Голова Медузы Горгоны

— И все же риск огромный.

— Зато никто другой не знает так хорошо лавровцев, — настаивал Гетманов. — Мало ли какая проверка может быть.

— Это верно. А легенда?

— Ну, к примеру, уточнение деталей плана по поводу совместных действий.

— Подозрительно. И Лавров послал тебя, а не того же, скажем, Чеботарева?

— Но Конарь не может знать всех порученцев Лаврова!

— Рискованно! — повторил Бухбанд и задумался. Он уже хорошо изучил Гетманова, знал его прекрасную способность перевоплощаться, быстро входить в чужую роль. Знал, что этот молодой чекист обладает цепкой памятью и удивительной находчивостью, которая не раз выручала его в трудные минуты. Но кто гарантирует, что у Конаря не подстерегает Гетманова какая-нибудь нелепая встреча?

Бухбанд внимательно посмотрел на Якова. Тот спокойно и терпеливо ожидал решения.

«Конечно, лучше его никто не справится с такой задачей. Парень был у Лаврова, видел все своими глазами. Подготовка ему не нужна, а готовить другого времени нет. Надо только придумать что-то надежное на случай встречи с лавровцами…»

— На Лаврова бросим бронепоезд, — Яков Арнольдович повернулся к молчавшему начштаба, — предупредим захват посевного материала, да и потреплем его хорошенько. А хорунжий Никулин сообщит Конарю, что полковника прижали и тот просит помощи. Что у нас есть в наличии?

— Учебный взвод и эскадрон чека…

— Маловато, — с сомнением покачал головой Бухбанд. — Но делать нечего. Нужно не только задержать операцию Конаря, но и добыть список его банды, выяснить основные продовольственные базы и места отсидки.

— Постараюсь, — кивнул Гетманов.

— Ну что ж, попробуем, — решился наконец Бухбанд. — Пошли к председателю!

Сергей Горлов так и не встретился с Яковом, когда тот приезжал в Пятигорск. Узнал только, что Гетманов на следующий же день получил новое задание. Сергей втайне надеялся, что Бухбанд снова назначит его связным к Якову. И потому, когда его вызвали к начальнику оперативного отдела, Горлов ничуть не удивился. Одернув гимнастерку и пригладив пятерней спадающие на лоб волосы, он бодро вошел в кабинет.

У Бухбанда были председатель губчека и начальник штаба по борьбе с бандитизмом.

— Готов к выполнению задания! — четко отрапортовал Сергей.

— Ишь, шустрый какой, — улыбнулся Долгирев, переглянувшись с чекистами. Он откровенно любовался ладной фигурой Горлова и его отличной выправкой.

— Какое же задание собрался выполнять? — спросил он.

— Любое, товарищ председатель!

— Ну что ж, Яков Арнольдович, такую готовность надо использовать. Дадим ему задание?

— Слушай, Сергей, а не пора тебе… жениться? — вдруг спросил Бухбанд.

Лицо Горлова мгновенно стало пунцовым. Он сердито насупился и глянул на всех исподлобья. «Уже узнали… Откуда? Или только догадываются?» Быстро справившись с растерянностью, ответил с обидой:

— Если для дела не подхожу, так и скажите. А что вы… жениться! Я чекист…

— Ну-ну, — примирительно заговорил Долгирев, продолжая улыбаться. — Что же чекистам и жениться нельзя?

— Нельзя, — твердо ответил Сергей и неожиданно для себя неуверенно добавил, — пока…

— Это ты зря. Мы все-таки тебя женим, — весело возразил Долгирев. Потом сразу стал серьезным. — Важное задание, Сергей. Банда Васищева, что скрывается в бурунах, готовит нападение на Моздок. За последние месяцы она значительно разрослась за счет насильственной мобилизации трудовых казаков. В этом сейчас ее слабость…

Узнали в бандах про объявленную амнистию. Нынче многие вояки уже и рады бы повернуть домой, да старые грехи не пускают. К тому же атаман пугает их жестокостью Советской власти. Его люди расправляются люто с «изменниками», а потом свои действия выдают за наши. Казак словно между двух огней. Не там, так там сгоришь. Надо ему правду сказать, на верный путь наставить.

Глаза Сергея заблестели:

— Все понял, Яков Арнольдович. Банду надо разложить?

— Правильно. Но как? Времени мало. В банду не так просто попасть, одному тем более. Вот мы и решили сыграть свадьбу в тех краях. Понял теперь?

— Понял, — смущенно ответил Сергей.

Все вместе стали разрабатывать план предстоящего внедрения в банду. В станицу Галюгаевскую должна прибыть племянница бывшего казачьего вахмистра Михаила Егорова со своим женихом. Он у нее преуспевающий предприниматель-гуталинщик. Чтобы не ударить в грязь лицом перед станичниками, дядька закатывает свадьбу, а на другой день отправляет молодых на хутор к родичам. Коней для такого случая попросим в станичном Совете. Путь на хутор проходит через расположение банды. А уж Васищев, который начал насильственную мобилизацию казаков, вряд ли выпустит этих попавших к нему людей.

— Гуталин возьмешь в комендатуре у Веролюбова.

— Ясно, — кивнул Сергей. — Только, может, без невесты?

— Нет, товарищ Горлов, — возразил Долгирев. — Легенда продумана тщательно. Только такой вариант даст тебе возможность избежать ненужных подозрений и активно вести работу в банде. Кстати, невеста здесь будет твоим незаменимым помощником. В общем, заходи через час. Познакомим тебя с ней.

Сергей решил во что бы то ни стало разыскать Лену. Он не знал, что скажет ей, как объяснит, что встреча их может оказаться последней. Знал только, что теперь уж не растеряется, обязательно выяснит все до конца.

На почте Лены не было. Девушка за стеклянной перегородкой объяснила, что сменщица ее уже с неделю как уволилась. Где работает — неизвестно. Адреса домашнего тоже никто не знал. Удрученный, вернулся Горлов в здание Тергубчека.

Открыв дверь кабинета Бухбанда, он застыл на месте: у окна сидела Лена. Худенькие руки ее были сцеплены на коленях, бледное лицо сосредоточенно, а полные губы крепко сжаты.

Девушка повернулась на стук двери и удивилась не меньше Сергея. А тот замешкался у порога, чтобы как-то справиться с собой.

— Проходи, проходи, — ободряюще кивнул ему Бух-банд. — Знакомься с невестой: племянница вахмистра Елена Егорова. А это, Леночка, твой жених. Хорош, а?

Оба одновременно глянули друг на друга и вспыхнули до корней волос. Сергей смотрел на Лену и улыбался глупейшим образом.

— Э, да вы, я вижу, знакомы, — вернул его к действительности веселый голос Бухбанда.

— Немножко, — неловко пробормотал Сергей, а Лена молча кивнула.

— Тем лучше, тем лучше, — усмехнулся довольный Бухбанд и вышел из кабинета, чтобы дать молодым время побороть смущение.

По поручению друзей Анна Фальчикова бдительно смотрела за Зуйко, отвлекая его от черных мыслей. Она умела это делать как никто другой. Это был нужный им человек: на нем завязан не один тугой узелок заговора. Благодаря ее стараниям Зуйко вскоре отвлекся от своего горя и снова с головой окунулся в подготовку восстания.

Однажды вечером на квартиру Кумскова, где проходило очередное заседание Временного военного совета Главного штаба заговорщиков, прибежал запыхавшийся телеграфист Савельев. Он пулей пролетел мимо перепуганной хозяйки, распахнул обе створки двери и радостно крикнул, высоко подняв над головой листок бумаги:

— Господа! Радостная весть! В Кронштадте — восстание!

Все вскочили из-за стола, окружили Савельева:

— Рассказывай! Не мучай! Ну же!

— Откуда эти сведения? — спросил Чепурной, растерянно поправляя сползшее на кончик носа пенсне.

Савельев отдышался и расправил ладонью измятый листок.

— Сегодня мне удалось снять копию телеграммы из центра для губкома большевиков. Господа! — Он радостно смотрел на окруживших его людей. — Восстание…

— Хватит истерик! — прервал его полковник Лукоянов. — Докладывайте штабу по порядку!

— Да, да! Подробно, — нетерпеливо поддержал его Чепурной.

— Так вот. — Савельев уткнулся в листок с каракулями, понятными только ему — Позавчера гарнизон Кронштадта восстал против Советов. Его возглавил писарь с «Петропавловска» эсер Петреченко. С ним генерал Козловский, подполковник Соловьянинов, офицер Генштаба Арканников и другие. На кораблях и в крепости арестованы члены Кронштадтского Совета. Американский Красный Крест передал восставшим свои склады продовольствия. Петроград на осадном положении…

— Спасибо! — воскликнул Чепурной. — Спасибо, голубчик!

Он подошел к Савельеву и заключил его в объятия. Затем обернулся к присутствующим:

— Я говорил! — торжествующе произнес он. — Самая решительная сила — это партия эсеров. Господа! Медлить нельзя! Надо поднимать народ на восстание! Немедля!

— Вы отличный политик, Николай Александрович, — возразил ему полковник Лукоянов. — Но из вас никогда не получится военный стратег. Вы знаете все наши силы? Вы подготовили их к выступлению? У вас есть четкий план восстания, дислокации и передвижения наших отрядов? Вы оповестили главкома и Лаврова?

— Я понимаю, — ответил Чепурной. — Я поспешил. Но это зов сердца, господа!

— Мы не меньше вашего рады известию. Но восстание — не игра в бирюльки. Нужно срочно и серьезно готовить его.

— Да, да! Срочно! — потирал руки Чепурной. — И в первую очередь — немедленно сделать это известие достоянием широких масс народа.

— Быстро готовьте типографию, — приказал Кумскову Дружинин. — Листовок пятьдесят на первый случай хватит?

— Достаточно, — ответил Чепурной и повернулся к секретарю. — Пишите, Анна Федоровна. «К тебе, русский народ!»

Ему не мешали: ораторский талант Чепурного успели оценить все.

— «Где свобода слова и печати? Где неприкосновенность твоего жилища и личного имущества? Где неприкосновенность личности?» — декламировал он, и Фальчикова едва успевала записывать текст. — «Довольно! В Сибири — восстание, на Украине — восстание. Красный Кронштадт, который первый сверг старый строй, поднял теперь знамя восстания! Значит, осознал, что терпеть жестокое насилие дальше нельзя. К оружию, русский народ! К оружию, свободный казачий край!»

Он снял пенсне и гордо поднял голову. Ему зааплодировали.

— Господа! Продолжим совещание, — призвал всех Дружинин. — Ввиду резко изменившейся обстановки, ставлю вопрос о восстании. Срок его обсудим особо. Кто за?

Все подняли руки.

— Сергей Александрович, вам слово.

Поднялся полковник Лукоянов.

— Считаю, что ранее двадцать пятого марта нам не успеть.

— Это невозможно! — возразила Фальчикова. — Почему такой срок? Мы должны поддержать кронштадтцев. И чем скорее, тем лучше.

— Правда, почему такой срок? — спросил Чепурной.

— Сегодня я еще не успел отчитаться перед штабом о своей инспекторской поездке. Так вот, господа, положение не так прекрасно, как вы предполагаете. Это не только мое мнение.

— Сущая правда, — подтвердил один из заговорщиков. — Руководители отрядов упрекают нас, что мы прекратили поставлять им деньги и продовольствие. Куда же девались эти деньги, уважаемый Гаврила Максимович?

Зуйко обеспокоенно посмотрел на Дружинина. Тот нетерпеливо заерзал на стуле.

— Это вопрос особый. Мы обязательно разберемся и примем меры. А сейчас давайте по существу. Продолжайте, Сергей Александрович.

— Вместо трех тысяч сабель я едва насчитал в зеленых отрядах восемьсот. Необходимо срочно приступить к насильственной мобилизации в станицах и увеличить наш военный кулак. Совершенно не подготовлены к боевым действиям Зольская линия и другие отряды Предгорья. Нужно снабдить их боеприпасами. Во-вторых, мы не знаем положения в отряде Васищева. Меняет дислокацию отряд Конаря. Необходим выезд к ним для согласования действий. На это уйдет не менее десяти дней. Считайте сами…

— Действительно, раньше нам не успеть, — поддержал полковника Дружинин.

— Что верно, то верно, — согласился Чепурной. — Ну так пусть ночь двадцать пятого марта станет Варфоломеевской ночью для большевиков.

— Решено! — объявил Дружинин. — Итак, полковнику Лукоянову надлежит немедля выехать к Лаврову и подготовить все связанные с ним отряды. К Конарю лучше всего поехать вам, Николай Александрович, и вернуться к восемнадцатому.

— В такой важный и ответственный момент мне нельзя покидать штаб, — нерешительно возразил Чепурной.

— Вы трусите, — зло прошипел сквозь зубы Дружинин.

А Лукоянов ехидно усмехнулся:

— Разве наш корабль тонет, Чепурной?

— Как вы смеете? — воскликнул в негодовании эсер. — Я прошел царские тюрьмы, молодой человек! И никому не позволю…

— Довольно! — вскочил Дружинин. Его окрик подействовал отрезвляюще. — Довольно, — повторил он уже более спокойно. — Я понимаю, Николай Александрович, почему вы не хотите покидать Пятигорска, прекрасненько понимаю…

— Это гнусно! — вмешалась Фальчикова. — Господа! Разве так можно? Среди своих… Прошу вас…

Все почувствовали себя неловко и замолчали.

— Хорошо, — произнес Дружинин. — Пусть едет кто-нибудь другой. Но из эсеров…

Лукоянов бросил насмешливый взгляд на Дружинина, а Фальчикова вызывающе вскинула красивую голову:

— Поеду я!

Зуйко не скрывал своего восхищения, а Чепурной радостно закивал. Дружинин, подумав, согласился:

— Завтра же и отправляйтесь! Кстати, когда вернется от горцев Доценко?

— Восемнадцатого, — ответил Лукоянов. — Меня не будет. Так пусть он получит распоряжение для ударного отряда от вас.

— Несомненно. Сразу его ко мне, — распорядился Дружинин. — А как ваша «молодежная сотня»? — повернулся он к Чепурному.

