Горечь испытаний

Олесь Бенюх

Горечь испытаний

Глава пятнадцатая БРАТ, СЕСТРА

Гарлем надвигался постепенно. Сначала чуть неказистее стал вид домов. Во дворах и на балконах появились веревки с висевшим на них бельем. Потом заметно грязнее стали тротуары. Повсюду валялись обрывки газет, пустые пакеты, банки из-под пива и битые бутылки. Наконец, изменился самый воздух. В нем теперь густо висели запахи гнилых фруктов, несвежего варева, плесени. Раджан шел медленно, словно задумавшись, на самом же деле чутко улавливал все. что происходило вокруг. Над улицей стоял детский плач, крики и свист подростков, ругань взрослых. Уличные торговцы, разложив свой нехитрый товар на лотках, а то и прямо на тротуаре, азартно его расхваливали. "А вот зонтики из Гонконга, зажигалки из Сингапура! А вот трусики и лифчики из Сеула!" - горластые зазывалы хватали прохожих за рукав, истово торговались. Парень уговаривал молоденькую женщину, норовил тискать маленькую грудь. Женщина увертывалась. На тротуаре, сложив ноги по-турецки, сидел старик. закрыв глаза, он раскачивался и пел что-то заунывное.

За Раджаном уже довольно долго неотступно следовал какой-то мужчина. Раджан обернулся раз-другой, чтобы разглядеть преследователя. Тот ухмылялся, строил рожи, закатывал глаза. Невысокого росточка, худенький, с шарообразной прической, он был лет сорока пяти. Лицо гладкое, без единой морщины, усики жиденькие, но черные, как и шевелюра - без проседи. И лишь глаза - усталые, мутноватые, постоянно настороже - выдавали человека в летах. Но эти глаза надо было рассмотреть, чтобы определить более менее верно возраст их владельца. А он их прятал, вольно или невольно, отводил в сторону.

У очередного перекрестка Раджан остановился.

- Эй, человек, - услышал он за своей спиной веселый ба ритон. Раджан пошел дальше, не оборачиваясь. И через несколько шагов увидел шарообразную прическу чуть впереди своего левого плеча.

- Для полноты и глубины, ха-ха, бездонной глубины счастья вам ведь нужен не кто другой, а именно я. - Веселый Растрепа, ха-ха! Понял, человек?

Раджан внимательнее, чем прежде, взглянул на парня:

- Веселый растрепа, говоришь? Ну что ж, веди к самому бездонному счастью. Именно оно мне сейчас и надобно.

В последнем письме Маяка, которое Раджан получил полмесяца назад, главный редактор "Индепендент геральд" писал: "В Индии, да и во всем мире, само понятие "американский негр" ассоциируется с предельной нищетой, бесправием, забитым, а потому ущербным интеллектом. Между тем хорошо известно, что в Америке имеется не один, не два и не десять черных миллионеров. Вот было бы славно получить от Вас очерк или серию очерков об одном из таких процветающих черных. Кроме всего иного, подобный материал мог бы объективно показать, что черные именно в Соединенных Штатах могут обладать совсем не ущербным интеллектом, а вовсе напротив, добиться многого в условиях смертельной схватки характеров, методов, мозгов. У нас здесь сейчас вся общественность взбудоражена последним инцидентом с нашим танцевальным ансамблем "Волшебный лотос". Вы, конечно же, читали в тамошних газетах, что их отказались разместить в гостинице в Далласе из-за цвета кожи и что в знак протеста они прервали турне по США и вернулись домой. так что любому слову от нашего собственного корреспондента в Нью-Йорке, особенно сейчас, будет гарантирован чрезвычайно повышенный интерес...".

Раджан связался со знакомыми журналистами. белые говорили, что они, конечно же, слышали о черных богачах. Но ни контактов с ними, ни даже отдаленных подходов к ним, увы, не имеют. "Увы" говорилось лишь потому, что их собеседник сам был цветным. На самом же деле - и Раджан это очень хорошо чувствовал - его тема их вовсе не занимала, а чаще вызывала брезгливое пренебрежение. Черные говорили, что они встречали преуспевающих собратьев по цвету кожи, но все как один не советовали ему за эту тему браться. Объяснения были разные: то человек не интересный, то бизнес совсем не черный (например, игра на бирже), то еще что-нибудь. Раджан чувствовал, что что-то его знакомые не договаривают, однако терялся в догадках, что именно.

Повезло ему совершенно случайно. Однажды днем, незадолго до обеденного перерыва, он заехал в свой банк. Из редакции пришел очередной перевод денег, и ему нужно было оформить поступление их на его счет. Людей в зале почти не было. Сидя за столиком, он уже заканчивал заполнение небольшого формуляра, когда вдруг услышал громкий голос из того угла, где находились кассы: "Не шевелиться! Это ограбление! Всем посетителям лечь на пол. Живо деньги положить в этот мешок!". Падая на пол, Раджан успел заметить, что у обоих выходов стоят вооруженные автоматами фигуры с чулками, натянутыми на лица. Внезапно завыла сирена, раздались выстрелы, крики, топот ног. Через полторы минуты в зале уже было полно полицейских. Как выяснилось, старший кассир, находившийся в боковом хранилище, через полуприкрытую бронированную дверь увидел грабителей и включил сигнализацию.

Раджана поразило не само происшествие. О подобных делах он ежедневно читал, слышал из уст очевидцев, наблюдал за прямыми передачами по телевидению. Конечно, одно дело читать или слышать и совсем другое пережить подобный инцидент.

И все же Раджан отнесся к происшедшему стоически. Выстрелы заставили его содрогнуться. И от страха за себя, и за банковских служащих. Однако потрясло его иное обстоятельство. Незадачливые бандиты еще не успели скрыться, еще слышен был визг шин их автомобиля, еще не появился ни один полицейский, еще не успел сам Раджан и два-три посетителя встать с пола, как раздался такой знакомый и такой привычный звук блица и щелкающего затвора камеры. И спокойный негромкий голос произнес: "Не спать же вы сюда пришли, господа. Любителей содержимого ваших бумажников давно и след простыл. Прошу очевидцев в двух словах обрисовать свои глубокие и острые впечатления для прессы". Поднявшись на ноги и смущенно отряхивая пиджак и брюки, Раджан оказался лицом к лицу с высоким, ладным черным парнем. Так он познакомился с реем Спенсером, корреспондентом одной из херстовских газет. Именно Рей и составил ему протекцию в организации встречи с гарлемским тостосумом. Он даже хотел сопровождать Раджана, но в самый последний момент прос лышал от своих доверенных лиц о том, что в Бронксе через полчаса будет подожжен огромный старый пятиэтажный дом. Извинившись перед Раджаном, он, конечно, бросился в Бронкс. В последнее время домовладельцы, чтобы без особой канители можно было выбросить на улицу жильцов, нанимали уголовников, и те устраивали пожары в домах со спящими людьми.

- Сейчас там живут нищие и безработные негры! - крикнул он в трубку Раджану на вопрос, зачем нужны такие поджоги. - А домишко сгорит, земля под ним знаешь сколько стоит? Ого-го! Потом на пепелище владельцы и строят дорогие небоскребы совсем для других жильцов. Так что ты действуй без меня. И будь осторожен. Гарлем - всегда Гарлем.

Задание Маяка Раджан мог выполнить и в Калифорнии, и в Иллинойсе, и даже во Флориде. Но он ухватился за Гарлем. Почему? Ну, хотя бы потому, что он был тут же, в Нью-Йорке. Главное, однако, было в другом. Давая характеристики черным богачам, Рей Спенсер между прочим обронил: "Наш гарлемский денежный мешок - видный лидер подпольного мира. да еще с какими связями! Чуть не в самом Белом доме. Все знает, бестия, В курсе заговоров, закулисных политических сделок, интриг. Оказывает сильным мира сего услуги, небескорыстные, нет. Коварный, бесстрашный, хладнокровный". Посоветовавшись в тот же день с Беатрисой, Раджан стал с нетерпением ожидать встречи с гарлемцем. Прошло несколько дней, прежде чем он получил сигнал, что его ждут.

Раджан сделал точно то, что ему сказал Рей Спенсер ровно без четверти пять он подошел к перекрестку двух названных улиц и пошел вдоль одной из них в заданном направлении. Ему было сказано, что его найдут и позовут. И вот он шел теперь за Веселым Растрепой навстречу "бездонному счастью". Наконец, в одном из гулких каменных переходов на условный стук Веселого растрепы открылась узенькая одностворчатая дверь и чьи-то крепкие невидимые руки мгновенно втащили в нее Раджана. Откуда-то сверху падал больной, бордовый свет, и он не успел рассмотреть ни низенькой, узкой прихожей, ни довольно просторной второй комнаты, назначения которой он не понял. В третьей комнате он почувствовал, как руки, державшие его, разжались, и он, по инерции продолжая двигаться, чуть не уда рился головой о мощную каменную колонну. Обойдя ее справа, он увидел, что перед ним находится стойка бара, а чуть дальше и левее - зал с дюжиной столиков. Где-то вдоль стен спрятались слабенькие светильники, которые источали голубой свет. За большинством столиков сидело по два-три человека.

У стойки бара скучал огромный детина. Он сидел спиной к бармену и ребрами ладоней методично ударял себя по коленям.

- Первый раз здесь? - детина исподлобья, оценивающе посмотрел на Раджана.

- Первый.

- Так вот, - назидательно заговорил детина. - Бубновый Король не любит, когда гости поднимают шум. Значит, прежде всего, без шума. Бубновый Король не любит, когда клиенты платят хоть один дайм девочкам. Стало быть, это тоже ясно - плата за все идет менеджеру. А своих девочек Бубновый Король и так не обидит. А теперь главное. Если ты "легавый" - раскалывайся сразу. Я говорю, если ты от "копов" - выкладывай тут же. Всегда можем договориться. Узнаем потом, хуже будет. "Пришьем" без разговоров. У Бубнового Короля руки дли-и-инные.

- Кто такой этот Бубновый Король? - простодушно спросил Раджан.

- И-и, да ты круглый невежда, - усмехнулся детина. - Ты что, из Манхэттена сюда свалился? Он не знает, кто такой Бубновый Король! Господа, кто притаранил сюда этого соглядатая?

Словно из-под земли вынырнул Веселый растрепа, стал что-то быстро объяснять детине. Из их разговора Раджан расслышал только одну реплику: "Ну, смотри, растрепа! Если этот из гуверовских псов, жить тебе осталось четверть вечера". И, подойдя к Раджану, детина пробурчал: "Гони сто монет за вход". Вскоре Раджан сумел вновь убедиться, что заведение, в которое он попал, было весьма дорогим. Выбрав себе свободный столик, он заказал шотландский виски. И тотчас его получил. "Семь девяносто девять", - глухим голосом объявил высохший как мумия официант. "Хорошо, оставьте счет здесь, - ответил Раджан и внутренне содрогнулся баснословным расценкам. "Извините, сэр, никаких счетов. И деньги, извините, сразу". Раджан поспешно расплатился. "Странный кабак, - подумал он. - Вероятно, для богатой черной публики. Однако не пора ли объявить ся и самому герою будущего очерка?". Но объявился Веселый Растрепа. "Собственно, то, ради чего мы забрели на этот огонек, сэр, расположено на втором этаже, - он захихикал, закатив глаза. Если сэр утолил жажду, то милости прошу...". Раджан встал, последовал за вихлявшимся, подхохатывающим Растрепой. Выйдя из зала, они спустились вниз этажа на полтора по металлической лестнице. В полутьме гулко бухали их шаги. держась почти вплотную за Растрепой, Раджан удивленно подумал, что и в баре. и в зале не звучала никакая музыка, было тихо. Ему показалось, что и за столиками говорили лишь шепотом, и это усугубляло ощущение жутковатого одиночества, которое вдруг почувствовал Раджан. Закончилась металлическая лестница, и они быстро пошли по длинному, темному. сырому коридору, который, казалось, был пробит в бетонно скале. Поднявшись на третий этаж в лифте допотопной конструкции, они вышли на просторную овальную площадку, которая была ярко освещена сильными матовыми лампами. Прямо перед лифтом открывался просторный, светлый, устланный мохнатым ковром коридор с многочисленными дверями по обе его стороны. Справа и слева на самой площадке расположились два магазина детских игрушек* Один из них назывался "Розовые сны", другой - "Рай для маленькой мамы". "Что за чертовщина?" невольно вырвалось у Раджана. Веселый Растрепа, стоявший спиной к коридору, широко развел руки.

- Теперь, сэр, мне остается получить с вас сто баксов за вход на этот этаж и предложить вам купить одну из игрушек либо в "Розовых снах", либо в "Рае для маленькой мамы", - захихикал он, закатывая глаза.

- Может быть, вы мне все-таки объясните, за что я должен платить еще сто "монет" и зачем и для кого покупать игрушки? - едва сдерживая раздражение, произнес Раджан.

Веселый Растрепа прикрыл ладонью свой рот и через десять-пятнадцать секунд умоляюще прошептал:

- Сэр, делайте, пожалуйста, как я говорю. Здесь все без обмана. Фирма гарантирует - если не бездонное счастье, то уж наверняка редкое наслаждение.

Он вновь ухмыльнулся, выхватил из рук Раджана стодолларовую бумажку, добавил шепотом: "Здесь нас слышат. Поймут, что вы не мой постоянный клиент. бубновый Король не признает ни оплошностей, ни шуток. Купите игрушку и в коридоре я вам все объясню". Раджан в нерешительности посмотрел на витрину "Розового сна", потом на витрину "Рая для маленькой мамы". Веселый растрепа незаметным движением руки показал Раджану на "Розовый сон". Подойдя к прилавку, Раджан долго рассматривал смешных обезьян, крокодилов, собак. Все игрушки были дорогие, больших размеров. Наконец он остановил свой выбор на сероглазой светловолосой кукле, одетой в яркий шерстяной брючный костюмчик. Расплатившись, он стал искать глазами коробку, в которую продавщица упакует Куклу. Но добродушная пожилая дама поставила ее рядом с ним на пол, ласковым движением оправила костюмчик и умильным голосом произнесла несколько в нос: "ы возьмете ее за ручку, сэр, и она сама пойдет рядом с вами. Вот умница, вот красавица". Веселый Растрепа и Раджан сделали несколько шагов по ярко-красному ковру коридора. Забавляясь аккуратной поступью куклы, Раджан на мгновение забыл обо всем на свете, но голос Растрепы вернул его к действительности. "По одну сторону, сэр, принимают черные девочки, а по другую - белые". Только теперь Раджан обратил внимание на то, что все правые двери были выкрашены светлой краской, а левые темной. "Странные, однако, у этих проституток вкусы, подумал Раджан. - Игрушки им подавай. Нет чтобы что-нибудь более существенное - кольцо или брошь...". На многих дверях висели таблички "Занято".

- Заходите сюда, сэр, - подтолкнул Раджана к одной из дверей слева Веселый Растрепа. - Здесь новенькая. Француженка. Пальчики оближешь. Ее пальчики. Клянусь гневом Бубнового Короля! Ха-ха!

