Гончарный круг

Глава 1.

Надо думать, что за столько-то лет жизни дни у Михаила Лукича Болотникова бывали всякие: пережил он три войны, две собственные свадьбы, рождение и смерть не одного из своих сыновей и дочек – словом, хватило ему и радостей, и горестей; а такой вот день был у него первый, и чего в нем больше – добра или худа, – он не знал.

В этот день в деревню Пеньки приехали сразу три машины: черная «Волга» из области, красный «Москвич» из района и зеленый автобус незнакомой пеньковцам марки из Москвы. Легковых машин в Пеньках, слава богу, видывали – их и сейчас, поди, пяток, как не больше, стоит по дворам, а вот такой автобус да еще с надписью «Киносъемочный» заехал сюда впервой и был, конечно, в диковинку. Еще больше Пеньковские удивились, что вся эта бригада приехала к дяде Михайле Болотникову, привезла ему какие-то подарки или награду за его горшки, показанные весной на столичной выставке, и будет делать про него специальное кино.

Новость эта невесть каким чудом разнеслась по укосам, и народ, не утерпев до полдня, подался в Пеньки полюбопытствовать: может, кроме горшков, еще чего надумают снимать, скажем, из колхозной жизни, так чтобы уж знать и, на случай, быть под рукой. Даже которые из других деревень и те дали крюка через Пеньки, чтобы постоять маленько у Болотникова дома.

Следом за народом на открытом газике примчался сюда же председатель колхоза Леонид Константинович. Он громко попенял мужикам и бабам за оставленное в лугах сено, но и его одолело любопытство: вылез из машины и прошел в Михайлов дом.

А из дому вышла тетка Матрена – Михаила Лукича старуха, наряженная в желый платок с красными цветками и в слежавшуюся вязаную кофту, присланную внучатой снохой из города.

– Тетка Матрена, чего у тебя там? – спросил народ.

– А леший их знает! Курят да говорят. – И махнула рукой в сторону двери, дескать, там их дело.

– Кино-то будут сымать?

– Да, чай, будут, коли приехали. Ванятка! – криннула она мальчонке с велосипедом.

– А только про горшки, али еще чего? – спросили у нее.

– Да я-то не велико больно начальство – чего хотят, то и натворят. Ванятка, бегай-ко, Митьку Савелова позови сюды. Он, поди, у мастерских в Стретенье, мотоцикл его даве там стоял. Сюда пущай гонит. Пред, скажи, звал.

В другой бы раз Ванятка на такую просьбу – катить пять верст по жаре – только бы коленкой дрыгнул и отвернулся, а тут – с Митькой-то, поди, и в дом можно попасть! – поднял с травы свой драндулет и покатил прямиком через скошенные овинники. Остальная ребятня, тоже, видать, сообразив, в чем дело, на всех педалях погналась за ним.

Выскочил Леонид Константинович, бегло огляделся, спросил: уехали ли за Митькой?

– Разом, – ответила Матрена.

– Да? Ну ладно. А у тебя Елка где, Макар? Оседлал бы да к Митричу, пускай, мол, сюда гонит. Догадается зачем.

Макар, темноволосый крепкий старик, приподнял толстый деревянный конец, который у него вместо правой ноги.

– Разве што на колоде, Леонид Константиныч. Я сегодня шорничаю. Елку бригадир на ферму нарядил с Васюхой.

Председатель нетерпеливо покрутил головой, отыскивая, кого бы еще послать к Митричу, потом махнул рукой, дескать, самому на газике быстрее выйдет.

– Чего хоть там делается-то? – спросил у него Макар.

– Дело! – ответил председатель и дал сигнал, чтобы расступились перед машиной.

– Знамо, не безделица, – сказал Макар вслед газику и, поднимая повыше колоду, чтобы не путалась в траве, пошел к дому напротив, где в ватных штанах, в валенках, в просаленной до черноты солдатской фуражке прел на солнышке дед Александр Клещов.

Почувствовав, что кто-то сел рядом, дед встрепенулся. Из цигарки, что тлела у него под носом, посыпались искры. Он раздвинул пошире колени и зашевелил валенками, вминая искорки в пыль.

– Чего шебаршишься, как жук? – проворчал Макар и тоже достал круглую банку с табаком, постукал по ней пальцем, чтобы махорка отстала от крышки и не просыпалась зря, скрутил цигарку поосновательней и, прежде чем склеить ее, заключил для себя: – Это хрен не приятель будет, коли на обряд не позовет… А чудно… Уж чудно, дак чудно и есть. Всю жизнь мужика мытарили за горшки, а тут – на вота! – Закурил, поглядел на дремлющего рядом деда, ткнул его колодой в валенок: – Проснись, баррикада! Гляди, говорю, скоко машин к приятелю понаехало!

Дед закивал головой:

– Да, да, да, да!..

Остальной народ тоже стал потихоньку расходиться от Михайлова полисада. Это пока Митьку найдут, да председатель привезет Митрича, – сколько времени-то уйдет? А на овинниках свое сено еще не прибрано. В крайнем случае, с овинников-то и прибежать недолго.

