Голос дьявола среди снегов и джунглей

Откуда пришли индейцы

Итак, мы выяснили, что в главных чертах ритуалы и верования индейцев обусловлены формами хозяйства, социальных отношений и зависят от взаимосвязей человека со средой. Это не означает, однако, что любые детали обрядов, а тем более мифов можно объяснить исходя из условий, в которых племя жило на протяжении последних поколений. В основном представления о мире схожи у всех первобытных народов, однако нет двух таких племен, у которых они были бы одинаковы. Формы общественной организации или типы хозяйства разнообразны в гораздо меньшей степени.

Например, обряды воплощения предков, характерные для всех индейцев, у одних народов сопровождались мифами о свержении власти женщин, у других — историями об изобретении женщинами священных предметов и передаче их мужчинам, у третьих — преданиями о заимствовании ритуалов от духов, танцы и церемонии которых членам племени когда-то якобы удалось наблюдать.

Чем объяснить предпочтение тех или иных вариантов обрядов и мифов, которые в равной степени удовлетворяют запросам общества, выбор форм и деталей, достаточно безразличных к основному содержанию? В таких случаях человек следовал традициям и обычаям предков, выбирал тот вариант, который унаследовал от родителей. Поэтому сходство мифов и ритуалов у разных народов бывает вызвано не только одинаковыми условиями их жизни в недавнем прошлом, но и общим происхождением либо когда-то существовавшими между ними культурными контактами. Помня об этом, мы вправе привлечь данные этнографии для решения одной из наиболее сложных исторических проблем — заселения Америки.

О том, что Америку открыл Колумб, знает всякий. Каждый, кто знаком с популярной литературой по археологии и этнографии, может, вероятно, добавить, что предшественниками Колумба были безвестные сибирские охотники, в отдаленном прошлом пересекшие Берингов пролив, точнее находившуюся на его месте сушу — Берингию. Вряд ли кто-нибудь из ученых станет сейчас оспаривать эти факты.

Однако где же жили предки индейцев до того, как проникнуть на Крайний Север? Достигла ли Америки лишь одна группа мигрантов, от которой происходят все коренные народы Нового Света, не считая явно отличных от остальных эскимосов и алеутов, или на протяжении тысячелетий сменилось несколько волн переселенцев? Среди исследователей по этому вопросу нет единого мнения.

Археологи, лингвисты и специалисты по физической антропологии владеют различными методами, позволяющими определять пути переселений народов в далеком прошлом. Однако в случае с предками американских индейцев возможности всех этих методов ограничены. Самые слабые позиции у лингвистики. В прошлом неоднократно выдвигались гипотезы о родстве индейских языков с языками народов других континентов, но ни одна из них не получила признания. Неудача вызвана тем, что языкознание пока не владеет методами, позволяющими доказать родство языков, разделившихся ранее 10–15 тысяч лет назад, а Новый Свет был заселен никак не позже этого времени.

Трудности, стоящие перед археологией, иного характера. Группа людей, переселившихся с Чукотки на Аляску, а затем проникшая и в более южные районы Северной Америки, могла быть небольшой — несколько сот человек. Преследуя стада животных, охотники вели бродячий образ жизни и оставляли мало следов на местах стоянок. В Берингии большая часть территории, на которой обитали предки индейцев, была затоплена морем. Выявить в этих условиях археологическую культуру, соответствующую периоду проникновения человека в Новый Свет, очень сложно.

В геологических разрезах и обнажениях порой встречаются материалы, как будто указывающие на появление человека в Северной Америке 25–35 тысяч лет назад, например кости животных с возможными следами обработки, угольки, камни со сколами. Однако эти свидетельства не вызывают полного доверия. В одних случаях нет уверенности о связи находок с деятельностью человека, в других оспаривается возраст слоев. Все это привело к тому, что как зарубежные, так и советские археологи придерживаются двух разных точек зрения по поводу времени заселения Америки. Некоторые признают достоверность самых ранних находок и даже допускают, что первыми в Новый Свет проникли еще неандертальцы 50–70 тысяч лет назад. Другие полагают, что нет ни одного твердо установленного факта, который мог бы отнести переселение предков индейцев из Чукотки на Аляску ко времени ранее 15 тысяч лет назад. Сторонники обеих гипотез ведут между собой споры на протяжении 30–40 лет, но решающих аргументов в пользу того или другого мнения так и не найдено.

В последние годы много надежд возлагалось на исследование стоянки Монте-Верде на юге Центрального Чили. Благодаря уникальной сохранности органических материалов в болотистой почве, археологам удалось выявить следы поселения, состоявшего из нескольких десятков примыкавших одно к другому небольших прямоугольных жилищ и расположенной в 30 метрах западнее от них постройки, возможно служившей мужским домом. В нем найдены почти все обнаруженные на стоянке кости мастодонтов, каменные орудия для разделки мяса и обработки шкур этих животных, а также остатки лекарственных трав. Этот дом был круглым, резко отличаясь от остальных хижин. Все постройки в Монте-Верде сделаны из жердей, обтянутых шкурами мастодонтов. Сохранились не только каменные, но и деревянные орудия. Анализ растительных остатков показал, что люди собирали травы, ягоды, орехи, клубни на протяжении всего года. Это значит, что они жили оседло. Стоянка относится к XI тысячелетию до н. э. и является древнейшим памятником Нового Света из числа тех, которые датированы со стопроцентной уверенностью.

Однако открытие Монте-Верде, несмотря на всю сенсационность находок, не поколебало позиций археологов, отстаивающих гипотезу заселения Америки не раньше чем 15 тысяч лет назад. Согласно последним сообщениям, на Монте-Верде обнаружен еще один, залегавший глубже культурный слой древностью более 30 тысяч лет, но даже сам автор раскопок, американский археолог Т. Диллехей, не уверен пока, что кусочки угля и дерева этого возраста связаны с деятельностью человека. Камни со сколами возрастом 30 тысяч лет обнаружены и в бразильской пещере Педра Фурада, но и этот памятник нуждается в дополнительном изучении.

Так как культуры самых ранних обитателей Нового Света остаются неизвестными или во всяком случае плохо исследованными, по археологическим данным трудно судить и о том, являются ли аборигены Америки потомками одной или нескольких миграционных волн.

В Сибири пока тоже невозможно уверенно назвать памятники, которые принадлежали бы предкам индейцев. В бассейне Лены и дальше на северо-восток в эпоху верхнего палеолита была распространена дюктайская культура. Ее первооткрыватель и исследователь В. А. Мочанов полагает, что дюктайцы, появившиеся на Лене еще 35 тысяч лет назад, и были предками индейцев. Однако многие советские и зарубежные археологи не разделяют взгляды Мочанова и относят самые ранние памятники дюктайской культуры к периоду не древнее 15–20 тысяч лет назад и не видят в археологическом материале явных указаний на то, что дюктайцы переселились в Америку.