Раджан потянул дверь, она легко поддалась. И сразу послышался незатейливый чистый мотив народной французской песенки. Комната дохнула на него запахом мятных конфет, свежего молока, полевых цветов. рассматривая ее через порог, он увидел где-то в дальнем углу большую кровать. Ближе к центру стоял маленький столик с четырьмя стульями, диванчик. рядом с ним примостилась полка для игрушек, еще дальше - детская кроватка. Раджан в недоумении посмотрел на Растрепу. Тот подмигнул, закатив глаза:

- Сию минуту, сэр. Мишель, где ты, деточка?

Из глубины комнаты выбежала девочка. Ей было лет девять. белокурые, мелко завитые волосы доставали ей до пояса. Большие серые глаза внимательно смотрели из-под длинных ресниц на мужчин. на ней был лишь длинный свободный халатик из прозрачного материала, сквозь который просвечивало худенькое тельце.

- Мишель, - стараясь, чтобы его голос звучал как можно радостнее, проговорил Растрепа. - А вот твой новый друг. он принес тебе куклу. Поприветствуй его.

Задумавшись о чем-то, девочка молчала.

- Мишель, - уже менее радостно произнес Растрепа, - ты же не хочешь, чтобы я пригласил сюда сейчас мадемуазель Сквирк?

- Нет, месье, - вздрогнула Мишель, словно очнувшись, и голос ее прозвучал жалобно, просяще. - Не надо, не надо мадемуазель Сквирк. - И обращаясь к Раджану, она произнесла заученно: - Вы осчастливили меня своим визитом, сэр. Вам здесь будет хорошо.

Она подошла к кукле, и Раджан машинально отметил про себя, что девочка и кукла были почти одного роста. Веселый Растрепа с видом победителя вновь зашептал Раджану на ухо:

- Ну, что я говорил? Хороша девочка? А какая умелица! Всему обучена в пансионе мадемуазель Сквирк. В этом заведении Бубновый Король запрещает держать девочек старше десяти лет. Их передают в другие дома. желаю весело позабавиться, сэр!

Раджан почувствовал, как что-то сильно ударило ему в виски. Перед глазами все поплыло - и девочка, и кукла, и кроватка, и волосяной шар улыбающегося Веселого Растрепы... Но это не был обморок. На глаза Раджана навернулись слезы, слезы сострадания к маленьким пленницам, чьи жизни были безнадежно исковерканы, сломаны, растоптаны. Он знал, он слишком хорошо знал о торговле детьми, о торговцах детьми - пожалуй, самых безжалостных, самых грязных, самых беспринципных дельцах на свете. Были они и в Индии, и во многих других странах Востока, и почти во всех странах Запада. Он знал, что детей воровали из школ, из домов, прямо с улиц и в течение нескольких часов переправляли за тысячи километров от их родных мест; что из них делали слуг, воришек, проституток; что их жизнь, обычно длившаяся очень недолго, превращалась в одну сплошную страшную пытку. Все это он знал. Но впервые в жизни сам, лицом к лицу столкнулся с кощунственным бизнесом в этом гарлемском бардаке с чистенькими занавесочками на несуществующих замурованных окнах, шикарными магазинами детских игрушек, куда игрушки-подарки, отнятые у детей, возвращались сразу же после ухода клиента.

Мишель деланно смеялась, тянула его за рукав, говорила простуженным голосом взрослой женщины: "Пойдем, милый, я тебя кое-чему научу такому...". Отбросив ее руку, он вышил в коридор и побрел к выходу. "Вряд ли сам я выберусь отсюда, - подумал он, оглянувшись. И усмехнулся горько: - Шел по заданию редакции и по договоренности с Беатрисой на встречу с черным миллионером, а попал в такое место, в такое страшное место". В это время его нагнал Веселый Растрепа. "Сэр, - зашептал он жарче, чем прежде, - если вам не понравилась эта француженка, мы тут же подберем другую. Их здесь полно, со всего света. Только не уходите, сэр. Я потеряю свои комиссионные". "Сколько же тебе платят?" - безучастно спросил Раджан. "Гроши! захохотал Растрепа. - Сущие гроши. десять долларов с комнаты, сэр". "А кому идут остальные?". "Бубновому Королю, кому же еще?". "Я вспомнил - у меня есть срочное дело, - как можно спокойнее произнес Раджан. - Деньги можешь оставить себе. И выведи меня побыстрее на улицу". "Да, сэр, конечно, сэр, затараторил Веселый растрепа. - Спасибо, сэр. И да поможет вам наш всесильный Черный Бог".

Теперь он вел Раджана, казалось, совсем другим путем. Они прошли через несколько контор, каких-то складов, каких-то магазинов. Везде было безлюдно, тихо. Несколько раз в полутьме шарахались, пищали крысы. Одна из них, крупная, полосатая, не сдвинулась с места при их приближении, и им пришлось обойти ее. На улицу они вышли через какую-то аптеку. Прошли по лужам мимо грязного туалета, в котором сердито шумел сливной бачок, прошмыгнули мимо полусонной пожилой продавщицы и оказались на довольно оживленном перекрестке. Раджан хотел спросить Веселого растрепу, как ему попасть на ту улицу, на которой они встретились. Но того нигде не было.

"Что же мне теперь делать? - растерянно подумал Раджан, медленно шагая взад и вперед перед входом в довольно большой кинотеатр. - Логичнее всего было бы возвратиться домой. Хотя, конечно, обидно возвращаться с пустыми руками. Да, видимо, ничего не поделаешь. Придется снова идти на поклон к Спенсеру". Разноцветными яркими звездочками бежали огни анонса* Из-за них вечер казался особенно темным. Разбившись на парочки и группы, девицы и парни разных возрастов стояли перед входом, болтали, танцевали, целовались. Пару раз к нему подходили одинокие девицы, предлагали пройтись, повеселиться. Он отшучивался. И вдруг почувствовал, что кто-то крепко взял его под руку и увлекает за собой в темноту улицы. Раджан хотел было остановиться, освободить свою руку, но понял, что не в состоянии это сделать.

Искоса разглядывая своего похитителя, он обнаружил, что это была довольно миловидная мулатка, скуластенькая, с раскосыми глазами и маленьким носом, с гладко причесанными волосами, высокая - почти с него ростом. "Идите спокойно, не оборачивайтесь, - проговорила она отрывисто, словно отдавая команду. - есть важное дело. Вас ждут". "Наконец-то, - облегченно подумал Раджан. - Однако как они могли меня обнаружить через столько времени и совсем в другом месте?". Вскоре они вошли в какой-то мрачный безлюдный тупик. Слепые окна домов чернели глазницами выбитых стекол. К обочине уныло жались авто допотопных моделей. "Самые дешевенькие драндулеты конца сороковых - начала пятидесятых годов", - отметил Раджан.

"Вот мы и пришли, - скомандовала девица. - Теперь сюда". Поднявшись на несколько ступенек в подъезд, который был тускло освещен подслеповатой лампочкой. они остановились у массивной двери. Девица постучала в нее пальцем. Стук был рваный, условный. Дверь сразу же отворилась, и они оказались в небольшом холле. тут же, на примостившихся к стене грубых деревянных скамьях, дремали пять человек. Девица завела Раджана в небольшую комнату, усадила на табурет. Сама быстро скинула с себя модное зеленое пальто и осталась в одной розовой коротенькой рубашке. Привычным жестом нашарила под колченогим столом бутылку и два стакана, ловко налила в них темную жидкость. Раджан невольно залюбовался точеными ногами девушки. Она взяла стакан, придвинула к нему другой и, перехватив его взгляд, отрывисто сказала:

- Никогда не путаю дела с шалостями.

Отпила из стакана треть, добавила: "Ты, видно, слышал о Свирепом Хряке? Так вот, это мой парень. Я не думаю, чтобы ты жаждал иметь с ним дело. Никто не жаждет". Раджан молчал. Сделав глоток из стакана, он чуть не вскрикнул от неожиданности: незнакомая ему жидкость словно взорвалась где-то внутри него. В комнату бесшумно вошел мужчина. На вид ему было лет пятьдесят. Через всю его правую щеку от уха до подбородка проходил темно-багровый рубец. Он остановился у стола, мельком посмотрел на Раджана, сел на свободный табурет и, взяв в руки бутылку, отпил из нее довольно приличную порцию.

- Где товар? - отрывисто спросила девица.

- Какой товар?

- Шутить будешь в могиле! - отрезала девица. - Гонконгская посылочка с яхты "Колдун". Пятьдесят четыре кило такого славненького, беленького порошочка. Где они?

- Оставь ты в покое этого хмыря, Сержант. Ты привела не того, равнодушно сказал мужчина.

- Что ты мелешь, Шрам?! Как это не того? Все сходится.

- Все сходится, а не тот, - так же равнодушно повторил мужчина. Того я знаю.

- Что будем делать? - Сержант с ненавистью посмотрела на Раджана. Что?

- Сама знаешь, что предпишет Бубновый Король тому, кто провалит это "лежбище". - Шрам сказал это все тем же равнодушным голосом и еще отпил из бутылки. - Этого, - он кивнул на Раджана, - надо тут же кончать. Того достать - хоть из-под земли, хоть со дна той бухты, где стал на якорь "Колдун".

Сержант встала, отозвала в сторону Шрама, и они начали о чем-то совещаться. Раджан отрешенно думал о том, что попал в какую-то нелепейшую и опаснейшую историю. Где-то совсем рядом был Гринвич-Виллидж, Беатриса, знакомые. Где-то совсем рядом был закон. Рядом, но не здесь. Здесь была Сержант и был Шрам, которые, разговаривая вполголоса на непонятном ему жаргоне, то и дело зловеще поглядывали на него. Ну что ж, решил Раджан, он будет драться отчаянно и до последнего, он будет кричать и звать на помощь. А, может быть, это всего лишь глупый розыгрыш и сейчас эти люди проведут его к черному миллионеру?

- Орать бесполезно, - сообщила Сержант. - Царапаться тоже. решим все как разумные люди.

Она вновь надела пальто и положила в карман пистолет, который ей передал Шрам.

- Сам понимаешь, - равнодушно заметил он при этом, обращаясь к Раджану. - Выпустить тебя живым отсюда нам не резон. ты уйдешь, нас двоих прикончат. А нам жить тоже хочется.

Он запрокинул голову и вылил остатки жидкости из бутылки в рот.

- Пошли, - скомандовала Сержант и двинулась впереди Раджана. В затылок ему дышал Шрам. "Пойдем в обход?" - спросила Сержант, покосившись через плечо на Шрама. "Через лежбище короче, - возразил тот. - Все равно через пять минут он уже ничего никогда никому не расскажет". Они свернули влево и пошли посредине длинной комнаты с низким потолком. По обе стороны от прохода стояли дешевенькие кровати. У изголовья каждой горела слабенькая синяя лампочка. Люди, лежавшие на кроватях мужчины и женщины - находились в самых причудливых, неестественных позах. Все были в одеждах. Многие стонали, что-то бормотали, о чем-то просили. "Пришел бы сюда, как все, получил бы свой укольчик и дрых бы на здоровье, и видел бы во сне счастливые картинки, - слегка толкнув Раджана в спину, почти добродушно проговорил Шрам. - Молодец, Бубновый Король! В его бизнесе все лучше, чем у других. И дешевле. Меценат! - Шрам, казалось, сам любовался звучанием малознакомого ему слова. О благе своих же черных братьев заботится. "Хватит мертвецу сказки рассказывать", - оборвала Шрама Сержант. наконец они вышли в какой-то внутренний двор, со всех сторон плотно окруженный домами.

- Ну что ж, незнакомец, будем считать, что на этот раз тебе не повезло, - усмехнулась Сержант, загоняя патрон в дуло.

Раджан отступил в сторону и, словно нехотя, молниеносным приемом каратэ бросил трехсотфунтовую тушу Шрама на Сержанта. Одновременно с этим прозвучали один за другим два выстрела и Шрам, не издав ни звука, рухнул на землю. Сержант хрипло засмеялась, грязно выругалась: "Отсюда еще никто без нашего разрешения не уходил живым". Она вновь вскинула пистолет, но выстрелить не успела - Раджан выбил его из ее руки ногой. Девица молча метнулась к нему молнией, вцепилась в волосы, ударила коленкой в пах. Раджан поморщился от боли, резко отпихнул от себя Сержанта.

- Всем стоять на месте! - раздался насмешливый мужской голос, и в свете внезапно вспыхнувшего откуда-то сверху фонаря Раджан увидел перед собой трех мужчин.

- Ай-ай-ай, как нехорошо! При одном нажатии курка - сразу две осечки, - сиплым голосом произнес тот, что стоял в центре. Он был невысок, приземист, лыс. Снисходительно улыбаясь, он подошел к Сержанту, указательным пальцем правой руки отвел пистолет, который она успела подхватить с земли, в сторону:

- Мало того, что ты упустила связного с "Колдуна". Ты чуть было не прикончила почтенного гостя самого Бубнового Короля. Господин Раджан? Очень приятно. Вы почти у цели.

"Что же он не говорит о третьей осечке? - стараясь сдержать нервную дрожь, подумал Раджан. - Ведь она убила человека".

- Что же будет со мной, Чень? - отрывисто спросила девица.

- Скверные ошибки, Сержант. Хорошо еще, что мы связного сами обнаружили. Случай, прямо скажу, счастливый для тебя. Месяц побегаешь за фараонами в десятом районе, там будет видно. А этого, - он кивнул на неподвижно лежавшего Шрама, - в багажник и на свалку. Славно быть сиротою. Умер - нет назойливых плакальщиков, алчных наследников. И без похорон обойтись вполне можно.

Эти слова, произнесенные назидательно-участливым тоном, были обращены толи к Раджану, то ли к Сержанту, то ли к видимым только одному Ченю слушателям.

- Добро пожаловать, господин Раджан, прошу прощения, если встреча, оказанная вам в Гарлеме, на первых порах показалась не очень гостеприимной, - сиплый голосок Ченя звучал почти радушно. - Виновных мы пожурим по-отечески. А сейчас прошу, - он показал жестом на узкий проход между домами.

Чень и Раджан разместились на заднем сидении просторного "линкольна", спутники китайца прыгнули в потрепанный "понтиак" и, промчавшись несколько минут по темным, пустынным улицам, кортеж въехал в подземный гараж. Опять они шли - правда, на сей раз недолго - переходами, коридорами, небольшими спусками и подъездами. Потом их натужно потащил вверх старенький, медленный лифт и, казалось, этому подъему не будет конца. Но вот кабина бесшумно остановилась, и, выйдя из нее, они очутились в довольно просторном и светлом зале. там никого не было. однако при их появлении из боковой ниши вышли два верзилы. Один из них показал Ченю глазами на тяжелую красную портьеру, которая закрывала всю левую стену. Китаец проворно исчез за нею. Минуты через полторы он появился вновь, улыбаясь торжественно, просипел: "Господин Чарльз Хиккери Амадэо Гаргант Рольф Лайон-старший просит вас к себе!". Пройдя сквозь двойные толстые двери, спрятанные за портьерой, Раджан очутился в обширном кабинете. Ему уже довелось бывать во многих кабинетах крупных бизнесменов, президентов компаний, владельцев промышленных концернов, глав всевозможных деловых контор. Этот кабинет не отличался ничем особенным от всех, виденных им ранее: дорогая, но строгая обстановка, отсутствие всего, что могло бы отвлекать от сосредоточенности на главном - на деле. И вместе с тем - необходимый комфорт, изящество, завершенность линий. Из-за огромного письменного стола поднялся невысокий, худой чернокожий человек, быстро подошел к Раджану, который в нерешительности остановился у двери.

