Гонщик

Глава 7

Дедушкино наследство хранилось в бывшем каретном сарае, вплотную примыкавшем к флигелю. Хода из флигеля в сарай не было, так что пришлось делать круг по аккуратно отсыпанной гравием дорожке. По обе стороны дорожки, как, впрочем, и по сторонам всех остальных дорожек парка были высажены декоративные кусты, которые тщательно подстригались. В общем, насколько я мог видеть, парк и, думается, сам особняк содержались в исключительном порядке. И лишь обиталище молодого барина являлось безусловным средоточием хаоса.

В сарае-гараже было не лучше. Единственным островком порядка были собственно мобиль и пространство примерно на метр вокруг него. Все остальное было завалено хламом, среди которого виднелись какие-то механизмы, тележные колеса, куски дерева и бог весть что еще.

— Да-а, давненько тут приборки не было, — некультурно почесал я в затылке. — Вы уж извините, Федор Иванович, но в таком бедламе работать просто невозможно. Надо разобрать все это барахло и либо выбросить, либо сложить аккуратно, если найдется что годное и нужное.

— Так это, — от ворот послышался голос слуги, — тут со времен светлой памяти прадеда вашего, Федор Иванович, ничего не убирали. Как Ефим Пафнутьевич покойный енту железяку купили, так раскидали добро по углам, да так и оставили, лишь бы коляска самобеглая входила.

— Ну так, стало быть, пришло время. Тебя как звать? — обратился я к слуге.

— Пронькой кличут, барин, — ответил тот.

— Пронька… Прокоп, стало быть?

— Дык, Прохором крестили.

— Так вот, Прохор, найдется одежонка на меня? Такая, чтобы не совсем уж рванье, но и запачкать было не жаль. И рукавицы крепкие.

— Про… Прохор, и мне тоже подыщи, — добавил журналист.

— Сей момент!

Слуга испарился, а я обернулся к Игнатьеву-младшему:

— Вы всерьез решили поучаствовать в этом безобразии?

— Конечно! Мне, если честно, не терпится прокатиться на более-менее нормальном мобиле. Но поскольку в ремонте сего агрегата я вам помочь не сумею, так хотя бы приложу силы к подготовке места для работы.

— Похвальное желание, — одобрил я. — А насчет инструмента у вас как? Имеется? Тут ведь сложная механика, топором да крепким словом не обойтись.

— Знаете, Владимир Антонович, инструмент был. Но вот где он сейчас — я даже примерно сказать не смогу.

— Тогда будем надеяться, что в этой куче мусора найдется и потребное нам жемчужное зерно. А вот и Прохор с робой. Что, примемся за дело?

Большая часть содержимого сарая и в самом деле была полнейшим хламом. Я бы все это выбросил на помойку, но меня смущали две вещи: количество мусора и то, что я совершенно не представлял, где эта помойка находится. К счастью, Прохор, наравне с нами принявший участие в уборке помещения, подсказал выход: позвать старьевщика. Мы обрадовались, и тут же командировали слугу на поиски оного, посулив отдать ему все те гроши, что будут выручены за это вторсырье.

Почуяв личный интерес в деле, Прохор моментом исчез, и уже через полчаса подкатывал к воротам сарая на телеге вместе с искомым старьевщиком. Тот, предвидя барыши, тоже впрягся в разбор завалов, так что работа закипела. Но, несмотря на такую поддержку, уборку мы закончили уже в сумерках. Довольный скупщик вторсырья укатил к себе пятую по счету телегу никчемного барахла. Довольный камердинер убрел в ближайший трактир, бренча в кармане пригоршней мелочи. Довольный журналист остался обозревать просторный сарай, куда можно было вместить еще пару-тройку мобилей. А довольный я отправился обратно в пансион, дабы отдохнуть, поужинать и составить планы на следующий день.

Причин радоваться жизни у меня было несколько. Во-первых, грели карман внеплановые финансовые поступления, и теперь можно было прожить у мадам Грижецкой еще пару месяцев. Впрочем, с оплатой пансиона я решил не торопиться до последнего дня: мало ли куда могут понадобиться деньги!

Во-вторых, мы нашли таки инструмент. По старой памяти, я ожидал ящик навроде плотницкого. Или нечто вроде привычного мне кофра с головками. Пусть не пластикового, пусть фанерного, но все же небольшого. Но в действительности набор инструмента представлял собой средних размеров сундук, который даже вдвоем передвинуть было затруднительно, а уж поднять — и вовсе невозможно. Сундук этот преспокойно стоял под верстаком с прикрученными к нему мощными слесарными тисками. Да и был он скорее не специальным автомобильным комплектом, а набором профессионального самоделкина. Внутри было столько всего, что у меня начисто пропал дар речи. Многие инструменты я опознал лишь по виденным некогда рисункам или описаниям старых мастеров. И каждый лежал в своем гнезде, в своем отделении. Игнатьев, глядя на это богатство, просто хлопал глазами: если я хотя бы представлял себе, как со всем этим обращаться, то он и понятия об этом не имел.