Некоторые специалисты полагают, что заселение Нового Света вообще шло не через бассейн Колымы, а через Японию, Курильские острова и Камчатку. Каменные наконечники стрел из нижнего слоя камчатской стоянки Ушки, открытой известным советским археологом Н. Н. Диковым, действительно имеют параллели как в японских, так и в американских материалах, хотя датируются сравнительно поздним временем — XII–XIII тысячелетием до н. э. В последние годы в Центральной Сибири обнаружены новые археологические комплексы, древность которых, вероятно, в несколько раз превышает возраст дюктайской и ушковской культур, но они исследованы очень слабо. В целом, несмотря на огромные достижения как американских, канадских, так и советских археологов, работающих в трудных условиях Крайнего Севера, добыть неоспоримые свидетельства миграции человека из Старого Света в Новый им пока не удалось.

Серьезный вклад в решение проблемы появления человека в Америке внесли антропологи. Данные о физическом облике индейцев всегда были самым сильным доводом в пользу происхождения американских аборигенов из Азии, так как индейцы относятся к распространенному именно в этой части света монголоидному расовому типу. Вместе с тем от азиатских монголоидов индейцы отличаются формой носа, отсутствием или слабо выраженным эпикантусом (складка века), есть особенности и в составе крови. Обычно эти отличия расцениваются как знак того, что предки индейцев ушли из Азии тогда, когда современные расовые особенности лишь начали формироваться. Поэтому они сохранили комплекс расовых признаков, который был распространен у народов Азии многие тысячелетия назад и лишь позднее сменился резко выраженной монголоидностью. Сейчас эта гипотеза уже не является единственно признанной. Ведущий советский антрополог В. П. Алексеев, например, полагает, что многие признаки монголоидной расы сформировались десятки тысяч лет назад, а особенности физического типа индейцев могут объясняться присутствием европеоидной примеси. Если принять эту версию, прародину американских аборигенов следует искать в Центральной и Южной Сибири, а может быть, и еще западнее, так как в более восточных районах европеоидного населения в древности не было.

Убежденным сторонником предположения о позднем проникновении индейцев в Америку является американский антрополог К. Тёрнер. Свои взгляды он отстаивает, исследуя рисунок на коронках зубов, который у каждой связанной общим происхождением группы людей (популяции) так же своеобразен, как и отпечатки пальцев. Зубы — идеальный материал для изучения древних популяций, так как в почве они сохраняются лучше, чем большинство костей человеческого скелета.

В пределах монголоидной расы Тёрнер выделил южный (сундадонтный) и северный (синадонтный) зубные типы и уверенно отнес индейцев к северному. Вместе с тем рисунок на зубах индейцев отличается некоторыми деталями, которых нет у азиатских монголоидов. По мнению Тёрнера, индейцы пришли в Америку из бассейна Лены. Миграция произошла дважды. Около 15 тысяч лет назад сюда переселились люди, чьими потомками являются почти все индейские народы. Через несколько тысяч лет Аляски достигла другая группа, давшая начало племенам языковой семьи на-дене, живущим в основном на северо-западе Северной Америки. Их зубы больше похожи на зубы азиатских монголоидов, чем у остальных индейцев. Что же касается эскимосов и алеутов, то они попали в Америку из более южных и восточных районов Азии, возможно из устья Амура. Не исключено, впрочем, что еще раньше предки как индейцев, так алеутов и эскимосов жили вместе в Северном Китае.

Выводы Тёрнера обоснованы данными о современных народах и палеоантропологическими материалами. Для этого он объехал чуть не весь свет, в том числе побывал и у нас в Ленинграде, где познакомился с богатой коллекцией Музея антропологии и этнографии. Однако сторонников древнего (ранее 20 тысяч лет назад) и многократного проникновения человека на американский континент доводы американского исследователя не убеждают. Ведь в древнейших археологических памятниках Нового Света костные останки человека пока не найдены. Нет их, в частности, и на стоянке Монте-Верде. Следовательно, никто не поручится, что зубы обитателей соответствующих стоянок относятся к типу, изученному Тёрнером на более поздних материалах. Поэтому сохраняется возможность того, что самые первые люди, переселившиеся в Новый Свет, пришли не из бассейна Лены, а, скажем, из Японии или еще какого-нибудь района.

Таким образом, археологами и антропологами проблема индейской прародины пока не решена. Гипотеза о начавшейся примерно 20 тысяч лет назад миграции из Центральной Сибири кажется наиболее обоснованной, но не исключены и другие мнения. В этой сложной ситуации возрастает ценность материалов по сравнительной этнографии и мифологии. Они могут приобрести вес, если окажется, что мифы совпадают с определенной позицией, обоснованной археологами. Не торопясь с выводами и не решая заранее, могли ли те или иные явления, общие для культуры индейцев и для народов Старого Света, возникнуть самостоятельно, или они свидетельствуют о древних контактах, посмотрим, в каких районах мира встречаются самые близкие аналогии верованиям, обрядам, ритуалам, мифам, памятникам изобразительного искусства обитателей Южной Америки.

Ряд зарубежных ученых обращали внимание на поразительные этнографические параллели между этим континентом и Меланезией.

К Меланезии относят острова и архипелаги на юго-западе Тихого океана: Фиджи, Новые Гебриды, Соломоновы, Новая Каледония и Новая Гвинея с прилегающими островами. По своему физическому типу коренное население этих мест непохоже на индейцев. Черная или темно-коричневая кожа, курчавые волосы, широкий нос и пухлые губы выдают представителей австралоидной расы, внешне больше всего напоминающей негроидную. Разумеется, несходны с индейскими и местные языки. Подобно большинству индейцев Амазонии и Восточной Бразилии обитатели Меланезии и Новой Гвинеи еще до появления европейцев занимались подсечно-огневым земледелием. Кроме того, они разводили домашних свиней.

Меланезия отличается изобилием различных культур. Даже на многих мелких островах встречается по нескольку племен с разными обычаями. Поэтому трудно найти явление культуры, которое было бы известно всем без исключения народам этого региона. Однако некоторые черты распространены очень широко и могут считаться типичными.