— Готова. Оружие есть у каждого. Списки коммунистов и ответственных работников Советов подготовлены.

— Смотрите, чтобы не перестреляли там наших людей, — предупредил Дружинин.

— Ребятам сказано, кого нельзя трогать…

— Ну, с богом! — Дружинин поднялся из-за стола, повернулся к иконе и торжественно перекрестился.

Поодиночке, соблюдая чрезвычайную осторожность, заговорщики покинули квартиру Кумскова.

Банду Гетманов обнаружил на третий день. Слух о ее зверствах опережал появление в станицах и хуторах.

Возле Каясулы Яков показал своему напарнику на фигурки всадников, спускавшихся с гребня холма. Они пустили коней галопом, пытаясь перехватить разъезд в лощине. Как и предполагали, это был боковой дозор Конаря.

Пятеро казаков, завидя их, сдержали коней и направили на всадников винтовки.

— Убери дуры-то, не съедим! — весело крикнул им Гетманов, когда они настигли дозор. Старший казак в широченной черкеске с газырями ухмыльнулся, но винтовку так и не убрал.

— Это чьи же будете?

— А вы чьи? — вопросом на вопрос ответил Яков.

— Нам таить неча. Конаря мы. Слыхали?

— Не только слыхали, но и искали. — Гетманов чиркнул плетью коня, семенившего на месте. — Веди к нему.

— Ишь, скорый! За какой надобностью он тебе? — упорствовал старший.

— А это не твоих курьих мозгов дело! — прикрикнул Гетманов. — От полковника Лаврова мы к Конарю. Понял?

Старший хотел было вспылить, но услыхал полковничий чин и поостерегся: как бы худа не нажить.

— Ладно, айда за нами. Только, слышь, пистоли давай сюда.

Но Гетманов засмеялся:

— Двоих встретил и уже в штаны наложил? Это все, что ли, у Конаря такие вояки?

Казак проглотил «пилюлю» и выматерился.

— Смотри, робя! — приказал он дозорным и пришпорил коня.

Минут через двадцать они догнали вытянувшуюся на несколько верст колонну. Впереди шли две тачанки с пулеметами и конные сотни. За ними, поднимая густой шлейф пыли, громыхали повозки, нагруженные всяческим барахлом. И всю эту громкоголосую армаду снова замыкали тачанки.

Конарь с помощниками был в голове колонны. Заметив скачущий к нему дозор, он отъехал в сторону и остановился. Настороженно рассматривал из-под кустистых бровей незнакомых всадников.

Когда старший доложил ему о незнакомцах, он снова окинул их с ног до головы и махнул плетью дозорным. Те повернули коней и поскакали в сторону от колонны.

— От Лаврова, говоришь? А чем докажешь?

Яков вынул из газыря свернутый в трубочку листок и протянул его атаману. Конарь внимательно осмотрел документ с лавровской размашистой подписью и сунул его в карман.

— А почем я знаю, что ты не сам нацарапал эту филькину грамоту?

— Забыл ты меня уже. Поди, не помнишь, как мы с Чеботаревым к тебе совсем недавно приезжали в плавни?

Конарь кинул на него насмешливый взгляд и тронул коня, давая понять спутникам, что они могут присоединиться к нему. Гетманов ехал рядом, стремя в стремя. Сзади пристроились помощники Конаря и телохранитель атамана Щербатый. Сбоку от них тянулись повозки. Завидев Конаря с незнакомыми людьми, бандиты затихли и с любопытством рассматривали всадников.

Гетманов рассказал Конарю, как потрепал Лаврова красный бронепоезд, как полковник чудом спас отряд от полного разгрома, а затем намекнул, что прибыл с особым поручением от Лаврова.

— Не до беседы сейчас, — оборвал его Конарь. — Доберемся до хуторов, станем там на привал и тогда погутарим.

Он обернулся к Щербатому:

— Поторопи Мавлюту. Пусть прибавит шаг: люди пристали уже.

На привале обстоятельно поговорили. Услышав просьбу помочь Лаврову, Конарь пробурчал в ответ неопределенно:

— Там видно будет…

Бухбанд быстро поднялся на второй этаж.

— У себя? — спросил он секретаря и, не ожидая ответа, вошел к Долгиреву.

В вечернем полумраке коптила лампа: председатель губчека что-то читал.

— У «молодых» все в порядке. Вот первое донесение, — протянул он Бухбанду листок.

— Двадцать пятого, — тихо сказал тот, пробежав глазами донесение.

— Что? — не понял Долгирев.

— Сообщение Степового: восстание назначено на двадцать пятое марта. Срочно проводят последние приготовления.

— Так, — Долгирев резко поднялся и зашагал по кабинету. — Отголоски кронштадтского мятежа?

— Скорее поддержка. Вот последняя листовка.

Председатель на ходу прочитал ее.

— Теперь, кажется, плод созрел. У вас все готово? Материалы на главарей и других участников заговора собраны. Не успели подготовить документы по Боргустанскому стансовету. Неясна до конца степень участия и членов «молодежной сотни».

Группа командиров и красноармейцев 45-го отдельного Терского дивизиона войск ВЧК. У знамени — в папахе чекист Яков Гетманов.

— Ничего. Остальное даст следствие. Медлить больше нельзя. Сегодня же обсудим на коллегии план захвата. Готовьте людей. Только тихонько, без суеты и шума. А я к Иванову в губком.

…Секретарь губернского комитета РКП(б) внимательно выслушал председателя чрезвычайной комиссии и нахмурился:

— Пожалуйста, подробнее о роли этих двух членов партии из Боргустанского стансовета.

— Один по убеждениям правый эсер. До сих пор состоит в этой партии. По заданию «Штаба» осуществлял связь с горами, поставлял им сведения о положении и трудностях в губернии, снабжал бланками и пропусками. Вел разрушительную работу в партии большевиков. Об этом говорил один из участников заговора в присутствии нашего человека. А второй является его ближайшим подручным и активным помощником.

— В случае их ареста, кто из ваших товарищей будет вести дело?

— Материалы на них мы обязаны направить на рассмотрение Президиума ВЧК в Москву.

— Хорошо, — сказал Иванов. — Я даю согласие на арест этих двоих из Боргустана. Членов губкома немедля поставлю в известность. Думаю, они согласятся с нами. А вас, товарищ Долгирев, прошу докладывать мне результаты ежедневно.

Проходил день за днем, банда кружила по степи, а Конарь все не давал ответа. На одном из хуторов, который едва вместил банду, он, наконец, собрал совет. Наиболее представительно выглядел Мавлюта, командир конной сотни, под чьим началом ходили и тачанки. Это был стройный красавец, человек крутого нрава и меткий стрелок. Члены совета, в который входили главари мелких банд, примкнувших к Конарю, и другие командиры прислушивались к каждой его реплике. Справа от Конаря сидела красивая молодая женщина с высокой короной волос.

«Вот она какая, Фальчикова», — подумал Яков, вспомнив слова Бухбанда о возможной встрече. За несколько дней, проведенных в банде, Гетманов уже был наслышан о ней и знал, что она по поручению Конаря побывала в окрестных станицах. Зачем, Яков выяснить не сумел.

Фальчикова сидела прямо, туго затянув плечи черным платком. Глаза ее были полузакрыты, руки сложены на груди. Яков видел, как Мавлюта ревностно следил за ней. Конарь выждал, когда сотники опорожнят первые кружки араки, и повел речь о главном.

— Лавров просит помощи…

Все оживились.

— Что, пытался приказывать, а теперь сам в ножки кланяется? — игриво спросил Мавлюта. — А как же с арсеналом? Патроны на исходе. О себе бы нам подумать.

Гетманов снова, теперь уже для совета, рассказал о бедах Лавровского отряда. Он уговаривал всех не уходить далеко, а постараться оттянуть на себя хотя бы часть отрядов красных, загнавших Лаврова в пески. Якова слушали внимательно. Он убеждал, что если сейчас не помочь Лаврову, то с ним расправятся в два счета, а затем уж всем скопом примутся за Конаря. Тогда неизвестно, чем все это кончится.

Седоусый командир сотни молча кивал головой, Конарь в глубокой задумчивости играл рукоятью своей плети, а Фальчикова метнула быстрый взгляд на Якова. Она выждала, когда «посланец» сделает паузу и ехидно заметила:

— Ну, если у Лаврова все такие страстные защитники, то с их помощью он как-нибудь и сам выпутается.

Сотники заржали. Громче всех хохотал Мавлюта.

— Ты вот зубы скалишь, а не знаешь того, что арсенал тебе сейчас не по силам, — обиженно выговорил ему Гетманов.

— Чево? — насмешливо протянул Мавлюта.

— А тово! Я только что был у Хорошева под Лысой горой. Он давно зубы точит на артсклады, да не решается. Уж ему-то лучше обстановка известна.

— Брехня! — возразил Мавлюта. — Чего бы это он от складов отказался? Кабы я на его месте…

— Ты на его месте тоже не полез бы против дивизии…

— Какой еще дивизии! Скиба говорит, что там всего с полста милиции.

— Я твоего Скибу не знаю, но только брешет он. В Георгиевске формируется пролетарская дивизия. Хорошев говорил. А у него разведка — дай бог!

— Довольно! — прекратил спор Конарь. — Послушаем, что другие скажут. Нечего вам одним глотки драть.

Первым довольно путанно высказался седоусый, а за ним и другие командиры сотен. Но все сходились на одном: на рожон не лезть. Погулять здесь, а когда уйдет дивизия, нагрянуть в город. А что до просьбы Лаврова, то отчего бы и не помочь. Только с оглядкой, с умом. Не ввязываться в бой с красными частями, а пусть они мотаются следом: опыта тут не занимать. Для начала можно пощипать и Курскую. И только Мавлюта упорствовал: брать арсенал, и точка!

Бандиты заспорили. Дело дошло до ругани и оскорблений. По лицу Мавлюты пошли красные пятна. Навалившись на стол, он кричал яростнее всех. Остановил всех ровный спокойный голос Фальчиковой:

— Шапками спешишь закидать? — она иронически усмехнулась, взглянув на Мавлюту. — Большевики не так слабы и не так глупы, как ты думаешь. Слишком большая роскошь позволить им бить нас поодиночке.

Седоусый уважительно кивнул:

— Дело говорит Анна Федоровна…

Мавлюта скрипнул зубами, но перечить больше не стал. Гомон постепенно стих. Конарь кончил играть плетью и резко выпрямился, будто стряхнув с себя груз:

— Ну, будет! Поговорили и хватит! Решено. Поможем полковнику. А для начала пойдем на Курскую.

Гетманов чуть поклонился Конарю:

— Спасибо на добром слове. Значит, можно связного посылать?

— Посылай. Провожатых дать?

— Мой где хошь пролезет. А провожатые только красных взбаламутят. Сам я, коль не возражаешь, остался бы у тебя пока.

— Вольному воля.

Гетманов вышел на крыльцо, пригляделся в темноте и вскоре увидел недалеко от избы оседланного коня. Его связной сидел на повозке в кругу бандитов и «заливал» какую-то байку.

— Подь сюда! — крикнул Яков. Связной развел руками: начальство! Покорно слез с повозки и подошел к Гетманову. Яков повел его прочь от любопытных бандитов.

— Скачи к нашим. Скажешь, что план удался. Пойдут на Курскую. Я останусь, добуду список. Да, передай, что пойдут через Орловский. Пусть встретят. Но сразу же уходят оттуда.

На крыльце появился Мавлюта.

— А этого постарайтесь убрать. Опасен. Он с сотней пойдет впереди.

— Не уйдет, — шепнул Николай. — Уж я-то его запомнил. Казаки злы на него. Лют, говорят, больно…

Он вскочил в седло, тронул коня, и вскоре легкий галоп затих в конце улицы. Яков поднялся на крыльцо и стал рядом с Мавлютой.

— А ты напрасно на меня зуб имеешь. Будет время, и арсенал возьмем.

— Иди ты! — огрызнулся бандит. — Языкатый выискался! Какой ты в бою, хотел бы я знать.

Мавлюта зло посмотрел на Якова, но тот добродушно улыбался.

— Так и бери меня в свою сотню! Чем не гож! Порученец самого Лаврова! Краса и гордость Терека, — балагурил Гетманов.

— И то… Погляжу на тебя, — уже миролюбивей проговорил Мавлюта. — Только у меня спрос один…

— Ничего! У Лаврова, поди, спрос не меньше был.

Из избы вышли один за другим сотники: вечерняя трапеза кончилась. Вместе с Мавлютой к густому саду, где горели костры его сотни, зашагал и Яков.

В тугих порывах весеннего ветра над сонными долинами и горными перевалами загудели телеграфные провода:

Гудели на ветру провода. По сонным улицам городов застучали каблуки нарочных. Поднимались по тревоге отряды чекистов в Пятигорске, Георгиевске, Кисловодске, в Минводах, Ессентуках, Моздоке. А по гудящим струнам проводов все летели адреса и фамилии выявленных участников заговора, указания и распоряжения коллегии губернской чека.

У телефонного аппарата осипшим голосом диктовал дежурный:

— Ессентуки? Приказ коллегии. Запишите! Вызвать нарочным в город по делам службы председателя и секретаря Боргустанского стансовета. По прибытии арестовать и доставить в губчека. К немедленному исполнению! Кто принял? Алло! Повтори!

В окна глядело черное небо с редкими звездами. Ветер завывал в темных переулках.

— Группа первая, — командовал Бухбанд. — С вами десять чоновцев. Адрес — Нижегородская, 21. Выполняйте! Группа вторая. Адрес…

А в кабинете председателя по прямому проводу Полномочное Представительство ВЧК на Кавказе требовало срочно сообщить связи контрреволюционного заговора, персональность, ход ликвидации.

В ночь на 19 марта 1921 года почти в триста адресов вышли боевые оперативные группы Терской губернской чрезвычайной комиссии.

Ночи в марте стояли на удивление теплые, светлые. И окраинная улочка, полого сбегающая к Подкумку, просматривалась насквозь. В конце ее появился всадник.

— Легок на помине, — тихо прошептал Веролюбов лежавшему рядом Моносову. — Ишь ты, ровно кобель принюхивается.