_ Здравствуйте, господин Раджан-младший. Я слышал, что вы добрались до нас не без приключений. Это верно? - он подвел Раджана к небольшой кожаной софе у одного из окон, сам сел в кресло, стоявшее слева. Чень подошел к книжному шкафу, занимавшему одну из стен, открыл фальшивую дверцу, за ней оказался бар с холодильником.

- Для нас, журналистов, подобные приключения - сущий клад, - заметил Раджан. Мельком взглянув на окно, он только теперь понял, что оно было фальшивым. Через него, так же, как и через другие три-четыре окна, открывался вид на залитую ярким солнечным светом реку, зеленые луга и леса за ней. Лайон-старший тоже посмотрел на окна, сказал: "В наших местах обычные окна только отвлекали бы от работы. Шум, да и запахи..." - он безнадежно махнул рукой. Подошел к столу, нажал какую-то кнопку и во всех "окнах" вспыхнула жизнерадостная панорама ночного Нью-Йорка. "Так, пожалуй, лучше?" - он выжидающе посмотрел на гостя. Раджан с интересом рассматривал па- нораму, пытаясь определить точку, с которой она могла быть сфотографирована.

- Господа, что прикажете вам налить? - Чень поглаживал бутылки, переставляя их с места на место.

- Кампари, - после некоторого раздумья сообщил Раджан.

- Мое питье, я надеюсь, вы знаете, - заметил Лайон-старший.

- Да, сэр. Манговый сок пополам с апельсиновым и три кубика льда на стакан, - отрапортовал китаец.

"Бережет себя король, - неприязненно подумал Раджан. До ста лет, наверное, мечтает править своими несчастными подданными".

- И мое, надеюсь, тоже, - послышался голос откуда-то от камина. Невольно обернувшись на этот голос, низкий и густой, Раджан обнаружил, что в кабинете находился еще один человек. Он стоял, прислонившись спиной к стене и являл собой весьма живописную фигуру* Одетый в серебристо-белую тогу, ростом он был не менее семи футов и очень широк в кости. Все лицо его и вся голова были покрыты кудрявыми черными волосами. На каждом пальце обеих рук громоздилось по массивному перстню. Камни на них были крупные, разных цветов.

- Твое, даже если бы и захотел забыть, то не смог бы: ром темный, ром светлый, две водки и "Бурбон".

- С Ченем вы уже познакомились. Однако, вряд ли вы успели узнать, что он отменный астролог и судьбу предсказать умеет, как, пожалуй, никто в нашем городе, - сказал Лайон-старший, сделав несколько мелких глотков из своего стакана. - А это Агриппа, мудрец, искусный строитель долларовых пирамид и полководец невидимых армий, воюющих за более рациональное распределение совокупного национального продукта.

Раджан был удивлен внешностью Лайона-старшего. Почему-то он ожидал встретить человека более крупного, более яркого, экстраординарного. У Лайона-старшего лицо было каким-то смазанным, все черты - мелкими, даже обычно густые волосы у негров - у него были редкими, не вьющимися. Костюм, рубашка, ботинки - все это было обыденным, средненьким, неброским. Единственным, за что мог зацепиться взгляд, были руки. Когда он вставал, они свисали, казалось, до колен. И ладони, ладони были такие, что в них можно было спрятать по зрелой папайе. Раджан слышал от Спенсера, что Лайон-старший мог одним ударом кулака убить человека. "Он и убивал, спокойно сообщил Рей Раджану. - Своей карьере на первых порах он и обязан этим невероятным кулачищам. Мозги ему пришлось пустить в ход уже потом, когда он понял, что одной силой путь наверх не проложишь. Тогда-то он и окружил себя людьми пре-лю-бопыт-ными".

- Итак, цель вашего визита, - начал Лайон-старший, глядя прямо в глаза Раджану, - цель вашего визита...

- Она, насколько я понимаю, весьма сложна. Но - при условии вашей помощи - может быть и довольно проста, - заметил Раджан, выдержав взгляд хозяина. - Для крупной индийской газеты, которую я представляю в Нью-Йорке, мне поручено написать очерк о вас.

- Ха-ха-ха! - загрохотал Агриппа. - Проста! Вы только взгляните на нашего героя с пером-мечом и с бумагой-щитом. Ха-ха-ха!

- О вашем прибытии в Нью-Йорк мы знали заранее, господин Раджан, хозяин спокойно посмотрел на Агриппу, и тот мгновенно смолк. - Полезно, знаете ли, иметь верных людей повсюду. И там, где за соблюдением закона наблюдают, и там, где налоги взимают, и там, где иностранные паспорта и визы выдают. Нам совсем не безразлично, кто прибывает в наш город. Особенно, если этот "кто" цветной.

- Нам известно, например, о чем вы пишете в "Индепендент геральд", радушно просипел Чень.

- И о том, кто бывает на вашей квартире в Гринвич Вилледж, - добавил Агриппа, сверкая белками глаз и ровными, словно натертыми мелом зубами.

- И о мисс Парсел, мисс Беатрисе Парсел, - продолжал Лайон-старший. Как видите, нам известно о вас гораздо больше, чем вам о нас. Я уж не говорю о вашем отце, господине Раджане-старшем, перед финансовым гением которого я преклоняюсь и с которым имел удовольствие встретиться однажды, три года назад - в Даккаре. "Любопытно, - подумал Раджан. - Я только намереваюсь начать сбор материалов о нем, а этот бубновый Король уже так обширно обо мне осведомлен".

- Из всего того, что я о вас знаю, - говорил Лайон-старший, - я могу сделать вывод, что имею дело с человеком весьма разумным. Итак, вы хотите написать очерк обо мне, Лайоне-старшем, которого в Гарлеме никто не зовет иначе, как Бубновый Король. Положим, "Бубновый" можно отбросить. Это слово появилось уже потом, чтобы подчеркнуть мою феноменальную удачливость.

- Удачливость, на девяносто процентов обеспеченную тем, что нам всегда удавалось вовремя заткнуть рот газетам, - Чень выпил небольшую рюмку анисовой водки.

- Из практики своего отца вы, должно быть, знаете, что внутренняя механика любого бизнеса не выносит "паблисити", оторвавшись от своего напитка, проговорил Агриппа.

- Но вы же дали согласие на встречу со мной? - недоуменно протянул Раджан.

- Дал, - возразил Лайон-старший. - Потому что знал, с кем дело имею. Так вот "Бубновый" - бог с ним. Но "Король" вот в чем штука! Не единственный в Гарлеме, но, скажем так, один из трех. А знаете ли Вы, что значит быть королем в Гарлеме?

- Прежде всего это значит, - улыбнулся Чень, - что ты обо всех должен знать все, а о тебе никто ничего знать не должен.

- Но ведь ваш бизнес не просто страшный, - Раджан с вызовом посмотрел на Лайона-старшего. - Ваш бизнес чудовищный. И об этом надо не говорить, а кричать.

- Что вы знаете о моем бизнесе, чтобы выносить о нем такое категоричное суждение? - спросил Лайон-старший спокойно. Лишь на мгновение его глаза сузились. На одно мгновение.

- Он залетел по ошибке в "ясли", а потом на "лежбище", просипел Чень.

- И что же? - впервые за все время улыбнулся Лайон-старший. - Что столь чудовищного обнаружили вы там, господин Раджан-младший?

Наступило довольно долгое молчание. - По-вашему, может, и впрямь, естественно, - с трудом подавляя гнев, дрожавшим голосом произнес Раджан, что семи-девятилетние девочки ложатся в постель с мужчинами ради ваших мерзких прибылей? Может быть, ваши "лежбища" являют собой вершину прогресса человечества, и живые трупы, которых вы пичкаете сердобольно дешевыми наркотиками, служат каким-то высшим, недоступным моему пониманию, целям человечества?

Он тяжело дышал, думал: "Сумасшедший район! Сумасшедшие люди! Сумасшедший бизнес! Лайф из шит, дэм ит!"* (* - Дерьмовая жизнь, будь она проклята (англ.)

В комнате вновь воцарилось долгое молчание...

- Мой отец, - заговорил, наконец, Лайон-старший, - был нищим, больным негром. Знаете, чем он кормил из года в год нашу многочисленную семью? Весь Манхэттен был разделен на небольшие участки, в каждом - по нескольку домов. В "своих" домах он собирал отбросы по помойкам. Эти отбросы и были нашими ужинами, обедами, завтраками, нашей обычной и праздничной едой. А умер, вообразите, от радости. Мне посчастливилось в свое время получить стипендию в Колумбийском университете, и вот на домашней вечеринке по поводу завершения моей учебы он встал, чтобы сказать свое родительское слово. И упал бездыханный. А сказать ему было чего. "Грех белого, говаривал он, белый. Грех черного - черный. Проступок белого - шалость, проступок черного - деяние адово". А что, разве не так? В Гарлеме все страшнее, грязнее, ужаснее, чем в любом белом районе. Что, там нет детской проституции или торговли наркотиками?

- Есть. Все есть. Только там этим бизнесом занимаются белые, а потому он и выглядит благопристойно, - просипел Чень.

- А скольким людям мы не даем умереть с голоду? - спросил Агриппа. И кто сказал, что у проститутки менее почетный заработок, чем у сенатора? Он посылает молодежь за моря и океаны - сражаться и умирать, а она... она дарит каждого желающего и кредитоспособного любовью и лаской.

- Господин Лайон-старший обеспечивает работой, - Чень посмотрел в папку, которую он достал из скрытого стенного шкафа, - восемнадцать тысяч семьсот тридцать два человека. - Это же целая армия! - изумился Раджан.

- А он и есть полководец, - подтвердил Агриппа. - Главнокомандующий, король!

- Дома любви, игорные центры, тотализатор, сеть "распыления порошочков", "синдикаты" экспроприаторов"... Всего не перечислишь, задумчиво проговорил Лайон-старший. И, словно спохватившись, зловещим тоном, от которого Раджан вздрогнул, заметил:

- Это, и вообще все, что вы слышали от нас, - он показал пальцем на Ченя, Агриппу, прикоснулся ладонью к своей груди, - не подлежит огласке. Ведь так?

"Благотворители своих черных братьев и сестер, их отцов и матерей, их детей и внуков, - с горечью думал Раджан. - Пожалуй, с неменьшим основанием можно назвать сердечным благодетелем того, кто вышибает ящик из-под ног приговоренного к повешению". Он вспомнил, как Рей Спенсер рассказал ему о рядовом деле Лайона-старшего, об обычной афере, каких много. Бубновому Королю стало известно, что крупный американский Фонд выделил один миллион долларов для оказания помощи беднякам Гарлема. Из своих людей он сколотил инициативный комитет. Для встречи с этим комитетом прибыл респектабельный джентльмен, полномочный представитель Фонда. Он сообщил членам комитета, что желательно было бы составить списки десяти тысяч самых отчаянно нуждающихся хронических безработных. Такие списки с адресами и с указанием количества иждивенцев были составлены за сорок восемь часов. Представитель Фонда приехал еще раз, чтобы окончательно обсудить и утвердить списки. На этот раз его принимал сам Лайон-старший. В итоге миллион был поделен следующим образом: представитель Фонда получил пятьдесят тысяч, члены комитета - пятьдесят тысяч, Бубновый Король - девятьсот тысяч долларов. Слухи об этой афере просочились в прессу. Однако из десяти тысяч, включенных в списки и якобы расписавшихся в получении своих ста долларов, не нашлось ни одного, кто отважился бы выступить против Бубнового Короля и его банды. "Странная штука человеческая психология, - завершил свой рассказ Спенсер. - Среди безработных довольно высок процент самоубийств. Во всяком случае, он во много раз выше, чем у тех. кто имеет работу. Конечно, те, кто еще не доведен до грани отчаяния, хотят жить. Как говорится, человек умирает тогда, когда в нем умирает надежда перейти, переползти черную полосу невезения, неудач, проигрыша.

- Гарлем - вечно кровоточащая язва, - продолжал меж тем Лайон-старший. - Зачем же обнажать язвы? Ведь этим не вылечишь их, а многим не таким уж плохим людям сделаешь плохо. Предположим, в результате какого-нибудь несчастного случая не станет меня, Агриппы, Ченя, других. И что же? На наше место, ни секунды не медля, придут Джеймс, Ральф, Фредди... А вы думаете, мы самые худшие, самые жадные, самые безжалостные? Не-е-ет! Чень закончил университет в Бонне, Агриппа - в Англии, я - два - здесь, в Нью-Йорке. А, как известно, образование даже дьявола красит,. душу убийцы мягчит. Слышали ли вы что-нибудь о "Хромом кардинале"? Этот невежда за десять утаенных центов своих людей в бессрочную командировку ко всем архангелам без долгих сомнений отправляет.

- А девочки в его домах без выходных и без игрушек, просипел Чень.

- "Лежбища" дороже, и "порошочки" разбавлены.

- Да что говорить, - махнул рукой Лайон-старший. - "Хромой кардинал" и справедливость не знакомы друг с другом.

Он посмотрел на свои ручные часы, улыбнулся:

- В это время мы обычно ужинаем, господин Раджан. Здесь недалеко есть великолепный мексиканский ресторанчик. Хозяин, оркестр, девочки - все свои люди. Можем и перекусить, и повеселиться на славу. Как вы на это смотрите?

- Спасибо, я вовсе не голоден, - поспешно солгал Раджан. - Кроме того, мне уже нужно спешить.

- В такой компании у него, конечно, нет аппетита, ехидно заметил Агриппа.

- Прежде, чем вы уйдете, господин Раджан, я хотел бы сказать вам несколько слов. - Чень подошел к Раджану почти вплотную. Скрестив руки на груди, он закрыл глаза. Лицо его сделалось бледным, словно из него ушла вся кровь - до последней капли. - Будучи индийцем, вы, несомненно, имеете свой гороскоп. Ваши астрологи многоопытны и проницательны. Но и у меня на родине искусство общения со звездами древнее и почитаемое. И, хотя я мог бы многое рассказать вам о вас и о вашем прошлом, а многое и предсказать, ограничусь лишь одним замечанием, которое, может быть, вам пригодится. напрасно вы приехали сюда в поисках счастья. Ваша счастливая звезда далеко, очень далеко отсюда. И помните, из бури спасенным выходит лишь сильный и честный.