Большая лаковая коробка, привезенная с выставки, лежала на столе, за которым сидели гости. Они, видать, уже нагляделись на нее, пока везли, и теперь говорили о чем-то, а ее трогали и двигали с места на место, даже и не замечая, что трогают и двигают.

Разговор у гостей был, очевидно, важный из важных, если они, едва вручив хозяину награду (или подарок? – толком он еще так и не знал) стали говорить меж собой.

Михаил Лукич сидел у переборки на стуле, сложив руки на коленях. Матрена стояла подле него и, будто собралась фотографироваться со стариком, держала одну руку у него на плече. И оба одервенели тут. Он силился что-нибудь понять из разговора или вспомнить имена гостей (все ведь назывались, кода руку трясли с наградой), но ни того, ни другого у его не получалось – разговор у них незнакомый для него, и имен больно много для одного раза. Матрена приглядывала за коробкой и думала, как бы убрать ее от греха, а то вон уж на край сдвинули. Чего доброго, махнет который рукой – и спросить потом не с кого.

– Дядя Миша, а Леонид Константиныч где? – спросили вдруг у Михаила Лукича. И он обрадовался вопросу, спохватился:

– Да щас тута был. Где пред-от наш, Матрена?

– За обрядом покатил. Хотел даве послать кого, да не на чем.

– А что такое «обряд»? – насторожился один из приезжих, главный, видно, хоть и молодой еще порядком.

– А ничего хитрого! Выпить да закусить – и весь обряд, – ответил Михаил Лукич.

Гость улыбнулся коротко, а другой, покруглее лицом который и поосанистей, покачал головой и строго поглядел еще на одного приезжего, тоже молоденького, но больно уж беспокойного.

– Почему же это обряд? – спросил круглолицый у Михаила Лукича.

– Потому. Макар раз выдумал, и пришлось теперь.

– Скажите, а на натуре можно снять? Я недавно одну ленту видел, там идейцы делали прекрасные сосуды прямо у хижин. На улице можно воспроизвести гончарный процесс? – вернулся к делу гость.

– Не знаю, – потерялся Михаил Лукич. – Мы не крутили. Скоко себя помню, все в избе. Уж вот и батя, на что мастер был, а все, бывало, возле печки… На воле-то, поди, и не пойдет. Глина заветряет.

– Ясно. Будем ждать электрика. – Гость замолчал, откинулся назад и, опершись локтями на узкий подоконник, стал внимательно оглядывать избу. Другим тоже оказалось нечего больше сказать, и в избе сделалась неловкая какая-то пауза. Хозяин плечом услышал, что у Матрены даже рука горячее стала. По делу-то он бы сейчас, как хозяин, должен чего-то начать, чем-то занять людей, да ведь не каждый день такие-то гости в доме, не скоро придумаешь, как с ними быть. Спасибо, беспокойный молоденький гость выручил.

– Рассказали бы вы гостям чего-нибудь, Михаил Лукич, – попросил он хозяина.

– Это Макара надо позвать – он у нас поговорить-то мастер, а я, может, покажу пока, как горшки ляпают?

– Это совсем здорово!

– Глины, правда, нету. Обождите, к соседу коснусь. – Он живо поднялся, велел Матрене поставить гостям молока, а сам поскорее вышел на улицу. Хоть и грешно от гостей убегать, а со своими-то, деревенскими все поваднее.

На улице на него насела безвелосипедная ребятня. Он сказал им, что про кино и сам пока ничего не знает, и пошел на другой посад, где увидел деда Александра и Макара.

– Здорово живете! – поприветствовал друзей. Они не ответили ни который. – Здорово, говорю. Ты, ровно, скучный какой Макар?

– Да не пляшется чего-то. Матренит всего. Грудь болит, в ногах ломота… – Есть у них с Михайлой Лукичом такая поговорочка: один, бывало, скажет «грудь болит, в ногах ломота», а другой тут же и подхватит: «самогоночки охота!» Но на сей раз Михаил Лукич не подхватил.

– Глины у тебя нету? – спросил он.

– А тебе она по што?

– Да по што она бывает? Повертеть хоть што ли им чего.

– Больно они у тебя спорые: не господи, прости, не ко рту поднести, а уж крути им? Слышь, Ляксандр, вертеть собрался Михайла-то!

– Да, да, да, да!

Михаил Лукич поднялся с лавки. Где же глины-то ему взять? Сенокос ведь – никто теперь не крутит. Не к яме же за три версты топать…

– Ты бы, Макар, зашел, поговорил чего…

– Рожей я этта Матрене не вышел. Тебя спросил, а она: умойся, мол, сперва!

– Наплюнь на нее…

– Разве што. Может и зайду. А ты это… Кондратий вчерась с ямы тащился.

У Кондратия в яме глина была серая, тоскливая. Михаил Лукич не любил ее из всех – мнешь, что мышей давишь, только что не пищит. Ну, да что теперь делать?