Большинство папуасов и меланезийцев в прошлом устраивали красочные представления в масках, играли во время праздников на священных музыкальных инструментах, видеть которые запрещалось детям и женщинам. Члены ряда мужских союзов скрепляли свое единство человеческими жертвоприношениями. Наиболее сложной ритуальной культурой обладали обитатели Новой Британии, Новой Ирландии и побережья Новой Гвинеи. О традиционных обычаях этих народов известно по работам этнографов конца прошлого — начала нашего века. В горах Новой Гвинеи до сих пор сохраняются независимые племена, исследование которых обогащает наши представления о коренных обитателях острова и о первобытной культуре вообще.

Меланезийско-папуасские верования, касающиеся мифической эпохи творения, характера населявших в то время землю существ, необходимости регулярных «встреч» с духами для поддержания здоровья людей и процветания природы, очень точно соответствуют южноамериканским. Именно на Новой Гвинее встречаются самые близкие аналогии тем образам полубогов-полулюдей-полуживотных, первых обитателей земли, которые типичны и для индейцев. Племя маринд-аним называло эти существа «дема». Некоторые дема мыслятся тотемами, то есть полуживотными предками отдельных групп людей, связанных кровным родством. Однако более всего в образах дема воплощены представления аборигенов о не зависящих от человека силах окружающего мира, влияние которых люди должны учитывать, организуя свою трудовую деятельность.

Средствами ритуала папуасы стремились выразить ту же самую мысль, что и коренные обитатели Южной Америки: выбор правильных форм взаимоотношений с внешней средой является условием благополучия человеческого коллектива. Один из этнографов, изучавший коренное население бассейна реки Сепик, пишет по этому поводу следующее. Деятельность духов-первопредков «как бы служит катализатором всех процессов, отражающихся на жизни людей. Их загадочность есть загадочность самой природы. Совершая обряды в их честь, человек пытается повлиять на то не всегда ясное, но в конечном счете определяющее воздействие, которое оказывает природа на жизнь общества» (Д. Пенни. Новогвинейская скульптура на деревянных гонгах).

Образы первопредков и духов недавно умерших людей в представлениях папуасов и меланезийцев несколько различаются, хотя обе эти категории мифических существ изображались с одной целью — наделить людей благодатной силой, исходящей от пришельцев из иного мира. С детства привитая вера в подлинность встречи со сверхъестественным лежала в основе тех сильных эмоций, которые выказывали аборигены, несмотря на отличное знакомство с «техникой актерской игры». У обитателей севера Новой Ирландии, например, первыми во время праздника выходили мужчины, изображавшие умерших соплеменников. Этнографы, наблюдавшие эти обряды, бывали поражены, насколько коллективное самовнушение способно было создать иллюзию действительного возвращения мертвых. Бросаясь навстречу причудливым маскам, старые женщины плакали и уверяли, будто «узнали в лицо» своих давно скончавшихся родственников. Когда же появлялись маски, воплощавшие первопредков, с которыми присутствующие не связывали воспоминаний о конкретных людях, их встречали со смешанным чувством веселья и страха. «Демоны» вели себя так же, как на церемонии освящения общинного жилища индейцев уитото: врывались в дом, старались подрубить его опоры, сорвать кровлю и успокаивались лишь увидев приготовленные для них подарки.

Как и в Южной Америке, у папуасов и меланезийцев активными участниками праздников воплощения предков обычно были только мужчины. Такого рода обряды подробно исследованы ленинградским этнографом Б. Н. Путиловым, которому довелось побывать на Новой Гвинее. Как и у индейцев, ритуальное неравноправие женщин коренилось в системе половозрастного разделения труда, в характере брачных отношений. Путилов пишет, что «церемонии как бы утверждали значимость оппозиции мужского и женского мира и господствующую роль мужского начала в определенных, очень важных жизненных сферах. Отсюда — активная и последовательная настойчивость мужчин строго осуществлять дифференциацию, соблюдать правила табуирования, поддерживать статус преимущественной стороны и всячески стимулировать систему представлений об иной природе женщин, исключающей их из ритуального цикла, как и из ряда других жизненных сфер, обозначенных как мужские… Ритуальная оппозиция мужского и женского мира была продолжением оппозиции бытовой, получавшей выражение в дислокальности брачной жизни, дифференциации хозяйственных обязанностей, принижении женщины в известных обстоятельствах и др.»

Поразительно сходен у папуасов и амазонских индейцев набор священных музыкальных инструментов. Здесь и там он включал гуделку, гонг из полого ствола дерева, а также деревянные и бамбуковые флейты или трубы до нескольких метров длиной. Форма и назначение больших духовых инструментов, связанные с ними поверья и мифы в Америке и на Новой Гвинее на редкость похожи. У папуасов, например, флейты мыслились чудовищными птицами. Часто они составляли пары. Инструменты «кормили», втирая в них жир или кладя в отверстия кусочки свинины. Женщины ни при каких обстоятельствах не должны были видеть флейты. Их участие в соответствующих церемониях в лучшем случае заключалось в том, что, сидя в хижинах, они должны были высовывать наружу палочки с насаженными на конце кусочками мяса. Считалось, будто эту пищу поедают духи флейт. Очень похожие обряды описаны этнографами у многих южноамериканских племен.

Зато маски, культовые статуи и прочие предметы изобразительного искусства папуасов и меланезийцев лишены специфического сходства с индейскими образцами. Здесь допустимо говорить лишь об общности основных верований, о близости самой структуры ритуала. В дни праздника поминовения умерших, сопровождавшегося инициацией мальчиков, обитатели севера Новой Ирландии изготовляли деревянные и плетеные фигуры малангган с человеческим черепом в центре. Они изображали солнце. После завершения ритуалов фигуры сжигали, и вселявшиеся в них предки якобы возвращались в свой мир.

В Меланезии и на Новой Гвинее, как и в Южной Америке, широко распространены мифы о том, что тайной священных инструментов и масок первоначально владели женщины. Иногда (подобно тому как это было в мифах гвианских карибов) женщина служит посредником между мужчинами и духами. Так, о происхождении малангган рассказывается, будто душа спящей женщины попала в дом карликов, которые как раз делали священные диски. Проснувшись, она обо всем рассказала мужчинам. Те чрезвычайно обрадовались, узнав секрет ритуалов, но женщину тем не менее убили.

Миф прибрежных папуасов нгаинг напоминает традицию мундуруку: в нем подчеркивается, что женщины первоначально владели не только священными горнами, но и самим мужским домом. Однако они вместе с детьми довели это место до такого состояния, что мужчины выгнали их и больше туда не пускали. Оказалось, что и горны стали звучать у них лучше.