- Не принимайте к сердцу астрологические экспромты Ченя, - сухо произнес Лайон-старший. - Как у всех звездочетов, у него склонность к преувеличениям. если я вам понадоблюсь когда-нибудь, только не для интервью, - он криво усмехнулся, позвоните по телефону, записанному вот на этой карточке. А теперь прощайте. Вас доставят к тому месту, где вы бросили свою "мазду", за пять минут. Будете писать отцу, передайте от меня искренний привет.

- Я хотел бы получить от вас, господин Лайон-старший, правдивый и откровенный ответ на один деликатный вопрос и, если можно, без свидетелей, - сказал, поднимаясь, Раджан.

- Говорите смело, господин Раджан-младший. И если ваш вопрос касается лишь меня, вы получите тот ответ, который хотите. Что же касается свидетелей, то их здесь нет. Чень, Агриппа и я - одно существо, имеющее три раздельных оболочки черную, красную и желтую.

- В последнее время, - начал после минутного раздумья Раджан, - мне довелось слышать дважды, нет - трижды - о заговоре против Кеннеди. Известно ли вам что-нибудь об этом?

- Что есть такие разговоры, я знаю, - уклончиво ответил Бубновый Король.

- Насколько они основательны?

- Дыма без огня не бывает, я так полагаю.

- Где, по вашему мнению, очаг огня?

- Очаги, - уточнил Бубновый Король. - Техас, Иллинойс, Калифорния.

- Кто отец заговора?

- Господин Раджан-младший, я и так сказал вам гораздо больше, чем мог.

Когда Раджан ушел, в кабинете Лайона-старшего сразу же вспыхнула словесная дуэль.

Агриппа: Ты чуть не завалил все дело, Чень.

Чень: Почему я?

Агриппа: Потому, что вся операция была поручена тебе?

Чень: Но его перехватили твои подонки!

Агриппа: Если бы те, кому было поручено его встретить, были точны, никто бы не перехватил.

Чень: Они опоздали на несколько секунд. А твоя идиотка Сержант чуть было его не шлепнула.

Агриппа: В нашем деле секунда решает все. Что же касается Сержанта, то откуда ей было знать, что он идет на встречу с Королем? Она - молодец, действовала точно по инструкции.

Чень: Хотел бы я на тебя посмотреть, если бы она осуществила свое намерение!

Агриппа: Ты угрожаешь мне, желтый скунс? Ты смеешь угрожать мне?

Чень: Именно тебе, краснолицая гиена! Именно тебе! Ты же знаешь, что было бы, если бы я не успел остановить Шрама и эту твою "гремучку".

Лайон-старший: Господа! Стоит ли так нервничать? Все на сей раз обошлось. Все обошлось благополучно.

Он замолчал, и Чень и Агриппа, придвинувшиеся во время перепалки почти вплотную друг к другу, разошлись в разные углы кабинета.

Все трое знали: Бубновый Король сохраняет спокойствие лишь внешне. На самом же деле он взбешен и не без основания. не сработал механизм, который налаживался долгими годами. Мелкий, казалось бы, промах, мог обернуться самыми неожиданными и печальными последствиями. Раджан-старший был не на шутку встревожен отъездом сына в Нью-Йорк. Он знал про роман сына с Беатрисой, но не верил в возможность прочного брака между ними. Идею о том, чтобы Раджан-младший написал очерк о черном миллионере, подкинул Маяку главный репортер "Индепендент геральд", верный человек Раджана-старшего. Рей Спенсер "случайно" близко познакомился с Раджаном и "случайно" вывел его на Бубнового Короля. Отец преследовал двоякую цель: через Лайона-старшего и его людей приоткрыть сыну глаза на положение небелых изнутри, в самом Гарлеме; а главное - обеспечить ему надежную и заботливую охрану. С каждым днем, с каждым годом его все неотступнее преследовала мысль о том, чтобы его финансовое царство не осталось без наследника. Чтобы жизнь, вся его жизнь не прошла впустую. Он даже подумывал о том, чтобы обсудить судьбу Раджана-младшего и Беатрисы Парсел с Джерри Парселом. От мысли этой он отказался по многим соображениям, главным из которых было то, что Парсел никогда не согласится на брак своей дочери с цветным, каким бы богачом он ни был. В этом Раджан-старший был убежден абсолютно. Будучи оголтелым националистом, он и сам был ярым противником этого брака, - мало, что ли, состоятельных красавиц на выданьи в благословенной богами Индии?

Лайон-старший оказывал услугу Раджану-старшему отнюдь не бескорыстно. Тот обещал Бубновому Королю один из своих маршрутов доставки наркотиков из "Золотого Треугольника" в Штаты. Маршрута надежного, отлаженного. И такую богатейшую алмазную жилу он чуть было не потерял из-за небрежности каких-то людишек, имени которых он никогда не слышал и о самом существовании которых не знал.

- За жизнь и благополучие Раджана-младшего ты, мой любезный Чень, отвечаешь своей мудрой головой, - Лайон-старший подошел к китайцу, положил руку на его плечо. Чень прикрыл глаза, поклонился. Агриппа оскалился в улыбке. Оба знали, что предвещал собой ласковый голос Короля.

- Те трое, что были выделены на встречу Раджана-младшего, должны быть выведены из игры до наступления утра.

Чень хотел что-то возразить, но Король, чуть повысив голос, не дал ему этого сделать:

- Ты сам знаешь,что это закон и, что как всякий закон, он справедлив. А эту девку, - повернулся он к Агриппе, - эту девку...

- Сержанта? - тихо сказал Агриппа.

- Да, - ласково подтвердил Лайон-старший, - завтра же продать на месяц в бардак "Хромого кардинала". кто теряет нюх и чутье, тот не представляет никакой ценности, не так ли?

Бубновый Король с выразительной улыбкой разглядывал Ченя и Агриппу. А мысленно повторял самый конец своего разговора с Раджаном. Ишь, до чего этот индиец докапывается - кто стоит за заговором против Кеннеди.

О своем походе в Гарлем, о всех приключениях и встречах там Раджан рассказал Беатрисе после того как уехали Картеневы. При Викторе и Ане его сдерживало такое чувство, словно ему было в высшей степени неловко, скорее - бесконечно стыдно за все, виденное там, перед русскими. "Но почему? - силился понять он. - Ведь эта страна такая же чужая для меня, как и для них. Я вовсе не в ответе за то, что здесь творится". Тем не менее, при них он лишь вскользь заметил, что побывал в Гарлеме, что очень устал, что все там было примерно так, как он себе это представлял по рассказам очевидцев и журнальным статьям.

- Если бы ты только видела эту малютку Мишель, когда она деловито приглашала меня в постель! - говорил он Беатрисе тусклым, каким-то осевшим голосом. И непрерывно подливал себе черный дарджилинский чай. - Она принимает в среднем десять клиентов каждый день. Это сказал мне Веселый Растрепа. Десять взрослых мужчин. А богом проклятая троица - Лайон-старший, Чень и Агриппа - смеют утверждать, что они спасители тысяч и тысяч подобных ей, ибо не дают умереть им с голоду.

Раджан вставал, быстро ходил по комнате взад и вперед. Садился на место и, словно обращаясь к видимой одному ему аудитории, говорил: "Что же делать? Как спасти всех этих несчастных? Добрые боги, как вы можете допустить такое? Неужели земля не разверзнется под ногами тех, кто богатеет на людском горе, жиреет на несчастных детях?"

Беатриса слушала рассказ Раджана внимательно, хладнокровно. Что он мог нового рассказать ей о Гарлеме? Что можно было поделать со всей болью человеческой, которая скопилась на этом жутком черном полюсе?

- Чем терпеть, чем допускать такое, не лучше ли разом взорвать всю эту цивилизацию к чертовой матери! - воскликнул Раджан с ненавистью. Беатриса вздрогнула, она впервые видела его таким. "Раджан, любимый, успокойся", - говорила она, обнимая его.

Тихо, словно шепотом, зашелестел телефон. Беатриса нехотя сняла трубку: "Кто бы это еще мог быть? Уже далеко за полночь".

- Алло, мисс Парсел? Здесь Дик Маркетти. Переключаю вас на мистера Парсела.

Без всякого щелчка или каких-либо других посторонних шумов она тут же услышала голос отца:

- Я не разбудил тебя, девочка моя? Завтра мы будем в Нью-Йорке. Я хотел бы, чтобы ты приехала к нам на ленч.

- Хорошо, папочка, мы будем ровно в двенадцать тридцать у тебя в Манхэттене.

- Во имя Христа, будет лучше, если ты приедешь одна.

- О'кей, - недовольно произнесла Беатриса. "Не часто папа в разговоре со мной обращается ко Всевышнему", - подумала она. Вспомнила свой разговор два дня назад в редакции с Тэдди Ластом. "Пользуясь правом старого знакомого, - произнес скороговоркой Тэдди, - хочу предупредить тебя о том, что многие не одобряют твоей затянувшейся связи с этим черномазым". "Многие?" - зло переспросила Беатриса. "О'кей, не многие, а все". "Похоже, наши герои собираются линчевать иностранного журналиста, официально аккредитованного в этой стране?" ядовито усмехнулась она. "Что он иностранный журналист - это мало кого волнует, о'кей? Несчастные случаи приключаются внезапно и с премьер-министрами и даже с принцами крови". "Никак ты угрожаешь, Тэдди?" "По-дружески предупреждаю. В этом сложном и запутанном мире не все дозволено даже богам! Впрочем, улыбнулся Тэдди, впрочем, дочери Джерри Парсела все простится. Любая блажь - если она, конечно, временная, о'кей? И чем временнее, тем лучше". Газетная хроника

"Сегодня на одной из улиц Гарлема были обнаружены три трупа, два женских и один мужской. По данным редакции, мужской труп принадлежит Шраму, одному из людей Бубнового Короля. Женские трупы не опознаны".

Глава шестнадцатая ВСТРЕЧИ

С октября по март в Дели стоит зима. Средняя температура воздуха семнадцать-двадцать градусов тепла по Цельсию. В эти полгода советское посольство работает с восьми до трех. Идут нескончаемым потоком посетители. За визами - транзитными, туристскими, более длительными: для поездки к родственникам, на кинофестиваль, на стажировку, на учебу в университет.

У девушки-секретаря консульского отдела есть ответы на все вопросы: "Заполните анкету в трех экземплярах... Приложите шесть фотокарточек... Международный медицинский сертификат с отметками о прививках холеры и оспы... Туристская путевка приобретается в "Интуристе"... Коммерческими сделками занимается торгпредство... Преподавание русского языка ведется в культурном отделе..."

Не может секретарь ответить лишь вот этому изможденному человеку, который, дождавшись, когда уйдут все посетители, неслышно подходит к ее окошку, почти безнадежно, тихим голосом говорит: "Семья - десять человек. Голодаем второй год. Нет работы. Вы слышали когда-нибудь, как плачут маленькие дети от голода? Нет, спасибо, милостыня мне не нужна. Хочу с семьей в Советский Союз. Навсегда. Помогите..."

Идут сотни людей. Коммерсанты и журналисты. Политики и "святые". Рабочие и писатели. Промышленники и монахи. Коммунисты и фашисты. Бескорыстные идеалисты и замаскированные шпионы. С требованиями и предложениями. Просьбами и советами. Хулой и поздравлениями. Планами спасения человечества и мелкими провокациями.

Ежедневная почта на час-два заполняет вестибюль первого этажа. газеты и журналы - со всех концов Индии, всего мира поступают грузовиками. Письма - мешками. Телеграммы - пачками. К восьми утра "кормушка" забита битком. Советники, секретари, атташе, стажеры опорожняют свои ящики с поступившей корреспонденцией. Расходятся по кабинетам. Склоняются над столами. Отвечают на "входящие". Составляют "исходящие". Слушают телефонные вызовы. Звонят сами. Пишут справки. очерки. Статьи. Отчеты. Заключения. Предложения. Аннотируют. Анализируют. Принимают посетителей. На самых разных уровнях. Сотни посетителей. Ездят в министерства и ведомства. В командировки. Ближние. И дальние. В сотни мест.

Работают. Работают. Работают. До седьмого пота.

И посольство.

И торгпредство.

И аппарат экономического советника.

И военный атташе.

И информационный отдел.

И культурный.

И корреспонденты газет.

И радио.

И миссия Красного креста и полумесяца.

И аэрофлот...

А еще - советские специалисты на десятках строек. Преподаватели в университетах. Колледжах. Аспиранты. Студенты. Генеральные консульства в Калькутте, Бомбее, Мадрасе с их аппаратами. Представительства Морфлота. Подвижные станции по ремонту многих тысяч советских сельскохозяйственных машин...

Картенев разбирал полученную только что почту, когда Семен Гаврилович Раздеев пригласил его к себе. Не как обычно через дежурного. Не по телефону. Спустился на первый этаж, заглянул в дверь: "Приветствую, Виктор Андреевич! Не зайдешь ко мне на минутку?"

Поначалу разговор шел пустой. "Светский", - мысленно охарактеризовал его Виктор. Как климат? Не нужна ли в чем помощь? Что пишет жена? "Дело бы Раздеев говорил скорее... Некогда мне!.."

- Ты Раттака как, хорошо знаешь? - спросил наконец Раз- деев Виктора.

- Из "Хир энд дер"?

- Ну да...

- Знаю. Постольку-поскольку. А что?

- Статейку его последнюю читал о рабском труде в Бхилаи?

- Читал.

- Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

- Что я думаю! Очередное злобное вранье. Вот что я думаю.

- Я не о том, - Раздеев досадливо поморщился. - Делать что думаешь? Ты же, как-никак, пресс-атташе Советского посольства в Дели. Посол рвет и мечет. Скоро прилетит правительственная делегация, а тут - такой пассаж! По Бенедиктову выстрел, в упор. Думаю, не сегодня-завтра он призовет нас с тобой пред свои светлые очи. "Доложите, друзья мои, что вы предприняли для пресечения клеветы?" И что мы доложим его превосходительству?

- Не знаю, - помолчав, ответил Виктор.

- А все-таки?

- Не дашь же Раттаку в морду при всем честном народе? пробормотал он. - А стоило бы...

- И стоило бы, да не дашь - это верно, - Раздеев засмеялся. Деланно. - А ты не думал о публикации опровержения?

- Вступать нам на страницах печати в полемику с этой желтой газетенкой?

- Зачем "в полемику"? И почему "нам"? И кто сказал: "на страницах печати"?

- А тогда как же?

Семен Гаврилович закурил, прошелся по комнате:

- Надо встретиться с Раттаком и убедить его опубликовать опровержение в его же "Хир энд дер". И от имени его же собственного корреспондента, Раздеев победно стукнул кулаком по столу, словно на нем уже лежал свеженький номер газеты с опровержением.

Виктор покачал головой.

- Никогда Раттак не пойдет на это!

- Почему?

- Хотя бы потому, что он потребует, чтобы ему дали возможность ознакомиться со стенограммой выступления посла на совещании в Бхилаи. Но ведь стенограммы-то никто не вел...