Доценко слез с коня, завел его в неогороженный сад и привязал к стволу ближнего дерева. Затем осторожно прокрался к своей усадьбе и, тихонько звякнув щеколдой, скрылся за калиткой.

Слышно было, как радостно завизжал пес и заскрипели двери. Спустя минуту в окне зажегся свет и по занавеске загуляли тени.

— Это Матрена, жинка, — комментировал участковый милиционер. — А вон этот, ручищами машет, то отец ейный. Паскуда такая, что не приведи господь…

Внезапно свет погас, и снова скрипнула дверь.

— Уйдет, — шепнул Веролюбов. — Надо брать.

— Зови своих ребят, — подтолкнул Моносов милиционера.

Тот, пригнувшись, пробежал за угол, и через минуту вдоль забора мелькнуло несколько человек. Они окружили усадьбу, и до чекистов донесся легкий условный свист.

Забрехал пес.

— Ну, что, пошли? — спросил Веролюбов. Чекисты поднялись и быстро побежали к калитке. Как только открыли ее, навстречу кинулся пес.

— Цыть! Ты что это, Боб? Уймись, кому говорят! — прикрикнул милиционер. Пес заурчал и отошел в сторону.

Дверь дома оказалась на запоре, но на стук никто не отвечал.

— Оглохли, что ли? — ворчал милиционер и подозрительно оглядывался на собаку.

Пес подошел к амбару и замахал хвостом. Чекисты направились туда. Прислушались — тишина.

— Семен! — крикнул Веролюбов. — Выходи!

Снова тишина.

— Тебя спрашивают: желаешь сдаваться али нет? Отвечай!

В амбаре раздался приглушенный кашель и ругательства.

— Последний раз говорю! — крикнул чекист и взвел курок револьвера. В ночной тишине звонко щелкнул металл.

— Не убьете? — донеслось из-за стены.

— Выходи!

— Коли слово дадите, что не будете бить, то сдаюсь, — хрипло ответил Доценко.

— Не тронем! Выбрасывай наган!

К ногам чекистов сквозь широкую щель в трухлявой стене упал пистолет.

Открыли дверь. Из амбара пахнуло сыростью и прелым сеном.

— Подними руки и выходи!

В темном проеме показались сначала поднятые вверх руки, а потом и сам связник «Штаба».

— С кем был?

— Матрена там. Выходи…

Вышла простоволосая женщина, застегивая на ходу легкий жакет.

Обоих обыскали и провели в дом. Тесть Доценко, открывший на голос Семена дверь, тут же в испуге юркнул за перегородку.

— Что, Семен, отгулял? — не без злорадства спросил участковый. Видно, у него были свои счеты с Доценко.

— Рано радуешься, шелудивый! — неожиданно рявкнул тот, но тут же стих и угрюмо спросил. — Важная, знать, пичуга я? А?

— Куда важней! Всех, поди, знаешь… — опять встрял милиционер, словно бы и не обратив внимания на выпад против него.

— А то! — ответил ему самодовольно связной. — Как самого себя.

— Вот и расскажешь.

— Эт-то мы поглядим…

— Чего глядеть! Жить захочешь — расскажешь! — буркнул Веролюбов.

— Уж ты, Семушка, скажи им, скажи… — суетливо зашептала Матрена.

— Умолкни! — цыкнул на нее Доценко.

— Ну, хватит! Собирайся! — закончив обыск, скомандовал Моносов.

Бандиту связали руки и вывели к подводе, что стояла невдалеке. Протрезвевший Доценко опасливо оглянулся по сторонам и неуклюже плюхнулся в кошелку. Лошади тронули с места, Матрена заголосила и кинулась следом.

Милиционер остановил ее.

— Хватит. Иди-ка домой…

— У-у-у, душегубы проклятые! — зло выкрикнула женщина и, уткнувшись в платок, нетвердой походкой зашагала к воротам.

Чепурной с нетерпением ожидал Фатьянова. Тот должен был появиться у него после встречи Доценко. Предстояло продумать в деталях все распоряжения по молодежной группе, тщательно подготовить инструктаж каждого члена. Но прошли все сроки, а Фатьянов не появлялся.

«Что он позволяет себе, этот мальчишка! — раздраженно думал «идейный бог молодежи», шагая из угла в угол в тесном номере на Армянской. — Является когда вздумается, уважения к старшим — никакого».

Когда раздался условный стук, Чепурной приготовился уже хорошенько отчитать «вожака юной стаи», но вид гимназиста насторожил его. Слипшиеся пряди черных волос падали прямо в глаза, губы мелко вздрагивали, в блуждающих глазах — растерянность.

— Арестован Доценко!

— Что? — Чепурной подскочил к Фатьянову и схватил его за лацкан куртки. — Врешь!

— Ей-богу! Сам видел. Подхожу к дому, слышу — идут. Спрятался. А они прошли мимо и залегли невдалеке от усадьбы. Я все видел, все… — торопясь, рассказывал Фатьянов. — А когда Семен подъехал, чекисты притаились. Потом окружили дом и взяли его. Я никак не мог его предупредить.

Чепурной разжал руку, легонько оттолкнул от себя гимназиста и брезгливо вытер ладонь о штанину.

— Значит, его ждали там… — задумчиво пробормотал он. — Фатьянов молчал и вопросительно смотрел на него.

— Вот что, любезнейший, — заторопился Чепурной, натягивая пиджак. — Надо успеть предупредить других. Ты беги к Терцеву, а я — к другим. Только осторожно. Придется скрыться на время.

Он лихорадочно рассовывал по карманам папиросы, браунинг, патроны, вынул из ящика комода пачку бумаг и сунул ее в пальто.

— Анна Федоровна еще не вернулась?

— Нет, наверно, она завтра к вечеру должна приехать.

— Вот и хорошо, надо успеть ее оповестить.

Чепурной в последний раз внимательно осмотрел комнату и вышел вслед за Фатьяновым.

Начинался рассвет. Улицы были пустынны, и беглецы, не прячась, свернули за угол. Впереди раздался шум машины. Чепурной толкнул Фатьянова в первый попавшийся подъезд и прикрыл за собой наполовину застекленную дверь.

Мимо протарахтела машина, полная людей.

— Чекисты, — шепнул Чепурной. — В мою сторону направились. Давай торопись…

Они выскочили из подъезда и побежали к базарной площади. Не доходя квартал, Чепурной остановился и, больно ухватив за плечо гимназиста, резко повернул его к себе.

— Вот что, — зашептал он. — Мне там показываться нельзя. Я укроюсь здесь, — он показал на ближайшую калитку. — Пойдешь один. Предупредишь Терцева, возьмешь денег и мигом назад. Понял? Да не вздумай хитрить!

Чепурной достал браунинг и подтолкнул Фатьянова в спину. Трусливо оглядываясь, тот побежал к дому Кордубайловой.

Минут через пять он возвратился.

— Дом окружен! Терцев арестован!

— Значит, полный провал… — скрипнул зубами Чепурной. — Вот что: дуй со всех ног к Кумскову. Может, успеешь…

— Я должен оповестить свою сотню, — возразил гимназист.

— На кой черт сдались твои сопляки! Делай, что говорят!

— Хорошо, хорошо, — забормотал Фатьянов и выбежал за калитку.

Подождав, пока затихнут шаги, Чепурной осторожно выглянул на улицу. Убедившись, что она пуста, поднял воротник и, прижимаясь к стенам домов, быстро зашагал прочь.

Старший следователь губчека Запольский восстанавливал каждый шаг заговорщиков, их связи, планы и практические дела. Это было нелегко: по делу контрреволюционной организации арестовано свыше трехсот человек.

Одни из них лгали, изворачивались, пускались на всевозможные хитрости и всячески тормозили следствие. Другие с готовностью раскрывали рот и несли такую околесицу, которой свет не видел.

Уже утром 19 марта сотни родственников, знакомых, сослуживцев арестованных стали бомбить губчека жалобами, просьбами, заявлениями и петициями.

И много других — срочных, требовательных заявлений…

По крупице, шаг за шагом, следователи восстанавливали истину, отметали лишнее, наносное.

— Гражданин Ищенко, что связывает вас с Зуйко? — настойчиво выясняла следователь Соколова у мужчины, задержанного во дворе Кордубайловой.

— Не знаю никакого Зуйко! Что вы мне шьете, гражданин следователь? — возмущался упитанный хозяин шашлычной на Базарной площади.

— Каким же образом вы оказались во дворе? — спросил Запольский. Он в этой же комнате просматривал протоколы предыдущих допросов.

— Я зашел туда совершенно случайно! На одну минутку!

— Должна предупредить вас, что за дачу ложных показаний вы будете нести ответственность, — напомнила ему Соколова.

— Бог ты мой! — изумился Ищенко. — С какой стати я буду обманывать нашу чеку! Я не настолько глуп!

— Тогда почему же вы были арестованы во дворе Зуйко, да еще в ночное время? — настаивала следователь.

— Тут есть некоторые тонкости, — смутился хозяин шашлычной.

— Вот и расскажите нам о них, — предложил, ему Запольский.

— Гражданин начальник, — взмолился вспотевший задержанный. — вы толкаете меня на неприличные признания. Пощадите мое самолюбие! Наконец, здесь присутствует женщина…

— Не ломайте комедию, гражданин Ищенко! — потребовала Соколова. — Отвечайте следователю, как вы попали ночью во двор Зуйко?

— Ну хорошо, хорошо, я расскажу. Только не говорите, ради бога, жене. У меня дети… Бог ты мой! Срам-то какой!

— Довольно! — приказал Запольский. — Рассказывайте!

— Я шел от одной артистки. Знаете, старая любовь…

— Фамилия, адрес?

— И это тоже? Пощадите честь этой женщины.

— Итак, адрес?

Ищенко назвал фамилию певички, у которой провел ночь. Запольский распорядился срочно проверить.

— И все же, как вы попали во двор Зуйко? Следствие учтет ваше чистосердечное признание. Что вы делали там? — спросила Соколова.

Задержанный покраснел, заерзал на стуле и тихо выдохнул:

— Мочился, мадам…

Теперь смутилась Соколова, а Запольский звонко захохотал. Впервые за все эти напряженные дни. Он смеялся над нелепейшей ситуацией, в которую попал Ищенко. А тот, виновато улыбаясь, вытирал с лысины бисеринки пота.

Вскоре прибыл чекист, который проверял адрес певички.

— Все верно, был у нее, — подтвердил он.

— Ладно, — в последний раз улыбнулся Запольский, — распишитесь под протоколом, гражданин, и ступайте домой. Мы учли чрезвычайные обстоятельства, при которых вы были задержаны.

— Спасибо, гражданин начальник, спасибо, — хозяин шашлычной быстро поставил подпись и слегка поклонился Соколовой: — Простите, мадам…

— Я советую не задерживаться вам в чека, — прервала его та.

— Да, да! Вы, безусловно, правы. — И Ищенко пулей вылетел из кабинета.

Утром из разведки вернулся с разъездом казаков Скиба, правая рука Конаря. На крыльце уже сидели сотники, и он вяло докладывал атаману, зевая после бессонной ночи.

— Нету их близко. Разве что под Орловским хутором с три десятка милиции. Так, мелочь… Винтовочки… В хутор боятся залезать. Третий день сидят возле, портянки сушат.

— Точно узнал? — спросил Конарь.

— А то! Взяли там одного хохла. Подтверждает. Тридцать, говорит, их. Ну, мы его, чтобы шуму не подымал, тово… — Скиба ощерился, обнажив желтые, по-крысиному загнутые внутрь, передние зубы. — Вот бы их накрыть! Поди, окочурятся со страху…

— Пошто бы, правда, не взять? — поддержал его Мавлюта. — Все одно по пути. Дозволь-ка моим хлопцам размяться, пока вы тут собираетесь.

«Успел ли связной, готовы ли к встрече?» — лихорадочно думал Яков.

Конарь кивнул Мавлюте утвердительно, и тот хлопнул Гетманова по плечу:

— Вот и для тебя дело нашлось, языкатый! Погляжу, какой ты в бою! Или только языком рубишь?

Яков поймал одобрительный взгляд Конаря, ухмылки сотников и вспыхнул:

— Чего вяжешься? Самого не мешало бы глянуть, так ли ты уж смел!

…Сотня собралась быстро. Яков не мог не заметить, что Мавлюта хорошо знал свое дело. Четко отдал приказ, выслал вперед дозор. И вскоре сотня на рысях покинула стоянку.

Они проделали уже немалый путь, а вокруг стояла тишина. Дозор не возвращался, а впереди, от Орловского, так и не раздалось ни единого выстрела.

Учебный взвод отдельного Терского дивизиона, вступивший в бой с бандой Конаря под станцией Курской.

«Не успели, — волновался Яков. — Или уже отошли к Курской? В чем дело? Ведь дозор уже на хуторе».

Показались первые постройки. Мавлюта ехал рядом и ехидно улыбался, заметив волнение Якова.

— Как, браток, штаны?

— Отвяжись, репей! За своими пригляди!

Они препирались, а мимо уже плыли хаты, сады: сотня вошла в хутор. Вокруг ни души. Ничто не свидетельствовало о засаде, и Яков уже начал успокаиваться, как вдруг хлопнул выстрел.

Мавлюта схватился за грудь, судорожно ловя ртом воздух, но испуганный конь шарахнулся в сторону, и бандит рухнул с седла в дорожную пыль. Словно по команде со всех сторон хутора — с чердаков, из окон домов, садов — затрещали выстрелы. Захлебывались пулеметы, хлопали винтовки. Дважды в самой гуще сотни гулко рванули гранаты, вздыбив коней и разметав всадников. Бандиты смешались, кинулись в стороны. Они сшибались друг с другом, натыкались на меткие выстрелы и падали, падали под копыта обезумевших лошадей.

Яков пригнулся к холке и дал шпоры. Конь с места перемахнул плетень и понес Гетманова среди ветвистых черешен. Ветки больно хлестали по лицу. Одна из них, острая, крепкая, ткнулась в щеку, и по лицу побежала горячая струйка крови. Яков не сдерживал коня. Он еще сильнее посылал его шенкелем вперед, к светлой кромке сада, за которой раскинулась голая степь.

