Глава. Лайонел Ситон подслушивает

Суперинтендант решил выслушать заявление Реннела Торренса на следующее утро. Он назвал это «наставлением на путь истинный». Если Торренс виновен, то независимо от того, намеревается он прийти с повинной или навести тень на плетень, задержка на ночь подействует ему на нервы; если же нет, то очевидное пренебрежение, с которым суперинтендант Блаунт отнесся к его обращению, заставит его быть более откровенным, чтобы во время завтрашней беседы произвести на суперинтенданта более выгодное впечатление. Тем не менее Блаунт отослал многострадального сержанта Бауэра подежурить ночью во дворе Плаш-Мидоу, чтобы, если Торренс вдруг передумает и решит удрать, он не дал ему этого сделать. Исходя из общего принципа, что всех подозреваемых нужно держать в напряжении, Блаунт попросил Найджела по возвращении в усадьбу рассказать всем, что на следующий день Торренс собирается сделать заявление.

– Если у кого-нибудь из них совесть нечиста, это его подстегнет, объяснил он.

– Будем в таком случае надеяться, что Бауэр не заснет, – заметил Найджел. – Вы будете выглядеть довольно глупо, если Торренса сегодня ночью ликвидируют.

– Я всецело доверяю сержанту Бауэру, – несколько обиженно произнес Блаунт.

Расставшись с суперинтендантом, Найджел решил заглянуть к Полу Уиллингхэму. Своего друга он застал погрузившимся в бумаги, в прямом и переносном смысле этого слова.

– Домашняя работа, – объяснил Пол. – Еще десять минут. Возьми там пива; оно очень хорошее и дорогое – говорят, полезно для печени.

Найджел налил себе стакан «холландса», взял со стола чистый листок бумаги и принялся составлять схему передвижений всех лиц, фигурирующих в деле. Он уже потратил много времени, пытаясь восстановить движение этих людей вечером в четверг, но всякий раз в его расписании обнаруживалось еще больше пробелов и вопросительных знаков, чем в предыдущем. Однако то, что он услышал сегодня от Финни Блэка и Мары, могло бы помочь заполнить некоторые пробелы.

Так он сидел и работал, пока наконец Пол не пробормотал:

– Ну вот, осталось только «заработал – плати», и я свободен.

Он быстренько перелистал таблицы начисления налогов и стал подсчитывать, сколько удержать со своих работников за прошедшую неделю. Покончив с этим делом, он отложил ручку «биро», которой делал записи, вынул чековую книжку и стал копаться в бумагах на столе.

– Что-то потерял? – спросил Найджел.

– Мою обыкновенную ручку с пером.

– «Биро» кончилась?

– Нет, но мне нужно подписать чек.

– Ну и что?

– Знаешь, – рассеянно пояснил Пол, – в прошлом году я хотел подписать чек этой самой «биро», но меня попросили подписать другой ручкой. Это было в бюро путешествий, и чековая книжка была их. Они сказали, что шариковая «биро» оставляет оттиск на лежащем ниже чеке и кто-нибудь может подсмотреть и обвести чернилами подпись на чеке, следующем после твоего, прикарманив таким образом несколько сотен или тысяч фунтов. А, вот она! Так вот, я увидел, что ты со мной в комнате, и подумал, что береженого Бог бережет.

– Да, ты очень усложняешь себе жизнь.

Пол Уиллингхэм вложил чек и карточки удержания налогов с рабочих в конверт и заклеил его.

– Ладно, порядок, теперь расскажи-ка лучше, как там у вас с убийством? – спросил он, наливая пиво в свою большую кружку.

Найджел коротко рассказал ему обо всем, не упомянув, разумеется, о личной жизни Мары.

– Ну, что ты на это скажешь? – закончил он свое повествование.

– Ого, да там у них целая банда! – ухмыльнулся Пол Уиллингхэм.

– Наверное, банда пиратов в масках?

– Ну нет. Я совершенно серьезен. Я тут несколько раз думал об этом деле. Значит, так, Найджел. Давай не будем спорить и договоримся, что Освальда прирезали в маслодельне. Теперь смотри, что им надо было сделать. Во-первых, заманить его в маслодельню, потом перерезать горло, потом снять с него одежду, потом отрубить голову, потом приготовить веревочную сумку, чтобы положить в нее голову, и потом отнести ее куда-нибудь и спрятать; тело нужно было завернуть в макинтош, оттащить к реке, а потом, наверное, хороший пловец должен был отбуксировать его куда-нибудь ниже по течению; потом нужно было спрятать сверток с одеждой в церковном склепе, а маслодельню сполоснуть из шланга. Не обязательно в таком порядке, конечно. Я что-нибудь забыл?

