Голубые солдаты

Глава 12. ОСОБЫЙ СЛУЧАЙ

Вечерело. Над дальним лесом пламенела заря заката. Откуда-то тянуло прохладным ветерком. Я сидел на ступеньках крыльца «школы», глядел на причудливые, чуть подрумяненные хлопья облаков, медленно плывших на восток, и вспоминал дни быстро закончившегося отпуска, отчий дом и такие же чудесные закаты над рекой Кубанью. Сейчас, словно не было никакой войны, вокруг стояла умиротворяющая тишина.

И вдруг из раскрытого окна голос дежурного;

— Игнатов, к начальнику!

Мечтательного настроения как не бывало. Спустя минуту я уже стоял перед полковником Тепловым.

— Садитесь! — Теплов указал на стул у стола, на котором лежала развернутая карта, спросил: — Как самочувствие?

— Отличное! — отозвался я.

— Это хорошо, — кивнул с улыбкой Теплов и, помолчав немного, сказал: — ну а теперь, после отдыха, за дело. Обстановка на нашем фронте сейчас очень тяжелая. Гитлеровцы сосредоточили здесь большие силы и грозную боевую технику. — Полковник провел карандашом вдоль линии, обозначавшей на карте железную дорогу. — По этой магистрали противник ведет переброску сил для нового наступления. — Карандаш очертил кружком несколько населенных пунктов. — Наша разведка донесла, что концентрация войск немцев происходит в этом районе. Мы получили задание уточнить полученные сведения и, если они подтвердятся, сорвать доставку живой силы, боеприпасов и техники гитлеровцев по этой дороге.

Я не отрывал глаз от карандаша. Вот он скользнул к западу и очертил новый кружок.

— Этот железнодорожный мост находится за линией фронта и имеет большое стратегическое значение. Как видите, вокруг — леса и болота. Здесь базируется партизанский отряд. Вчера оттуда прибыл связной с очень любопытным сообщением. Оказывается, партизаны уже совершали налет на мост, пытались вывести его из строя, но ничего не вышло. Во-первых, гитлеровцы усиленно охраняют все подступы к мосту, и, во-вторых, партизаны слабо знакомы с подрывным делом, у них нет минеров. Надо им помочь.

Полковник оторвал глаза от карты. Наши взгляды встретились.

— Догадываетесь, зачем я вызвал вас?

— Мост? — коротко спросил я.

— Он самый, — подтвердил Теплов. — В лоб его не взять. Все попытки нанести удар с воздуха были неудачны. В небе непрерывно барражируют истребители, на земле — мощная зенитная оборона. Поэтому нужно искать слабое место.

— Ясно, товарищ полковник! — сказал я.

— А раз ясно, то времени терять не будем, — продолжал Теплов. — Послезавтра ночью вас будут ждать вот здесь, в районе села Ольховки. — Новый кружок на карте. — Туда вас перебросят самолетом. На подготовку остается немногим больше суток.

— Успеем, — заверил я.

— Познакомьтесь с паролем. — Теплов чуть приглушил голос. — Вас спросят: «Стой! Откуда?» Ответ: «Хозяин прислал. Поработать здесь можно?» Второй вопрос: «Сколько просите за работу?» Ответ: «Договоримся на месте». Запомнили?

Я слово в слово повторил вопросы и ответы пароля.

— После обстоятельной разведки на месте разработайте детальный план операции, — сказал Теплов. — Уточните обстановку в тылу противника, интенсивность передвижения гитлеровцев к фронту, какие силы и что они перебрасывают, и обо всем этом сообщите мне шифрованными радиограммами. Затем приступайте к выполнению задачи. Если будут изменения, мы вас вовремя известим. О сигнализации при посадке и встрече с партизанами договоритесь с майором Данильцевым. — Полковник как бы припечатал карту ладонью к столу. — Вот и все! Вопросы есть?

— Все ясно, товарищ полковник!

— Порядок! — снова улыбнулся Теплов. — О времени вылета вас предупредит Данильцев. — Он вышел из-за стола, по-дружески пожал мою руку: — Желаю успеха. До скорого свидания!

К выполнению нового задания наша группа основательно подготовилась. Мы тщательно изучили по полевым картам район предстоящей операции, запаслись всем необходимым для взрывных работ, проверили личное оружие. В тылу врага нас подстерегали неожиданности и опасности, поэтому подготовку надо было вести так, чтобы никакие случайности не могли застать нас врасплох.