На одно мгновение увидел у плетня милиционера, который торопился развернуть ему вслед пулемет, но мелькнула знакомая фигура связного и оттуда донесся окрик: «Стой! Стой! Не стрелять!»

Вот и степь. Наконец-то! А в хуторе все еще гремели выстрелы.

«Ну, и молодец! Ай да черт косолапый! Надо же, и меня провел! Ангел-хранитель!» Якову вдруг захотелось озорно заулюлюкать и громко засвистеть вслед улепетывающим бандитам.

Версты три нес его галопом разгоряченный конь. Вокруг начался мелкий кустарник, и люди, опомнившись от бешеной скачки, пряча друг от друга глаза, сворачивали к дороге и присоединялись к Якову. Он осмотрелся: десятка три, не больше. Это все, что осталось от сотни Мавлюты.

А следствие продолжалось. Словно в калейдоскопе мелькали перед чекистами десятки лиц. И с каждым надо было разобраться досконально, среди маленьких уловок и больших хитростей многих людей найти и выделить главное, то единственное, что зовется истиной. С огромным напряжением работали чекисты в эти дни. Круглые сутки шло следствие. Среди арестованных были и те, кто всю жизнь посвятил борьбе против рабочей власти, и те, кто поддался чужому влиянию. И если последние заговорили сразу, то главари по-прежнему продолжали путать следы.

— Все, что мне инкриминируется, — ложь! — категорически заявил на первом допросе Дружинин. — Я честно работаю в советских курсах и не позволю вам возводить на меня клевету. Никакого Лукоянова я не знаю. Фальчикову и Чепурного — тоже. С Кумсковым отношения чисто служебные. Все ложь!

— А почему в вашем доме находилась тайная типография? — спросил его следователь Парфенов.

— Дом не мой. Дом Кумскова. С какой стати я должен за это отвечать?

— Гражданин Кумсков, в вашем доме обнаружена типография.

— Первый раз слышу. Я купил этот дом недавно. Видимо, она принадлежала старому хозяину.

— Но вот справка исполкома, что вы вступили в домовладение три года назад.

— Ну и что? Я не знал ничего о типографии и участия ни в каком заговоре не принимал…

Следствие грозило затянуться. Оно отвлекло от оперативной работы многих чекистов. А дел у них было еще немало: скрылся Чепурной, предупрежденная кем-то, осталась у Конаря Фальчикова, бежал Лукоянов. В губернии по-прежнему свирепствовал Лавров, Конарь, Васищев и другие более мелкие банды. Губком партии и Полномочное Представительство ВЧК требовали в кратчайший срок ликвидировать все остатки заговора.

И тут Александр Запольский нашел верный ход. Шел допрос Зуйко.

— Скажите, Гаврила Максимович, что случилось с вашей женой?

Зуйко нахмурился:

— Она убита. Мародерами.

— Вы в этом убеждены? У вас есть доказательства?

— Да. У нее были похищены все деньги и лучшая одежда. — Зуйко тяжко вздохнул. — Я виноват в ее смерти. Не надо было отправлять тогда Зину. Но кто мог подумать?

— Как вы узнали о ее смерти?

— Мне рассказал Кумсков, а ему — казаки из Боргустанской. Кумсков вернул мне шарф жены, найденный на месте убийства.

— Что вы можете сказать о Кумскове?

— Это вполне порядочный человек. Он друг мой. Давний друг…

Запольский понимающе закивал и неожиданно спросил:

— Отправить жену вам посоветовал Кумсков?

— В общем-то, да… — замялся Зуйко.

Следователь почувствовал его смятение.

— А вам не кажется странным, Гаврила Максимович, — задумчиво произнес он, — что там, где речь идет о вашей жене, обязательно упоминается его имя? Кумсков был свидетелем вашей ссоры с женой, он же советовал отправить ее из города, он же рассказал вам о ее гибели, и он же передал окровавленный шарф.

— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Зуйко.

— Я хочу, чтобы вы поняли, кто убил вашу жену.

— Нет! Не может быть! Я знаю Ивана давно.

— Мы расследовали обстоятельства гибели.

— Докажите, — хрипло прошептал Зуйко.

Запольский протянул ему несколько листков бумаги. Зуйко лихорадочно выхватил их, быстро пробежал глазами и дрожащей рукой возвратил.

— Не может быть, — еще раз глухо повторил он, но в голосе уже не было ни мелькнувшей было надежды, ни сомнения.

Но заговорил Зуйко не сразу. На вопрос Запольского, как он начал работу в организации, Гаврила Максимович ответил даже обиженно:

— Занимая ответственный пост совработника, я не только не знал о существовании какой-либо контрреволюционной организации, но и всячески содействовал тому, чтобы пресекать любую попытку саботажа.

— Перестаньте, гражданин Зуйко! Какой смысл запираться? Вы так преданы своим мнимым друзьям? А ведь они не пощадили вашей жены…

Запольский расчетливо затронул самое больное место. Зуйко вздрогнул и опустил голову. С каждой минутой у него оставалось все меньше решительности. Он еще пытался держаться, не зная, насколько осведомлены чекисты. Но когда Запольский приказал привести Доценко, Зуйко вдруг заговорил торопливо, словно опасаясь, что его остановят на полуслове и не дадут высказаться до конца.

— Я все расскажу, гражданин следователь, все. Меня познакомил с Дружининым Кумсков. В Цветнике, летом прошлого года… «Штаб» собирался у меня и Кумскова… Типографию достал Дружинин в Лабинской… В декабре… Вроде бы у брата…

Следователь едва успевал записывать.

Зуйко назвал имена «подпольных миллионеров», снабжавших организацию значительными средствами, указал многие адреса этих лейзеровичей, деасамидзе, самотейкиных и прочих представителей былой купеческой гильдии.

На очной ставке с Дружининым сказал коротко:

— Хватит, Александр Кириллович! Все кончено. Они все знают…

— Сволочь! Тряпка! Слюнтяй! — взвизгнул Дружинин.

Зуйко безучастно пожал плечами и отвернулся.

В этот день и Дружинин дал первые правдивые показания.

— Приехал я в Пятигорск для занятий музыкой в июне. Знаком был только с Кумсковым. Через него узнал Зуйко, позднее — Доценко. В убеждениях мы сходились. Начали искать пути помощи зеленым, которыми в то время командовал Меняков. Для связи был доктор Акулов, которого позднее заменил Доценко. О ходе деятельности штаба могу сообщить следующее…

— Объявился, наконец, — ворчливо пробурчал Долгирев, чтобы как-то скрыть свою радость по поводу нового сообщения Степового. — Переведи-ка мне эту любовную записку.

Бухбанд понимающе улыбнулся.

— Просит встречи. Видишь — «скучаю». Послезавтра я должен быть на восьмой версте от Калиновки, у тополя. Вызывает, как видно, не зря.

— Ну что, собирайся. Я срочно доложу Полномочному Представительству, что все в порядке. Русанов уже который раз беспокоится. А вы там посоветуйтесь, как дальше. Вывести надо так, чтобы комар носа не подточил.

— Понимаю, — задумчиво произнес Бухбанд. — Только не просто это будет сделать.

— А кто сказал, что просто? Но Степового надо сохранить, ты не хуже меня знаешь.

— Операция во многом зависит от положения в банде Лаврова.

— Что ж, постараемся создать подходящее. При встрече обговорите детали. Передай Степовому, что Центр благодарит его за работу. О том, что жена и сын умерли от тифа, пока не рассказывай. Ему и так нелегко, а надежда согревает человека.

Отзвуки короткого боя под Орловским не донеслись сюда, в хуторок, притулившийся к тихой речушке.

Конарь велел никого не пускать к себе. Сборы уже окончились, но он медлил отправляться в путь, поджидая гонца от Мавлюты. Тяжкие думы одолевали атамана.

Третий год он в седле. Третий год не знает покоя, рыщет по хуторам и станицам. Раньше он любил тихие вечера, когда мерно журчала вода, а он окунал руки в теплое зерно и следил, как струится меж грубых крепких пальцев хлеб. Так же вот убежало все: и покой, и довольство. Все, что дорого было сердцу. Осталась только злоба, неукротимая ярость к тем, кто посмел отобрать нажитое за долгие годы добро. Где оно сейчас? Где его мельницы, амбары, набитые первосортной мукой? Все пустит по ветру эта мужицкая свора, эти лодыри. Жечь, крушить все вокруг! Пусть помнят о его гневе и страшатся его расправы!

Ему сорок семь. Возраст, когда хочется, чтобы рядом был верный друг, добрая жена да взрослый сын. Чтобы была своя семья… А он одинок. Одинок, как старый степной волк…

Конарь хмурился, тянул шмурдяк из большой глиняной кружки, изредка откусывая хрусткий огурец.

Кто ему дорог, кому он нужен? Щербатому? Скибе? Разве что эти двое только и были близки ему. С ними он начинал, с ними и кончать будет. Как верные псы, как тень его следуют рядом, прикипев к нему душою. Да полно, будет! Душою ли? Что они без его корма, без подачек, без его сотен и сабель? Так, вшивота… Э-хе-хе…

Конарь прислушался. С улицы донесся шум голосов, топот копыт. Затем кто-то прогрохотал по крыльцу и резким ударом пнул дверь. Конарь схватил маузер, но тут же отложил его. В дверях стоял порученец Лаврова. Щека в крови, весь в копоти и пороховой гари, потный, грязный, злой. Осатанелыми глазами он шарил по комнате, не в силах выговорить ни слова. Из-за его спины кто-то вытолкнул бледного, испуганно дрожащего Скибу.

— Вот она, твоя разведка, атаман! — прорвало, наконец, порученца. Вне себя от гнева он двинулся на Скибу. — Падаль вонючая! Винтовочки, говоришь? Три десятка?

Он рванул шашку, но вбежавшие сотники повисли у него на руках. Скиба попятился к лавке, заслоняясь рукой. А хорунжий бушевал:

— Где Мавлюта, гад? Где половина сотни? Винтовочки! А пулеметы не хошь? А бомбы? Сволочь! За такую разведку Лавров к стенке ставил! Шкура! Сколько тебе платят?

Щербатый подбежал к нему с кружкой шмурдяка и заставил выпить.

— Что? — глухо спросил Конарь, когда хорунжий оторвался от кружки. Тот посмотрел куда-то в сторону и прошептал:

— Нету Мавлюты. Пропал казак… А с ним и полсотни… Засада… Пулеметы… Всех…

Конарь пнул табурет, отлетевший в стену, шагнул к Скибе и стал бить его плетью. По лицу, по голове, по рукам… Наконец, повернулся к замолкшим сотникам и рявкнул:

— В ружье! Выжечь! Вырезать!

Все гурьбой вывалились из избы. Конарь глянул на хорунжего. Тот устало склонил плечи и безучастно смотрел на кружки, наполненные шмурдяком.

— Ступай и ты, — выдохнул Конарь. — Возьмешь сотню Мавлюты и тачанки. Ступай!

Банда снялась с места и вышла на хутор Орловский.

Не доходя до него с полверсты, развернулись веером и с гиком и свистом понеслись вперед, размахивая клинками. Вломились на скаку, но красных на хуторе уже не было. Все жители ушли с ними. Кругом валялись трупы бандитов, среди них скрючился и бывший сотник Мавлюта.

Конарь лютовал. Он приказал обложить хаты хворостом и подпалить. Как свечи вспыхнули сеновалы, огонь пожирал стены, крыши, сады и орущий скот. Конарь невозмутимо стоял среди огня и дыма и смотрел, как хутор превращается в груды дымящихся головешек.

Через три часа все было кончено. Конарь собрал банду, выслал вперед дозоры и дал команду выступать. Его путь лежал на Курскую.

Вслед за Дружининым и Зуйко заговорили другие. Очные ставки сделали свое дело. Доценко рассказал о службе у Шкуро, но заявил, что о заговоре расскажет только самому главному.

Пригласили Долгирева.

— Живым оставите али к стенке? — спросил арестованный.

— Это будет зависеть от вашего поведения и еще от одного обстоятельства.

— Какого?

— Есть разные люди. Одним уроки не идут впрок. Те опять продолжают вредительствовать. А есть люди, которые глубоко осознают, что совершили ошибку и до конца дней своих честно работают, чтобы заслужить прощение народа.

— Не простит, — протянул задумчиво Доценко. — Вовек не простит… Сына у нее рубанул, у бабы-то. Один, поди, был.

Бывший связной смотрел неподвижно в стенку, будто припоминал весь свой путь, каждый день и час, проведенный на крутой тропке. Видно было, что сожалеет он о многом. Но до раскаяния было еще далеко, хотя Доценко и дал показания о банде Менякова, со всеми подробностями сообщил пароли для связи с другими бандами, с горами, места и сроки встреч связных.

Теперь никто не хотел молчать. Почувствовав, что скрывать больше нечего, что дальнейшее запирательство будет только каждому во вред, недавние единомышленники пустились во все тяжкие, обвиняя друг друга, стараясь как можно больше очернить ближнего, лишь бы умалить собственные «заслуги». Те, которых долго не вызывали на допросы, просили бумаги и сочиняли пространные объяснительные.

С некоторыми из них знакомился лично Долгирев.

так начиналась объяснительная записка председателя и секретаря Боргустанского стансовета.

Когда фальшивка была разоблачена при очных ставках, один начал уличать другого. Запольский молчал, слушал.

— Чистеньким хочешь быть? Не выйдет! Думаешь, я один за все отвечать буду? — кричал секретарь.

— Никакой конкретной работы я не вел, гражданин следователь, — упирался председатель. — Я виновен только в том, что своевременно не сообщил о заговоре.

— Вот ты как! А переговоры, которые ты вел с Меняковым? А наши передачи, которые ты отправлял ему? А как ты спас бандита и отправил его в горы, а потом хотел туда же и его шлюшку сплавить? Ишь, хитрож…! Чистюля! — негодовал недавний подчиненный.

— Меня хочешь утопить, а сам вылезти? — возмущался председатель. — А кто ездил в «Штаб», чтобы договориться о передаче посевных фондов станицы в горы? А кто отвозил секретный приказ? А кто исполкомовскую машинку отдал для листовок?