– Вряд ли. Можно подумать, что ты там присутствовал.

– Плюс еще несколько мелочей: обшарить карманы одежды, чтобы не осталось ничего компрометирующего, почистить орудие убийства и положить его на место или спрятать. На все это необходимо было время, старик. И если бы действовал один человек, то ему просто не под силу было бы сделать все это за такой небольшой промежуток времени. Да, кстати, а кто стоял на страже? Вы можете представить себе, чтобы со всем этим справился один-единственный человек, пусть даже ночью, пусть даже он все детали проработал заранее, – но так, чтобы никто не страховал его, стоя под дверью? Ну, кто мог бы пойти на такой риск? Вот почему я говорю, что их была целая шайка.

– Да, мысль о двух людях, которые сделали это вместе, приходила мне в голову.

– Ну, и потом, – воодушевился Пол, – ты подумал о том, какое значение имеют следы крови?

– Но никакого кровавого следа не было.

– Вот то-то и примечательно, то-то и существенно, старик. Я не верю, чтобы один человек мог оттащить или отвезти на тачке, тележке или еще на чем-нибудь только что обезглавленное тело от самой маслодельни до реки и не оставить следов крови, пусть даже воротник макинтоша был очень плотно застегнут.

– Дождь вполне мог смыть все следы. И вообще, к тому времени труп мог уже не истекать кровью. Но я согласен, было бы намного проще и легче, если бы тело несли два человека.

– Вот видишь! Я рад, что ты наконец начал думать, как я.

– Но кто эти двое? – встревоженно спросил Найджел. – В Плаш-Мидоу не так-то много возможных комбинаций. У меня в голове не укладывается, чтобы одна из вероятных пар могла запланировать и последовательно осуществить такое преступление. Роберт и Джанет? Лайонел и Мара? Реннел и Роберт? Лайонел и Джанет? Мара и Реннел?.. И так далее, на выбор. Ни одно из этих, так сказать, содружеств ничего не объясняет.

– У тебя на уме одни только пары, старик, – отозвался Пол и помахал в воздухе трубкой. – Почему бы им всем вместе не собраться и не сделать это сообща? Ведь Освальд угрожал им всем – в разной степени, но всем, разве не так?

Найджел кивнул.

– Так в чем же дело? Вся команда решила осуществить операцию «Освальд» – и, надо сказать, неплохо справилась с задачей… Точнее, справилась бы, если бы Финни не занесло в маслодельню в самый неподходящий момент.

– Нет, Пол, нет. Давай не будем фантазировать больше, чем нужно. Убийства кучей не совершают. Другие преступления – да. Но не убийства.

– Да, наверное, ты прав, – согласился Пол, глядя куда-то вдаль. – Ведь, несомненно, всякое убийство безрассудно. Ты помнишь, Роберт говорил о точке взрыва – ну, тогда, когда мы у них пили чай? Конечно, человек может долго планировать убийство, вынашивать и продумывать каждую деталь, заранее готовить себе алиби и так далее, а может совершить непреднамеренное преступление – скажем, в момент помутнения сознания. Но в известном смысле это одно и то же. Различия между предумышленным и спонтанным убийством просто не может быть, потому что не существует такого понятия, как хладнокровное убийство. Все дело в точке взрыва. Человек, который планирует убийство загодя, никогда по-настоящему не собирается его осуществить. По большей части он не идет дальше фантазий – я думаю, каждый день в воображении людей совершаются тысячи убийств. В реальности же только в отдельных случаях накал страстей достигает точки взрыва, и человек делает шаг от фантазии к реальности. Я хочу сказать, что такой убийца отвечает за свои действия не больше, чем если бы он в припадке слепой ярости ударил совершенно незнакомого человека.

– Не могу с тобой согласиться, но все это чрезвычайно интересно.

– Вот почему я говорю, что убийство всегда безрассудно. Или скажем так: всякое убийство – это акт безумия, наступающего постепенно или мгновенно, не имеет значения. Убийца больше не владеет собой; внутри него сидит другой человек, который принуждает его совершать насилие над самим собой не в меньшей степени, чем над жертвой. Ну а по прошествии времени… знаешь, я могу представить себе, что, убив человека, я через год совершенно искренне не верил бы, что пережил это не во сне, а в реальности. Как только затянется рана, нанесенная самому себе собственным актом насилия, – а природа в таких случаях действует быстро, – я буду жить и заниматься своими делами точно так же, как любой другой гражданин.

