Голос Вселенной 1996 № 6

Семь дней «стояли на костях»

На бранном поле,

кровном поле.

Казалось, души не вместят

Ни ликования, ни горя.

Семь дней покорная земля

Тела убитых принимала.

Родная,

отчая,

своя,

Она их тяжко обнимала,

Чтоб новой жизни семена

Пробились полем Куликовым,

И наступили времена.

Когда ордынские оковы

Спадут…

Нет! Сами не спадут!

Пускай, лиха беда начало,

И впереди упорный труд,

Кровавый труд.

Но доказала

Русь несгибаемость свою

На ратном поле,

поле сечи,

И враг не выдержал в бою

Открытой встречи,

честной встречи –

Лицом в лицо,

глаза в глаза

– не воровато, из-за тына –

Не выдержал, не устоял,

Бежал,

оружие бросал,

Кляня судьбу и горбя спину.

И стон и радость над землей

Плывут,

сливаясь воедино,

И нет напрасной ни единой

Кровинки пролитой,

святой.

Ох, какой мороз, поле вымерзло.

Звезды ясные в небе замерли.

Все, что было живо, повымерло.

Что летало – упало замертво.

Я в зале.

Предо мной портрет.

На вид – простой.

Того,

кто на портрете,

нет

Уже лет сто.

Ушел из жизни он давно.

Художник мертв.

Но живо,

живо полотно!

Я в пол паркетный вмерз

Ошеломленный.

Но не им,

Что предо мной висит.

Я понял,

как короток миг,

Мне данный на визит

На эту землю.

Тишина

Зажала в горле крик:

– Судьба,

ты дашь мне полотна

И кисть в руке,

той, что сама

Меня изобразит?

Ответа не было.

Ответ

Висел передо мной –

Портрет, и вправду, был простой

В портрете живший

– нет.

Серый вечер,

синий вечер,

светлый ветер за плечом.

Незатейливые речи,

все на свете нипочем!

Мы вдвоем,

все в мире наше,

шире мысли, выше дух –

рухнул занавес и краше

стало все для нас, для двух.

Из-за занавеса море

вскоре к пяткам подползет,

принесет любовь,

а горе

языком своим слизнет.

Ты тони, тоска, в пучине,

я кручиной не зальюсь.

Зло, запутайся в трясине,

растряси себя и грусть!

С расставаньицем, обиды,

свиты вам не занимать,

где вы?

вас уже не видно!

Вот и ладно!

Наплевать,

позабыть и отказаться,

ускользнуть из ваших лап.

Слаб,

кто должен притворяться.

Притворяющийся – раб

своих собственных мечтаний

и шатаний суеты,

в маяте пустых желаний

нет желанной простоты.

Чистоты и просветленья

в тленье жизни не найдешь,

но поймешь,

что исцеленье

лишь в себе ты обретешь.

От себя зажжешь костер ты,

и костром тем будешь сам –

хлам сгорит,

какого ж черта

ты жалел тот старый хлам?!

Оцени – что остается,

станет топливом души.

Не туши огня!

Вернется

все к тебе же.

Не туши!

Не греши на неудачи,

и без них не жди удач,

заглуши все всхлипы, плачи:

плач не врач,

улыбка – врач.

Верь лечебной ее силе –

были горести – и нет!

были-сплыли,

отступили,

растворив коросту бед.

Принесут надежды волны,

как одежды для нагих.

Есть всегда двоим что вспомнить

в сумерках предгрозовых.

Незатейливые речи,

теплый ветер за плечом.

Синий вечер,

темный вечер –

мы вдвоем

с моим пером.

Воздуха!

Воздуха!!

Хоть глоток!!!

В глазах зеленое пляшет и черное.

Когда же кончится этот бросок?!

Наверное,

только с сердцем разорванным.

Молот безжалостный лупит в мозгу:

Удар!

Шаг!

Удар!

И вновь!

Сердце стучит:

– Я уже не могу!

Хватит!

Но гонит кровь.

А к сапогам весь земной шар прилип.

Тянет к себе,

вниз.

Легкие,

только бы вы смогли

Выдержать,

не порвались!

Нету исхода!

Кончаются силы –

Упасть,

умереть,

застыть…

Мчится пехота, будто решила

Порвать окоема нить.

Что дают? Что?!

Странный вопрос

Ослепли, что ли, –

одни мужики!

Дым сигарет и папирос.

Гривы до плеч и седые виски.

День на закате.

Из проходных.

Серые после рабочего дня.

Вливаются в очереди у пивных –

Мелочь в кармане – нет и рубля.

Рядом с очередью,

качаясь,

Стоит завсегдатай – в стельку пьян.

С работы выгнан, во всем отчаясь,

бежит, бедолага, в хмельной дурман.

Вот подкатила студентов орава.

Им на зачет,

а они – сюда.

Брезгливо,

мимо,

матрона седая –

Как прокурор из зала суда.

Очередь ждет.

До заветной кружки

С шапкой пены – еще далеко.

В джинсах и пудре

под ручку

подружки.