— Не выкрутишься! Когда в партию вступали, ты что говорил? Что мы теперь как редиска — сверху красные, а снутри белые по-прежнему… Говорил, как будем теперь изнутри разваливать Совдепию?

После такого бурного диалога на стол следователя легла записка:

Одно за другим проходили перед глазами следователей запоздалые откровения:

— Так что вы хотели дополнить следствию, гражданин Савельев? — спросил Запольский.

— Лукоянов! Он живет на Нахаловке, двадцать семь. Арестуйте его! Это ярый белогвардеец, он ненавидит нашу власть!

— Лукоянов жил на Кирпичной. Так говорите, Нахаловка?

— Точно!

— Товарищ Веролюбов! — крикнул следователь, приоткрыв дверь в соседнюю комнату. Комендант вырос на пороге, как всегда подтянутый, в неизменном френче с белым подворотничком. — Срочно по этому адресу установите засаду. Да ребят понадежнее подбери!

— Кто еще? — спросил он снова Савельева.

— Еще Чепурной. Эсер. Он бежал в балку Дарья. Об этом говорили нынче в камере… А Фальчикова будто уехала к Конарю с каким-то поручением…

Старший следователь остановил его жестом и приказал конвоиру увести арестованного. Устало потер виски и перелистал несколько дел. Подследственные начинали повторяться. Это утомляло, раздражало, отвлекало внимание. Многое стало казаться очевидным, само собой разумеющимся. Подхлестываемые нетерпением, некоторые молодые работники следственного отдела спешили «закруглить» дела без достаточных на то оснований.

Александр Запольский опять выудил из папки постановление:

Запольский поморщился, словно проглотил что-то нестерпимо кислое и размашистым почерком написал через всю бумагу от левого нижнего до правого верхнего угла:

Следствие продолжалось.

Домой Бухбанд мчался что есть духу. Останавливался лишь для того, чтобы дать небольшой отдых коню.

Вид у него был радостный, хотя дальняя дорога и бешеная скачка сильно измотали его. Яков Арнольдович положил на стол Долгиреву кусочек карты, испещренный условными отметками и записку.

— Встретились вчера. Поздравил его от всех нас с наступающим Первомаем. Кто знает, когда теперь увидеться сможем. Все нормально. Пока что он вне подозрений. А это очередное сообщение. — Бухбанд указал на карту.

Долгирев в недоумении вскинул брови.

— В ставке Врангеля расстроены провалом заговора, — объяснил Бухбанд. — Через агентурную связь с закордоном Лавров извещен о направлении к нему с особыми полномочиями Врангеля офицера Пономаренко. Лавров и, естественно, Лукоянов растеряны. Считают, что этим Врангель подчеркивает свое недовольство их действиями. Выход эмиссара ожидается на той неделе. На карте маршрут следования и места конспиративных перевалочных квартир. От Лаврова этой же дорогой ходят.

— Карту надо вернуть? — спросил Долгирев.

— Нет, это копия.

— Дальше…

— Из Тихорецкой Пономаренко под видом члена поездной бригады приедет в Минводы. Остановится на квартире адвоката Задорнова. Связной от Лаврова встретит его там и проводит дальше. Пароль для связи с Задорновым: «Привет от Агриппины Федоровны». «Как себя чувствует крестная?» «Спасибо, вашими молитвами…»

— Что за полномочия у Пономаренко?

— Неизвестно.

Долгирев задумчиво рассматривал карту.

— Время есть. Что еще?

— Отряды второй Блиновской дивизии крепко потрепали крупный разъезд Лаврова. В банде участились побеги. Городецкий свирепствует. Лавров уклоняется от боев. Он, видимо, почувствовал, чем можно привлечь казаков, и выбросил лозунг «учредилки». Наиболее реакционно настроенные офицеры выступают против демократических лозунгов. Расхождения во взглядах обострились, поговаривают даже о неминуемом раздроблении банды.

— Ясно. Кого пошлем за эмиссаром?

Бухбанд за минуту задумался.

— Пожалуй, из оставшихся лучше Моносова никто с этим делом не справится. — Яков Арнольдович вопросительно глянул на председателя.

— Что ж, пусть так и будет, — согласился Долгирев. — Кстати, сообщи ему, что решением коллегии семье его выделена материальная помощь.

Уже несколько минут длилась беседа, а Павел Моносов все еще не мог сообразить, зачем его вызвал Бухбанд. Яков Арнольдович интересовался, как семья, как детишки. Павел отвечал уклончиво. Он считал, что не к лицу чекисту плакаться: разве только его дети болеют, разве кто из его товарищей хоть когда поел досыта? Всем сейчас достается. Он знал, что и сам Бухбанд питается так же, как все.

— Слушай, Павел, — бодро вдруг начал Бухбанд. — У нас тут такое дело… — И замялся. Поручение Долгирева оказалось вовсе не таким уж простым. Яков Арнольдович боялся ненароком обидеть чекиста.

— В общем, у нас тут три обеда в столовой освободилось. Надо будет их забирать. Для ребятишек…

— Почему это мне? — насторожился Моносов.

— Да потому, что у тебя самое трудное положение, — сердито ответил Бухбанд.

— Ну и что?

— Ну и ничего! Это не мое решение, так считают твои товарищи. И потом, Полномочное Представительство выделило тебе миллион рублей. Получишь их у Калугина.

— Спасибо, — смущенно ответил Моносов. — Деньги я возьму, это большая помощь. А обеды… Я ж понимаю, что товарищи от себя отрывают.

— Слушай, — Бухбанд нахмурился. — А если товарищу твоему будет плохо, ты откажешь в помощи?

— Что за вопрос, Яков Арнольдович!

— А если твою помощь, которую ты предложишь от чистого сердца, отвергнут? Как ты это воспримешь?

Моносов молчал.

— И потом не забывай: сам-то, как и мы, перебьешься. А это для детей. Им продолжать наше дело. Они должны быть здоровы. Понял?

— Понял. Спасибо!

— Ну слава богу! — облегченно вздохнул Бухбанд. — Теперь давай о деле. Ты бывал в Минводах? Знакомые там есть?

— Нет, знакомых не имеется. А бывать… Кажется, один раз, когда на «Тимофее Ульянцеве» служил. Бронепоезд тогда в Баку на ремонт отгонял. Часа три, не больше мы там стояли.

— Вот и прекрасно, — сказал Бухбанд. — Есть тут одно поручение, Павел Сергеевич.

Они обсуждали детали операции недолго. Задача была предельно ясной, а остальное, как любил говорить Бухбанд, было делом техники. Но не успел он высказать Павлу свои напутствия, как в кабинет вошел дежурный. Вид у него был суровый. В руке зажата окровавленная бумажка.

— Убит Веролюбов…

Бухбанд растерянно поднялся.

— Где? Как?

— У самого дома. Шагов двадцать не дошел. В спину…

— Ограбление?

— Нет! — твердо ответил дежурный. — Два удара. Один — в сердце. Ножом вот это приколото. — Он протянул бумажку.

На заплывшем от крови клочке печатными буквами было выведено «Группа действия».

— Гады, — скрипнул зубами Бухбанд. — Где он?

— Труп в городской больнице. Вот освидетельствование врача.

— Я же еще вчера разговаривал с ним, — тихо прошептал Моносов. — Как же так?

Ему никто не ответил.

…Они шли через весь город. В Красную слободку, на третью линию. У дома, где квартировали Веролюбовы, белела табличка с номером 69. Остановились.

— Сюда. — Бухбанд тихо открыл дверь.

В полутемной неприбранной комнате разметалась на старенькой ржавой кровати Анна. Она безучастно смотрела на вошедших. По ее красивому, в одну ночь постаревшему лицу бежали слезы. Неподвижно стоял на коленях семилетний Колька, обняв босые материнские ноги и прижимаясь к ним мокрой щекой. Василек, которому исполнилось полтора года, голышом ползал по полу и недоумевал, почему это вдруг на него никто не обращает внимания, почему мать не смеется над его шалостями. А четырехлетний Витька тут же подошел к Бухбанду и, глядя ему в глаза, не по-детски твердо сказал:

— Я тоже буду чекистом. Возьмешь?

— Возьмем, малыш, возьмем. — У Бухбанда дрогнул голос, и он отвернулся.

Моносов стоял рядом, крепко стиснув зубы. Взгляд его скользнул по голым стенам, комоду, на котором стояла новая фотография Веролюбова. Он сфотографировался недавно: на клапане левого кармана четко обозначилась тупоконечная звезда. Павел подошел к койке. Осторожно положил на смятую подушку рядом с растрепавшимися косами Анны небольшой сверток с только что полученным миллионом. Анна что-то хотела сказать, но голос ее сорвался, и она снова забилась в глухом надсадном плаче.

Связной Гетманова вместе с отрядом начальника штаба по борьбе с бандитизмом был уже в Курской. Туда же прибыл эскадрон чекистов и учебный взвод 45-го дивизиона войск ВЧК.

Чекисты обходили дома, предупреждали коммунистов и советских работников о возможном налете банды. Многие семьи забирали с собою скот, запрягали подводы и покидали насиженные места, чтобы отсидеться в пойме реки, в степи, в лесу. Люди уже привыкли к таким внезапным сборам, спасаясь от многочисленных банд. Все коммунисты и многие жители станицы примкнули к отряду. Курская готовилась к обороне.

А в нескольких верстах от станицы остановился Конарь. Скиба, возвратясь из разведки, рассказывал скупо, памятуя о недавно нанесенной ему обиде, но достаточно четко, чтобы представить позиции красных. А когда он упомянул об эскадроне, укрытом в пологой балке, Конарь кивнул Гетманову:

— Будет твоя забота. Бросишь против него тачанки. А сам с сотней — ко мне в резерв.

Атаку решили начать с первыми лучами солнца. А пока не завиднеет, Конарь приказал отдыхать и готовиться к утру.

Когда Яков пришел в свою сотню, далекие огоньки звезд едва мерцали сквозь белесую пелену рассвета. Бандиты давно повечеряли кто чем мог и теперь храпели на разные голоса. Яков прошел к тачанкам, черневшим у старого высохшего дерева. Здесь тоже лежали вповалку ездовые и пулеметчики. Лишь один, белый как лунь, старик Егор, прозванный в банде Молчуном, все вздыхал возле своих коней.

Он подвинулся, расправил на повозке дырявую обсмоленную по краям бурку, освобождая место для Якова. А когда тот сел, протянул ему свой кисет:

— Давно, паря, спытать тебя хочу… Ровно я где тебя видал.

— Все может быть.

— Вот и я говорю, ровно я тебя где видал. Обличив твое мне знакомо.

— А скажи-ка, дед, — спросил его Яков, чтобы отвлечь от ненужных и опасных расспросов, — чего тебя нелегкая сюда занесла? Ну ладно, я. А ты чего? Сидел бы со старухой на печи да семечки лузгал.

— Да ить как тебе сказать… Кони меня привели.

— Это как же? Век прожил, а головы своей нет?

— Голова-то на месте, да пуповина дюжее оказалась…

Яков давно уже присматривался к старику. Не мог понять, что привело к Конарю Егора, с которым разделил он когда-то на меже последнюю щепоть махры. Своими повадками Молчун здорово отличался от остальных бандитов: не грабил, когда все остервенело тащили из хат чужое барахло, не загорался в бою. Не было в нем той дикой злобы, которая отличала бандитов Конаря. Встретишь его где на стороне, кажется, мухи не обидит. Однако уже который месяц ездит он на своей тачанке. В сторону не прячется, хотя и вперед не лезет. И все молчит, все думает. За то и прозвали Егора Молчуном.

— Это как же, дед, пуповина-то? — спросил Яков.

— А так, — охотно откликнулся вдруг тот. Видно, уж очень у него наболело. — Пришел ко мне зять. Он видный у них человек оказался, как-никак офицерского звания. Давай, говорит, батяня, лошадей. Дюже, мол, они нашему делу нужные. Это как же, говорю, лошадей? Ополоумел, что ли? У меня их сам-три, своим горбом нажито, а тут за здорово живешь отдавай? Выгнал, значит, зятька свово. А он на другой раз заявился. Уже с Мавлютой покойным, станишник он наш был. Слышь, говорит, дед, давай коней-то добром. Не то отымем да плетюганов в придачу дадим. Не гляди, дескать, что сед. Вот ведь какой богопротивный был, царствие ему небесное…

Егор сплюнул, перекрестился и отметил про себя, что сотник внимательно слушает его, словно жалеючи, и продолжал:

— Испужался я. Постой, говорю, старуху спытаю. Хучь бог бабе ума не дал, а старуху мою не обидел. Мудрая, стерва. Ты, сказывает, коней Мавлюте не давай. А сам поди. Догляд за скотиной будет. А как кончится эта заваруха, возвернешься, значит, да и коней приведешь. Барахлишком, может, каким разживешься. Все в хату будет. Ну, послушал я бабу. В кои-то веки послушал, разляд ее дери! С той поры вот и маюсь. Не по душе мне все это, а уйтить не могу. Как уйдешь? Вот пуповина-то она и дюжее…

Старик спохватился: лишнее сболтнул. И теперь неуклюже попытался замять разговор.

— Да ты не слухай мой болтовню. Так это я, старый мерин, спытать тебя…

Но сотник вздохнул и похлопал Егора по плечу.

— Кабы брехня, куда бы ни шло! Да только сам я вижу, Егор, не в то дышло ты впрягся. Не резон тебе с бандой шастать. Уходи, старик.

— Вот и я тоже: не резон. Лютуить народ. Ох, лютуить! Это ж надо! Хутор под корень, животину всю! А кабы люди? Кровищи-то сколь вокруг! Разом оторопь берет, душа стынет. Это што ж народ-то честной рушим? Уйтить бы, ты прав, паря… Да ить как уйдешь? — снова забеспокоился старик. — От этих пулю схлопочешь, да и в хате схапают, когда заявлюсь: ага, мол, бандюга, попался! А какой я им бандюга? Ни одного человека не порушил. Палил, да все поверху.

