Гонорар

3

Фатумолог был на этот раз хмур и не особенно приветлив, но для приличия поулыбался вымученной улыбкой.

— Денежки принесли? — спросил он, едва пригласив зайти в комнату.

— Вот. — Баринов протянул пакет. Фатумолог заметно подобрел.

— Вы садитесь, садитесь. Сейчас чайку. (Баринов подивился: все шло по нисходящей. В первый раз был заранее сварен кофе, во второй — чаек, в третий раз фатумолог не позаботился и о чайнике, но вскоре вернулся с пузатым заварником в синих с золотом цветах.)

— Почти все вышло, как вы сказали, — быстро выговорил Баринов.

— А и должно было выйти, — сказал фатумолог. — Я же говорю: у вас четкая карта. Решили для себя что-нибудь?

— Послушайте. — Баринов говорил спокойно и медленно, как с ребенком, но всякую минуту готов был сорваться. — Неужели ничего нельзя сделать?

— Милый друг, — сказал фатумолог усталым голосом. — Я вам по третьему разу объясняю: ваша судьба имманентна вашей личности. Вот представьте себе: мир — это огромный кусок воска. Вы в него вдавлены. Слепок с вас — это и есть ваша судьба. Стенка, которая возвращает брошенный вами мяч. Вы бросаете мяч. Я занимаюсь свойствами стенки.

— Это понятно, — еще спокойней сказал Баринов. — Что я должен в себе изменить, чтобы невинность соблюсти и капитал приобрести?

— Ничего у вас, молодой человек, не выйдет, — сказал Малахов. — Помните вопрос — от каких своих качеств вы можете отказаться? Вы там пишете, что от многих, разница в том, как припрет. Но в том-то и дело, что по всем пунктам у вас выходит: от самых невинных качеств. В остальном вас изменить никак нельзя.

— Ну а если там… — Баринов уставился в пол. — Извините за назойливость. Но если руку отрезать — я от балды говорю?

— Во-первых, — сказал фатумолог, — руку вы себе не отрежете. Не тот вы фрукт. Я и разговаривал с вами, как с нормальным. Будь вы способны руку себе отрезать, вы бы уже по первому рукопожатию были раскушены и отправлены отсюда восвояси с самым расплывчатым прогнозом. А во-вторых, будь у вас хоть самое идиотское, но явно спасительное ответвление, — я бы вам в первую голову сообщил.

— Но сбылось-то не совсем! Трамвай-то не сбылся!

— А нечего было надираться, батенька… Вы ведь почему были в безопасности? — потому что вы очень боитесь трамваев в частности и рельсового транспорта вообще. Даже когда по скользкому булыжнику переходите трамвайные пути, вам все равно кажется, что вас вот-вот собьет. И тут показалось бы. И у вас возникла бы стойкая уверенность, что прогноз сбылся. А с автобусом, в котором вы, судя по всему, застряли, судьба распорядилась без меня. Перераспределение, только и всего.

— Полный хаос, — сказал Баринов. — Шулерство и хаос.

— Хаос хаосом, — удовлетворенно сказал Малахов, закуривая и отхлебывая чай, — а все сбылось, как было сказано. Плюс-минус означенные пятнадцать процентов.

— А машина во дворе? — спросил Баринов.

— Какая еще машина? — встревожился фатумолог.

— Которая чуть не сбила меня.

— Не было никакой машины.

— Как не было, когда я еле отскочил?

— Это уж ваша собственная рассеянность. Слишком были потрясены и все такое, а оттого не смотрели по сторонам. По карте нет никакой машины.

— Нет, — упорно сказал Баринов. — Это тоже следствие того нищего.

— Какого еще нищего?

— Который подвернулся в конце третьего дня. Я ему сам не подал, но приятель положил мою трешку.

— Это несущественно.

— Нет, — твердо сказал Баринов. — Существенно все.

— Кто бы спорил, — примирительно сказал фатумолог. — Я же не все могу предусмотреть. Еще раз говорю: наше дело предупреждать, ваше — избегать рожна. Договорились?

— Договорились, — блекло сказал Баринов. — Я могу рассказать невесте о вашем прогнозе?

