Гонщик

Глава 1

Когда я проснулся, или, вернее сказать, очнулся, в комнате было светло. Тело практически пришло в норму, руки и ноги послушно шевелились, хотя и несколько скованно. Голова всё ещё болела, но уже вполне терпимо, зато нестерпимо хотелось пить. Кряхтя, как столетний старик, я сел на скрипучем кожаном диване и осмотрелся. О чудо! На стоявшем рядом с диваном хрупком журнальном столике красного дерева с лакированной крышкой и резными ножками, на круглом жестяном подносе стоял пузатый графин со вкусной даже на вид водой. Рядом с графином нашелся и стакан. Высокий, тонкого стекла, с узкой золотой каемочкой по верхнему краю. Я налил полный стакан воды и в три глотка выхлебал его до дна. Красота! Кажется, даже голова болеть стала меньше. Не иначе, как мадам Грижецкая явила столь своевременную заботу о моем здоровье. Надо будет при встрече поблагодарить даму за доброту и участие. Я налил еще воды, немного отпил, вернул стакан на поднос и продолжил осмотр.

Комната, в которой я находился, была сравнительно небольшой. Навскидку, примерно четыре метра на шесть. Считай, хрущевка-однушка, только без удобств и кухни. В центре комнаты стоял большой круглый стол, накрытый простой голубенькой матерчатой скатертью. Вокруг — четыре стула с гнутыми ножками и спинками. Те, что обычно называют «венскими». Сиденья стульев были аккуратно обтянуты гобеленом, некогда вполне симпатичным, но сейчас уже заметно потертым. В дальнем от меня углу возвышался монументальный дубовый платяной шкаф. Тоже ни разу не современного дизайна. Углы скруглены, на дверках резьба. Простенькая, но — показатель. Рядом уместился гибрид буфета и секретера. Шкаф оформлен в том же стиле, что и шифоньер, но по цвету, скорее, не дуб, а орех. За стеклянными дверками буфета были выставлены исключительно рюмки и фужеры. Логично было бы предположить, что в секретере хранится выпивка.

Напротив моего дивана находилось окно, занавешенное старомодными пыльноватыми шторами, подвязанными хитрыми шнурками к углам крашеного в белый цвет подоконника. Окно небольшое, с двойными деревянными рамами, частым переплетом и закругленным верхом, прямо как в старые времена. Местами рамы облупились, и было заметно, что прежде они были такие же голубые, как нынче скатерть, и лишь потом приобрели нынешнюю условную белизну. Возможно, в те далекие годы и сама скатерть была кипельно-белой, а сейчас вот все переменилось. По случаю теплой погоды, внутренние рамы были сняты и куда-то убраны, а в верхней части окна была открыта маленькая форточка, через которую в комнату проникал городской шум.

Морщась от боли в затекших мышцах, я поднялся с дивана и, неловко ступая, подошел к окну. Моим глазам открылась оживленная улица, вот только она разительно отличалась от того, что я привык видеть, выходя на балкон своей квартиры. И первое, что бросилось мне в глаза — это машины. В большом количество они сновали по проезжей части взад и вперед, но их внешний вид поверг меня в смятение. Вчера, когда моё полубессознательное тело доставляли сюда, меня совершенно не тянуло разглядывать что бы то ни было. Зато сейчас я сполна получил всю гамму впечатлений. Как говорится, шок — это по-нашему.

А поражаться было чему: вместо привычных моему глазу автомобилей, вместо стремительных, зализанных силуэтов, по мостовой катили допотопные агрегаты, которым больше всего подходило название «безлошадная карета». Некоторые и походили на кареты, на какой-нибудь фаэтон или ландо. Были, правда и другие, намного больше похожие на, те, что доводилось видеть прежде. Примерно такие могли ездить по улицам в конце века этак девятнадцатого: большие колеса с тонкими ободами и такими же тонкими спицами, угловатые формы, лакированные кузова, возможно, даже деревянные… Некоторые экипажи были с крышами, некоторые — нет, и тогда я мог разглядеть установленные внутри диваны, на которых сидели мужчины в сюртуках и цилиндрах, а иногда и дамы в разноцветных платьях и, непременно, шляпках, удерживаемых завязанными под подбородком широкими лентами. Проползали мимо и грузовики. Один из них я рассмотрел подробнее: в задней части повозки стоял самый настоящий кузов с невысокими бортами, а в открытой кабине сидел мужчина в явно рабочей одежде и кепке. Несколько успокоила меня лишь одна деталь: у всех катившихся мимо аппаратов был руль, та самая знакомая всем водителям круглая баранка.