— А вот так если, — Гетманов оглянулся, не слышит ли кто. — Утром бой будет. Конарь велел тачанкам против ихнего эскадрона выскочить, что в балке стоит. Вот ты и поведешь все пять тачанок к балке. Развернешься там. Но только не к балке фронтом, а к станице.

— Ишь, что удумал! А как посекут они нас? Без разбору, а?

— Повинную голову не секут. Читал листовку? Всех, кто с миром придет, по домам вертают, хозяйствовать. Добра тебе хочу, дед Егор.

— Вот, думаю, паря, где я тебя видал? Ей-богу, видал!..

— Ладно, разберемся потом. Когда магарыч за коней своих ставить будешь. Их командиру скажешь: я, мол, от Гетмана. Понял? Не тронут.

— Чего мудреного! А как в расход?

— Все сделаю, чтобы домой ушел, да с конями.

— Клади крест, паря!

Гетманов перекрестился, и старик удовлетворенно вздохнул:

— Коли все так выйдет, навроде сына родного будешь…

Старик остался ладить порванную уздечку, а Яков ушел хоть немного вздремнуть перед выступлением. Где-то недалеко, осторожно уже закричали ранние кочеты.

С рассветом в квартиру минераловодского адвоката Задорнова постучал невысокий чернобровый мужчина. Хозяин открыл не сразу, долго приглядывался через глазок, прищурив близорукие глаза. Наконец снял цепочку:

— Вы ко мне?

— Привет от Агриппины Федоровны, — сказал незнакомец.

Задорнов оживился:

— Как поживает крестная?

— Спасибо, вашими молитвами…

— Проходите, проходите, — любезно посторонился адвокат. — Как вас прикажете звать?

— Зовут спросом, — ответил Моносов, — а фамилия моя ни к чему.

— Да, да, конечно, — понимающе закивал адвокат. — Ну, а меня можете величать Гервасием Михалычем.

Он ввел Павла в квартиру.

— Мы одни. Можете говорить, не опасаясь. Цель вашего визита?

— К вам должен приехать человек, которого дальше поведу я.

— Так вы прибыли за Пономаренко? Но ведь я сообщил, что он приедет седьмого, то есть завтра. Почему вас прислали раньше? Что, я сам не мог его встретить? — настороженно спросил Задорнов. — Или Яков Александрыч мне уже не доверяет?

— Спросите об этом у него. Я тоже, признаться, не очень-то скучал по вас. Но сверху виднее. Еще вопросы есть?

— Нет, зачем же… В общем, располагайтесь, где вам понравится. Места много. Обед найдете на кухне. Можно почитать. Только пожалуйста, не мусольте пальцы и не загибайте страницы.

— И не ложитесь в грязных сапогах на чистые простыни, — добавил Моносов и снисходительно улыбнулся.

Адвокат тоже улыбнулся в ответ:

— Я рад, что имею дело с культурным человеком. Разные, знаете, приезжают. А меня не обессудьте: ухожу рано, прихожу поздно. На ваше скудное жалование долго не протянешь. Приходится подрабатывать. Кстати, почему мне не заплатили за прошлый месяц? Мы договаривались…

— С кем договаривались, с того и спрашивайте, — перебил его Моносов. — Вы не в меру любопытны и разговорчивы.

Павел Сергеевич Моносов.

— Понимаю, — обиженно пробурчал Задорнов. — Но войдите в мое положение: как крот в темной норе. Все один и один. Ну, будьте здоровы. А я, — он неопределенно помахал в воздухе ладошкой, — я отправился строить новый мир. Вернусь часиков эдак в восемь.

Моносов остался один. Не спеша осмотрел просторные комнаты адвоката, его шикарную библиотеку, невесть каким образом спасенную от реквизиций. На кухне обнаружил тарелку с картошкой, банку простокваши, огромный кусок хлеба и решил, что адвокат не обеднеет, если все это отправится по назначению.

Закончив есть, он снова обошел квартиру, улегся на диван и стал спокойно обдумывать, как лучше избавиться от лавровского связного, который появится завтра утром. Вариантов было несколько. Какой надежнее? Ведь Бухбанд очень просил сохранить эту квартиру, не трогать, по возможности, и Задорнова. Адвокат должен поверить, что передал офицера из-за границы в верные руки.

Вечером вернулся Задорнов.

— Пришлось и о вас позаботиться, — сказал он, хитро подмигнув, и протянул Павлу пузатый старенький портфель. — Изучите его содержимое и подготовьте дислокацию неприятеля. Я только сполосну свои хилые длани, и мы с вами сообща расправимся с этим врагом здоровья.

Павел вынул из портфеля бутыль мутной жидкости, несколько огурцов, две воблы и головку чеснока.

— Послушайте, Гервасий Михалыч, — спросил за ужином Моносов. — Я не могу вас попросить об одной любезности?

— Извольте, извольте, — с пьяной улыбкой откинулся на стуле адвокат. — Только не просите меня кого-нибудь зарезать или кинуть бомбу. Все равно не сумею.

— Что вы, Гервасий Михалыч! Просьба моя более скромна и интимна…

— Да? — заинтересовался Задорнов. — Интим — моя стихия.

— Дело в том, что завтра перед приездом Пономаренко здесь должны появиться две женщины…

— Ну и чудесно, мой друг! — воскликнул адвокат, потирая ладошки. — Устроим такой шарм, как в старое доброе время!

— Да, но… Видите ли, Гервасий Михалыч, нам очень дорога ваша безопасность. А женщины, знаете… Язык не на привязи. Сболтнет лишнее, и может случиться непоправимое…

— Тогда зачем они такие здесь нужны? — тупо уставился на него Задорнов.

— Мы с Пономаренко когда-то вместе служили, я знаю его вкусы и хотел бы устроить ему подобающий прием. Уж позвольте двум офицерам…

— Так вы тоже офицер? Ага! Проговорились! Я так и думал, в вас есть это самое…

— Как же все-таки, Гервасий Михалыч? — спросил его Моносов.

— Ладно, ладно, — покровительственно похлопал его по плечу адвокат.

Утром Моносов проснулся первым. Задорнов крепко перебрал вчера и теперь храпел на скомканной постели. Чекист растолкал его, и когда тот непонимающе уставился на него, напомнил о вчерашнем разговоре.

— Так рано? — пробубнил адвокат и нехотя стал собираться.

Стараниями Моносова минут через двадцать он уже стоял на пороге с неизменным портфелем.

— Надеюсь, когда в этом мире все изменится к лучшему, доблестные офицеры не забудут, на какие лишения шел старый адвокат, — пошутил он.

— Что за разговоры! — воскликнул Моносов. — Уж вас-то мы ни в коем случае не забудем! Я вам обещаю!

И снова Моносов остался один. Пока все шло хорошо: адвокат не увидит его встречи с настоящим связным. Но хватит ли времени до приезда Пономаренко? Поезд, на котором тот прибудет, неизвестен.

Не прошло и получаса после ухода Задорнова, как Павел услыхал, что кто-то копошится у двери. Он глянул в окно: возле заброшенной собачьей конуры у самого крыльца стоял незнакомый пожилой мужчина с окладистой черной бородой и шарил рукой в щели между досками.

«Ищет ключ, — догадался Моносов. — Пора встречать».

Он быстро распахнул дверь. Мужчина растерянно выпрямился и с удивлением уставился на Моносова. Павел стоял на крыльце, широко расставив ноги и подбоченясь.

— Долгонько вас приходится ждать, милейший! Как поживает крестная?

— Спасибо, вашими молитвами, — машинально ответил мужчина.

— Входите! — приказал чекист. — Нечего торчать под чужими взглядами. И чему вас тут только учат!

— Мне сказано, что вы прибудете к обеду.

«Значит, время еще есть», — обрадовался чекист и тут же строго сказал:

— Как видите, у меня несколько иные планы. Докладывайте, как будем добираться. И быстрее! Здесь мне не хочется долго оставаться. Что-то слишком любопытен ваш Гервасий.

— Это вы не сумлевайтесь, — ответил связной. — Гервасий — свой человек, надежный.

— Мне эта квартира не по душе. Чувствуешь себя, как в мышеловке. Итак, наш маршрут?

Мужчина пригладил бороду.

— Значит так, — сказал он. — Идем на вокзал. Садимся на поезд и едем до Карраса. Пережидаем на одной квартирке, а дальше верхами. Кони уже ждут.

— Поедем первым же поездом, выбраться отсюда надо быстрее.

— Как прикажете, — согласился связной. — Только ведь все едино ждать, верхами-то засветло опасно.

— Что ж, подождем там. Для начала возьмем кой-какой груз на вокзале. Понесете вы. Оружие есть?

— Что вы! Здеся с оружием никак. Засыплешься. Чека хватает без разбору.

— Ну что ж, пошли.

На вокзале Моносов приказал связному подождать его на перроне, а сам зашел в небольшую комнатку, где размещался транспортный отдел чека. Он издали показал чекистам своего спутника, попросил тихонько его арестовать и срочно направить в губчека, а сам через другие двери возвратился в город.

Командир в последний раз обошел цепи бойцов, залегших за станицей в том месте, где Кура круто сворачивает на юг. Перебросился парой слов с пулеметчиком, укладывавшим запасные ленты. Все были на своих местах, все готовились к бою. Командир рассчитывал, что Конарь ворвется в Курскую и бандиты, как всегда, начнут грабить оставленные хаты. Когда они менее всего готовы дать отпор, ворвется в станицу красноармейский отряд. Молодые ребята, большинство из которых еще не успело поскоблить бритвами свои щеки, уже не раз оказывались сильнее превосходящих по численности банд. Их командир верил в комсомольцев, как в самого себя: каждый из этих ребят готов умереть за дело революции.

В предрассветных сумерках командир снова и снова вглядывался в знакомые лица. Он накануне предупредил ребят, что банда Конаря чуть ли не вчетверо больше их отряда, что бой предстоит нелегкий. Однако ни тени сомнения или страха не видел сейчас он в глазах комсомольцев. Правда, чувствовалось напряжение. Ребята шутили, посмеивались над станичниками, примкнувшими к отряду со своими ветхозаветными берданами и старыми английскими винтовками.

С первыми лучами солнца конные сотни Конаря ворвались в станицу. Но вопреки предположениям, они на полном скаку с гиком и свистом проскочили главную улицу и вылетели прямо к реке: Скиба хорошо знал свое дело.

Командир успел передать по цепи: «Без команды не стрелять», — и прилег рядом с пареньком у пулемета.

— По коням бей, Никола, по коням…

А всадники приближались. Орущая лавина с каждой секундой увеличивалась в размере. Вот уже стал виден холодный отсвет клинков, оскаленные морды лошадей. Казалось, еще минута — и отряд будет растоптан. Но тут ударил шквал огня. Бандиты, словно наткнувшись на незримую стену, отхлынули назад. Но через несколько минут новая сотня вылетела из станицы, выходя во фланг цепи.

Командир помог Николаю перекатить «максима» на новую позицию и на ходу тронул плечо белобрысого парнишки:

— Василь! Гони в лощину! Скажи эскадронному, пусть ударит сбоку. Пора!

Парнишка бегом спустился к реке, где стояли кони, вскочил в седло и помчался к резервному эскадрону. Командир, разгоряченный боем, не заметил, как парня сразила шальная пуля, и тот, выпустив повод, упал с коня.

На правом фланге положение стало тревожным. Бандиты прижали цепь красноармейцев к самому берегу и, положив коней, вели прицельный огонь. Командир видел, как косили пули его бойцов, и все нетерпеливее оглядывался в сторону балки.

А в эскадроне, ожидавшем сигнал к атаке, вдруг с удивлением увидели, как прямо на бугор вылетели тачанки Конаря, развернулись и стали. Больше всех суетился белый как лунь старик, указывая казакам на залегшие цепи красных.

Эскадронный взмахнул клинком, и бандиты не успели развернуть свои пулеметы, как были обезоружены. Седой старик первым вскинул руки вверх. И пока его вместе с другими вели в балку, торопливо бормотал конвоиру:

— Сынок, слышь! От Гетмана я. Слыхал? Сынок, а сынок? От Гетмана…

— Молчи, дед! Вот кончится бой — разберемся. И про гетмана твоего, и про тебя, бандюгу…

А в это время из станицы вырвалась последняя сотня. Это шел в атаку сам Конарь. Он уже торжествовал победу, как вдруг с тыла, откуда он меньше всего ожидал удара, вылетели пять тачанок и стали поливать ему в спину пулеметным огнем. С громким «ура» ринулся в бой эскадрон губчека.

Банда заметалась в крепких тисках. Конарь нутром почувствовал, что это конец, но сдаваться не хотел. Отойдя с остатками банды на восточную окраину станицы, он приказал залечь и вести прицельный огонь. Не все сотники могли выполнить его приказ: эскадрон не давал спешиться, теснил бандитов все дальше и дальше. Пеших обезвреживали навалившиеся с другой стороны комсомольцы и вооруженные станичники. Бой шел уже у последних мазанок. Тогда Конарь с полусотней верховых вырвался в степь и метнулся вдоль Куры. Следом за своим главарем кинулись все, кто остался жив.

Увлеченные погоней, бойцы не сразу заметили, откуда летят им в спину меткие пули. Вот уже пятый комсомолец споткнулся о невидимый камешек, пробегая мимо старого сарая на краю улочки.

— Ишь, зараза, где притулился! — выругался сквозь зубы бежавший за парнем пожилой станичник. — Ну, погоди!

Он повернул назад, обогнул хату с другой стороны и незаметно подкрался к сараю. Сквозь дыру в трухлявой доске просунул ствол винтовки и выпустил одну за другой три пули в тот угол, где, по его расчетам, засел бандит. Остановился, прислушался: в сарае было тихо. К нему, пригнувшись, бежали отставшие от погони бойцы.

Станичник вышел вперед и резко рванул на себя покосившуюся дверцу. Яркий луч осветил сумрачное нутро сарая, большую кучу заготовленных в зиму кизяков и неловко свернувшееся тело человека.

— Тьфу, черт! Баба! — возмущенно сплюнул казак. — Сколько хлопцев загубила, гадюка проклятая!

Молодая женщина лежала на правом боку, подвернув под себя руку с пистолетом. Роскошная корона волос распалась, черный платок лежал рядом.