Некоторые люди склонны думать, что разведчики склеены из какого-то «особого теста» и являются абсолютно бесстрашными людьми, обладающими железными нервами. Это совсем не так. Каждый раз, отправляясь с очередным заданием за линию фронта, мы очень волновались и испытывали чувство огромной внутренней напряженности. Правда, внешне никто из нас не выказывал своего душевного состояния. Мы шутили, смеялись, говорили о своих житейских делах и даже строили личные планы на далекое будущее, стараясь не думать о том, что кто-то из нас, возможно, падет в неравной схватке в тылу врага.

Когда в назначенный срок. мы поджидали майора Данильцева, в нашей комнате, как обычно, было шумно и весело. И хотя впереди нас ждала тревожная, бессонная ночь, никто не думал о сне.

Вскоре пришел майор Данильцев. Выслушав мой рапорт о полной готовности группы к вылету, он придирчиво осмотрел нашу экипировку, сообщил дополнительные сведения о месте высадки и в заключение сказал:

— Ну что ж, в добрый путь, хлопцы! Не будем мешкать. Машина уже ждет нас.

До аэродрома было не менее пятидесяти километров.

Ехали через лес, по узкой ухабистой дороге и на место прибыли в первом часу ночи. Нас познакомили с экипажем самолета, который должен был отправить группу во вражеский тыл.

— Когда вылет? — спросил майор первого пилота.

— Ждем радиограммы от партизан, — ответил тот и взглянул на часы. — Думаю, что долго не задержимся. А пока прошу всех в мою землянку для предполетного инструктажа…

В час ночи была наконец получена команда о вылете. Выйдя из землянки, мы окунулись в кромешную тьму. Галя шла рядом со мной. Случайно прикоснувшись плечом к ее плечу, я почувствовал, как она дрожит, спросил:

— Замерзла?

— Нет, нет, ничего, — послышалось в ответ.

— Страшно?

— Чуть-чуть.

— А дрожишь почему?

— Это сейчас пройдёт… Нервное…

Ответ искренний, без рисовки, без фальшивого бравирования. Да, страшновато и, может быть, далеко не «чуть-чуть». И разве только у нее, у этой хрупкой на вид девушки, сейчас напряжены нервы? Несколько минут спустя начнется путь в неизвестное, в логово фашистского зверя, возможно, навстречу смерти. Могучий Колесов конечно, не испытывает нервного озноба. Бодюков под стать ему.

А вот Вася Рязанов то и дело оступается, что-то тихонько бормочет себе под нос и, наверное, тоже подрагивает.

Милые мои, верные, надежные боевые друзья! У вас не каменные сердца. Не каменные, но настоящие солдатские сердца, которые умеют заглушить в себе все, что мешает им идти на подвиг во имя Родины, во имя свободы и счастья советского народа!

Вспыхнул луч аэродромного прожектора, выхватив на минуту из тьмы большой самолёт.

Прожектор погас. Тьма стала еще непрогляднее. В кабине самолета тускло светила фиолетовая лампочка. Мы заняли места на сиденьях вдоль стен. Сопровождавший нас майор Данильцев поместился у двери. У пилота над приборами и штурманской картой горело несколько лампочек, прикрытых сверху колпаками.

Взревели моторы. Самолет затрясся. На взлетную полосу снова упал широкий луч прожектора. Дверь захлопнулась. Последние минуты на Большой земле. Бодюков прокричал что-то на ухо Колесову. Вася Рязанов, сидевший рядом с Галей, смотрел на нее как-то растерянно, будто не решаясь сказать ей что-то очень и очень важное.

Пилот обернулся, крикнул:

— Готово?

Данильцев вскинул руку.

— Пошли!

И вот мы в воздухе. Круто набрав высоту, самолет лег на заданный курс. Где-то под нами лежала земля.

Через передовые позиции пролетели удачно. Ни слепящих прожекторов, ни огненных вспышек разрывов зенитных снарядов. Видимо, на земле шла артиллерийская перестрелка, в грохоте которой гул нашего самолета не был услышан противником.

Прошло пятьдесят минут полета. Самолет пошел на снижение, затем начал описывать в воздухе большие круги. Мы зашевелились. Нервное напряжение возрастало. Где-то внизу, словно в черной бездне, то вспыхивал, то угасал синий огонек. Казалось, он подмигивал нам ободряюще и зовуще.

Майор Данильцев поднял руку, что означало «приготовиться к десанту». Открылась боковая дверь. Снаружи в самолет ворвался холодный ветер.

Первым прыгнул Колесов. Кивнув нам на прощание, он весело улыбнулся и ринулся во мрак, головой вниз. За ним последовала Галя. На какое-то мгновение она задержалась у двери, затем резко сделала шаг вперед, в пустоту. Бодюков тотчас вылетел за ней ногами вниз — «солдатиком», как прыгают мальчишки с кручи в речку.

Мы с Рязановым с помощью Данильцева сбросили грузовые парашюты. Рязанов взглянул на меня.