Фыркнув, прогарцевали легко.

Очередь ждет,

а кто-то нахрапом –

Чего, мол, шумишь!

я тут занимал!

Рядом другой –

тихою сапой.

Клянчит, скромно потупив глаза.

Очередь.

Люди.

Разные судьбы.

Кто-то случайно.

А кто-то навек:

С нас не убудет

и к нам не прибудет –

Нынче дозволено,

пей, человек!

Нечто, прикрытое драным халатом.

Брызжет,

слюной исходя у окна:

Пустите, мол, женщину!

Кроет матом!

Вас вон – мужиков-то,

а я-то одна!

Студенты хихикают,

кто-то плюется.

Гомон над очередью – как пелена.

И каждый надеется –

он доберется!

Задним не хватит.

Ему – сполна!

Вот две девчоночки в дубленочках.

Колечки выставив на пальчиках,

С игривой томностью котеночьей

О фирменных толкуют мальчиках.

И однокурсницу-товарочку

Помянут, глазками сливаючись,

С ехидцей, с показною жалостью:

– Такая русская, простая…

Куда ей, серой мышке, зариться

На их добычу предстоящую.

Ей женишком не отовариться,

Ну разве – самым завалящим.

Куда ей – дискотек чурается.

Как из огня бежит из бара!

А вон, у Динки, получается

С товарищем из Занзибара.

С благоговеньем, чуть не шепотом,

И с искрами в глазах восторженных

Судачат о девицах опытных

И интердевочках поношенных.

Откуда взялись вы, милашечки,

И «непростые» и «нерусские».

Такие славненькие пташечки,

С такими пальчиками узкими.

С такими мыслями широкими –

От «Лейпцига» и до «Белграда»,

Завороженные «березками»?

А может, так оно и надо?

А может, в этом радость юности –

Не ведать горести и жалости?

Все прочее – от скудоумости,

От «русской, простенькой» отсталости?

Неужто впрямь – простое, русское –

Для вас лишь только платье узкое.

Что брошено за обветшалостью.

Своей немодностью и старостью?

Да пусть их, фирменные шмоточки

И дефицитнейшие тряпочки,

И вправду, лучше, чем обмоточки

Или «восходовские» тапочки.

Пускай мне станет все до лампочки,

К чему тревожиться-печалиться –

Две крошки-девочки, две лапочки

Не повод, чтобы вдруг отчаяться.

Пораскинь мозгами,

пораскинь!

Синь журнальная – еще не синь.

Свет от лампочки – еще не свет.

И тебя на свете еще нет.

Тень от рампы на кулисе – тень.

День, что будет завтра, это день.

Пораскинь мозгами,

пораскинь –

сдвинь их набекрень немного,

сдвинь!

Что тобой посеяно – пожнешь.

Верящих в тебя – не подведешь.

Не обманешь тех, кому помог.

Слог твой,

хоть из кожи вон,

– твой слог!

Набекрень!

Еще хоть каплю набекрень!

Через пень трухлявый

(коль тебе не лень)

преломи причудливую тень –

в кружева теней одень плетень,

чтобы через заросли словес

чистый лучик на плетень пролез!

Не умеешь –

помолчи в тиши.

Не пиши напрасно.

Не греши!

Ни зимой, ни летом

не пиши!

Лучше встань с рассветом –

попаши!

Карандаш и ручку –

все зарой!

В землю!

В самый плодородный слой!

Да сиди,

верь в чудо,

не дыши – сторицей

взойдут карандаши!

Если верить и упорно ждать,

если снизойдет вдруг благодать

и тебя не выгонят взашей –

целый лес взойдет

карандашей!

Ну, а если все же удивишь,

и тебя советом не проймешь –

отзовешься бредом,

рассмешишь,

у Сизифа камень переймешь.

Плюнь!

Твоя затея непроста.

Вместо тени –

свет и пустота.

И плетень с трухлявым пнем вдвоем

обернутся каждодневным злом.

Усомнись.

Сомненье свое взвесь.

Суету в себе самом отринь.

Зеркала внутри себя завесь.

И протри глаза.

Протри!

Протри!!

Не хула и не отрава-лесть –

будет и тебе Благая Весть.

Стало быть, и ты на свете есть!

А досель была твоя лишь спесь.

Пораскинь мозгами,

пораскинь

и узришь:

где тьма,

где свет,

где синь.

Тяну из болота себя за волосы:

Больно – хоть вой!

Жизнь – разноцветные полосы,

Светлой нет ни одной.

Я завтра скажу: «Все небо в огнях

И мне не знакома тоска!»

Но молотом по наковальне в висках

Сегодня молотит она.

В левый!

В правый!

Хряп!

Хряп!!

Без устали, не щадит.

Во рту язык –

безразмерный кляп

Мертвым грузом лежит.

Я пень корявый посреди берез,

меня забыли выдернуть когда-то,

по горло я корнями в землю врос

и где мне видеть прелесть звездопада!

Естественный отбор в обществе –

на верха набор и отсев ропщущих.

