Горизонт

— Да, совершенно верно, Маргарет, вы правы… Я люблю лишь того, кто любит меня…

Похоже, эти слова его растрогали.

Маргарет все ждала, не присоединится ли к ним «норвежка», однако «норвежка» и «секретарша» редко приходили одновременно. Они проводили ночи с Багерианом по очереди. Лишь однажды остались у него обе. Тогда Маргарет подумалось, что у него довольно запутанная личная жизнь. А что будет теперь? Посмотрим. Как говорил хозяин кафе на Вокзальной улице в Аннеси: «Нужно жить в свое удовольствие». «Секретарша» с каждой минутой становилась добрей. Взяла Маргарет за руку, сказала приветливо:

— И правда, как мило… Я люблю лишь того, кто любит меня… Запишите мне эту фразу, не то я забуду…

Багериан спросил заботливо:

— Вам не нравится водка?

Нравится. Ей все всегда нравилось. Она ведь непривередлива. Маргарет допила остаток одним глотком.

Когда они вышли из бара, ее занимал вопрос: поедет ли «секретарша» с ними вместе к Багериану? Но нет. «Секретарша» вскоре попрощалась:

— До завтра, Мишель.

Они пожали друг другу руки. Она с улыбкой обернулась к Маргарет:

— Так вы запишете мне эту фразу о любви, хорошо? Она такая милая, трогательная…

Они смотрели ей вслед, слышали мерное постукивание высоких каблучков. Потом сели в машину, и она заскользила с приглушенным мотором вниз, по улице Уши. От крутизны спуска у Маргарет закружилась голова. Все поплыло перед глазами. Она положила голову на плечо Багериану, тот включил радио. Послышался приглушенный голос диктора, немецкая речь, довольно странная, так не говорят в Берлине, где она родилась, скорее, на юге, решила она, и еще чувствовался легкий марсельский акцент. Она засмеялась при мысли о немецком языке жителей Марселя.

— Вижу, вы сейчас стали раскованнее, чем только что были в баре, — заметил Багериан.

Ее голова по-прежнему лежала у него на плече. Он остановился на красный свет, повернулся к ней вполоборота и слегка погладил по щеке и волосам.

Как только они выехали на улицу Бориваж, Маргарет заметила вдалеке у дверей их дома черный силуэт Бойаваля в узком пальто. Ну вот, как она и предвидела. Ее удивило, что не возникло и тени всегдашнего страха. Напротив. Она задыхалась от ярости. Что придало ей смелости: водка или присутствие Багериана? Маргарет захотела бросить вызов Бойавалю. Неужели это пустое место столько времени отравляло ей жизнь, заставляло красться вдоль стен и оглядываться? Ничтожество. Мелкая жалкая дрянь мешала радоваться солнцу… А она покорилась, восприняла как перст судьбы, как наказание свыше, будто лучшего недостойна.

— Задави его, — приказала она Багериану. И указала на того, другого, там, возле дверей.

— Ты хочешь, чтобы я его задавил, но почему? — спросил он очень тихо, почти шепотом.

Они впервые называли друг друга на «ты». Тут Маргарет почувствовала: страх снова завладевает всем ее существом, словно приступ мигрени, что возвращается, едва лишь перестает действовать болеутоляющее. Багериан припарковался, Бойаваль стоял неподвижно и загораживал дверь. Встречи с ним нельзя было избежать.

— Я боюсь этого человека. Давай посидим в машине, ладно?

Багериан обернулся к ней с удивленным видом:

— Чем он так тебя напугал?

Он говорил спокойно. С насмешливой улыбкой переводил взгляд с нее на Бойаваля.

— Хочешь, я спрошу, что ему здесь нужно?

Бойаваль подошел к машине поближе, чтобы рассмотреть, кто в ней сидит. Маргарет посмотрела ему прямо в глаза. Он улыбнулся ей. И снова встал у дверей.

— Сегодня днем я гуляла в парке, а он неотступно шел за мной.

Багериан распахнул дверцу и хотел выйти, но она удержала его, схватив за локоть. Пусть старинные приятели Бойаваля считали револьвер в серой замшевой кобуре обыкновенным «форсом», незначительной деталью костюма. Кроме него он носил с собой нож со множеством лезвий, и одной из любимых его забав перед началом партии в покер в кафе на Вокзальной улице было положить плашмя левую руку на стол, растопырить пальцы… И втыкать нож в стол между ними все быстрей и быстрей. Если он не поранился, партнеры по карточной игре платили ему по пятьдесят франков каждый. Если же задевал палец, то просто-напросто завязывал его белым носовым платком и садился играть как ни в чем не бывало. Как-то вечером она шла в кинозал казино и грубее обычного велела ему оставить ее в покое, когда на променаде Пакье он заговорил с ней. В ответ он выхватил нож — лезвие выскочило со щелчком — и легонько провел острием между ее грудей. Тем вечером она испугалась не на шутку, стояла перед ним не шелохнувшись. А он смотрел ей прямо в глаза со странной улыбочкой.

— Бояться глупо, — сказал Багериан. — Вот я никогда ничего не боюсь.

И вытащил Маргарет из машины. Взял за руку. Тот стоял прямо перед ними, загораживая проход. Багериан медленно приближался к нему, крепко сжимая ее руку. Рядом с ним она почувствовала себя несколько увереннее. Про себя она повторяла для большей храбрости: «В таких делах он отнюдь не младенец». Да, несмотря на безукоризненный французский язык и хорошее воспитание, человек, что вел ее за руку, занимался какими-то опасными махинациями. Она обращала внимание на необычные физиономии его деловых партнеров и запомнила, в какой странной компании застала его однажды в холле гостиницы «Рона» в Женеве, куда они с детьми зашли за ним вечером.

— Вы кого-то ждете, мсье? — спросил Багериан.

Бойаваль прислонился к двери, скрестив на груди руки. И смотрел на них обоих с застывшей улыбкой.

— Вы мешаете нам пройти, — продолжал Багериан тихо.

Маргарет пряталась за его спиной. Бойаваль не пошевелился, не проронил ни слова, стоял, по-прежнему скрестив руки.

— Вы позволите? — произнес Багериан еще тише, будто боялся разбудить кого-нибудь.

Он взял Бойаваля за плечо и попытался оттолкнуть его вправо, но тот не сдвинулся с места.

— Ну что ж, в таком случае я вынужден сделать вам больно, не обессудьте.

На этот раз он оттолкнул его с такой силой, что Бойаваль упал лицом вперед, растянулся во весь рост, ударившись о край тротуара. Маргарет заметила, что из уголка рта у него потекла струйка крови, и подумала, что он, наверное, потерял сознание. Багериан приблизился и склонился над ним:

— Сейчас уже поздно, мсье, но аптека на авеню Рюмин еще открыта.

Затем он распахнул дверь и пропустил Маргарет вперед. В подъезде снова взял ее за руку. В лифте не задал ей ни единого вопроса, словно ничего не случилось, во всяком случае, ничего особенного.

Они сидели вместе на диване в гостиной. И ей хотелось все объяснить ему, рассказать, что с некоторых пор этот человек неотступно преследовал ее. Но Багериан улыбался с милой непринужденностью, и казалось, будто никакой стычки не было, они вернулись домой после приятной вечеринки с друзьями. В Аннеси, когда история с Бойавалем только началась, она дважды обращалась в полицию, пыталась подать жалобу в надежде, что ее защитят. А ее там подняли на смех. В первый раз полицейский сказал: «Ничего удивительного, что у такой красавицы, как вы, мадемуазель, есть поклонники». Во второй уже никто не говорил любезностей, к ней отнеслись с подозрением. До нее никому не было дела.

— Мне очень жаль, — в конце концов пролепетала она.

— Чего тебе жаль?

Багериан налил им выпить. Приблизился к ней и прошептал на ушко: «По русскому обычаю». Теперь она постаралась залпом осушить бокал. Должно быть, присутствие Бойаваля у их дверей ничуть не заинтересовало его по той причине, что в его жизни было много гораздо более серьезных столкновений и этот случай показался ему заурядным и незначительным. Вот поэтому он ничему не удивлялся и сохранял хладнокровие, более того, беззаботность. Он был абсолютно прав, за бесстрашие она и подарила ему свою любовь. Он погасил свет в гостиной, Маргарет почувствовала, как его рука, расстегивая пуговицы на блузке, скользит там, где другой некогда, давным-давно, провел лезвием ножа. Сейчас все было по-другому. Она наконец-то расслабилась, доверилась. Да, рядом с Багерианом близость вдруг показалась простой и естественной.

Около четырех утра она ненадолго вышла из спальни и собрала свою одежду, разбросанную по дивану и ковру в гостиной. Ее на всю жизнь приучили к аккуратности в интернате, к тому же у нее никогда не было своей собственной комнаты, своего дома. Повсюду временно, всегда настороже. Всякий раз несмятая одежда под рукой могла пригодиться, чтобы мгновенно одеться и убежать при малейшей опасности.

