Голос ангельских труб

Глава 4. Бегство

Организм отказался подчиняться команде, и Шибаев благополучно проспал до полудня. Окрыл глаза, повел взглядом по незнакомой комнате, которая днем выглядела еще более скромной, чтобы не сказать бедной, чем при электрическом свете. Погода испортилась, за окном шел серый дождь – капли барабанили в подоконник. В квартире ощущалась сырость и стоял запах, как на старой даче. Снаружи доносился ровный городской шум, где-то рядом ревел кондиционер, на этажах работали на полную мощь телевизоры. Квартира была, как остров, со своей особой атмосферой пустоты и относительной тишины.

Шибаев потянулся за часами. Половина первого! Голова была тяжелой – от вчерашней водки, от неудобного дивана. Он с силой потер лицо ладонями. Прислушался. Встал, подошел к двери в спальню, осторожно приотворил. Заглянул. Лиля спала, свернувшись клубком, укрывшись до макушки, – только рыжеватые перышки торчали наружу. Он закрыл дверь, рассудив, что пока она спит, он должен составить план действий. Попросту говоря, уйти. Поймать такси и уехать… куда? На Манхэттен, который он немного знал и где легче затеряться. Но таксист запомнит его – отсюда до Манхэттена добираются на метро, иначе – очень дорого! Значит, надо пройти одну-две остановки и уехать на метро оттуда. Хорошо бы купить карту сабвея. По дороге он видел книжный магазин «Санкт-Петербург», придется зайти. И неплохо бы купить где-нибудь одежду. Но не здесь. Здесь люди смотрят друг на друга по неистребимой советской привычке – окидывают взглядом, будто фотографируют, в отличие от американцев, которые не обращают ни малейшего внимания на окружающих. Чем скорее он выберется из маленькой Одессы, тем лучше.

Шибаев умылся в крошечной ванной, стараясь не смахнуть на пол разноцветные баночки и бутылочки. Пригладил волосы. Провел рукой по небритой щеке. Ему пришло в голову, что современному человеку для нормального функционирования нужна масса вещей, без которых люди прекрасно обходились сравнительно недавно, – всякие кремы для бритья, шампуни, дезодоранты. Это мужчинам. Женщинам нужно намного больше, просто удивительно, как они разбираются во всем этом хозяйстве. Сколько же времени теряется даром!

Шибаев критически рассматривал себя в тускловатом зеркале – мрачная небритая физия с рубцами от неудобной подушки, настороженные глаза, красные от недосыпа, насупленность. Если добавить сюда несвежую рубашку, которую он не успел сменить вчера в гостинице – Лёня торопил, – и неглаженые брюки, то внешность его вызывает большие сомнения и сильное желание проверить документы. Как бы он ни пытался расслабиться на улице, демонстрируя беззаботность, ему не удастся скрыть ощупывающий взгляд и настороженное выражение лица. Даже походка его напоминает осторожную поступь зверя, избегающего капкана. От него за версту несет опасностью и неуверенностью. Черт!

Шибаев был голоден, а с улицы и в дверные щели квартиры полз запах еды – жареного мяса, кофе и чего-то необыкновенно аппетитного, вроде тушеных грибов. Два с половиной года назад он месяц стажировался в тридцать пятом полицейском участке Нью-Йорка. Его «бадди»[8] был сержант Джон Пайвен, обожавший китайскую еду, он присматривал за Шибаевым, как нянька. Прозвище у Джона было «Болд игл», что значит «Лысый орел», по причине раннего облысения. Джон таскал его по дешевым китайским забегаловкам, где поразительно вкусная еда продавалась на вес, и фунт стоил три доллара, даже не три, а всего-навсего два девяносто девять – будь то тушеные баклажаны, цыпленок в апельсиновом соусе, свинина, побеги бамбука или креветки. Они набирали китайскую снедь из прямоугольных металлических судков в большие бумажные тарелки – все в кучу. Пили китайское пиво из горлышка и разговаривали за жизнь. Пиво, к удивлению Шибаева, оказалось довольно приличным.

