Голубая ель

БЕРЕНДЕЕВА ПОЛЯНА

Прапорщик Берендеев поступил в терапевтическое отделение госпиталя с тяжелой формой воспаления легких. Дежурный врач, осмотрев больного, покачал головой и сказал:

— Да, крепко вам на войне досталось…

Семь шрамов от ранений насчитал медик на теле своего пациента.

— Где вас так угораздило, батенька? — участливо спросил врач.

— Да везде понемногу, — ответил Берендеев. — И все на реках при форсировании. На Днепре задело. На Сане припечатало. А основательно на одерском плацдарме…

Хотя диагноз был кратким, всего из трех слов — «простудное заболевание легких», — все в госпитале хорошо знали, при каких обстоятельствах попал к ним прапорщик.

В то апрельское, по-северному еще морозное утро Берендеев, как всегда, поднялся затемно. Оделся по-зимнему. Обул сапоги.

— Куда тебя, Костя, в такую рань несет? — спросонья поинтересовалась Юлия, жена.

— Служба, мать, служба, — привычно ответил Константин Кузьмич, второпях проглатывая завтрак. Затем тихо притворил входную дверь и направился в расположение своей радиолокационной роты.

В овраге, несмотря на заморозок, позванивали ручьи. Пока основательно не развезло лесные дороги, старшина решил проскочить с людьми на дальнюю вырубку за дровами. Всякий раз такие поездки солдаты ждали с нетерпением. И лес с его целебным воздухом, с удивительной и загадочной красотой притягивал как магнит.

Любил такие поездки и командир отделения операторов Филимон Грайчук — ближайший помощник старшины роты, обладатель сильного и приятного голоса. Бывало, устанут люди, подтаскивая к машинам дрова, и тогда Грайчук запевал:

Разбуженный лес многократно усиливал полюбившуюся песню. И снова работа спорилась.

— Оставайтесь, Грайчук, в армии. В школу прапорщиков пойдете. А потом роту у меня примете, — не раз в доверительных беседах склонял Константин Кузьмич сержанта на ратную стезю.

А тот лишь улыбался в ответ:

— На Донбассе ждет меня шахта, товарищ прапорщик. Прирос я к ней душой…

Константин Кузьмич хмурился. А про себя думал: «Знаем эту „шахту“. Засыпает она письмами Филимона. По три раза на неделе пляшет Грайчук перед ротным почтальоном».

Из казармы Берендеев и Грайчук вышли вместе. Нужно было зайти в автопарк. Проверить подготовку машин и всего необходимого для поездки в лес.

Шли молча. Каждый думал о своем. Вдруг прапорщик тронул сержанта за плечо. Остановились, прислушались.

Со стороны чернеющего на взгорке леса донеслось тревожное:

— По-мо-ги-те!..

— Беда с кем-то стряслась, — проговорил Берендеев.

— Слышите, и собаки подают голоса, — насторожился Грайчук.

Не сговариваясь, они кинулись берегом ручья к черневшему вдали бору. Бежали быстро. И вскоре оказались под густыми кронами столетних сосен. Отсюда явственней слышался собачий лай. Утопая по пояс в мокром снегу, они выбрались на старую просеку. Вскоре взору Берендеева и Грайчука открылась более чем странная картина.

Постанывая и кряхтя, со связанными руками и ногами, в снегу катался знакомый обоим Пахомыч — местный лесник.

— Развяжите меня, ребятки, ради бога, — взмолился он, увидев знакомых военных. — Вишь, спеленали, браконьеры треклятые… Я их давно выслеживал, — негодовал старик. — На лося петлю поставили…

Освободив Пахомыча от пут, они втроем кинулись к тому месту, где алел снег сгустками крови.

Это здесь, в уреме, скрытой от посторонних глаз, пролегала лосиная тропа к ручью. Браконьеры огородили ее жердями на манер загона, Между елей плахи сходились на клин, образуя неширокие ворота. Тут и была прилажена злополучная петля из распущенного стального каната.

На что уж Берендеев повидал в своей жизни всякого, но и тот стоял потрясенный и подавленный.

— В лицо-то хотя их приметил? — спросил прапорщик.