Сквозь приоткрытое окно в гостиной Маргарет услышала шум дождя. Она прижалась лбом к стеклу. Внизу по-прежнему стоял Бойаваль. Она ясно видела его в свете горевших всю ночь фонарей у подъезда. Упрямый часовой на бессмысленном посту. Он курил. Засохшая кровь у губ и на подбородке. Даже не спрятался от дождя под козырьком. Вытянулся, будто по стойке «смирно». Лишь время от времени выдыхал клубы сигаретного дыма. Промокшее насквозь пальто облепило его фигуру. Неужели этот черный силуэт вечно будет застить ей горизонт? Ей придется запастись терпением, впрочем, она с раннего детства все терпит и терпит. За что? И до каких пор? В номере гостиницы «Севинье» бессонница мучила ее долгие ночи напролет, как прежде нередко в Аннеси. Маргарет никогда не принимала снотворное, боялась, что не проснется.

Однажды в Аннеси около трех часов ночи она поняла, что больше не в силах без сна сидеть у себя в комнате. Тогда она вышла из дома на пустынную улицу Вожеляс. Окна светились только в открытом до утра кафе на улице Вокзала.

Она приходила туда всякий раз, как ее одолевала бессонница. И заставала одних и тех же завсегдатаев. Ее удивляло одно: днем этих людей не видно поблизости. Хотя нет, некоторые попадались ей на глаза. Например, Рози работала в парфюмерном магазине на улице Рояль. Маргарет Ле Коз рассматривала ее сквозь витрину и пришла к выводу, что молодая, чрезвычайно ухоженная улыбающаяся блондинка не имеет ничего общего с ночной Рози. Еще по вечерам ей часто встречался доктор Эрвьё. Неужели это был один и тот же человек? Днем Рози и доктор Эрвьё не узнавали Маргарет, зато ночью охотно беседовали с ней. Остальные исчезали бесследно, словно испарялись с первыми лучами солнца: Олаф Барру, Ги Грен и девушка по прозвищу Нежная Ирма[5]… Именно здесь, в кафе на Вокзальной улице она в первую же ночь привлекла внимание Бойаваля. Сначала он ее не пугал. Напротив, был довольно любезен. Подходил к ней, здоровался, говорил какой-нибудь комплимент, а потом садился играть в покер. Но постепенно Маргарет стала замечать, что он, мягко говоря, неуравновешен. Как-то ночью он пригласил ее провести воскресенье в Ла-Клюзаз. Покататься вдвоем на лыжах. Она отказалась. Никогда в жизни ей не приходилось вставать на лыжи. И тогда он вышел из себя:

— Почему не поедете? Вы что, боитесь меня?

Она не ожидала такой реакции и не знала, что ему ответить. К счастью, товарищи увели его играть в покер как всегда. Позднее она узнала, что этот человек несколько лет тому назад мог войти в сборную Франции по лыжному спорту, но помешала серьезная травма. Раньше он был тренером в Ла-Клюзаз и Межеве. А теперь стал мелким служащим в муниципальном бюро по туризму. Наверное, ее равнодушие к лыжам и бесцеремонность отказа показались ему обидными. Однако мало-помалу в его отношении к ней произошла зловещая перемена.

Он стал часто встречаться ей после полудня, когда она шла в книжный магазин на улице Почты, где работала на полставки. Преграждал ей путь с таким видом, будто чувствовал, что она знать его не желает и не хочет с ним разговаривать. Маргарет старалась сохранять спокойствие и отвечала вежливо. Но от всех его предложений отказывалась под разными предлогами, и всякий раз он приходил в бешенство. Однажды она согласилась пойти с ним в кино. Понадеялась, что после этого он станет менее назойливым. В кинозале казино они оказались чуть ли не единственными зрителями. Теперь в Париже, в номере гостиницы «Севинье», ей с необычайной ясностью вспомнился тот черно-белый фильм и стало очевидно, что его серые полутона навсегда связаны в ее сознании с Аннеси, кафе на Вокзальной улице и Бойавалем. Она ожидала, что в темноте он не удержится, обнимет ее за плечи или возьмет за руку, а она все стерпит, подавив отвращение. Ей случалось испытывать такую мучительную неуверенность в себе, что она готова была сама сделать первый шаг, лишь бы другие не отталкивали ее и не выказывали больше враждебности. Да, довольно часто она оказывалась в неприятном положении жертвы, что без конца уступает шантажистам, выигрывая всего лишь минутную передышку.

Однако, вопреки ее опасениям, за весь сеанс он не предпринял ни единой попытки к сближению. Чинно сидел в своем кресле. Но когда в фильме девушка вошла в спальню молодого дирижера и застрелила его из револьвера, Маргарет заметила, что Бойаваль так и впился в экран, даже наклонился вперед, завороженный происходящим. И ее затошнило от страха. Она вдруг отчетливо представила, как Бойаваль с револьвером входит в ее комнату на улице Президан-Фавр.

Когда фильм закончился, он предложил проводить ее до дома. Говорил тихо, застенчиво — она и не знала, что он бывает таким. Мирно шел рядом с ней и не позволял себе никаких вольностей. Только опять предложил съездить как-нибудь днем в Ла-Клюзаз, мол, он ее поучит кататься на лыжах. Она не решилась ответить «нет», боясь, что он снова разозлится. Они миновали променад Пакье, поднялись к вилле Шмидта.

— Есть ли у вас друг сердца?

Она не ожидала, что он может задать подобный вопрос. И ответила отрицательно. Проявила благоразумие. Ей вспомнился фильм: ведь девушка застрелила дирижера из ревности.

С этого момента и вплоть до того, как они подошли к ее дому, он не сказал ни слова, только его глазах появился лихорадочный блеск. Она все думала, намерен ли он остаться у нее. И решила во всем ему уступать. Для храбрости повторяла про себя совет одной девочки в интернате, которому неукоснительно следовала: «Не стоит идти против течения». У двери дома она остановилась:

— Зайдете?

Спросила, чтобы покончить с этим раз и навсегда. Чтобы увидеть реакцию загадочного человека, что не желал оставить ее в покое. Чтобы добиться хоть какой-то определенности.

Он отшатнулся и посмотрел на нее так, что ее бросило в дрожь, посмотрел с бессильной злобой, — позднее она часто ловила на себе его злобный взгляд и всякий раз хотела спросить, за что он ее ненавидит.

— И тебе не стыдно предлагать мне такое?

Он проговорил это с гневом, но голос его подвел, унизительно сорвался на фальцет.

Следом он внезапно ударил ее по левой щеке. Первая пощечина со времен интерната. На мгновение она ошалела от неожиданности. Потом инстинктивно поднесла руку к губам, проверяя, не течет ли кровь. Глянула ему прямо в глаза и поняла, что он ударил ее, не нападая, а защищаясь. Услышала будто со стороны, как произнесла ледяным тоном:

— Вы действительно не хотите зайти? Это же просто смешно… Вы боитесь? Так объясните мне, чего именно.

Филин, ослепленный светом солнца. Он не выдержал ее натиска, бежал. Она смотрела, как он неровной походкой спешил прочь по улице Президан-Фавр, пока его черный силуэт не слился с оградой конного завода. Отныне он бесследно исчезнет. Она была уверена, что больше никогда его не увидит.

Однако через два дня он появился. Она сидела за прилавком книжного магазина на улице Почты. Шесть часов вечера, уже стемнело. Он остановился перед витриной, словно рассматривал выставленные книги. Но время от времени бросал на нее взгляд исподтишка с жалкой улыбкой. Наконец вошел в магазин.

— Мне очень жаль, что я вас тогда обидел.

Она ответила ему с полнейшей невозмутимостью:

— Ничего страшного.

Ее ровный голос его успокоил.

— Вы на меня не сердитесь?

— Нет.

— Увидимся в кафе на Вокзальной?

— Возможно.

Она вновь погрузилась в бухгалтерские расчеты, и он не стал ее отвлекать. Вскоре она услышала, как за ним закрылась дверь. Хотя бессонница по-прежнему ее мучила, Маргарет перестала заходить в кафе на Вокзальной улице из страха встретить там Бойаваля. Но каждый вечер в шесть часов он возникал перед витриной книжного магазина. И следил за ней сквозь стекло. Она старалась выглядеть безучастной, надевала темные очки, чтобы спрятаться от его упорного взгляда, и тогда лицо Бойаваля расплывалось во мраке. Худощавый, узколицый, он тем не менее подавлял ее своей мощью, будто на самом деле был куда более крепкого сложения, чем казался на первый взгляд; и кожа у него при ближайшем рассмотрении оказывалась гладкой и белой, а не землистой и рябоватой. Наверное, партнеры по игре в покер в кафе тоже рассмотрели его как следует, раз прозвали: «Мамонт». Рози, продавщица в парфюмерном магазине, сказала ей, что у Бойаваля есть и другое прозвище: «Одним ударом». Но его значения Маргарет не поняла.