Джон Пайвен был добродушным парнем, вечно скалил зубы, спрашивал, как будет по-русски то или иное слово, и старательно повторял несколько раз, чтобы запомнить. Он сообщил Шибаеву, что у него самого русские корни – отец Джона из немецкого плена попал к союзникам. Почему – Джон не знал точно, но предполагал, чтобы не возвращаться к коммунистам. Джон утверждал, что его фамилия – Пайвен – русская и, как рассказывал ему папа, очень распространенная. Шибаев только пожимал плечами – не слышал он такой фамилии! Джон не поленился, тут же позвонил отцу в Нью-Джерси и выяснил, что «пайвен» – по-русски петух. «Пивень!» – догадался Шибаев, это же по-украински! Отец Джона, оказывается, украинец, что не имеет теперь значения – в первую очередь, он американец.

За год до поездки Шибаев закончил ускоренные курсы английского языка и считал, что может без труда общаться с американцами. Оказалось, не может. Он лепил неуклюжие фразы на английском, старательно переводя их с русского. Все вызубренные слова и выражения, а также «формулы вежливости» испарились из его головы без следа. Но самым паршивым было то, что он не понимал их. Он не понимал Джона Пайвена. Ни Джона, ни его коллег. Они говорили иначе, чем продвинутая учительница с курсов, прожившая в Америке несколько лет. Видимо, ей не приходилось общаться с полицейскими Нью-Йорка. Язык учебника и живой разговорный – две большие разницы. Не говоря уже о профессиональном сленге.

«Все правильно, – думал Шибаев угрюмо. – Нас тоже хрен поймешь!» Они общались с Джоном на странной смеси английского, русского и специфического нью-йоркского жаргона, а также на пальцах и, самое странное, уже через неделю почти понимали друг друга.

Все время своей командировки Александр вышагивал в форме американского полицейского и страшно нравился себе. Косился украдкой в зеркальные стекла витрин, пытался смотреть на себя глазами прохожих – бравый амбал-коп, подтянутый, высокий, в черной форме со всякими блестящими штуками…

Шибаев вздохнул и вышел из ванной. Лиля в коротенькой шелковой рубашке – синей в желтые цветы, босая – появилась из кухни. Подошла, потерлась макушкой о его подбородок и сказала: «Доброе утро». Обхватила руками, встав на цыпочки, поцеловала в губы. Взглянула из-под припухших век ему в глаза. Он невольно ответил на поцелуй. Она стала расстегивать пуговички на его рубашке и, расстегнув, прижалась лицом к его груди. Шибаев отвел ее руки, поцеловал ладошки – одну, потом другую. Она взглянула вопросительно – что?

– Может, позавтракаем где-нибудь? – предложил он.

– Можно на бордвоке, – сказала Лиля. – Там сегодня весело, праздник.

– Какой праздник?

– Еврейский. Суккот. Будут петь и танцевать. Хасиды придут с веточками и книжками. Вообще мне нравится, как они их отмечают. Наши праздники все одинаковые, главное – напиться и набить кому-нибудь морду. А здесь танцуют, смеются, поют… В октябре сплошные праздники. – Она стала загибать пальцы. – Сначала рош-хашана, в самом начале октября, их новый год… Кстати, у них уже пять тысяч шестьдесят какой-то… Аннушка рассказывала. Потом еще один, очень важный, забыла, как называется, и теперь суккот.

– Что такое «суккот»?

– Мне Аннушка объясняла. Это вроде палатки… ну вроде, как они скитались в пустыне и жили в палатках. Тысячи лет назад, в Египте. Народу будет, не протолкнешься. Можно на бордвоке посидеть под тентами. Там хорошие ресторанчики.

– А дождь?

– Это же Нью-Йорк! – Лиля радостно засмеялась. – Тут погода каждые пять минут меняется. Смотри, уже солнце!

Действительно, солнце – бледное, выморочное, какое-то зеленоватое, как парниковая капуста, – уже заглядывало в окно.

– А может, дома? – спросил Шибаев. Ему было не до веселья.

– У меня ничего нет, – сказала Лиля виновато. – Пустой холодильник. Я не готовлю, только овсянку на завтрак. Залила кипятком, и все. А вечером мы с Аннушкой ужинаем на работе. Там всегда полно еды остается. Сначала я даже брала домой, а потом перестала. Стала поправляться… просто ужас!

– Когда тебе в ресторан? – спросил Шибаев. Ему давно хотелось спросить, когда она уходит из дома, но как-то не подвернулся случай.

