Гонзаго

Глава ПЯТАЯ Все пропало!

Веремеев спал. Сон его был тревожным и нервным. Сначала он вообще долго не мог заснуть, голову будоражили разные думы и видения. Даже позвонил на работу и справился, как там обстановка, хотя точно знал, что без него там ничего непредвиденного не случится. Он все продумал и все предусмотрел. А потом как-то незаметно забылся, и ему привиделось, что он отдыхает в родной Сосновке, в знакомом с детства родительском доме. Ах, как хочется сбегать на речку, посидеть на берегу с удочками, а по дороге заглянуть и в лес, пройтись по старым грибным местам! Да, но как там погода? Веремеев высунулся в окно и задрал кверху голову, нет ли там каких грозовых облаков. Но нет, все чисто, никаких темных туч нигде не видать.

Но что такое? У самого дома он увидел двух маленьких сорванцов лет шести-семи, которые, балуясь… играли с огнем, поджигая сухую траву! Ну прямо рядом со срубом! Один из них белоголовый такой, голубоглазенький мальчишоночка, а второй весь какой-то закопченый, черный. Ну прямо вылитый негритенок!

У Веремеева все внутри так и похолодело — ведь надо же, в два счета подпалят избу, чертовы дети! Он высунулся в окно и, замахав рукой, громко закричал, чтобы те сейчас же уходили. Но мальчишки как бы вроде совсем и не слышали его, а упрямо продолжали свое опасное занятие с огнем. Тогда Веремеев закричал, что есть силы, чтобы они немедленно прекратили игру со спичками, пригрозив, что иначе он их сейчас же в милицию заберет. На что те, совершенно не слушая и тыча в него пальцами, начали злорадно потешаться:

— Смотрите, какой грозный! Он нас в милицию заберет! А вот этого не хочешь?! А вот этого не желаешь, мильтон мильтонович?! Ha-ко вот, выкуси!

И тут он увидел, как эти наглые поганцы, и тот и другой, показывают ему кукиши. Кому? Ему, подполковнику Веремееву! Веремеев просто рассвирепел.

— Да я вас, мать вашу…

В то же самое время он с удивлением для себя отметил, что у негритенка неестественно красные, прямо какие-то кровавые глаза! Мать честная! Вот это да! Ничего себе! Вы посмотрите, какой славненький мальчуган…

Веремеев кинулся к выходу, но дверь оказалась почему-то запертой. Похоже, что его закрыли снаружи, но кому это было надо? И что же теперь делать, ведь тут недолго и до большой беды?! Нет, надо их срочно остановить, ведь в два счета может случиться пожар.

И тут он припомнил про открытое в горнице окно. Он бросился туда, но, боже мой! — окно уже все в огне! Так и есть — пожар! И почему-то все так случилось неестественно быстро! Он кинулся к другому окну, но там тоже вовсю гуляет огонь! И тут до него дошло, что эти противные мальчишки специально подожгли дом, и ему теперь никак не выбраться отсюда. Что же делать? Неужели он так и сгорит в своем родном отцовском гнезде, где провел все свое счастливое беззаботное детство? Нет, это никак невозможно! Он не может, не имеет права так по-глупому погибать. А прожорливый огонь подбирается все ближе и ближе. И вдруг явственно раздался громкий звонок телефона. Веремеев удивился: но откуда здесь взялся телефон? Непонятно! Он точно знал, что никакого телефона здесь отродясь не водилось. Но телефон звонит себе и звонит, все настойчивее и сильнее…

Подполковник открыл глаза.

Фу ты, неужели же это только сон? Такой неожиданно кошмарный и дикий! Ну да, конечно же, так и есть. И на самом деле нет никакого пожара? Ну и приснится же иногда такая бредовая чушь! Но вот телефон надрывается, похоже, по-настоящему. Да, так и есть. И сколько же интересно сейчас времечка?

Веремеев взглянул на часы. Тринадцать минут первого.

Черт возьми! Ну только заснул! Ну совсем не дают поспать. Полный идиотизм! И какой дурак так поздно растрезвонился? Ведь не с работы же, конечно?!

И тут он ощутил легкое покалывание в сердце и какое-то очень нехорошее предчувствие. Он нехотя поднял трубку телефона и недовольным голосом пробурчал:

— Да. Слушаю, Веремеев.

Но звонили как раз с работы.

По мере того как секундная стрелка часов бежала все дальше и дальше, выражение лица Веремеева становилось все более изумленным. Было заметно, что сонливость моментально слетела с его побелевшего лица.

— Что? Могильный, ты в своем уме?! Ты что говоришь, ты что мелешь? Мать твою в душу! Такого быть не может! Кто? Сатанюк? Как ты говоришь? И бабку и кота застрелил?! Насмерть?! — У Веремеева глаза повылезали из орбит. — Он что, с ума сошел, кретин полоумный! Как же так! Сатанюк! Да я с него кожу чулком сдеру! Ну и скотина, ну и негодяй! А при каких обстоятельствах? Могильный, ты не знаешь, за что?

В трубке что-то ответили.

Веремеев зло выругался и, бросив трубку радиотелефона на кровать и схватившись руками за голову, прошептал:

— Все пропало… Ну надо же так! Все складывалось так удачно, и на вот тебе, все словно коту под хвост! Ну и скотина же этот Сатанюк, ну и сволочь! Все дело на корню загубил! Наверно, уже и руководство разное понаехало… А я вот все еще дома… Но в чем же дело, почему?..

Веремеев снова схватил телефон:

— Могильный, аллё, ты это… кому-нибудь еще сообщал? Нет? Ну и правильно сделал, молодец. Ты знаешь… пока никому и не звони. Срочно давай машину ко мне. Я сам разберусь, что к чему, и сам обо всем и доложу…

Спешно одевшись и все время поглядывая на часы, подполковник позвонил капитану Митрохину, сообщил ему о случившемся и, дав необходимые указания, приказал срочно прибыть на работу. Сам же стал набирать знакомый номер телефона Равиковского.