Теперь в Париже, в номере гостиницы «Севинье», все это казалось далеким прошлым… И все же, внезапно проснувшись посреди ночи, она невольно возвращалась к тем дням. Как-то раз они с Рози шли под аркадой, объединяющей ряд домов, неподалеку от «Таверны». Маргарет откровенно рассказала ей все и спросила совета, как от него отделаться. Тогда Рози сказала: «Он тебе досаждает, потому что у тебя ослабленный иммунитет… Пристал, как инфекция…» Так и есть, она часто оказывалась крайне уязвимой, беспомощной. И особенно ясно почувствовала это, когда обращалась в полицию, прося о защите. Полицейские сочли ее абсолютным ничтожеством. Будь она дочерью фабриканта или местного нотариуса, к ее жалобе отнеслись бы иначе. Но никакая родня за нее не вступилась бы, и в полиции сразу поняли, что она «Женщина, не стоящая внимания»[6] — пьесу с таким названием Маргарет читала тогда. Полицейский, проглядывая ее просроченные документы, осведомился, почему это она родилась в Берлине и где сейчас ее родители. Она соврала, будто отец был горным инженером из Парижа и часто ездил за границу вместе с женой, а она, их дочь, получила наилучшее воспитание в женском монастыре Святого Иосифа в Троне и в пансионе Ла-Рош-сюр-Форон. Но, судя по всему, полицейского нисколько не интересовала ее биография. И слава Богу. Расспроси он ее подробно, ей было бы трудно вывернуться. А так он просто посоветовал с насмешливой улыбкой не подавать жалоб на людей, что явно не желают ей зла. Подумаешь, какой-то влюбленный. «Знаете, — сказал он напоследок, — мы не вмешиваемся, пока нет жертв…»

Действительно, ей пришлось бы несладко, если бы фараона заинтересовали подробности… Вчера она получила письмо, первое, хотя прошло столько времени, вот оно, на тумбочке возле кровати. Она с удивлением прочитала на конверте:

Письмо на бумаге со штампом конторы по найму Стейварта. Несколько строк, напечатанных на машинке:

Автобиография… Бессонными ночами в номере гостиницы «Севинье» в памяти мелькали отдельные эпизоды прошлого, словно пейзажи за окном ночного поезда. Как потряхивает вагон во время движения, так же неровно, толчками шла ее жизнь. В купе она прислонялась лбом к стеклу. Снаружи темнота, лишь время от времени минуешь освещенную пустынную платформу станции, читаешь на указателе название города — хоть какой-то ориентир, — затем ныряешь в черный туннель… Берлин. Она почти его не помнила. Маленькая, сидела вместе с другими детьми рядом с развалинами домов на куче обломков и мусора, смотрела с полудня до вечера, как один за другим непрерывно снижались самолеты и садились где-то неподалеку. Если ей снился сон по-немецки, то всегда звучала пугавшая ее песенка про Ландверканал… Она долго берегла старую книгу, изданную во время войны, «Унесенные ветром». В качестве закладки в ней лежала открытка с пометкой: «Завод „Аргус Моторен“, Графроидерналлее, Берлин, округ Райникендорф». А следом — имя ее матери: Женевьева Ле Коз из Бреста. Француженка. Маргарет сохранила эту открытку, единственное, что ей осталось от матери. Бывает, что мгновенно теряешь то, чем по-настоящему дорожишь: четырехлистный клевер, любовное письмо, плюшевого медвежонка. Зато какая-нибудь ненужная вещь упорно сопровождает тебя годами, хочешь ты того или нет. Думаешь, что удалось избавиться от нее, но вновь находишь ее на дне ящика. Наверное, стоило бы послать мсье Ж. Туссену эту открытку, она безусловно заинтересует его клиентов.

И вот ее повезли из Берлина обратно во Францию, в Лион. Она была еще несмышленышем, но отчетливо запомнила ночной поезд, что останавливался на каждом полустанке и простаивал часами просто среди полей. Неведомо только, с матерью она ехала или совсем одна… В Лионе мать нанималась на поденную работу, вероятно, тоже ждала ответа из конторы по найму, вроде конторы Стейварта. Интернат на горе Святого Варфоломея. Ей до сих пор снилось, как она идет ночью неизменно от площади Терро к набережной Сен-Венсан и дальше вдоль Соны. И явственно ощущает, что кто-то присматривает за ней издалека, но не может разглядеть провожатого в тумане. Может быть, это ее отец, которого она никогда не видела? Она переходит реку по мосту и оказывается на площади Сен-Поль. Ни на миг не отводит взгляда от светящегося циферблата вокзальных часов. На платформе она ждет кого-то, кто должен приехать ночным поездом из Германии. Ее мать вышла замуж за владельца гаража из Круа-Русс, отчим ей не понравился. Интернаты в Троне и в Ла-Рош-сюр-Форон. Она рассорилась с матерью навсегда. В Аннеси впервые устроилась на работу: сначала к Зукколо, а летом в буфет «Спортинга». Служила официанткой в ресторане «Верный пастушок» и продавщицей в книжном магазине на улице Почты. В гостинице «Англетер» ей отказали. И тогда она поехала в Лозанну и стала гувернанткой двух детей мсье Мишеля Багериана.

Перед Босмансом шла девушка с детской коляской, со спины удивительно похожая на Маргарет. Он впервые гулял в этом парке, разбитом на месте винных складов Берси. А на другом берегу Сены вдоль набережной, теперь уже не называвшейся Вокзальной, построили небоскребы. Он никогда их не видел прежде. Возник новый Париж, не имеющий ничего общего с Парижем его детства, и ему захотелось все там разведать, рассмотреть улицы и дома. Девушка впереди в самом деле вылитая Маргарет. Он следовал за ней, не отставая и не приближаясь. Она толкала одной рукой коляску без ребенка. Пустую. Босманс не сводил с нее глаз и в конце концов внушил себе, что это Маргарет и есть. Накануне он прочел научно-фантастический роман «Лабиринт времени». Герои дружили в детстве, но потом некоторые не повзрослели и, встречая остальных сорок лет спустя, не узнавали их. Действительно, общаться друг с другом они не могли. Часто оказывались рядом, но каждый был в своем временном коридоре. Заговори один, другой бы его не услышал — их разделял прозрачный барьер, как стекло в аквариуме. Босманс остановился, глядя вслед уходящей к набережной Сены девушке. «Незачем догонять ее, — подумал он. — Она все равно меня не узнает. Но однажды свершится чудо, и мы с ней встретимся в одном коридоре. И у нас начнется новая жизнь в новом Париже».

Он вышел из парка на улицу Берси. Накануне он заходил в интернет-кафе. Фамилия «Бойаваль», надолго забытая, вернее, «спящая» в его сознании — так «спят» веками фамилии английских старинных аристократических родов, не оставивших наследников, пока в один прекрасный день их не пробудят к жизни нувориши, — фамилия «Бойаваль» вдруг всплыла на поверхность со дна памяти. Сорок лет летел сквозь пространство метеорит и только сейчас мелькнул у него перед глазами. Он набрал на клавиатуре: «Белые страницы». Потом: «Бойаваль». Во всей Франции, во всем Париже нашелся единственный Бойаваль. Ален Бойаваль, агентство недвижимости, улица Берси, дом 49.

На витрине — доска объявлений с фотографиями выставленных на продажу квартир и их ценами. Босманс вошел. В глубине помещения за столом с металлическими ножками сидел мужчина. Справа от него, ближе к витрине девушка раскладывала папки на полках стеллажа.

— Мсье Бойаваль?

— Он самый.

Босманс подошел к столу и замер. Он не знал, что сказать. Тот поднял на него глаза. Сероглазый седой человек, подстриженный бобриком. В сером костюме, под цвет глаз. Узкое лицо. С выступающими скулами.

— Чем могу служить?

Тихий голос, вежливая улыбка.

— Мне нужна квартира, — проговорил Босманс. — Если можно, в этом районе.

— Я продаю квартиры исключительно в этом районе. И еще в Тринадцатом округе, рядом с Национальной библиотекой.

— Только в новых домах. Вас можно понять.

— Да, с новым работать интереснее.

Он указал Босмансу на кресло, напротив стола.

— Вам нужна дешевая или подороже?

— Цена не имеет значения, — ответил Босманс.

Как перейти к главной теме? Впрочем, о чем его спрашивать? Смешно и глупо, ведь это другой Бойаваль. Девушка положила перед седым человеком раскрытую папку, он поставил подпись на каждом листке, и она убрала ее обратно на полку.

— Кажется, в прошлом я знавал одного мсье Бойаваля, — почти беззвучно произнес Босманс.

— Неужели?

Босманс заметил: в его серых глазах промелькнуло беспокойство.

— Давным-давно, в Аннеси…

Маргарет не говорила почти ничего конкретного о призраке, что ее преследовал. Но одно сказала: они познакомились в Аннеси.

Седой человек посмотрел на ручные часы, оглянулся на девушку, разбиравшую папки. Явно занервничал. Неужели его вывело из равновесия простое название «Аннеси»?

— Тут неподалеку есть кафе, не хотите выпить по стаканчику? Я часто беседую там с клиентами. Сможете объяснить мне подробнее, что вам нужно…

На улице Босманс обратил внимание, что тот слегка прихрамывал. Но держался прямо и своей осанкой, седым бобриком, строгостью изможденного лица напоминал отставного военного.

Они сели на террасе кафе, на солнышке. Других посетителей не было. На той стороне улицы начинался парк Берси, где Босманс только что повстречал двойника Маргарет или ее саму в ином воплощении с пустой детской коляской.

— Мне, пожалуйста, воду с мятным сиропом. А вам что заказать?

— То же самое, — отозвался Босманс.

— Вам нужна квартира какой, примерно, площади?

— Ну… Обычная однокомнатная.

— В таком случае могу предложить вам целый ряд на выбор и здесь поблизости, и на том берегу Сены.

Он указал на те самые небоскребы на набережной, неподалеку от парка, которые Босманс недавно внимательно рассматривал, поскольку не видел их прежде.

— Совсем новый район? — спросил он.