Найджел шел по дороге в Ферри-Лейси, и слова Пола Уиллингхэма не выходили у него из головы. Он поужинал на ферме и договорился, что Пол пригласит Ванессу Ситон погостить у него, если дела в Плаш-Мидоу пойдут совсем плохо, – а Найджел этого сильно опасался. Вспоминая разговор с Полом, Найджел отметил про себя, что тот нес много околесицы, но, сам того не подозревая, в одном отношении попал в самую точку.

Предумышленное или нет? Предположим, что убийство Освальда Ситона было предумышленным. Что из этого следует?

Первое: убийца должен был знать, что Освальд жив и вернулся в Англию. Второе: если убийца знал о том, что произошло между Освальдом и Марой, он мог быть уверен, что Освальд постарается скрыть свое появление в этих местах из простого чувства самосохранения. В Плаш-Мидоу о преступлении Освальда не знали только Финни Блэк, Ванесса и, может быть, Лайонел. Ванессу можно сразу исключить, Финни слишком неполноценен умственно, чтобы спланировать убийство, у Лайонела нет мотива – если только он не разузнал про Освальда и Мару. Третье: убийца, если ему была известна эта тайна, имел, так сказать, идеальную жертву – человека, который уже десять лет числится в покойниках, который сам боится раскрыть свое инкогнито. Но зачем, – эта мысль как гвоздь засела у него в мозгу, – зачем было убивать его в Плаш-Мидоу, в единственном месте в мире, где «неопознанный труп» может ассоциироваться с Освальдом Ситоном, исчезнувшим десять лет назад? Из этого с неумолимой логичностью следовало, что именно потому, что Освальд был убит в Плаш-Мидоу, убийство не могло быть предумышленным.

И сразу же вся сложная и непонятная мозаика этого дела представилась Найджелу в ином свете. Запланированное убийство представлялось ему теперь немыслимым, если только убийцей не руководило чувство мести или опасение за собственную судьбу. А это значит, что Освальд мог погибнуть, скажем, в результате неожиданной ссоры, или несчастного случая, или даже, – почему-то подумал Найджел, – простого испуга, шока, вызванного неожиданной встречей в такую мрачную ночь, полную грозовых раскатов, – встречей с человеком, которого убийца имел все основания принять за привидение…

На следующее утро, часов в десять, Найджел направлялся к старому амбару. Проснулся он рано, и в голове у него беспрестанно звучала одна фраза – звучала так ясно, будто ее только что прошептали ему в ухо: «У нас у всех тогда Освальд не выходил из головы». Так говорил Реннел Торренс, пытаясь объяснить, почему его привела в такой ужас вылепленная Марой глиняная голова Роберта. Как тогда заметил Найджел, к величайшему смущению Реннела, это объяснение никак не соответствовало обстоятельствам, потому что в то время никому, кроме, естественно, убийцы, не могло быть известно, что убитый – Освальд Ситон. Однако если бы оказалось, что Реннел виделся с Освальдом в ту роковую ночь, его смятение от того, что скульптурный портрет так сильно напоминал Освальда, стало бы вполне объяснимо. Но он сказал: «У нас у всех тогда Освальд не выходил из головы». Было ли слово «все» обыкновенным фразеологическим оборотом – или, может быть, оно подтверждало абсурдное предположение Пола Уиллингхэма, что все жители Плаш-Мидоу сговорились, чтобы убрать Освальда?

«Э нет, – подумал Найджел, – так не пойдет; я же сам вчера вечером пришел к выводу, что убийство Освальда не было предумышленным. Да, но хорошо продуманные усилия, предпринятые, чтобы скрыть следы преступления, вполне могли быть делом рук всей компании. Непредумышленность еще не означает, что не было сговора. Сколько же, в таком случае, в этом преступлении соучастников? Соучастников, помогавших убийце после убийства? Господи, ерунда какая-то!» – не выдержал Найджел, вспоминая милый семейный завтрак, на котором присутствовал всего час назад: Лайонел и Ванесса подшучивали друг над другом, Джанет Ситон строила планы на день – она предложила устроить пикник; ее муж, сидя во главе стола и улыбаясь детям, расспрашивал Найджела о Поле Уиллингхэме, а потом встал и, не допив кофе, быстро поднялся к себе наверх, чтобы продолжить работу над нетерпеливо дожидавшейся его поэмой. Ни один из них не проявил озабоченности или даже любопытства по поводу заявления, которое, как накануне вечером оповестил их Найджел, Реннел Торренс должен был сделать этим утром. Единственное, что их тревожило, это погода: она начинала портиться, собиравшиеся на небе облака угрожали запланированному пикнику. Не успел Найджел войти в амбар, как по крыше застучали первые капли дождя.