– К семи. Но я не пойду сегодня, – ответила девушка, лукаво глядя на него. – Я позвонила Аннушке, сказала, что заболела. Знаешь, она сразу просекла… Спрашивает, ты одна? Я говорю, нет. Анька из мертвого все вытянет, – объяснила она, оправдываясь.

– Ты сказала ей что… кто?

– Она сама догадалась, – ответила Лиля, смутившись. – Честное слово.

Чертыхнувшись про себя, Шибаев сказал:

– Может, ты купишь что-нибудь, и мы по-быстрому…

– Ты не хочешь на океан? – В голосе ее звучала обида.

– Хочу, но мне нужно встретиться с… одним человеком. – Он взглянул на часы. – Давай в другой раз. – Это была жалкая мужская отговорка, которой женщины обычно не верят.

– Почему? – спросила Лиля, перестав улыбаться. Она смотрела на него взглядом побитой собаки.

Шибаев умел в корне пресекать всякие поползновения «наступить себе на хвост и сесть на голову», как называл это Алик Дрючин. «С ними нельзя по-человечески, – говорил тот. – Сразу наступят на хвост и сядут на голову». Но сейчас – то ли сказывалась стрессовая ситуация последних суток, то ли ему было жалко неприкаянную Лилю – но Шибаев чувствовал себя препогано. В довершение всего Лиля заплакала.

– Успокойся, – он погладил ее по голове. – У меня тут дело, я ведь не в гости приехал… Понимаешь? Я сюда на несколько дней всего. Ты хороший человек, просто я не для тебя. Ты еще встретишь своего парня…

Он нес какую-то чушь и был противен самому себе. Он жалел Лилю, а помочь ей не мог. Он мог бы сказать ей: «Езжай домой» – а что дома? В России таких, как Лиля, много…

– Извини, я позвоню тебе… – пробормотал он. – Не плачь, а то я сейчас тоже заплачу, ну?

Но Лиля все всхлипывала, вцепившись в рукав его несвежей рубашки, оплакивая свою нелепую судьбу, одиночество, напрасные надежды. Тут, к счастью, зазвонил телефон. Она замерла, оторвалась от Шибаева и взяла трубку. Он насчитал в квартире три телефона – в прихожей, спальне и на кухне. «Да, – сказала она в трубку. – Да. Что?» Она еще несколько раз повторила «да» без всякого выражения и ни разу не взглянула на Шибаева. В том, как она сдержанно повторяла свое «да» и старательно не смотрела на гостя, была настораживающая нарочитость. Шибаев почти слышал, как ее подружка, пожилая Аннушка, возбужденно шипит в трубку: «Лёньку зарезали, мне только что позвонили, такой ужас, вчера вечером прямо в ресторане. Ночью было полно полиции, ищут твоего… ты осторожнее… В случае чего, я тебе не звонила!»

Лиля положила трубку и только потом взглянула на Шибаева. Он рассчитывал увидеть страх в ее глазах, но не увидел.

– Лёньку убили, – сказала она, глядя ему в лицо. – Тебя ищут, всех опрашивают…

Она просто смотрела на него, не ожидая никаких объяснений, словно прощаясь, и Шибаев подумал, что ему стало бы легче, если бы она закричала.

– Я не убивал, – сказал он и добавил: – Ты мне веришь? – Ему казалось страшно важным, чтобы эта случайная, ненужная ему девушка поверила, что он не убивал.

Она пожала плечами – какая разница? И он понял, что ей не жалко непутевого Лёньку. Ей жалко себя и свою внезапно проклюнувшуюся мечту, замерзшую на корню. Шибаев неуклюже повернулся и пошел к выходу. Он уже протянул руку, чтобы отпереть дверь, как вдруг легкий звук снаружи привлек его внимание. Шорох, едва слышное царапанье мокрой куртки по металлу двери – на лестничной площадке кто-то был, и этот кто-то сейчас прижимался ухом к замочной скважине, пытаясь уловить звуки в квартире. Шибаев бросился в гостиную, рванул вверх раму. Она застряла, и он рванул еще раз – изо всей силы. Рама вылетела из гнезда, и по стеклу побежала паутина трещин. В дверь позвонили. Он оглянулся – Лиля стояла на пороге комнаты и смотрела на него. Глаза были как блюдца. Он, согнувшись в три погибели, протискивался в узкое окно. Еще вчера ночью Шибаев заметил, что оно выходит на хлипкий козырек какой-то лавки. Если козырек выдержит, он сможет сделать несколько шагов влево и спрыгнуть в узкую щель между домами. Если крыша не выдержит, то он провалится прямо на тротуар, под ноги прохожим…