Величественные планы, которые он вчера так удачно построил, рушились на глазах. Словно, как когда-то, снова взорвался Везувий и погубил все прилегающее побережье теплого моря вместе с новым домом, белоснежной яхтой и шикарной автомашиной. Хуже уж, кажется, ничего придумать нельзя…

— Михаил Наумович, дорогой, это я, Веремеев. Извиняюсь, что так поздно, но дело категорически неотложное, — начал говорить он сбивчиво в трубку, — тут такое случилось… просто непредвиденное, нужно срочно посоветоваться, у тебя светлая голова. Не знаю уж как и сказать, но, похоже, что все пропало… Страшная катастрофа! Короче говоря, мне сейчас позвонили с работы… ЧП, не знаю точно, в чем дело, но сказали, что дежурный Сатанюк, да ты его отлично знаешь, надежнейший вроде бы человек, бабку с котом застрелил… Насмерть, мать бы его в душу! Понимаешь… Ума не приложу, что там случилось, что произошло, но вот такая катавасия вышла, дорогой… Я уж Митрохина вызвал… Сам жду машину с минуты на минуту, срочно лечу туда… Непредвиденное ЧП, надо будет начальству докладывать и все такое прочее… Пока не уехал, вот тебе сообщаю… Что делать будем, Наумович, просто ума не приложу. Ведь пока не поздно, надо что-то предпринимать. — Он подбежал к окну и выглянул на улицу. — Вот и машина уже подъехала, Наумович, ну что ты думаешь, дорогой? Как в этой ситуации себя вести?

Веремеев напряженно ждал ответа, вслушиваясь в трубку. Лицо его мертвенно побледнело.

— Ну да, на месте, в сейфе, а где же ей еще быть? — ответил он вопросом на вопрос. — Кроме меня и Митрохина точно, что не знает никто. Уверен. Абсолютно.

Буквально через несколько мгновений глаза его недоуменно забегали.

— Хорошо? Что хорошо, Наумович? Ничего не понимаю… Хорошо, что обоих застрелил? Ты что говоришь, Михаил Наумович, как же так? Ты в своем уме? Ведь это же ЧП, происшествие, каких у нас еще не бывало… Расследование за этим серьезнейшее последует, надо же будет в Москву сообщать, а ты — хорошо. Я что-то тебя совсем не понимаю… Неизвестно еще потом, какие оргвыводы сделают… Ведь могут… самые неблагоприятные для меня… Понимаешь? И что ж тут хорошего? А? Ну слушаю, слушаю внимательно. — Он снова затих, прильнув к телефонной трубке.

Еще через какое-то время в его глазах забрезжила осмысленность, а лицо начало наливаться краской.

— Ну да, могу… Ну конечно же, понимаю… Понимаю… Изъять, как будто ничего и не было… Правильно! Свидетелей теперь нет. Вот дьявол! Ну ты и светлая голова… — Лицо его все больше и больше расцветало. — Ну, Наумович, ты и башка, а я вот до этого почему-то не додумался. Честно говоря, совсем не допер. Думал, что уже все пропало. Да… А теперь вижу, что нет. Теперь-то понимаю, что хорошо… Ну и черт с ним, с этим Сатанюком. Такого ведь, дурак, натворил. Пусть сам и выкарабкивается из этого дерьма, как хочет. Только вот надо, чтоб лишнего не сболтнул. Сам понимаешь… Сделаю, сделаю, конечно же, дорогой. Сориентируюсь по обстановке и тебе отзвонюсь. До утра еще времени полным-полно, начальство пока не будем беспокоить. А ты срочно мозгуй над версией, за что старуху-то забрали, раз ничего больше нет, пока я в пути. Ты у нас еще тот Андерсен. Ну все, до связи! Пока, я на работу полетел!

Веремеев положил трубку и тут же выскочил на улицу к ожидавшей его машине.

По приезде на работу подполковник попытался сразу же выяснить суть дела у второго дежурного лейтенанта Могильного, но тот с испуганным лицом молол какую-то ерунду. Из его показаний выходило, что он в это время как раз отдыхал, пошел кофе наверх попить, а через некоторое время услышал сильную пальбу и, прибежав сюда, застал Сатанюка в невменяемом состоянии, а бабку и кота уже того… застреленными. Помощник Могильного и люди из оперативной группы ничего другого сказать не могли. Все были подавлены случившимся событием и понимали, что предстоит серьезное разбирательство, в результате которого… еще неизвестно, как аукнется, как все дело повернется.

Веремеев попытался поподробнее выяснить у присутствующих, что означает их утверждение, что Сатанюк находился в невменяемом состоянии. Что конкретно на это указывало? Оказалось, что тот был чем-то ужасно напуган и все время повторял, что бабка с котом пытались на него напасть, и еще твердил про каких-то тараканов, которые, по его словам, якобы выползли у бабки прямо изо рта. Черт его знает, что за видение, что еще за тараканы такие! Вот глупости! Всего скорее, что крыша от безделья у парня поехала.

Веремеев решил сам осмотреть место… событий и направился к злосчастной камере, пригласив с собой и Могильного. Но тот еще больше испугался, а подойдя, закрыл собой дверь в КПЗ и со следами ужаса на лице интимно зашептал:

— Товарищ подполковник, я вам должен еще кое-что сообщить… Это важно! Уж не знаю и вообще, на что и подумать… но… — При этом лицо его совсем посерело и осунулось.