- Да, посол выступал экспромтом, - согласился Раздеев.

- И еще вот что, - продолжал Виктор. - Раттак станет вымогать деньги за публикацию опровержения - в любом случае. И деньги немалые. Так?

Раздеев помолчал. Щелкнул пальцами, видимо придя к какому-то решению:

- Э, ладно! Где наша не пропадала... Встречайся с Раттаком, да побыстрее. Скажем, Завтра. Потолкуй с ним. Тогда и решим, что делать. А то занимаемся гаданием на кофейной гуще. действуй!

Виктор пригласил Раттака на ленч. Пригласил и Раджана. С ним он будет чувствовать себя увереннее во время встречи с владельцем "Хир энд дер".

К часу дня шоколадного цвета "крайслер" Раттака уже запарковался на внешней стоянке у советского посольства. Раджан, которого Раттак прихватил по пути, шел впереди. Раттак, озираясь по сторонам, не спеша следовал за ним. Еще бы! Чрезвычайный и полномочный представитель самой "правдивой" газеты Индии, "непримиримой воительницы за справедливость" - в сердце русского сеттльмента в Дел. Аккуратные двухэтажные дома. Веселые цветники. Подстриженные деревца и кусты. На бетонны х дорожках - ни окурка, ни клочка бумаги. Теннисные корты. Волейбольные площадки. Гигант-бассейн. Фонтаны. Фонтаны. Просторный кинотеатр. Магазинчики. Похоже, что эти "россы" решили обосноваться здесь капитально.

Квартира Картенева находилась на втором этаже. Едва Раджан нажал кнопку звонка, как дверь с мягким звоном сигнального колокольчика отворилась. На площадке стоял хозяин в цветастом переднике, надетом поверх светлого костюма.

- Здравствуйте, господа. Руки не подаю - измазался в майонезе! Виктор отошел в сторону, пропуская гостей, и добавил: - Со столовой не успел договориться, сам сэндвичи сооружаю!..

- Хор-рошо быть холостяком! - Раттак быстро прошел в гостиную, из нее - в спальню, вернулся в гостиную. Широко раскинул в стороны руки. Хорошо! - повторил он: - Пусть ненадолго, но - сам себе хозяин! Хорошо!

- Значит, план прежний: выпить - и в "Ройял". Возражений нет? Тогда что будете пить, господа? - Виктор уже доставал из бара бутылки, рюмки. Раджан отправился на кухню за соками и содовой. Раттак молчал, подозрительно рассматривая новенький магнитофон. Наконец, все трое уселись в кресла, закурили. Виктор взялся за горлышко пузатой матовой бутылки:

- "Наполеон"?

- Славный коньяк! - одобрительно прогудел Раттак.

- Императорский, - слабо улыбнулся Раджан. Однажды у Виктора он имел неосторожность выпить почти полбутылки этой огненной жидкости - потом целый день провалялся в постели.

- За что выпьем, господин Раттак?- спросил Виктор.

- По мне, самый лучший тост - никакого тоста!

Раттак громко захохотал, обнажив крупные желтые зубы заядлого курильщика.

"Боится, что я предложу обычный тост "агентов Москвы": "За мир и дружбу", - подумал Виктор. Вслух предложил:

- За объективных и честных газетчиков!

Раттак вежливо хихикнул. Залпом выпил. Сам себе налил. Снова выпил залпом. Раджан тянул по капле.

"Психологию национальную учитывает, козел! - весело подумал Виктор. Небось, с западниками цедит тот же коньячишко по унции в час. А с русским фужерами. По монастырю и служба. Ну-ну, Раттак, валяй. Ловчи дальше". Спросил:

- А теперь за что?

- За большевиков! - Раттак опять громко захохотал.

Виктор молчал.

- Ведь им принадлежит пальма первенства во всем, - продолжал Раттак. - Они запустили спутник. Они разгромили Гитлера. Они совершили революцию. Они же сотворили и хаос. Американцы - "Эмпайр стейт билдинг". Англичане - железную дорогу. Ной - ковчег. Большевики - хаос. Ха-ха-ха!..

- Что верно, то верно, - отвечал со злой веселостью Виктор. - Была и революция. И победа была. И спутники. А вот Великий хаос двадцать девятого-тридцать третьего годов и многие ему подобные - это уже из другой оперы - из классической западной оперы, в которой участвуют сотни миллионов голодных статистов! Выпьем за то, чтобы никогда процветание одиночек не строилось на несчастьи целых народов.

Лохматый каламбурист поморщился.Но выпил.

- Вы читали сегодняшний номер "Индепендент геральд"? спросил Раттака Виктор.

- Не люблю читать издания, которые дышат на ладан. Извините, но это так, Раджан-джи. Эта газета умрет вместе с Маяком. А он далеко уже не мальчик. К тому же страдает комплексом неполноценности. "Неполноценный, видите ли, - социализм в Индии строим..."

- Маяк - один из немногих, кто действительно стоит за социалистические преобразования в индийском обществе, - неожиданно резко возразил Раджан.

На мгновенье Раттак опешил. От Раджана он, видимо, такого не ожидал. Затем выкрикнул:

- Демагог он, твой Маяк! Демагог вы-сше-го ка-ли-бра!

- А Неру? Разве не то же говорит ваш премьер-министр? осторожно спросил Виктор.

- Ну, Неру - это еще далеко не Индия! - огрызнулся раттак.

"Это уж точно, - подумал Виктор. - По Раттаку, Индия это монополии, концерны, тресты, банки. И земельные магнаты. И твердый курс на Запад. Во всем. До конца. Для таких Киплинг безнадежно устарел. Восток, переиначенный на их манер, должен во что бы то ни стало сойтись с их Западом!.. А выпил господин Раттак уже прилично. Даже белки глаз покраснели. Пожалуй, самое время ошарашить его вежливым вопросиком".

- Неужели вы действительно верите в призыв к "рабскому труду"? Виктор отпил глоток, поставил рюмку на стол.

- Какой "рабский труд"? - Раттак недоуменно смотрел Виктору прямо в глаза.

- Ну, тот, к которому якобы так настойчиво призывал советский посол Бенедиктов, - вступил в игру Раджан.

- Ах, вот что! - Раттак широко заулыбался. - Во-первых, я полагал, мы собрались, чтобы побеседовать о девочках...

Он встал, подошел к стене, долго рассматривал репродукцию с герасимовского полотна "В бане", бормоча что-то одобрительно себе под нос. Потом вдруг выключил магнитофон - даже выдернул штепсель из розетки.

- Во-вторых, - усаживаясь в кресло, проговорил он, - если призыва якобы не было, то почему бы в любой газете, хотя бы и в "Индепендент геральд", не поместить опровержение?

- От имени посольства? - спросил Виктор, разглядывая на свет напиток в своей рюмке.

- Разумеется. В таком случае "Хир энд дер" от дальнейших выступлений по этому поводу воздержалась бы.

- Не слишком ли это... - вспылив, Виктор никак не мог подобрать нужное слово. - Не слишком ли это несолидно для посольства великой державы?

- Ха! Как вы сказали? "Несолидно"?! Ха-ха! Со мной судятся монархи и премьеры, уважаемый господин пресс-атташе!

- Господин Раттак, - примирительно заметил Раджан, - а если спуститься на землю?

- Я на земле. Я очень даже на земле, любезный Раджан-джи, добродушно усмехнулся Раттак. И повернулся к Виктору: - Ну, а вы, чего бы вы, собственно, хотели?

- Я бы хотел, уважаемый господин Раттак... мне казалось, что если бы вы сами опубликовали в своей газете опровержение...

- Никогда! ни за что на свете! - решительно воскликнул Раттак. - Даже если бы вы предложили мне тысячу, десять, сто тысяч рупий. Слышите? - И вид у него был такой, словно Виктор уже протянул ему чек на эту сумму, а он не желает этот чек даже видеть. - Я потеряю доверие читателей. Доброе имя, которое мои предки и я создавали с таким трудом. Нет и нет!

"Пустой номер. С самого начала было ясно, - тоскливо думал Виктор. Еще хорошо, если только этим дело и кончится. Ведь от него чего хочешь можно ждать. Возьмет и тиснет у себя в газете фельетон о нашей сегодняшней встрече..."

"Ничего у Виктора не выйдет, - отметил про себя Раджан. - Раттак получил за заметку доллары. Сполна. Конечно, очень соблазнительно получить и за публикацию заметки и за опровержение на нее. Но даже и для такой свиньи, как он, это чересчур грязно".

- И последнее, - сказал Раттак. - Уж очень несимпатичен мне этот ваш Бенедиктов. Занес меня в какие-то свои черные списки. На ваши приемы не приглашают. На пресс-конференции тем более...

- Ну, это дело поправимое, - сказал Виктор.

Раттак, разливая коньяк по рюмкам, в ответ улыбнулся, словно хотел сказать: "Что ж, вот тогда и поговорим"...

- Выпьем за мужское братство, - произнес он возвышенно и прочувствованно.

Через полчаса Картенев, Раджан и Раттак сели в шоколадный "крайслер" и помчались в ресторан. Раттак был заметно навеселе, но руль держал твердо. В "Ройяле" стоял прохладный полумрак. Пока они осматривались, к ним рысцою направился владелец ресторана, румяный француз с фатоватыми усиками.

- Парле ву франсэ, месье? - спросил он с дежурной улыбочкой. И, не дожидаясь ответа, не переставая тараторить, проводил их в открытый бельэтаж, где Виктором был зарезервирован столик.

заказывали, пользуясь большим, в полгазетной полосы, и объемным, в двадцать пять страниц, меню. Закурили. Шторы наглухо задернуты. Высоко на стенах - старинные фонари, в которых тускло горят свечи. Стены облицованы черным деревом. Столики причудливых форм. В центре нижнего этажа невысокая эстрада. На ней четыре джазиста. Перед эстрадой на крохотном пятачке, свободном от столиков, четыре пары, плотно обнявшись, щека к щеке, то замирают,то едва двигаются. Блюз. Но вот зачастил твист. И - как по команде - пары задергались, завихлялись. Время от времени гитарист подходит к микрофону и приятным, слабеньким тенорком тянет:

"Этот парень сам меня покинул,

А того парня бросила я.

Этот парень из груди моей сердце вынул,

У того парня сердце вынула я.

А зачем мне сердце того парня?

Этот парень - вернись, вернись!"

Не обращая внимания на заунывный мотив, Виктор, Раттак и Раджан начали свою трапезу, перемежая ее шутками, анекдотами, пикировкой...

"А зачем мне сердце того парня?

Этот парень - вернись, вернись!"

Когда уже пили кофе и официант принес на большой деревянной тарелке с множеством отсеков зубочистки, цукаты, цитварное семя и сахар в кристаллах, к их столу подошел мужчина. Среднего роста. Лет пятидесяти. В опрятной скромной одежде. Словом, внешне - рядовой индиец, каких миллионы. Его сопровождали растекшийся в одну сплошную улыбку хозяин-француз и шесть высоких молчаливых юношей в одинаковых одеждах. Вскочил со своего места Раттак. Медленно поднялся Раджан. Встал, ничего не понимая, и Виктор. Мужчина сел на свободный стул, едва заметным движением правой руки отпустил шедших за ним людей, сказал:

- Садитесь, господа.

Помолчал, внимательно разглядывая каждого, кто сидел за столом. Особенно долго смотрел на Раджана. Тягостно было это, но все молчали. Наконец мужчина проговорил:

- Прошу простить за вторжение. Но если сын не ищет отца, то... Да, ответил он на немой вопрос во взгляде Виктора, я - Раджан-старший, отец Раджана. А вы - американец? Русский?! А, разумеется, господин Виктор Картенев? Любопытно. Приятно и лю-бо-пыт-но.

- Я... - Раттак снова вскочил на ноги. Но Раджан-старший прервал его:

- Вас, мистер Раттак, я не задерживаю.

Раджан сидел неподвижно, опустив голову, глядел на стол. Он любил отца. Если бы отец тогда не так грубо, не так жестоко повел последний их разговор, еще не известно, как бы все повернулось. За многие годы одиночества Раджан, бывало, и раскаивался, и плакал ночами, - так ему не хватало отцовского слова, отцовского взгляда, отцовского совета и участия. Эта случайная встреча... Ее послали ему добрые боги. Ведь имеет, имеет же он право хоть раз в пять лет видеть своего отца видеть без того, чтобы страдало его самолюбие, без того, чтобы унижаться и просить этого у судьбы!.. Добрые боги!.. Бедный Раджан никогда не узнает, что эту встречу сообщив о ее времени и месте и получив приличное за это вознаграждение, устроил Раттак.

- О, добрые боги! О, еще более добрые люди!..

Раджан-старший едва кивнул головой, и через несколько секунд на столе появился большой фарфоровый чайник и три пиалы. Налив в пиалы светло-коричневой жидкости, он сказал:

- Коньяк. Каждый закон вызывает к жизни антизакон. Выпьем за детей. Слишком горькую чашу заставляют они порой пить родителей. Осушив пиалу, он запил коньяк содовой.

Молча смотрел на Раджана. Потом сказал:

- Ты похудел, сын мой...

- Ты выглядишь отлично, отец...

- Не передумал? Девушка ждет.

- Не могу я, отец...

- А-а! - Раджан-старший в сердцах махнул рукой, налил себе полную пиалу, выпил ее до дна. - Для кого же я коплю все эти миллионы? Для чего? Стены заводов и банков купюрами оклеивать?

Он сидел с закрытыми глазами. Молчал Раджан. Молчал Виктор.

- Господин Картенев, - будто очнувшись от забытья, спросил Раджан-старший. - Как мой сын вел себя в Москве?

- Хорошо, - коротко ответил Виктор. - Мы подружились с ним.

- Раджан, мальчик мой, уж не стал ли ты за это время коммунистом?

- Нет, отец. не стал. ни в какой партии я не состою... Почему ты об этом спрашиваешь?

- Читал не так давно серию твоих статей о Бхилаи. Слишком много сладких слов в адрес русских.

- Разве несправедливо?

- Очень даже справедливо. - Раджан-старший снова обратился к Виктору. - Я русских уважаю. За их щедрость. Строят нам завод в Бхилаи, какого у самих нет. А вы знаете, господин Картенев, где этот завод через десять лет будет?

- Нет, не знаю. Где же?

- Вот где! - Раджан-старший показал боковой карман своего сюртука. Похлопал по карману рукой.

- Почему же, отец? Ведь Бхилаи в государственном секторе!

- В том-то и дело! - усмехнулся Раджан-старший. - Бхилаи не выдержит конкуренции. И в конце концов пойдет с молотка.

- Вы действительно так думаете? - спросил Виктор.

- Поживем - увидим, - снисходительно сказал Раджан-старший. Еще один долгий взгляд на сына - не простившись, он встал, и слегка пошатываясь, направился к выходу. Шесть техохранителей тотчас окружили его, так и шли со своим шефом в центре - до самого автомобиля.