У племени арапеш (бассейн реки Сепик) популярны известные в нескольких южноамериканских мифологиях мотивы происхождения священных предметов из воды. Один человек услышал доносившиеся из озера чудесные звуки. Он спустился в нижний мир, где женщина-предок дала ему священные флейты, попросив не играть на них два месяца. Запрет, конечно, был нарушен, поэтому духи унесли инструменты назад, но мужчины сделали такие же из бамбука.

У многих племен Северо-Западной Амазонии происхождение горнов и флейт объясняет такое предание: мифический персонаж пожирает мальчиков и за это брошен в костер; из его праха вырастает пальма, давшая материал для изготовления священных музыкальных инструментов, согласно ряду версий попавших первоначально в руки женщин. Этот миф имеет точные соответствия на Новой Гвинее. Так, по словам папуасов одного из племен индонезийской части острова, на могиле убитого людоеда вырос бамбук. Сделанные из него флейты вначале оказались у женщин, но мужчины убили женщин и забрали инструменты себе. Не менее интересно предание папуасов элема. Те рассказывают, будто какой-то мужчина обладал голосом, который ныне издают гуделки. Он жил в мужском доме, куда в то время еще имели право заходить женщины. Одну из них этот мифический персонаж по какой-то причине убил и съел. Муж женщины сжег людоеда вместе с домом, но дух того переселился в дерево, из которого ныне изготовляют гуделки.

Знакомы папуасы и с амазонками, а также с историей «женского бунта». Однажды мужчины племени маринд-аним ушли добывать мясо для праздника. Однако женщины убили возвращавшихся мужей, надели их украшения и сами стали петь и плясать. Двое мужчин спаслись на дереве, и их женщины решили сохранить для себя. Эта история похожа на целый ряд южноамериканских мифов. Конец ее имеет два варианта. Согласно одному, герои наказали женщин. По другому, те, видимо, спаслись и превратились в амазонок. Во всяком случае, маринд-аним верили в племя женщин, которые носят оружие и охотятся за головами.

Аналогии между мифами и ритуалами южноамериканских индейцев и народов Новой Гвинеи и Меланезии были бы менее впечатляющими, если бы те же самые культурные явления прослеживались в равной мере у австралийцев. Однако аборигенам этого континента знакомы лишь идея гуделки как чудовища, пожирающего подростков, и культ прародительниц, стоявших у основания священной традиции, перешедшей позже к мужчинам. Более точных параллелей ритуалам и верованиям индейцев в Австралии нет. В частности, здесь неизвестны мифы о женщинах-воительницах, о борьбе мужчин с женщинами и свержении власти последних, а значение духовых музыкальных инструментов в культе несравненно меньше, чем гуделок. Некоторые видные этнографы полагают, что даже представления о прародительницах, совершавших ныне запретные для женщин ритуалы, были распространены главным образом на северо-востоке Австралии, то есть там, где ощущалось влияние папуасов и меланезийцев.

Если бы формы праздников воплощения духов и связанные с ними сюжеты мифов, зафиксированные в Южной Америке и на Новой Гвинее, неизбежно возникали в любом первобытном обществе, то почему в Австралии они получили меньшее распространение, чем у папуасов? Быть может, причина в том, что австралийцы к моменту появления европейцев оставались бродячими охотниками-собирателями, в то время как основу хозяйства у индейцев Амазонии и Меланезии — Новой Гвинеи в равной мере составляло земледелие?

Если говорить только о сходстве мифов, то это, безусловно, неверное объяснение. В Южной Америке предания о переходе священной ритуальной традиции от женщин к мужчинам имели наибольшее значение как раз у огнеземельцев, стоявших примерно на той же ступени общественно-экономического развития, что и австралийцы. Аналогии между мифами, записанными на крайнем юге и северо-западе Южной Америки, позволяют относить распространение соответствующих сюжетов к IX–VII тысячелетиям до н. э. и связывать с культурной общностью охотничьих племен, живших в то время вдоль всего западного края континента. Сходные мифологические сюжеты могли возникать независимо друг от друга в разных районах мира, но, прежде чем ссылаться на это, необходимо проверить, не идет ли здесь речь о миграции сюжета, о его заимствовании от племени к племени.

С гораздо большим основанием можно предполагать зависимость между формами хозяйства и распространением определенных типов музыкальных инструментов. Многометровые горны и флейты и тем более гонги-колоды трудно носить с собой, ведя бродячий образ жизни, свойственный охотникам-собирателям. Как на Новой Гвинее, так и в Южной Америке подобные крупные инструменты скорее всего действительно появились лишь после распространения земледелия.

Таким образом, сходство мифологических сюжетов — более серьезный аргумент в пользу древних культурных связей между обитателями удаленных друг от друга областей, чем аналогии, касающиеся употребления тех или иных культовых предметов. Однако и здесь надо заметить, что как индейские, так и папуасские большие трубы и флейты могли с появлением оседлости развиться из небольших музыкальных инструментов — дудочек, рожков, свистков. Но уверенности в том, что все первобытные племена употребляли подобные инструменты в равной мере, нет. Не исключено, что первоначально подобная традиция получила особое распространение на территории Азии, откуда проникла как в Меланезию, так и в Америку. Предки индейцев и папуасов не были родственны между собой, однако они могли принадлежать к очень большому кругу азиатских племен, обладавших сходной культурой. С точки зрения археологов и антропологов, заселение Новой Гвинеи племенами, первоначально жившими на азиатском материке, такой же несомненный факт, как и азиатское происхождение американских аборигенов.

Проблема, однако, предстает в ином свете, если учесть, что помимо Южной Америки и Меланезии, большие ритуальные трубы известны также в Центральной Африке. Хотя отдельные особенности данного культа знакомы живущим в Заире неграм, он характерен прежде всего для пигмеев, первобытных охотников великого леса Итури. В отличие от индейцев, папуасов и аборигенов Австралии, у пигмеев женщины занимают достаточно равноправное положение с мужчинами. Тем не менее присутствовать при обрядах с трубами им строго запрещено. Инструменты, как и сам ритуал, носят название молимо. Это имя лесного духа — то ли леопарда, то ли слона. Церемонии совершаются по случаю похорон, но несмотря на это, вызывают у членов общины не только торжественное, но и радостное настроение. И конечно же, пигмеи рассказывают, что в прошлом молимо принадлежали женщинам.

Африканские параллели делают излишними размышления о каких-то специфических меланезийско-индейских связях. В целом африканская мифология далека от южноамериканской. Остается предположить, что либо сходные черты в культуре обитателей разных континентов независимо развились уже после расселения по ойкумене, либо перед нами древнейшее общечеловеческое наследие, которое сохранилось везде, где до недавних пор оставались крупные массивы первобытных племен.

