Гомер навсегда

13. Вера

Если оказался в безвыходном положении, вроде того, в каком сейчас находится он, ты или попробуешь уклониться от вопроса, или честно скажешь: да, верю, — ибо таков, говорят, порядок вещей: в последний час, перед лицом смерти, нет никого, кто не верил бы, все иное — вранье, есть даже такая мрачная шутка: в падающем самолете с каждым метром атеистов все меньше; да, ужасно смешно, сказал он, тряся головой; он как раз стоял на пристани в Сплите, в толпе пассажиров ждал парохода, вернее, делал вид, что ждет, на самом же деле у него вообще не было намерения садиться здесь, в Сплите, на пароход, ему лишь пришла в голову мысль смешаться с толпой, чтобы выиграть немного времени, пока решит, как быть дальше, словом, он стоял и раздумывал: вот если он не верит, то верит ли он все-таки в то, что судьбами нашими, а стало быть, и его судьбой ведает некая Высшая Гармония, а, нет, сказал он себе, ни во что подобное он не верит, никогда и нигде не чувствовал он присутствия этой Высшей Гармонии, а успокоиться, в его-то положении, тем, что верит он просто из страха, он тоже не может себе позволить, ведь если честно, дело обстоит так: к сожалению или не к сожалению, но это достоверный факт, что нет ни богов, ни Высшей Гармонии, ибо есть только то, что есть, не-е-ет, нет уж, у нас это, извините, не пройдет, вера то есть, a вот молитва — это совсем другое, молитва всегда нужна, нужно молиться Зевсу, Афине, вообще богам на небесах, Фетиде, или там Тритону, или прямо Амфитрите, Кому-нибудь или Чему-нибудь, пусть только спасут его еще и в этот, последний раз, один-единственный разочек, он только сейчас просит об этом, больше никогда не будет просить, а сейчас пусть спасут его Зевс на небе и Афина на небе, или сам Эол, или тот самый Кто-нибудь или то самое Что-нибудь в Бесконечном Пространстве, да он что угодно пообещает, чем угодно поклянется, и то сделает, и это сделает, он обещает, что не просто поверит, а очень сильно поверит, и никогда больше ни на минуту не усомнится в вере своей, и не скажет, как сказал перед этим, что вообще ни в кого и ни во что не верит, что есть только то, что есть, и все такое прочее, и не только не скажет, но даже и не подумает такого, и будет причащаться, и снова причащаться, каждый месяц будет причащаться, и будет вместе с батюшкой петь священные песнопения, и справлять церковные праздники, и будет петь и играть на авлосе, и скажет, воздев руки к небу, последние слова, только пускай сейчас спасет его Господь или Какой-нибудь Бог на Вершине Горы Всех Гор, да, он знает, странно слышать подобное от него, произнесшего в своей жизни столько равнодушных фраз о том, насколько и почему он не способен верить, и он очень, очень сожалеет об этом, но что делать, если он понимает природу веры, а потому следовать ей, то есть вере, никоим образом не способен, да и не готов он к этому, он признаёт, — да, так оно было, именно так до настоящего момента, но сейчас, с этой, данной, великой, священной минуты, все будет по-другому, да оно уже и сейчас по-другому, потому что всем своим существом он верит, что Зевс на небесах поможет ему, а он станет вести жизнь смиренную, праведную и не станет встревать в споры о вероучении, никогда ни в какой спор не встрянет, и сердце его преисполнится радостью, что он не встрял ни в какую полемику, потому что он верит, а кто верит, тот не может участвовать в диалоге, который строится на ложных идеях, на идеях, продиктованных гордыней человеческой, и вообще он избегает гордыни и согласен, что именно гордыня, да еще ирония, да еще отсутствие смирения привели его туда, где он сейчас оказался, обрекли на то, чтобы ни во что не верить, особенно же на то, чтобы не верить в Бессмертных, и не верить в отродье Бессмертных, и не верить в тысячи таких-этаких крохотных существ, потому что он в самом деле докатился до чего-то подобного, до нелепых восклицаний и аргументов, но теперь он уже совсем не такой, теперь он часто молится, как вот, например, сейчас, стоя в толпе людей, ожидающих парохода, у Вторых ворот Сплита, стоит, опустив руки и сложив их внизу живота, в тени тела, чтобы никто не видел, и, склонив голову, молится, и пытается сказать что-нибудь проникновенное Афине, потому что молитва Афине у него легче всего идет, где подзабыл текст, там придумывает что-нибудь от себя, так он шел дальше и дальше, даже не шел, а мчался уже, и добрался до последних строк, и так сосредоточился, чтобы продвинуться с этой молитвой как можно дальше, что «Ты есть» произнес вслух, не слишком громко, но все же кое-кто из стоящих поблизости, пускай это прозвучало на непонятном им языке, услышал его, но никто не поднял глаз, только какая-то дама средних лет, со старомодным боа на шее и с пышными светлыми волосами, собранными в огромный узел на затылке, в общем, она обернулась к нему и не так чтобы слишком дружелюбным тоном, скорее как-то так… из чувства долга, что ли, сказала, что беспокоиться не стоит, по прогнозу погоды бора, которая, скорее, будет борина, еще далеко.