«Кто?» – внезапно пришло ему в голову. Он участвовал в облавах в Чайна-тауне, и помнит, как полицейские без долгих разговоров вышибали двери подозреваемого и начинали стрелять. А вокруг дома стояли полицейские машины с включенными фарами, за которыми, как за щитами, прятались другие копы с винтовками. Сейчас все было тихо. Те, кто решил нанести визит девушке из ресторана, предпочитают действовать без шума и пока без полиции.

Оцарапав руки, Шибаев выбрался из окна. Крыша под ним прогнулась, но выдержала. Он осторожно сделал шаг влево, держась за стену дома. Еще один, и еще – и спрыгнул в запримеченную щель, надеясь, что она не заканчивается тупиком с кирпичным забором. Ему повезло – пробежав вдоль стены бесконечного дома, а потом вдоль низкого забора, он оказался на тихой улочке с небогатыми коттеджами, усаженной платанами, почти пустой. Отряхнув рубаху и заправив ее в брюки, он зашагал по тротуару, стараясь не бежать и не оглядываться слишком часто. Свернул в первый попавшийся переулок, стремясь уйти подальше от дома Лили. Пройдя еще квартал, он остановил такси и попросил отвезти его в Шипсхед бэй – так называлась остановка метро, которую он знал. Там он собирался сесть в поезд, идущий до Манхэттена и снять номер в гостинице. После чего затаиться и ждать известий от Заказчика. Да, еще купить еды…

Оказавшись в машине в относительной безопасности, он впервые подумал о Лиле. Ему стало стыдно, что он удрал, оставив ее наедине с теми, кто стоял за дверью. Он уверял себя, что вряд ли ей грозит что-нибудь, им нужен он, Шибаев, прекрасно понимая при этом, что он использовал человека и бросил в беде. Перед его лицом возникла картина – девушка в коротенькой синей рубашечке стоит и молча смотрит, как он, здоровенный мужик, торопливо, обдирая в кровь руки, лезет из окна. Этого Шибаев про себя не знал, это было что-то новое. Он подумал, что надо бы вернуться… и что?

«Collateral damage» называл это Джон Пайвен. «Побочные или случайные потери». Например, потери среди гражданского населения во время полицейской операции. Всегда найдется случайный прохожий или выглянувший из окна любопытный, которого невзначай подстрелят. Ничего не попишешь, лес рубят, щепки летят. «Лучше, конечно, без этого, крику потом, разборок с родственниками, их адвокатами не оберешься, да что ж тут поделаешь? А журналюги? Враг номер один. Не завидую шефу, когда он распинается, как ему хорошо работается с прессой. Бывает. Ну, бывает, бывает! И ничего тут не поделаешь», – повторял Джон, разводя руками.

Лиля – случайная потеря, ей просто не повезло. И ничего тут не поделаешь. Сволочь ты, Шибаев, последняя после этого!

– Остановите здесь, – вдруг сказал он неожиданно для себя.

Машина съехала к тротуару.

– Подождать? – спросил по-русски водитель, которого Шибаев, занятый своими мыслями, даже не рассмотрел как следует.

– Не нужно! – бросил Александр и протянул ему деньги – стодолларовую банкноту.

– Нет сдачи, – ответил водитель. – Давай, подожду! А потом за все вместе. Ну, совсем бизнес стои́т, не поверишь. – Он смотрел на Шибаева в зеркальце, и тому был виден карий глаз и частично – крупный нос.

– Ладно, – решился Шибаев, – тогда давай под эстакаду, там корейская лавка… называется… какие-то цветы…

– «Флауэрс оф зе Брайтон-Бич», – подсказал водитель. – «Цветы Брайтон-Бич».

– Кажется. Давай в переулок рядом с лавкой. И подождешь минут десять.

– Лады, – ответил водитель. – Кстати, я Грег.

– Очень приятно, – ответил Шибаев и выскочил из машины.