— Да, эти дома построили лет пять назад, не более того. Я сам живу в одном из них. Каждое утро перехожу через мост и уже в агентстве. В старом Париже почти не бываю.

— А в старом Аннеси? — осведомился Босманс.

Его реплика застала собеседника врасплох. Но сидел он по-прежнему прямо.

— Ах да… Вы уже говорили… что встречали некоего Бойаваля в Аннеси…

Он натянуто улыбнулся.

— Вы прежде жили в Аннеси?

— Нет, но у меня были друзья оттуда, и они мне рассказы вали о Бойавале.

— В незапамятные времена, должно быть.

Его улыбка стала более искренней, дружелюбной.

— Сорок лет назад, не меньше, — ответил Босманс.

Наступило молчание. Седой человек склонил голову, будто готовился сделать важное признание и подыскивал слова. Потом внезапно выпрямился и больше не сводил с Босманса серых глаз.

— Не знаю, чего уж вам наговорили друзья… Сам я почти ничего не помню.

— Ничего особенного. Тот Бойаваль мог войти в сборную Франции по лыжному спорту.

— Тогда мы с вами говорим об одном и том же человеке.

Его голос внезапно стал хриплым, черты лица смягчились, в улыбке проглянула грусть, — Босманса удивила эта перемена. Он заметил, что у Бойаваля рябоватая кожа на скулах, будто с помощью ультрафиолетового или инфракрасного излучения мог разглядывать это лицо в мельчайших подробностях. Тот, чтобы скрыть смущение, отхлебнул мятного сиропа и произнес после паузы:

— Хотя нет, я ошибся… Ведь он давно уже не тот…

Его кожа вновь стала гладкой, землистый оттенок исчез. Босманс недоумевал, как произошло это превращение. Словно его собственное зрение утратило остроту, не воспринимало больше ультрафиолетовых и инфракрасных сигналов. Тот снова с трудом подыскивал слова:

— Вы правы, мсье, прошло больше сорока лет…

Он зябко поежился.

— А кого именно вы знали из жителей Аннеси?

— Одну девушку. Ее звали Маргарет Ле Коз. — Босманс произнес ее имя очень отчетливо.

— Как вы сказали: Маргарет Ле Коз? Казалось, он пытался вспомнить ее. Брови сдвинуты. Отсутствующий взгляд.

— Она и ныне здравствует?

— Не знаю, — проговорил Босманс.

— Нет, никакой Маргарет Ле Коз я не помню. — Его голос опять стал хриплым.

Лицо смягчилось, рябины проявились на скулах.

— Видите ли, мсье, это как с застройкой этого квартала. — Босманса тронула глубокая грусть в его голосе. — Уж не знаю, помните ли вы прежние склады и набережную Берси… Тут когда-то росли платаны, их ветви смыкались зеленым сводом… На набережной рядами стояли бочки… А теперь не поймешь, на самом деле ты их видел или нет…

Он еще раз заказал воду с мятным сиропом.

— И вам заказать еще?

— Да.

Он наклонился вперед и пообещал Босмансу:

— Когда мы вернемся в агентство, я дам вам списочек подходящих квартир. Сможете выбрать какую-нибудь в тихом месте на солнечной стороне.

Он положил левую руку плашмя. Правой взял с блюдечка ложку и принялся тыкать ее черенком в стол между растопыренными пальцами левой. Босманс не мог отвести взгляд от бесчисленных шрамов на тыльной стороне ладони и на пальцах, безымянном и среднем. Можно подумать, что эту руку некогда безжалостно изрезали ножом.

Вскоре после этой встречи, ранней весной, — тогда несколько недель подряд стояла жара как в июле, — Босманс увидел еще один «призрак прошлого», как он их называл, или же ему почудилось. Хотя нет, он уверен, что действительно видел ее.

В тот вечер он оказался в незнакомом районе, мало чем отличающемся от того, где находилось агентство недвижимости Бойаваля. И все-таки ему больше нравились небоскребы вдоль набережной Сены, и парк Берси, и сверкающие на солнце дома около Национальной библиотеки, в одном из которых жила девушка, похожая на Маргарет, нет, сама Маргарет, такая, какой он знал ее прежде, в новом воплощении ходила по новым улицам. В один прекрасный день ему посчастливится встретить ее, преодолев прозрачные преграды времени.

Он отдал на перепечатку сотню страниц машинистке — впрочем, теперь, наверное, это слово, напоминающее об однообразном стуке прежних печатных машинок, вышло из употребления, — то есть секретарше, работающей на дому. И в тот день она сообщила, что все уже набрала. Можно подъехать к восьми вечера к ней домой по такому-то адресу в новый район, неподалеку от пригорода Сен-Клу.

Босманс поехал на метро. Ему вспомнилось время, когда он каждую неделю возил по частям рукопись Симоне Кордье. И всякий раз забирал не более трех машинописных страниц. Интересно, куда в абсолютно пустой квартире она ставила свою загадочную машинку? На стойку бара? А сама печатала стоя или садилась на высокий табурет? С тех пор он написал более двадцати книг, да и технический прогресс не стоял на месте: вот сейчас девушка вставит «флэшку» в USB-порт и перекинет ему безукоризненный текст без черточек над «о», хвостиков и трема Симоны Кордье. Но изменилось ли что-нибудь по сути? Те же слова, те же книги, те же станции метро.

Он вышел на станции «Порт-де-Сен-Клу». Нет, ему больше нравились новые кварталы на восточной окраине Парижа, нейтральная полоса, дающая простор фантазиям о будущей жизни на новом месте. Здесь же, на площади он, наоборот, сразу погрузился в прошлое — церковь из красного кирпича напомнила ему пренеприятную историю: он, двенадцатилетний мальчишка, трясся на заднем сиденье машины в четыре лошадиные силы, расстрига сидел за рулем, мать рядом с ним; они остановились на красный свет, Босманс мгновенно выскочил из машины, забежал в красную церковь, спрятался и просидел там до темноты, боясь, что те двое подкараулят его снаружи. Его первый побег.

Выйдя из метро, он обшарил внутренний карман пиджака и обнаружил, что забыл бумажку с именем секретарши, ее адресом и номером телефона. Он запомнил лишь фамилию: Клеман. И еще название улицы: Дод-де-ла-Брюнри. Он не знал, где она находится. И спросил у прохожего, как пройти. «Идите прямо через площадь, первый поворот, не доходя до улицы Булонь».

Он ожидал увидеть небольшую улочку с невысокими домами и надеялся, что на дверях не будет кодовых замков. Ему понадобится только просмотреть списки жильцов и отыскать среди них мадемуазель Клеман. Однако дома оказались небоскребами не хуже тех, на бывшей набережной Вокзала, которые он впервые увидел в день посещения агентства Бойаваля. Высоченные новые здания. На одной стороне улицы семь четных: № 2, № 6, № 10, № 12, № 16, № 20, № 26. Босманс, смерив взглядом их высоту, подумал с ужасом, что в каждом подъезде живет человек пятьдесят. Имен было так много, что зарябило в глазах. Жаклин Жуаёз. Мари Ферукан. Бренос. Андре Кокар. Альбер Загдан. Фальвэ. Зелатти. Люсьен Аллар. Но ни единой Клеман среди них. У него голова пошла кругом. Имена мелькали, проносились мимо галопом, как лошадки на скачках, так быстро, что их и не различишь. Червонный король. Каурый. Мальчик. Манящая. Золотко. Пустота внутри, дыхание перехватило от ужаса. Он во веки веков не отыщет мадемуазель Клеман среди тысячи тысяч фамилий, тысячи тысяч скачущих лошадей. Скорее, нужно спастись отсюда. Земля уходила у него из-под ног. Сорок лет он трудился без отдыха, укреплял сваи, ради чего? Напрасно, они все равно сгнили.

На середине площади у него закружилась голова. Он стал вслух повторять название красной церкви, где прятался в детстве весь вечер от женщины с рыжими волосами, своей вроде бы матери, и лжетореадора. Святая Жанна Шантальская.

Босманс вошел в кафе и сел за первый же столик на красный кожаный диван. Он воображал, как закажет бутылку чего-нибудь крепкого, будет пить прямо из горлышка, опьянеет, почувствует наконец умиротворение. И громко рассмеялся, сидя один на красном диване.

Подошел официант, Босманс попросил срывающимся голосом:

— Будьте добры, стакан молока.

Он постарался дышать ровно и глубоко. Святая Жанна Шантальская. Ну вот, так гораздо лучше. Понемногу пришел в себя. Хорошо бы с кем-нибудь поговорить, вместе посмеяться над недавним приступом страха. Подумать только… в таком почтенном возрасте… Ведь улица Дод-де-ля-Брюнри не девственные леса Амазонки, верно? Теперь он совсем успокоился.

Возбуждение сменилось вялостью. Босманс решил никуда не уходить отсюда, просидеть здесь до темноты. Хотя больше нечего бояться. Мать и расстрига вместе с жалкой свитой призраков прошлого не рыщут в поисках мальчика на машине в четыре лошадиных силы уже добрых полвека.

Он рассеянно слушал разговоры немногочисленных посетителей за другими столиками. Было около девяти часов вечера. Вдруг в кафе вошла пожилая женщина, седая, коротко стриженная; она тяжело ступала, опираясь на руку молоденькой девушки. На пожилой были бежевый плащ, черные брюки. Девушка усадила ее за столик в глубине зала, сама села рядом с ней на диван. Снимать плащ старуха не стала.