— Что такое, Могильный? Мать бы твою в коврижку! — недоуменно вытаращился на него Веремеев. — Ты меня еще больше хочешь напугать?.. Наверное, прямо сейчас хочешь в могилу свести, потому и фамилия у тебя такая веселенькая. А ты знаешь, как поступали в старину с гонцом, приносившим плохие вести? А? Сообразил?! Вот то-то же! Ну давай выкладывай, порадуй командира, и что же у вас тут еще приключилось?

— Товарищ подполковник, понимаете… просто как в сказке какой-то… Совершенно ничего непонятно… С ума можно просто рехнуться, — бегая глазами, запричитал плаксиво лейтенант. — Но бабка с котом… то есть их… трупы… которые я сам… и все другие тоже видели, ну вот как я вас сейчас, потом… и камеру никто больше не открывал… Но они, понимаете, — лицо его побелело, а глаза остановились, — куда-то пропали… Пропали… совсем! — развел он беспомощно руки в стороны.

Веремееву показалось, что он ослышался. От этих слов у него даже нервно подергалось нижнее веко правого глаза.

— Что? Ты что, Могильный, совсем обалдел, что ли? Ты что несешь? — Подполковник энергично постучал себя кончиками пальцев согнутой ладони по лбу. — Пропали! Как это так пропали? Как в сказке, говоришь?.. Про чудеса мне толкуешь? Вы что тут, ексель-моксель, за сказочную комедию разыгрываете передо мной? Где же это видано…

Зрачки его внезапно расширились, хищно, по-волчьи загорелись, а лицо, побагровев, озлобилось.

— А ну отойди! Отойди от двери, упырь, я тебе говорю! Я тебе дам, пропали… Я вижу, что ты меня точно уж хочешь под монастырь подвести!

Он одним движением руки отодвинул от двери вконец раскисшего и чуть не плачущего дежурного лейтенанта Могильного и, распахнув ее, ворвался внутрь камеры.

Первое, что тут же мгновенно ощутил Веремеев, это была страшная, просто невыносимая вонь от кошачьей мочи, которая, шибанув прямо в нос, заставила остановиться и прикрыть рот и нос ладонью руки. Дальше он увидел какую-то большую черную лужу на полу, валявшийся в этой луже пистолет и разбросанные по всему полу пустые патронные гильзы. Ничего другого в камере больше не наблюдалось. Ни бабки, ни кота нигде не было видно. Убиенные словно испарились.

Дышать было совсем нечем, глаза уже слезились, его начинало тошнить, и Веремеев буквально выскочил из камеры. Лейтенант Могильный, заглядывая в глаза начальнику, плаксиво запричитал:

— Товарищ подполковник, ну вы же сами во всем убедились… Я что, я ничего, я никого подводить не собирался и не собираюсь. Но нет здесь никого, видите. Я не знаю, куда они подевались… Вы мне не верите, товарищ подполковник? Но я, честное слово, вас не обманываю… Я ведь не вредитель какой…

— Ладно, Могильный, не ной. И так на душе паскудно. Дай сообразить, что к чему… Как этот чертов клубок, как эту вашу сказочную историю-то распутать. — Веремеев пристально посмотрел на хнычущего дежурного и вдруг очень мягко заговорил: — Ты, Коля, думаешь, что если я слово в слово вот эту ахинею там перескажу, — он ткнул пальцем воздух в направлении потолка, — обо всем, что вы мне тут с компанией сейчас наплели, то меня сразу же поймут, сразу поверят, и больше ни о чем даже и спрашивать не будут? А Сатанюка тут же отпустят на все четыре стороны да еще и очередное звание присвоят? А как ты сам-то кумекаешь про все про это, писатель-фантаст? А кстати говоря, где этот ковбой сегодняшней ночи? А, Могильный? — с застывшими на месте глазами иронично спросил Веремеев.

Оказалось, что лейтенант Сатанюк в наручниках под охраной находился в кабинете для дознания. Веремеев прошел туда и приказал Могильному их оставить наедине, а самому садиться и составлять подробнейший рапорт обо всем, что произошло, на его имя и никому не показывать.

При виде начальника Сатанюк, как пружина, вскочив со стула, горько и виновато выдавил из себя:

— Здравия желаю, товарищ подполковник — пролепетал он с выражением великой скорби на лице. — Вот… такая вот неприятная… катавасия со мною приключилась! — И он, нервно вздохнув, понуро опустил голову вниз.

В дальнейшем лейтенант рассказал Веремееву, как все произошло. Как он услышал старухины крики о помощи, как, заглянув в окно, увидел, что кот в ярости рвет бабкину ногу, как он вошел внутрь, чтобы отогнать прочь взбесившееся животное, и как увидел, что и тот и другой, словно сговорившись, собираются вместе наброситься на него. Ну и как затем и все остальное произошло. Правда, нужно откровенно признать, что про страшную сонливость, которая неизвестно почему вдруг напала на него, Григорий не обмолвился даже и звуком.

Во время сбивчивого рассказа Сатанюка о случившемся Веремеев пристально всматривался в его лицо, пытаясь отыскать на нем следы невменяемости или каких-то других отклонений, но, на свое удивление, ничего подозрительного не обнаружил. На вопрос же, почему при подобной опасности он не вышел обратно из камеры, не позвал других сотрудников на помощь, а сразу открыл огонь на поражение, убедительно объяснить ничего не смог. Ну, а когда начал рассказывать, как у бабки изо рта повылезали и начали разбегаться во все стороны большущие тараканы, зрачки Сатанюка неожиданно расширились, и в них отразилось сильнейшее беспокойство, переросшее тут же в безумный страх. Стало ясно, что с дежурным не все в порядке, и ему непременно нужна серьезная медицинская помощь.

