Плавание из Константинополя. О бесовской природе песьяков

Из всех корабельщиков свел Феодул знакомство с одним лишь Харитоном, прозванием Два Бельма, греком из Венеции.

В молодости этот Харитон промышлял ограблением могил и немало преуспевал, покуда не привелось ему раскопать одного богатея, которого, по слухам, похоронили в несметных перстнях. Только-только потянул Харитон за первый перстень, как богатей открыл вдруг глаза и рявкнул что было мочи: «А ну, не тронь!» С тех пор Харитон слегка подвинулся рассудком и вообще сделался совершенно иным человеком.

Несколько дней кружил Харитон возле Феодула, примериваясь к нему и так и эдак, и наконец уселся рядом на палубе, вынул из-за пазухи платок, развернул и обнаружил луковицу, каковую перекусил пополам и одну половину предложил Феодулу – ради знакомства. Феодул с охотой взял.

Собою был Харитон таков: ростом мал и весь как-то странно угловат. Всякая кость в его теле жила отдельной жизнью и двигалась сама по себе. Но всего удивительнее казалось в Харитоне даже не это, а взгляд – пристальный и вместе с тем блуждающий, как у младенца. Примечательно также, что у Харитона то один, то другой глаз все время гноился, краснел и набухал самым печальным образом, и не случалось такого, чтобы не хворал Харитон правым либо левым глазом.

Сжевав свою половину луковицы, уставился Харитон на Феодула – не то прямо ему в лицо, не то куда-то чуть выше его уха – и молвил:

– Гляжу вот я, брат… – Тут Харитон моргнул и поджал левый глаз, надвинув на нижнее веко щеку, которая была у него тоже какой-то костлявой. – Да, гляжу и вижу: опухает у тебя глаз-то.

– Что верно, то верно, – согласился Феодул (а у него действительно зарождался крупный ячмень, грозивший поглотить все веко и еще полвиска). – Видать, просквозило меня на корабле.

– Бесовство! – отрезал Харитон и добавил: – Иные ветры носят лишь брызги соленой влаги, другие же подчас приносят с собою мириады бесенят.

– Бесенята не могут летать, – тотчас возразил Феодул, ибо всю жизнь живо интересовался сими мелкими, но множественными врагами человека и многое успел о них разведать.

– Бесенята, – сплюнув, сказал Харитон, – весьма даже приспособлены для передвижения по воздуху, и вот почему. Происходя изначально от ангелов, все бесы обладают крыльями – короткими, мясистыми и кожистыми; иные – покрытые шерстью или чешуей, иные же – отвратительно голые. Распустив эти крылья, держатся они в воздухе и не падают, а ветер переносит их на какие угодно большие расстояния.

Феодул поковырял сперва в зубах, затем в ухе. Пожевал губами. Спросил Харитона:

– А тебе-то откуда об этом известно?

– Да уж всяк не из мудреных книг, – ответствовал Харитон. – Недаром меня именуют Два Бельма. Было время, когда мир для меня помрачился, и начал я видеть то, что человеку видеть непозволительно; наоборот, желаемое и вполне пригодное для человеческого зрения как бы покрылось для меня пеленою и сделалось почти недоступным.

Однажды утром, протирая со сна глаза, ощутил я легкое жжение на левом веке. Жжение было даже приятным, больше похожим на щекотание, как от комариного укуса. И потому я попросту почесал это место, а после позволил дневной суете поглотить меня с головою. Однако в течение дня глаз мой чесался все сильнее, а к ночи распух. Вскоре отек перекинулся и на второй мой глаз, и таким образом сделался я из просто Харитона Харитоном Два Бельма.

Как только ни стремился я избавиться поскорее от злого недуга! Поначалу посещал ученых врачей и платил им немалые деньги за советы и снадобья. Затем – поскольку ученые врачи ничуть не преуспели – настал черед зубодеров, костоправов и коновалов. Но и они явили полное бессилие. Наконец посетил я одну старуху, о которой достоверно выведал, что она ведьма. Ведьма оказалась еще глупее ученых врачей, и я оставил ее с негодованием.

Какие только средства я не перепробовал! Вот, если хочешь узнать, некоторые из них:

1. Жженая медь с медом и молоком женщины, смешанные в равных долях. Хорошо смазывать веки.