- Отец живет в мире старых представлений, - с горечью сказал Раджан после долгого молчания. - Как в лабиринт, из которого не может найти выход. не может и не хочет.

- Ты о чем?

- О моей невесте, о свадьбе. О чем же еще?

- А вот в своих планах относительно Бхилаи он - футуролог. Убежденный. Но, надеюсь, он ошибается...

Раджан рассеянно кивнул головой, и было непонятно, согласен он с Картеневым или нет. Через минуту медленно промолвил:

- Он мечтает о тотальной денационализации. Но для этого нужен совсем другой состав парламента, хотя бы Лок Сабхи нижней палаты.

Вернувшись домой, Виктор лег спать. Когда он очнулся, на улице было темно. Будильник показывал восемь часов. Виктор подсел к письменному столику, достал красную кожаную папку, стал писать во вставленном в нее большом блокноте.

"Из дневника Виктора Картенева

"В Старом городе я был всего три раза, из них дважды вечером. Впечатление довольно сумбурное. Паутина узких улиц. Своеобразные, восточного типа дома. Похоже на старую Бухару или Самарканд.

Бесподобные, пестрые, гудящие людским говором и жужжанием мух, базары: фруктово-овощной, рыбный, мясной, барахолка. Всевозможные барахолки. Ни дать, ни взять, как в "Багдадском воре" - базар в Басре.

И, сколько хватает глаз - тянутся лавочки, лавочки, магазины, магазинчики. Просто диву даешься, кто и что в них покупает? Такое впечатление, что кроме продавцов туда никто и не заглядывает.

А запахи! Боже мой, какими только запахами не напоена индийская улица! Я обожаю этот уникальный букет и готов часами вдыхать его ароматы, пытаясь угадать ингредиенты. Правда, есть два Запаха Запахов, которые не нужно отгадывать, которые всегда и везде с тобой в Индии - тлеющих ароматических палочек с тысячами оттенков на все случаи жизни и жевательного бетеля, точнее - смеси из его листьев, семян пальмы ареки и извести. Но вот потянуло дымком от жаровни, на которой томится жирная рыба; вот защекотал ноздри кебаб, отваренный в масле; вот, вызывая слюну, хлебным духом перебили всё прозрачные лепешки. Из фруктов царствует манго, хотя "слышны" и бананы, и персики, и апельсины. А десятки солений и специй, а сотни и тысячи цветов, растений, деревьев! А кофе!! А чай!!! И надо всем этим, словно плывущие во вневременной истоме, устойчивые запахи тысячелетий, запахи эпох, запахи истории: пот, кровь, порох, вино. И бальзам. И благовония. И самый пьянящий, самый величественный, самый сладкий из всех - запах свободы. Я не знаю, как его объяснить. Знаю только, что если человек его не чувствует, объяснения бессмысленны. Как ощущаю его я? Для меня - это запах восходящего солнца, запах летящего ветра и запах мчащейся воды.

Ребенок сосет материнскую грудь. Сладкую, неясную память о запахе ее молока он проносит через всю жизнь до могилы. Мужчина обладает любимой. И запахи ее тела превращают его сердце в мягкий воск и будоражат, волнуют, горячат. И остаются с ним навсегда. Человек идет по земле, в которую брошено зерно. И нет ничего более радостного и более интимного, чем запах чрева земного, в котором зреет жизнь будущих жизней...

В пору муссонов день и ночь с небольшими перерывами хлещут тропические ливни. Водостоки в Старом городе, впрочем, как и канализация, и водопровод, и электричество "бастуют" неделями. Многоэтажные ветхие строения и лачуги рушатся, погребая под собой целые семьи. По пояс стоит вода на улицах. Вдоль них плывут обломки ящиков, нечистоты, мелкая домашняя утварь, трупы кошек и собак. В столицу приходит, как проклятье, ежегодная гостья - холера.

Новый же город в эти полтора-два месяца выглядит свеженьким, умытым. Промчались в школу на велосипедах чистенько одетые и прилизанные скауты с голубыми галстуками на шее. тяжело дыша, пробежал рикша. В его коляске солидный господин. Здесь рикша - самый дешевый вид транспорта, он обходится в три-четыре раза дешевле, чем поездка на миниатюрной извозчичьей бричке.

По тенистой аллее, которая тянется параллельно дороге, капризно поводя ушами, протрусила рысцой породистая арабская кобылка. На ней амазонкой - молодая, раскрасневшаяся от езды и удовольствия, иностранка. Новый город!..

Зато жестокие песчаные бури, обрушивающиеся на Дели перед муссонами, не щадят никого. Песок проникает во все строения с одинаковой легкостью. Ветер несет песок из Великой Индийской пустыни. Целый месяц песочная пыль висит в воздухе, ложится на тело, одежду, скрипит на зубах, забивается в глаза. Машины днем и ночью не гасят фар. Самолеты не взлетают и не садятся на аэродромах Дели. Их отправляют в ближайшие крупные города за пятьсот-восемьсот миль.

В Индии единой государственной религии нет. Искусственно и искусно подогревавшаяся колонизаторами вражда между индуизмом и исламом принесла стране много горя. Да и сейчас нет-нет да и вспыхнет в разных штатах страны резня. Бессмысленная, жесточайшая, фанатичная.

И в то же время здесь поражает редкостная межрелигиозная терпимость. В Дели, в радиусе трех-четырех километров, можно встретить мирно соседствующие мусульманскую мечеть с ажурными воздушными минаретами и индуистский храм Шивы с огромным, в два-три этажа каменным изображением фаллоса; католический костел и православную церковь; лютеранскую кирху и иудейскую синагогу; величественные чертоги Будды и аскетически строгие молельни Конфуция. Есть здесь даже религия - и довольно распространенная, согласно которой все веры суть части единого учения божьего..."

Виктор вспомнил сегодняшний ленч.

"А отец Раджана - титан! Вот, говорит, где у меня ваш Бхилаи через десять лет будет. Да, титан. На одном из его заводов, недалеко от Дели, я видел доску наподобие наших "Досок почета". "Что это и зачем?" "Это учет вашего опыта, - улыбнулся управляющий заводом. - Введено по указанию самого господина Раджана-старшего. Ежеквартально лучший рабочий получает дополнительную месячную зарплату, а фото его вывешивается вот здесь". "Каков средний заработок?" "Сто рупий". Только-только, чтобы не подохнуть с голоду... "На сколько же человек рабочих один такой счастливчик?" "На пять тысяч. Но кадый знает, что и он может им стать. Каждый..." Ну да, зачем бастовать- если можно выйти победителем в этом капиталистическом соревновании. Одному подачку сунут, а четыре тысячи девятьсот девяносто девять из кожи вон лезут: "И мы тоже хотим!" И опять же почет - фотография на видном месте. Ловко придумано. "Наш опыт"! Ти-тан!..

А как мгновенно исчез Раттак - по одному лишь слову Раджана-старшего! Вот тебе и свобода прессы. Вот тебе и демократия. "Я вас больше не задерживаю" - и будьте любезны. И точка".

Виктор засмеялся, закурил. Ровные строчки снова ложились на страницы дневника.

"По вечерам, когда я бываю свободен, заскакиваю обычно к соседям.

У Тони и Кости сидят две соседки. Судачат о посольских новостях...

Вообще-то нашим женщинам плохо за границей. Работы для них мало. обеспечить ею всех женщин невозможно. И потом, Москва - город большой, закончил работу и отправляйся восвояси домой. А здесь и после работы все вместе...

Два-три раза в неделю смотрим в посольстве кино. Все больше старые ленты. Новые бывают раз-два в месяц. Иногда предпринимаем культвылазки в город. Экраны Дели забиты продукцией Голливуда. В массе своей это дешевое киноварево. Хотя не совсем такое, как об этом иногда пишут у нас в печати: их спасает то, что актеры играют блестяще. В фильмах ужасов разыгрываются такие страсти, что я - смешно, конечно! - придя домой, заглядываю под кресла и кровать, в шкафы: ищу вампира, ведьму или труп. И, честное слово, раза два даже засыпал, не гася свет!"

В дверь постучали.

- Войдите!

- Привет, Картенев, - консул повертел перед носом Виктора конверт. Пляши. Днем хотел отдать, ты был на встрече. Час назад проходил мимо, у тебя свет не горит.

Консул посидел минут пять, выпил рюмку коньяка и ушел.

Письмо от Анки. Виктор осторожно надорвал конверт, достал вчетверо сложенный листок, медленно его развернул:

"Витюша, любимый!

Какая нынче воистину русская зима в Москве - славный морозец, снегу по горло, ветра почти нет. Деревья в белых шапках, во дворах снежные бабы, катки сверкают огнями.

А тебя нет. Так давно нет. Ночами во сне ищу тебя, кричу, плачу. Мама будит, успокаивает. А я засну - и все повторяется. Боже, да разве я виновата, что родилась бабой! Бегу по лестнице в институте, слушаю лекцию, смотрю фильм - и ловлю себя на том, что думаю о тебе, тоскую о тебе...

Ах, ну зачем я только связалась с этой диссертацией! Словно нельзя было сделать ее через три, пять лет. Но теперь бросить не могу. Ты же меня знаешь, мое железное правило никогда не бросать начатое на половине дороги.

Впрочем, не знаю, выдержу ли свой принцип на этот раз. Иногда охватывает непреодолимое желание бросить все к чертям, купить билет и прилететь к тебе. Ты не смотри на эти капли на письме, это не слезы, это я не насухо вытерла руки после мытья. Хотя реветь мне иногда так хочется, что сил никаких нет сдерживаться. Особенно Невыносимо после института или в праздники. Все наши знакомые замужние пары веселятся, все счастливы (даже если и несчастливы), топят тоску в песне, вине, пляске.

А мне и этого не дано, я забиваюсь в угол и... Ты еще не знаешь мое состояние. Черная меланхолия по сравнению с ним пустяки...

Вот я и поплакалась тебе, мой далекий, мой единственный. Имею же на это право хоть раз в год?..

А в остальном - все более-менее в норме..."

"Все хорошо, прекрасная маркиза!" - едва не застонал Картенев. Он не помнил, как на столе оказалась бутылка виски, не помнил, много ли пил. Сон его был мертвый, без кошмаров, без сновидений - полное забытье. Утром он с удивлением посмотрел на полупустую бутылку, выпил стакан черного чаю, нехотя пошел в посольство.

Ему не работалось. Он пытался что-то писать, читать, но буквы расплывались. Сказавшись больным, он в одиннадцатом часу ушел домой, лег в постель и продремал до вечера. Потом, сидя на кровати, бездумно листал дневник...

Картенев вышел на улицу, постоял у подъезда, потом пошел - все быстрее, быстрее, и вот уже едва не бежал по слабо освещенным дорожкам сонного городка. В некоторых окнах еще горел свет. Но он не манил, а отпугивал Виктора. Какая-то крупная птица, тяжело хлопая крыльями, пролетела над самой его головой. Издалека доносился вой шакалов, чье-то хрюканье, чье-то рычанье. В траве прошуршала змея, замерла. И впервые Картенев спокойно подумал, что он не боится даже кобры, даже королевской... Глава

семнадцатая

МЫСЛЕННЫЙ ДИАЛОГ РАДЖАНА С ОТЦОМ

"Раджан": Отец, как часто, засыпая И вознося хвалу богам За день, что прожит был И честно и без горя, Как часто я молил богов О том, чтобы они здоровье Тебе послали. И удачу В делах, в торговле...

"Раджан-старший": И в любви! Не так ли, сын мой ненаглядный? Любовь она всем миром движет.

"Раджан": И - ненависть!

"Раджан-старший": Ты прав, пожалуй...

"Раджан:" Любовь - как ясный день души, А ненависть- как ночь в грозу. Душа - клубок, набор, сплетенье Всей гаммы чувств, и планов, и надежд.

"Раджан-старший": Ты помнишь маму?

"Раджан": Маму? Очень смутно. Мне слово "мама" мысли навевает О чем-то теплом, ласковом и добром.

"Раджан-старший": Да, вот душа - без хаоса и гаммы Светилась вся одною добротой. А было так: в тяжелую годину Ты заболел холерой. И она Тебя у царства вечного забвенья, Своей рискуя жизнью, вызволяла. И вызволила дважды родила! Но умерла сама. Судьбою правят боги!

"Раджан": О, черный день! О, черная година!

"Раджан-старший": Нет-нет, она богов благодарила: "Он жив! Он жив! Я ухожу с улыбкой".

"Раджан": Ты тоже дважды жизнь мне дал, отец. Лет в семь, я помню, я тонул. Меня ты спас.

"Раджан-старший": Да, еле откачали. Везуч ты, сын. Счастлив твой гороскоп... В нем, между прочим, говорится, Что чужестранка молодая Тебе пошлет и горе, и страданья.

"Раджан": За те счастливые мгновенья, Что пережил я с Беатрисой, Отец, готов я муки ада На веки вечные принять.

"Раджан-старший": Любовь! И вот мой сын готов Забыть свое гнездо родное. И даже Родину забыть.

"Раджан": Отец, но ты ведь сам сказал: "Любовь - она всем миром движет!"

"Раджан-старший": Сказал. И повторить готов. Но у нее, как мудрецы толкуют, Есть господа и есть рабы. Такое рабство поначалу, Я знаю, сам любил когда-то, Нам сладко, радостно, желанно. Но вот приходит час похмелья И жить не хочется на свете.

"Раджан": И, тем не менее, скажи Хотел бы ты возврата "рабства"?

"Раджан-старший": Сын, сердце, грудь моя - сплошное пепелище. Грез, замыслов, любви, страстей.

"Раджан": И все же?

"Раджан-старший": Все же... да, хотел бы. Но не рабом, а господином Хотел бы быть в любви своей. И не за ней бежать за океаны, А чтоб она у ног моих лежала Как верный пес!

"Раджан": Печальная любовь.

"Раджан-старший": Печальная? Свободная, как птица От путь, и клятв, и обязательств.

"Раджан": Такой свободы я не жажду.

"Раджан-старший": Я об одном, мой сын, мечтаю: Тебя счастливым видеть дома. И чтобы род наш древний жил, Чтоб внуки старость украшали Мою.

"Раджан": Отец! Ужели я прощен!

"Раджан-старший": Коль ты иных путей не видишь

к счастью, Я все готов принять, со всем

смириться.

"Раджан": О боги добрые, я вас благодарю За радости и горести земные. За одоленье тяжких испытаний. И за любовь к прекраснейшей из женщин!

"Раджан-старший": О боги, добрые, спасите Его от рока гороскопа. В пять тысяч лет ведь раз бывает, Что звезды, дрогнув, вдруг слукавят. И вместо черного проклятья Шлют счастье.

Глава тринадцатая ВИДЕНИЯ ДАЙЛИНГА

Он медленно шел по дну реки, погрузившись в нее по пояс. Ему безумно хотелось пить. И хотя он видел, что по реке проплывают вздувшиеся трупы животных и людей, он зачерпнул из нее обеими ладонями воду и поднес ее ко рту. И увидел, что это была не вода, но кровь...