Пытаясь как-то его успокоить, Веремеев доверительно похлопал испуганного Сатанюка по спине, сделал паузу, о чем-то усиленно соображая, и затем, смягчившись, совсем по-доброму, задал Григорию свой последний вопрос:

— Слушай, Гриша, как ты думаешь, а где эта бабка с котом… ну ты же меня, надеюсь, понимаешь… могут быть вот в это самое время, ну, то есть сейчас?

Сатанюк непонимающе уставился на начальника, похлопал мутными напуганными глазами и, кривя губы, тихо пролепетал:

— Так как где, товарищ подполковник? Там же, в камере, наверно, и лежат. Или их в морг уже увезли? — и тут же неожиданно расплакался: — Но я, товарищ подполковник, в камеру к ним больше ни за что не пойду. Я с детства боюсь этих самых проклятых тараканов… Товарищ подполковник…

Приставив охрану, Веремеев вышел от незадачливого дежурного и, проследовав в свой кабинет, пригласил туда и всех остальных участников происшествия, кроме, естественно, самого виновника. В это время появился и капитан Митрохин с сильно озадаченным помятым лицом. Веремеев, упершись взглядом в поверхность полированного стола, начал небыстро говорить:

— Как начальник, как ваш командир, я должен сообщить, что, с одной стороны, в нашем слаженном боевом подразделении произошло, можно по праву сказать, вопиющее чрезвычайное событие. Именно так… И других слов здесь никак не подберешь!..

Так вот… Один из дежурных, лейтенант Сатанюк, при неизвестных, — он сделал паузу, — так скажем, обстоятельствах застрелил из своего табельного оружия доставленную сюда вечером для выяснения некоторых… формальных данных пожилую гражданку с близким ей домашним животным — котом. — Он поднял голову. — Вы чувствуете, как дико режет слух — «застрелил»! Насмерть застрелил! — Веремеев глубоко вздохнул, поморщил лицо и снова уперся взглядом в крышку стола. — Подобный случай бросает самую черную тень на все наше длительное время успешно работающее подразделение органов внутренних дел и предполагает, мне не нужно заострять на этом внимание, самое серьезное служебное расследование, которое… — Он опять сделал паузу. — Ну, а какие здесь будут сделаны оргвыводы высоким руководством, сейчас даже трудно и предположить. Но в связи с этим нам всем без исключения необходимо поднапрячь свои мозги, свои извилины… Согласитесь, что это непраздный вопрос. И если они не куриные, то каждый должен ответственно сообразить… Ведь приедет, как вы понимаете, комиссия из столицы, будет усердно ковыряться, копать, и что она здесь, ребятки, накопает, только одному… — он потыкал воздух в направлении потолка двумя сложенными пальцами, — сами знаете кому известно. Но то, что обязательно накопают, — он сделал ударение на последнем слове, — это уже заранее можно предположить. На таких проверках очень многие купоны стригут, делают свою карьеру. Так что… те ребята очень постараются. Уж вы мне поверьте!

А работа у нас с вами, друзья мои, — голос Веремеева резко смягчился. Он сделал паузу, глубоко вздохнул и продолжил: — сами знаете, что неблагодарная и далеко не простая. А зарплаты наши в день получки можно в кармане и не заметить, просто не нащупать рукой. Вот так… У большинства же из нас семьи, которые надо нормально кормить, одевать, обувать… Короче, не мне вам рассказывать об этом… Но служба есть служба, мы все знали, на что шли…

Веремеев опять глубоко вздохнул, сделал длинную паузу, протер носовым платком лоб, а затем продолжил:

— Так вот… С другой же стороны, практически невозможно понять, что здесь произошло на самом деле и произошло ли это что-то вообще. Иначе что же получается… Если Сатанюк, как вы все утверждаете, кого-то застрелил, то где же ихние трупы, дорогие мои? Я вас спрашиваю, где они? А? И любое утверждение, что они просто так пропали, покажется наивным детским лепетом для цепких столичных проверяющих, и не только для них. Соображаете? Ну сами здраво прикиньте, — он прошелся по присутствующим вопросительным взглядом, — как это будет выглядеть со стороны. И я даже вам больше скажу, что это отличная зацепка для… вашего внеочередного медицинского освидетельствования и выводах о… дальнейшей профпригодности для службы в данном качестве. Да и работы вообще. Надеюсь, это ни для кого не секрет? Нужно ли это кому-нибудь из вас, я спрашиваю? — Он обвел взглядом задумчивых подчиненных. — Честно говоря, я не знаю. Но и не знаю также, как правильно в данной ситуации и поступить. Честь нашего подразделения мне, как я думаю и вам тоже, совсем не безразлична, как не безразлична и ваша собственная судьба.

Поэтому я предлагаю, прежде чем предпринять какой-то следующий шаг, надо напрячь свои котелки, и все серьезно обмозговать. Да, так вот, дорогие мои… Чтобы крепко не вляпаться в какое-нибудь приличное дерьмо… Сами знаете: был бы человек, а статейку ему всегда можно найти. Опыт работы нас этому учит. Вы согласны со мной? — Присутствующие одобрительно покивали головами. — Ну, въехали в сложившуюся обстановку? Тогда сейчас же идите и вместе с капитаном Митрохиным обсудите эту непростенькую проблемку. Эту задачку со многими неизвестными. Надо найти ей какое-то разумное объяснение и решение. Времени вам даю, — он скользнул глазами по наручным часам, — полчаса. Утром надо докладывать руководству. Надеюсь, что все понятно? Надеюсь, я все ясно, ребятки, изложил? — В воздухе опять повисла пауза. — На этом я закруглился. Естественно, что пока. А вас, капитан Митрохин, прошу на пару минут задержаться.

Пошептавшись о чем-то с Митрохиным, Веремеев выпроводил его, а сам стал набирать знакомый номер телефона.

