Город греха

Глава семнадцатая

Он — снова полицейский. Его перепродали, покупку оплатили, и теперь навсегда останется в высшей лиге. Куш от Говарда позволил ему рассчитаться с Леотисом Дайнином, а если большому жюри удастся изгнать УАЕС из киностудий, по меркам низшей лиги он станет просто богат. У него в кармане ключи от дома Эллиса Лоу, к его услугам клерки, которые печатают на машинках и оформляют дела. Ему дан «ориентировочный список» радикалов, оставленных без внимания всеми предыдущими большими жюри. А еще у него есть большой список: заправилы УАЕС, которых нужно замазать каким-нибудь криминалом. Только выходить на них сейчас нельзя из-за начатой хитроумной операции: им подкидывается через газеты деза, будто расследование заглохло.

Час назад он дал секретарю указание сделать запрос местному агенту ФБР, в архив и автотранспортное управление по фактам задержаний и правонарушений, зарегистрированных в городах и округах штатов Калифорнии, Невады, Аризоны и Орегона, следующих лиц: Клэр де Хейвен, Мортона Зифкина, Чаза Майнира, Рейнольдса Лофтиса и трех пачукос с нечеловеческими именами — Мондо Лопеса, Сэмми Бенавидеса и Хуана Дуарте; звездочка против имен последних означает, что они «члены известной молодежной банды». На его запрос ответил пока только начальник полицейского отделения Холленбека: все трое — шпана, в начале 40-х годов были членами шайки зутеров, но потом они остепенились, «пошли в политику». Как только секретарь получит ответы на все запросы, свой первый выезд он совершит в Восточный Лос-Анджелес.

Базз оглядел свой офис, думая, чем бы пока заняться. Увидел на коврике у двери утреннюю «Миррор» и поднял газету. Он глянул на страницу редактора и вдруг увидел статью за подписью Виктора Рейзела. Еще и суток не прошло, как рогоносец Мал рассказал Лоу о своем плане!

Статья озаглавлена «Красные — Лос-Анджелес 1:0. Трое на скамейке запасных, на поле ни одного свидетеля». Базз читает:

Все свелось к деньгам — всеобщему уравнителю и общему знаменателю. Началась подготовка важного общественного мероприятия — большого жюри, обещавшего столь же глубоко значимые результаты слушаний, как аналогичные слушания в Комитете Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности в 1947 году. Снова предстояло тщательно рассмотреть и оценить глубину проникновения коммунистических идей в сферу киноиндустрии, на этот раз в контексте происходящего у нас трудового конфликта.

Объединенный союз статистов и рабочих сцены (УАЕС), кишащий коммунистами и сподвижниками врагов Америки, имеет действующий договор с рядом голливудских студий. УАЕС требует пересмотра условий договора и выдвигает новые чрезмерные требования. Этим воспользовалось местное отделение тимстеров, претендующих на рабочие места членов УАЕС и готовых пойти на соглашение со студиями по условиям и оплате труда, ради чего организовали свое параллельное пикетирование. УАЕС нацелено против капиталистической системы и намерено идти дальше. Тимстеры стремятся доказать без какой-либо идеологической мотивации, что они хотят только работы и готовы принять ту зарплату, которой пренебрегает УАЕС. Голливуд, весь шоу-бизнес — это безумный, безумный мир. Вот три симптома этого безумия:

1. В начале 40-х годов Америка была наводнена прорусскими фильмами, сценарии которых писались в основном членами так называемого мозгового треста УАЕС.

2. Члены мозгового треста УАЕС состоят также в сорока одной организации, классифицированных управлением окружного прокурора как коммунистические.

3. Уаесовцы требуют презренных капиталистических денег — тимстеры хотят работы для членов своего профсоюза. В управлении окружного прокурора подобралось несколько патриотов, пожелавших разобраться, насколько сильным стало влияние в кинобизнесе жадных до зеленых купюр уаесовцев.

Давайте взглянем, что происходит в индустрии кино: Голливуд — это идеальное орудие распространения пропаганды, а коммунисты — самые коварные и самые идейно подкованные враги Америки, каких она еще не знала. Располагая таким средством воздействия на умы и нашу повседневную жизнь и занимая в кино выгодное положение, красные получают неограниченные возможности для распространения вредоносных раковых бацилл предательства — сатирических инвектив и скрытых нападок на Америку. В их руках находится эффективный инструмент воздействия на подсознание человека, а народ и здравомыслящие кинодеятели даже не подозревают, что им промывают мозги. Работники прокуратуры, желая как-то исправить положение, встретились с некоторыми из подрывных элементов, чтобы убедить их в пагубности их действий и выступить с показаниями, но тут свое слово сказал золотой телец, этот уравнитель и общий знаменатель: он высказался в поддержку врага и вывел его из-под удара.

Говорит следователь управления окружного прокурора, лейтенант Малкольм Консидайн: «Город обещал выделить нам бюджетные ассигнования, но потом отказал в этом. У нас не хватает персонала, а теперь и денег, а груды уголовных дел не дают возможности успеть к слушаниям большого жюри. Возможно, мы сможем сделать это в 51-м или 52-м финансовом году, но сколько к тому времени коммунисты совершат идеологических диверсий?»

Очевидно, диверсий произойдет немало. Лейтенант Дадли Смит из Управления полиции Лос-Анджелеса, столь недолго бывший коллегой лейтенанта Консидайна по почившему в бозе расследованию окружной прокуратуры, сказал: «Да, все свелось к деньгам. У города их очень мало, искать средства на стороне было бы неэтично и противозаконно. Красные не стесняются эксплуатировать капиталистическую систему, тогда как мы живем по ее законам, принимаем некоторые неотъемлемые недостатки в целом человечной системы. В этом различие между нами и ими. Они живут по законам джунглей, до которых мы опуститься не можем».

В матче между красными с одной стороны и Лос-Анджелесом и кинозрителями с другой счет пока один — ноль в пользу красных.

Безумный, безумный мир.

Базз отложил газету, думая о безумном Дадли, который в 38-м до полусмерти избил наркомана-негра, по неосторожности запачкавшего его кашемировое пальто, которое преподнес ему Бен Зигель. Он нажал кнопку селектора:

— Пришли ответы на наши запросы?

— Пока ждем, мистер Микс.

— Я еду в Восточный Лос-Анджелес. Оставь, пожалуйста, всю информацию на моем столе, хорошо?

— Конечно, сэр.

Утро выдалось холодным, собирался дождь. Базз поехал по Олимпик, мимо авиазавода «Хьюз эркрафт» прямо на Бойл-Хайтс, где поменьше светофоров и отвлекающих природных красот — ему хотелось спокойно подумать. Он надел портупею с полицейским револьвером, и оттого висевший на теле жирок слегка перекосило. Карманы тяжело оттопырили полицейский жетон и расписание скачек, и ему то и дело приходилось поддергивать штаны, чтобы все это более-менее уравновесить. Бенавидес, Лопес и Дуарте были, скорее всего, из банды «Белый забор», или «Первая улица», или «Апачи». Вообще, мексы на Бойл-Хайтс — народ хороший, покладистые и услужливые, хотят слыть хорошими американцами. От них он получит нужную информацию. Но его занимали другие мысли.

Дело вот в чем: уже много лет его женщинами были только шлюхи да девчонки, мечтавшие о карьере кинозвезд, а потому лезшие к нему в постель, чтобы потом перебраться в постель Говарда. Он же все время думал об Одри Андерс, и так она завладела его мыслями, что даже с собственной секретаршей в своем отделе прокуратуры у него ничего не получилось. Если тотализатор у Леотиса Дайнина был просто глупостью, то домогательство Одри было глупостью с большими намерениями: перестать обжираться в дешевых ресторанах бифштексами в сыре и абрикосовыми пудингами, сбросить хренову кучу фунтов, чтобы весь его гардероб сидел на нем комильфо, даже если им и не суждено вместе куда-то пойти.

Он проехал центр, выехал на окраины, а женщина не шла у него из головы. Свернув на Сото и въехав на холмистые склоны Бойл-Хайтс, Базз пытался сосредоточиться на предстоящей работе. Эти места, ранее обжитые евреями, перед войной заселили мексиканцы. Если до войны на Бруклин-авеню дышать было нечем от ароматов копченой говядины и курятины, то теперь там господствовали запахи вареной кукурузы и жареной свинины. Синагога напротив парка Холленбек стала католическим костелом. Старичков с кипой на макушке, игравших в шахматы в тени перечного дерева, сменили напыщенные, разряженные пачукос в хаки с разрезами на полах куртки; они ходят блатной походкой и ботают по фене. Базз объехал вокруг парка, внимательно разглядывая и оценивая мексиканцев. Безработные. Возраст — двадцать с небольшим. Вероятно, приторговывают полудолларовыми сигаретами с марихуаной. Навязывают охрану и по мелочи обирают еврейских торговцев, слишком бедных, чтобы перебраться в более кошерное место — Беверли и Фэрфакс. Татуировка между большим и указательным пальцем левой руки выдает в них принадлежность к бандам «Белый забор», «Первая улица» или «Апачи». Когда разгорячены мескалем, марихуаной, футболом или юбкой — опасны. Когда им скучно — ищут приключений.

Базз остановился и сунул за пояс свою короткую биту-дубинку, отчего его фигура стала еще безобразнее. Подошел к четырем молодым парням. Увидев его, двое сразу отошли. Наверняка — чтобы выкинуть в траву сигареты с наркотой, принюхаться и посмотреть, чего этому жирному копу тут надо. Двое других остались стоять, наблюдя за битвой двух тараканов. На скамейке в коробке из-под обуви два таракана, как гладиаторы, сражались за право сожрать мертвого жучка, облитого сладким кленовым сиропом. Базз оценивает обстановку, а мексиканцы делают вид, что не замечают его. На земле он увидел кучку центов и четвертаков, подошел и бросил на нее пятидолларовую бумажку:

— Пятерик на паскудника с пятном на спине.

Четыре карих глаза смерили Базза, а он быстро оглядел парней. На жилистых предплечьях рук — татуировка «Белого забора»; оба похожи на боксеров в наилегчайшем весе. Один в грязной футболке, другой — в чистой. Оба тоже внимательно осмотрели Базза.

— Я серьезно. У того прохвоста есть стиль. Увертлив, как Билли Конн.

Оба пачукос показали на коробку. Чистая Футболка сказал:

— Билли муэрто.[33]

Базз посмотрел вниз и увидел, что таракан с пятном лежит брюхом кверху на дне картонки в лужице липкого сока. Грязная Футболка хихикнул и сгреб монеты вместе с пятью долларами. Чистая Футболка палочкой от мороженого вытащил победителя из коробки и посадил его на кору перечного дерева рядом со скамейкой. Таракан повис, облизывая свои усики. Базз сказал:

— Двойная ставка, если повторишь фокус, которому я сам научился в Оклахоме.

— Это что, полицейские фокусы? — спросил Чистая Футболка.

Базз выудил из-под пиджака дубинку и, схватив за ременную петлю, качнул:

— Вроде того. Мне надо выяснить кое-что о нескольких здешних парнях, и вы, может быть, поможете мне. Comprende?

Чистая Футболка повернулся было уйти; но Грязная Футболка его задержал и спросил, указывая на биту:

— А эта штука тут при чем?

Базз улыбнулся, посмотрел на дерево и отошел на три шага назад:

— Сынок, подпали-ка таракану задницу, и увидишь.