— Давай, Вася! — кивнул я.

Он подошел к двери, вытянул руки вперед, будто пытаясь попробовать тьму на ощупь, и выпрыгнул.

Настал мой черед. Мне почудилось, что вместе со струей тугого воздуха в самолет влетел какой-то дикий, залихватский свист. От него невольно сжалось сердце. «Ну, скорее!» — мысленно подстегнул я себя и сразу почувствовал стремительность падения — сладкую и пугающую. Когда прыгаешь с самолета днем, когда видишь землю, купола раскрывшихся парашютов друзей, хочется кричать от восторга. Ночью совсем другое дело. Падение в густой мрак порождает тягостное чувство одиночества. Счет времени кажется обманчивым, замедленным, и невольно ждешь, что вот-вот врежешься в невидимую твердь земли. И все же сдерживаешь в себе мучительное желание выдернуть кольцо парашюта, упорно ведешь счет секундам. Губы шепчут: «…Семнадцать… восемнадцать… девятнадцать… двадцать…». Наконец рука привычно делает рывок. Кто-то будто подхватывает тебя за шиворот на лету, удерживает в воздухе и потом бережно начинает опускать вниз.

Толчок ногами о землю… Откуда-то сверху доносится гул самолета. Времени терять нельзя.

Быстро погасив парашют, я собрал его, наспех обмотал стропами и, перекинув через плечо, двинулся на северо-восток, к месту встречи с товарищами. Светящаяся стрелка компаса ведет меня туда сквозь мрак по незнакомой местности.

Не прошло и часа, как все мы собрались вместе. Вокруг — тишина. Изредка доносились какие-то шорохи, приглушенный писк, шелест крыльев ночных птиц.

— Теперь куда? — спросил шепотом Колесов.

— Никуда, — отозвался я. — До тех пор, пока не увидим сигнала.

Первой его, этот сигнал, заметила Галя. На западе, где в темном небе чуть просматривалась стена леса, то вспыхивал, то угасал огонек. Слабый, едва приметный, но именно тот, который мы искали: синий, манящий, приветливый здесь, во вражеском тылу. Наш родной советский огонек!

Сердце влекло к нему, хотелось броситься туда и закричать: «Мы здесь, товарищи!» Но холодный рассудок удерживал на месте, повторял предостерегающе: «Не торопитесь! Будьте бдительны! Кто может поручиться, что враг не разведал секрета партизанских сигналов? Что произойдет, если синий огонек находится в руках врагов, а не друзей?»

Решил послать Колесова в разведку.

Прошло минут двадцать томительного и напряженного ожидания. В той стороне, куда ушел Колесов, было тихо. Огонек уже не мигал. Мы лежали на земле, молча вглядываясь в темноту, прислушиваясь к каждому шороху.

Бодюков нетерпеливо поглядывал на светящийся циферблат своих наручных часов. Рязанов время от времени приподнимался на локтях, вытягивал шею, будто силясь разорвать какие-то невидимые путы, удерживавшие его на земле. Галя нервно покусывала стебель травинки. Я же думал о том, что предпринять в случае, если Колесов наткнулся на вражескую засаду…

К счастью, все обошлось благополучно. Колесов вернулся с двумя провожатыми. Им было поручено вести нас не на основную стоянку партизан, а на вспомогательную, к той группе, с которой нам предстояло выполнять боевое задание.

Путь показался бесконечно долгим и утомительным. Мы то пробирались сквозь кустарник, то шли вдоль болот по зыбким кочкам, то переходили вброд топкие, сонные речушки.

Восток уже серел, когда у одного из перелесков нас встретил партизанский дозор. К нам подошел мужчина, широкоплечий, немного грузноватый, с посеребренными сединой висками. Это был командир вспомогательной группы — Астафьев. Он крепко пожал нам руки, расспросил, как мы себя чувствуем после полета и марша по болотам, и тут же распорядился полностью разгрузить нас от ноши. От него веяло дружеским радушием, и даже его внушительный бас рокотал как-то особенно тепло и приветливо.

Лагерь группы находился в лесу, окруженном густыми болотистыми зарослями. Нам отвели просторную землянку, вырытую в откосе пологого холма.

— Выпейте чайку, отдохните с дороги, а утром потолкуем о деле, — сказал Астафьев.

Чай, пропахший дымком костра, показался нам изумительно вкусным. В землянку пробивался глухой гомон голосов. Он действовал на нас успокоительно, убаюкивающе. Не верилось, что линия фронта пролегала за сотни километров от этих мест, что где-то рядом в селах и городах хозяйничали оккупанты.

