Голубые солдаты

Глава 8. НЕ ВСЕГДА УДАЧНО

Наконец-то настал тот долгожданный день, когда меня выписали из госпиталя. Вернувшись в команду авиадесантников, я прежде всего явился к полковнику Теплову доложить о своем прибытии.

Полковник встретил меня по-отечески душевно, усадил на диван и, обняв за плечи, сказал:

— Выглядишь ты молодцом, вот только побледнел немного. Отдохнуть тебе, пожалуй, надо, сил снова набраться.

— А у меня, товарищ полковник, и сейчас силы хоть отбавляй, — ответил я. — Отдохнул в госпитале как нельзя лучше. Надоело бездельничать, да и по ребятам соскучился.

— Они тоже, и еще как! — сказал Теплов. — Уши майору Данильцеву прожужжали расспросами: «Как там Игнатов?», «Скоро ли вернется?», «К нам попадет или куда в другую часть?» Хорошие подобрались у тебя друзья. — Он похлопал меня по плечу. — Ну, беги к друзьям. Кстати, расспроси Колесова и Рязанова, как они недавно в тылу противника побывали.

— А Бодюков где же?

— Здесь он. Правда, чуть прихрамывает еще, но уже на дело просится. Такой же, как и ты, непоседа.

Простившись с полковником, я помчался в общежитие.

Бурно-радостной была встреча с боевыми друзьями. Обнимались, тискали друг друга. Разговорам и воспоминаниям о прошлых боевых операциях, казалось, не будет конца.

— Что же вы, братцы, не рассказываете, как без меня тут воевали? — обратился я к Колесову. — Говорят, вы славно поработали в тылу врага.

Колесов насупился.

— Издеваешься?

— Что ты, Коля! Полковник сказал, что вы летали на задание.

— А больше он ничего не говорил? — усмехнулся Рязанов.

— Ничего.

— Да, Коля и Вася наработали тут, — промолвил с ехидцей Бодюков. — Удивляюсь, почему их к наградам не представили на этот раз.

— Хватит тебе! — буркнул недовольно Колесов.

— Это почему же? — насмешливо покосился на него Бодюков. — Ты уж поделись опытом с командиром. Ему еще не приходилось бывать в таких переделках.

Рязанов поскреб затылок.

— Опыт дай боже. Вся учебная команда над нами смеется.

— Почему? — удивился я.

— Пусть Николай расскажет, — прыснул Рязанов. — У него это здорово получается.

Я обернулся к Колесову.

— Ну, Коля, не тяни резину. Выкладывай, что случилось.

Колесов поморщился, смущенно шмыгнул носом и, чувствуя, видимо, что я не отстану от него, пока не узнаю правды, неловко улыбнулся, пробасил:

— Эх, яблочко, слушай уж. Ни я, ни Вася не виноваты в случившемся.

— Опять оправдываешься? — поддел его занозистый Бодюков.

Колесов отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, и начал свой рассказ:

— Задание было ответственное. Командование фронта решило высадить танки в тылу врага для выполнения сложной боевой операции, ну а нам, то есть мне и Рязанову, Теплов приказал разведать подходящее место для десанта и сообщить об этом по радио. Радиста нам прикомандировали толкового, знающего свое дело парня и отважного к тому же.

Сам понимаешь, нам хотелось выполнить задание на «отлично». Мы с Васей накануне вылета всю ночь не спали, обдумывали, как и что будем делать, условные сигналы разработали. Словом подготовились, что надо Перед самым отъездом еще раз проконсультировались у майора Данильцева. Он одобрил все наши заметки да еще и сказал напоследок: «Уверен, что вы не подкачаете!» Уж лучше бы он не говорил этого…

Колесов неторопливо достал из пачки сигарету, помял ее пальцами и, закурив, повел речь дальше:

— Ну так вот, доставили нас на аэродром. Погода аховая. Дикий ветрище и тьма египетская. На земле еще терпимо, а в воздухе, сам знаешь, как бывает в такую непогодь. Самолет наш из стороны в сторону болтается, трещит по швам. Может быть, и обошлось все, если бы на ту беду противник не обнаружил нас. Вначале одним прожектором нащупали, а потом еще двумя прихватили. Вокруг снаряды рвутся, дырявят осколками нашу машину. Командир корабля начал маневрировать, чтобы, значит, из слепящих лучей вырваться и из-под обстрела уйти. Самолет то вниз камнем летит, то вверх взмывает. Мы за сиденья уцепились, сидим ни живы ни мертвы. Вдруг нас будто подхватил кто и на пол швырнул. Слышу взрыв, треск и звон какой-то. Потух свет. Командир с трудом выровнял машину. Прожекторы потеряли нас. Их лучи шарили теперь меж туч правее и выше. Штурман с ручным фонариком возился у разбитой приборной доски. Рация самолета тоже вышла из строя. Летим вслепую, как говорится, куда кривая вывезет.