Следует учесть, насколько ответственно второе предположение. Оно фактически означает, что не позже 20–30 тысяч лет назад палеолитические охотники уже участвовали в обрядах типа молимо. Всякая реконструкция столь отдаленного прошлого, не подкрепленная прямыми археологическими свидетельствами, вызывает сейчас законный скептицизм ученых. Встает и такой вопрос: нет ли опосредованной зависимости между определенными формами ритуалов и природной средой? Ведь все народы, употребляющие во время праздников священные горны и трубы (араваки, папуасы, пигмеи), живут в тропическом лесу.

Аналогии в верованиях, мифах и ритуалах народов тропического пояса обращают на себя так много внимания потому, что древнейшая, первобытная культура на большей части территории Азии и Европы этнографам неизвестна. К XIX–XX векам от нее сохранились лишь пережитки, чрезвычайно трудные для интерпретации. Свидетельства археологии и исторических документов также отрывочны, односторонни. И тем не менее даже по тем остаткам, обрывкам древнейших ритуалов народов Евразии, которые доступны для изучения, можно заключить, что они имели много общего с обрядами современных индейцев или папуасов.

Подобно обитателям Меланезии и Южной Америки народы Евразии некогда отождествляли звуки духовых музыкальных инструментов с голосами богов и предков. В разных районах засвидетельствованы мифы об изобретении музыкальных инструментов мифологическими существами (например, у поволжских мари: черт придумал волынку, а бог — гусли). Инструменты звучали на праздниках, посвященных поминовению умерших или связанных с культом хозяина животных (русский Велес, греческий Пан). Греки не играли на свирели в полдень, так как полагали, будто в это время Пан спит. Якуты запрещали играть на музыкальных инструментах в дни, когда происходил приплод скота. Считалось, что на звук явятся лесные духи.

Древнейшим духовым инструментом был, надо думать, тот, который дан человеку природой, — губы. В мифологических представлениях свисту отводилось примерно то же место, что и игре на дудках и флейтах. В Южной Америке индейцы племени намбикуара играли на флейтах, чтобы обеспечить урожай на полях, а у их соседей бороро записан миф о том, с какой необыкновенной скоростью росла в свое время от свиста кукуруза. У народов Европы тоже существовало множество поверий, запретов, легенд, связанных со свистом, начиная со знаменитого Соловья-разбойника и кончая дожившей до наших дней приметой: «Свистишь — деньги высвистишь!» Свистеть, так же как и играть на духовых инструментах, запрещалось в дневное время. Объясняется это тем, что некогда свист считался голосом духов и, следовательно, звуком, вызывающим обитателей иного мира, а появление их в неурочный час опасно и нежелательно — для этого есть праздники и ночь.

В народных поверьях любовь к музыке характерна преимущественно для водных существ (сирен, русалок), что находит параллели в индейских представлениях о водной природе тех духов, которых воплощали участники церемоний. Славяне полагали, что душа умершего уходит в воду — отсюда запреты пить воду ночью и при покойнике, примета отмечать момент смерти по слабому всплеску воды в стакане и т. п. С тем же кругом идей можно связать легенды о приплывших по воде иконах. Известный по летописям рассказ о низвержении идолов в реку после принятия христианства на Руси, бросание в воду чучела Купалы или Марены — то есть представление о воде как об «ином мире».

У многих народов Европы до недавних пор сохранялись обряды поминовения умерших, во время которых обитатели иного мира должны были появляться среди живых. Таковы, например, святки и масленица, когда молодые люди надевали костюмы и маски и обходили дома, требуя подарков. Некоторые особенности этих обрядов долго оставались непонятны этнографам, пытавшимся объяснить их теми или иными частными представлениями и поверьями. Выдвигалось такое предположение: раз умерших хоронят в земле и из земли же растут злаки, следовательно, мертвых могли считать ответственными за добрый урожай. Подобные ассоциации, возможно, имели место, но главное значение придавалось гораздо более общим и древним воззрениям, согласно которым контакт с духами во время общинных праздников обеспечивает благополучие людей и щедрость природы.

Сравнивая европейские обряды с известными у народов Америки, Африки, Новой Гвинеи, легко обнаружить первобытную основу с ее почитанием первопредков, имеющих гротескный облик полулюдей-полуживотных, мужскими союзами, ритуальной свободой отношений среди молодежи на завершающем этапе праздника. В Восточной Европе об архаических чертах подобных обрядов наиболее красноречиво свидетельствуют сообщения, относящиеся к допетровской эпохе. Адам Олеарий, например, совершивший в середине XVII века путешествие из Германии в Россию, пишет, что москвичи считали святочных ряженых язычниками и затем заново их крестили. Это сообщение означает, что к контактам с «нечистой силой» во время подобных праздников относились вполне серьезно. В XIX веке подобная вера была уже в основном утрачена, хотя обряды сохраняли свою форму. В деревнях ряженые грозили увести с собой девушек, особенно невест на выданье. В черноземной полосе России в конце весны на так называемую русальную неделю ряженые бросались на женщин с кнутами. Считалось, что в результате лучше уродится лен, но объяснить подобные поверья уже никто не мог.

Обрывки, отголоски глубоко первобытных ритуалов и верований долго сохранялись и у многих народов Азии. Особенно интересны в этом смысле те, кто дольше других оставался не затронут влиянием мировых религий, например, некоторые горцы Гиндукуша в Пакистане и Афганистане или уже упоминавшиеся нами айны острова Хоккайдо.

Айны — потомки древнейшего населения Японии. До начала XX века они жили также на юге Сахалина и Курил. Антропологически айны непохожи на японцев, зато их часто сближают с населением Австралии и Меланезии. По данным ленинградского антрополога А. Г. Козинцева, некоторые детали в строении черепов айнов указывают на то, что древние жители Хоккайдо находились одинаково далеко как от монголоидной, так и от австралоидной рас. Возможно, что их предки пришли из Азии еще тогда, когда различия между этими двумя большими расами не вполне сформировались.

О традиционной культуре айнов известно в основном по материалам начала нашего века. Близкого сходства между айнскими и южноамериканскими мифами проследить не удается. Однако айны считали, будто в прошлом месячные очищения организма были уделом мужчин, а не женщин. Представления айнов по этому поводу напоминают австралийские. Не исключено, что они отражают широкий и древний пласт первобытных верований.