— Какой там приметил! Задохся было в снегу… Когда я пригрозил им ружьем, они с подката свалили меня. Централку мою в снег, окаянные, забросили, — сокрушался Пахомыч, по-хозяйски отирая ружье полой полушубка. — Собачек моих, Дымку с Чарликом, расшугали. Одно могу сказать, лайки кинулись в сторону Долгова кордона. Далеко, я полагаю, не ушли. Как-никак у них поклажа тяжелая. Считай, пуда по два лосятины уволокли. В своей округе я народ знаю. Не иначе как Зареченские. Возможно, из Затона. Через мост не рискнут с мешками. Там у охраны глаз на всяких нечестивцев наметан. А вот через реку — попытаются. Лед еще не тронулся. Хотя сказывают — со вчерашнего дня никто не решается переходить…

— А что бы ты предложил, Пахомыч?

— Я со своими собачками махну на Долгов кордон. Там ближе всего шоссейка проходит, — излагал свой план лесник. — Возможно, их машина ждет. А вы, ребятки, дуйте к реке. Выходите к тому месту, где летом бакеном отмель обозначена. Там безопаснее. Если что — люди подоспеют. Надо отрезать им путь на Заречье…

План старика понравился Берендееву.

Случалось, в лесу вокруг своей «точки» старшина роты находил капканы, сетки, силки. И на зайца, и на лису, и на рябчика… А тут вдруг на лося позарились. Да и на лесника руку подняли. Хитрый браконьер пошел. Вроде бы и выстрелов в запретную пору не слышно, вроде бы в лесу тишь и благодать, а поди же — зверь и птица истребляются, тает живая природа…

С такими мыслями Берендеев с Грайчуком и вышли к реке, опередив браконьеров. С крутояра им хорошо было видно Заречье, где справа, в Затоне, скованные льдом, стояли речные суда в ожидании навигации. Выше по реке чернели в утренней дымке ажурные пролеты моста.

— Вот они! — приглушенно крикнул Грайчук и кивнул головой в сторону густых зарослей кустарника.

Браконьеров было четверо. Сбросив с плеч мешки на землю, они сбились в кружок. Видимо, совещались.

— Вот что, Филимон, — сказал Берендеев сержанту, — попытаемся задержать их на берегу. Если кинутся через реку, беги следом. Держись вон на тот мысок с ветлами, — переходя на «ты», прапорщик указал рукой на ориентир. — Жердь ни в коем случае не бросай. Весной река шутить не любит… Ну-у, держись! — во всю мощь своего старшинского голоса крикнул Берендеев.

Грайчук рванулся в сторону браконьеров. Как и предполагал прапорщик, у них возникло замешательство. К реке кинулся лишь один, парень высокого роста. Трое других повернули обратно в сторону леса.

Берендеев, несмотря на свой далеко не молодой возраст, бежал прытко, как давно уже не бегал.

Прибрежную кромку воды первым вброд одолел высокий парень. В горячке он бежал напрямик, не опасаясь за тонкий, ставший рыхлым лед, сплошь покрытый водой.

«Так, чего доброго, уйдет», — подумал Берендеев и еще быстрее устремился за ним, однако в скорости все равно уступал: возраст сказывался, вдобавок бежать мешал шест, которым он, как и Грайчук, вооружился по совету Пахомыча.

Константин Сергеевич хорошо видел, как парень, шлепая сапогами по воде, выбежал на подозрительно подсиненный участок ледяного покрова, Берендеев даже ругнулся про себя, а вдогонку прокричал:

— Куда тебя несет, непутевый? — Хотя в груди прапорщика и проснулся горячий порыв погони, ему стало жаль парня, который мог угодить под лед. «Ловкий ведь, черт, — подумал о нем Берендеев, — такому штурмовая полоса нипочем. А он, поганец, на преступную дорожку стал».

В следующую секунду лед под ногами парня проломился, и он очутился по грудь в воде. Каким-то чудом он удержался руками за неровную кромку льда и теперь барахтался, пытаясь выбраться из полыньи.

Опасаясь, что и сам он окажется в таком же положении, Берендеев лег на лед и заскользил по-пластунски к попавшему в беду человеку. Холодная вода насквозь пропитала его одежду, леденила разгоряченное тело. Облизывая пересохшие губы, он крикнул уже не зло, а, скорее, обнадеживающе:

— Держись, парень!

До полыньи оставалось метров пять. Константин Кузьмич толкнул шест парню. Тот рукой ухватился за него, рывками передвинул так, что сам оказался посередине. Затем, вцепившись в шест двумя руками, подтянулся, как на перекладине, и с трудом вылез на лед. Да так и застыл в неподвижности.

— Эй! — окликнул прапорщик. — Отлеживаться нельзя! Двигай к берегу!

Парень, переваливаясь с боку на бок, опираясь шестом о лед, не спеша двинулся к противоположному берегу. За ним таким же манером, только без шеста, скользил прапорщик Берендеев…

Потом они втроем, Берендеев, Грайчук и Калян (так звали браконьера), сушились и отогревались в конторе Затона.

