побеги больше не надо. Куда же уже сбегать? Впереди долгая, богатая и счастливая жизнь.

Прямо около путей находится лес, и я вижу целую полянку желтых и розовых цветов. Китнисс держит мою руку и щурится от солнца, разглядывая верхушки гигантских деревьев. Мне хочется снова нарисовать на ее лице улыбку, поэтому иду на полянку и собираю целый букет лесных цветов. Она улыбается, но совсем не той улыбкой, что раньше. А через минуту мне даже кажется, что она вот-вот заплачет.

— Что-то не так? — спрашиваю я.

— Нет, ничего, — спокойно говорит девушка и ведет меня дальше.

Мы идем до самого конца поезда, и я пытаюсь изучить выражение ее лица, но ничего не могу понять, потому что она отворачивается и избегает моего взгляда. Доходим до последнего вагона, и Китнисс резко останавливается, разворачивается и громко тянет в себя воздух. Тоже оборачиваюсь и вижу Хеймитча, который каким-то необъяснимым образом незаметно подкрался к нам. Не успеваю даже раскрыть рот, как он сам начинает говорить:

— Вы славно поработали. Когда приедем, продолжайте в том же духе, пока не уберут камеры. Все будет в порядке.

Ментор разворачивается и уходит от нас так же быстро и легко, как и пришел, а я пытаюсь понять смысл его слов и поворачиваюсь к Китнисс. Она повернута ко мне спиной, так еще и смотрит прямо себе под ноги.

— О чем это он? — спрашиваю я.

— У нас были проблемы. Капитолию не понравился наш трюк с ягодами, — Китнисс поворачивается лицом ко мне, но в глаза все равно не смотрит.

Вспоминаю те толпы капитолийцев, которые выкрикивают наши имена, плачут и смеются одновременно, когда мы целуемся, и смотрят интервью с замиранием сердца. Совсем не похоже, что они чем-то недовольны.

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Это посчитали слишком большим своеволием. Хеймитч подсказывал мне, как вести себя, чтобы не было хуже.

Меня будто окатывает ледяной водой, Катон пронзает своим мечом, Мирта запускает в голову нож, Марвел попадает копьем прямо в сердце… Все это происходит быстро и повторяется снова и снова. Пульс учащается, когда в голову закрадываются самые темные мысли.

— Подсказывал? — начинаю запинаться, — почему только тебе?

— Он знал, что ты умный и сам во всем разберешься.

— Я даже не знал, что было нужно в чем-то разбираться. Если Хеймитч подсказывал тебе сейчас… — снова запинаюсь, — значит на арене тоже. Вы с ним сговорились.

В голове всплывают ужасные картины: Хеймитч подсказывает Китнисс, как лучше вести себя в той или ситуации. «Нет, Китнисс, сейчас ты должна его поцеловать», «Сейчас подлей ему снотворное в еду и рискни жизнью. Тебе без этого никто не поверит», «А сейчас расскажи ему историю из своего детства, а при этом смотри на него влюбленными глазами»…

— Нет, что ты, — лепечет она, — я же не могла общаться с Хеймитчем на арене.

И сам это понимаю, но мое подсознание уже рисует новые омерзительные картинки: в то время, как я придумываю, как признаться в любви на интервью, Хеймитч объясняет ей, как правильно играть «несчастных влюбленных». Что-то изнутри сдавливает мне горло.

— Ты знала, чего он от тебя ждет, верно? — она не отвечает, а только прикусывает губу. — Да? — она снова молчит, и я бросаю ее руку. — Все было только ради Игр. Все, что ты делала.

Выплевываю эти слова ей в лицо, но такое чувство, что больно становится лишь мне. Мои собственные слова отражаются от нее и дают пощечину. Прямо слышу этот звук, и даже кожа на щеке начинает побаливать.

— Не все, — еле слышно говорит она, по-прежнему, не удосужив меня взглядом.

— Не все? А сколько? Нет, неважно. Вопрос в том: останется ли что-то, когда мы вернемся домой?

— Я не знаю, — вздыхает она. — Я совсем запуталась, и чем ближе мы подъезжаем, тем хуже.

Жду от нее еще каких-то объяснений. Хотя бы самую малость. Хотя бы услышать, что в пещере она целовала меня, потому что ей хотелось, а не потому что было надо. Или что я дорог ей по-настоящему, а не только ради фарса и красивой картинки для спонсоров. Что она, действительно, не смогла бы жить дальше, если бы тогда на арене я погиб.

Просто пару слов. Да уж хотя бы уловить ее взгляд и понять, что осталось хоть что-то.