Суперинтендант Блаунт был уже там, а с ним один из людей инспектора Гейтса, пришедший сменить сержанта Бауэра. Блаунт расчистил место на одном из заваленных барахлом столиков. Реннел Торренс, сидевший развалясь в плетеном кресле, демонстративно отвернулся от Найджела, когда тот вошел в студию. Со второго этажа доносился шум пылесоса. По стенам стыдливо жались пестрые претенциозные полотна Реннела – следы впустую прожитой жизни.

– Давайте начнем, – сказал Блаунт и произнес положенную в таких случаях официальную формулу о необходимости придерживаться правды и только правды.

Как это похоже на серьезную хирургическую операцию, подумал Найджел: у Блаунта на лице непроницаемая бесстрастная маска; все страшно напряжены; дряблое, мертвенно-бледное лицо Реннела Торренса напоминает лицо пациента под общим наркозом. Это была операция по извлечению осколка правды, отравляющего организм больного.

– В ночь с четверга на пятницу… – Так началось заявление Реннела, и потекла размеренная беседа: вопрос – ответ, вопрос – ответ, – неторопливая и обстоятельная до умопомрачения.

В ту ночь Реннел долго не ложился, а Мара, наоборот, ушла к себе пораньше. Приблизительно в десять минут первого художник услышал, как кто-то тихо стучит во французское окно. Оно не было заперто, и ночной гость вошел в студию. Реннел не сразу узнал его – он признался, что был несколько пьян; а кроме того, он никогда не видел Освальда Ситона без бороды.

Нет, он вовсе не ждал Освальда; какого черта он мог его ждать, если всем было известно, что Освальд уже десять лет как мертв? Нет, он не поддерживал с ним связи. Когда Освальд появился перед ним, это поразило его, как гром среди ясного неба.

– Вот и я, – заявил Освальд первым делом. – Воскрес из мертвых. Представляю, сколько радости я вам всем доставлю. Как насчет выпить? У меня была долгая прогулка.

– Налейте себе сами. Но откуда, черт побери, вы взялись?

Реннел обратил внимание на то, что Освальд, наливая себе виски, не снял перчаток.

– Как вы знаете, самоубийства я не совершал, – отозвался Освальд. Немного поболтался по миру, сменил имя, работал в Малайе, когда туда пришли япошки. Три года лагеря для военнопленных. Теперь, Торренс, меня тюрьмой не испугать. Предлагаю вам все забыть – что было, то было. Вы увидите, что я не менее щедр, чем мой братец. Я целиком и полностью полагаюсь на вас; надеюсь, ваша – как ее там – Мара не начнет болтать?

Найджел заметил, что по какому-то зловещему совпадению в этот самый момент наверху замер шум пылесоса. Сквозь французское окно было видно, что дождь расходится всерьез. Джанет Ситон в длинном темно-синем макинтоше шла от дома по подъездной аллее. Найджел снова повернулся к Реннелу Торренсу.

– Я понял, – говорил тот, – Освальд считает, я с самого начала знал, что его самоубийство было инсценировано, и с тех пор шантажировал Роберта.

– А это правда? – осведомился Блаунт.

– Боже мой, конечно, нет. Спросите Роберта, если мне не верите. Мара рассказала мне вчера, что говорила об Освальде со Стрейнджуэйзом. Так что вам известно, почему он уехал из страны.

– Что же было дальше?

– Я удивился, как только ему хватило наглости сюда явиться, и сказал, что лучше ему поскорее убраться подобру-поздорову, пока я не вздул его так, как его в жизни еще не били. Потом я сказал, что он погубил жизнь моей дочери и что я его немедленно сдам полиции.

– Почему же вы этого не сделали?

– Знаете, мне не понравилось, как он сунул правую руку в карман, когда я это сказал. Я боялся, что у него там пистолет. – Реннел зябко повел плечами.

– Он что, действительно стал вам угрожать?

– Нет. Не то, чтобы прямо. Но…

– Но, вероятно, он заявил, – вставил Найджел, – что, выдав его полиции, вы своими руками убьете курочку, которая несла вам золотые яички? Ведь Роберт так или иначе потерял бы все состояние.

– Ну, в общем, он намекал на что-то в этом роде, – неохотно пробормотал наконец Реннел.