А несколько дней спустя прапорщика Берендеева увезли в госпиталь с крупозным воспалением легких. Там он позже и узнал от Грайчука о том, что его «крестника» Каляна и других браконьеров строго наказали…

Дома после госпиталя здоровье Константина Кузьмича пошло на поправку.

Где-то в конце мая к Берендееву наведался сержант Грайчук. Долго морщил лоб под челкой светлых волос, не зная, с чего начать разговор.

— Не томи душу, Филимон! Говори, с какими новостями пожаловал? — загорелся Константин Кузьмич, которому порядком наскучило сидеть в пустой квартире. Дети уже давно определились в жизни и разлетелись из родительского гнезда. Жена работала в пошивочном ателье и приезжала из гарнизона домой поздно.

Грайчук расплылся в улыбке и с нескрываемой торжественностью в голосе сообщил:

— Во-первых, командир подписал мой рапорт с просьбой направить в школу прапорщиков…

— Вот это уважил старика. Дай я тебя обниму, дорогой товарищ сержант! — обрадованно проговорил Берендеев. — Вижу, не зря оставлял тебя вместо себя в роте…

— А то как же, товарищ прапорщик… Константин Кузьмич, — заулыбался Грайчук.

— Во-вторых, — продолжал сержант, — к нам едет бывший командир части Свиридонов…

— Как? Василий Петрович? — переспросил прапорщик.

— Он самый, — подтвердил Грайчук. — Дежурные телефонистки сказали. Говорят, звонил, просил командира выслать за ним машину к поезду. Девчата сообщили, что он то ли в шутку, то ли всерьез сказал: едет, мол, в гости к своему старому сослуживцу — председателю колхоза. Наш командир обзвонил все местные колхозы, а заодно и леспромхозы, но ни один из председателей не назвался его сослуживцем. Говорят: «Знали такого. Строгого, но справедливого. А вот служить под его началом не приходилось…»

«Да ведь это он ко мне в гости едет, — заволновался прапорщик. — Сколько раз, бывало, грозился заглянуть в гости. На рыбалку сходить. Да, видимо, недосуг было за службой. Это же меня с его легкой руки председателем прозвали…» И в памяти Кости Берендеева всплыли пятидесятые годы, радиорелейная «точка», где он прослужил без малого пять лет…

Началась та история с письма командиру части. Свиридонову писали, что старшина-сверхсрочник Берендеев, якобы не расписавшись, живет с дочкой председателя местного колхоза Юлькой. А сейчас, мол, в летнюю пору и вовсе свою службу забросил, пропадает с ней на покосе. Так, чего доброго, весь колхоз к своим рукам приберет.

Письмо насторожило Свиридонова. Повидавший на своем веку немало, он по тону письма уловил: что-то тут не так. Надо разобраться.

Костю Берендеева он помнил еще щупленьким сержантом. Это он у него в сорок третьем радистом служил. Свиридонов представил его к ордену Славы.

…Во что бы то ни стало требовалось установить связь с захваченным плацдармом на правом берегу Днепра. Костя попросил послать его. Ночью в холодной, почти ледяной, воде сержант Берендеев, приладив оружие и рацию на самодельный плотик из подручных материалов, благополучно переправился к своим. Радиомост действовал безотказно. А когда наши войска поднялись в наступление, Костю ранило. Своих он догнал уже в Польше…

Давно собирался Свиридонов навестить дальнюю «точку», которую когда-то сам выбирал с генштабовскими работниками, связывая «релейкой» вышестоящий штаб. Хорошо знал по части охоты и рыбалки эти места. И вот ему представился такой случай. Оставил Свиридонов дела своему заму, сел в знаменитый в те времена всепогодный самолетик По-2 да и махнул в край синих озер и дремучих лесов. Приземлил летчик машину на небольшой поляне, почти рядом с мачтой радиорелейной станции.

— Где старшина Берендеев? — строго спросил у дежурного сержанта, подбежавшего к нему с докладом.

— Старшина Берендеев на покосе, — совсем по-будничному доложил тот, — Обещал дня через два возвратиться…

— А председатель колхоза Мосеев где?

— Приболел он, — ответил сержант, — раны, говорят, фронтовые открылись…

— Что, так и некому заменить его?

— А кем? — словно извиняясь за старшину, произнес сержант, — с войны в деревню возвратились почти одни калеки. Правда, есть тут один — Пашка Афонин, по прозвищу Кочет. Но он не в счет. Его Мосеев к колхозным делам на пушечный выстрел не подпускает. Ему лишь руки в брюки да по деревне разгуливать… Вот и приходится нам при неуправках подсоблять колхозу, — посвящал дежурный Свиридонова в местные дела.