— Наумович, не спишь? Понимаю, понимаю, что в такой ситуации не до сна. У самого ни в одном глазу. Не сердись, но раньше позвонить не мог. Тут такое дело, что я и сам что-то плохо понимаю, куда ситуацию понесло. Черт его знает, но версии теперь никакие не нужны. Как не нужны? Да так и не нужны! Дело в том, что Сатанюк и бабку и кота вроде бы застрелил — я сам гильзы видел в КПЗ и отметины на стенах. Да и пистолет на полу валяется. И нет сомнения, что у парня крыша съехала. Все о каких-то тараканах толкует. Будто у мертвой у бабки изо рта повылезали и разбежались в разные стороны. Но я никаких тараканов не обнаружил. Думаю, что это галлюцинации в результате… Отчего уж, не знаю, вроде и парень был не слабак, но вот такая ситуевина, дорогой. Но самое удивительное из всего того, что произошло, это то, что и сами застреленные куда-то поисчезали. То есть ихние трупы пропали, как утверждает второй дежурный. Понимаешь? Пропали совсем. Вот так… И никаких тебе следов крови не видно, только лужа какая-то черная на полу, да так воняет кошачьей мочой, что не продохнешь. Точь-в-точь, как ты мне днем обсказал. Да, вот такая белиберда приключилась…

С одной стороны, нет задержанных, нет на них и никакого протокола. Как ты мне и советовал. Но с другой стороны, куда же ихние трупы-то подевались? Не подстроили же все это мои ребятушки славные? Непохоже. Да и соображалки у них на это не хватит. Нет, я тебе точно говорю. Так что странная история получается, Наумович, дорогой. Не знаю даже, на что и подумать.

Веремеев бросил мокрый носовой платок в перевернутую фуражку, лежавшую перед ним на столе, и снова заговорил:

— Нет, пока не смотрел. Пока было не до того. Ну, а куда же ей из сейфа-то подеваться? Думаю, что на месте, что все в порядке. Что ты говоришь? Туда же, куда и бабка с котом, то есть… ты хочешь сказать… — глаза Веремеева сильно испугались. — Ты что, ты давай меня не пугай, я сейчас же гляну. Не вешай трубку, я сейчас, Наумович, дорогой…

Веремеев положил трубку и тут же бросился открывать сейф, приговаривая на ходу:

— Туда же, куда и бабка с котом, говоришь?.. Это как же так понимать?! Что за напасть?! Нет, не может этого быть! Точно! Я уверен… все на месте… Вот увидишь… Сейчас посмотрим, посмотрим, дорогой…

Он трясущимися руками вынул из кармана связку ключей и начал поочередно вставлять их в замок, приговаривая вслух. Но ключи почему-то не вставлялись.

— Да что же я, дурак, делаю-то. Совсем крыша поехала. Ведь это же ключи от моей квартиры! Как же ими можно сейф-то рабочий открыть? Ну и кретин, ну и тюфяк безмозглый! Не иначе, как от Сатанюка слабоумием заразился.

Он снова сунул руку обратно в карман, выудил оттуда, наконец-то, нужный ключик, быстро вставил его, повернул на два оборота и, открыв дверку сейфа, увидел то, что и хотел.

— Да вот же она, драгоценная наша, куда же ей подеваться-то, — осклабился радостно Веремеев, хватая руками знакомую деревянную шкатулку. — А ты, чудак, говоришь, как бабка с котом… У меня ведь совсем другие виды и планы на нее, дорогой… Нет, не могет такого быть, уважаемый Михал Наумыч! Однозначно.

Он тут же открыл крышку коробки, но… вместо драгоценной камеи со знакомыми профилями царственных молодых особ с ужасом для себя увидел сплошную темную шевелящуюся массу то ли каких-то жуков, то ли тараканов, то ли еще каких-то противных мокриц и сороконожек. Еще мгновения Веремеев оцепенело удерживал коробку в руках, не в силах поверить в то, что предстало перед его глазами, пока какая-то многоногая усатая тварь не выползла из коробки прямо ему на руку, а за ней полезли и остальные. Лицо подполковника свело судорогой омерзения и ужаса, и он резко отбросил коробку от себя прямо на пол, отчего она, ударившись, разбилась и живая шевелящаяся масса, вывалившись, стала расползаться прямо у него под ногами. Веремеев тут же отпрыгнул в сторону и, брезгливо морщась, принялся отчаянно стряхивать мерзких тварей с рук, а затем давить их ногами.

— А-а-а… — заскулил он, чуть не плача, — теперь-то уж точно все пропало! Сволочи, гады, паразиты, твари вы безмозглые, поганые… нате же… нате… Ах-ах-ах-ах-ах!

Комната наполнилась хрустом раздавливаемых насекомых и резким противным запахом от их останков, а в телефонной трубке в то же самое время запели прерывистые и нудные гудки. Это Михаил Наумович Равиковский обреченно повесил трубку своего новенького японского аппарата. Да и ради чего теперь прижимать ее к уху и вслушиваться с напряжением, когда все понятно и так! Он отлично уловил последние звуки, дошедшие до него через телефон от Веремеева, хотя уже интуитивно понял заранее, в процессе их самых последних разговоров, что этой прекрасной камеи ему вовек не видать. Последнее, что он услышал, это были сдавленные и визгливые выкрики подполковника, что все пропало, последовавшие за этим жуткие завывания и какой-то непонятный скрежет и шум. У Равиковского от этого последние волосы на голове чуть не зашевелились. Еще теплившаяся до этого слабая надежда в нем окончательно умерла. Больше было не о чем говорить. Красивый заманчивый домик с бассейном и утопающей в зелени и цветах оранжереей, не успев материализоваться, внезапно сгорел. Конечно, не натурально, а в желаниях и мечтах. Это надо было еще пережить. Как правило, такие потрясения бесследно не проходят. Вот поэтому, повесив трубку, он тут же вытащил из телефонной розетки вилку и от охватившей его слабости буквально свалился в пухлые объятья черного кожаного дивана.