Тут Найджела вдруг осенило, что Освальд специально приходил в старый амбар, чтобы обзавестись свидетелем своего существования на земле. Может быть, он надеялся договориться с Реннелом Торренсом, но главное, конечно, что если бы в Плаш-Мидоу ему стала угрожать серьезная опасность, теперь он мог бы сказать: «Уберите руки! Вы считаете, что перед вами идеальная жертва? Так вот есть человек, который знает, что я был здесь, живой и здоровый, сегодня в четверть первого ночи». Он предпочел рискнуть, что художник его разоблачит – Реннела он, по всей видимости, глубоко презирал, чтобы избежать гораздо большей опасности, которая была связана – с кем? Кто же этот таинственный Икс, которого так боялся этот жестокий, находящийся в отчаянном положении человек?

– Он объяснил вам, зачем он вообще вернулся в Англию? – продолжал задавать вопросы Блаунт. – Сказал, кто его пригласил?

– Нет, но вид у него был самонадеянный. Я ничего не мог понять, но, по-моему, он был очень уверен в себе.

– Почему вы так считаете?

– Видите ли, когда я велел ему убираться, он сказал: «О'кей. Но теперь мы будем часто встречаться, если все Пойдет хорошо. – Потом помолчал и добавил: – Роберт всегда был слюнтяем. Он, в отличие от вас, мне обрадуется. Кровь-то не водица».

Суперинтендант заставил Реннела еще раз повторить рассказ, пытаясь найти какие-нибудь крупицы информации, которые тот в первый раз мог пропустить или забыть. Но это ничего не дало. Освальд ни слова не сказал Торренсу относительно того, откуда он приехал и почему решил вернуться в Англию. По-видимому, художник вообще тогда мало что соображал, потому что был слишком пьян и напуган; и Освальд, по его словам, оставался в студии всего семь – десять минут, не больше.

Пока Блаунт тщетно выискивал в рассказе Торренса что-нибудь полезное, Найджел опять позволил себе отвлечься и пофантазировать.

Обрамленный французским окном, западный угол Плаш-Мидоу выглядел… Найджелу ничего не приходило на ум, кроме французского слова «morne». Косой секущий дождь, тянущиеся по небу рваные облака, облетающие под порывами ветра листья и лепестки роз – лето уходит, и сад безутешно горюет о нем. Сказочный дом, казавшийся таким ненастоящим, когда он впервые увидел его, сегодня выглядел еще менее реальным; тогда, в июне, его окружало ошеломляющее буйство роз, жаркий экстаз разгара лета, теперь же казалось, что Плаш-Мидоу, испив чашу страданий и ужаса, переживает мучительное похмелье.

Найджел резко одернул себя. Это же смешно. Можно подумать, этот проклятый дом может навязывать человеку свое собственное настроение. Но, честно говоря, он, этот дом, как и поэт, с упоением работавший под его крышей, умел отразить и усилить любое твое настроение, приспособиться к каждому человеку. Этот дом многолик – какую же из своих переменчивых личин он показал Освальду в ту грозовую ночь? Так думал Найджел, и одновременно у него все усиливалось впечатление, что сам Освальд Ситон – безнадежно эфемерная фигура и от рассказа Реннела Торренса материальности ему не прибавилось. Были все основания считать, что на этот раз Реннел не врал; но ведь одной только правды недостаточно – по крайней мере, его, Реннела, правды. Размышляя таким образом, Найджел разглядывал обрюзгшее лицо, мешком расплывшееся в кресле тело, и ему казалось, что из этого мешка давным-давно высыпалось все его содержимое. Какая-то мысль, словно ветерок, игравший увядающими в саду розами, не давала ему покоя. За бесконечной паутиной вопросов и ответов, которую все плели и плели Блаунт и Торренс, нависла некая странная тишина. Она была где-то совсем рядом, как человек, который, затаив дыхание, подслушивает под дверью. Ну конечно, уже некоторое время пылесос молчит. Значит, Мара закончила с уборкой? Иначе наверняка было бы слышно, как она двигается по комнатам наверху. А если она закончила, почему не спускается вниз? Тут всего-то один лестничный пролет. Очевидно, подумал Найджел, она притаилась наверху и слушает, о чем мы здесь беседуем; что ж, большой беды в этом нет.

Итак, поговорив с вами, он вышел на улицу, – подсказал Торренсу Блаунт. – Вы его провожали?

– Да как вам сказать… Мне не хотелось подходить к нему слишком близко, но когда он вышел, я подошел к окну, закрыл его и стоял еще несколько минут, глядя на улицу.