Свиридонов снял фуражку, вытер платком влажный лоб и сказал сержанту примирительно:

— Хорошо у вас здесь. Живете как у бога за пазухой…

Сержант в ответ лишь пожал плечами: много был наслышан о строгости командира и потому каждое его слово воспринимал настороженно.

— Ну показывай ваш гарнизон, — как-то по-домашнему просто сказал Свиридонов.

Пока они шли к срубленному из желтых бревен домику, Свиридонов успел заметить: в хозяйстве Берендеева — полный порядок. А небольшая светлая комната канцелярии, куда они зашли, запахом сосновой смолы располагала к хорошему настроению.

— Штаб Берендеева? — с ироническим оттенком в голосе бросил Свиридонов, подходя к столу, на котором аккуратно были сложены книги, разные документы.

Из-под тяжелого пресс-папье виднелся заполненный бланк отпускного билета. Свиридонов не спеша взял его, так же не спеша пробежал по нему глазами, даже оборотную сторону прочитал. Оторвавшись от чтения, спросил у сержанта, который безмолвно, с почтительным выражением на лице стоял у него за спиной:

— Какое у нас сегодня число?

— Двадцатое июля, — ответил тот, еще не поняв, зачем это начальству понадобилось такое уточнение.

— Да, хорош гусь. Узнаю фронтовую хватку, — заметил Спиридонов и, подойдя к окну, остановился в глубокой задумчивости.

Отпуск у Берендеева начался с первого июля. Так гласил документ. На оборотной стороне отпускного в две строчки шел машинописный текст: «Со старшиной Берендеевым К. К. следует его жена Берендеева Ю. И.»

Не поехал тогда он, Костя Берендеев, с молодой женой к своим родителям в родной Барнаул, не получилось…

В тот же день Свиридонов улетел обратно.

А через два дня он потребовал Берендеева к телефону.

— Как дела, председатель? — спросил иронически. Но даже расстояние не смогло скрыть от Кости Берендеева теплоты в голосе командира.

— Дела идут хорошо, — ответил старшина. — Сена заготовили впрок. Колхозный скот обеспечили кормами…

— Ну а на Алтай как же? Молодой женой похвастаться? — пророкотал в трубку Свиридонов.

— Успеется еще. Алтай, он никуда не денется…

С тех пор и приклеилась к Берендееву кличка Председатель.

…Вечером финский домик, где жили Берендеевы, светился всеми окнами. Раскрасневшаяся, сразу как-то вдруг помолодевшая жена Константина Кузьмича хлопотала у стола. А сам он, еще не окрепший после болезни, чинно восседал рядом с шумящим самоваром. Командира части то и дело выключали из общего разговора, просили к телефону.

А гость, генерал-лейтенант в отставке Свиридонов, совсем седой, но боевой и подвижный, как и двадцать лет назад, близоруко щурился и повторял, глядя на Берендеева, свою излюбленную фразу:

— Нет! Вы только поглядите, каков гусь! Браконьеров взялся вылавливать. Узнаю, узнаю фронтовую хватку… — Потом после небольшой паузы продолжал: — А знаете, удивил и обрадовал шофер такси, доставивший меня сюда… Да ты, право же, не виноват, — перехватил генерал извиняющийся взгляд молодого командира части. — Это я дал промашку. Не разобрался как следует в расписании поездов… Да-а! Так на чем это я остановился? Ага… Говорю, значит, шоферу: «Сделай милость, подбрось до военного городка». А он отвечает: «Вас понял… Доставлю с ветерком до Берендеевой Поляны!» А я себе думаю: «Ну ежели конечная остановка называется Берендеевой, да еще и Поляной, — значит, живет там такой прапорщик».

Потом Свиридонов поднялся из-за стола, подошел к серванту, над которым висели увеличенные фотографии хозяев. На одной — совсем молодая Юлия. В платье с белым кружевным воротничком. Красивая — глаз не оторвать. На другой — Костя Берендеев. Но не молодой, а уже в возрасте, при полном параде. На груди все его награды: ордена Славы двух степеней, Красной Звезды, медали… На погонах по две звездочки, как у генерал-лейтенанта, только калибром поменьше…

Оторвал генерал затуманенный взгляд от фотографий, словно стряхнул с себя груз пережитых годов, и так, ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил:

— Узнаю, узнаю, Константин Кузьмич, фронтовую твою хватку…