Чистая Футболка вынул зажигалку, чиркнул и поднес под таракана-победителя. Таракан резво побежал вверх. Базз прицелился и метнул дубинку. Она грохнула о ствол и упала на землю. Грязная Футболка поднял ее и снял кончиком пальца бесформенную кашицу:

— Готов. Мать твою Пресвятую!

Чистая Футболка перекрестился в стиле пачукос — левой рукой, правой почесав себе яйца. Грязная Футболка осенил себя обычным крестным знамением.

Базз подбросил биту в воздух, поймал ее изгибом локтя, крутанул вокруг спины, стукнул о землю, снова поймал за ремешок и взял, как ружье, «на грудь». Теперь мексиканцы разинули рты, и, пока они так стояли, Базз взял их в оборот:

— Мондо Лопес, Хуан Дуарте и Сэмми Бенавидес. Они были в одной из местных банд. Расскажете мне про них, и я покажу вам еще не такие трюки.

Грязная Футболка длинно заматерился по-испански; Чистая Футболка перевел:

— Хавьер ненавидит собак из «Первой улицы», чтоб они подохли к чертям!

Базз подумал, как бы Одри Андерс отнеслась к его фокусам с битой, и сказал:

— Значит, они были из «Первой улицы»?

Хавьер харкнул на землю — явно чахоточный:

— Предатели они. Давно, в 43-м или 44-м, «Забор» и «Первая» собирали совет примирения. Лопес и Дуарте должны были прийти на совет, но они спутались с этими гребаными нацистами-синаркистами, потом еще с блядскими коммунистами в Сонной Лагуне, вместо того чтобы драться на нашей стороне. Тогда «Апачи» конкретно загасили «Первую» и «Забор». Убили моего двоюродного брата Салдо.

Базз отстегнул еще две пятерки:

— Что еще можешь рассказать? Давай, можешь в открытую о гадах.

— Бенавидес — гад. Он трахал свою сестренку!

Базз протянул ему деньги:

— Спокойно. Расскажи мне еще о них, все, что знаешь. О них и их родне. Только спокойно.

Чистая Футболка сказал:

— Ну, о Бенавидесе это так болтают, а у Дуарте двоюродный брат — голубой, наверное, он и сам такой же. Голубизна — это семейное, я читал об этом в «Аргоси».

Базз затолкал биту за пояс:

— А семьи? У них тут семьи есть?

В разговор вступил Хавьер:

— Мать у Лопеса умерла, но вроде у него есть сестры в Бейкерсфилде. Кроме этого maricon,[34] все Дуарте вернулись в Мексику. И еще знаю, что родители этого гада Бенавидеса живут на углу Четвертой и Эвергрин.

— У них дом или квартиру снимают?

— В маленькой хибаре, — вставил Чистая Футболка, — а перед ней статуи. — Он покрутил пальцем у виска. — Мать сумасшедшая. Loca grande.

Базз вздохнул:

— И это все, что я получил за пятнадцать баксов и мой фокус?

— Каждый пацан в Хайтс ненавидит этих козлов, — сказал Хавьер. — У них спросите.

Чистая Футболка добавил:

— Если заплатите нам, можем что-нибудь устроить.

— Постарайтесь остаться живыми, — сказала Базз и поехал на Четвертую и Эвергрин.

Лужайка была святилищем.

Стоящие в ряд статуи Христа обращены лицом к улице. За ними стоят ясли с Христом-младенцем, рядом собачья какашка. На приставном столике — фигура Девы Марии. На ее белом ниспадающем одеянии начертано матерное ругательство. Баззу сразу подумалось: у мистера и миссис Бенавидес совсем плохо со зрением.

Базз подошел к крыльцу и позвонил.

Дверь отворила старая женщина:

— Quién?[35]

— Полиция, мадам, — ответил Базз. — Я не говорю по-испански.

Старуха ткнула пальцем в нитку бус у себя на шее и сказала:

— Я говорю inglés.[36] Вы из-за Сэмми?

— Да. Как вы догадались?

Хозяйка указала на стену над сложенным из кирпича и сильно разбитым очагом. Там был изображен дьявол в красном, с рогами и трезубцем. Базз подошел к изображению и внимательно посмотрел. Там, где должно было быть лицо, наклеена фотография мексиканского мальчика, а несколько фигурок Христа, выглядывающих из-за края очага, сурово на него смотрят.

— Мой сын Сэмми. Communisto. Дьявол во плоти.

Базз улыбнулся:

— Кажется, вы хорошо защищены, мэм. Иисус вас тут надежно охраняет.

Мама Бенавидеса сняла с камина пачку бумаг и протянула Баззу. Сверху лежала листовка Министерства юстиции штата — перечень коммунистических организаций в Калифорнии в алфавитном порядке. В списке был отмечен Комитет защиты Сонной Лагуны. Рядом в скобках указывалось: список членов можно получить по адресу: п/я 465, Сакраменто, 14, Калифорния. Старуха выхватила у него пачку, быстро ее пролистала и ткнула пальцем в колонку имен. Чернильными галочками были помечены: Бенавидес, Самуэль Томас Игнасио и де Хейвен Клэр Кэтрин.

— Вот. Это истинно антихристы, communistas.

— Ну, Сэмми, конечно, не ангел, но уж дьяволом его назвать трудно.

— Нет, это так. Yo soy la madre del diablo![37] Вы арестуй его! Communista!

Базз указал на фамилию Клэр де Хейвен:

— Миссис Бенавидес, что вы знаете об этой женщине? Расскажите мне все…

— Communista! Наркоманка! Сэмми отвез ее в clinica лечиться, и она…

«Вот оно!» — понял Базз.

— Где эта клиника, мэм. Скажите мне четко.

— На океане. Доктор дьявола! Коммуниста шлюха!

Мать сатаны принялась истошно вопить. Базз бросил Восточный район и помчался в Малибу — там морской бриз, врач, никаких тараканьих боев, никаких мадонн с матерщиной на белых одеждах.

Тихоокеанский санаторий стоит в каньоне Малибу. В полумиле от берега у подножия горы уютно пристроилась наркологическая клиника. Главный корпус санатория, лаборатории и служебные постройки обнесены колючей проволокой под током. Стоимость лечения от алкогольной и наркотической зависимости здесь составляла тысячу двести долларов в неделю. Прямо в самом санатории очищался героин — по джентльменскому соглашению между главой санатория доктором Теренсом Лаксом и Наблюдательным советом Лос-Анджелеса. Соглашение предусматривало, что городская политическая элита, нуждающаяся в его помощи, получает ее бесплатно. Подъезжая к воротам, Базз думал, сколько же пациентов он рекомендовал доктору Лаксу! Состоятельные алкаши и наркоманы с Хьюзовой «РКО пикчерз» избегали тюремного срока и позорной славы, потому что доктор Терри, официально пластический хирург кинозвезд, давал им тут прибежище, а ему — десять процентов комиссионных. Одну пациентку ему никогда не забыть — девчонку, вколовшую себе смертельную дозу, когда Говард исключил ее из списка своих подруг и погнал обратно торговать собой в барах отелей. Базз тогда был готов сжечь те три сотни, что получил от Лакса за свой бизнес.

Базз посигналил. В переговорном устройстве послышался голос дежурного:

— Да, сэр?

Базз проговорил в микрофон:

— Тернер Микс к доктору Лаксу.

— Минутку, сэр, — ответил голос. Базз подождал, потом услышал:

— Сэр, езжайте после развилки по левой дороге до конца. Доктор Лакс на инкубаторной станации.

Ворота открылись. Базз проехал мимо клиники, служебных построек и повернул на дорогу, ведущую в заросший кустарником маленький каньон. В глубине стоял небольшой домик под цинковой крышей, окруженный низкой сеткой. Внутри пищали цыплята, некоторые истошно кудахтали.

Базз остановился, вышел из машины и посмотрел сквозь изгородь. Двое мужчин в высоких сапогах и комбинезонах забивали цыплят толстыми палками со вставленными бритвами — дубинками зутеров, которыми в начале 40-х полицейские группы по борьбе с беспорядками обрабатывали мексиканских бузотеров, вспарывая их стиляжные наряды. Работа забойщиков шла хорошо: один удар по шее — и следующий. Несколько уцелевших цыплят в панике пытались убежать, улететь. Они кидались на стены, на крышу, на самих мужчин с палками. Базз подумал: сегодня в «Дерби»[38] ему не захочется цыплят в марсале, и услышал позади себя голос:

— Одним выстрелом — двух птиц. Каламбур неудачный — но бизнес хороший.

Базз обернулся. Перед ним стоял Терри Лакс — весь из себя красавец, седой и стройный, ни дать ни взять иллюстрация к словарному определению слова «врач».

— Привет, док.

— Знаешь, я предпочитаю обращение «доктор» или «Терри», но всегда мирюсь с твоей деревенской манерой. Есть дело?

— Не совсем. А это что? Запасаетесь провиантом?

Лакс указал на птицебойню, где стало тихо; рабочие складывали тушки цыплят в мешки.

— Одним выстрелом убиваем двух зайцев. Несколько лет назад прочел одно исследование, в котором утверждалось, что куриная диета полезна людям с малым содержанием сахара в крови, а именно так обстоят дела у большинства алкоголиков и наркоманов. Это — один заяц. Второй заяц — мой особый метод лечения наркоманов. Вся содержащаяся в теле пациента кровь подвергается обработке свежей, здоровой, насыщенной витаминами, минералами и животными гормонами кровью птицы. Вот завел инкубатор и забиваю цыплят. Это эффективно экономически и полезно для моих пациентов. А что у тебя, Базз? Если не бизнес, значит, просьба. Чем могу помочь?

От запаха крови и перьев Базза мутило. Он заметил, что вспомогательные службы соединены с основным корпусом подвесной дорогой, а в десятке метров от инкубатора на специальной площадке стоит вагончик.

— Давайте пойдем в ваш офис. Хочу спросить об одной женщине, которая наверняка была вашей пациенткой.

Лакс нахмурился и стал чистить скальпелем ногти:

— Я никогда не разглашаю конфиденциальные сведения о своих пациентах. Ты знаешь. Именно поэтому вы с мистером Хьюзом пользовались только моими услугами.

— Всего несколько вопросов, Терри.

— Полагаю, заменить их деньгами невозможно?

— Мне деньги не нужны, мне нужна информация.

— И если я такой информации не предложу, ты поведешь свой бизнес с кем-то другим?

Базз кивнул в сторону вагончика:

— Дружба дружбой, а служба службой. Пойдите мне навстречу, Терри. Нынче я работаю с городскими властями и, может случиться, буду вынужден сообщить о том, что здесь производятся наркотики.

Лакс почесал скальпелем шею:

— Только по медицинским показаниям и с официального разрешения.

— Док, вы серьезно думаете, что я поверю, что вы не снабжаете Микки К. товаром для его пациентов? А ведь городские власти ненавидят Микки — вам об этом известно.

Лакс кивнул в сторону вагончика. Базз пошел вперед, нырнул внутрь. Врач повернул выключатель, от проводов посыпались искры. Вагончик медленно поплыл вверх и остановился у площадки возле галереи с великолепным видом на океан. Лакс провел гостя стерильно чистыми залами и коридорами в маленькую, заставленную шкафами комнату. На стенах развешаны медицинские плакаты — графические пособия по пластической хирургии, реконструкция лица по методу Томаса Харта Бентона. Базз сказал:

— Клэр Кэтрин де Хейвен. Она вроде комми.