– Вы видели, куда он двинулся?

– Наверное, пошел к дому. Во всяком случае, я видел его еще раз. Ударила молния, стало очень светло, и я заметил, что он стоит у двери дома, выходящей во двор.

– Вы не видели, кто его впустил?

– Нет. Но я тогда подумал, что он наверняка попал в дом, потому что при следующем ударе молнии я его уже не увидел.

– Уже не увидел, – чуть слышно повторил констебль, который вел запись допроса.

– Очень хорошо. И что вы сделали потом? – спросил Блаунт; как хороший спортсмен, он старался не потерять темп.

Торренс вытер лоб, устало уронил голову и тут же резко поднял ее, как бывает, когда человека одолевает сон.

– Я запер окна, снова сел в кресло, еще немного выпил. Я чувствовал, что не засну, если лягу сейчас спать. Мне было как-то не по себе, хотелось разобраться в случившемся. По правде говоря, – добавил он как во сне, – через некоторое время я уже начал думать, не привиделось ли мне все это. Я просто не мог привыкнуть к мысли, что Освальд жив.

– А потом?

– Ну, через некоторое время я лег спать, – запинаясь, ответил Торренс.

– Как вы в таком случае объясните показания Финни Блэка, что он видел вас возле дома, у французского окна, в… – Блаунт нарочито медленным движением провел пальцем по лежавшей перед ним пачке бумаг, – примерно в два часа?

По-видимому, Торренс очень сильно устал, и у него даже не хватило сил для вспышки праведного гнева, на которые он был таким мастером. Он устало проговорил:

– Я действительно лег спать. Просто перед сном мне захотелось вдохнуть свежего воздуха. Вот и все.

– Вы не погуляли немного?

– Нет, я только несколько минут постоял у окна. Я уже все это вам говорил.

– Что верно, то верно. Но когда мы в прошлый раз с вами беседовали, вы не рассказали мне о визите Освальда Ситона. – В голосе Блаунта прозвучала металлическая нотка. – Вы больше ничего… э… не вспомнили с того времени? Что-нибудь, что вы забыли сказать мне тогда?

– Нет.

Здесь у Найджела в первый раз закралось сомнение, что Реннел что-то скрывает. Слишком уж быстро он сказал это «нет», – кажется, даже с вызовом. Та же самая мысль, должно быть, пришла в голову и Блаунту; он одарил Реннела долгим неподвижным взглядом, а потом надолго замолчал, и его молчание буквально звенело недоверием. Пока Блаунт ждал, когда его маневр подействует на Торренса, Найджел откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.

В поле его зрения попадал и балкончик. Вдруг Найджел понял, что темный металлический предмет между двумя колоннами в уголке балкона – не что иное, как дуло револьвера. Тем временем Реннел Торренс неуверенно запротестовал:

– Чего вы от меня хотите? Что я должен сказать?

Дуло револьвера опустилось вниз и нацелилось в затылок художника.

– Я хочу только одного. Чтобы вы сказали правду. Видели ли вы кого-нибудь во дворе, пока стояли возле амбара? Видели ли вы, например, мистера и миссис Ситон, искавших Финни Блэка?

– Ну, раз уж вы спрашиваете…

– Стоп!

– Стоп!

Невероятно, но восклицание Найджела совпало с громкой командой с балкончика. Суперинтендант Блаунт вскочил. Найджел, одним прыжком очутившийся в центре студии, встал между Торренсом и длинноствольным револьвером марки «маузер», который нацелил на художника плашмя лежащий на балконе Лайонел Ситон – его лицо можно было различить сквозь балюстраду.

– Не дурите, Лайонел! – резко окликнул его Блаунт. – Бросьте сейчас же пистолет!

Но Лайонел Ситон не обратил на него никакого внимания.

– Я к вам обращаюсь, Торренс. Вы уже достаточно наговорили. Понимаете? Вполне достаточно. Я все слышал. Если вы произнесете еще хоть одно слово, все равно, сейчас или потом, я все равно вас прикончу.

Найджел невольно отодвинулся от кресла, в котором сидел Реннел. Когда Лайонел заговорил, побледневший художник завертел головой, трясясь от страха; теперь же он сполз с кресла и, скрючившись, спрятался за ним. Лайонел Ситон грозно взирал на него из-за балюстрады.

– Видите вон ту жуткую мазню? – снова заговорил он.

Четыре головы повернулись туда, куда Лайонел махнул маузером. На стене, слева от окна, висел автопортрет Реннела Торренса.