Сначала Босманс смотрел на нее так же, как на всех остальных, бегло, мимоходом, переводил взгляд с одного лица на другое, то рассматривал прохожего на улице за стеклом, то Красную церковь Святой Жанны Шантальской на той стороне площади. Но вот девушка протянула седой женщине ежедневник, и та написала в нем несколько слов левой рукой. Его всегда поражала у левшей необычная манера держать ручку, чуть ли не в кулаке. Может быть, именно это пробудило в нем смутное воспоминание? Он внимательнее всмотрелся в нее, и ему показалось, что он ее узнал, хотя прошло столько лет. Ивонна Левша. Как-то вечером они с Маргарет были у нее, он увидел, что она пишет левой рукой, и пошутил: «Вы с честью носите свое имя».

Не одно десятилетие минуло с тех пор… Тот факт, что Ивонна Левша еще жива и находится совсем рядом, что проще простого подойти и заговорить с ней — вот только он не помнил, как обращался к ней прежде, — вызывал у него противоречивые чувства. Он не мог заставить себя приблизиться к ней: «В любом случае она меня не узнает, — подумал он. — Наши с Маргарет имена ничего ей не скажут. Мы явственно запоминаем людей, если познакомились с ними в юности. В эту пору все производят на нас впечатление, удивляют… Но нельзя потребовать столь же ярких воспоминаний от людей, которым мы встретились в зрелые годы. Мы с Маргарет для нее не более чем некие молодые люди среди множества других случайных знакомых. А вдруг она и тогда не знала, как нас зовут?»

Время от времени старуха оборачивалась к девушке, и каждое движение давалось ей с таким же трудом, как ходьба. Подходя к столику, она опиралась то на руку своей спутницы, то на ее плечо. Едва переставляла ноги, не могла сесть на диван без помощи. «Должно быть, она ослепла», — решил Босманс. Нет, ничего подобного, взяла меню и принялась читать. Просто состарилась, только и всего.

«Не подкоси меня недавний приступ страха, мне хватило бы смелости заговорить с ней даже в том случае, если она не вспомнит, кто я. Вдруг она тоже живет в высотном доме среди тысячи тысяч людей на улице Дод-де-ля-Брюнри? Ивонна Левша. Мадемуазель Клеман. Вот уж заурядные имена, их трудно запомнить, а те, что их носят, растворяются со временем в безымянной толпе».

Он не мог отвести взгляд от лица Ивонны Левши. Хотя боялся, что тем самым привлечет ее внимание. Ничуть не бывало. Она по-прежнему беседовала с девушкой, до Босманса долетали даже отдельные слова, особенно ясно он слышал то, что звонко и отчетливо говорила девушка. Она называла Ивонну Левшу на «вы». «Вы так и будете сидеть в плаще?» — спросила она, а та кивнула. Ее лицо было покрыто сетью мельчайших морщинок, словно в молодости она слишком часто бывала на ярком солнце. Босманс вспомнил рябоватые скулы Бойаваля. «С ней все наоборот, — подумал он. — Сними сеть морщин и увидишь прежнее гладкое лицо женщины, нашей с Маргарет знакомой в давние времена».

Только вот голос сбивал его с толку — редкие отрывистые реплики слышались в ответ на расспросы молодой собеседницы. Хриплый голос, непохожий на прежний. За годы он износился и будто бы шел откуда-то издалека. Босманс разобрал, однако, целую фразу: «Я должна вернуться к десяти часам, не позже». Возможно, она жила в доме престарелых, где обитатели неукоснительно подчинялись расписанию.

Официант принес старухе гренадин и яблочный пирог. Девушка заказала кока-колу. Они заговорили о чем-то вполголоса. Девушка снова протянула спутнице ежедневник, и та стала листать его, словно проверяла, на какое число назначена важная встреча. Она сидела в плаще с поднятым воротником, и казалось, что она смотрит расписание поездов в зале ожидания на вокзале.

«Я должна вернуться к десяти часам, не позже».

Босманс понимал, что запомнит ее слова навсегда и они неизменно будут причинять ему острую боль, как колотье в боку. Он так и не узнает, что она хотела сказать, и будет испытывать угрызения совести: снова не дослушал, не расспросил, дал уйти. «Глупость какая, нас разделяет всего один шаг. Я должен поговорить с ней». Ему вспомнилась медная табличка на двери с двумя разными фамилиями: «Ивонна Левша. Андре Путрель». Увидев ее впервые, они с Маргарет удивились. Из-за этих людей Маргарет поспешно уехала из Парижа, — а он так и не узнал, что случилось. Первое время покупал газеты и в хронике происшествий искал этих двоих, Андре Путреля, Ивонну Левшу. Ничего. Тишина. Пустота. Босманс часто размышлял: знала ли Маргарет о них больше, чем он? Ему вспомнились слова Ивонны Левши при их первой встрече: «Андре вам все объяснит». Но Андре ничего ему не объяснил. Не успел. Через несколько лет Босманс оказался на улице Виктора Гюго, там, где прежде был дом № 194. На его месте выросла огромная новостройка с остекленными лоджиями. Ивонна Левша. Андре Путрель. Будто бы вас и не было вовсе.

Ивонна Левша листала и листала ежедневник, а девушка что-то тихо ей говорила. «Действительно, нужно сделать всего один шаг. Узнаю у нее, что сталось с Андре Путрелем и маленьким Петером. Маленький Петер. Так они называли мальчика. А мы с Маргарет звали его просто Петер. Пусть Ивонна объяснит мне все наконец с самого начала, с незапамятных времен „магов и магинь с улицы Синей“…» Однако встать он не мог, ноги налились свинцовой тяжестью. «Храбрости не хватает. Я не хочу знать правду, мне больше нравится неопределенность».

Вместе с Маргарет они с легкостью подсели бы за столик к Ивонне Левше. Но без нее, один… К тому же, а вдруг это не Ивонна? Лучше не узнавать лишнего. Так у него, по крайней мере, остались сомнения, дающие хоть призрачную надежду, линию к точке схода на горизонте. Что, если время умерило свою разрушительную силу и сулит ему встречу в будущем? «Я должна вернуться к десяти часам, не позже».

Девушка тянула из стакана кока-колу через трубочку. Ивонна Левша не притронулась к яблочному пирогу и гренадину, глядя прямо перед собой. Босманс узнал прежнее выражение ее глаз: вдумчивое и простодушное, — так смотрят люди, что вопреки всему доверяют жизни. На мгновение их глаза встретились, но она его не узнала.

Сначала они познакомились с Андре Путрелем, а потом уже с Ивонной Левшой. Босманс находился в книжном магазине больше не существующего издательства «Песочные часы», к нему пришла Маргарет. Он прекрасно помнил, какая погода была тогда, во второй половине дня: холодное ясное синее небо и яркое солнце, его любимая весна среди зимы, что наступает внезапно и ненадолго в январе или феврале. Они решили погулять в парке Монсури, и Босманс уже собирался повесить на стеклянную входную дверь табличку, что сохранилась со времен Люсьена Хорнбахера: «Просим покупателей зайти позднее». Но тут в магазин вошел блондин лет сорока в темно-синем пальто.

— Мне нужна одна старая книга, я сам ее написал.

Он сильно отличался от обычных покупателей. Хотя чем именно: высоким ростом, уверенностью в себе, светлыми волнистыми волосами, строгим темно-синим пальто? Он был похож на Майкла Кейна, английского актера, игравшего тайных агентов в фильмах, действие которых происходило в Лондоне и Берлине. Он пожал руки им с Маргарет и представился:

— Андре Путрель.

Затем добавил с ироничной улыбкой:

— Вдруг спохватился, что у меня не осталось не единого экземпляра собственного опуса.

Оказался поблизости, вот и зашел. Интересно стало: существуют ли по-прежнему издательство и книжный магазин? Его произведение опубликовали через несколько лет после смерти Люсьена Хорнбахера, когда издательство «Песочные часы» сбавило обороты и выпускало не больше трех книг в год.

Андре Путрель пошел с Босмансом в бывший гараж, служивший складом, и вместе они отыскали два экземпляра трактата «Общество Астарты». Обложки выцвели, но, поскольку ни один читатель не удосужился разрезать страницы, тоненькие книжки казались новыми.

Они втроем еще поболтали немного. Андре Путрель расспрашивал о судьбе «Песочных часов», а Босманс ему отвечал. Да, он в любой момент может остаться без работы, поскольку не известно, что станет с магазином. Довольно часто за целый день нет ни единого покупателя. Но он все равно исправно стоит на посту, вернее, сидит наверху в бывшем кабинете Люсьена Хорнбахера. Кто знает, долго ли это продлится?

Андре Путрель обернулся к Маргарет:

— Вы тоже работаете в книжном магазине?

Профессор Ферн с супругой уволили ее на прошлой неделе без каких-либо объяснений. А контора по найму Стейварта будто сквозь землю провалилась.

— Так вы гувернантка?

Надо же, у Андре Путреля есть сын, и они с женой как раз искали кого-нибудь, кто присмотрел бы за ним днем и по вечерам, когда они уходят в гости.

— Если бы вас это устроило…

— А почему бы и нет? — откликнулась Маргарет, и Босманса удивила бесшабашность ее ответа.