"Боже, какие ужасные кошмары преследуют меня. неужели это все было со мной когда-то? За что так жестоко караешь раба своего, Господи...".

Когда Роберт решил взять Лауру с собой в Штаты в отпуск, он полагал и вполне резонно - что в Вашингтоне ему не придется задержаться надолго. Отчет был подготовлен заранее. На решение текущих вопросов в ЮСИА и в Госдепартаменте уйдет не более одного-двух дней. А там - путешествие на автомобиле на Юг. Майами. Пляж. океан.

Особый интерес у руководства ЮСИА вызвало его предложение о необходимости всемерно раздувать в зарубежной американской пропаганде теорию "конвергенции" - о неуклонно сходящихся - а отнюдь не параллельных! - путях развития капитализма и социализма, которые на каком-то этапе их эволюции сольются в одну, единую формацию.

- Эта теория, - заявил Дайлинг на заседании Совета по контрпропаганде, - идейно разоружит значительную часть левых сил, деклассирует наименее стойких, парализует колеблющихся. естественно, если обе формации трансформируются и в конце концов абсорбируют друг друга, какой смысл бороться, страдать, приносить жертвы? Правда, здесь существует определенная опасность дезинформировать преданные нам умы, невольно подтолкнуть их на преднамеренное сползание влево. Однако шансы возникновения обратной реакции ничтожны и ее легко предотвратить, в худшем случае нейтрализовать.

В эти три дня Лаура много бродила одна по Вашингтону. По его паркам и музеям. осматривала памятники. Наблюдая за детьми, игравшими на набережной Потомака, зеленых лужайках, на тихих улочках Чеви Чейз или Силвер Спринг, она нет-нет да и прикладывала руку к тому месту, где уже билось в ней второе сердце. Сердце ее первенца. Дайлинга-младшего (она была уверена, что родит мальчика). И извечная радость женщины, готовящейся впервые стать матерью, мешала ей видеть нередкие косые брезгливые взгляды. Слышать отпускавшиеся по ее адресу за ее спиной - шипящие реплики:

- Ку-клукс-клан безмятежно спит, и цветные бестии удобно уселись на шее белых!..

Она долго стояла в одиночестве перед памятником Линкольну. Тихо молилась: "Большой отец! Линкольн-саб! Сделай так, чтобы я и мой сын были счастливы. Чтобы наш Роберт любил нас и был с нами. Сделай так, ради всего святого на свете, и я клянусь, больше никогда ни о чем не попрошу ни небеса, ни людей". Упав на колени, плакала. Плакала, улыбалась. Еле слышно повторяла вновь и вновь слова своей молитвы. линкольн как бы в раздумьи смотрел вдаль. По-хозяйски прочно сидел в кресле, крепко взявшись за поручни, молчал. Она и не ждал, что он заговорит, как иногда говорили каменные боги в индийских храмах. Просто плакала от счастья. И трепетно молилась Доброму Богу страны своего Роберта.

Наконец, на исходе третьего дня их пребывания в Штата, Роберт объявил:

- Едем!

И вот они мчатся на Юг в его просторной, удобной машине. Лаура не переставала удивляться богатству этой страны. Его страны. Беспечному виду сытых, счастливых людей. Вспоминала Индию. Сравнивала ее с Америкой: изобилие, которое здесь сквозило напоказ со всем, с нищетой, которую там ничем нельзя было прикрыть, никак невозможно было спрятать. Конечно, Роберт не показывал ей изнанку Штатов. С их миллионами безработных. С их очередями за похлебкой, пособиями. С мощными забстовками, сотрясающими страну время от времени до основания. С трущобами, где люди заживо гнили. Да ведь можно было бы возразить, что и в Индии не все сплошь нищета. Что там живет один из самых богатых людей на земле. Что тысячи людей купаются в такой роскоши, которая многим, даже очень богатым американцам, и во сне не снилась. Но общий вывод был бесспорен: здесь - богатство, там - нищета. Однако Лаура о той нищете уже думала как-то равнодушно. Это - страна ее Роберта. А значит и их сына. А значит - и ее. Место жены - рядом с мужем. И какое ей, в конце-концов, дело до того, что где-то там, далеко!

Через три дня пути они остановились под вечер в мотеле недалеко от Майами. Было ветрено, хмурое небо рано опустило на землю сырые сумерки. Ветви деревьев резко стучали в окна. Зябко кутаясь в теплый халат, Дайлинг сидел на диване. Отхлебывал из большого стакана "Блэк дог". Листал вечернюю газету. Лаура вот-вот должна была прийти из аптеки, расположенной в трех кварталах от мотеля, куда она отправилась за какими-то мелочами. Отбросив газету, Роберт закрыл глаза. В Вашингтоне он каждый вечер спешил к Лауре. раза два вырывался с работы днем. По нескольку раз на день звонил. Боялся оставить е слишком долго одну. Какая-то смутная тревога не покидала его. Теперь он успокоился.

"Судьба одарила меня Лаурой на старости лет, - думал Роберт. Сколько знал я женщин, и все что-то от меня хотели, требовали. Высчитывали. Лаура ничего не высчитывала перед той, первой ночью в Дели".

Да, с Лаурой все было иначе. Она сама была иной. И Роберт мучительно чувствовал, что что-то он ей, самой единственной, самой желанной, не договаривает. Что-то не доделывает. Что-то не додумывает. И все пытался восполнить лаской. нежностью. Он и сам не знал раньше, сколько нежности может вместить его сердце. Видно, за всю жизнь не растратил он и малую часть из того, что было ему отпущено. То, что тратил на других, было не нежностью.

Сквозь дремоту Роберт услышал, как вернулась Лаура. Она подошла, опустилась перед ним на колени. Не открывая глаз, он гладил ее волосы. Лаура тихонько взяла его руку, приложила ее к своему животу. Он ощутил несколько слабых биений. Новая жизнь. Его жизнь...

Все, что было потом, Дайлинг воспринимал как кошмарный сон. Ибо разве такое возможно, мыслимо наяву? И где - в его стране, в его любимой Америке, в самой лучшей стране на свете?! Кто-то больно схватил его за руки. Вывернул их за спину. Кто-то умело всадил ему в рот кляп. Кто-то сильно ударил в солнечное сплетение. Открыв глаза, Роберт увидел в комнате троих рослых мужчин в черных полумасках. Двое держат его. Третий схватил Лауру за волосы. Ударил наотмашь ребром ладони по шее. С силой швырнул на пол.

"Джим Кроу, - мелькнула у Дайлинга мысль. - Но ведь она не негритянка! Она - индуска!" - мысленно кричал он. Кричал, как ему казалось, оглушающе. Но сквозь кляп слышалось лишь глухое мычание. Его еще раз ударили по лицу. теперь били кастетом. Его держали так, чтобы он мог видеть, как Лауру насиловали. И били. Били головой об пол. били ногами по животу. Били каблуками по пальцам.

- Сука цветная!

Его ударили еще несколько раз. Он потерял сознание.

Когда он очнулся, в комнате стояла неправдоподобная, угрожающая тишина. Стекла окон были разбиты. Повсюду валялись осколки. С трудом повернув окровавленную голову, он увидел Лауру. Она неподвижно лежала на полу лицом вверх, широко раскрыв глаза. "Убили!" - ужаснулся Дайлинг. Превозмогая боль, он подполз к ней. Приник ухом к груди. И вдруг похолодел, услышав ее голос. Ровный. Спокойный. Громкий:

- Я - лотос. не рвите меня. Я хочу жить.

И замерла, затихла. широко раскрытые глаза ее по-прежнему глядели в потолок.

У Дайлинга не было слез. Неся Лауру на руках к машине, он думал лишь о том, чтобы не причинить ей боли. Бережно уложив ее на заднее сидение, сел за руль. Осторожно тронул автомобиль. Через полчаса он подъехал к частному родильному дому. Дежурный врач любезно приветствовал Дайлинга, не обратив, казалось, внимания на его растерзанный вид. Он вызвал двух санитаров и сам вышел к машине. Дайлинг ждал на лестнице, у входа. Прошла минута. Другая. Санитары с пустыми носилками вернулись в помещение. За ними шел врач.

- Послушайте, что это значит? - крикнул Дайлинг, схватив врача за руку.

- А это значит, мой милый, - сказал тот, резко высвобождаясь, - что ты со своей крошкой заблудился. Адрес не тот. В этом доме с самого его основания не было черных. И не будет.

- Но ведь она не негритянка. Она - индуска.

- Какая разница? Цветная.

- Но ведь она умирает, доктор.

- Пусть лучше умрет сегодня одна цветная, чем завтра - все мои пациентки.

- Да я тебя в каталажке, мерзавец, сгною! Я из госдепартамента, я...

- А по мне - будь ты хоть сам президент! - врач плюнул ему под ноги. - Проваливай, да поживее. тут тебе не Вашингтон. Сейчас кликну своих парней - тогда тебе и твоей милашке и госпиталь не понадобится. Ну!..

Теперь Роберт Дайлинг плакал. Плакал все время, пока вез Лауру через ночной город. Город, сиявший разноцветными огнями рекламы. Плакал, пока ехал в полутемный район смрадных трущоб. Туда, где находился родильный дом, доступный для его Лауры...

Позднее он старался не вспоминать того, что произошло страшной ночью в мотеле под Майами. И после нее. А если воспоминания одолевали его, старался побыстрее накачаться виски. Когда он увидел, что память сильнее алкоголя, он начал посещать тайные притоны. Впадая в полузабытье от героина или морфия, он не переставал видеть перед собой полные ужаса и страдания, беззащитные, молящие о помощи глаза Лауры, лежавшей на полу.

Она улетела в Индию дней через пять. На другой день после выхода из родильного дома. Осунувшаяся. Молчаливая. Внешне она совершенно спокойно реагировала на свист и улюлюкание дюжины молодцов, поджидавших их у выхода.

Только крепче прижимала к груди сына, родившегося на два месяца раньше срока.

Роберт молча шел, втянув голову в плечи. Когда сели в машину, Лаура заплакала. Она горько оплакивала свою убитую, загаженную любовь. Теперь, когда к ней вдруг приходили непрошенной чередой воспоминания об их с Дайлингом встречах в Дели, о его близости, о жизни вместе, она вздрагивала, словно от укола. Проклинала тот день и час, когда впервые увидела Роберта.

О ночи в мотеле она никогда не вспоминала. Как не вспоминает - спустя некоторое время после операции - тяжело раненый о своих мучениях.

Дайлинг испытывал стыд. раскаяние. Вернее, эти чувства слились воедино. Они захватывали его, оглушали, уничтожали.

"Да, да, я не мог защитить любимую женщину - больше чем жену для меня. И своего сына. Боже мой, сына... Да, я всю жизнь отдал утверждению, обоснованию, воспеванию порядка, при котором такое возможно, естественно, закономерно..."

И он стонал по ночам, кусая подушку. Весь ужас заключался в том, что то, что случилось, было непоправимо, неискупно.

Он не пытался, не смел удерживать Лауру. Провожая ее на аэродроме, он только моляще смотрел ей в глаза. И видел в них не осуждение, не неприязнь, не ненависть. Нет - ледяную пустоту. Он заикнулся было о сыне, о его дальнейшей судьбе. Она сделала вид, что не расслышала его слов.

Вернувшись в Дели почти сразу же вслед за Лаурой, Дайлинг сделал все, что было в его силах, чтобы разыскать ее. Но не разыскал. И он отчаялся. А отчаявшись, ожесточился. Внешне это был все тот же Роберт Дайлинг. Во всяком случае, в ЮСИС никто не заметил в нем никаких перемен. Никто и не знал о том, что произошло там, в Майами. А он? Он не ощущал теперь прежней радости от работы. Вообще ничего не ощущал. Работал как автомат.

У него часто и подолгу болела голова. Болела печень. и он все чаще вспоминал, что он уже не молод. Не за горами семьдесят...

"Чертов сквозняк! При такой жаре - верное воспаление легких!" Дайлинг нетерпеливым взмахом руки подозвал слугу. Раздраженно распорядился выключить фены. Надо же додуматься включили фены и кондиционеры одновременно...

Он одиноко скучал в зале делийского аэропорта, ждал прибытия самолета из Нью-Йорка. Прилетал Парсел. В телеграмме, полученной Дайлингом накануне, говорилось: "Дели буду один день тчк Сообщи Беатрисе тчк Парсел". Найти Беатрису не удалось. Она моталась где-то на севере Индии по точкам "Корпуса Мира". Вся в отца. не сидится им на месте. Носятся по свету, как корабли, потерявшие якоря.

Дайлинг увидел Парсела на верхней площадке трапа. Бодрый. Свежий. Улыбающийся. Только после того как они обнялись, Дайлинг заметил, что у Парсела едва заметно изредка дергается левая щека. Да лицо чуть темнее, чем раньше. Словно на него легкая тень легла. Стюардесса несла за ним небольшой плоский чемоданчик.

- Фу ты! Словно и не уезжал отсюда. Жарища, - Парсел ослабил узел галстука. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Что-то я не вижу Беатрисы. Надеюсь, она здорова?

- И я надеюсь. Я не мог ее разыскать. Воюет за наши идеалы на благословенных просторах Индии.

- Жаль! - Парсел даже остановился на секунду. - Впрочем, нагонит нас в Карачи. А что воюет - это хорошо.

- Ты остановишься в гостинице?

- Я предпочел бы у тебя. Если, конечно, это тебя не стеснит.

- С каких пор между нами стали необходимы подобные церемонии?

Парсел промолчал. Открыв заднюю дверцу автомобиля Дайлинга, он пропустил вперед стюардессу. Дайлинг, сидя за рулем, в недоумении обернулся:

- Но, простите, мисс...

- Рейчел, - спохватился Парсел. - Извини, что не представил раньше, Роберт. Моя секретарша. После окончания траура по Мардж - миссис Парсел. Не обращай внимания на ее костюм. Она прямо с работы, - и он ласково потрепал Рейчел по щеке. Девушка настороженно взглянула на Дайлинга:

- Очень рада познакомиться с вами...

Дайлинг внимательно разглядывал девушку в зеркальце над ветровым стеклом. "Хм... У Джерри никогда не было вкуса. ни в выборе жизненных удовольствий, ни в подборе женщин. Романтическая история в духе слезливых немецких пьесок. Богатый вдовец женится на нищей сиротке..."

За ужином Парсел был задумчив, рассеян. Мало ел. Почти ничего не пил. Что-то тихо напевая, подошел к комбайну, включил. Столовая наполнилась мелодиями симфонического джаза. Парсел стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу. За окном черная бездна. лишь где-то далеко мерцал огонек. Жизнь. В пустоте...

Дайлинг, наоборот, был неестественно возбужден. Ухаживал за Рейчел. Несколько более настойчиво, чем следовало бы гостеприимному хозяину. Парсел, казалось, ничего не замечал. Рейчел сначала по неопытности поддерживала игру. Но когда Дайлинг под столом положил руку ей на колено, поняла, что игра заходит слишком далеко.