Последний же повод к радости, и, на мой взгляд, самый весомый, заключался в другой находке. Все в том же сарае, в куче хлама, мы обнаружили мотоцикл. Допотопной конструкции, с паровым двигателем, но, все же, мотоцикл. Журналист хотел было и его сдать старьевщику, но тут вмешался я. Игнатьеву даром не нужен был двухколесный костотряс, и он баз долгих сомнений посулил мне находку в качестве платы за приведение в чувство дедовского мобиля.

Этих трех поводов было вполне достаточно, чтобы я летел в пансион, как на крыльях. Правда, памятуя о вчерашнем инциденте, по сторонам все же поглядывал, ибо даже монашкам известно, кто бережет береженого. Но путь мой обошелся без происшествий, и я, сунув под мышку свежекупленный все у того же мальчишки номер «Ведомостей», постучался в двери заведения мадам Грижецкой за четверть часа до ужина.

В гостиной опять собралась публика, и опять была занята обсуждением свежей статьи местной газеты.

— Владимир Антонович, — поприветствовал меня один из молодых людей, — кажется, ваша популярность за последние четыре дня поднялась больше, чем за пять лет работы у господина Маннера.

— Что ж, этот самый господин Маннер немало тому поспособствовал, — ответил я, усаживаясь на кушетку.

— А этот Федор Игнатьев неплохо пишет, — заметила одна из дам. — И вашу лекцию он пересказал довольно точно. Да еще от себя добавил дифирамбы в ваш адрес, так что вы теперь весьма популярная личность в Тамбове.

Обмен любезностями прервала мадам Грижецкая. Ступая так, что на сервированном к ужину столе зазвенела посуда, она подошла ко мне и протянула узкий изящный конверт.

— Владимир Антонович, вам письмо. Сегодня с посыльным доставили.

— От баронессы Сердобиной, — вставила моя недавняя собеседница, присмотревшись к напечатанному на конверте гербу.

Услышав эту реплику, и остальные обитатели пансиона подтянулись поближе. Я не стал их разочаровывать и, вскрыв конверт, развернул лист веленевой бумаги с тем же гербом в верхнем углу, быстро пробежал его глазами и поспешил удовлетворить всеобщее любопытство:

— Если опустить изящные словесные обороты, то меня приглашают на бал к баронессе Сердобиной в следующее воскресенье.

— Я же говорила, — победно произнесла дама, — что вы стали популярны. Даже сама баронесса заинтересовалась вашей персоной. Подумать только — приглашение на бал!

И она мечтательно закатила глаза. Я же, напротив, ощутил всю глубину того межъягодичного пространства, в которое нежданно-негаданно вляпался. Манер — никаких, светских персон не знаю, танцевать умею только вальс, и то лишь благодаря одной давешней подруге. А мой гардероб? Мне же идти не в чем! Откуда я возьму фрак?

За ужином я был до крайности рассеян, что мне охотно простили, приписав это шоку от внезапно свалившегося на меня огромного счастья. Я же, по большей части, прикидывал, как можно отвертеться от приглашения и при этом не слишком рассориться с высшим светом. А если отказаться нельзя, то как обойтись минимальными затратами, чтобы не остаться без штанов ради господского развлечения.

Эти свои проблемы я и вывалил наутро на своего, уже можно сказать, приятеля Федора Игнатьева. Тот, на удивление, воспринял мою озабоченность близко к сердцу и несколько минут сосредоточенно размышлял, хмуря брови и забавно морща лоб. Наконец, он что-то решил и принялся одаривать меня ценными советами.

— Владимир Антонович, это приглашение из разряда тех, от которых не отказываются. Ибо последствия могут оказаться такими, что вы до конца жизни будете в лучшем случае возить ассенизаторскую бочку. Оскорбленные дворяне могут без усилий воспользоваться связями, и перекрыть для вас не то, что возможность когда бы то ни было участвовать в гонках, но и вообще зарабатывать сколь-нибудь приличные деньги. Вас просто не будут принимать на службу, а если попытаетесь открыть свое дело, то у вас не найдется ни поставщиков, ни клиентов. И вам останется либо уходить в среду люмпенов, либо вербоваться рядовым в армию. Еще, как вариант, можно попробовать выехать из страны, но не факт, что и там вас примут должным образом. У вас же в настоящий момент нет ни денег, ни положения в обществе, ни связей, чтобы воспрепятствовать подобному давлению. Маннер — что? Так, мелкая сошка, тьфу и растереть. Да и не любят его из-за его же отвратительных манер и скандальной несдержанности. В этом столкновении вас, скорее, поддержат. Думаю, он уже и сам это понял. А вот Сердобина — это фигура другого ранга. Против нее у вас — по крайней мере, в настоящий момент — шансов нет.