– Смотрите, Торренс. Вот что будет с вами, если…

Раздался грохот выстрела. Лайонел Ситон, по-видимому, вообще не целился, но в самом центре зеленовато-белого лба портрета появилась зияющая черная дыра.

Реннел Торренс в ужасе захныкал.

– Эй! – крикнул Блаунт, самоотверженно кидаясь к лестнице; констебль последовал за ним.

Найджел, бросившийся было вслед за ними, внезапно остановился, заметив, что у французского окна стоит Мара. Но не успел он подбежать к ней, как девушка открыла окно, вытащила ключ из замка и заперла окно снаружи. Найджел выбежал из студии как раз в тот момент, когда Блаунт упал, сбитый с ног тяжелым креслом, которое Лайонел швырнул в него. Входная дверь амбара тоже была заперта снаружи. Эта парочка все хорошо продумала: Мара, очевидно, вылезла из окна своей спальни по приставной лесенке, заперла дверь и стала ждать сигнала от Лайонела – револьверного выстрела, – чтобы запереть французское окно, пока внимание всех присутствующих в студии будет занято молодым человеком.

– Идиоты, вот идиоты! – бормотал Блаунт, поднимаясь наверх. – Дубликаты ключей имеются? – обернулся он к Торренсу.

– Боюсь, что нет. Послушайте, что это с Марой? Ее нужно остановить!

На втором этаже Блаунт с констеблем изо всех сил наседали на дверь в комнату Мары. Замок поддался, и они ввалились внутрь. Окно было открыто; внизу, на земле, лежала лестница. Вряд ли у Лайонела хватило времени слезть по ней – должно быть, он спрыгнул, а потом просто убрал лестницу от окна и положил на землю. Видимо, ему, в недавнем прошлом офицеру-десантнику, под силу были такие прыжки, но Блаунт с констеблем спрыгнуть с высоты двадцати футов не могли.

Они сбежали вниз, столкнувшись по дороге с Найджелом. Через французское окно было хорошо видно, как по подъездной аллее мчится автомобиль. Лайонел Ситон весело помахал им рукой; рядом с ним сидела Мара. К тому времени, как, воспользовавшись инструментами Торренса, Блаунт взломал замок, автомобиля уже и след простыл.

– Далеко они не уедут, – угрюмо проворчал Блаунт. – Я пошел к телефону. Подождите меня здесь.

Через пять минут он вернулся.

– Итак, мистер Торренс, – как ни в чем не бывало сказал он, – продолжим с того места, где нас… э… прервали. – Он покосился на констебля, который невозмутимо взялся за свою записную книжку. – Повторяю: видели ли вы, например, мистера и миссис Ситон, искавших Финни Блэка?

Пользуясь непредвиденным перерывом в допросе, Реннел Торренс успел уже пропустить пару стаканчиков виски, причем неразбавленного, и немного пришел в себя. Он снова принялся хорохориться.

– Послушайте, суперинтендант, это же ни в какие ворота не лезет! Этот молодой псих только что угрожал меня застрелить, моя дочь сбежала, а вы не можете придумать ничего лучше, чем…

– Давайте, Торренс, постепенно, по порядку. Вы собирались рассказать нам, что видели нечто подозрительное во дворе в ночь с четверга на пятницу, в два часа. Так?

На лице художника мелькнула хитрая улыбка.

– Пытаетесь подловить меня, да? Но вам это не удастся. Был час ночи, когда Роберт и Джанет вышли искать Финни! Так как же я мог увидеть их в два часа?

– Кого же вы тогда видели?

Реннел перевел глаза на свой автопортрет с зияющей дырой во лбу.

– Никого я не видел. Я, знаете ли, не кошка, в темноте видеть не умею. А гроза к этому времени уже закончилась.

– Вам не следует обращать внимания на угрозы Лайонела Ситона. Если возникнет необходимость, мы дадим вам охрану. – Блаунт грозно навис над художником. – И я должен предупредить вас, что ваше положение и так уже довольно сомнительно, поскольку вы утаили от следствия информацию о визите Освальда Ситона. Я бы настоятельно рекомендовал вам больше ничего от нас не скрывать.

– Да ничего я не скрываю! – тоном избалованного ребенка ответил Реннел. – Когда нас прервали, я как раз собирался сказать вам, что я что-то слышал – не видел, а именно слышал. Я слышал шаги, пересекавшие двор слева от меня; человек шел со стороны сада. Потом я слышал, как хлопнула дверь в крыле для прислуги. Я так полагаю, что это был Финни Блэк.