Он повесил на дверь табличку: «Просим покупателей зайти позднее», — и они втроем вышли из магазина и остановились возле английской машины с откидным верхом, припаркованной на пересечении авеню Рей с улицей Газан. Отпирая дверцу, Андре Путрель полез в карман пальто и протянул Маргарет мятую визитную карточку:

— Захотите работать у нас, звоните…

Он заметил, что Босманс держит второй экземпляр его сочинения, «Общество Астарты».

— Не читайте, не стоит труда. Грех молодости, так сказать.

Сев за руль, он опустил стекло, помахал им, затем нажал на газ. Машина поехала вдоль ограды парка Монсури.

— Странный человек, — сказала Маргарет. Она взглянула на визитную карточку и передала ее Босмансу.

— Лекарь, значит, — проговорила она.

По телефону доктор назначил Маргарет встречу на вечер того же дня, прибавив: «Приходите вместе». Дом № 194 оказался самым маленьким из всех на улице Виктора Гюго, частный особняк, да и только. У двери медная табличка: «Доктор Андре Путрель — Ивонна Левша, третий этаж».

Им открыла Ивонна Левша. Позднее, обмениваясь впечатлениями, они оба сошлись на том, что Ивонна ничуть не похожа на мэтра Сюзанну Ферн. Пытались представить себе, как будут выглядеть эти дамы рядом. «Нет, такого не может быть, они никогда не окажутся вместе», — подумал Босманс.

Ивонна была брюнеткой со светлыми глазами, волосы собирала в хвост. Носила замшевый пиджак и черную юбку, узкую в талии и плотно обхватывающую колени. Курила сигареты. Босмансу и Маргарет даже не пришлось представляться. Она встретила их как давних знакомых, так, будто рассталась с ними только вчера.

— У Андре еще пациенты… но он скоро освободится…

Она повела их по длинному коридору в спальню, свою и «Андре». Белые стены. Огромная совсем низкая кровать, две тумбочки. И больше никакой мебели. Усадила их в изножье кровати.

— Прошу прощения, но здесь нам никто не помешает.

На одной из тумбочек Босманс заметил выцветшую обложку: «Общество Астарты». Ивонна перехватила его взгляд.

— Очень мило с вашей стороны, что вы подарили Андре эту книгу. Он был искренне тронут.

Наступило молчание, и Босманс ощутил неловкость. Стремясь поддержать беседу, он проговорил с улыбкой:

— Он уверял меня, что это грех молодости…

Ивонна Левша смутилась:

— Ну… В нашей жизни был такой период… Мы вели себя довольно легкомысленно… В общем, Андре вам все объяснит…

Она поспешно направилась к пепельнице, что стояла на другой тумбочке. И потушила сигарету.

— Вот увидите, — сказала она Маргарет, — маленький Петер — очень славный ребенок…

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала та.

— У вас есть опыт? Вы умеете обращаться с детьми? — спросила Ивонна Левша.

— Мы очень любим детей, — ответил Босманс.

Чуть позже он повторил это доктору Андре Путрелю. Маргарет, Ивонна Левша и Босманс пришли в просторную комнату, где стены были обшиты деревянными панелями; здесь доктор принимал пациентов. Увидев его в белом халате с застежкой на боку, Босманс решил, что он хирург. Но не решился спросить, в какой области медицины он практикует.

— Я должна познакомить вас с маленьким Петером, — обратилась Ивонна Левша к Маргарет. — Мы вместе заберем его из школы.

Затем обернулась к доктору Путрелю:

— Не забудь, у тебя еще один пациент, последний на сегодня.

Наверное, она ассистировала мужу, — впрочем, муж ли он ей? На табличке у дверей написаны разные фамилии. Он уточнил время этой последней встречи. В семь часов вечера, ровно.

Он вежливо проводил их до дверей.

— Я прочитал вашу книгу, — проговорил Босманс, спускаясь по лестнице.

— Неужели?

Доктор Путрель улыбнулся ему с иронией.

— Любопытно было бы выслушать ваше мнение.

С этими словами он неторопливо прикрыл и запер за ними дверь.

Босманс шел по улице между Ивонной и Маргарет. Ивонна Левша была несколько выше Маргарет, хотя носила туфли на плоской подошве. Похоже, она не мерзла в легоньком замшевом пиджаке. Подняла только ворот, и все. Они сели втроем в уже знакомую английскую машину. Ивонна — за руль, Маргарет — рядом с ней.

— До школы маленького Петера рукой подать, она на улице Монтевидео, — заверила их Ивонна Левша.

Она вела машину небрежно и нервно. Босмансу даже почудилось, что, подъезжая к улице Монтевидео, они проскочили на красный свет.

«Мне почти ничего не известно об этих людях, — размышлял Босманс. — Однако то немногое, что связывает меня с ними, запомнилось отчетливо и ярко. В юности случай и бегство от одиночества более значимы для нас, чем в зрелые годы, поэтому так важны мимолетные знакомства, встречи без продолжения, как в ночном поезде. Когда я был молод, мне случалось задушевно разговаривать с пассажирами ночного поезда. И правда, у меня сложилось впечатление, будто мы с Маргарет не покидали его купе, потому что о том периоде нашей жизни сохранились прерывистые, хаотичные воспоминания, ряд кратчайших, вовсе не связанных между собой эпизодов. Больше всего меня потрясло непродолжительное путешествие в обществе доктора Путреля, Ивонны Левши и „маленького Петера“ — так они его называли, а мы, ты и я, звали его Петером безо всяких эпитетов.

Невозможно привести в порядок обрывки прошлого сорок лет спустя. Нужно было восполнить пробелы гораздо раньше. Откуда возьмешь теперь потерянные кусочки мозаики? Приходится складывать картину из сохранившихся, одних и тех же».

Несмотря на постоянные переезды, Босманс сберег сочинение Андре Путреля «Общество Астарты». На форзаце посвящение: «Морису Бреву, а также магам и магиням с улицы Синей». Он не особенно внимательно проглядел сорок страниц этой скорее брошюры, чем книги. Речь шла об оккультизме, и, насколько понял Босманс, Андре Путрель выражал здесь идеи целой независимой группы слушателей Высшей эзотерической школы.

«Магам и магиням с улицы Синей»… Действительно, все так сложно, многочисленные разрозненные нити прошлого запутались и переплелись… Они с Маргарет очутились случайно в аптеке на улице Синей в вечер их знакомства. Двадцать лет спустя Босманс позвонил в дверь квартиры на втором этаже дома № 27 по той же улице. Старичок консьерж заговорил с ним: «А знаете, странные вещи творились здесь во время оно…» Босманс вспомнил, кому посвящено «Общество Астарты».

— Вы, верно, говорите о некоем мсье Морисе Бреве?

Старичок удивился, что молодой человек помнит о такой давности. Он охотно рассказал ему все, что знал, другое дело, что знал он не слишком много. Этот Морис Брев собирал здесь, на улице Синей, в доме № 27, мужчин и женщин для изучения магии и других, куда более предосудительных «с точки зрения нравственности» экспериментов. В «Обществе Астарты» вскользь упоминалась золотая месса и пресуществление святых даров, не об этом ли речь? В конце концов их всех арестовали. Он оказался иностранцем, и его выслали на родину.

Босманс спросил на всякий случай:

— Имя Андре Путрель вам ничего не говорит?

Консьерж наморщил лоб, припоминая имена «магов и магинь с улицы Синей».

— Видите ли, мсье, когда их брали, тут было человек двадцать, не меньше. Попались при облаве…

Когда Маргарет впервые привела маленького Петера из школы домой, Босманс сопровождал их. Внизу в прихожей им встретился доктор Путрель.

— Так вы ознакомились с моей книгой? Содержание вас не смутило?

Он насмешливо улыбнулся.

— Что вы, она мне очень понравилась, — заверил его Босманс. — Я интересуюсь оккультизмом, но плохо разбираюсь в нем…

И сразу пожалел, что заговорил об этом легкомысленно, с иронией. Подладился к собеседнику, по сути. Ведь именно так зачастую общался с ним доктор Путрель. Тот положил руку на плечо маленькому Петеру и повторил, что книга — «грех молодости, не более того». Снова улыбнулся. Пошутил напоследок:

— Я счастлив, что в вашем книжном магазине не осталось больше ни одного экземпляра. От всех вещественных доказательств нужно вовремя избавляться раз и навсегда.

Вечером в Отёе, в баре Жака Алжирца, Маргарет рассказала ему, что ее новые хозяева — так она их именовала — ничуть не похожи на профессора Ферна и его жену. Насколько она поняла, доктор Путрель занимался мануальной терапией. Они вместе искали значение слова «мануальная» в словаре, но сорок лет спустя подобная любознательность показалась Босмансу наивной и детской… Как будто такого вот Андре Путреля можно точным определением пригвоздить, как прикалывает булавкой бабочку коллекционер… Доктор заплатил Маргарет за месяц вперед весьма оригинальным способом: вытащил из кармана мятые чеки, выбрал один, с подписью пациента, вписал туда ее фамилию и посоветовал обналичить его здесь поблизости, в банке на улице Виктора Гюго. Сумма втрое превышала ту, что ей назначил профессор Ферн. Ивонна, очевидно, была помощницей и коллегой доктора, она принимала больных в небольшом собственном кабинете в другом крыле дома. Пациенты никогда не видели друг друга, ожидая приема, и никогда не встречались, выходя из кабинета; обратно они шли по длинному коридору, ведущему на лестницу соседнего дома. Зачем такие предосторожности? Из любопытства она повела однажды маленького Петера этим путем, и они оказались на улице Фезандри. До школы тут было гораздо ближе.