Наиболее близкие аналогии южноамериканским мифам о борьбе мужского и женского начал в Старом Свете встречаются от Средиземноморья до Средней Азии. В местных преданиях повествуется не просто о племени женщин, но о вооруженной борьбе с амазонками и об обществах, в которых социальные обязанности мужчин и женщин были распределены противоположным образом, чем сейчас. Интересно, что в древнегреческих источниках говорится, будто амазонки вырезали у себя грудь, чтобы лучше стрелять из лука. В свете того, что известно об индейской мифологии, этот мотив можно рассматривать как переосмысление более древнего представления о безгрудых женщинах дней творения. К первобытному мифу о мужчинах, вынужденных заниматься домашними делами, в то время как их жены управляли общиной и совершали ритуалы, восходит и предание о Геракле, который по приказанию дельфийского оракула попал в подчинение царице Омфале. Наряженный в женское платье, Геракл прял шерсть, в то время как Омфала облачалась в львиную шкуру и носила палицу. В Малой Азии Омфала считалась богиней — покровительницей женщин. С аналогичными представлениями связаны кавказские и ближневосточные предания о великих царицах — Тамаре, Томиранде, Семирамиде. На Кавказе и в Средней Азии подобные сюжеты в фольклоре сохранились почти до наших дней. Так, в 1875 году в Хорезме была записана сказка о «женском ханстве». почти дословно совпадающая с мифами об установлении в обществе господства мужчин, которые рассказывали огнеземельцы, мундуруку и представители других индейских племен. Разница между этими текстами только жанровая. Мифы считаются священными, действующие в них первопредки — реально существовавшими, а сказка — заведомая «ложь». Однако сюжет, последовательность эпизодов могут быть одинаковы в произведениях разных жанров. Многие фольклорные сюжеты эпохи классовых обществ своими корнями так или иначе восходят к сюжетам первобытных мифов.

Как ученые, занимающиеся южноамериканской мифологией, так и исследователи преданий народов Евразии порой интерпретируют рассказы о женщинах-воительницах, стране амазонок и т. п., как воспоминания о реально существовавшем «женовластии». Советский востоковед Л. С. Толстова, осуществившая очень интересную подборку «матриархальных мотивов» в среднеазиатском и кавказском фольклоре, например, видит в мифических амазонках «готовых к битвам юных защитниц родной земли», забывая о специфике мифа как исторического источника особого рода. Мифы и в самом деле содержат уникальную информацию о прошлом, но вовсе не потому, что описывают подлинные события. Отдельно взятый миф даст исследователю не больше, чем один глиняный горшок для археолога. Однако сходные тексты, встречающиеся у разных племен и народов, могут свидетельствовать как об определенных закономерностях первобытного мышления, так и о древних культурных контактах.

Предания о мужеподобных женщинах и женоподобных мужчинах известны на всех континентах. Но далеко не все мифы распространены столь же широко. Есть немало таких, которые засвидетельствованы только в Евразии и в Америке. Среди них особенно интересны тексты со сложной фабулой. Набор мотивов в них крайне своеобразен. Предполагать повторное независимое возникновение подобных сюжетов в силу самой по себе логики мифологического сознания труднее, чем в случае с простыми повествованиями, построенными по принципу «перевернутого настоящего». Такие мифы полезно принять во внимание, исследуя проблему происхождения индейцев, ибо в самой Евразии они встречаются не повсеместно.

Евразийско-американских мифологических параллелей сравнительно мало как раз в ближайших к Новому Свету районах северо-востока Сибири. И это вполне объяснимо.

В начале нашего века русские этнографы В. Г. Богораз и В. И. Иохельсон продемонстрировали значительное сходство мифов чукчей и коряков, с одной стороны, и индейцев северо-запада Северной Америки, с другой. Они объясняли этот факт древними историческими связями народов Чукотки и Аляски. Несмотря на ряд уточнений, внесенных в эту гипотезу новыми поколениями исследователей, в основе она считается верной. Однако речь идет главным образом о мифах племен языковой семьи на-дене, то есть той группы индейцев, которая проникла в Новый Свет позже других. С мифологией обитателей более восточных и южных областей Америки близких параллелей в чукотско-корякском фольклоре не наблюдается. По-видимому, миграция на-дене, эскимосов и алеутов, а затем и расселение на северо-востоке Азии чукчей, коряков и других сибирских народов в значительной мере стерли следы пребывания более древнего населения, от которого произошли современные индейцы Южной Америки. Чукотка и Колыма были лишь сравнительно коротким промежуточным этапом на пути следования предков основной части американских аборигенов с их прародины в Новый Свет. Следы культуры, близкой к древнейшей индейской, легче могли сохраниться в тех областях Евразии, откуда этот путь начался и где и дальше продолжали жить народы, имевшие с предками индейцев некоторые общие культурные традиции.

Как было сказано, одни ученые видят прародину индейцев во внутриконтинентальных районах Азии, тогда как другие — в притихоокеанских. Материалы сравнительной мифологии лучше согласуются с первой гипотезой.

В Восточной Азии аналогий южноамериканским мифам довольно немного. Показателен, например, важнейший мифологический цикл древней Японии — предания о богине солнца Аматерасу. К ней возводят свой род японские императоры.

В цикле Аматерасу есть миф, имеющий параллели у народов, живущих не только по западным, но и восточным берегам Тихого океана, — история о том, как спрятавшуюся в пещере богиню выманивали наружу, ибо без ее благодатной силы вся жизнь на земле замерла. Другой восточноазиатско-американский миф рассказывает о появлении над землей нескольких солнц, угрожавших сжечь все живое. Однако область распространения обоих этих сюжетов к востоку от Берингова пролива ограничена узкой полосой, тянущейся по западным районам Северной Америки и достигающей Центральной. Самые далекие аналогии зафиксированы в Центральных Андах. Ни в Бразилии, ни на Огненной Земле следов этих мифов нет. Создается впечатление, что предания о множестве солнц и о спрятавшейся в пещере богине попали в Новый Свет вместе со сравнительно поздней и маломощной миграционной волной, влияние которой почти не достигло Южной Америки.

К числу самых популярных южноамериканских мифов относятся рассказы о «героях-мстителях» и о «разорителе гнезд», по сути дела описывающие обряд посвящения мальчиков: достигнув самой границы смерти, подростки возрождаются новыми людьми, полными сил мужчинами.

Сюжетную канву мифа о мстителях читатель легко представит, вспомнив шекспировского «Гамлета»: юноша растет в доме убийцы собственного отца, замуж за которого вышла его мать. Он ничего не знает о преступлении, пока призрак отца не открывает ему правду, — тогда герой наказывает убийцу. Различные варианты легенд и мифов на сходный сюжет распространены у народов Евразии и обеих Америк. В частности, в трагедию Шекспира эта история попала в конечном итоге из древнегерманской мифологии. В Новом Свете к евразийским вариантам особенно близки те, которые записаны от Мексики до Огненной Земли, но не в Бразилии и Гвиане.