Реннел твердо стоял на своем, и как ни старался Блаунт, больше ничего из него вытянуть не удалось. Найджел так и не понял, правду ли говорит художник.

И снова Найджел и Блаунт обменивались впечатлениями под крышей летнего домика.

– Хотелось бы мне знать, какую игру ведет этот молодой идиот, проворчал суперинтендант. – Он насмерть перепугал Торренса, черт бы его побрал!

– Что вы по этому поводу думаете?

– Он заставил Торренса замолчать, чтобы защитить кого-то. Может быть, себя самого? Да нет – такой экстравагантный способ, который он для этого выбрал, только привлек к нему внимание. Скорее всего, Лайонел испугался, что Торренс хочет сказать что-то про мистера или миссис Ситон. Возможно, так оно и было на самом деле.

– Есть еще и третья возможность. Зачем все же он устроил это представление? Ведь если Лайонел хотел только, чтобы Торренс не раскрывал рта, ему не составило бы труда напугать его, не поднимая столько шума, скажем, ночью или сегодня утром. Я думаю, он просто хотел отвлечь наше внимание от…

– К чертовой матери! – взорвался Блаунт. – Вы на это намекали вчера днем? Насчет нового урожая таинственных происшествий? Не вижу ничего таинственного в том, как эта парочка взяла нас на мушку. Ну, так от чего же он хотел нас отвлечь?

– От стихов, Блаунт.

– Послушайте, Стрейнджуэйз, у меня от этого дела голова идет кругом и без ваших…

– Я абсолютно серьезен. В этом доме самое главное – это поэзия Роберта Ситона. Недавно он начал писать нечто такое, что, как нам всем представляется, может стать его лучшим произведением. Расследуя это дело, мы с вами должны научиться существовать в абсолютно иной системе ценностей, чем нормальные люди. Ситоны – да и Мара тоже, я думаю, – это люди, для которых искусство бесконечно более важно, чем какое-то полицейское расследование. Более реально, более жизненно, если хотите. Ради поэзии Роберта они пойдут на все и пожертвуют чем угодно.

– Уж не хотите ли вы сказать, что Освальда Ситона убили ради поэзии его брата? Этого мне не выдержать.

– Не исключено. Но я хочу сказать вот что: у молодого Лайонела, возможно, есть, а может быть, и нет оснований подозревать, что его отец как-то связан с убийством; но он знает, что рано или поздно мы раскроем это преступление, и хочет как можно больше оттянуть этот момент, чтобы Роберт успел закончить работу, которой сейчас занят. И вот молодой человек устраивает этот эффектный спектакль, устраивает его для отвода глаз. Лайонел хочет заставить вас потратить время на бесплодные розыски, хочет переключить на себя ваши подозрения. Вот почему он заявил, что это он спрятал Финни в склепе и носил ему туда еду.

– Все, что я могу сказать, так это то, что если вы серьезно во все это верите, значит, вас можно убедить в чем угодно. В реальной жизни люди себя так не ведут. Послушайте, ведь это было бы самое настоящее донкихотство!

– Молодым людям часто бывает свойственно самое отчаянное донкихотство. К тому же для Лайонела это не чистый альтруизм. Отношение к нему Мары очень изменилось, когда она стала подозревать, что он жертвует собой ради Роберта, – ведь она сама ради Роберта готова на все. Между прочим, Блаунт, если вы хотите поскорее разыскать наших молодых людей, я бы посоветовал вам оповестить все конторы, в которых регистрируют браки. – Найджел перевел взгляд на загадочный силуэт Плаш-Мидоу. – Вы говорите о реальной жизни, Блаунт. Но посмотрите на этот дом – вам не чудится порой, что он того и гляди исчезнет, как сон, стоит только вам отвернуться на мгновение?

– Нет, – ответил Блаунт. – Честно говоря, ничего подобного мне в голову не приходило. Что же касается других ваших соображений, то я буду иметь их в виду.

– Ура, и да здравствует красавица Шотландия!

Блаунт чуть заметно улыбнулся.

– Вы сможете продержаться здесь один? Вам придется сообщить мистеру Ситону о выходке его сына. Я должен съездить в Редкот к Гейтсу, а потом, возможно, отправлюсь с ночевкой в Бристоль. Я оставлю здесь Бауэра.

– Значит, вы не собираетесь устраивать головокружительную погоню за Лайонелом и Марой?

– А, это не проблема, мы их живо поймаем, – махнул рукой суперинтендант.

Просто удивительно, насколько ошибочным оказалось его предсказание…


Загрузка...