Лакс открыл шкаф, перебрал несколько папок, вытащил одну и прочитал первую страницу:

— Клэр Кэтрин де Хейвен, дата рождения 5 мая 1910 года. Контролируемый хронический алкоголизм, имеется лекарственная зависимость от фенобарбитала и бензедрина, периодически делает себе инъекции героина. Проходила у меня специальный курс лечения трижды — в 39, 43 и 47-м годах. Вот так.

— Нет, мне надо больше, — сказал Базз. — Здесь есть какие-нибудь интересные детали? Что-нибудь компрометирующее?

— Тут история болезни и финансовые счета. Можешь сам посмотреть.

— Да нет, спасибо. Вижу, вы ее хорошо помните, Терри. Расскажите мне о ней.

Лакс поставил папку обратно в шкаф и закрыл дверь:

— Когда она оказалась здесь в первый раз, она совратила несколько других пациентов. Это вызвало скандал, и в 43-м я ее содержал изолированно. Всякий раз она очень раскаивалась и переживала, и при втором ее посещении мне пришлось выступить в роли психиатра.

— Вы еще и психиатр?

— Нет, нет, — рассмеялся Лакс. — Просто люблю, когда со мной откровенничают. В 43-м де Хейвен сказала мне, что хочет преобразований в обществе, потому что избили ее мексиканского возлюбленного во время восстания зутеров, и она хочет активно работать ради народной революции. Во время «красных» слушаний на востоке в 47-м она чуть с ума не сошла: одного из ее приятелей взяли за одно место. Комиссия Конгресса была полезна для бизнеса, Базз. Многие раскаялись, стали наркоманами, были попытки самоубийств. Комми с деньгами — самые лучшие комми, согласен?

Базз мысленно пробежал свою рабочую программу:

— А кого из дружков Клэр тогда взяли за яйца — как фамилия?

— Не помню.

— Мортон Зифкин?

— Нет.

— Один из ее мексов — Бенавидес, Лопес, Дуарте?

— Нет, это не был мекс.

— Чаз Майнир, Рейнольдс Лофтис?

Упоминание Лофтиса попало в точку. Лицо Лакса вытянулось и скривилось в натянутой улыбке.

— Нет, не они.

— Ерунда. Я знаю, что вы помните фамилию. Ну, давайте выкладывайте.

Лакс пожал плечами, явно притворно:

— У меня был роман с Клэр, как и у Лофтиса. Я ревновал. Вот и вспомнил, как услышал его фамилию.

Базз рассмеялся: стреляного воробья на мякине не проведешь.

— Ага, дружба дружбой, а героин — врозь. У вас романы бывают только с деньгами, так что хватит вешать мне лапшу.

Врач взял свой скальпель и постучал им по ноге:

— Ну ладно… Лофтис покупал для Клэр героин, а я хотел, чтобы она была благодарна только мне. Ну, доволен?

Хороший утренний улов: голливудская знаменитость — наркоманка и путалась с мексами. Бенавидес вероятный насильник малолетки. Лофтис добывает героин для подруги-коммунистки.

— А где он брал героин?

— Не знаю. Серьезно.

— Еще какая-нибудь ценная информация?

— Нет. У тебя нет на примете какой-нибудь бывшей девчонки Говарда — для оживления клиники?

— До скорого, док.

В офисе Базза ожидала груда сообщений: часть составляли ответы на телефонные запросы секретаря. Он их быстро пролистал.

В основном — уведомления о нарушении правил дорожного движения вперемежку со старой жвачкой про латиносов: противозаконные собрания, оскорбления действием с минимальными сроками в колониях для малолетних. Ничего насчет сексуальных художеств «дьявола во плоти» Сэмюэла Томаса Игнасио Бенавидеса; никакого политического криминала на трех бывших «белых заборов». Базз взял последний листок — ответ на запрос секретаря в полицию Санта-Моники:

Саут-Римпо, 419 — в районе парка Хэнкок. Красивое зеленое место, дома старых денежных мешков. У Рейнольдса Лофтиса был роман с Клэр де Хейвен, а теперь, похоже, он играет и в те и в другие ворота. Базз побрился электрической бритвой, брызнул одеколоном под мышками и стряхнул с галстука крошки пирога. Когда имеешь дело с богатыми, всегда немного нервничаешь, а толстосум, да еще и гомик, — с такой комбинацией ему иметь дела еще не приходилось.

Мысли об Одри Андерс сопровождали его всю дорогу; он воображал, что его дешевый одеколон был ее «Шанель № 5» и освежил именно то, что надо. Дом 419 по Саут-Римпо был испанским особняком с просторным газоном и кустиками роз. Базз припарковал машину и позвонил, надеясь, что встреча будет один на один и, если разговор не заладится, свидетелей тому не будет.

Открылся глазок, потом дверь. Блондинка лет двадцати пяти, с золотистой кожей, держалась за ручку двери. Само очарование в юбке из клетчатой шотландки и красной кофточке на пуговичках.

— Привет. Вы страховой агент, что обещал прийти сегодня к папе?

Базз одернул пиджак, чтобы прикрыть револьвер:

— Да. Только нам нужно побеседовать наедине. Мужчины не любят обсуждать серьезные вещи в присутствии членов семьи.

Девушка кивнула и повела Базза через вестибюль в уставленный книжными полками кабинет, оставив дверь приоткрытой. Он заметил сервант с напитками и подумал, что неплохо бы пропустить рюмашку: глоток спиртного в середине дня мог бы сделать его более приятным собеседником. И тут раздалось:

— Фил, что там еще за беседы наедине?

Базз отдернул руку от желанного стакана. Дверь распахнулась, и на пороге появился низенький пухленький плешивый толстяк с остатками волос по бокам головы. Базз показал свой жетон.

— В чем дело? — спросил толстяк.

— Управление окружной прокуратуры, мистер Хартшорн. Мне не хотелось бы вмешивать сюда вашу семью.

Чарлз Хартшорн закрыл дверь и прислонился к ней:

— Это насчет Дуэйна Линденора?

Это имя Баззу сразу ничего не сказало, но потом всплыло в связи с сообщением в вечернем выпуске «Татлер»: Линденор был жертвой убийства, о котором рассказывал Дадли Смит, — это дело ведет детектив шерифа, о сотрудничестве с которым ведутся переговоры.

— Нет, сэр, я из отдела большого жюри. Мы проверяем действия полиции Санта-Моники. Нас интересует, не подвергались ли вы дурному обращению во время полицейского рейда в баре «Рыцарь в латах» в 44-м.

На лбу Хартшорна вздулись вены, голос звучал холодно, как на заседании коллегии адвокатов:

— Я вам не верю. Дуэйн Линденор пытался меня шантажировать девять лет назад, грозя сообщить моей семье грязные выдумки. Я уладил с ним дело через суд, а несколько дней назад прочитал, что его убили. Я ждал появления у себя полиции, вот вы и явились. Меня подозревают в убийстве Линденора?

— Я этого не знаю, и это меня не интересует, — ответил Базз. — У меня вопрос о работе полиции Санта-Моники.

— А я думаю иначе. Дело касается ложных обвинений Дуэйна Линденора против меня, а не того, что случилось со мной в баре, посещаемом известными сомнительными личностями, когда туда наведалась полиция. У меня есть алиби на то время, когда, как писали газеты, был убит Линденор и второй человек. Можете его проверить, но не вздумайте приплетать к этому мою семью. Если только вы оброните слово моей жене или дочери, я лишу вас жетона и сниму с плеч голову. Вам понятно?

Голос адвоката стал спокойнее, лицо было искажено гримасой брезгливости. Базз еще раз попытался быть дипломатичным:

— Меня также интересует Рейнольдс Лофтис, мистер Хартшорн. Он тогда был арестован с вами. Сообщите, что вы знаете о нем, и я скажу детективу шерифа, который расследует это дело, чтобы вас не беспокоили. Ваше алиби будет принято во внимание. Это вас устроит?

Хартшорн сложил руки на груди:

— Я не знаю никакого Рейнольдса Лофтиса и не желаю иметь дела с каким-то немытым полицейским, от которого за милю разит дешевым одеколоном. А теперь — вон из моего дома!

По тому, как Хартшорн произнес «Рейнольдс», Базз понял, что он отлично его знает. Он подошел к серванту, налил в стакан виски и подошел с ним к адвокату:

— Это успокоит нервы, Чарли. Я не хочу, чтоб вы тут загнулись у меня на руках.

— Убирайся из моего дома, вонючий подонок!

Базз бросил стакан, схватил Хартшорна за горло и шмякнул об стену:

— Ты катишь не на того, советник. Я не мальчик, ты меня трахать не будешь. А теперь так: говори, что у тебя было с Лофтисом, или я иду в гостиную и говорю твоей милой дочке, что ее папа сосет хер в мужском туалете в парке Уэстлейк и дает мальчикам в жопу на Селме и Лас-Палмас. А если кому вякнешь, что я угрожал, пропечатаю тебя в «Конфиденшнл магазин», как ты трахаешь черномазых трансвеститов. Усек?

Лицо Хартшорна стало лиловым, по нему текли слезы. Базз отпустил его, увидел на шее отпечаток своей пятерни и сложил ее в увесистый кулак. Хартшорн проковылял до серванта и взял графин с виски. Базз демонстративно, вполсилы шарахнул в последний момент кулаком о стену:

— Рассказывай о Лофтисе, дьявол тебя возьми. Не тяни, чтобы я смотал отсюда поскорее.

Звякнули стаканы, раздался тяжелый вздох, наступила тишина. Базз смотрел в стену. Хартшорн заговорил глухим сдавленным голосом:

— Рейнольдс и я просто… развлекались. Мы встретились на вечеринке у одного бельгийца, кинорежиссера. Этот человек был очень au courant[39] и часто устраивал встречи в наших… в таких клубах. У меня не было никаких серьезных намерений относительно Рейнольдса, потому что он встречался с одним сценаристом, и третий мог бы помешать. Я был лишним… поэтому никогда…

Базз повернулся и увидел, что обмякший Хартшорн сидит в кресле и греет руками стакан с виски.

— Что еще можешь сказать?

— Ничего. После той встречи в баре «Рыцарь в латах» я Рейнольдса ни разу не видел. Кого вы хотите…

— Никого, Чарли. Никто ничего не узнает. Я просто скажу, что Лофтис…

— О боже, неужели опять преследование инакомыслящих?

Базз ушел под жалобные всхлипы Хартшорна.

Пока он уговаривал клиента и махал кулаками, пошел сильный дождь. Вода стояла стеной, ливень, казалось, смоет в океан все предгорье и завалит песком половину залива. Базз поставил три против одного, что Хартшорн будет держать язык за зубами, и два против одного, что продолжать трясти его бессмысленно — он совсем слетит с катушек. Что делать? Ехать обедать в забегаловку или — домой писать рапорт. Все одно. Он чувствовал на себе запах пота педика и собственного пота. Подумал, что с этим мудаком, пожалуй, хватил лишку, и на него навалилась тоска. На полпути к офису он опустил стекло, впустив воздух и дождь, потом развернулся и поехал домой. Жил он в «Лонгвью Апартментс» на углу Беверли и Марипоза. Четыре обращенные на юг комнаты на шестом этаже обставлены списанными декорациями от разных постановок РКО. Заехал в гараж, поставил машину и на лифте поднялся на свой этаж. А у дверей в мокром, усыпанном блесками платье из ткани с золотой нитью сидит Одри Андерс и держит на коленях мокрую норковую шубку. Шубка служила ей пепельницей. Увидев Базза, она сказала:

— Прошлогодняя модель. Микки купит мне новую. — И погасила сигарету о воротник.