— Почему же нет? — Фатумолог пожал плечами. — Непонятно, как вы будете после этого уходить.

— А что с ней будет, если я ее брошу?

— Если сразу, в одночасье, то она, по всей вероятности, вскоре уедет в Париж. Будет такая возможность на работе в ближайшее время. Если будете тянуть, — продолжал фатумолог, — Париж пролетает, но через какое-то время появится перспектива брака. Правда, не очень удачного. Зато опять с заграницей, она ведь у вас мечтает о Париже, верно? Язык учила… (Этого в автобиографии у нее не было, вспомнил Баринов. Чертова Кассандра небритая.)

— И с мужем она уедет?

— Не исключено, что уедет. Или будет выезжать ненадолго — как получится. Отношения с вами сохранятся самые дружеские. Будет вам духи для жены из Парижа присылать.

«Похоже, он за меня решил», — подумал Баринов.

— А скажу я ей или не скажу — это как-то… влияет?

— Не влияет, — покачал головой фатумолог. — Она многое чувствует сама. Именно поэтому вы ее пять месяцев уговариваете жениться, а она тянет, тянет и наконец отправляет вас ко мне.

— Но ведь что-то я должен буду ей сказать!

— Это ваше дело. Вы человек пишущий, придумаете. Выбор остается, но помните, что Париж ей замаячит на работе очень скоро. Если она будет одна — отказываться грешно.

— А будет она… счастливее без меня?

— Это вопрос к Господу Богу, — сказал фатумолог. — Полагаю, что лучше, чем с вами, ей вряд ли будет с кем-то. Вы хорошая пара. Иначе не было бы распределения и самой ситуации выбора, при которой ваш друг подвергается такому риску.

— Логично, — после паузы сказал Баринов.

— Не без того, — согласился Малахов.

— Я должен вам сообщить о своем выборе? — вдруг решился спросить Баринов. Это был хитрый вопрос: фатумолог мог сказать, что о выборе уже знает, и постепенно из него можно было бы вытянуть остальное.

— Зачем? — Фатумолог снова пожал плечами и допил чай. — Вы можете мне звонить, телефон я оставлю. Но если бы каждый клиент стал меня держать в курсе своей биографии — у меня бы не осталось времени на чистую науку. Вы человек неглупый, вам я могу говорить нелицеприятные вещи.

Только тут Баринов понял и остро пожалел фатумолога, ибо представил себе, в каких ворохах чужой судьбы должен был тот копаться. Как чиста, холодна и стройна должна ему казаться чистая наука после пахучего, теплого, засасывающего болота чужих биографий, с коммунальными дрязгами, с застарелыми комплексами, с мелкими безумиями, неотличимыми от настоящих догадок. Как невыносима куча деталей, интимностей, ненужных подробностей, корявых почерков, сломанных жизней, безграмотно разыгранных комбинаций! Так, должно быть, чувствует себя врач, обходящий квартиры бедняков и возвращающийся потом в свою безупречную, хоть и бедную лабораторию, где нет ничего лишнего.

— Ладно, — сказал Баринов и встал. — Все, что могли, вы сделали. Спасибо. Может, и к лучшему.

— Почти все к лучшему, — сказал фатумолог, тоже вставая. — Теория имманентности снимает такие категории — «лучше», «хуже»… Лучше — в наших координатах — то, что совпадает с естественным ходом вещей, не насилует его.

— И Дахау совпадает? — спросил Баринов.

— Нет, — печально сказал фатумолог. — Дахау не совпадает. Такие вещи случаются. Это как землетрясение. Предсказать можно, мотивировать нельзя.

— Я пойду, — сказал Баринов.

— Больше, надеюсь, не увидимся, — серьезней обычного сказал фатумолог.

— Сильно достал вас?

— Не в том дело. — Фатумолог подал ему пальто. — Если все будет у вас хорошо, вам незачем будет сюда еще раз приходить.

— Это по карте?

— Это по логике вещей.

Дверь захлопнулась с подозрительной поспешностью, и дальше была дорога домой, смазавшаяся в одно снежное, оттепельное, расплывчатое пятно.