2. Желчь зайца, смешанная с медом, – удивительное средство при помрачении глаз.

3. Сильно очищает гноящиеся глаза помет горлицы, растертый с медом.

4. Или же: желчь куропатки, ворона или барабульки надлежит класть в больной глаз вместе с…

– А кто такая барабулька? – полюбопытствовал Феодул, прерывая Харитона.

Харитон с неудовольствием ответил:

– Лобан, иначе же – кефаль. – И, видя, что для собеседника все эти названия остаются, как говорят школяры, lectio crudo, то есть плохо переваренным объяснением, источником умственной изжоги, присовокупил, не скрыв раздражения: – Рыба такая.

5. Хорошо также желчью коршуна, смешанной с соком лука-порея, протирать глаза – это прекращает в них всякую боль и удаляет от них слабость зрения.

6. При опухании глаз верное средство – измельченная кора ильма, смешанная с мочою ребенка и сваренная до загустения каши – не такой, какой потчует нас этот скудоумный скаред, приставленный к корабельным котлам, но настоящей, плотной, какая из миски не льется, но перетекает тягуче и плавно, как бы шествуя. Клади сию кашу на глаза – и вылечишься.

7. Еще недурно при первых признаках ячменя поймать муху и, отделив у ней голову, намазать вокруг глаза остальным телом.

8. А то еще имеется такое испытанное средство: сжегши левое копыто осла и растерев его хорошенько с ослиным же молоком, влить в глаз – замечательно действует.

И пока Феодул размышлял надо всем этим (а зуд в больном веке все разрастался, и преотвратительный песьяк набухал с каждым мгновением все ощутимее), добавил Харитон:

– Вот еще способ. Мне рассказал о нем один кривой из Никеи – большой знаток немочей, проистекающих от слабости глаз.

9. Найди гнездо ласточки. Если есть в нем птенцы – такие, что готовы уже через несколько дней улететь, – возьми двух и проткни им глаза, чтобы истекла вся влага. Приметь этих птенцов и через четыре дня забери их из гнезда. Вынув ослепленных, возьми нож, возможно более остро заточенный, отруби им головы, сожги и размельчи в сосуде из рога, чтобы порошок был наподобие дорожной пыли. Затем просей пепел через тонкую ткань, дабы отделить комки и крупные частицы. Возьми две меры ласточкиных голов и одну меру корицы, растертой и просеянной подобным же образом, смешай их и клади в глаз три раза или больше.

Феодул внимательно слушал Харитона и чрезвычайно дивился великой его учености. Харитон же, видя, что его слушают, без устали рассказывал про чудодейственные свойства таких испытанных лекарств, как кровь мыши, молоко собаки, кельтский нард, куркум, кадмий (обожженный и погашенный вином), порошковая сурьма, персидская смола, вымоченная в ослином молоке, моча бычка и сольца Гиппократа, которой пользуются каллиграфы.

– Да будет тебе также известно, коль скоро ты об этом спрашиваешь, – добавил Харитон (хотя Феодул ни о чем спрашивать не дерзал, а лишь время от времени с тревогой щупал свой разрастающийся ячмень), – что глаз строением весьма сложен и обладает четырьмя оболочками: роговидной, соскоподобной, элементарной и округлой, которая, впрочем, совершенно незаметна ввиду ее чрезвычайной тонкости. Эти оболочки составляют квадривиум. Влага же в глазу – трех видов: стекловидная, кристалловидная и водоподобная; и эти три влаги составляют тривиум.

– Ox! – вскричал тут Феодул, держась ладонью за больной глаз. – Боюсь, что и тривиум, и квадривиум моего ока не скоро теперь увидят белый свет, ибо пока ты обогащал мой разум ученостью, гной под веком умножился.

– Но разве я не научил тебя всему, что надлежит делать в подобных случаях? – удивился Харитон.

– Так-то оно так, но где я посреди моря отыщу ласточкино гнездо, ослиное копыто или, на худой конец, порошковую сурьму?