Базз помог Одри подняться и чуть дольше обычного задержал ее руки в своих:

— Неужели мне внезапно начинает везти?

— Цыплят по осени считают. Лавонна Коэн со своим китайским клубом отправилась в поездку, и Микки считает, что наступил сезон охоты на меня. Сегодня намечались «Мокамбо», «Роща» и под конец выпивка с Герштейном. Мне это надоело, и я смылась.

— Я думал, у вас с Микки любовь.

— Любовь имеет и оборотную сторону. А ты знаешь, во всем телефонном справочнике ты единственный, другого Тернера Микса там нет.

Базз открыл дверь. Одри вошла, бросила свою норку на пол и осмотрела гостиную. Мебель состояла из кожаного дивана и легких кресел из «Лондонских каникул» и головы зебры на стене — из «Хозяина джунглей». Дверь в спальню когда-то служила входом в кабак на съемках «Ярость на Рио-Гранде». Лимонно-зеленый ковер с оранжевыми полосами был покрывалом, на котором нежилась амазонка-охотница в фильме «Песнь пампасов».

— Микс, ты все это купил? — спросила Одри.

— Подарки от богатого дяди. Выпить хочешь?

— Я не пью.

— Почему?

— Мои отец, сестра и оба брата пили, так что я — пас.

Базз думает: выглядит она хорошо, но все же не так, как выглядела без макияжа и в рубашке Микки до колен.

— И пошла в стриптиз.

Одри села, сбросила туфли, спрятала ноги в мех шубки:

— Да. Не проси меня делать трюк с кисточками, я все равно не стану. Микс, а с тобой-то что? Я думала, ты будешь мне рад.

Он все еще чувствует исходящую от него вонь.

— Я отлупил сегодня одного типа. Противно.

Одри шевелила пальцами ног под шубкой:

— Да ну? Этим ты зарабатываешь на жизнь?

— Обычно, когда я разбираюсь с парнями, они оказывают хоть какое-то сопротивление.

— Что же это — игра, что ли, такая?

Баззу вспомнилось, как однажды в разговоре с Хьюзом сказал, что предпочитает женщин, которые тебя понимают.

— Слушай, ну что мы всё или лбами сталкиваемся, или друг другу вопросы задаем? Неужто нельзя придумать ничего получше?

«Заводная девчонка» пинком поправила шубку:

— Спальня у тебя тоже такая?

Базз рассмеялся:

— «Ноктюрн Касбаха» и «Розовый рай» — говорит тебе это о чем-нибудь?

— Я о другом спрашиваю. А теперь ты меня спроси — только откровенно!

Базз снял пиджак, отстегнул кобуру и бросил на кресло:

— Ладно. Микки следит за тобой?

Одри покачала головой:

— Нет. Я запретила ему. Я же не дешевка какая-нибудь.

— Где твоя машина?

— В трех кварталах отсюда.

Всему зеленый свет! Самый глупый его поступок может обернуться сказкой.

— Значит, ты все просчитала!

— Знала, что ты не скажешь нет, — сказала Одри и помахала своей шубкой. — Я и полотенце на утро захватила.

Базз думает: «Покойся с миром, Тернер Прескот Микс, 1906–1950». Он глубоко вздохнул, подобрался, толкнул дверь в спальню и начал раздеваться. За ним вошла Одри. Вид кровати ее рассмешил: розовое атласное покрывало, розовый балдахин, розовые горгульи на фигурных ножках. Одним махом она скинула с себя одежду. От вида ее обнаженных грудей ноги Базза одеревенели. Одри подошла к нему и сдернула галстук, расстегнула рубашку и ослабила ремень. Он стоя содрал с себя ботинки и носки; соскользнула на пол рубашка. Все тело охватила дрожь. Одри рассмеялась и провела пальчиком по гусиной коже на его руках, потом стала гладить тело, те места, которых он стыдился, — круглое брюхо, жировые складки на боках, ножевые раны на волосатой груди. Но когда она стала лизать его, он успокоился. Поднял ее на руки, чтоб показать, какой он сильный — ноги едва не подкосились, — и положил на кровать. Скинул брюки, трусы и лег рядом. В тот же миг ее руки, ноги обвили его, она прижалась лицом к его лицу, а рот так жадно искал его, будто в нем сосредоточились все ее желания.

Он стал целовать ее — грубо, нежно, снова грубо, терся носом о ее шею и вдыхал запах ароматного мыла, а совсем не тех духов, которыми грезил. Он взял ее за груди и сжал соски, вспоминая все, что говорил ему каждый коп о ее сенсационном номере в «Бэрбанк Бурлеск». На его прикосновение к каждой части ее тела Одри откликалась томным стоном. Он целовал и лизал ее между ног — она глухо вскрикивала. Возгласы ее становился все громче, по рукам и ногам пробежали судороги. Ее страсть переполнила его, он вошел в нее, чтобы стать ее частью. Бедра Одри вздымались, покрывало упало на пол. Базз почувствал, что больше не может терпеть. Она все крепче и крепче прижималась, и он уже не сдерживался. Ее гибкое тело — вдвое легче его — упругой пружиной продолжало толчки. Тогда он обхватил ее голову, зарылся лицом в ее волосы, обмяк, и пружина перестала биться.

Их соединяли розовая атласная простыня и общий пот. Базз скатился на бок, один его палец лежал на запястье Одри, так они оставались соединенными, пока переводили дух. Восемь лет он не курил, а дышал как гончая собака. Она лежала тихо, только учащенное биение пульса говорило, что внутри все еще не утихло. Его грудь вздымалась, он думал, что бы сказать. Одри стала водить пальцем по его шрамам на груди и заговорила первой:

— А ведь все могло быть сложнее.

Базз наконец задышал ровнее:

— Что, уже продумываешь варианты?

Одри, по-звериному нацелив на него ногти, сделала вид, будто хочет его оцарапать:

— Мне просто хочется знать свое положение.

Надо было ловить момент — риск того стоил. Базз взял Одри за руки:

— Значит, будет и новая встреча?

— Мог бы и не спрашивать. Я бы сама сказала немного погодя.

— Мне тоже хотелось бы знать свое положение.

Одри рассмеялась и отняла руки:

— Положение у тебя такое, что ты виновен по всем статьям, Микс. Я тут на днях о тебе думала. Поэтому, что бы ни случилось, это твоя вина.

— Милая, Микки нельзя недооценивать, — сказал Базз. — Он ласков и мягок с женщинами и детьми, но людей он убивает.

— Он знает, что рано или поздно я от него уйду.

— Нет, не знает. Он считает, что ты бывшая стриптизерша, шикса[40] — тебе за тридцать и деваться тебе некуда. Ты ему делаешь немножко больно, может быть, от этого его шишка стоит тверже. Но уйти от него навсегда — это совсем другое дело.

Она отвела взгляд. Базз спросил:

— Милая, куда ты пойдешь?

Одри вытащила подушку, обхватила ее руками и посмотрела на Микса:

— У меня есть сбережения. Неплохие. Хочу купить лесистый участок в Долине и акции торгового центра. Это очень надежно, Микс. Еще десять тысяч — и у меня будет тридцать пять акров земли.

Как и у него: земля по четырнадцать долларов за акр — полная гарантия его богатства.

— Где взяла деньги?

— Скопила.

— Из подарков Микки?

Одри неожиданно отшвырнула подушку и ткнула кулачком его в грудь:

— Ты ревнуешь, милый?

Базз ухватил ее за палец и легонько укусил:

— Ну если только самую малость.

— Так вот, не стоит. Микки весь в профсоюзном бизнесе и в сделке с Драгной по наркотикам, и я знаю, что я делаю. Можешь не беспокоиться.

— Милая, ты умница. Потому что я хочу, чтобы ты была моей навсегда.

— Микс, только прошу тебя, больше не говори о Микки. А то мне кажется, что он прячется под кроватью.

Базз подумал о своем револьвере, оставшемся в другой комнате, и о педриле адвокате с распухшей шеей и слезами на щеках.

— Мне нравится, что с тобой опасно. Я это люблю.

Глава восемнадцатая

Исполняющий обязанности главного инспектора Апшо.

Начальник оперативной группы.

Капитан корабля.

Дэнни стоит в пустой комнате голливудского участка, готовясь проинструктировать трех своих помощников по своему делу о серийном убийстве. Инструктаж пройдет там, где откровения Бренды Аллен нанесли наибольший ущерб. Об этом свидетельствует карикатура, пришпиленная к доске объявлений: Микки Коэн, на макушке кипа со знаком доллара, держит на ниточках, как кукол-марионеток, двух помощников шерифа в форме. Изо рта вылетает пузырь-надпись: «Ну и задал я городским копам! Повезло, что задницу мне подтирают копы округа». Все лицо Микки было в маленьких дырках: первый бандит Лос-Анджелеса здесь служил мишенью для игры в дартс.[41]

В передней части комнаты стоит кафедра и висит черная доска. Дэнни нашел мел и большими буквами вывел на ней: «Помощник шерифа Д. Апшо, Управление шерифа Лос-Анджелеса». Устроился за кафедрой, как это делает доктор Лейман на занятиях по судебной медицине, и заставил себя сосредоточиться на формулировках задания, чтобы не попасть впросак, когда будет излагать своим помощникам, трем детективам старше и много опытнее его, юридическую сторону дела. Такое ему даже во сне не могло присниться и, может быть, станет глотком эликсира, который прогонит недобрые мысли и продвинет вперед дело, ибо он стоит победителем там, где полицейских округа ненавидят и презирают едва ли не больше, чем растлителей малолетних. Главное, убедить себя, что намечаемая большая и сложная работа — это не сон. После полученного от лейтенанта Консидайна предложения он бессчетное множество раз щипал себя — проверял: не снится ли ему все это.

Вчера днем, когда он сидел дома, потягивал сильно разбавленное виски и перебирал свои папки, к нему заявился Дадли Смит. Ирландец сказал, что они с Консидайном ждут его в участке Западного Голливуда: Эллис Лоу издал распоряжение о временном переводе Дэнни на новую работу, которое утвердили начальник полицейского управления Уортон и глава службы шерифов Бискейлуз. Идя на встречу, Дэнни почистил зубы, прополоскал горло, проглотил сэндвич — ему предстоит ответить на один вопрос, а для этого сочинить правдоподобное объяснение. Поскольку ему уже сказали, что его направят в студию «Вэрайэти интернэшнл пикчерз», хозяина которой он непреднамеренно прогневил, надо убедить начальство, что в роли копа его там видели только охранник, сценарист и сам Герштейн. Это было первое, о чем спросил его Консидайн, и спокойствие, даруемое доброй порцией виски, помогло ему солгать не моргнув глазом.

Изложенный Дэнни план полного изменения своей прически и костюма для роли коммуниста-романтика Смит принял полностью, а Консидайн — с оговорками. Смит передал ему кипу печатных материалов УАЕС, чтобы проштудировать их дома, и пересказал некоторые вещи из доклада психиатра. Затем последовал настоящий полицейский инструктаж.

Его задача состоит в том, чтобы установить контакт со слабым, по их оценкам, звеном УАЕС — неразборчивой в своих связях женщиной по имени Клэр де Хейвен, получить доступ на совещания профсоюзной верхушки и выведать их стратегические планы. В частности, узнать:

— почему они не объявляют забастовку;

— высказываются ли на совещаниях аргументы в пользу вооруженного переворота;

— имеются ли у них планы подрывной деятельности посредством кинофильмов;

— попался ли мозговой трест УАЕС на обманный маневр Консидайна — распространенную в печати и по радио утку, будто большое жюри сворачивает свою работу;

— и насколько тесно УАЕС связан с коммунистической партией.