Мы обступили штурмана, посвечиваем ему фонариком, а он то на карту, то на часы поглядывает.

— Ну, что там у тебя? — крикнул ему командир корабля. — Определил, где находимся?

— Да вроде по курсу идем! — отозвался штурман, но в голосе его нет ни твердости, ни уверенности.

«Завезут нас к чертовой бабушке! — подумал я. — Им-то что? Вышвырнут из самолета и назад повернут. А нам каково будет?»

По времени мы уже давно должны были быть на месте, но попробуй разгляди какие-нибудь ориентиры на земле в такую ненастную ночь. Оставалось только на слово штурману верить. Он то лоб рукой трет, то волосы ерошит и что-то в уме прикидывает.

Вася ему:

— Не лучше ли назад вернуться?

А он сразу в пузырь полез.

— Не указывайте мне. Ваше дело приказ выполнять. Доставим на место, тогда сами собой распоряжайтесь.

Больно упрямый. С таким каши не сваришь. Примолкли мы, только смотрим, как он колдует у своей доски.

Наш радист Федюнин предложил свои услуги: давайте, мол, нашей портативной рацией с командованием свяжемся, но в это время штурман крикнул:

— Приготовиться!

Мы сразу к двери бросились. Штурман еще минуты две выждал, потом скомандовал:

— Пошел!

И мы «пошли» один за другим вниз. Небо уже серело. Явно запоздали мы с высадкой, но особого беспокойства я не испытывал. Главное, все же добрались до места, где, судя по данным нашей разведки, немцев было совсем мало, да и те отсиживались в селах, подальше от лесов и болот.

Приземлились мы на какой-то поляне. Кругом лес. Трава по колено. Все вроде чин по чину. Зарыли мы парашюты в землю, подкрепились малость, а когда совсем посветлело, начали карту рассматривать. Надо искать схожие ориентиры: перекресток проселочных дорог, безымянную речушку с мостом и ветряк на пригорке. Вскоре нашлась речушка, но никакого моста на ней поблизости не было. Наконец и перекресток проселков нашелся, а пригорок с ветряком словно сквозь землю провалился.

— Что-то не то! — сказал я.

А Вася и говорит:

— Давай к какому-нибудь селу путь держать. Узнать надо название окрестных сел, тогда уж можно будет сориентироваться по карте.

— Это как же, расспросами заниматься? — спросил Федюнин.

— Зачем расспросами, — ответил Вася. — Может, где на дорожные указатели наткнемся.

Ну и пошли мы по проселку вдоль лесной опушки.

Вдали слева показалась какая-то деревенька. Как назло, на дороге ни одного указателя. Обычно немцы этих знаков и указателей где надо и не надо натыкают, а тут ни одного. Оторвались мы от леса, вошли в кусты, что на берегу речушки курчавились. И вдруг видим — ковыляет по проселку дед с палкой в руке, седобородый, в полотняной сорочке. Лето, а на ногах у него валенки, на голове высокая овчинная шапка. В нашу сторону идет, вот-вот с нами поравняется.

Я обрадовался такой оказии: наш же ведь, советский дед, не немец. Высовываюсь из кустов и кричу:

— Дедусь, подойди-ка на минутку!

Старик остановился, оторопело глянул в нашу сторону, затем как даст стрекача, только пыль из-под валенок летит.

Вася за ним вдогонку, настиг, схватил за руку, к кустам потянул. И мы с радистом тут как тут подоспели.

— Что же это ты, дедусь, от своих драпаешь? — сказал я деду с укоризной.

Запыхавшийся старик испуганно смотрел на нас, и я подумал, что это не иначе как бывший кулак, раз от нашего брата, советских бойцов, улепетывать вздумал.

— Не бойся, папаша, — сказал я как можно ласковее. — Кто ты и куда идешь?

— Я-то? — переспросил старик и промолвил трясущимися губами: — Известно кто: колхозник. В гостях у дочки был, а теперь домой топаю.

— Больно вы напуганы, дедушка, — сказал Вася. — Видно, нет житья вам в неволе.

Старик промолчал.

«Холуй немецкий, — снова подумал я. — Кому неволя, а ему гитлеровцы, видно, по душе пришлись».

— А что это за село впереди? — спросил Федюнин. — Называется как?

— То Кочетовка, — ответил дед.

— И еще есть села поблизости?

— Знамо, есть.

— Какие?

— Леворучь от Кочетовки — Носовка, праворучь — хутор Буденновский, а за Кочетовкой, у самой железки, — Березовка.

— Гарнизоны большие в селах? поинтересовался я.

— Хватает, — ответил старик и, осмелев немного, в свою очередь, спросил: — А вы кто же будете?

— Как — кто? — воскликнул я. — Разве не видишь? Красноармейцы. От части своей отстали, из окружения выходим.