— Доктор передал тебе список книг, просил поискать их в твоем книжном магазине.

Она протянула ему сложенный вчетверо листок, исписанный светлыми чернилами, с краю, будто водяные знаки, просматривались их имена: «Доктор Андре Путрель — Ивонна Левша».

По мнению Маргарет, маленький Петер тоже существенно отличался от детей профессора Ферна. Вот только она не знала, правда ли, что доктор Путрель и Ивонна Левша его родители, или же они его усыновили. Петер не был похож ни на него, ни на нее.

В школе на улице Монтевидео учительница пожаловалась Маргарет, что он невнимателен на уроках. Вместо того чтобы слушать, все время рисует в блокноте с обложкой из черной искусственной кожи. Она не сказала об этом Ивонне и доктору Путрелю из страха, что те станут его ругать. Но вскоре поняла, что боялась напрасно. Доктор сам подарил ему этот блокнот и внимательно рассматривал рисунки в присутствии мальчика — она не раз заставала их за этим занятием.

Маленький Петер и ей показал свой черный блокнот. Портреты, вымышленные пейзажи. Выходя из школы, он с серьезным видом брал ее за руку, так и шел до самого дома, молча, выпрямившись.

Воспоминания проплывали, будто облака. Набегали одно за другим, а Босманс лежал на диване днем вольготно, как устраивался когда-то на тахте в бывшем кабинете Люсьена Хорнбахера.

И смотрел в потолок, как смотрят в небо, растянувшись в траве на лугу и следя за движением облаков.

Однажды Ивонна Левша и доктор Путрель пригласили их на воскресный обед; Маргарет и Босманс вошли вслед за маленьким Петером в комнату, где раньше не были. Здесь стояли садовый бледно-зеленый стол и такого же цвета стулья с металлическими ножками. Похоже, их временно перенесли в это просторное пустое помещение.

— Мы еще не устроились как следует, — объяснил доктор Путрель. — Недавно переехали в этот дом.

Маргарет и Босманс тогда ничуть не удивились. И теперь, через много лет, Босманс предполагал, что доктор Путрель, Ивонна Левша и маленький Петер проникли в дом, взломав замок, вселились сюда незаконно. Да и мы двое тоже еще не устроились как следует и живем здесь без чьего-либо разрешения. Откуда нам при нашей жизни взять несокрушимую уверенность в законности собственного существования, какую я читал по глазам и губам самоуверенных людей с легким жребием, выросших в родительской любви? По сути, доктор Путрель, Ивонна Левша, маленький Петер, ты и я принадлежим к одному племени. Весь вопрос: к какому?

Ивонна была в черных брюках и балетных тапочках. Босманс сидел между ней и Маргарет.

Прямая, с черными волосами, забранными в хвост, она казалась ровесницей Маргарет, хотя сама недавно навела Босманса на мысль, что знакома с доктором Путрелем с незапамятных времен «магов и магинь с улицы Синей»… После десерта маленький Петер достал свой черный блокнот и принялся рисовать.

— Он рисует ваш портрет, — сказал доктор Путрель Маргарет.

День был лучезарным. Они дошли пешком до Булонского леса. Ивонна и доктор держались за руки. Петер бежал впереди, и Маргарет пыталась его догнать, чтобы он не выскочил на проезжую часть, пока не зажегся зеленый свет. Босманса поразила беззаботность и очаровательная грация Ивонны, которую Путрель вел за руку. Он не сомневался, что прежде она была балериной.

Они подошли к берегу озера. Ивонне захотелось сыграть с маленьким Петером в мини-гольф на острове, но слишком много народа ожидало на пристани парома.

— Что ж, в следующий раз, — сказал доктор Путрель.

На обратном пути Петер опять убежал вперед, но Маргарет устала его ловить. Он спрятался за деревом, а они вчетвером делали вид, что не могут его найти.

— Любопытно знать, а что вам видится в будущем? — внезапно спросил доктор Путрель у Босманса и Маргарет.

Ивонну позабавил этот вопрос. Будущее… В многообещающем звучании этого слова Босмансу теперь слышались боль и тайна. «Но в юности мы вовсе не думали о нем. Мы пребывали, не осознавая собственного счастья, в бессрочном настоящем».

Босманс уже не помнил, сколько лет было маленькому Петеру: шесть, семь или восемь? Зато отчетливо представлял черные-черные глаза, каштановые кудряшки, мечтательное личико, склоненное над черным блокнотом. В самом деле, он не очень-то похож на своих родителей. Правда ли, что Ивонна и Андре его мать и отец? Муж и жена ли они с точки зрения служащих гражданского ведомства?

Босманс вспоминал, как они гуляли с Маргарет и Петером по четвергам, когда в школе на улице Монтевидео не было занятий. Шагали втроем по улицам Отёя, где жила Маргарет. Или шли в парк Монсури. С тех пор как Маргарет исчезла и он не знал, жива она или умерла, Босманс часто представлял себе эти прогулки.

Причуда судьбы соединила их, таких разных, после полудня на парковой аллее… Они решили, что будут играть с Петером в парке Монсури по очереди, каждый по полчаса, чтобы другой в это время мог почитать, помечтать или поразмыслить. Однажды по рассеянности они упустили его из виду возле озера. В то время у них уже могли бы родиться собственные дети.

В тот день прежняя жизнь Босманса резко оборвалась. Он часто пытался вспомнить: в какое время года это случилось? Хотя мог бы просто посмотреть по старому календарю. И с помощью определенных точек отсчета, закрепившихся в памяти, восстановить месяц, точное число, день недели. Наверное, тогда стояла весна среди зимы, как он называл ясные дни в январе и феврале. Или лето среди весны, когда в апреле вдруг становится жарко, словно в июле. Или просто бабье лето осенью — любое из смешанных неуместных явлений, создающих иллюзию, будто времени больше нет.

Он как раз был на складе и пытался найти книги из списка, который доктор Путрель составил на листе почтовой бумаги.

И вдруг услышал тихий перезвон, означавший, что в магазин пришел покупатель.

Маргарет с искаженным, убитым лицом. Не сразу смогла говорить. Только что она была в доме вместе с доктором Путрелем, Ивонной Левшой и маленьким Петером. Собиралась отвести Петера в школу. Звонок в дверь. Доктор Путрель пошел открывать. Громкие голоса. В прихожей доктор повторял все громче и громче: «Нет, ни в коем случае… Нет, ни в коем случае…» Он вернулся в свой кабинет в наручниках, в сопровождении трех человек. Ивонна выпрямилась с безмятежным видом. Маленький Петер сильно сжал руку Маргарет. Один из пришедших направился к Ивонне, вынул из кармана повестку, протянул ей ее и проговорил:

— Извольте следовать за нами, мадам…

Ей они не надели наручники. Двое других уже вывели доктора Путреля из кабинета, Ивонна подсела к столу, третий следил за каждым ее движением. Она написала на рецептурном бланке несколько слов и протянула его Маргарет:

— Вот адрес, пожалуйста, отведите туда Петера.

Она поцеловала мальчика, но не сказала ему ни слова; вышла из комнаты, прямая, невозмутимая, как сомнамбула, а тот третий шел за ней по пятам.

Вечером Босманс провожал Маргарет на Северном вокзале. Перед тем они заехали в Отёй, и она поспешно собрала чемодан. Отдала ему ключ от комнаты на тот случай, если забыла что-нибудь важное, чтобы он смог потом переслать ей это по почте. Он уже не помнил, куда именно она ехала ночным поездом во втором классе: в Берлин или в Гамбург? Поезд отправлялся в девять часов вечера. У них оставался еще час. Они сидели друг напротив друга в глубине кафе на бульваре Мажента; она показала ему бумагу, которую ей дал один из тех, кто пришел за Ивонной Левшой и доктором Путрелем. Ей предписывали явиться завтра в десять часов утра на набережную Орфевр. Просроченный паспорт был всегда при ней, они потребовали его предъявить, списали номер и фамилию. Босманс пытался ее успокоить, уговорить остаться в Париже. «Нет, Жан, это невозможно. Они знают обо мне то, что я тебе не рассказывала, все у них записано в досье. Лучше исчезнуть, чем явиться к ним завтра. Ведь мне нечего им рассказать об Ивонне Левше и докторе Путреле. Я ничего не знаю о них. И никогда ни о ком ничего не знала. В любом случае не известно, что им от меня нужно. Еще давным-давно я твердо решила не отвечать на их вопросы. Верь мне, Жан, если уж они схватят таких, как мы, то никогда не отпустят».

Через много лет у него по-прежнему хранилось два десятка книг издательства «Песочные часы» — в день, когда его уволили, он унес их в большой полотняной сумке. На месте книжного магазина и прежнего гаража, превращенного в склад, построили новый дом. Среди книг по оккультизму были и те, из списка доктора Путреля, которые Босманс не успел ему передать.