Перспектива блестящей карьеры.

— Вам и тридцати не исполнится, как станете лейтенантом.

— Есть женщина, сынок, к которой тебе надо подобраться. Не исключено, что тебе придется отдрючить ее по полной программе.

Хоп — и нет кошмарных снов.

Уходя с совещания с бумагами под мышкой и пообещав сегодня же явиться на второе собеседование в городской совет, Дэнни чувствовал себя на седьмом небе. Из дома он позвонил в десяток зубопротезных кабинетов, куда не смогла пробиться Карен Хилтшер. Результат нулевой. Не прикасаясь к виски и не думая о «Шато Мармон», просмотрел десяток дел об убийствах на гомосексуальной почве. После этого он почувствовал небывалую самоуверенность, отнес соскобы следов крови из дома 2307 по Тамаринд-стрит в лабораторию, с помощью некоторой суммы денег уговорил коллегу по классу судебной медицины распечатать результаты анализа, надеясь, что это позволит ему сопоставить кровавые мазки на стенах с жертвами, воссоздать преступление и получить дополнительную информацию об убийце. Увидев кровавые рисунки, коллега и глазом не моргнул, и скоро анализы были готовы. Дэнни отнес бумаги домой и положил вместе с фотоснимками.

Три жертвы, три разные группы крови. Была еще опасность того, что его обвинят в незаконном сборе улик, но риск был оправдан. Группа крови Мартина Гойнза АВ+ точно совпала с результатом анализа самых размашистых мазков крови на стенах. Он был первой жертвой, и убийца еще не усовершенствовал свою технику дизайна кровью. Кровь Джорджа Уилтси и Дуэйна Линденора, групп 0– и В+, разбрызгивалась раздельно. Рисунок кровью Уилтси проще, не совсем продуман. Пришла уверенность в правильности вывода: Мартин Гойнз стал жертвой импульсивной жестокости, убийца действовал в припадке дикой ярости. При всей самоубийственной браваде (именно поэтому он решился привести жертвы два и три в квартиру Гойнза), для того чтобы избрать Безумного Марти первой жертвой, у него должны были быть особые причины:

— он знал этого человека и хотел его убить из ненависти — совершенно определенная личная мотивация;

— он знал его и счел подходящим объектом для удовлетворения своего вожделения;

— он не был ранее знаком с Марти Гойнзом, но отлично знал джаз-клубы в негритянских кварталах и решил найти жертву там.

Теперь его люди повторно прочешут этот район.

Об Уилтси и Линденоре:

Первым убийца терзал Уилтси — кусал его, грыз мясо, разбрызгивал кровь. Уилтси его привлекал больше. Он — мужеложец, и активно торговал собой, и был основным сексуальным объектом убийцы. Некоторая утонченность рисунков кровью Линденора указывает на удовлетворенность и насыщение убийцы.

Сегодня вечером, с одобрения обоих правоохранительных ведомств, Дэнни прощупает, что представляет собой владелец агентства знакомств, сводник Феликс Гордин, косвенно связанный с любовником Уилтси Дуэйном Линденором; попытается выяснить, что это были за люди.

Дэнни посмотрел на часы — 8:53. Трое сотрудников должны прийти в 9:00. Стоя за кафедрой, он вынул блокнот и пробежал задания, которые будет раздавать. Услышав осторожный кашель, он поднял голову.

К нему шел плотный блондин лет тридцати пяти. Дэнни вспомнил слова Дадли Смита: его «протеже» из убойного отдела присмотрит, чтобы все шло гладко и все назначенные ему в помощь «подходили». Дэнни изобразил улыбку и протянул руку. Вошедший крепко ее пожал:

— Майк Брюнинг. Вы — Дэнни Апшо?

— Да. Вы сержант?

— Да, но зовите меня просто Майк. Дадли просил передать, что сожалеет: здешний начальник назначил в нашу группу Джина Найлза, он был первым на месте преступления, и в участке нет больше людей. Как говорится, се ля ви.

Дэнни поморщился, вспомнив стычку с Найлзом.

— Кто четвертый?

— Один из ваших, Джек Шортелл, дежурный сержант из отделения Сан-Димас. Знаете, Апшо, вы уж извините, что с Найлзом так вышло. Он терпеть не может управление шерифа и считает, что городская полиция должна послать это дело в задницу, но Дадли просил передать вам: «Помните, что вы — босс». Между прочим, вы понравились Дадли. Он думает, вы пойдете в гору.

«А я думаю, что он любит уродовать людей», — подумал Дэнни и сказал:

— Прекрасно. Передайте лейтенанту от меня спасибо.

— Зовите его Дадли и сами поблагодарите: вы теперь с ним товарищи по делу с коммуняками. А вот и остальные.

Дэнни посмотрел. К ним приближался Джин Найлз, старательно обходя высокого мужчину в очках с металлической оправой, словно сотрудники управления шерифа были заразными. Он сел в первом ряду, вытащил блокнот и авторучку — никакой учтивости, никакого уважения к старшим по званию. Высокий подошел к Брюнингу и Дэнни, быстро пожал им руки:

— Я Джек Шортелл.

Ему было по меньшей мере пятьдесят. Дэнни указал на свое имя на черной доске:

— Рад знакомству, сержант.

— Взаимно, помшерифа. Ваше первое большое дело?

— Да.

— У меня их было с полдюжины, так что, если будут какие-то заминки, не переживайте.

— Не буду.

Брюнинг и Шортелл сели через ряд позади Найлза. Дэнни указал на стол рядом с доской, там лежали три стопки документов по делу об убийстве Гойнза, Уилтси и Линденора, составленные совместной группой двух управлений. Никаких умозаключений из своих файлов, никакой наводки на Феликса Гордина, ничего о Дуэйне Линденоре как о бывшем шантажисте. Его слушатели вытащили сигареты, спички и дружно закурили. Дэнни подвинул кафедру, так что она встала между ним и аудиторией, и впервые взял в руки бразды правления.

— Здесь, джентльмены, представлены практически все улики, которыми мы располагаем. Акты вскрытия, свидетельские показания, мои рапорты как следователя по первому убийству. Городская полиция не сочла нужным провести судебно-медицинские обследования места совершения убийств, так что некоторые потенциальные возможности расследования оказались утраченными. Дело раздельно вели два следователя, но только мне удалось собрать наиболее достоверные улики и показания. Каждый этап своего расследования у меня зафиксирован в хронологическом порядке, копии этой записи — в приготовленных для вас рабочих документах. Остановлюсь на ключевых моментах.

Дэнни замолчал и посмотрел в сторону Найлза. Упоминание промашки городской полиции с судебной медициной Найлза сильно задело, и он зло смотрел на Дэнни, не сводя с него взгляда. Дэнни оперся о кафедру, чтобы чувствовать себя спокойнее и увереннее:

— Первого января я обследовал южный участок Сентрал-авеню, откуда была угнана машина, которая использовалась для перевозки тела Гойнза. Свидетели указывают, что с Гойнзом был высокий седой человек средних лет, и мы знаем по анализу семени, что его группа крови 0+. Гойнз был убит передозировкой героина, Уилтси и Линденор отравлены комбинацией барбитурата и стрихнина. Все трое одинаково изувечены особым орудием, которое называется палкой зутера. Укусы на телах жертв в области живота — от протеза, который носит убийца. Протез не обычный; вставная челюсть имеет стальные коронки или дубликаты зубов животного. Следов человеческих зубов на телах не обнаружено.

Дэнни отвел глаза от Найлза и посмотрел на остальных. Брюнинг нервно курил. Шортелл делал заметки в блокноте. Большой Джин прожигал сигаретой дырки в столе. Дэнни стал смотреть только на него и продолжал излагать свой материал, вставив в него первые слова неправды:

— Таким образом, подозреваемый — высокий седой человек белой расы и среднего возраста, с группой крови 0+, который может раздобыть героин и барбитурат, может завести и угнать чужую машину. Когда он вколол Гойнзу героин, он заткнул ему рот махровым полотенцем, что указывает на то, что убийца знал: чрезмерная доза наркотика приводит к разрыву артерий и жертва будет извергать кровь. По всей видимости, он обладает медицинскими знаниями. Считаю также, что он умеет изготовлять зубные протезы. Вчера я узнал от своего осведомителя, что Гойнз намеревался собрать банду грабителей. В моих рапортах вы найдете протокол допроса Честера Брауна, музыканта-джазиста. Он знал Марти Гойнза еще в начале 40-х и утверждает, что тогда Гойнз занимался грабежами. Браун упоминал молодого парня с обожженным лицом, который был подельником Гойнза, но к данному делу, на мой взгляд, он отношения не имеет. Итак, исходя из этих предположений, считаю, что далее наши действия таковы: Сержант Шортелл, вы проводите телефонный опрос зубопротезных лабораторий. У меня большой список, и вам предстоит обзвонить их и поднять их архивы там, где они ведутся. У вас солидный материал для отсева: группа крови, описание внешности, даты убийств. Обратите внимание на сотрудников лабораторий, вызывающих даже самое малое подозрение своих коллег, и, если инстинкт вам что-то подсказывает, а данных о типе крови данного человека нет, используйте тюремные архивы, материалы Службы исполнения воинской повинности и больниц, а также любой другой источник, где вы сможете получить такую информацию.

Делая записи, Шортелл согласно кивал головой. Дэнни перевел взгляд на Найлза и Брюнинга:

— Сержант Брюнинг и сержант Найлз, вы проверите все дела, связанные с преступлениями на сексуальной почве в городе и округе на предмет выяснения нанесения членовредительства посредством укусов, исключая объекты по типу крови и описанию подозреваемого. Нам нужны данные по всем зарегистрированным в районе Лос-Анджелеса сексуальным преступникам. С особым вниманием следует ознакомиться с прошлым Уилтси и Линденора и предельно тщательно перетряхнуть историю задержаний Уилтси за проституцию для определения круга его клиентов, постараться выявить среди них личность, подпадающую под описание. Сличите эту информацию с делами об ограблении в городе и округе, а также рапорты об аресте молодых грабителей со следами ожогов вплоть до 43-го года. На каждого потенциального подозреваемого необходимо получить фотоснимки.

В своем расследовании я не прибегал к допросам из-за проблемы с юрисдикцией, и вот здесь могут сработать фотографии. Нужно показать эти снимки всем известным нам торговцам героином и марихуаной, допросить их со всей строгостью, особенно в негритянских районах. Потрясите ваших информаторов, поговорите с каждым начальником отдела нравов во всех участках города и округа и попросите проинструктировать всех своих следственных работников провести работу с агентами и собрать информацию в барах для голубых о высоком седом человеке средних лет, с необычными наклонностями. Нужно также послать запрос в администрацию по условно-досрочному освобождению на предмет установления лиц с нарушениями психики, недавно вышедших на свободу. Следует также повторно обследовать районы парка Гриффит, юга Сентрал-авеню и место, где был оставлен труп Гойнза.

Брюнинг застонал; Найлз в первый раз открыл рот:

— Вы слишком многого хотите, Апшо. Вам не кажется?

Дэнни оперся на кафедру:

— Это важное дело, и вы будете соответственно отмечены за арест преступника.

Найлз хмыкнул:

— Это — разборки «гамаков», и мы никогда не возьмем убийцу. А если и возьмем — что с того? Вас волнует, сколько педрил он порезал? Мне, например, плевать.