— И документики у вас есть?

Никаких документов у нас не было, и я соврал:

— Были, да мы их сожгли, чтоб врагу в руки не попали.

— Понятно, — кивнул старик и, тоскливо взглянув в сторону деревни, спросил сдавленным голосом: — Вы что ж, кончать меня будете?

— Откуда ты взял?

— Да так… Время такое.

— Запомни, папаша, — сказал Федюнин. — Мы своих не трогаем. Можешь идти на все четыре стороны, но, если вздумаешь выдать нас или сболтнешь кому, что встречался с нами, тогда уж сам пеняй на себя. И под землей не спрячешься.

— Вам что, перекреститься или как?

— Не надо! — махнул я рукой. — Верим, что не выдашь.

— Так мне идти можно?

— Нет, погоди! — сказал я. — Прежде мы уйдем, а ты потом, минут через десять.

— Воля ваша, — кивнул старик. — Могу и погодить…

Мы вернулись в лес, наблюдаем из-за деревьев, что дед будет делать. А он посидел немного, потом медленно поднялся, долго глядел из-под ладони в сторону леса.

— Не решается идти, — сказал Федюнин. — Чудной какой-то. Надо ж было, спрашивает: «Кончать будете?» Видно, фашисты страху ему нагнали.

— Мы-то не фашисты, — заметил я. — Чего же нас он испугался? Значит, совесть не чиста.

— Не думаю, — сказал Вася. — Пуганая ворона куста боится. Может быть, и старик как та ворона…

Постояв минут пять на месте, дед заковылял к деревне. Оглядывается, как вор, будто ждет, что за ним сейчас гнаться будут. Дошел до поворота дороги, еще раз посмотрел на лес и сразу нырь в кусты. Видим только, как его шапка над листвой мелькает. По-спринтерски ноги уносил.

Взялись мы снова за карту. Действительно, вблизи указанного на ней места высадки проходила железная дорога, но ни Березовки, ни Носовки, ни Кочетовки не значилось.

— Все перепутал старик от страха, — сказал Вася.

— Такой не перепутает, — проворчал я. — Наврал, леший, чтобы нас с толку сбить.

— Сматываться нужно, — предложил Федюнин. — Как бы этот дед и впрямь фашистскую свору сюда не привел.

Посоветовались. Решили обойти село, что старик Кочетовкой назвал, не с востока, а с запада, кустами и перелесками, подальше от леса, чтобы обмануть фашистов и деда. Если он и приведет их в лес, то и они, и их проводник в дураках останутся.

Так мы и сделали. Опять в кусты перебрались, потом через нивы метров триста ползли, пока в неглубокую балку попали, и по этой балке двинулись к перелескам. Вскоре Кочетовка к юго-востоку от нас осталась. Вдали, севернее, прямо к востоку другое село. Значит, дед правильно указал их расположение.

«Надо сильнее следы запутать», — подумал я и предложил пробраться между селами снова на восток, к лесам. Вася и Федюнин согласились с такой мыслью. Ну и начали мы обходить Кочетовку теперь с севера. Добрались наконец до невысокого пригорка, к развилке дорог. Смотрим — столб стоит с дорожными указателями. Нет, старик не обманул: правильно назвал села. До Кочетовки — два километра, до Березовки — три, до Носовки — километр.

Я опять за карту… Сущее наваждение: нет на ней таких сел. Всползли мы на поросший бурьяном пригорок, чтобы окинуть взглядом всю округу, и… замерли. Нивы, кустарники, перелески ну просто кишат людом. Кто с вилами, кто с косами, кто с топорами.

— Куда это они? — спросил Вася.

Я сразу понял, в чем дело.

— Не видишь, что ли? — отвечаю. — Нас в кольцо берут. Выдал-таки дед, выследил и на след наш навел.

Растерявшись, мы не обратили внимания на то, что ни одного немецкого солдата среди крестьян не было. Верно говорится: у страха глаза велики. От пригорка до леса, что между Кочетовкой и Носовкой вклинился с полкилометра, не больше. Вижу, вроде в этом направлении людей раз-два — и обчелся. Кричу: «За мной!» — и первым во всю прыть к лесу бросаюсь. Вася не отстает от меня, а вот Федюнин не поспевает: мешок с рацией что-нибудь да весит. Я подбежал к нему, говорю: «Давай рацию мне!» Замешкались мы немного, а когда обернулись к лесу, глядим, прямо перед нами, будто из земли выросши, человек тридцать стоит: мужчины, бабы и тот самый дед, но уже без палки, а с косой в руках.

— Кидай оружию, фашистская сволочь! — кричит высоко, чуть голос не срывая. — Только стрельнете, гады, враз в шматки разнесем всех.

«Вот это номер! — опешил я. — Ведь это нас фашистской сволочью обзывают!»