— Понятно… И как мне выйти из этой передряги хотя бы относительно целым?

— Не печальтесь, Владимир Антонович, не так страшен черт…

— Как его малютка, — подхватил я.

— Вот именно, — засмеялся журналист. — Вот именно. Нынче на дворе не какой-то там девятнадцатый век. Условностей, негласных правил поведения стало намного меньше, так что манеры ваши вполне удовлетворительны. В занавески вы не сморкаетесь, затылок пятерней не чешете, ножом и вилкой управляетесь. Танцевать умеете?

— Только венский вальс.

— Этого достаточно. Вы ведь понимаете, что вас зовут туда как некую диковинку?

— Отчетливо понимаю, от того и пытаюсь уклониться от подобной чести.

— Так вот: если и возникнет какой-нибудь казус, это спишут на экзотику. А что до костюма, то я вам напишу адрес, там возьмете фрачную пару напрокат на один вечер. И обойдется это вам совсем недорого.

— Вот спасибо так спасибо! Вы очень меня выручили.

— Не стоит благодарностей, вы меня выручили не меньше. Пусть и на несколько дней, но тираж наших «Ведомостей» прыгнул до невиданных ранее высот. Редактор переходит от эйфории к недоумению и обратно. Ну и моя скромная персона на этом фоне стала чуть более заметна.

Покончив с обоюдными реверансами, я поспешил в каретный сарай. Мне не терпелось разобрать мобиль и посмотреть, как он устроен. И, главное, понять, что за топливо используется для нагревания воды. Игнатьев был предупрежден, что на несколько дней он остается без транспорта. Он повздыхал, погрустил, но принял таки неизбежное.

Я переоделся в оставшуюся со вчерашнего дня робу и вдохновенно приступил к делу. Я сам удивлялся тому, какое удовольствие получал от простой работы руками. Я крутил гайки, раскладывал снятые детали вокруг остова мобиля и накидывал в блокноте кратное описание: что откуда было снято и в какой последовательности.

— Зачем вы это делаете, Владимир Антонович? — заинтересовался мой заказчик, заглянув посмотреть на процесс.

— Элементарно, Федор Иванович: чтобы после сборки не осталось лишних деталей. Прежде я не встречался с подобной конструкцией, так что приходится изучать ее, так сказать, в натуре.

— Вы хотите сказать, что прежде не брались за ремонт подобных мобилей?

Удивлению Игнатьева, казалось, не было предела.

Видите ли, — пропыхтел я, пытаясь стронуть по резьбе прикипевшую гайку, — Все механизмы состоят из подобных по своему устройству частей. Имея представления о принципах конструирования и о механике в целом, нетрудно понять схему работы почти любого механизма. Валы и шестерни, болты и гайки отличаются друг от друга лишь формой и размерами. Конечно, шестеренка от одного мобиля вряд ли подойдет к другому, но вот определить, что и одна и другая выполняют каждая в своем механизме одинаковую функцию можно запросто.

Я навалился на гаечный ключ, раздался мерзкий скрип, и упрямая гайка начала-таки откручиваться.

— Ничего не понимаю, — помотал головой владелец груды металлолома, аккуратно разложенного по дощатому полу сарая. — Но выглядит это сродни какому-то волшебству.

— Это естественно, — отозвался я, снимая с рамы сравнительно небольшой, но увесистый цилиндр парового котла. — Все непонятное легко представляется чудом. Я думаю, что для человека необразованного, все материальные результаты научного и технического прогресса неизбежно будут казаться магией. И хорошо, если не черной.

— Это вы точно подметили, — протянул журналист после некоторой паузы. — Не будете возражать, если я использую ваш тезис в своих опусах?

— Сколько угодно.

Я уложил на место гаечный ключ и отошел в сторонку, оглядывая результаты своего труда. Мобиль, еще накануне вполне уверенно стоявший на всех четырех колесах, сейчас превратился в набор запчастей. Мне еще повезло, что конструкция аппарата была не слишком продвинутой, иначе разборка могла бы затянуться на гораздо более долгое время.

— Ну вот, Федор Иванович, полдела сделано. Теперь надо все это собрать обратно и будет вам счастье. Вот только потребуется несколько деталей заменить — уж больно они износились. Ну и желательно бы в паре мест применить современные технические решения. Например, поставить колеса с пневматическими шинами. Или вот эти изношенные в край бронзовые втулки заменить на роликовые подшипники. Я посылал Прохора узнать, и он уверяет, что их вполне можно приобрести. В результате и скорость мобиля существенно вырастет, и ход станет намного мягче. Вот смета.

Я протянул клиенту листок из блокнота.

— Что скажете, сможете осилить такие расходы?

Игнатьев покривился, явно прикидывая свой бюджет, дернул было руку к переносице и, остановив ее на полдороге, махнул этой самой рукой.

— Добро, сделаем все по максимуму.