Листая одну из них, он нашел рецептурный бланк доктора. На нем синими чернилами крупно выведено: «К мадемуазель Сюзанне Краай. Париж, Пятнадцатый округ, улица Фаворит, дом № 32». Казалось, чернила еще не просохли, хотя прошло столько времени. Еще не поздно наведаться туда. На Северном вокзале, садясь в вагон ночного поезда, Маргарет протянула ему этот листок: адрес, написанный в спешке Ивонной Левшой, по которому она отвела Петера в тот же день. Босманс проводил ее до купе. Они условились, что как только она устроится в Гамбурге или же в Берлине, то сейчас же сообщит ему свои координаты и он приедет к ней. «Лучше пришли мне письмо, — говорил Босманс, — или позвони в книжный магазин „Песочные часы“: Гобелин 43 76». Но шли годы, а письма нет как нет, и звонок так и не раздался.

С тех пор как его уволили и он навсегда покинул бывший кабинет Люсьена Хорнбахера с полотняной сумкой, набитой книгами, ему часто снился один и тот же сон. Телефон долго-долго звонил в опустевшем кабинете, он слышал его издалека, но никак не мог отыскать книжный магазин, запутавшись в лабиринте узких улочек незнакомого квартала, который тщетно пытался обнаружить на карте Парижа, проснувшись. Потом звонок перестал преследовать его во сне. Книжный магазин издательства «Песочные часы» был стерт с лица земли, а письма из Гамбурга или Берлина шли не туда и не тем. Лицо Маргарет отдалилось и наконец исчезло где-то за горизонтом, как в тот вечер на Северном вокзале, когда поезд тронулся, а она высунулась из окна и что-то пыталась объяснить ему знаками. В последующие смутные годы он сам столько раз уезжал на ночных поездах…

Он не знал, где эта улица. Хотя бывал в этом квартале не однажды в разное время и часто выходил на станции «Волонтэр». Босманс не мог понять, почему после отъезда Маргарет он так и не удосужился узнать, что стало с маленьким Петером и его странными родителями. Правда, поначалу молчание Маргарет опустошило его душу до дна… А затем, мало-помалу, на некоторый период все поглотило забвение.

Улица Фаворит, дом № 32. Шестиэтажный. Босманс стоял на противоположной стороне и рассматривал фасад. Он не боялся, что вызовет у прохожих подозрения. Субботний день. На улице никого. В прошлом веке, в другой жизни на какой этаж поднялась Маргарет, отводя маленького Петера к некой Сюзанне Краай? На каждом этаже пять окон, посередине второго над входом — эркер. Балконы, лоджии, на последнем — карниз.

Он постучался к консьержке.

— Скажите, пожалуйста, мадемуазель Сюзанна Краай по-прежнему живет здесь?

На стук вышла женщина лет тридцати. Она не поняла, о чем он спрашивает. Глядела недоверчиво. Босманс повторил ей имя по слогам. Она покачала головой: «Нет». И закрыла перед ним дверь.

Ничего другого он и не ждал, впрочем, не важно. Снаружи он еще постоял несколько минут, глядя на дом. На солнышке. В тишине. В этот момент у него возникла уверенность, что если не шевелиться, невидимая стена времени осторожно сдвинется. И все вроде бы останется по-прежнему. На улице будет еще солнечнее и тише. Но то, что было однажды, повторяется бесконечно. И он увидит, как вон с той стороны к дому № 32 подойдет Маргарет, ведя за руку маленького Петера, «малыша» — так она его называла.

Берлин, лето. До поздней ночи звенели трамваи, описывая порядочную дугу на углу Ционскирхштрассе и Кастаниеналлее. Они проезжали почти пустые. Босманс подумал, что стоит сесть в какой-нибудь из них наугад и приедешь к Маргарет. У него было ощущение, будто он идет вверх по течению времени. Все оказалось гораздо проще, чем он предполагал. В Париже он тысячу раз набирал в Интернете: «ЛЕ КОЗ» или «МАРГАРЕТ ЛЕ КОЗ», — безрезультатно. Однако в полусне ему вспомнилась часть давнего разговора, так при высокой температуре в бреду мы повторяем обрывки фраз:

— Значит, вы родились в Бретани?

— Нет. В Берлине.

И тогда он набрал: «МАРГАРЕТ ЛЕ КОЗ, БЕРЛИН». И получил один-единственный ответ: «Маргарет Ле Коз, книжный магазин Ладыжникова, Берлин, 10405, Диффенбахштрассе, дом № 16. Телефон, факс: +49 (0) 30 44 05 60 15». Нет, звонить он ей не будет. И в пустой ночной трамвай не сядет. И на метро не поедет. Он пойдет пешком.

Босманс отправился в путь около полудня от Пренцлауэр-берга с картой Берлина в кармане. Он отметил на ней маршрут красной ручкой. Но все равно несколько раз заблудился. К примеру, спустившись по Пренцлауэраллее, он решил, что можно свернуть налево, — так будет короче. И оказался на тесном тенистом кладбище. На центральной аллее кладбищенского парка мимо него проехала на велосипеде девушка с малышом на багажнике. Выйдя на длинную и чересчур широкую Карл-Маркс-аллее, застроенную огромными бетонными зданиями, похожими на казармы, Босманс, как ни странно, не почувствовал себя потерянным и чужим. «Эти улицы — мои ровесницы. Я ведь тоже за несколько десятилетий пытался проложить идеально ровные магистрали, выстроить прямоугольные дома с глянцевыми фасадами, поставить четкие дорожные указатели, чтобы скрыть исконные болота и буераки, скверных родителей, грехи молодости. Но, несмотря на все свои усилия, то и дело оказывался на пустыре и болезненно ощущал, что кого-то недостает в моей жизни, или дорогу мне преграждал ряд старых домов, поврежденных войной, жестокие угрызения совести». Карта больше не нужна. Босманс уверенно шагал вперед, миновал железнодорожный мост, перешел через Шпрее. Даже если сделал большой крюк, не важно.

На мостовой Гёрлицер-парк сидели за столиками юноши и девушки. «Теперь мы с Маргарет, должно быть, старейшие обитатели города». Он пошел через парк, показавшийся ему сначала поляной, а потом пустырем. Прежде здесь был вокзал, с которого Маргарет уехала ночным поездом. С чего он взял, будто парк разбили на месте вокзала? Просто все перепуталось у него в голове. Под деревьями возле канала он размышлял, не Марна ли это.

Еще один мостик. Сквер, дети бегают и играют. Босманс решил отдохнуть на террасе пиццерии, откуда открывался вид на мост, дома и деревья на той стороне канала. Он слишком долго шел и устал. У него заболели ноги.

За соседним столиком человек лет тридцати захлопнул книжку с английским названием. Босманс спросил у него, как пройти на Диффенбахштрассе. Оказалось, до нее рукой подать, первый поворот налево.

— А вы случайно не бывали в книжном магазине Ладыжникова? — спросил Босманс по-английски.

— Я часто туда захожу.

— И знакомы с его владелицей?

— Конечно. Кажется, она француженка. Говорит по-немецки с легким французским акцентом. Или может быть, она русская…

— Вы один из постоянных покупателей?

— Я знаю ее два года. Сначала она выкупила у русских книжный на Севинье-плац. Теперь перебралась сюда.

— А почему он называется «магазин Ладыжникова»?

— Она сохранила имя прежнего владельца, русского, жившего здесь до войны.

Его собеседник оказался американцем, вот уже несколько лет живущим в Берлине неподалеку от Диффенбахштрассе.

— В ее магазине много любопытных книг о Берлине и сборников документов.

— Сколько ей лет?

— Она ваша ровесница.

Босманс уже не помнил, сколько лет ему самому.

— Она замужем?

— Нет, по-моему, она живет одна.

Он поднялся и протянул Босмансу руку.

— Хотите, я провожу вас до книжного магазина?

— Спасибо, но я не тороплюсь. Посижу еще здесь на солнышке.

— Если вам нужны какие-нибудь сведения… Я пишу книгу о Берлине и буду рад помочь…

Молодой человек протянул ему свою визитную карточку.

— Вы всегда найдете меня где-нибудь поблизости. Передайте от меня поклон владелице книжного магазина.

Босманс смотрел ему вслед. Он исчез за поворотом на Диффенбахштрассе. На карточке Босманс прочел его имя: Род Миллер.

Вот сейчас он войдет в книжный магазин. Но что скажет, не знал хорошенько. Возможно, она его не узнает. Может быть, она вообще забыла о нем. В конце концов, их жизни пересеклись лишь на краткий миг. Пожалуй, он начнет так:

— Мадам, Род Миллер передает вам поклон.

Он сворачивает на Диффенбахштрассе. Тут его настигает летний ливень, и с каждым шагом Босманс промокает все сильней, хотя прячется под деревьями. Довольно долго ему казалось, что Маргарет больше нет. Напрасно, видит Бог, напрасно. Даже в год нашего рождения, когда этот город с птичьего полета казался грудой обломков, в парках посреди развалин кое-где цвела сирень.

Долгая ходьба его утомила. Но на душе стало светло и спокойно, он был уверен, что вернулся к отправной точке всей своей жизни, оказался в том же месте, в то же время года, в тот же день, в тот же час, будто стрелки, большая и маленькая, дружно указывали полдень. Он погружался в полудрему, его убаюкивали крики детей в сквере, негромкие разговоры вокруг. Семь часов вечера. Род Миллер уверил его, что она закрывает книжный магазин очень поздно.