— Ты что, старый, из ума выжил? — гаркнул я во всю силу своего баса, злостью вскипев. — Или тебе повылазило?

А уже окружены мы со всех сторон. Детвора и та примчалась, и все люто на нас смотрят.

— Товарищи дорогие, красноармейцы мы! — кричу пуще прежнего, обращаясь ко всем. — Где же вы фашистов видите! Сволочь эта уже давно огонь бы по вас открыла.

— Да что с ними рассусоливать? — заорала дородная женщина, а у самой лицо так и пышет жаром. — Хрицы это под красноармейцев ряженые. Бей их, супостатов, раз оружия не кладут.

— Кидай оружие! — полетело со всех сторон. — Разведчики это гитлеровские! Парашютисты к нам в тыл скинутые.

Что было делать? Свои люди по ошибке нас за гитлеровцев приняли. Шутки с разъяренной толпой плохи. И мы сложили оружие, подняли по требованию крестьян руки.

— А теперь к коменданту, на станцию их сволокем! — распорядился дед, верховодивший всеми.

— Какому коменданту? — спросил я.

— Известно, к какому, — ответил дед. — Я сразу распознал вас, шельмы. Документики тю-тю. Из окружения, мол, выбираются. Вот вам и окружение, наше, советское, из него не вырветесь, голубчики.

— Говорится ж вам, что и мы советские! — вырвалось с горечью и досадой у Васи.

Кто-то подтолкнул его в спину.

— Иди, иди! Комендант разберется.

И повели нас по проселку к Березовке, на железнодорожную станцию. Как мы ни пытались завязать разговоры, никто не отвечал нам. Конвой был солидный, пестрый, многоголосый.

Досада меня так и распирает, а Вася вдруг ну хохотать вовсю. Толпа притихла.

— Рехнулся уже один! — услышал я.

А Вася знай смеется и говорит сквозь смех:

— Ну и ну! Вот так вражеский тыл. Потеха!

Подошли к станции. Мы уже не удивились, когда увидели в комендатуре советских бойцов и советского офицера. Я понял все: штурман ошибся и высадил нас не в тылу врага, а в тылу наших войск. Но особенно обидно стало, когда и комендант отнесся с недоверием к нашим словам.

— Выясним, проверим! — сказал он сухо и посадил нас под стражу.

Впрочем, осуждать его не приходится: ведь документов-то, подтверждающих наши слова, не было.

К вечеру все выяснилось. Комендант связался по телефону со штабом армии, и оттуда за нами прибыл на автомашине майор Данильцев.

— Так вот где вы, оказывается! — широко улыбнулся он, увидев нас на перроне. — А мы уж думали, что с вами беда какая-то стряслась. Самолет ведь до сих пор не вернулся. Как только связь с ним прервалась, полковник отправил вторую разведывательную группу. Она уже на месте.

— А нас тут за фашистов приняли и едва не побили, — сказал я, готовый от стыда сквозь землю провалиться. Хотелось мне в адрес штурмана соленое словцо отпустить, но сдержался. Может, человек в плен к гитлеровцам с командиром самолета угодил, а может, уже мертвые оба.

— Ничего, не унывайте, хлопцы! — промолвил ободряюще майор. — Всякое бывает. Главное, что живыми и невредимыми нашлись…

— Эх, яблочко, оно, конечно, так, но все же неприятно. До сих пор нас в школе братва разыгрывает, — сказал в заключение Колесов и, вышвырнув за окно погасшую сигарету, вздохнул: — Одним словом; опозорились.

Выслушав его рассказ, я достал из кармана коробку «Казбека», полученную в госпитале, положил ее на стол:

— Перекурим это дело, братцы, генеральскими.

— И проштрафившимся можно? — занозисто спросил Бодюков, кивнув в сторону Колесова и Рязанова.

— Чем же они проштрафились? — заметил я, стараясь развеять мрачное настроение Николая. — Во всем штурман виноват.

— Вот, вот! — оживился Колесов. — А Борька не хочет признавать этого, все подкусывает. Да я штурману тому скулу бы набок своротил. Мало того что нас опозорил, так еще сам курам на смех самолет в болото посадил, километров за пятьдесят от линии фронта.

— У немцев? — спросил я.

Колесов махнул рукой.

— Где там у немцев, в нашем тылу. К награде его хотят представить, видите ли, самолет он спас.

— И правильно, — неожиданно заступился за штурмана Рязанов. — Ведь человек без приборов, без связи с землей, среди ночи, а нашел дорогу к своим. Дважды раненный к тому же. Мы-то что, Коля, не пострадали, а он все еще в госпитале лежит. И самолет весь в пробоинах, как решето.

Колесов промолчал, но выражение его лица более чем красноречиво говорило о том, что он вряд ли когда-нибудь простит штурману невольно допущенную ошибку.