– А, – молвил тут Харитон, – велико же твое неверие, друг Феодул. Во всей моей повести лишь рассказ о лекарствах да мазях тебя занимает; между тем к сути я еще и не подступался, а заключается она в том, что, утеряв обычное зрение, начал я зреть бесов.

Иной раз видел я, как десятками роятся они вокруг человека – то под руку подпихнут, то за язык дернут. А человек послушно выполняет их волю – точно кукла на веревочках. И всякий раз бесы принимаются хохотать, высунув отвратительные лиловые языки; от языков же поднимается зловонный пар.

Сделалось мне вконец невыносимо видеть, как враг безнаказанно торжествует над человеком, и решил я при первом же случае вмешаться и козни бесов разрушить.

Вот вижу – идет одна женщина, собою чрезвычайно пригожая: платьем нарядная, лицом приглядная. А бесы возле нее так и вьются, так и вертятся, то под подол к ней нырнуть норовят, то вдруг на ухо нашептывать принимаются. А та головою так и крутит! То направо взглянет, то налево. И видит она у входа в одну лавку весьма привлекательного юношу, а уж тот обвешан бесами, как яблоня яблоками. Мне-то все это хорошо было видно; люди же ничего не замечали.

Едва лишь поравнялась молодая женщина с лавкой, как бесы перемигнулись между собою и взялись за свои жертвы с сугубым рвением и принялись щекотать и щипать их за те места, упоминать кои срамно, – и все ради единовременного возбуждения в обоих неукротимой похоти. Женщина была замужем, так что это бесовское похотение могло обернуться для нее большой бедой.

Не в силах более терпеть вражеское ругательство над человеческим естеством, я бросился между женщиной и юношей, пал на колени и громко воззвал: «Остановитесь, неразумные! Знаю, что у вас на уме: согрешить! Отриньте злые помыслы, ибо доподлинно вижу, как искушает вас враг и множественные бесы проникли к вам, тревожа вашу плоть!»

Тут и соседка, от скуки наблюдавшая из окна, принялась кричать во все горло, уличая женщину в супружеской неверности. Однако вопила эта соседка больше от зависти к богатству греховодницы и ее миловидности, нежели из любви к Богу. Все это я отчетливо видел сквозь песьяки, густо покрывшие оба моих глаза.

Покраснев, пригожая дама торопливо удалилась, волоча на подоле юбки прицепившихся к ней бесенят, – те что есть силы упирались копытцами в мостовую, а один быстро-быстро карабкался по одежде к уху жертвы и кричал писклявым голосом: «Стой! Стой! Куда же ты?»

Юноша, сильно раздосадованный тем, что из-за моего вмешательства он лишился греховного наслаждения с той женщиной, выскочил из лавки, напал на меня и изрядно намял мне бока.

И вот тогда-то я и разглядел наконец еще одного беса – невыразимо гадкого, раскормленного, но вместе с тем исключительно проворного. Своим длинным тонким хвостом он крепко захлестнул мой язык и то и дело тянул за него, о чем я до поры и не подозревал.

Поняв, что обнаружен, враг лишь захохотал и сильнее потянул хвостом. И я, совершенно против воли, так сказал бьющему меня юноше: «Вычистись от бесов, сын мой, и особливое внимание при сем удели чреслам своим, ибо там гнездятся в великом множестве мелкие злокозненные бесенята, язвящие тебя сладостно-злобно».

От этих слов юноша пришел в неописуемую ярость, так что вскоре на мне и места живого не осталось.

Тогда-то я и надумал поведать обо всем одному премудрому дьякону (я жил тогда в Венеции), который знал об искушениях все, ибо и сам неоднократно подвергался всем видам искушений.

Выслушав меня внимательно, так определил обо мне премудрый дьякон: «Худо человеку видеть и знать излишнее». С этими словами он взял в горсть святой воды и с ужасным ругательством запустил мне в глаза. И взор мой мгновенно очистился…

Помолчав немного, Харитон вдруг скосил глаза к носу и плюнул Феодулу в лицо. Плевок угодил прямехонько на песьяк, и пока Феодул подносил к лицу руку, чтобы утереться, успели исчезнуть и отек, и неприятный зуд, и даже покраснение кожи – все это бесследно пропало, подтверждая тем самым несомненную связь песьяков с бесами.

Загрузка...