Уже засыпая, я услышал, как Астафьев басовито прикрикнул на кого-то:

— А ну кыш отсюда, не балабоньте! Дайте людям отдохнуть.

Голоса утихли.

Повернувшись лицом к пахнувшей сыростью стене землянки, я погрузился в глубокий, покойный сон.

В десятом часу утра в землянку заглянул Астафьев. Я только что проснулся и хотел было будить остальных, но Астафьев остановил меня, шепнул:

— Пусть еще поспят малость. А мы с вами выйдем, поговорим наедине.

По едва приметной тропке, змеившейся между деревьями, мы направились к опушке леса. Астафьев выбрал травянистую площадку меж кустов. Позади высился лес, впереди сквозь кугу и камыш виднелись небольшие клочки воды, затянутые ряской. Пахло травами и болотной прелью.

Развернув полевую карту, я сориентировал ее на местности и объяснил Астафьеву задачу, которая была возложена на партизан и на мою группу.

— Скажу прямо, задача очень и очень тяжелая, — заметил Астафьев. — Наметить план операции теоретически — одно дело, и совсем другое — исходить из конкретных условий, так сказать, из окружающей обстановки. — Он указал на карте, где располагались посты гитлеровцев, их огневые точки на ближних и дальних подступах к мосту, где находились основные силы противника, в задачу которых входила охрана железнодорожной магистрали и главным образом моста.

Я предложил несколько вариантов проведения операции. Астафьев слушал, подолгу обдумывал каждый из этих вариантов и коротко делал заключения: «Этот не годится!», «Этот, пожалуй, лучше!», «Этот практически неосуществим!»

— Что же предлагаете вы? — спросил я обескураженно.

— Не будем спешить, — ответил Астафьев. — Прежде всего давайте посмотрим натуру — что, где, как. А тогда уж будем решать.

Пришлось с ним согласиться.

Разговор зашел о сведениях, которые интересовали наше командование.

— У меня есть кое-что, — сообщил Астафьев. — В частности, данные о количестве эшелонов, проследовавших по этой магистрали на восток, и об их грузах. Кроме того, мы уточнили места расположения вражеских складов боеприпасов и горючего и численность гарнизонов в близлежащих селах.

— И насколько достоверны эти сведения? — поинтересовался я.

— Они получены от захваченных нами «языков» и проверены нашей разведкой.

— Значит, их можно смело передавать на Большую землю?

— Хоть сейчас, — ответил Астафьев. — Я полностью гарантирую точность этих сведений…

После завтрака мы втроем вместе с Астафьевым собрались произвести разведку в районе моста. Галя и Рязанов настроили рацию и, связавшись с Большой землей, приступили к передаче сведений, полученных от Астафьева. Рязанов шифровал донесения, Галя передавала их в эфир.

Уже выходя из лесу, мы встретили трех партизан, тащивших фельдфебеля гитлеровской полевой жандармерии — тощего, остроносого, с серыми водянистыми глазами. Рыжие волосы его были всклокочены, изо рта торчала тряпка, руки за спиной были скручены веревкой. Он рычал, извивался и никак не хотел идти. Двое дюжих парней с трудом удерживали его за плечи и руки, а пожилой бородач то и дело подталкивал его коленом в зад, приговаривая:

— Иди, иди, басурман! Ждет тебя в пекле бес в свою команду эсэс!

Увидев командира, партизаны остановились.

— Вот поймали субчика, — доложил бородач, смахнув рукавом пот со лба. — Худючий черт, а двужильный, втроем насилу управились.

Фельдфебель тяжело дышал, по-волчьи глядя на нас.

— Где поймали? — спросил Астафьев.

— По ту сторону болота, — сказал бородач. — Недалече от ихнего поста… Присел он, значит, по нужде за кусты, размечтался, а мы тут как тут. И пикнуть не успел. Враз его понос пробрал. Через болото на себе перли. Видать, понравилось ему на руках, не идет ногами ни в какую! Уморил, окаянный.

Астафьев приказал вынуть тряпку изо рта пленного и неожиданно для нас заговорил с гитлеровцем по-немецки быстро, без запинки, будто на родном языке.

Фельдфебель упрямо замотал головой, разразился бранью и заявил, что ни на какие вопросы отвечать не будет.

— Ничего, заговоришь, — усмехнулся недобро Астафьев и приказал доставить пленного к штабной землянке. — Пусть посидит, подумает. Вернусь, допрошу…

Партизаны поволокли гитлеровца в глубь леса. Астафьев проводил их глазами, сказал с улыбкой:

— Удачный нынче день у моих охотников. Дичь подходящая.

Колесов не вытерпел, промолвил восхищенно:

— А здорово вы по-немецки… Ей-ей, как заправский фриц. Где это вы так наловчились?