Может показаться, что столь элементарный прием, как построение действия вокруг мести детей за гибель родителей, совершенно независимо тысячи раз возникал в сознании людей и был использован в мифах, легендах и литературных произведениях. Однако картографирование записей свидетельствует об ином. Предания о мстителях нехарактерны для Австралии и Меланезии. Если сюжет каждый раз появлялся заново, то почему он не встречается на всех континентах примерно с одинаковой частотой? К тому же при внимательном изучении в евразийско-американских мифах о мстителях найдутся детали, которые не кажутся для сюжета обязательными, но тем не менее распространены повсеместно. Это воспитание героев в доме убийцы матери или отца и неожиданное, «сверхъестественное» (из уст призрака или говорящего животного) открытие истины. Видимо, подобные детали вошли в сюжет на этапе его формирования и сохранялись во всех последующих пересказах. А легкость многократного повторения сюжета зачастую мнимая. В жизни человек сталкивался с множеством разнообразных коллизий, но лишь ничтожная их часть попадала в фольклор. Устное творчество всегда использует ограниченный набор старых, привычных сюжетов, лишь наполняя их злободневным содержанием. Об этом свидетельствует даже современный городской фольклор. Как ни бесконечно далек он от первобытной эпохи, сюжеты ряда песен и анекдотов восходят именно к ней.

Многие индейские мифы повествуют о юноше, который отправился разорять птичье гнездо. Из-за козней соперника герой оказался в ловушке на вершине дерева или скалы, где долго терпел лишения. По некоторым вариантам, слетевшиеся птицы обглодали его тело, но затем кости снова покрылись плотью. С помощью животных или птиц (чаще всего ягуара или орла) юноше в конце концов удавалось спастись и вернуться домой. Он либо мстит врагу, либо приносит людям неизвестный им раньше огонь.

В Евразии параллели подобным мифам можно встретить от Центральной Сибири до Восточного Средиземноморья. Впервые некоторые из них заметил московский исследователь Вяч. Вс. Иванов. Таково, например, одно из древнейших сохранившихся произведений мировой литературы — легенда о приключениях Лугальбанды, отца эпического героя Гильгамеша. Она была записана в Шумере в конце III тысячелетия до н. э. Лугальбанда, ловкий и находчивый юноша, брошен спутниками в горах больным. Вернуться к войску ему удается с помощью чудовищного орла Анзу.

Похожий мотив встречается в русских народных сказках. Братья оставили Иванушку в нижнем мире, подняв наверх спасенную им царевну. Но Иванушка возвращается на землю на спине орла, которого вынужден кормить, отрезая куски собственного тела. Этот мотив связывает сказку с древнегреческим мифом о Прометее. В наказание за похищение огня у богов Прометей, по приказанию Зевса, был прикован к скале. Прилетавший орел каждый день терзал его печень, но она вырастала вновь.

Мотив оков в мифе о Прометее поздний, он мог появиться лишь с наступлением века металла. Все остальные, древние по происхождению, детали повествования встречаются и в Южной Америке. Только последовательность их иная: если в мифах индейцев Бразилии сперва следует пленение на скале и обгладывание тела героя птицами, а затем похищение огня, то в греческой мифологии пленение служит наказанием за кражу огня.

Крупнейший советский специалист по фольклору народов Южного Приаралья Г. П. Снесарев лет тридцать назад записал легенду о том, как бай заманил работника на вершину скалы, где было много драгоценностей (человека, зашитого в шкуру животного, подняла наверх огромная птица). Получив сброшенные вниз сокровища, бай оставил работника умирать на скале, но тому помог спуститься святой. Снесареву не удалось определить истоки этого текста, так как в современных и средневековых преданиях Средней Азии и Ближнего Востока не нашлось аналогий. Понять сюжет легенды можно лишь обратившись к географически далеким параллелям.

Надо сказать, что ни один фольклорный рассказ, будь то сказка, легенда или миф, не существует сам по себе. Он — часть традиции, его сюжет с большими или меньшими изменениями повторяется во множестве других рассказов. И если перед исследователем оказался текст, который совершенно не похож на другие, он должен его насторожить. Возможно, что это отголосок очень древнего, почти исчезнувшего сюжета. Легенда, записанная Снесаревым, история Лугальбанды, миф о Прометее являлись сюжетными уникумами. Сопоставление с индейскими мифами позволяет понять далекие истоки подобных текстов, вводит их в рамки сюжета о разорителе орлиных гнезд.

Очень интересные аналогии индейским мифам о разорителе гнезд встречаются у народов Центральной Сибири — кетов и особенно тофаларов. Тофалары, или тофа, — крохотная тюркоязычная народность, живущая на границе Иркутской области и Тувы. В начале 70-х годов здесь удалось записать два варианта мифа о разорителе орлиных гнезд, практически не отличимых от мифов американских индейцев. То, что среди всех текстов на данный сюжет, отмеченных на территории Евразии, именно тофаларские стоят ближе всего к американским, не означает, что прародину индейцев обязательно следует искать именно в Восточных Саянах. Просто первобытный миф лучше сохранился в районе, который оставался за пределами территории древних и средневековых государств. Аналогичные тексты у народов Средней и Западной Азии и Европы уже несколько тысячелетий назад изменили свои жанровые особенности, подверглись переосмыслению либо даже были вовсе вытеснены новыми сюжетами после распространения христианства и ислама.

А вот еще один южноамериканский миф. У многих племен, особенно живших вдоль берега океана, записаны предания о женщине, отказавшей своим женихам и в конце концов утонувшей или живой погрузившейся в озеро или море. Она становится хозяйкой вод и нередко женой чудовища. Классические варианты этого мифа встречаются от Огненной Земли и Патагонии до полуострова Гоахира на границе Колумбии с Венесуэлой. Этнографы, знакомые с мировым фольклором, без труда вспомнят в этой связи предания эскимосов о морской владычице Седне, которую бросил в воду отец в наказание за то, что дочь не желала выходить замуж. Однако не менее близкие параллели можно отыскать и в фольклоре народов Европы.

Читатель, возможно, помнит эпизод из гомеровской поэмы «Одиссея», когда кораблю хитроумного грека пришлось плыть между двумя чудовищами — Сциллой и Харибдой. Сцилла, сидевшая на прибрежных скалах, схватила и сожрала шестерых моряков. Не все, однако, знают, что, согласно греческой мифологии, Сцилла некогда была прекрасной девушкой. Подобно Седне, она превратилась в морское чудовище в наказание за то, что отвергала своих женихов.