Дэнни передернуло от слов «гамаки» и «педрилы»; смотря в глаза Найлза, он почувствовал, что не выдерживает его взгляда и моргает. Подумал, что ни разу не употребил слово «гомосексуалист» в характеристике убийцы.

— Я полицейский, поэтому мне это важно. И эта работа обещает нам рост по службе.

— Рост по службе лично тебе, сынок. Ты же уже договорился с еврейчиком из прокуратуры.

— Найлз, кончай херню пороть!

Дэнни посмотрел, кто это выкрикнул, почувствовал комок в горле и вцепился в кафедру побелевшими от напряжения пальцами. Найлз злобно смотрел на него, и Дэнни не выдержал его взгляда. Он подумал, что надо достойно завершить речь, но все же, когда он продолжил, голос его чуть заметно дрожал:

— И последнее, о чем я вам хотел сообщить и по поводу чего мы не располагаем какой-либо исчерпывающей информацией. Все три человека были искромсаны палками зутеров, которые, по словам доктора Леймана, использовали силы наведения общественного порядка. Убийств с использованием палок зутеров не зарегистрировано, и чаще всего эти палки использовали белые против мексиканцев, и заявлений в полицию по этому поводу не поступало. Еще раз повторю, проверьте эти факты через своих осведомителей в сопоставлении с группой крови и описанием внешности преступника.

Джек Шортелл продолжает писать. Майк Брюнинг смотрит на него как-то странно, сильно прищурив глаза. Дэнни повернулся в сторону Найлза:

— Сержант, вам понятно?

Найлз закурил новую сигарету, продолжая прижигать стол окурком:

— А ты, значит, с евреями — не разлей вода, верно, Апшо? Сколько Микки Жид платит тебе?

— Больше, чем платила тебе Бренда.

Шортелл рассмеялся, странный взгляд Брюнинга сменился улыбкой. Найлз бросил сигарету на пол и растоптал ее:

— А почему ты, умник, не доложил о том, что нашел в квартире Гойнза? Что там, к хренам, произошло?

Дэнни стиснул пальцы, и планка от кафедры осталась у него в руке.

— Разойдись, — скомандовал он изменившимся голосом.

Консидайн и Смит поджидали его в офисе Эллиса Лоу; Дадли положил телефонную трубку со словами: «Спасибо, сынок». Дэнни сел за стол совещаний, догадываясь, что «сынком» был услужливый Майк Брюнинг со своим рассказом о состоявшемся инструктаже.

Консидайн что-то писал в желтом блокноте. Смит подошел к Дэнни с дружески протянутой рукой:

— Ну как первое утро в роли начальника из убойного отдела, сынок?

Дэнни знал, что ему известно все — слово в слово.

— Все прошло хорошо, лейтенант.

— Зови меня Дадли. Через пару лет ты обгонишь меня в звании и должен привыкать не слишком церемониться со стариками.

— Хорошо, Дадли.

Смит рассмеялся:

— Ты покоритель сердец, сынок. Правда, Малкольм, он покоритель сердец?

Консидайн подвинул свой стул ближе к Дэнни:

— Будем надеяться, что Клэр де Хейвен думает так же. Как дела, помшерифа?

— Нормально, лейтенант, — ответил Дэнни, почувствовав, что между его начальниками не все гладко: и с той и с другой стороны ощущалось презрение, какая-то натянутость, но Смит, как всегда, находился в более выгодном положении.

— Ладно. Значит, инструктаж прошел хорошо?

— Да.

— Вы прочли бумаги, что мы вам передали?

— Практически запомнил наизусть.

Консидайн похлопал по блокноту:

— Отлично. Тогда начнем.

Смит сел у дальнего конца стола. Дэнни настроился внимательно слушать и десять раз подумать, прежде чем отвечать.

— Вот некоторые правила, которые вы должны соблюдать, — сказал Консидайн. — Первое: всюду вы ездите на своей частной машине, по вашим агентурным делам, а также по делу об убийстве. Мы превращаем вас в иного человека, к концу дня будет полностью готов план действий. Вы становитесь радикалом, который много лет прожил в Нью-Йорке, поэтому для вашей машины мы приготовим нью-йоркские номера. Уже готова ваша легенда, которую вам нужно будет запомнить. Когда будете ездить по разным участкам для проверки отчетов и прочего, оставляйте машину не ближе двух кварталов от нужного места, а когда будете отсюда уходить, зайдите в парикмахерскую внизу. Ал, парикмахер мэра Баурона, обустроит ваш ежик, чтобы вы не так смахивали на копа. Теперь мне нужны размеры ваших брюк, пиджака, свитера и обуви. Сегодня ночью мы встречаемся в участке Западного Голливуда. Я передаю вам ваш гардероб коммуниста и готовую легенду. Там же мы окончательно обсудим план вашего сближения с объектом. Понятно?

Дэнни кивнул, вырвал листок из блокнота Консидайна и записал свои размеры.

— В этой одежде ты будешь ходить постоянно, сынок, — сказал Смит. — И на твоей следственной работе тоже. Мы не хотим, чтобы твои новые красные друзья вдруг увидели на улице расфранченного копа и признали в нем тебя. Малкольм, воспроизведите для нашего славного Дэниела несколько фраз де Хейвен, и пусть ответит. Посмотрим, как он принимает подачи.

Консидайн обратился к Дэнни:

— Помшерифа, я встречался с Клэр де Хейвен и должен вам сказать, что с этой женщиной работать не так просто. Она неразборчива в связях, судя по всему, алкоголичка, вероятно, принимает наркотики. У нас есть еще один сотрудник, разрабатывающий ее прошлое, равно как и прошлое других красных, так что скоро мы узнаем ее получше. Я разговаривал с ней всего однажды, и у меня сложилось впечатление, что она любит спор, полемику, обожает пикироваться и всегда старается взять верх над противником. Мне кажется, это ее сексуально возбуждает, и знаю, что ее привлекают мужчины, внешне похожие на вас. Так что мы сейчас немного потренируемся. Я предложу вам ряд высказываний, на мой взгляд, типичных для Клэр де Хейвен, а вы попробуйте их парировать. Готовы?

Чтобы получше сосредоточиться, Дэнни закрыл глаза и сказал:

— Давайте.

— …А вот некоторые нас называют коммунистами. Это вас не беспокоит?

— Манера навешивать ярлыки оставляет меня равнодушным.

— Хорошо. Продолжим тему. «Вот как? Фашистствующие политиканы погубили репутацию многих инакомыслящих, обвиняя их в подрывной деятельности».

— Ну, разумеется, как там говорится в дразнилке: «Рыжий, красный, человек опасный». Правильно, детка? — снова парировал Дэнни.

Консидайн рассмеялся:

— Хорошо, только не называйте де Хейвен «детка», она сочтет это хамством. А вот такую штуку: «Прямо скажу, мне как-то не верится, что вы готовы перейти к нам от тимстеров».

Дэнни не затруднился с ответом:

— От шуток Микки Коэна только ленивый не сбежит.

— Хорошо, помшерифа, только, по вашей легенде, вы не встречались с Коэном, так что эту его сторону вы не знаете.

Дэнни в голову пришла хорошая идея: скабрезные анекдоты и бульварные романы, которые были популярны у коллег-тюремщиков, когда он работал в главной тюрьме округа.

— Лейтенант, давайте что-нибудь на тему секса.

Консидайн перевернул лист своего блокнота: «…Но я на тринадцать лет старше вас».

Голос Дэнни зазвучал насмешливо:

— Женщину, как и ви@@ски, годы только красят.

Дадли Смит заржал, Консидайн фыркнул и продолжил: «Вы появились в моей жизни, как раз когда я помолвлена и выхожу замуж. Как я могу довериться вам — не знаю».

— Клэр, вы можете мне довериться по одной простой причине. Я сам себе не доверяю, когда я с вами.

— Ну, молодец, помшерифа. А вот закрученный мяч: «Вы здесь из-за меня или из-за нашего дела?»

Уж это совсем просто. Дэнни вспомнил слова героя одной книжки, которую он читал на ночном дежурстве:

— Я хочу все сразу. Это все, что я знаю, и все, что хочу знать.

Консидайн отложил блокнот в сторону:

— Давайте поимпровизируем на эту тему: «Как вы можете смотреть на вещи столь упрощенно?»

В голове у Дэнни закрутились шестеренки; он бросил попытку вспомнить цитату и заговорил от себя:

— Клэр, есть фашисты и мы, есть вы и я. Почему вы все усложняете?

Теперь Консидайн выступал в роли роковой женщины: «Знаешь, я готова съесть тебя целиком».

— Люблю твои зубы.

— Люблю твои глаза.

— Клэр, мы боремся с фашистами или проходим начальный курс физиологии?

— Когда тебе будет сорок, мне исполнится пятьдесят три. Ты по-прежнему будешь хотеть меня?

Дэнни, передразнивая контральто женщины-вамп в исполнении Консидайна:

— К тому времени мы будем отплясывать джигу в Москве, дорогая.

— Не надо иронии в отношении политики. Не уверен, что она посчитает такой юмор уместным. Давайте ближе к телу: «С тобой так хорошо».

— До тебя у меня были девочки, Клэр. А ты моя первая женщина.

— Сколько раз ты говорил эту фразу?

Смех настоящего сердцееда — так смеялся коллега-бабник.

— Всякий раз, когда сплю с женщиной старше тридцати пяти.

— И много их было у тебя?

— Тыщи три-четыре, не больше.

— Нашему делу нужны такие мужчины, как ты.

— Если бы ему служило больше таких женщин, как ты, нас были бы миллионы.

— Как это надо понимать?

— Вы мне в самом деле нравитесь, Клэр.

— Чем же?

— Вы пьете как мужчина, наизусть знаете Маркса, и у вас красивые ноги.

Дадли Смит захлопал в ладоши. Дэнни открыл глаза, их застилал туман. Мал Консидайн улыбался:

— У нее действительно очень красивые ноги. Отправляйтесь к парикмахеру, помшерифа. Увидимся ночью.

Парикмахер мэра Баурона превратил отросший ежик Дэнни в модную высокую прическу, совершенно изменившую его лицо. Раньше он выглядел тем, кем был — темноволосым, с карими глазами англосаксом, полицейским, всюду ходившим в обычном костюме или в спортивном пиджаке и брюках. Теперь в нем было что-то от богемы, немножко от латиноса, от пижона. С новой прической он стал выглядеть щеголевато; первый же коп, который его не знает и заметит выпуклость от пушки под левой подмышкой, тут же его задержит за незаконное ношение оружия. Измененная внешность и остроумная манера речи придали Дэнни куражу, и ему казалось, что после легкой расправы с Клэр де Хейвен с твердым орешком «Шато Мармон» он справится играючи. Дэнни поехал прямо в голливудский участок готовиться ко второму заходу в «Мармон» и первой встрече с Феликсом Гордином.

Он сразу прошел в комнату дежурного. Все стены украшены карикатурами на Микки Коэна: вот он набивает деньгами карманы шерифа Бискейлуза, бьет хлыстом упряжку собак в форме городской полиции, тычет в задницы простых граждан пружинным ножом, который у него спрятан под кипой. Проходя по коридорам, Дэнни поминутно чувствовал на себе любопытные взгляды. Он отыскал комнату с архивом и быстро нашел раздел с делами о сексуальных преступлениях. Нужно было готовиться к предстоящему допросу Гордина.