— Ничего удивительного, — сказал Астафьев. — В школе я историю и немецкий язык преподавал. Так что это, можно сказать, хлеб мой…

До самого вечера не возвращались мы в лес: изучали «натуру», то есть мост, выискивали места, где можно было бы пробраться к нему. Астафьев прекрасно знал местность, каждый овражек, каждую кочку, каждый куст. Не раз мы подползали к железнодорожной насыпи в непосредственной близости от вражеских дозоров, но так и не смогли найти подходящей лазейки к мосту. Нужно отдать должное неприятелю: охрана предмостных участков железной дороги была продумана с большой тщательностью.

— Как видите, этот мост — чертовски крепкий орешек, — сказал Астафьев, когда мы, исколесив бог знает сколько километров и устав донельзя, сделали привал на одном из болотных островков, откуда был хорошо виден «проклятущий» (по мнению Бодюкова) мост.

— Но задание есть задание! — заметил я. — Мы должны выполнить его любой ценой.

— Это не означает лезть на рожон, — сказал Астафьев. — Можно зря сложить головы и не достигнуть цели. А рисковать вашими головами я не имею права. Вряд ли мне вышлют минеров вторично.

С минуту лежали молча. Мост, казалось, был совсем рядом, и в то же время каким далеким и недосягаемым выглядел он. Вот уж воистину — видит око, да зуб неймет.

— Как же быть, черт возьми? — вырвалось у меня с досадой.

Колесов поморщился, поскреб затылок.

— Эх, яблочко, такого еще не бывало в нашей практике. Тяжелый случай!

Издалека донесся гудок паровоза.

— А может, на станцию пробраться? — предложил вдруг Бодюков. — Глядишь, там какой-либо выход найдется. Как по-вашему, братцы?

Мы все вопросительно уставились на Астафьева. Тот не торопился с ответом.

— Попробуем, — промолвил он наконец. — Там в поселке есть наши люди. Один даже в «начальниках» ходит — бригадир ремонтников. Возможно, и впрямь придумаем что-нибудь подходящее.

— Решено! — закончил я, уже не колеблясь…

Ночью Астафьев привел нас в большой поселок, примыкавший к станции. Кварталы вдоль железнодорожного пути были почти начисто сметены немецкой авиацией еще в первые месяцы войны. Кое-где над землей торчали обломки стен и печей. Западная часть поселка сохранилась, и там гитлеровцы расселили своих солдат и русских рабочих, согнанных сюда для ремонтных работ на станции.

Оставив нас в глинистом карьере у развалин бывшего кирпичного завода, Астафьев вначале отправился в поселок один. Ночь снова выдалась темная, беззвездная. Временами начинал идти мелкий дождь. На станции шипели паровозы, лязгали буфера, громыхали колеса. Как светляки, помигивали фонари поездных бригад и осмотрщиков вагонов. Слева и справа от станции тускло горели огни семафоров.

Астафьев вернулся в сопровождении невысокого пожилого мужчины, говорившего осипшим голосом. Это был бригадир одной из ремонтных бригад — Семен Кириллович Никитов.

— Одежа-то у вас какая? — спросил он. — Военная или цивильная?

— Партизанская, — ответил Астафьев. Кто во что горазд.

— Оружия чтоб никакого, — предупредил Никитов.

— Это как же без оружия! — возмутился Колесов.

— Я про винтовки и, так сказать, про видимое говорю.

— А пистолеты, ножи, гранаты?

— Ежели припрятать хорошо, то пожалуй… За рабочих своих выдам вас. Тут недалече шанцевый инструмент сложен у меня. Прихватим для видимости.

Пришлось всё «видимое» оружие — автоматы — оставить с Рязановым среди руин обжиговой печи. Пистолеты, ножи и гранаты рассовали по карманам, за пазухами, в голенищах сапог. Одежда у нас была действительно разношерстная, какую носят гражданские лица во время войны: в основном самая что ни на есть «цивильная», но с некоторой примесью воинской.

На станцию проникли благополучно. Постовые, посвечивая карманными фонариками, проверили пропуск Никитова, а нас, «рабочих», вооруженных ломами, кирками и лопатами, пропустили по счету. Все мы были начеку, и, если бы кто из охранников заподозрил что-либо неладное, наши ножи сделали бы свое дело.

На станции стояло несколько эшелонов. На путях, формируя составы, ползал маневровый паровоз, напоминавший старика, задыхавшегося от приступа астмы: так отчаянно он шипел паром и ухал. Один эшелон готовился к отправке на фронт — в сторону «нашего» моста. На платформах — танки, зачехленные пушки, из вагонов доносился храп и гомон солдатни.