В болоте скользких назиданий и идей

дерьмо всплывает наверх первым.

Но должен кто-то обнаженным нервом

подхлестывать сознание людей?

Мы всех хотели удивить.

Куда ж девалась наша прыть?!

Впереди луга,

позади луга.

Посреди лугов

до небес стога.

Почему стога на лугах стоят,

может, вновь травой они стать хотят?

Оглянись хоть раз,

посмотри назад –

на пустых полях

облака грустят.

И колышут лен теплые дожди,

ты не уходи, подожди!

Здесь березы рыжие осенью,

а летом –

в сарафанах вышитых,

ветерком согретые

водят хороводы по лесным опушкам

стройные и белые в черных конопушках

И порою так хочется позабыть,

позабросить все, распрощаться

с заботами, с надоевшею осенью,

и с разбегу, размашисто,

и не глядя, не чувствуя,

бултыхнуться в кипящую

жизнь горячую, ждущую…

пробежаться по чистому

полю летнему, пряному,

заблудиться в лучистом

полумраке бурьянов,

и на лошади бешенной

без седла и без стремени

проскакать побережием

моря –

нашего времени.

Но вместо песни

песок на зубах.

Наползает со всех сторон

сумрачный мерзкий страх,

в горле сдавленном стынет стон

и замерзает в висках.

Кровь из носа –

сожми кулаки,

еще не пришла пора:

за белой стеною лютой пурги

глазницы окон двора.

Разветрив листья, несет по земле

из осени в никуда

освистанных нищих,

угли во мгле,

рваные провода.

Криво поставлены ворота

судьбы лихой,

да черт с ней!

лишь расслабишься, и маята

в глазах зарябит сильней.

Синие, красные кружат круги –

ни проблеска.

Но стой!

Пока стоишь –

как ни крути,

ничто не сладит с тобой.

Сквозь сон зовущий теплый звон

мне напевает что-то.

И этот звон сквозь липкий сон

не призрак, не мираж –

он за окном,

гудит огнем шмелиного полета,

и только с утренним лучом

уходит он,

пора!

Пора вставать, и утро вновь

по стеклам бьет лучами,

как в печке по поленьям дров

зимой стучится пламя.

Все окна настежь –

солнцу встречь!

Чтоб жизнь ворвалась в окна:

и звон ручьев, и ветра смерч,

и небо в поволоке.

Мне ночь подарит, не спросив,

Непредсказуемость мгновенья,

Перечисляя в мой актив

Свои цветные сновиденья.

Лохмоногая,

ушастая,

смешная,

Не понять какой породы собачонка

Суетится, и пугливо приседая.

Озирается.

Глаза, как у ребенка –

Удивленные, большие, что-то ищут,

В них с надеждой перемешанный испуг,

Не до игр собачонке, не до пищи…

– Где ты?

Где же ты, хозяин-друг?!

Нет ответа.

Только сотни ног

Равнодушно проплывают мимо.

Если бы я мог. –

я ей помог,

это мне, не ей, необходимо!

Но один лишь мог бы ей помочь.

Да навряд ли он вернется к ней.

Пусть спокойно спит он в эту ночь –

Человек,

бросающий друзей.

И пускай ему приснится сон.

Будто он в неведомой стране

Брошен,

позабыт

и обречен.

Пусть свою собаку вспомнит он –

С ней случилось это не во сне.

Приспосабливаться не умею,

Прилипалой быть не могу.

Но от подлости я немею.

И слабо дать сдачи врагу.

Враг ли? Вроде не враг –

улыбается,

Речи теплые говорит.

Его слушаешь – умиляешься,

Отойдет – и нутро болит.

На свете подлости в достатке.

Добра нехватка – это да!

Но разберемся по-порядку –

Намного меньше ли добра?

Ведь даже самый «нехороший»

Хорош для близких и друзей.

А молодец во всем пригожий,

Для недругов своих – злодей.

Так кто есть кто? Необъясним

Круговорот добра и зла –

Вчера с одним,

Сейчас с другим,

А завтра вдруг –

с тобой беда!

Колодец, улица кривая,

десяток полинялых крыш,

и небо без конца и края,

и ты – одна под ним стоишь,

и теребишь конец косынки

как небо ярко-голубой,

и крыши, выцветшие льдинки,

плывут по небу над тобой.

Я вдруг заметил, что планета

Не взрослыми заселена,

А лишь детьми,

их добрым светом,

Лишь им на откуп отдана.

Мир стал теперь добрей и ближе

И дети всей большой Земли –

я чувствую, я это вижу –

Мои,

мы из одной семьи.

Чего-то, может, я не понял?

Ну, значит, позже разберусь:

Еще, быть может, будет проблеск

Судить с налету не берусь.

И закавыка остается,

А с нею вместе – миражи.

Мне жизнь опять в лицо смеется:

Ты прав? Попробуй, докажи!

На колени встану пред иконой.

Не сочтите иноком меня.

Через все заслоны и препоны

Греюсь у небесного огня.