Дайлинг пригласил ее танцевать. Крепко прижал к себе. Рейчел мягко высвободилась из его объятий, прищурила свои великолепные темные глаза и, улыбаясь, еле слышно сказала:

- Вы хотите не меня, вы хотите сделать больно ему. Да? А ведь вы его не стоите. Он добрый. И... и несчастный. А вы злюка. Зачем делать другим плохо?

Вернулась к столу, расплакалась.

"Черт-те что! - думал Дайлинг, беря стакан с виски. Недотрога из летучего бардака!"

К нему подошел Парсел. Взял его за локоть.

- Спасибо, дружище Роберт, что ты заботливо опекаешь Беатрису.

- А мне, знаешь ли, Джерри, мне не нравится, что ты втягиваешь Беатрису в сомнительные дела.

Дайлинг выжидающе смотрел на него.

- Я имею в виду Бхилаи.

- Это она тебе сказала? - криво усмехнулся Джерри.

- Нет, не она. Резидент ЦРУ.

- Твой резидент дурак и болтун, видит Бог, - насупился Парсел. - Ну да ладно, с ним мы разберемся. А Бхилаи... Видишь ли, Роберт, для тебя это - всего лишь сомнительные дела, в которых ты сам, впрочем, играешь не последнюю роль. Для меня же, клянусь Иисусом Христом, это одна из генеральных акций нашей внешней политики.

- Саботаж пуска Бхилаи, Джерри, - недостойная авантюра. Да, я играю в ней свою роль. Но ведь ты меня не спрашивал, нравится она мне или нет.

- Значит, пусть русские опять выигрывают?

Джерри разглядывал Роберта, словно видел его впервые. "Акция ему не нравится, - думал он. Тоже мне критик выискался. Тысячу раз плевать я хотел на твои сантименты. Мы платим деньги. И их надо отрабатывать. Что и как делать буду определять я, Джерри Парсел".

- Подобные "акции" и без того подорвали престиж Соединеных Штатов! Иногда я стыжусь, что я американец. Что же касается Беатрисы...

_ "Престиж", "стыжусь" - клянусь святым Яковом, раньше я никогда не замечал у тебя подобных настроений, - прервал Дайлинга Парсел. Что же касается Беатрисы, то предоставь ей самой решать, каким путем идти в жизни. Уверен, что она не будет стыдиться, что она - американка! И не забывай, ни при каких обстоятельствах не забывай, что отец ее я, а ты - всего лишь ее крестный.

Парсел отчужденно посмотрел на Дайлинга и молча вышел из комнаты вместе с Рейчел.

Глава девятнадцатая ПРИЕМ

Семен Гаврилович Раздеев любил - даже считал своим долгом - по вечерам навещать подчиненных. Изредка, разумеется. Забота о ближних. Знакомство с их бытом. Начальство должно быть в курсе.

Он приходил без приглашений. Уверенный, что ему всегда будут рады. Входил без стука. Уже войдя, спрашивал громко: "В доме есть кто?" Иногда брал с собой жену. Авдотья Саввишна подобные "посиделки" не любила. Отмолчавшись с полчаса, уходила, сославшись то на головную боль, то на хозяйственные заботы. Семен Гаврилович сидел упорно. "Вел, - как говорили потом за его спиной удостоившиеся визита, - воспитательное толковище".

Виктора Картенева Раздеев считал объектом своей особой заботы. Парень молодой. без жены. Оступиться - раз плюнуть. Кроме того, оступится Картенев, а спросят с него, с Раздеева. не обеспечили, товарищ Раздеев. Не оправдали возложенного.

В этот раз на традиционный вопрос Раздеева квартира Виктора ответила молчанием. Семен Гаврилович заглянул во все закоулки, на кухню. Пусто. Чем бы заняться? Раздеев подошел к этажерке. Книги были все серьезные, толстые. На нижней полке лежала красная сафьяновая папка. В нее вставлен новый блокнот. Первые листы исписаны. Чернила свежие. Вероятно, письмо домой. Ну-ка, ну-ка, что пишет домой наш дорогой пресс-атташе?.. "Дневник Картенева (как его читает Раздеев)

"... Интересно ли проходят приемы в нашем посольстве? Попытаюсь описать самый свежий в памяти. Он - в честь отъезда одного из советников и прибытия его сменщика.

Пока прием не начался (да и в ходе и его, и после), больше всех суетится и хлопочет завхоз посольства, неутомимый и вездесущий Иван Михайлович Гарбуз. Ведь надо и зал для приемов подготовить, и в ресторане сделать заказ, и виски, коньяк, вина, водку рассчитать, и официантов проинструктировать. А ему это нелегко - образование неполное среднее, английский не знает, - когда-то немецкий учил, но кроме "Вир фарен нах Анапа" и "Анна унд Марта баден" ничего не помнит".

На письмо не похоже. Скорее, дневник. А, может быть, где-то тут же лежат и более ранние записи?

На этажерке других папок или тетрадей не было.

Что ж, посмотрим дальше...

"Но вот все готово. Все на своих местах. Без одной минуты семь появляется Бенедиктов и становится на площадке между входом в здание и залом. Он, как обычно, элегантен, - сегодня у него какая-то особенная булавка в галстуке, чуть ли не бриллиантовая. Мол, знай наших. Когда надо, мы можем и умеем вот так. А на лице выражение иное: "Все равно, когда наше время придет окончательно и повсеместно, мы из золота нужники понастроим, ни на что иное оно больше годится не будет"..

Рядом с Бенедиктовым - старый и новый советники. Посол постоит, встречая гостей, минут пять-десять и пойдет на прием - работать. А им стоять все два часа, пожимать руки входящим и выходящим, улыбаться и провожать тоскливыми взглядами официантов, несущих в зал полные подносы.

Теперь гость повалил косяком: дипломаты, журналисты, члены парламента, правительственные чиновники, актеры, писатели, торговцы, фабриканты. Блицы фотокорреспондентов вспыхивают непрестанно.

Через пятнадцать минут зал - сплошной гудящий улей.

... Вон в углу торгпред Семин о чем-то говорит с невысокого роста сухоньким, пожилым индийцем. Это Маяк, главный редактор "Индепендент геральд". Семин нервничает - в сегодняшнем номере этой газеты опубликована заметка о якобы неудовлетворительном ходе выполнения советско-индийского торгового соглашения. Правда, эта информация пришла из лондонского бюро агентства Рейтер, но ведь опубликовала-то ее "Индепендент геральд". Между Семиным и Маяком происходит сейчас примерно такой разговор:

- Господин Маяк, рейтер дезинформировал вас, а вы - сотни тысяч своих читателей.

- Господин Семин, я, в данном случае - инстанция передающая. Если я буду перепроверять все, что получаю от Рейтер, Франс Пресс или Ассошиэйтед Пресс, то из газеты превращу "Индепендент геральд" в бюро по проверке.

- А у вас что же - идет только информация западных агентств?

- Я и рад бы давать вашу, но она постоянно запаздывает...

В это время к ним подходит другой индиец - Шанкар, редактор юмористического еженедельника. Подвижной, весело улыбающийся, он делает правой рукой такое движение, словно собирается боксировать с Семиным. Минута - и все трое смеются какой-то шутке Шанкара.

Бенедиктов, взяв под руку заместителя председателя Нижней Палаты парламента Индии, беседует с ним, дружелюбно улыбается.

- Господин заместитель председателя, - говорит Бенедиктов. - Сегодня Москва запросила точную дату приезда индийской парламентской делегации, которую вы возглавляете. Надеюсь, все остается так, как было указано в вашем письме?

- Да, ваше превосходительство, конечно. Скажите, а как погода сейчас, подходящая для вояжа?

- Лучше и быть не может!

Через пять минут Бенедиктов уже сидит на низеньком диванчике в круглой комнате, примыкающей к залу, с директором департамента социалистических стран МИДа Индии. В этой комнате тишина, прохладнее, меньше людей.

- Вы не знаете, - спрашивает Бенедиктов, - готова ли программа празднеств в Бхилаи?

- Готова. Сегодня премьер ее утвердил. Видимо, завтра вы ее получите, ваше превосходительство. Кстати, премьер собирается выступить там с большой речью на митинге.

- Да, - рассеянно отвечает Бенедиктов. И, помолчав, говорит: - неделю назад мы послали ноту протеста. За последнее время орган ЮСИСа "Американский хроникер" допускает открытые выпады против моей страны. Намерен ли МИД что-либо предпринять?

- МИДу трудно предпринять что-либо в этом деле. Ваш журнал тоже не жалует США. От них поступил аналогичный протест...

- Первыми начали они. Они первыми должны и кончить! А потом, через наш печатный орган мы разоблачаем их политику лишь в тех аспектах. на которые существует идентичность взглядов моего и вашего правительств.

- Но ведь это же все равно - критика третьей стороны! Попытка перенести холодную войну на нейтральную территорию, ваше превосходительство!

- Защита мира, разоблачение агрессоров - что здесь общего с холодной войной? А то, что ежедневно творят их бомбардировщики, пушки, морская пехота, Седьмой флот в Азии - это, по-вашему, очередная мирная инициатива?!

Да, в данном случае Бенедиктов вряд ли до конца прав. Если МИД Индии требует не касаться третьих стран в нашей внешней пропаганде, по-моему, стоит к этому прислушаться"...

Посла критикует. МИД Индии критикует. Весьма критически настроенный молодой человек! Дух времени, так сказать. Любопытно.

"Вон один из ста пятидесяти сотрудников ЮСИСа в Дели пикируется с Раздеевым. О том, что это пикировка, мне ясно, хотя бы потому, с какой нежностью Семен Гаврилович взял американца за локоть, как ласково он заглядывает ему в глаза, как пыхтит и краснеет верзила-янки. Уж чего-чего, а взять противника за "яблочко" мой шеф умеет. И по-настоящему любит это дело"...

Противника - да. И ехидство твое здесь неуместно, молодой сочинитель!..

"А Бенедиктов уже в зале - собрал вокруг себя группу журналистов, проводит летучую пресс-конференцию:

- Господин посол, скажите, где русские будут закупать хлеб, когда весь мир станет коммунистическим?

- Когда весь мир станет коммунистическим, тогда не будет тех спекулянтов, которые ежегодно уничтожают десятки миллионов тонн продуктов только затем, чтобы не снижать на них цену.

- В чем вы видите панацею для Индии?

- Это вопрос к премьеру Индии.

- Какова помощь СССР в нашей следующей пятилетке?

- Почти в два раза больше, чем в этой...

Через минуту Бенедиктов уже возбужденно обсуждает что-то с временным поверенным в делах посольства Италии в Индии...

Вон стоят два высоких, сухопарых сына Альбиона - помощник военного атташе (в мундире, при орденских ленточках, с моноклем) и, насколько помнится, второй секретарь по политическим вопросам (в вечернем фраке, полосатых брюках, с бабочкой). Они молча пьют виски, глядя в стаканы, изредка обмениваются фразами:

- Джордж проиграл на скачках десять тысяч фунтов.

Пауза.

- Он - мот.

Длинная пауза.

- Мне жаль его жену.

Очень длинная пауза.

- И детей.

Пауза до конца приема...

Вон с тремя черными, лоснящимися, сосредоточенно слушающими африканцами судачит дипломат-европеец. Впрочем, судачит он вечно и со всеми об одном: о фатальной неизбежности атомной войны и вселенском катаклизме. Кто бы что ни говорил, кто бы что ни делал, он махал пухлой ручкой, твердил сквозь пухлые губки: "Ни к чему все это, господа. Ка-а-ак ж-жахнет конец всем честолюбивым замыслам и сладким любовным утехам. Завтрашнего дня нет. реальны только сегодня, сейчас, сия минута. Рептилии где-нибудь на Марсе имеют блестящее миллиарднолетнее будущее. А вы, а я - нет. Ваше сегодняшнее здоровье, господа!".

Честно говоря, я думаю, его скоро отзовут. Но пока на приемы он ходит регулярно. И пьет, пьет. не раз ему пытались говорить, что не так уж все безнадежно; что, конечно, легче принять такую "философию" - от рюмки до рюмки; что "если бы парни всей земли", то... "Зачем все это? - уныло тянул он. Вот ка-а-а-а-ак жахнет!"... - И он опрокидывал очередную рюмку в рот. И сейчас он одной рукой держится за поднос, чтобы официант не убежал, а другой поднимает рюмку с чем-то, все равно с чем. замызганный галстук съехал на сторону, рубашка с потертым воротничком, брюки забыли, что на свете существует утюг. Африканцы бесстрастны, вежливы, молчат. наконец, один из них мягко вопрошает: "А как же Второй Бандунг? Независимость? Будущее?" "Вот ка-а-а-ак жахнет - и ни Бандунга, ни независимости... Ваше сегодняшнее здоровье!

В самый разгар приема, когда я мирно потягивал виски с Аларом, главным репортером "Ред Бэннер", и болтал с ним о том, о сем, ко мне подошел дежурный и сказал, что меня зовет "сам". Извинившись перед Аларом, я пошел разыскивать посла. Бенедиктов стоял в вестибюле, в стороне от центрального входа. рядом с ним были Раздеев и Карлов. Бенедиктов раздраженно говорил:

- Если посол утвердил список приглашенных на прием, то он один вправе его изменить. Когда вы будете давать прием от своего имени, вы и будете приглашать, кого сочтете нужным! И помедлив, мягче, но с явной укоризной добавил: - От вас, товарищ Карлов, признаться, не ожидал!

Карлов покраснел, молчал. За стеклами очков Раздеева притаилась улыбочка..."

... Сукин сын!..

"А завтра он начнет, - Бенедиктов кивнул головой в мою сторону, приглашать налево и направо. И, снова обращаясь к Карлову, закончил: Поймите, это не каприз. Я не хотел приглашать еще некоторое время этого человека! Сегодня Семен Гаврилович мне напомнил об этом.

Раздеев скромно потупил очи:

- А Виктор Андреевич не завтра - он уже вчера начал. Пригласил какого-то самозванца Сардана. Скоро на званые обеды невозвращенцев будем тащить...

- Ну, полноте! - поморщился Бенедиктов. - Я знаю Сардана, это отличный журналист по сельскохозяйственной проблематике. Скромняга и тихоня. И пригласил его я. Кстати, вас, друг мой, - жест в мою сторону, - я позвал вот зачем. Мне нужно знать завтра-послезавтра, и не в общих чертах, а в деталях, что писала индийская печать о "Корпусе Мира". Дело в том, что заместитель главы этой почтенной организации через два дня будет у меня на ленче.

К послу заспешила Инна Юртасова.

Молодая, ослепительно красивая, популярная звезда нашего экрана. Здесь она с культурной делегацией. Все посольство шушукается, что она, мол, бессовестно липнет к Бенедиктову. Пользуется тем, что его жена в Москве. И Иван Александрович к Юртасовой, мол, явно благоволит. А пора бы, мол, и угомониться в его-то годы...