Когда мы проходили невдалеке от хвоста эшелона, с тормозной площадки последнего вагона спрыгнул немец-кондуктор и что-то крикнул осмотрщику вагона, остукивавшему молотком бандажи колес. Тот подошел. Кондуктор попросил огня, закурил сигарету и тотчас вернулся на площадку, где под красным сигнальным фонарем маячила фигура охранника.

Колесов крепко сжал мой локоть, прошептал:

— Видел?

— Что именно? — не понял я.

— Кондуктор и один охранник… — задыхаясь от волнения, сказал Колесов. — Снять их с площадки, переодеться и на мост…

— А дальше что?

— Первым заходом устроить там затор, а следующим — рвануть.

Это была заманчивая и вместе с тем довольно просто осуществимая идея. Я сразу ухватился за нее. Понравилась она и Астафьеву…

Вернувшись на стоянку, мы в ту же ночь разработали детальный план действий и весь следующий день готовились к его выполнению.

Снова ночь. Сильный ветер разметал пелену туч, весь день висевшую над землею. По звездному небу мчались черные косматые облака. Шум леса сливался с шумом камыша, и порой казалось, что где-то невдалеке стонет разбушевавшееся море.

На этот раз мы двинулись в путь, изрядно нагрузившись взрывчаткой. План операции, разработанный нами, был и дерзок и опасен, но настроение было приподнятым. Каждый почему-то проникся верой в успех задуманной диверсии, и эта вера окрыляла нас.

Еще днем Галя с Рязановым и двумя проводниками отправились через болота к невысокому пригорку, откуда хорошо просматривался участок железнодорожного перегона, подходившего к станции с запада. К вечеру мы уже располагали точными сведениями, сколько эшелонов прибыло на станцию, сколько из них ушло к фронту, сколько проследовало с востока на запад. По нашим подсчетам, на станции к полуночи должно было находиться два состава, следовавших на фронт…

Семен Кириллович уже ждал нас с шанцевым инструментом у развалин кирпичного завода. Возник вопрос, как пронести на станцию взрывчатку. Бодюков предложил захватить с собой две одноколесные тачки, валявшиеся среди заводского двора, погрузить на них тол, а сверху сложить костыли, болты и инструменты.

— Не годится! — возразил Никитов. — Ни разу с тачками не являлись мои работяги… Сразу эти тачки бросятся в глаза охранникам.

— Не паникуй, Семен Кириллович, — сказал Астафьев. — Тачка — это тот же рабочий инструмент. Вот увидишь, все обойдется.

— А ежели не обойдется?

— Тогда перебьем постовых.

— Ну, разве что так, — согласился Никитов.

Как и предполагал Астафьев, гитлеровцы не обратили особого внимания на тачки. Их и на этот раз вполне удовлетворили пропуск бригадира и цифра, соответствовавшая числу «ремонтников», проследовавших с ним на ночную смену. Ремонтные бригады дежурили на станции день и ночь, приводили в порядок еще не восстановленные запасные пути, тупиковые ветки и стрелочные переводы…

Мы подоспели к отправке большого эшелона, состоявшего из товарных вагонов и платформ. Часть состава была загружена саперным имуществом — металлическими понтонами, мостовыми фермами, копрами, в головной части размещались крытые брезентом грузовые автомашины, легкие танкетки и мотоциклы. На некоторых платформах стояли зенитные орудия и пулеметы. В вагонах ехали солдаты. Однако охрана эшелона была сравнительно немногочисленной.

На тормозной площадке последнего вагона висели два красных сигнальных фонаря. На одной из подножек сидел охранник с автоматом на груди. Кондуктор стоял тут же, у вагона, и изредка подавал сигналы ручным фонарем в сторону головной части поезда.

Рядом с этим эшелоном, почти у самого его хвоста, стояло несколько пустых пассажирских вагонов.

Эшелон мог отойти с минуты на минуту: паровоз уже был прицеплен и громко пыхтел. Путь в сторону моста был открыт, на что указывал зеленый свет семафора.

Не знаю, как у кого, но у меня от волнения сердце стучало колотушкой. Забравшись в один из пассажирских вагонов, Рязанов и Колесов торопливо укладывали тол в небольшой сундучок, я прикреплял к сундучку веревку с привязанной к ней металлической «кошкой» в виде якоря с шестью острыми загнутыми лапами. От веревки тянулся короткий тонкий шнур к взрывателю, вмонтированному в сундучок-мину.

Пока мы были заняты этим делом, Астафьев и Бодюков тут же, в вагоне, переоделись: первый превратился в немецкого ефрейтора, второй — в солдата эсэсовских войск. (Вражеской униформы у партизан имелось в избытке!)