Делами были набиты шесть шкафов с выдвижными ящиками: старые пыльные папки с рапортами о происшествиях, фотографии преступников на первой странице. Папки расставлены не по алфавиту, порядок статей уголовного кодекса здесь также не учитывался — случаи мужеложства шли вперемежку с классическим эксгибиционизмом и растлением малолетних, мелкие преступления соседствовали с тяжкими. Дэнни просмотрел два первых дела и понял причину неразберихи: здешние сотрудники гнусными делами заниматься не желали, руководствуясь правилом «с глаз долой — из сердца вон». Но Дэнни знал, что ему хочешь не хочешь надо за них браться.

Большинство дел было по гомосексуалистам. На четвертом этаже универмага «Бродвей», что на пересечении Голливуд и Вайн-стрит, имелся мужской туалет, прозванный «Раем минетчиков». Предприимчивые извращенцы просверлили в стенах между кабинками дырки, позволяющие пользователям смежных отделений заниматься оральным сексом. Если вы парковались возле парка Гриффит с голубым носовым платком на антенне автомобиля, значит, вы гомик. На углу Селмы и Лас-Палмас собирались бывшие уголовники со склонностью к анальному насилию и подрастающее поколение пидовок. Латинское выражение Hoc signo vinces[42] на пачке сигарет «Пелл-Мелл», которое переводится «Сим победиши!», было опознавательным знаком гомосексуалиста, в сочетании с зеленой рубашкой безотказно выводящим по вторникам на партнера. Широкоплечий мексиканец трансвестит, делавший минет матросам за театром Граумана, имел прозвище Ослиный Дэн за свой член в тринадцать дюймов длиной. Таксисты фирмы «E-Z», принадлежащей гомосексуалам, круглые сутки могут доставлять вам мальчиков, порнофильмы, крем для постельных утех, таблетки бензедрина или ваше любимое виски.

Дэнни читал, чувствуя слабость в коленках и тошноту, набирался знаний. Когда на бланках попадались мужчины-иммигранты с датами рождения 1900–1910 годы или ростом шесть и более футов, он смотрел на фотографии. Но человека, которого он искал, среди них не было: уж очень отталкивающими и жалкими были их лица. Правоту Дэнни подтверждали прилагаемые к рапортам об аресте сведения с упоминанием группы крови. Томас Милнз, шесть футов два дюйма, оголялся перед маленькими мальчиками и просил задержавшего его полицейского отлупить его резиновым шлангом; Клетус Уорделлл шесть-один, 29.04.04, носил с собой дрель, с помощью которой обустраивал новые места работы: мужские туалеты в ресторанах. Будучи в заключении, выставлял задницу на поток в рабочей комнате для заключенных, за пачку сигарет с человека. Уиллис Бурдетт, шесть-пять, 1.12.1900, сифилитик, уличный давала, избит до потери сознания группой заразившихся от него неизвестных. Дэрил «Голубая Лаванда» Уишник, шесть футов, 10.03.03, устраивал оргии на голливудских холмах и любил трахать красивых мальчиков в форме служащих Вооруженных сил США.

За четыре часа просмотрено четыре шкафа. У Дэнни от голода сосало под ложечкой, и хотелось пропустить рюмашку, что он обычно делал в середине дня. Это ему доставляло приятные минуты расслабления; теперь такое же удовольствие он получал, поминутно проводя пальцами по по-новому остриженной голове и прикидывая, какие детали своего нового «я» он сегодня обсудит с Консидайном: в его квартире должен быть полный беспорядок — он только что из Нью-Йорка; выступая в роли комми, он должен оставлять дома пушку, наручники и жетон.

То, что он обнаружил в первых четырех шкафах, к его подозреваемому не могло иметь ни малейшего отношения. Дэнни перешел к пятому шкафу…

Здесь папки с делами стояли в отменном порядке — на каждой стоял штамп: «Без привлечения к суду», или «Обвинение снято», или «Поднять в случае последующих арестов». Дэнни просмотрел первую пачку дел — все аресты за мужеложство без передачи дела в суд: прерванное совокупление в автомашине; донос шокированной домохозяйки на сожительство мужчин; свидание в туалете, из-за которого владелец театра поднял скандал, а потом замял дело, испугавшись широкой огласки. Половой акт, описанный четким языком: аббревиатуры, специальная терминология, несколько комичных замечаний шутника-следователя из отдела нравов.

Дэнни почувствовал внезапное волнение. Папка состояла из сдвоенных желтых формуляров — два комплекта черно-белых фотоснимков обоих секс-партнеров. Он смотрел даты рождения и физические данные, но потом возвращался к снимкам, мысленно накладывал их друг на друга, представляя лица облагороженнее, без тюремной печати. После пяти-шести папок у него выработался ритм: взгляд на фото, беглый просмотр рапортов об аресте, снова фото и сопоставление действий с мысленно облагороженными лицами, приколотыми к первой странице. Рот со ртом, рот в промежности, содомия, минет, поза «шестьдесят девять». Мысленная камера показывает непристойности, и тоненький голосок повторяет: «это в интересах следствия». Вдруг Дэнни видит нечто, от чего его тошнит так, что, кажется, кишки вывернет наружу; никаких следов высокого седого человека среднего возраста, и он не может остановиться и подумать! Просто картинки мелькают одна за другой, как в грошовом кино…

Смятая и мокрая от пота любовников постель…

От вида обнаженного тела блондина у него перехватило дух, в ногах запульсировала кровь.

Крупным планом сменяющие друг друга ужасные физиологические подробности.

«Это в интересах следствия».

Дэнни прервал поток образов, усилием воли заставляет себя увидеть вместо смазливых мальчиков совершенно седого сорокапятилетнего убийцу. Остановился на мысли, что убийца использует секс во зло, и это помогло ему обуздать разыгравшуюся фантазию. Дэнни с грохотом задвинул последний ящик. Вспомнил лексикон гомосексуалистов и переложил на него вопросы, которые он будет задавать Феликсу Гордину. Теперь он предстанет тертым детективом, умеющим быть на равных с любым, даже если разговор будет касаться порочного секса и будет вестись со сводником голубых.

От копа до вуайера, от вуайера до копа.

Дэнни поехал домой, принял душ и стал выбирать костюм под новую прическу. Остановился на черной шерстяной паре, которую ему купила Карен Хилтшер. Костюм ему казался слишком стильным: чрезмерно зауженный и с маленькими лацканами пиджака. В костюме он выглядел как человек, с которым шутки плохи, — вдобавок из-под приталенного пиджака топорщился револьвер. Выпив две рюмки и прополоскав рот, он отправился в «Шато Мармон».

Вечер был холодный и влажный, дело шло к дождю. Во внутреннем дворе «Мармона» волнами лилась музыка — звуки струн сменялись ритмами буги-вуги, за которыми плыла мелодия старых баллад. Дэнни направил стопы к бунгало 7941, чувствуя, что потеет в узком костюме. 7941-е залито светом, бархатные гардины, в щель между которыми он заглядывал прошлый раз, раздвинуты, то, что три вечера назад было танцевальным залом, блестело пустым паркетом. Дэнни поправил пиджак и позвонил.

Раздался мелодичный звон, и дверь отворилась. На пороге стоял невысокий человек с темной бородкой и тщательно уложенными редкими волосами на голове. На нем был смокинг и широкий клетчатый пояс-шарф, в опущенной руке — коньячный бокал. Дэнни почувствовал запах «Наполеона» пятидесятилетней выдержки, какой он покупает себе в награду за Рождество, проведенное с мамой. Человек спросил:

— Да? Вы из управления шерифа?

Дэнни сообразил, что он расстегнул пиджак и револьвер торчал наружу:

— Да. Вы Феликс Гордин?

— Да, и я не терплю бюрократических накладок. Заходите.

Гордин посторонился, Дэнни вошел и обвел взглядом зал, где не так давно он видел танцующих и целующихся мужчин. Гордин подошел к книжному шкафу, дотянулся до верхней полки и вернулся с конвертом. Дэнни разглядел адрес: 1611, Саут Бонни Брей, территория отдела нравов центрального офиса управления шерифа, где получают по заслугам непокорные букмекеры и упрямые шлюхи, где подсчитывают откат от бандитских «крыш»…

— Я всегда отправляю это почтой. Передайте лейтенанту Мэттьюзу, что я не желал бы личных визитов, которые мной рассматриваются как давление с целью получения дополнительной платы.

Дэнни не шелохнулся, и рука Гордина долго оставалась протянутой — полированные ногти, перстень с изумрудом, который потянет тысяч на десять.

— Я не сборщик податей. Я расследую дело о тройном убийстве.

Гордин улыбнулся и положил конверт в карман:

— Тогда позвольте обрисовать вам картину моих отношений с вашим управлением, мистер…

— Помощник шерифа Апшо.

— Мистер Апшо, я тесно сотрудничаю с управлением шерифа. В обмен мне предоставляются определенные любезности. Например когда вам требуется какая-либо информация, мне звонят по телефону. Вы меня понимаете?

Дэнни охватило странное чувство: холодная вежливость Гордина передалась ему.

— Понимаю. Но поскольку я уже здесь…

— Поскольку вы здесь, позвольте вам помочь, чем смогу. Меня еще никогда не допрашивали в связи с тройным убийством, и, честно говоря, меня это заинтриговало.

Дэнни разом выпалил три фамилии:

— Мартин Гойнз, Джордж Уилтси, Дуэйн Линденор. Все мертвы. Изнасилованы и забиты насмерть.

Тон Гордина стал еще холоднее:

— О Мартине Гойнзе никогда не слышал. В течение ряда лет я представлял Джорджа Уилтси другим людям. Мне кажется, Джордж упоминал Дуэйна Линденора.

У Дэнни было такое ощущение, будто он шагает по айсбергу. Понял, что тут нахрапом не возьмешь:

— Дуэйн Линденор был шантажистом, мистер Гордин. Он познакомился с Чарлзом Хартшорном, одним из ваших гостей, и пытался его шантажировать.

Гордин пригладил лацканы смокинга:

— Хартшорна я знаю, но с Линденором, помнится, я не встречался. Вечеров встреч я провожу много. Когда это могло произойти?

— В 40-м или 41-м.

— Давно. Мистер Апшо, вы смотрите на меня очень пристально. В чем дело?

Дэнни тоже начал поглаживать свои лацканы, но опомнился и опустил руки.

— Когда я говорю людям о насильственной смерти знакомых, обычно они восклицают «Боже» или вздрагивают. Вы даже глазом не моргнули.

— И вас такая реакция пугает?

— Нет.

— Вызывает любопытство?

— Да.

— На меня падает подозрение в этих убийствах?

— Нет, вы под описание убийцы не подходите.

— Вам нужно мое алиби для подтверждения моей невиновности?

Разбирается, подумал Дэнни и сказал:

— Хорошо. Где вы были накануне Нового года и четвертого января?

Ни мгновения колебаний.

— Был здесь, принимал многочисленных гостей. Если нужно подтверждение, пожалуйста, обратитесь к лейтенанту Мэттьюзу, и он это для вас сделает — мы с ним старые друзья.

Перед глазами Дэнни всплыли увиденные украдкой моменты приема гостей: черный смокинг танцует танго с черным смокингом в обрамлении красного бархата. Он поежился и сунул руки в карманы. Гордин заметил его нервозность.

— Расскажите мне о Джордже Уилтси, — сказал Дэнни.