В поисках параллелей индейским мифам о хозяйке вод необязательно отправляться в глубь веков или в далекие страны. Легенды на подобный сюжет были широко распространены в фольклоре народов Европы. Еще в конце прошлого века они были записаны совсем близко от Ленинграда — в юго-восточной части Эстонии. Действие одной из них развертывается в годы русско-шведской войны. В легенде рассказывается, как дочь городского головы в Тарту в наказание за преступления отца была оставлена у водных духов. Ее страж (когда-то, скорее всего, муж) — жаба с золотой короной. Дева горюет о родителях, от ее слез вздувается протекающая через Тарту река Эмайыги, и начинается буря. Само название «Эмайыги» («мать-река») связано, скорее всего, не столько с ее полноводностью, сколько с древним представлением о матери вод, обитающей здесь. В другой легенде о хозяйке реки Мустайыги, близ Выру, говорится о девушке, которая стала жить в водах, так как ее никто не брал замуж из-за седых от рождения волос.

Подобные сюжеты, встречающиеся на территориях протяженностью в тысячи километров, фольклористы часто именуют «бродячими». Считается, что такие мифы, легенды и сказки переходили от одного народа к другому, совершенно бессистемно «путешествуя» по земному шару. Однако бессистемность здесь только кажущаяся, вызванная неверно выбранным масштабом исследования. Для картографирования некоторых явлений культуры годится крупный масштаб, но закономерности в распространении многих фольклорных сюжетов становятся ясны лишь при работе с картой мира. Зона распространения мифов и легенд о водной богине охватывает Евразию и Америку, но не заходит на другие материки. Довольно правдоподобно предположить, что этот сюжет проник в Новый Свет вместе с переселенцами из Азии, как и мифы о героях-мстителях и о разорителе гнезд. Поскольку он известен в таких удаленных районах Южной Америки, как Огненная Земля, можно предполагать, что его принесла с собой одна из древнейших групп мигрантов.

Сопоставляя фольклорные сюжеты столь далеких областей, как Европа и Южная Америка, исследователь, конечно, должен соблюдать осторожность. Возможность независимого возникновения мифов никогда не исключена. Показательно не детальное совпадение текстов, а систематичность аналогий — приуроченность их к типологически наиболее древним, палеолитическим по времени возникновения сюжетам, одинаковые области распространения не одного-двух, а нескольких мифов, отсутствие близких параллелей на других континентах, возможность создания исторически правдоподобной гипотезы, которая бы объяснила соответствующие черты сходства.

Что касается гипотезы о прародине индейцев, то искать ее в Средиземноморье или Прибалтике, разумеется, нелепо. Европейские и индейские легенды и мифы связаны не прямо. Те и другие восходят, скорее всего, к мифологическим сюжетам, распространенным в глубокой древности на обширных пространствах Центральной и Западной Евразии.

В пользу центральноазиатской, а не восточноазиатской прародины индейцев свидетельствуют и материалы изобразительного искусства Южной Америки. Идея выделения в первобытном искусстве огромных областей, обитатели которых на протяжении тысячелетий придерживались какого-то основного канона, не нова. Давно, например, замечено, что у народов западной части бассейна Тихого океана, от Новой Зеландии до Алеутских островов, и северо-западного побережья Северной Америки господствовал криволинейный орнамент, основанный на широком использовании спиралей. Судя по археологическим данным, в Китае, Японии и на нижнем Амуре подобные изображения создавались уже за несколько тысячелетий до нашей эры. О важности и исторической обусловленности подобных совпадений много писал выдающийся советский археолог А. П. Окладников. Что же касается южноамериканского геометрического рисунка, то его своеобразие из-за простоты используемых орнаментальных элементов до сих пор не принималось исследователями во внимание. Как уже говорилось, свои гуделки, маски, горны и прочие священные предметы южноамериканские индейцы чаще всего покрывали простыми геометрическими узорами: треугольниками, меандрами, ромбами, точками, зигзагами, прямыми и волнистыми линиями. Криволинейный орнамент встречается гораздо реже (одно из исключений такого рода — стиль напо-маражоара).

Весьма сходные с южноамериканскими типы орнаментов господствуют в древнем искусстве на большей части территории Сибири, в Центральной и Средней Азии, Казахстане, в сопредельных районах Восточной Европы. Речь, конечно, идет не о том, чтобы напрямую сопоставлять ряды треугольников на сосудах андроновской культуры и на танцевальных колотушках индейцев тукано — между этими предметами пролегли тысячи километров и лет. К тому времени, которым датируется украшенная геометрическим орнаментом евразийская керамика (самые яркие образцы этого искусства относятся к IV–II тысячелетиям до н. э.), индейцев в Центральной Азии уже давно не было. К тому же изобразительное искусство различных евразийских культур неодинаково: в отдельных районах в определенные периоды получали распространение разные варианты орнамента. Но тем не менее в целом древний геометрический рисунок Центральной Евразии гораздо больше похож на южноамериканский, чем на восточноазиатский. Изобразительная традиция, нашедшая выражение в искусстве столь многих народов, занимавших огромную территорию, наверняка имела длительную предысторию. До того, как орнаментом стали покрывать глиняную посуду, те же узоры, вероятно, использовались для раскраски предметов из дерева, коры, луба, для татуировки человеческого тела.

Таким образом, материалы по этнографии и мифологии южноамериканских индейцев обнаруживают довольно много аналогий в культуре народов Центральной и Западной Евразии. Разумеется, до тех пор, пока археологами шаг за шагом не прослежен путь предков американских аборигенов из глубин азиатского континента в Новый Свет, параллели в области изобразительного искусства или фольклора могут служить основанием лишь для выдвижения гипотезы, а не для ее окончательного доказательства.

Возможность независимого появления сходных мифов или типов орнамента в Азии и Америке сохраняется, хотя она и кажется менее вероятной, чем предположение о древнейших культурных связях между континентами.

Гипотеза об исторической обусловленности сходства мифов южноамериканских индейцев и народов Евразии влечет за собой важный вывод. Из нее следует, что по меньшей мере 15–20 тысяч лет до н. э. уже возникли некоторые мифологические сюжеты, известные нам по данным фольклора. Поэтому проверка этой гипотезы имеет принципиальное значение не только для определения прародины американских индейцев, но и для исследования религиозных представлений на ранних этапах развития человечества.