Вся эта картина настолько вывела меня из душевного равновесия, что я вернулся к дивану, уселся на него и попытался как-то осмыслить увиденное. Не смог. Мысли путались и ускользали при малейшей попытке зацепиться хоть за одну. Может, это галлюцинации? Может, у меня случились дикие и правдоподобные видения после аварии? Может…

На меня начала накатывать паника: где я? Что со мной? Как я здесь очутился? А, может, я вообще сплю? Крепкий щипок за руку однозначно показал: все происходит наяву. Я принялся еще раз подробно осматривать комнату в надежде обнаружить какие-нибудь несоответствия, которые могли бы помочь вырваться из грёз в реальность. Начал с дивана, на котором сидел.

Диван был весьма примечательным. Подобный я видел у приятеля на даче пару лет назад: обитые кожей подушки, прямая жесткая спинка, круглые валики по бокам, обойные гвозди с большими декоративными шляпками… — в общем, такой же раритет, как и вся обстановка. Кстати сказать, стены тоже были обиты тканью. Именно обиты, такими же точно гвоздиками, что и диван. Но ведь стены уже сто лет, как оклеивают обоями! Ну, пусть не сто, пусть восемьдесят, но все равно — ткань для этого не используют очень давно.

Ковров, которые, по моему мнению, должны были бы гармонировать со всем расставленным по комнате разномастным антиквариатом, не наблюдалось ни на стенах, ни на полу. Сам пол был настлан из широких, мощных даже на вид строганых досок, выкрашенных кирпичного цвета масляной краской. В целом, обстановка небогатая, но добротная. И пыли-грязи нет, значит, здесь регулярно убирают. Зато на полу, в изголовье дивана, обнаружился кожаный шлем с наушниками, видимо, машинально сброшенный накануне. Такие в старых фильмах надевали летчики. Рядом со шлемом лежала престранная конструкция: к кожаной полумаске с шелковым подкладом были приклепаны невысокие латунные стаканчики, в которые, в свою очередь, были вставлены стекла. Так вот они какие гогглы! Я видел похожие в случайно посмотренной японской анимешке, а вот в жизни — ни разу. Мне попадались в руки летные очки еще военных времен. Так вот: с этими гогглами — ничего общего. Стекла в очках растрескались от удара и хорошо еще, что осколки не попали в глаз. Рядом со шлемом и очками валялись те самые толстые перчатки с раструбами. Из глубин памяти выплыло древнее словечко: краги.

Повторный наружный осмотр стола, графина и шкафов новой информации не дал. А вот над столом на вделанном в потолок подвесе под полувыцветшим абажуром зеленого шелка обнаружилась электрическая лампочка. Вполне классическая стеклянная колба со спиралью внутри, подвешенной на тоненьких проволочках. Идущих к лампе проводов я не обнаружил, а выключатель нашелся на абажуре: свисающий с него тонкий шнурок с металлическим блестящим шариком на конце. Я дернул за шнурок, что-то щелкнуло, и зажегся свет. Еще раз дернул — лампочка погасла. Тоже ведь та еще древность! Такой выключатель, помнится, был у бабушкиного торшера, и вместе с торшером был торжественно выброшен на свалку тыщу лет назад.

На вешалке у единственной двери висела кожаная куртка, почти такая же, как и у вчерашнего парня. Ещё на вешалке были долгополый пиджак и длинный плащ. И, что меня убило наповал, круглая шляпа-котелок. Офигеть!

На полу под вешалкой стояли сапоги и две пары лаковых ботинок со щегольски вытянутыми носами. Одни — черные, другие — темно-коричневые. И ботинки, и сапоги были до блеска начищены опытной рукой. И опять шок: ботинки, довольно высокие, не имели никаких застежек или резинок. В прорези были вставлены шнурки, и эти шнурки надо было завязывать! Я не завязывал шнурков уже, наверное, лет десять, если не больше. Смогу ли — еще вопрос.