Все шло точно по намеченному плану. Семен Кириллович и два партизана-«ремонтника» находились у груды обломков водонапорной башни, перегружали основной запас тола с тачек в ящики, припасенные здесь еще днем Никитовым, и вели наблюдение за тем, что происходило на станции, чтобы вовремя предупредить нас, если возникнет какая-нибудь опасность.

Где-то по другую сторону реки, на дальних подступах к мосту, сосредоточивались партизаны. В их задачу входило открыть отвлекающий огонь, но только в том случае, если будет успешно выполнена первая часть плана., о чем их известит вспышка желтой ракеты у моста.

Резко, отрывисто прокричал гудок паровоза.

— Пора! — шепнул мне Астафьев.

Я почувствовал, как стянулась кожа на лице и как в грудь ворвался какой-то холодок. Колесов судорожно стиснул мне плечо, Рязанов тихонько шмыгнул носом. Астафьев и Бодюков покинули вагон, пролезли под ним и внезапно появились в хвосте эшелона.

— Эй, друзья, вы не можете прихватить нас с собой? — спросил Астафьев по-немецки, подходя к кондуктору.

Тот обернулся на голос. Свет фонаря скользнул по Астафьеву, переметнулся к Бодюкову.

— Кто такие? — грубо буркнул кондуктор.

— Отстали в пути, — объяснил Астафьев. — На фронт едем.

Охранник соскочил с подножки, подошел к нему.

— А ну, давайте солдатские книжки.

— Сейчас, одну минуту, — сказал Астафьев, опуская руку в карман.

Бодюков молча сделал то же самое.

Внимание кондуктора и охранника было сейчас всецело приковано к ним. Воспользовавшись этим, Колесов прошмыгнул вдоль стенки вагона и замер за спиной охранника.

Наступил решающий момент.

Левой рукой Колесов зажал рот охранника, правой всадил нож ему в горло. Астафьев и Бодюков действовали так же точно и быстро, обрушившись на кондуктора. Мычание сраженных гитлеровцев было заглушено шумом ветра. Почти одновременно загудел паровоз. Астафьев подхватил фонарь кондуктора, упавший на землю, и несколько раз просигналил им в ответ на световые сигналы машиниста паровоза. Тем временем мы втащили трупы гитлеровцев в тамбур пассажирского вагона, а Бодюков вскочил на тормозную площадку. Рязанов подал ему сундучок с «кошкой».

Паровоз тяжело заухал, эшелон вздрогнул раз, другой и медленно двинулся с места.

Мы отпрянули к стенкам пассажирских вагонов. Красные огни удалялись. Все быстрее, быстрее стучали колеса.

— Теперь готовиться к основной задаче, — бросил мне Астафьев. — Лишь бы у Бодюкова вышло.

— Борис не подведет, — убежденно сказал я, зная отвагу, решимость и сметку Бодюкова. В те минуты все мы мысленно были с ним и горячо желали ему удачи. Ведь от него теперь полностью зависел весь дальнейший ход операции.

Никогда раньше ожидание не казалось мне столь томительным. По времени эшелон уже должен был быть на мосту, но там по-прежнему царила тишина, казавшаяся всем нам какой-то особенно зловещей. Ветер ярился все больше. Где-то далеко на востоке по черному небу расползалось зарево огромного пожарища…

На станции началась подготовка к отправке следующего эшелона в сторону фронта. Маневровый паровоз вывел его с запасного пути на главный. Вскоре гулко застучали буфера: это подали рейсовый локомотив.

— Придется, очевидно, повторить попытку с этим эшелоном, — сказал мне Астафьев.

Голос его заметно дрожал. Я гнал от себя тревожную мысль о том, что с Бодюковым случилась какая-то беда, но беспокойство в моей душе росло. Кто знает, нет ли у немцев какого-либо специального контрольного пункта у самого моста? Вдруг именно там охранники схватили нашего «кондуктора» и теперь подняли переполох! Почему же в таком случае нет переполоха на станции? Мост-то наверняка связан телефонной линией со станцией!

— Что ж, попробуем еще раз! — согласился я с Астафьевым. — Будем готовить запасной заряд.

— Поедем вместе, — заявил Астафьев. — Я за «кондуктора», ты за охранника. Вдвоем, как говорится, веселее и надежнее.

Колесов и Рязанов уже получили от меня необходимые распоряжения, но второй мины готовить им не пришлось. На мосту внезапно полыхнуло пламя, похожее на вспышку зарницы, и тотчас оттуда долетел глухой удар взрыва.

— Это Бодюков, — вырвалось у меня с облегчением.

Астафьев оживился:

— Если так, то всем быть наготове!..