Равиковскому хотелось забыться и избавиться от ощущения непоправимости, которое принесла эта теплая майская ночь, чтобы с приходом света и солнца все вернулось на круги своя. Ведь не зря же с самого детства ему твердили, что утро вечера мудренее. А ночи уж и того подавно.

Он с надеждой взглянул на волнистые занавески окна, за которыми нарождавшееся утро медленно и робко начинало прогонять коварную ночь.

Но надо прямо заявить, что ожиданиям Михаила Наумовича не суждено было сбыться и принести облегчения. А, можно сказать, что даже совсем и наоборот. Только он стал понемногу забываться, как внезапно запиликал его мобильный телефон. Ругаясь про себя последними словами, он почти с ненавистью взял трубку и по определителю номера понял, что звонил его родной сын Семен.

«Боже мой! Неужели по пьянке опять в какую-нибудь дурацкую историю вляпался, кретин? — подумал он раздраженно. — Ну не в меня парень совсем уродился, не в меня. Не в деда и даже не в отца. Что-то, похоже, напорчено было в крови и даже очень прилично. Скорее всего, у Амалии кто-то в родне был таким разгульным и развратным. Может, кто с цыганами снюхался втихаря? Видали, одной девчонки ему мало, так чуть не каждый день новую подавай. Нет, надо будет при случае крепенько в родословной покопаться. Одним словом, получился какой-то легкомысленный растратчик и потребитель, да и только. Шляется с телками по разным кабакам, паразит. Только и знает, что деньги отцовские проматывает, вместо того чтобы их копить, лелеять и преумножать. Ну и наследничка бог послал! Нет, не видно в нем надежного национального стержня. Надо бы его в Израиль на время к брату Иосифу отправить на перевоспитание. Там климат совсем другой, более жесткий и суровый. А так, чувствую, толку не будет никакого».

Но по голосу было ясно, что на этот раз Сема был более-менее трезвым. Меля какую-то чепуху про несметное количество кошек, собравшихся у его гаража, Сема пожаловался, что боится один на улицу выходить, и требовал, чтобы отец поскорее приехал за ним на автомашине. Равиковский, назвав про себя сына полоумным идиотом, сначала подумал, что у Семы от праздного образа жизни поехала крыша, и задал ему несложный контрольный вопрос: знает ли он, какое сейчас время суток и сколько вообще времени на часах. Оказалось, что Сема в курсе. Озадаченный таким ответом, Михаил Наумович понял, что без поездки здесь уж никак не обойтись. Ну, не милицию же против котов вызывать! Не ровен час еще и того…

Он прошел в спальню, предупредил сладко посапывающую супругу, чтобы она не волновалась, что он по делу на полчасика отлучится, и тут же отбыл в хорошо известном ему направлении.

При подъезде к выстроенному им пару лет назад кирпичному хранилищу автомашин Равиковский был и сам немало удивлен и озадачен, увидев не менее трех десятков разных мастей котов, расположившихся перед воротами бокса и дико завывающих на разные лады. На этот счет Сема совсем не врал. На крыше же гаража Михаил Наумович вдобавок заприметил несколько шустрых галок, а вперемешку с ними — пять-шесть здоровенных серых ворон. От подобной картины Равиковского даже неприятно передернуло, противный холодок пробежал по спине и затылку, а волосы на голове у него буквально зашевелились.

— Ничего себе, и веселенькая же компания тут собралась, мама дорогая, — промямлил он, пугливо побегав глазами по сторонам.

Коты же машины абсолютно не испугались, а, наоборот, вели себя очень нагло и скорее агрессивно.

Тогда он медленно подъехал почти вплотную к гаражу и, приоткрыв правое переднее стекло, позвал:

— Семе-ен, а Семен, ты здесь?

— А где же мне еще быть-то? — ответил подавленный голос младшего Равиковского изнутри. — Ну, что, теперь сам видишь, как они меня обложили. Я еще пока жить хочу, так что лучше уж здесь посижу.

Коты в это время почему-то начали волноваться, а парочка самых наглых запрыгнула прямо на капот автомобиля.

Михаил Наумович понял, что это неспроста. И вообще, во всех последних событиях было что-то такое… непонятно-подозрительное. Но что именно, пока сказать он не мог, потому как не понимал до конца. Он ненадолго задумался, а потом снова, но уже очень мягко, обратился к наследничку:

— Семен, ты мне честно скажи… Признайся, как на духу… Ты сегодня чего-нибудь такое… ну ты меня понимаешь, ты же не полный дурак… из ряда вон выходящее не выкинул случайно? А? Так ты мне честно признайся, Сема, сынок…

За железной дверью гаража на время все стихло, а потом после тяжкого вздоха снова раздался обиженный голос наследничка:

— Ну, кота я сегодня броде бы задавил. Пап, понимаешь, я с Лялькой по проспекту рулил, и народу вокруг никого, а он, этот котяра, вдруг как выбежит — и прямо под колеса тачки, осел, угодил. Ну что мне оставалось делать? Не башкой же об стекла биться. Поэтому я и не стал тормозить. Здоровый такой чертило, ну точно как собака какая. Прямо по башке ему и проехал. Но, пап, ведь не из-за этого же они… А? Как ты думаешь, пап?

Слушая сына, Михаил Наумович все время повторял одно и то же: «Ага, ага, ага…», а в заключение задал еще один странный вопросик:

— Слышь, Сема, скажи, а бабки, ну то есть старухи никакой в такой шляпке, повязанной шарфом, ты вместе с котом не заприметил? Вспомни, постарайся обязательно вспомнить, сынок!