Один угол комнаты рядом с дверью был отгорожен ширмой. Я подошел и проверил: за ширмой стоял умывальник, один из тех, что были воспеты в сказке Чуковского. Этакий монстр на коротеньких ножках, со свисающим из резервуара с водой металлическим стержнем-запором. Чтобы побежала вода, на него надо надавить снизу. Грязная вода стекала из латунной раковины в ведро, стоявшее внизу, в недрах сооружения. Архаика, но рабочая.

В шкафчике, висевшем здесь же на стене, лежало все необходимое для личной гигиены: мыло, зубная щетка, бритва и прочее. На крючке чуть ниже обнаружилось и полотенце. Вот только бритва была опасной, в деревянном футляре с вытисненной надписью «Архиповъ и сыновья», и к ней прилагались керамическая чашка, помазок и ремень с абразивом для правки. Вместо тюбика зубной пасты в шкафчике стояла жестяная баночка зубного же порошка, да и зубная щетка была в виде лакированной деревянной палочки со вставленной в нее щетиной, кажется, натуральной. Полотенце же было просто прямоугольным куском подрубленного с краев полотна с вышитым по узким сторонам орнаментом.

Сказать, что все увиденное меня озадачило, было бы сильным преуменьшением. Мне даже на секунду показалось, что я просто тихо схожу с ума. Уж больно все было… несовременным. Но при этом все окружавшие меня предметы подходили один к другому, сочетались друг с другом и безусловно гармонировали, ни на йоту не выбиваясь из общей картины. Логично было бы предположить, что из этой картины выбиваюсь я сам. К моему счастью, здесь же, в умывальном углу, присутствовало небольшое зеркало, в которое я тут же и уставился.

В зеркале отразилось однозначно моё, привычное, до последней черточки знакомое лицо. Серые глаза, прямой нос, высокий лоб, резко очерченные скулы, твердый подбородок с небольшой ямочкой — девушкам нравилось. Некоторые даже всерьез называли мою физиономию «аристократической». Вкупе с легкой небритостью выходил этакий мужественно-романтический вид. В общем, в отражении все было в порядке за одним небольшим исключением: на голове напрочь отсутствовал привычный ёжик коротких темно-русых волос. Вместо этого имелась не слишком ухоженная шевелюра средней длины, в настоящий момент пребывающая в полнейшем беспорядке. Помимо непонятно откуда взявшейся прически, которая никак не могла бы появиться даже за неделю, на верхней губе нашлись тонкие ухоженные усики, на концах чуть подкрученные вверх. Вот это-то меня и доконало. Не допотопный интерьер комнаты, и не доисторические очки, и даже не повозки, лишь отдаленно напоминающие автомобили, а именно вот это усато-лохматое недоразумение.

Хорошо, что диван был неподалеку. В обморок падать я, конечно, не собирался, но коленки, надо признаться, изрядно ослабели. Снова начала подступать паника, и я понял: если сейчас не справлюсь с собой, меня ждет, как минимум, психушка, а то и что похуже. Я вернулся к дивану, плюхнулся на пронзительно скрипнувшее пружинами сиденье и какое-то время просто переваривал увиденное. Прежде, чем решиться хоть на какое-то действие, нужно было смириться со внезапно окружившей меня новой реальностью, принять её и уложить в голове все обнаруженные факты.

Во-первых, вчера был финальный этап ралли. И из-за этих гребаных французов мы с Серегой очень нехорошо влетели. Если честно, я в полете даже успел с жизнью попрощаться. Во-вторых, когда я очнулся, на мне были вот эти разбитые очки, наверняка надетые поверх шлема, и краги. И привезли меня домой не куда-то там, а именно сюда, к мадам Грижецкой. В бедноватую, надо сказать, комнатушку. В-третьих, у меня появилась шевелюра и усы, причем меня все узнают, а я не знаю ровным счетом никого.