— Красивая была, — с сожалением промолвил молодой боец.

— Жалко стало! — вскипел станичник. — Продырявила бы тебе черепок, не жалел бы. Она вон-те пожалела, — он кивнул в сторону убитых совсем юных красноармейцев.

— Да я так, — смущенно пробормотал парень и пошел прочь. За ним двинулись остальные. Последний тихонько прикрыл скрипнувшую дверцу.

Моносов с нетерпением ожидал появления эмиссара Врангеля. В половине двенадцатого, когда затихли гудки очередного поезда, Павел вдруг увидел в кухонное окно, что к дому усталой походкой приближается мужчина в замасленной спецовке. В руке он держал небольшой узелок, из которого торчала бутылка с молоком.

«Неужто этот, — с удивлением подумал чекист. — Однако маскировочка!» Мужчина взошел на крыльцо, и Павлу ничего не оставалось, как открыть дверь на условный стук.

— С прибытием, — тихо сказал он и пропустил в квартиру врангелевского офицера.

— Уф-ф! — с облегчением выдохнул Пономаренко. — Вот мы и дома…

— Пока еще нет, — возразил Моносов. — Поедем до колонии Каррас. Там кони ждут.

— Может, пару часов отдохнем… с дороги, — с надеждой спросил прибывший. Видно было, что он действительно устал. — В самом деле, простите, не знаю, как вас…

— Прапорщик Куликов, — представился Моносов. — Иван Андреевич.

— Так как же, Иван Андреевич? Соснем? Четвертые сутки перебиваюсь…

— Можно бы, да только хозяин доверия мне не внушает.

— А что такое? — насторожился Пономаренко.

— Вчера выпили с ним малость. Так он такую околесицу нес! В общем, настроение у него гнилое. Как бы пакость какую не выкинул.

— Значит, едем?

— Едем. Только одна мелочь: оружие при вас?

— А как же. — Пономаренко кивнул на узелок.

— Не советую. После провала заговора участились обыски в поездах.

— А мне говорили…

— Здесь многое изменилось с тех пор, — прервал его Моносов.

— Так куда же его деть? Не выбрасывать же! — несколько обескураженно проговорил офицер.

— Оставьте здесь. Потом заберете, когда освоитесь. И записочку черкните Гервасию Михайловичу. Дескать, оставили игрушку на хранение…

— А вдруг обыск на квартире? — с сомнением поглядел на пистолет Пономаренко.

— Маловероятно. К тому же вам это ничем не грозит. Хуже будет, если случайно обнаружат эту штучку при вас.

— А дорога надежна?

— Ни один волосок не упадет. Голову даю в заклад.

— Не велика гарантия, — буркнул эмиссар, но все же черкнул на бумажке несколько слов. Они будут служить доказательством, что офицер благополучно убыл с квартиры адвоката.

…Приближалась колония Каррас. Пассажиры засуетились, протискиваясь к выходу. Пономаренко услыхал название разъезда и тихо подтолкнул Моносова.

— Что же вы сидите? Нам как будто здесь сходить…

— Вы ошиблись, — вежливо ответил Моносов. — Потерпите. До Пятигорска осталось совсем немного. Мы вас дольше ждали, господин Пономаренко.

— Кто это мы? — оторопело уставился на него эмиссар, все еще не веря своим подозрениям.

— Губернская чрезвычайная комиссия.

Конарь ворвался в Эдиссею. Бандиты схватили семерых местных милиционеров да одну девчонку-комсомолку, дочку священника. Забрав их с собой, Конарь круто повернул влево, стремясь сбить погоню со следа. Почти сутки металась банда по степи, как обложенный флажками матерый волк и, наконец, остановилась на хуторе Ивановском. От пятисот сабель осталось у Конаря меньше половины, но он был еще силен и опасен. Резервная сотня Якова уменьшилась на две трети. В других — потери были не меньше.

Осколком гранаты Якову царапнуло плечо и щеку. Перевязали его наспех, и теперь в грязных бинтах с пятнами запекшейся крови он мало чем отличался от других бандитов.

Во время передышек, когда конаревцы приводили себя в порядок, Яков выбирал укромное место и доставал клочок бумаги. С каждым днем рос в нем список наиболее активных членов банды, адреса их семей. Исписанный с обеих сторон, он уже не мог вместить всю ту информацию, которую собрал Гетманов за последнее время. Пришлось сейчас писать поперек строчек мелким бисерным почерком. Из случайного разговора чекист узнал, наконец, адреса седоусого сотника и скрытного писаря. Отыскивая на клочке свободное место, куда бы можно было дописать их имена, Гетманов не заметил, как кто-то подкрался сзади.

— Пишем, значит? — почти над ухом раздался вкрадчивый голос Скибы.

Яков вскочил, зажал листок в кулаке и сунул его в карман.

— Ну чего, чего? — наступал на него Скиба. — Не таись! Покажь цидульку-то. Дюже мне интересно.

Скиба потянул Гетманова за рукав и попытался овладеть листком. Но неожиданным ударом в челюсть Яков сбил его с ног.

— За показ деньги платят…

Скиба схватился за подбородок и медленно поднялся:

— Ты попомнишь это, гадюка! Дознаюсь, кому пишешь…

Он повернулся и рысцой побежал к большой хате, где расположился Конарь. Яков, будто ничего не случилось, снова присел под вязом, достал из кармана листок и стал набрасывать строку за строкой.

Не прошло и трех минут, как Скиба вышел из хаты. Яков беззаботно грыз сухую травинку и при появлении Скибы снова торопливо сунул листок бумаги в карман.

— Конарь зовет! — приказал он, и когда Яков лениво направился к хате, Скиба пристроился сзади.

В хате, кроме атамана, были два сотника, телохранитель Конаря и писарь. Атаман, у которого после сражения под Курской настроение было тяжелым, встретил Якова окриком:

— Бумагу давай!

— Какую бумагу?

— Он еще спрашивает! — заорал сзади Скиба. — Давно я доглядаю, чего это он… Ноне вот подглядел. Сидит у колодца и все по сторонам зыркает, ровно боится кого.

— Тебя, что ли? — огрызнулся Яков.

Скиба ткнул его в плечо:

— Вынимай! Или сами отымем!

— Еще схлопотать хочешь? — Гетманов круто повернулся к нему. Скиба отпрянул.

— Бумагу! — рявкнул Конарь, играя хлыстом.

— Это мы мигом, мигом, — забормотал Скиба. Он ловко запустил руку в карман, другой, выворотил их, невзирая на сопротивление Якова, и поднял с пола клочок бумаги. Гетманов рванулся:

— Не трожь, сволочь!

Но сотник и писарь уже крепко схватили его, заломив руки. Скиба подскочил к Конарю и протянул листок. Тот приказал отпустить Гетманова. Скиба злорадно улыбался, держа его на мушке своего пистолета. Конарь кивнул писарю: читай!

Тот расправил на ладони маленький обрывок. По мере того, как разбирал фразу за фразой, губы сотников кривились в усмешке.

Крысиная мордочка Скибы, которая только что светилась торжеством, теперь вытянулась, а сотники и Щербатый громко захохотали.

По лицу Конаря промелькнула усмешка.

— Дурак, — буркнул он Скибе. Потом обернулся к Якову. — Ты тоже хорош! Чего таишься? Садись!

Сотники потеснились на лавке. Конарь налил в кружку араки и подвинул ее Якову.

— А на меня не серчай. Ожегся на молоке — и на воду дую.

Он поднялся из-за стола и, расстегивая бекешу, отправился на покой. В дверях горницы остановился:

— Твой черед дежурить? — исподлобья глянул он на Якова. — Смотри, чтобы посты не спали. Шкуру спущу!

Сообщение Степового о намерении Лаврова распустить банду оказалось неточным. Распри там ненадолго прекратились, и Лавров снова повел на Тереке оживленную подготовку к восстанию под лозунгом: «Долой коммунизм, жидов и продналог! Да здравствует учредительное собрание!» Поддерживаемая зажиточным казачеством, банда окрепла настолько, что Лавров снова начал активные действия.

Банда терроризировала население Георгиевского, Пятигорского, Святокрестовского уездов, делала набеги на село Обильное, станицу Лысогорскую. Повсюду лавровцы жестоко расправлялись с коммунистами и советскими работниками.

Постепенно банда стала дробиться на мелкие группы, занимающиеся грабежами и насилиями, что еще более затрудняло борьбу с нею. Сам Лавров, уклоняясь все время от столкновений с частями Красной Армии, перебирается сначала в Железноводский, а потом в Святокрестовский уезд. Там на ограбление поезда с мукой он бросил к станции Плаксейка все оставшиеся у него силы. Это была последняя крупная операция, после которой банда фактически перестала существовать. Бандитов, рассчитывающих на легкую победу и богатую добычу, встретил ураганным огнем бронепоезд, высланный из Святого Креста. Остатки головорезов укрылись в Сафоновском лесу.

Преследуемый частями Красной Армии, полковник Лавров метался между селом Обильным, станицами Уральская, Подгорная и, наконец, решил оставить банду. Он временно передал командование некоему Боброву, жителю станицы Урупской, а сам с группой приближенных удалился в обитель матушки Поликены зализывать раны и пестовать новые кровавые замыслы.

Поликена приняла постояльцев без особого радушия. Видя, что могущество Лаврова идет на убыль, хитрая слуга господня стремилась поскорее выпроводить нежданных гостей. Она боялась, как бы не пришлось расплачиваться за щедрое свое покровительство. Однако открыто выразить недовольство полковнику она не смела, зная его крутой нрав.

…В просторной келье Аграфены темным вечером горела редкостная по тем временам десятилинейная керосиновая лампа. На широком деревянном топчане полулежал полковник Лавров в нижней рубахе не первой свежести и синих галифе, Заправленных в белые шерстяные носки. Лицо его заметно припухло от монастырских возлияний, глаза смотрели настороженно и зло из-под нахмуренных кустистых бровей.

За столом метали банк человек десять офицеров из свиты полковника и несколько главарей мелких банд. Тишина лишь изредка прерывалась резкими возгласами игроков.

— Ну, хватит, — неожиданно громко сказал Лавров и, приподнявшись на локте, жестом приказал убрать карты.

— Завтра уходим в Кабарду, — объявил полковник свое решение.

— А как же… — заикнулся было кто-то из местных.

— Все. — Лавров хлопнул ладонью по колену. — Кончено! Оставаться здесь больше нельзя, иначе всех нас передушат, как цыплят.

— Яков Александрович прав, — поддержал его Лукоянов. — Надо уходить.

Лавров сел, ухватившись за край топчана и подозрительно оглядел стол.

— Где, скажите мне, гарантия, что среди вас нет изменника? — хрипло спросил он.

Сидящие за столом возмущенно зашумели:

— Как можно!

— Себе уж не веришь, Яков Александрыч!

— Да не мы ли с тобой от самой Таврии шли? — спросил молодой прапорщик.

— Положим, некоторые присоединились к нам позже. Вот вы, скажем, штабс-капитан, и вы, милостивый государь! — Лавров ткнул пальцем в сторону седого хорунжего.

— Обижаешь, Яков Александрыч! — насупился хорунжий.

— Молчите! — взмахом руки прервал его Лавров. — Кто ответит мне за гибель Городецкого, лучшего из лучших офицеров? Кто предупредил чекистов у Плаксейки? Кто, я вас спрашиваю? Кругом предательство, измена!

Бандиты подавленно молчали.

— Что ж, пусть предатель сейчас радуется. За эту радость он заплатит мне кровавыми слезами. И пусть думают, что разбит Лавров! Обо мне еще услышит седой Терек! Вода покраснеет в реке, когда вернется сюда Лавров! — и он стукнул кулаком по столешнице. Потом спокойно продолжал:

— Уходить группами. Штаб-квартира в Нальчике. Там уже работают наши люди. Срок для подготовки восстания самый короткий. Мы должны поднять Кабарду и Терек. Большевики пекутся о признании Советской России другими государствами. Что ж, мы им поможем. Пусть там, — Лавров ехидно улыбнулся и показал большим пальцем куда-то за спину, — узнают, что жива еще настоящая Россия! Мы им устроим переговоры и конференции! Большевистскими косточками засеем вольную казацкую землю!

— Хватит ли сил, Яков Александрыч? — неуверенно спросил кто-то из казаков.

Лавров гневно сверкнул глазами:

— Тем, кто сомневается, с нами не по пути! Я так считаю: не перевелись еще вольные сыны на Тереке. Коли поодиночке действовать будем, мало толку. А как единым кулаком, — он потряс в воздухе крепко сжатыми пальцами, — несдобровать совдепии! Для начала уберем коммунистов в Нальчике, захватим склады, разоружим гарнизон и милицию. Потом соединимся с полковником Агоевым и другими честными атаманами и вместе двинем сюда.

За столом оживленно загомонили:

— Пора уже, засиделись!

— Эх, и погуляем!

— А теперь на покой! — закончил Лавров. — Будьте готовы завтра к вечеру. Ты, Сергей Александрович, останься, — повернулся он к Лукоянову.

Когда все вышли, Лавров обошел вокруг стола и сел рядом с полковником.

— Выступать приказывает Ставка. Да только приказывать мы и сами умеем. Выполнять приказы было б кому… Ты, Сергей Александрович, не хуже меня знаешь, как мало осталось верных людей. Кадровики нужны, — доверительно проговорил он, положив руку на плечо Лукоянова. Тот сосредоточенно слушал, нахмурив брови.

— Кадровые офицеры нужны, — повторил Лавров. — Хватит им по заграницам зады греть! Да и золотишка бы не мешало. Кабарда золото любит. За тем и надо человека за кордон посылать…

— Надо, — согласился Лукоянов.

— А кого пошлешь? — испытующе заглянул ему в глаза Лавров, — Из тех, что с нами пришли, одна мелкота осталась. Посылать незнакомого — хлопот много. Ты как думаешь?

Лукоянов пожал плечами.

— Тебе придется идти, Сергей Александрович, тебе, — уверенно произнес Лавров.

— Ну уж уволь, Яков Александрович! Вместе начинали, вместе и кончать будем.