— А чего тут и вспоминать-то! Ну как же, была какая-то старая кукла расфуфыренная с клюкой. Я ей полтинник в компенсацию за кота предложил, а потом даже и сотенную отдавал, а она мне ляпнула, что и сто тысяч за него бы не взяла. Что кот этот цены не имел. Да еще, причитая, стыдить потом начала, дура старая. Разве коты столько стоят? Пап, скажи, я ведь прав?

Равиковский тяжело задышал.

— Ну я так и знал! А скажи, в котором часу… ты не помнишь… ну это самое с тобой приключилось, Семен? Припомни, прошу тебя, сынок.

— А чего меня просить-то, еще было темно. Я после этого Ляльку до дому довез и тут же мигом сюда. Где-то около часу, а может, и пораньше чуток… Так, пап, ты чего — думаешь, что они на самом деле на меня обозлились из-за того самого кота, что я нечаянно раздавил? Что он у них, главным, что ли, был? Но мне кажется, что это фигня. Конечно же, полная фигня! — Он чуть помолчал, а потом спросил: — Ну так чего теперь? Чего теперь делать-то будем, отец? Мне ведь отсюда не выбраться и дверь в гараж не запереть. Я уже пробовал не один раз, так они сразу кидаются все ко мне и злобно рычат. Прямо как взбесились, заразы. Часа полтора уже здесь кукую. Иначе бы и звонить не стал…

Равиковский почувствовал, что в который уж раз за сутки ему становится нехорошо, что скоро может начаться приступ болезни, и он вдруг, ударив себя по лбу, прошептал:

— Я все понял, понял, мама дорогая, что мне надо теперь предпринять. А вот этого не хотите, чертовы отродья? Да простит меня терпеливейший из терпеливых господь бог за мои мелкие прегрешения! — проговорил он шепотом и начал мелко крестить котов.

И тут на удивление и радость Михаила Наумовича рыжий здоровый котище, который первым нагло запрыгнул к нему на капот, как только Равиковский начал его крестить, еще громче вдруг заорал, сверкнул зелеными глазищами и бросился прочь. А за ним последовал и другой — черно-белый.

— Сема, Сема, я понял, сынок! — радостно закричал Равиковский. — Их надо крестить, крестить, слышь, сынок, и они все убегут. Делай, как я, Семен! Давай, родной, начинай их быстрей крестить!

Из-за двери гаража раздалось удивленно:

— Пап, ты чего? Шутишь, что ли, со мной? Ты что, в новую веру недавно перешел? Нам же этого делать нельзя….

— Делай, как я тебе говорю, болван! — чуть не в бешенстве закричал на него Равиковский. — Враг для любой веры один, только называется по-разному. Ты не в синагоге, а на православной земле, поэтому делай как угодно, но лишь бы помогло. Ты понял меня, Семен?

— Ладно, как скажешь, не сердись, — промычал Равиковский-младший. — Пап, но как же их крестить, если они некрещеные с роду?..

Что произошло потом и как выкрутились Равиковские из всей этой нехорошей истории, нам до конца не известно. Лишь известно, что к пяти часам утра они оба прибыли целы и здоровы домой, и Михаил Наумович с озабоченным бледным лицом тут же, пройдя и запершись в своем кабинете, долго оттуда не выходил. Из-за светлой массивной двери помещения доносились лишь неясные его бормотания. Похоже, он усердно молился.

Но надо честно заявить, что в целой череде необычных, а порой просто необъяснимых событий наступившее утро не принесло желанной мудрости и душевного равновесия в сравнении с канувшим в прошлое вечером не только старшему и младшему Равиковским. Полным неприятных видений и фактов выдалось оно и для Натальи Павловны Юрковой, для того самого замдиректора ломбарда, где накануне побывала старуха Ольховская со своим диким и агрессивным котом. Да что там про утро-то говорить, когда и ночь вся прошла в неприятных сновидениях и кошмарах!

Образ той самой замечательной камеи настолько врезался в память неравнодушной к ценностям женщины, настолько подпортил ей настроение, что до глубокой ночи ее нервная система пребывала в крайне взвинченном и раздраженном состоянии. Мысленно раз за разом Юркова возвращалась к их диалогу в кабинете и каждый раз получала все тот же неприятный, ну просто до возмущения хамский отказ. Все ее нехлипкое существо активно противилось подобному ходу событий и смириться никак не желало. Она настолько возненавидела старуху за ее глупое несогласие с продажей камеи, что ругала Ольховскую самыми изысканными последними словами. И надо прямо сказать, что многие любители поругаться ей бы здорово позавидовали, настолько разнообразен и неожидан был ее женский лексикон.

Ночью же, когда Наталья Павловна после долгих терзаний наконец-то впала в липкое забытье, ей снились одни сплошные неприятности. То она продвигалась по какому-то большому и мрачному болоту, где громко кричали противные лягушки, и под ногами все время ощущала неустойчивую зыбкую жижу, готовую в любой миг разверзнуться и поглотить ее целиком, то вырастало нагромождение каких-то замшелых валунов, преграждавших ей путь-дорогу, а то и вообще снилась какая-то чушь несусветная, что она вдруг вышла замуж за какого-то карлика одноногого в длинной солдатской шинели с почему-то зеленым, словно заплесневевшим, лицом. Вот этого ей только и не хватало! Это ж надо! Это же черт знает что! Она от муженька-то своего Сергея Петровича, неумехи-инженера, только вот недавно освободилась, только жить прилично начала и уж ни в какое другое замужество, боже упаси, больше не собиралась. А тут на вот тебе, такая совершенно дурацкая картинка!