Я потрогал усики, провел рукой по спутанным волосам, поднял с пола и ощупал разбитые очки и снова принялся рассуждать. Я — это я. Тело однозначно мое, лицо — если не считать усов и прочей растительности — тоже мое. И называют меня моим именем — Владимир Антонович Стриженов. Вот только вокруг все абсолютно незнакомое или, как минимум, непривычное. Начиная от древней мебели и доисторических предметов обихода до тех же самых автомобилей. Ну и люди… Если все сложить, то вывод оказывается совсем неутешительный.

Я схватил стакан с водой и сделал судорожный глоток. Про теорию множественности миров где-то кто-то когда-то при мне трепался. Я тогда посмеялся над этим, но вот сейчас мне совсем не до смеха. Вот оно, наглядное подтверждение правоты неизвестного теоретика, прямо здесь и сейчас. Что мы имеем? А имеем мы как минимум два мира. Один — тот, в котором я родился и жил до недавнего времени. И другой, тот, который сейчас дан мне в ощущениях. В каждом из миров имеется некто Володя Стриженов. Оба Володи похожи друг на друга как браться-близнецы. И, судя по всему, и там, и тут они профессионально занимаются автогонками. У меня, в моем мире, произошла авария. Да что там — катастрофа! Такие случаются нечасто, но мне — то есть, нам с Серегой — что называется, «повезло». И в этом мире с местным Володей Стриженовым, произошла авария, и тоже во время гонки.

Это — факты. Дальше идут предположения, на мой взгляд, вполне вероятные. Наверняка (ну, я так думаю), две аварии произошли в один и тот же момент времени по каким-нибудь единым космическим часам. И оба Володи Стриженова, эти разномировые близнецы, в один и тот же миг потеряли сознание. И вот тут от фактов и более-менее логичных рассуждений приходится переходить к полнейшей мистике. Что происходит с душой, с сутью человеческой, с самой личностью в то время, пока тело выключено? Остается душа приязанной к телу или отправляется странствовать в какие-то неизвестные и неизведанные места? Никто не знает не то, чтобы достоверно, но даже и предположительно. Но вот произошедшие со мной чудеса буквально наталкивают на мысль о том, что душа, отключившись от тела, получает возможность путешествий по иным местам или даже мирам. А после, когда тело «включается», мгновенно возвращается обратно.

Так вот: две души двух Володь Стриженовых одновременно отправились погулять. Где их носило — бог весть. Но, видать, что-то сломалось в мировом механизме, что-то пошло не так, потому что в итоге я, мое сознание, моя душа, моя личность, оказалась здесь, в этом мире. И, хочется верить, мой двойник попал туда, в мой мир, вместо меня.

Хреновое, надо сказать объяснение. Но как ни старался, ничего более логичного и внятного я изобрести не смог, а потому решил удовлетвориться этим. Возможно ли вернуться обратно? Скорее всего, да. Если сработало в одну сторону, то должно сработать и обратно. Но как это сделать? Устроить еще одну аварию? А если что-то не сойдется? Звезды, к примеру, не в том положении окажутся, или фаза луны сменится, или еще что… И вместо перехода обратно в свой мир будет перелет на тот свет. Нет уж, ставить такие эксперименты на себе — ищите дурака!

Надеюсь, мой местный коллега-близнец сейчас тоже пришел в себя, в моем мире, в какой-нибудь больничке. Лежит себе на койке, вокруг суетятся друзья и симпатичные медсестры, полная тумбочка конфет и фруктов… Вот только ему там будет не в пример хуже и труднее, нежели мне здесь: мне-то хотя бы декорации чуть-чуть знакомы. А скорости этих машин для меня и вовсе смешные, так что я без проблем смогу продолжить карьеру на новом, так сказать, уровне. Для него же все будет внове, потому что здесь, где он провел почти полжизни, куча вещей и понятий, элементарных для любого тамошнего аборигена, просто отсутствует. Ну а что до конструкции машин, техники управления и скоростей, так это и вовсе будет шоком. Считай, все сначала начинать придется. А ведь я — и, значит, он тоже — уже не мальчик, тридцатник вплотную подобрался.

Впрочем, мне сейчас лучше подумать о себе. Завтра мне нужно будет идти в какую-то контору, разговаривать с тем хамовитым господином Маннером, а я даже не представляю себе, где эта контора находится. Я не знаю законов, я не знаю… да я ничего не знаю об этом мире! А жизнь-то идет, её не попросишь подождать, пока я разберусь с правилами игры. И с чего же мне начать эти разборки? Наверное, с самого простого: с документов!