— Я тебя не прошу, а приказываю. Хоть и одного мы с тобой чину, но полномочия у меня повыше. Приказываю, полковник Лукоянов! — голосом, не допускающим возражений, сказал Лавров. — В Ставке тебя знают, да и я могу положиться.

— Ну что ж, подчиняюсь, — без особого энтузиазма ответил Лукоянов.

— Возьмешь с собой княгиню Муратову. Хватит ей воевать…

— Нину? Стоит ли? Опасно…

— Опасно везде. Тут ей нет смысла оставаться. Устроишь ее там. Она вроде к тебе особое доверие нынче имеет, — выдавил улыбку Лавров.

— И все-таки, думаю, лучше ей остаться под крылом матушки Поликены. Кажется, она искренне печется о княгине, — настаивал Лукоянов.

— Эко, нашел искреннюю душу! — усмехнулся Лавров. — Да эта святоша спит и видит, как бы от всех нас поскорее избавиться.

— Ну, хорошо, — согласился Лукоянов. — Но ведь трудный путь предстоит. Выдержит ли Нина?

— Выдержит. Я с ней говорил. Сейчас же и собирайтесь. Переждете время у кабардинцев в ауле. Оттуда проведут вас через перевал. Провожатых до аула сейчас пришлю.

Оба поднялись, крепко пожали друг другу руки.

— С богом! — напутствовал Лавров, провожая полковника до двери.

Яков вышел на воздух. У длинной коновязи похрустывали сеном десятка два оседланных лошадей. От околицы доносилась пьяная песня загулявших бандитов. Сиплый голос старательно выводил:

Ему печально вторил другой:

Песню подхватило еще несколько голосов. Пели с надрывом, горестно.

Внезапно песня смолка, донеслась пьяная ругань казаков, и снова над хутором опустилась тишина. Яков подошел к колодцу, над которым качал корявыми ветвями старый вяз, зачерпнул побитой бадьей воды, напился. Поставив ее на угол сруба, незаметно вынул из щели заткнутый корою список банды и направился к своей сотне.

Вскоре, расставив посты, Яков прошел к небольшой мазанке, у которой приткнулась полусотня Скибы. Его окликнул уже порядком нагрузившийся Щербатый:

— Айда к нам! Мировую со Скибой выпить. Нам долго промеж себя обиду держать не след…

Яков присоединился к ним, и в мазанке снова зашумело пьяное застолье. Скиба все норовил затеять скандал, но Яков старался не замечать его придирок. Заботило совсем другое…

Которая уж неделя подходила к концу с тех пор, как Яков влился в банду Конаря. Он вошел в доверие, выполнил свое основное задание. В губчека его уже ждут. Пора. Тем более, что возвращаться придется не с пустыми руками. Теперь не поможет Конарю его хитрая уловка, что выручала не раз. Даже распустив банду по квартирам, он вряд ли соберет ее снова: в одном из газырей черкески чекиста надежно спрятан список.

Но Яков чувствовал, что не может уйти сейчас, хотя для этого ему стоило лишь сесть на коня. Ночь скроет его, а к утру он будет уже под Моздоком. Но что станется с теми, кого Конарь бросил в сарае у колодца? Не покатятся ли завтра их головы от шашек озверевших бандитов? А что будет с той гордой девчонкой?

Скиба снова привязался:

— Чего молчишь? Ты скажи: за бабу свою, что ль, боялся? Не бойсь, не отобью!

— И хотел бы, да не сможешь.

— Пошто так?

— Слабак ты, Скиба! Хилый мужик. Тебя любая баба ляжкой задавит…

— Ты брось! Я ведь и доказать могу!

Щербатый ухмылялся, видя, что разгорается спор. Он никогда не встревал в чужие дела. Но пикантная тема разговора задела и его. Он не против бы и посмотреть…

Заметно было, что Скиба перепил; хотя на ногах стоял еще крепко. А когда услыхал, что Яков лениво бросил ему: «Трепач!», сорвался с места.

— Давай об заклад! — заорал он, приглашая Щербатого в свидетели. — Об заклад давай! Если моя возьмет — в морду тебе! При честном народе по морде! Идет?

— Отчего же не идет? Давай! Если не совладаешь — мой приговор будет. Только где же ты доказывать станешь? — Яков хитро прищурился. — Баб, вроде бы, на хуторе свободных нет.

— А девка? Девка, что взяли в Эдиссее! Сгодится?

— Ну, это ты брось! — всполошился Щербатый. — Конарь те даст за девку. Мне велел доглядывать, чтобы, окромя его, никто не лез к Ульяне. Видать, самому приглянулась…

Скиба растерянно заморгал, а Гетманов все подзадоривал:

— Конец спектаклю! Против Конаря и сам Скиба — заяц.

— Что мне Конарь? — кипятился Скиба. — Хватит командовать! Захочу и возьму!

Он подскочил к Щербатому:

— Давай ключи! Друг ты мне али нет? Слышь?

Щербатый заелозил на лавке, достал ключ от сарая, в котором были заперты пленные.

— На. Мне чего… Мне ничего… Только я не знаю, понял? — он тупо уставился на споривших и забормотал: — Баба — она что? Баба — она вроде степу. Сколь там казаков гуляет — бог весть! Мне что? Идитя. А я чур! Я ничего… — Щербатый попробовал было подняться, но рука скользнула по лужице шмурдяка. Телохранитель атамана уткнулся щекою в стол и захрапел.

Скиба с Яковом направились к сараю. Вокруг было тихо. Давно смолкли пьяные голоса. Возле сарая сладко посапывал на чурбачке часовой, обхватив винтовку обеими руками. Скиба долго возился с замком. Наконец, дверь певуче заскрипела на ржавых петлях. В темноте метнулась в угол Ульяна.

— Не боись, не боись, подь сюды, — шептал Скиба, судорожно отстегивая наган, шашку. Он швырнул их вместе с поясом к выходу и, растопырив ноги, приближался к девушке. Та вскрикнула и испуганно прижалась к стене.

Часовой всполошился, вскинул винтовку:

— Эй, чего надо?

— Тихо! Не шуми! — предупредил его Гетманов.

— А… Это ты, сотник!

— Зенки со сна не продрал? Ступай спать!

— Дак я…

— Ступай, ступай! Девка — не твоя забота. А этих я сам присмотрю. Приказ такой есть…

— Ну, коли приказ, — успокоился часовой.

Он не заставил повторять: вскинул обрез за плечо и скрылся в темноте. Яков дождался, когда его торопливые шаги затихнут, и шагнул в сарай.

Молча, боясь разбудить людей, Скиба выкручивал Ульяне руку. Он зажал ей рот, сбил на сено и пытался подмять. Но девушка все время ускользала.

И вдруг кто-то сильным рывком поднял Скибу на ноги. Ульяна снова метнулась к стене. В лунном свете она разглядела, как на сене боролись двое. Яков отшвырнул от себя бандита и протянул руку к голенищу. Скиба в ярости снова бросился на него, но наткнулся на удар, замер на мгновение, с хрипом выдохнул воздух, сделал два нетвердых шага и рухнул на сено.

Ульяна в ужасе заслонилась рукой. Яков вытер рукавом пот с лица и шагнул к девушке. Та вытянула руки вперед и забормотала:

— Прости, господи, прости, прости… — Вскрикнула тихонько, отчаянно: — Нет! Не-е-ет!

— Дура! Окстись!

Девушка замолкла.

— Где остальные?

Она непонимающе глядела на него.

— Остальные где? — громче переспросил Яков. — Милиционеры?

За перегородкой послышался возбужденный шепот пленных.

— Товарищи! — окликнул Яков.

Шепот смолк.

— Как только открою дверь — по коням. Коновязь напротив. Гоните к Моздоку. Я прикрою, если что…

— А оружие? — спросили за стенкой.

— Кони. Да вот у девчонки возьмете наган и шашку. Готовы?

За перегородкой зашуршали сеном и смолкли. Яков подтолкнул Ульяну к проему двери и протянул ей оружие Скибы.

— Ты тоже с ними. Я догоню вас. Предупреди, чтобы гнали напрямик.

Он вышел на залитую лунным светом площадку перед сараем и внезапно остановился: по направлению к коновязи шли с мешками двое бандитов, видимо коноводы. Медлить было нельзя. Яков рванул на себя двери сарая. Пленные бросились к коням. Бандиты кинули мешки и заметались на дороге:

— Братушки! Тревога! Эй! Тревога!

Кто-то из них пальнул наугад, но дробный топот уже затихал вдали. Яков лихорадочно отвязывал повод. Пальцы не слушались. Какой-то пьяный дурак затянул ремешок тугим узлом. А вокруг уже захлопали калитки, поднялся гомон. К коновязи бежали казаки. Не разобравшись спросонок, в чем дело, хватали оставшихся коней. Яков вскочил, наконец, в седло.

— За мной! — громко отдал он команду. — Пленные ушли!

А из хат выбегали все новые казаки. Поднялась стрельба. Паника росла с каждым новым криком, с каждым выстрелом.

— Куда ушли? — спросил Якова казак, скакавший рядом с ним.

Гетманов махнул клинком в противоположную сторону.

— Догоняйте! Они без оружия. А я к Конарю.

Всадники исчезли в темноте, а Яков, повернув коня, скользнул мимо покосившейся мазанки, выскочил в степь и дал коню волю.

Сердито выл холодный ветер. Сильными порывами обрушивался он на одиноко стоявшего человека, рвал полы его шинели и, казалось, хотел сбросить с высокой скалы в серую мутную воду.

Шестые сутки томился полковник Лукоянов в небольшом кабардинском ауле, что прилип к крутому скалистому берегу холодного Баксана. Шестые сутки он слушал несмолкаемый грозный гул.

Неделю назад старый Мутакай, который еще при царе делил с Лавровым все тяготы армейской жизни, заявил, что нужно ждать десять дней, и потом на все вопросы полковника упрямо и немногословно отвечал:

— Горы сами скажут…

Княгиня Муратова сначала терпеливо и безразлично ждала перехода. Она знала от Лукоянова, что должен приехать человек от Лаврова и привезти им документы и деньги. Но человека все не было, и княгиня, заскучав, тоже стала спрашивать старого Мутакая, когда же откроется перевал.

— С горами шутить хочешь, женщина? — сердито обрывал ее старик. — Даже джигит не отважится идти на Донгуз-Орунбаши! А ты хочешь с орлом сравниться? Только один старый ишак Мутакай мог согласиться идти в горы в такую пору. Когда идти, он лучше тебя разберется. Горы ему подскажут…

И Мутакай терпеливо слушал горы. Наконец, он заявил Лукоянову:

— Однако, через два дня пойдем. Ветер силу теряет. Три дня солнце будет. Успеем, думаю. Старый Орунбаши пропустит… — Мы-то пройдем, — подумав, продолжал он, — а как женщина будет идти? Зачем ей уходить? Только кукушка бросает родное гнездо.

Лукоянов пытался остановить его, но Мутакай снова надоедно забормотал:

— Мутакай век прожил, жизнь знает. А ты ее начинаешь, джигит. Твое дело другое. Ты воин. А женщина зачем идет? Как Родину бросит? Как жить без нее будет? Жалеть будешь! Сильно жалеть будешь, женщина!

Муратова молчала. В последние дни ее неотвязно преследовала мысль, что стоит она на краю бездны, безропотно подчиняясь своей взбалмошной судьбе.

Она первой услыхала рано утром цокот копыт и разбудила полковника:

— Сергей Александрович! Кто-то едет…

Лукоянов быстро вскочил, накинул на плечи шинель.

— Не волнуйтесь, Нина. Это, наверное, от Лаврова. Вы отдыхайте, на дворе очень прохладно. А я пойду проверю.

Лукоянов сунул в карман шинели маузер и вышел из сакли.

За стеной привязывал в затишке коня мужчина в тяжелой бурке. Полковник осторожно приблизился к нему. Увидев знакомое лицо, воскликнул:

— Наконец-то! — И протянул руки. — Здравствуй, Яков Арнольдович, здравствуй, дружище ты мой! Успел-таки!

— Здравствуй, Саша… Сергей Александрович!

Они крепко обнялись, прошли за угол и присели на широком плоском камне.

— Не знаю, как тебя и называть теперь, — смущенно пробормотал Бухбанд, заглядывая в светившиеся глаза Степового-Лукоянова.

— А все равно. От имени своего отвык. И привыкать ни к чему, — он махнул рукой в сторону гор, — оно не пригодится. Да и Степовой сегодня кончился. Прими вот мое последнее сообщение. Тут некоторые явки Лаврова в Нальчике… Остальное — сами…

Он достал серебряный портсигар и, раскрыв, протянул его Бухбанду, придерживая часть папирос рукой. Яков Арнольдович взял две крайние, одну положил в карман, другую зажал в зубах, тщетно пытаясь прикурить на ветру. Степовой с улыбкой наблюдал за ним. Потом чиркнул спичкой и поднес к лицу Бухбанда стиснутый в ладонях огонек:

— Плохой из тебя курильщик, Яков Арнольдович. Прямо скажем, подозрительный, — и он весело расхохотался.

Бухбанд обеспокоенно оглянулся. Степовой оборвал смех и сказал:

— Здесь нам опасаться нечего. Мутакай, наш проводник, ушел проверить тропу, спутница моя как будто уснула снова. Поэтому поговорим о деле. Задание мне ясно: планы и практические дела белогвардейщины, срыв их, разложение ядра. Как связь?

— Связь дам. Только прежде скажи мне, Саша, ты твердо решил брать с собой эту женщину? Может быть, лучше все-таки идти одному? Дорога дальняя, не будет ли княгиня обузой?

— Наоборот, — горячо возразил Степовой. — Нина убережет меня от чрезмерного любопытства бывших коллег. Разве не странно, что из всех офицеров, заброшенных в нашей группе, вернулся только Лукоянов? Нина может подтвердить, что ее новый друг активно боролся с Советами, но волею судеб ему не дано было выпить на брудершафт с желанной победой. К тому же, как выяснилось, у княгини есть связи на той стороне, только из-за Городецкого она не эмигрировала сразу. Думаю, что ее знакомства тоже будут мне на пользу.