Правда, посреди всех этих неприятностей Юркова вдруг снова увидела старуху Ольховскую с деревянной коробочкой в руках. И что-то ее интуиции подсказало, что надо непременно еще разок попытать счастья и попросить бабку уступить ей драгоценную камею. Попытки ведь не убытки. Она набралась терпения, еще раз постаралась и, к своему крайнему удивлению, увидела и услышала именно то, что так страстно желала, — старуха неожиданно согласилась. Вот ведь везение! Наталья Павловна от радости была вне себя. Нет, напрасно она еще совсем недавно так поносила эту милую и, как оказалось, в общем-то, добрую старушку.

Она тут же отсчитала и передала пять тугих пачек стодолларовых банкнот, а к ним еще приложила отдельно пять таких же зелененьких бумажек, и они, пересыпая фразы различными любезностями, совершенно спокойно произвели обмен.

Старуха, что-то бормоча про себя и качая головой, тут же удалилась, а Юрковой показалось, что наступил небывалый праздник, что к ней снова вернулось восемнадцатилетие. Переполненная радостью и счастьем, она с замиранием сердца приоткрыла полированную крышку коробочки, чтобы насладиться видом драгоценной реликвии, и… у нее от страха и омерзения чуть не выпрыгнуло сердце. Вместо красивых бледных профилей молодых царственных особ она увидела живую шевелящуюся массу каких-то противных усатых, многоногих тварей, которыми сплошь кишела коробка и которые тут же начали выползать и разбегаться. Наталья Павловна, не раздумывая, кинула это хранилище гадости и омерзения подальше от себя и от охватившего ее ужаса дико закричала. Отчего тут же и проснулась… Это ж надо такое! Вот тебе, дура безмозглая, и добрая старушка… Жаба болотная, да и только!

И на работу Наталья Павловна, пока добиралась, пару раз так сильно запнулась буквально на ровном месте, что чуть равновесие не потеряла и на землю не полетела. Даже туфельку одну итальянскую здорово подпортила, весь край у нее ободрала. Просто невезение какое-то, да и только!

Придя же на работу, Наталья Павловна и вовсе обомлела и не поверила своим красивым карим глазам. Сердце у нее прямо остановилось. За время ее недолгого отсутствия на рабочем месте вся мебель в ее уютно обставленном кабинете, различные предметы, стены и книги внезапно позеленели!!! То есть покрылись какой-то зеленовато-сизой противной плесенью, от которой исходил зловонный, ну просто тошнотворно могильный запах. И дерево, и металл, и пластмассу с бумагой — плесень все пожирала без разбора. Наталья Павловна схватилась руками за голову и с безумно испуганными глазами трагическим голосом прошептала:

— А-а-а… Кошмар!!! Какой дикий… безумный кошмар! Боже мой, что такое?! Это ни на что не похоже… Ой, мамочки мои, какой страх, какой ужас!!!

Да, вот таким необычным выдалось это теплое майское утро. Но, ясное дело, что таковым оно было лишь для некоторой категории граждан. Для других же более неожиданным и странным, безусловно, оказался вчерашний вечер, а утром уже на светлую и отдохнувшую за ночь голову бурным потоком нахлынули воспоминания. Вот и у Алешки Шумилова, проснувшегося, как говорится, ни свет ни заря, из памяти упорно не выходил вечерний футбольный матч в парке в пойме реки. Он, ну вот как сейчас, помнил о внезапно появившемся незнакомце с очень странным именем Гонзаго, о их в общем-то глупом споре и о многом, многом другом.

Отдельные моменты здесь были непонятны и даже, можно сказать, удивительны, а потому особенно ярко и врезались в память. В голове постоянно застревали одни и те же вопросы. Ну, к примеру, как Валерка Собелкин не попал с трех метров в пустые ворота. Это же просто уму непостижимо! Но самым, пожалуй, удивительным было то — как смог этот самый Гонзаго заранее предугадать результат?! Можно подумать, что как будто кто-то невидимый и всесильный все это подстроил специально. Чудеса, да и только!

Но в чудеса Алешка не верил, а, значит, все это получилось лишь по чистой случайности. Незнакомец предположил, а Валерка, переволновавшись, тоже, конечно же ненамеренно ударил ногой не по мячу, а прямо по земле. Всю силу удара, можно сказать… закопал в землю. А как же иначе тогда объяснить? А когда он, сам Алешка, пробивал одиннадцатиметровые… Он, споря с Гонзаго, даже и не предполагал, что такое получится, что он чуть спор не проиграет. Он даже ни капли не волновался, да и с какой бы стати, и бил нормально, а незнакомец, на удивление, первые пять мячей взял. Удивительно прыткий мужичок! В таком возрасте, где-то под пятьдесят, а шустрый и цепкий, словно кошка. В какой-то момент Алешка даже уверенность в себе потерял, чего с ним давно не случалось. Ерунда какая-то. Куда ни ударишь, всюду этот Гонзаго дотянется. Реакция отменная! Да, вот бы такого вратаря в сборную! И последний, шестой пенальти, честно говоря, он сам думал, что уже точно не забьет, но мяч каким-то чудом все-таки закатился. Даже вначале и не поверилось. Но, кажется, незнакомец при этом совсем не расстроился. Чудно.

Интересно, и как же теперь он выполнит свое обещание? Неужели сможет с руководством команды договориться? Да нет, это полная чепуха, такого просто не может быть! Кто же на это пойдет?! А как бы хотелось на настоящем газоне поиграть под свист и крики тысяч болельщиков! Вот было бы здорово!.. Конечно, надежда очень слабая, но… все же имеется. И другого пока не дано. Посмотрим, посмотрим, как же он сможет выкрутиться из этой непростой ситуации. Всего скорее пропадет, да и все, как смелый, заманчивый и… несбыточный сон. А где его прикажете искать?..

Алешка, тяжело вздохнув, потянулся к будильнику. Стрелки часов показывали, что еще было рано, и хотя солнечный луч уже радостно прыгнул и, зацепившись, повис на занавеске его окна, но около часа еще можно было смело подремать.