Я охлопал себя по карманам — ничего. Проверил карманы висящих на стене вещей — нашел только тощий кошелек, в котором была трехрублевая ассигнация непривычного вида и еще полтора рубля разнокалиберными монетами. Негусто, надо сказать. Хотя… может, все деньги лежат в банке, а здесь только так, на мелкие повседневные расходы? Но тогда должен быть инструмент доступа к этому счету. Чековая книжка, или договор вклада… Я прошелся по комнате и остановился у секретера. В крышке была замочная скважина, но сейчас замок не был заперт. Да и взломать его при нужде можно было бы очень просто. Внутри, как я и предположил изначально, по большей части стояли разнокалиберные бутылки. Но в отдельной секции обнаружилась нетолстая кожаная папка. Я уселся с ней за стол и открыл застежку.

В папке обнаружились немногочисленные документы, своеобразными вехами обозначающие жизненный путь моего двойника:

— Метрика, свидетельствующая о том, что некий мещанин Стриженов Владимир Антонович родился в селе Константиновка Моршанского уезда Тамбовской волости.

— Свидетельство о завершении обучения в церковно-приходской школе при Константиновской церкви все того же села Константиновка.

— Аттестат об окончании реального училища в городе Моршанске. Так себе аттестат, надо сказать. Четверки и пара троек. Неудивительно, что в технический университет моего предшественника не взяли, о чем была отдельная бумага: мол, имярек не выдержал вступительные испытания в Московское высшее техническое училище.

Надо сказать, совпало почти все. И место рождения, и город, и баллы в аттестате. Разница была только в том, что я все же закончил, и вполне прилично, тамбовский автодорожный техникум. Что называется, за ум взялся. Ну и машины мне всегда нравились. В техникуме я как раз и увлекся автоспортом, да так, что сразу после окончания был взят в не слишком известную тогда заводскую раллийную команду. И уже там вырос до серьезного профессионального спортсмена.

И еще одна небольшая деталь отличала меня от двойника: даты. В метрике, в графе «дата рождения» аккуратным почерком со старомодными завитушками, ятями и ерами было выведено: восемнадцатое января одна тысяча восемьсот девяносто второго года. Ровно на сто лет раньше дня моего взаправдашнего рождения. Соответственно, и все прочие документы отставали от моей реальности на сотню лет.

Следующими бумагами были выписки из метрических книг о кончине мещанина Стриженова Антона Егоровича и мещанки Стриженовой, в девичестве Травиной, Елизаветы Васильевны от морового поветрия, произошедшего в Моршанском уезде все той же Тамбовской губернии. Рука у меня невольно дрогнула. Мои родители тоже умерли пусть не в один день, но от одной о той же болячки, спалившей обоих в считаные дни. Но это тогда, когда медицина была намного более продвинутой. А здесь и сейчас от врачей многого ждать не приходилось. И хотя, помнится, в начале двадцатого века уже существовала прививка от оспы, а вот поди ж ты…

Я вздохнул, и взял в руки очередную бумагу. Это был контракт, который некий В. А. Стриженов заключил с неким Т. Ф. Маннером, управляющим паевого товарищества «Успех». Согласно контракта, Стриженов запродавал себя Маннеру едва ли не в рабство за сто двадцать рублей в месяц. Много это или мало, мне было пока что непонятно. Но вот расторгнуть контракт самостоятельно я не мог. Вернее, мог, но с такой неустойкой, что для ее погашения пришлось бы бесплатно работать на Маннера по меньшей мере лет пять. Зато Маннер мог по своему усмотрению казнить и миловать, штрафовать и премировать. Это ж надо было — своей рукой подписать такую кабалу! В договоре нашелся лишь один положительный момент: сумма штрафных вычетов не могла превышать двух третей оклада. Видимо, чтобы работник с голоду не помер. Кстати сказать, срок выплаты денег наступал как раз завтра, так что при расчете я вполне мог претендовать на сорок рублей. Много ли это, мало ли — сейчас было неважно. Главное, у меня появлялись время и возможность освоиться в этом мире и определиться, что делать дальше.