А на станции уже началась неимоверная суета. Комендант приказал собрать всех ремонтников — рабочих ночной смены и срочно погрузить их с инструментами на вспомогательный состав для немедленной отправки к мосту.

К Астафьеву подбежал запыхавшийся Никитов.

— Как быть? Мои-то в поселке… Вас ведь сюда вместо них привел…

Астафьев весело хлопнул его по плечу.

— Это же здорово, Семен свет Кириллович! Давай показывай, где нам грузиться, да поживей. Ящики с толом в первую очередь несите.

Вокруг метались гитлеровцы из охраны. Они истошно орали, подгоняли рабочих. Астафьев тоже закричал во все горло на Никитова и на нас:

— Шнель, шнель, руссише вильдесшвайне![13]

Вслед за Никитовым мы бросились к водонапорной башне, подхватили ящики с толом, инструменты и заняли места в предпоследнем вагоне вспомогательного состава. Астафьев прямо-таки мастерски играл роль ефрейтора-эсэсовца. Размахивая пистолетом, он заталкивал рабочих в соседние вагоны и вскочил к нам только тогда, когда поезд тронулся.

Что же произошло на мосту?

Позже мы узнали об этом из рассказа Бодюкова.

Оказывается, эшелон, на котором он ехал, задержался на десять минут из-за дрезины, перетягивавшей две платформы с автоматическими зенитными установками через мост — с левого берега на правый. Воспользовавшись этой задержкой, Бодюков перебежал со своим сундучком к середине эшелона и устроился на свободной тормозной площадке одного из вагонов. Пока он закреплял сундучок, эшелон тронулся и взошел на мост. Бодюков сбросил веревку с «кошкой» на рельсы, ловко соскочил с площадки и ринулся через перила моста в реку. Высота здесь была изрядная. От удара о поверхность воды Бодюков едва не потерял сознание и с неимоверными трудностями добрался вниз по течению до лодки, где его поджидали партизаны.

А тем временем «кошка» сделала свое дело. Зацепившись за что-то, то ли за металлическую стяжку рельсов, то ли за настил, она дернула веревку. Взрыватель сработал, тол взорвался и разнес вагон. Сразу же образовался затор, загородивший оба пути…

Когда наш вспомогательный состав прибыл к мосту, там еще царила паника и хаос. Всех ремонтников погнали к середине моста растаскивать обломки вагонов и восстанавливать поврежденные пути. На месте аварии ярко горели портативные прожекторы. В начале же моста — у хвоста эшелона — было совсем темно.

Вот где пригодился наш большой опыт минеров. Работали мы быстро, слаженно. Два ящика с толом установили с таким расчетом, чтобы взрыв рассек основные балки моста у береговой опоры и тем самым обрушил бы один конец пролетного строения вниз…

Взрывчатка была заложена. Двух охранников, появившихся внезапно вблизи нашего «рабочего места», бесшумно сняли Астафьев и два партизана. Затем Астафьев пробрался к обломкам вагонов и пальнул из ракетницы. В небе вспыхнул яркий янтарный свет… А спустя какое-то мгновение где-то за мостом, на восточном берегу, поднялась стрельба. Это партизаны начали интенсивный отвлекающий огонь из пулеметов и автоматов, создавая видимость внезапного налёта на мост. Гитлеровцы немедля открыли ответную ураганную пальбу. Паника на мосту усилилась. Видимо опасаясь удара с воздуха, комендант переправы приказал выключить освещение на месте аварии, зато в небо впились мощные световые снопы прожекторов противовоздушной обороны. Захлопали, застучали зенитки.

На береговой опоре, под толщей настила, затлели бикфордовы шнуры: основной и два запасных. Можно было уходить.

Вслед за Астафьевым мы спустились по откосу насыпи под мост и, войдя в воду, чтобы не наткнуться на мины, двинулись вдоль берега к излучине реки. Позади не умолкала перестрелка. Слепящие мечи прожекторов рассекали небо, исполосованное разноцветными следами трассирующих пуль и зенитных снарядов. Внизу же, у самой воды, нас надежно укрывала спасительная тьма.

— Эх, яблочко, вот это фейерверк! — весело воскликнул Колесов. — Любо глянуть!

— А что, если немцы обнаружат взрывчатку? — неожиданно спросил Рязанов.

От его слов меня бросило в жар: вдруг да действительно обнаружат? Заметит кто-нибудь тлеющий огонек шнура — и все!

Я невольно остановился, остановились и остальные. Ноги словно приросли к месту…

И когда наконец желто-багровое пламя разметало тьму и мост рухнул, я почувствовал, как с моего сердца будто свалилась какая-то огромная тяжесть.

Астафьев порывисто обнял меня.

— Порядок! Спасибо, товарищи минеры!