Наконец, я не выдерживаю молчания, набираю в грудь больше воздуха и стараюсь абсолютно спокойно сказать:

— Ну, когда разберешься, дай знать.

Потом, будто на автомате, шагаю обратно к первому вагону, прохожу множество коридоров и запираюсь в своей комнате. Кровать мне кажется слишком большой, поэтому кидаю на пол подушку и падаю на нее абсолютно без сил.

Внутри так пусто, что даже становится страшно. Десять минут назад я был полон эмоций, строил планы на счастливую жизнь. Где это все сейчас? Осталось на той полянке? В Капитолии? На арене?

Так больно, что хочется разрыдаться, но и на это не осталось ни сил, ни эмоций, поэтому я просто лежу на подушке лицом вниз и стараюсь не забывать дышать.

Это ведь так просто. Вдох. Выдох. Просто нужно посмотреть на это с другой стороны. Вдох. Выдох. Да какая, черт возьми, здесь может быть другая сторона? Вдох. Выдох. Нужно просто перестать об этом думать. Вдох. Выдох. Просто заснуть. Вдох. Выдох. И забыть. Вдох. Выдох.

Только вот не получается ни заснуть, ни перестать думать, ни начать нормально дышать. Пытаюсь отбиваться от назойливых мыслей, но они перемешиваются вместе с воспоминаниями и пробивают любую мою осаду. Вспоминаю, как хорошо мне было там, на арене, в пещере. Глупости, конечно, но тогда я был куда счастливее, чем сейчас. Мне кажется, что стоит покрепче закрыть глаза, и я проснусь где-нибудь в лесу. А, возможно, даже и у ручья с раной в ноге. Тогда можно будет все исправить. Не съесть снотворное. Не разрешить Китнисс наложить мне жгут. Проглотить ягоды. Да что угодно сделать, только бы сейчас все обернулось иначе. Чтобы я не оказался в итоге законченным дураком.

Я ведь не ожидал и не просил от нее взаимности, был готов отдать все ради ее спасения, не получив ничего взамен. Но я получил. И получил столько, что это перевернуло мою жизнь с ног наголову. Наша маленькая история заняла все место в душе, а теперь там темно и пусто.

Да, я не ждал взаимности, но это слишком жестоко. Хеймитч и Китнисс знали о том, что мои чувства искренние, не только ради Игр. Как можно поступить так, понимая, чем это обернется для меня? Можно ли назвать это заботой? Спасением жизни?

Наверное, я все-таки засыпаю на пару часов, потому что, когда в следующий раз открываю глаза, снова светит солнце. Заставляю себя встать, надеть первую попавшуюся одежду и даже расчесать волосы. За окном леса — уже близко наш дистрикт. Подхожу к окну и смотрю в ту сторону, из которой мы приехали. Туда, где я еще был счастливым.

А сейчас понимаю, что хоть и вернулся с арены живым, но не победил. Я проиграл. А точнее, меня надули. Жестоко обманули те, кому я доверился. Моя любовь, привязанность, готовность пожертвовать собой — лишь инструменты для победы в игре, правил которой я не знал. Я играл в эту игру, продолжая думать, что все взаправду. Как я мог поверить в такой удачный поворот? Конечно же, это глупо и наивно.

Поэтому я и продул, а утешительный приз для лузера — каждый день видеть в окно нового дома соседей единственно причастных к моему разбитому и растоптанному сердцу. Истинных победителей.

В дверь стучит Эффи, напоминая о том, что жизнь все же продолжается, и я неохотно выхожу в коридор. Китнисс с Хеймитчем стоят около окна и разглядывают зеленые леса. Быстро киваю им и ухожу в другой вагон.

Нет. Не могу. Не сейчас. Не могу смотреть на нее. Не могу выдержать на себе ее взгляда. Все слишком сложно. Зачем они сделали это со мной?

Время начинает течь каким-то странным образом, поэтому даже не замечаю, как мы подъезжаем к нашей маленькой закопченной станции. Эффи выталкивает меня к выходу, и двери открываются прямо перед нашими носами. На платформе одни только люди с камерами и микрофонами. Очередное шоу: «Несчастные влюбленные вернулись домой».

Почему-то мне вспоминается указание Хеймитча — продолжать в том же духе, пока нас снимают камеры, поэтому я протягиваю Китнисс руку. Она сразу же обхватывает ее и переплетает наши пальцы

— Еще разок? Для публики? — говорю я, и в ее глазах потухает тот самый огонек, который всегда согревал меня.

Наверное, это слишком жестоко, но мне так больно, что сдержаться совершенно нет сил.

Она крепко сжимает мою руку, а я даже не прилагаю усилий, потому что знаю, что рано или поздно мне все равно придется ее отпустить.