Гордин молча отвернулся, подошел к буфету, наполнил два бокала и вернулся. Дэнни уловил запах дорогого напитка и поглубже засунул руки в карманы:

— Расскажите мне о Джордже Уил…

— Джордж Уилтси, — мягко перебил его Гордин, — являл собой тот мужественный тип, который ряд других мужчин считают привлекательным. Я платил ему, чтобы он посещал мои вечера, хорошо одевался и демонстрировал хорошие манеры. Он заводил здесь знакомства, а за это я получал вознаграждение от его партнеров. Как мне представляется, Дуэйн Линденор был его любовником. Вот и все, что мне известно о Джордже Уилтси.

Дэнни взял протянутый бокал — только чтобы занять руки.

— С кем вы знакомили Уилтси?

— Уже не вспомню.

— Вот как?

— Мое дело организовать вечер; собираются гости и знакомятся с молодыми людьми, которых я привожу. За это мне присылают деньги — не афишируя это. Многие мои клиенты люди женатые, имеют семьи, и ничего не держать в памяти — дополнительная услуга им с моей стороны.

Бокал дрожал в руке Дэнни.

— Вы ожидаете, что я этому поверю?

Гордин глотнул бренди:

— Нет, поскольку это все, что я могу вам сообщить, я ожидаю, что такой ответ вы примете.

— Я хотел бы взглянуть на счета за обслуживание и на список гостей.

— Это невозможно. Никаких записей я не делаю. Ведь это могло бы расцениваться как сводничество.

— Тогда назовите имена.

— Нет, и больше не просите меня об этом.

Дэнни заставил себя только коснуться губами бокала, лишь попробовать бренди. Он повертел бокал в руках, держа его за ножку двумя пальцами, понюхал — и поймал себя на том, что снова подражает Гордину.

— Мистер Гор…

— Мистер Апшо, мы зашли в тупик. Позвольте предложить компромисс. Вы сказали, что я не подхожу под имеющееся у вас описание убийцы. Очень хорошо. Опишите мне вашего убийцу, и я постараюсь припомнить, был ли среди знакомых Джорджа Уилтси человек, похожий на него. Если такой человек был, я сообщу об этом лейтенанту Мэттьюзу, а уж он пусть делает с этой информацией все, что пожелает. Этого довольно?

Дэнни взболтал напиток — тут пьют коллекционное по тридцать долларов бутылка. Бренди обожгло горло; голос Дэнни стал хриплым:

— В этом деле я представляю городскую полицию и прокуратуру. Там может не понравиться, что вы прячетесь за продажного копа из отдела нравов.

Гордин слегка улыбнулся:

— Я не буду передавать ваши слова ни лейтенанту Мэттьюзу, ни Алу Дитриху, когда в следующий раз буду приглашать его и шерифа Бискейлуза к себе в клуб на игру в гольф. Кроме того, у меня есть хорошие друзья и в городской полиции, и в прокуратуре. Выпьете еще, мистер Апшо?

«Раз, два, три, четыре, — медленно отсчитал про себя Дэнни. — Стоп, горячиться нельзя». Гордин со своим бокалом отошел к серванту, снова наполнил и вернулся, улыбаясь уже по-другому — как старший брат, успокаивающий младшего:

— Вы знаете правила игры. Помшерифа, ради бога, не становитесь в позу возмущенного бойскаута.

Дэнни проигнорировал предложение выпить еще и смотрел в глаза Гордина, пытаясь разглядеть там страх:

— Белый, лет сорок пять — пятьдесят, худощавый. Ростом выше шести футов, с впечатляющей седой шевелюрой.

Никаких следов страха, лоб задумчиво наморщен.

— Припоминаю, что во время войны у Джорджа был высокий темноволосый мужчина из мексиканского консульства, но тому уже в то время было за пятьдесят. Вспоминаю несколько довольно полных мужчин, которым Джордж нравился, и знаю, что он регулярно встречался с высоким рыжим человеком. Это вам поможет?

— Нет. Ну а, скажем, люди, в целом отвечающие этому описанию? Есть такие, кто регулярно ходил бы на ваши вечеринки и пользовался вашими услугами?

Снова задумчивый вид.

— С впечатляющей шевелюрой? Нет. Это не дает вам покоя? Все высокие мужчины средних лет, с которыми я имею дело, довольно лысы. Сожалею.

«Ни о чем ты не сожалеешь, — подумал Дэнни, — но, возможно, говоришь правду».

— Что Уилтси говорил о Линденоре?

— Только что они живут вместе.

— Вам известно, что Линденор пытался шантажировать Чарлза Хартшорна?

— Нет.

— Не слышали о других попытках шантажа со стороны Линденора или Уилтси?

— Нет, не слышал.

— А как вообще с этим обстоит дело? Ваши клиенты определенно подвержены шантажу.

Феликс Гордин рассмеялся:

— Клиенты потому и ходят ко мне, что я ограждаю их от подобных вещей.

— Но Чарлза Хартшорна вам оградить не удалось, — рассмеялся в свою очередь Дэнни.

— Чарлзу всегда не везло — ни в любви, ни в политике. И он не убийца. Можете сами его расспросить, если не верите мне, только будьте вежливы. Он легко оскорбляется, и у него широкие полномочия.

Гордин протянул ему бокал с бренди, и Дэнни сразу опрокинул его в рот.

— Были у Линденора и Уилтси враги, приятели, молодые люди, с которыми они общались?

— О такого рода вещах ничего не знаю.

— Почему же?

— Пытаюсь все четко разграничивать и не смешивать одно с другим.

— Зачем?

— Чтобы не попадать вот в такие ситуации.

Дэнни почувствовал, что бренди начинает на него действовать — ведь он еще дома приложился.

— Мистер Гордин, вы гомосексуалист?

— Нет, помшерифа. А вы?

Дэнни покраснел, поднял бокал, но увидел, что он пуст. Промашка. Дэнни решил прибегнуть к фразе из инструктивной беседы с Консидайном:

— Манера навешивать ярлыки оставляет меня равнодушным.

— Не совсем понял, о какой манере вы говорите.

— Это значит, что я профессионал и подобные выпады меня не смущают.

— Тогда вам нельзя так быстро краснеть, это выдает в вас дилетанта.

Дэнни был готов запустить в него бокалом, за «дилетанта» нужно было дать сдачи.

— Речь идет о трех погибших людях. Их изрезали палками зутеров, выкололи глаза, выгрызли внутренности. Речь идет о шантаже и грабежах, о джазе и парне с обожженным лицом, а вы полагаете, что меня можно оскорбить, назвав «дилетантом». Вы думаете… — Тут Дэнни остановился, увидев, как Гордин стиснул челюсти. Он смотрел в пол, и Дэнни подумал: то ли он задел какую-то струнку, то ли рассказ просто вызвал у него отвращение.

— Что с вами?

Гордин поднял на него глаза:

— Извините. Мне бывает нелегко сдержаться, когда на меня пытаются давить, и я не переношу описаний насилия. Я напрасно назвал вас…

— Тогда помогите мне. Покажите список ваших клиентов.

— Я же вам говорил, что никаких списков не веду.

— Тогда объясните, что вас так задело?

— Я вам объяснил.

— Неужели вы так чувствительны! Верится с трудом. И все же?

— Когда вы упомянули джаз, это напомнило мне об одном клиенте; он играет на трубе. Я знакомил его с партнерами, предпочитающими жесткий стиль отношений. Мне тогда показалось, что он способен на всякое, но он невысок и совсем не среднего возраста.

— И это все?

— Его зовут Сай Вандрих, помшерифа. Благодаря вашей тактике вы узнали больше, чем я обычно готов сообщить, так что жаловаться вам не на что.

— И это все?

Глаза Гордина были пусты и ничего не выражали.

— Нет. В будущем адресуйте все вопросы через лейтенанта Мэттьюза и учитесь смаковать бренди — это вам доставит больше удовольствия.

Дэнни швырнул хрустальный бокал на стул в стиле Людовика XIV и вышел.

До встречи с Консидайном оставалось еще полтора часа, о новой выпивке не могло быть и речи. Дэнни поехал в «Кофе Боба», съел гамбургер и кусок пирога, думая, что он еще мог выпытать у Гордина, не подведи его нервы и не будь полицейских связей сводника, а сам он будь понаходчивей. За едой он немного успокоился, но ответов на мучившие вопросы он так и не нашел. Дэнни пошел к телефону-автомату; нужно было узнать, кто такой Сай Вандрих.

В материалах справочных служб значился один Сирил Сай Вандрих: белый мужчина, дата рождения 24.07.18, шесть раз арестовывался за мелкие кражи, музыкант, часто переезжает. В настоящее время в шестой раз содержится под трехмесячным наблюдением в психушке Камарилло. Звонок туда выявил следующее: будучи арестованным за кражу в магазине, повел себя как психически ненормальный, и суд приговорил его к принудительному лечению в Камарилло. В справочной психлечебницы Дэнни сообщили, что в ночь убийства Гойнза, а также жертв два и три Вандрих находился у них и что он взялся обучать музыке других пациентов. Дэнни сказал, что, возможно, ему придется подъехать и допросить больного, на что женский голос ответил, что Вандрих может не контролировать себя, быть уверенным в его действиях нельзя. Никто в заведении так и не может понять, симулирует он или в самом деле ненормален. Дэнни повесил трубку и поехал в участок Западного Голливуда на встречу с Консидайном.

Мал ждал Дэнни на его рабочем месте и рассматривал увеличенный снимок Бадди Джастроу. Дэнни кашлянул, Консидайн обернулся и оглядел его с ног до головы:

— Костюм мне нравится. Тесноват, но похож на то, что может надеть молодой радикал. Ты купил его специально для задания?

— Нет, лейтенант.

— Зови меня Мал. Тебе, Тед, надо избавиться от привычки обращаться по званию.

Дэнни сел за свой стол и указал на стул напротив:

— Тед?

Консидайн сел на стул и вытянул ноги:

— Теперь ты — Тед, Тед Кругман. Дадли Смит заходил к тебе домой и беседовал с домоправителем. Дома на почтовом ящике обнаружишь имя — Тед Кругман. Твой телефон тоже зарегистрирован на имя Теодора Кругмана; нам очень повезло, что раньше он значился в списке незарегистрированных номеров. У домоправителя тебя ждет пакет с новой одеждой, новыми документами и нью-йоркскими номерами для машины. Ну как, доволен?

Дэнни подумал о Дадли Смите в его квартире, наверное раскопал его личное досье.

— Конечно, доволен, лейте… Мал.

Консидайн рассмеялся:

— Радости на лице не вижу — слишком быстро все произошло? Ты уже начальник убойной группы, агент, внедренный в среду комми. Это большой скачок. Ты уже много добился, мой мальчик. Надеюсь, ты это понимаешь?

Мал произнес это с нескрываемым оптимизмом, но Дэнни про себя решил, что коробки с бумагами и фотографиями кровавых картин он спрячет за свернутый ковер во встроенном шкафу в холле.

— Понимаю и сидеть сложа руки не собираюсь. Когда я должен осуществить контакт?

— Послезавтра. Думаю, мы усыпили их бдительность нашей дезинформацией в печати и по радио. Мы с Дадли сконцентрируемся сейчас на леваках вне союза, на подпевалах их мозгового треста. Сыграем на их слабостях, и они заговорят. Обратимся к архивам иммиграционной службы на предмет выявления рычагов для депортации. Эд Саттерли пытается достать для нас в конкурирующей группе зачистки компрометирующие фотоснимки по Сонной Лагуне. Назовем это войной на два фронта. Мы с Дадли занимаемся внешними уликами, ты — внутренними.

Дэнни чувствовал, что Консидайн — сплошной комок нервов; костюм сидит на нем как балахон, рукава пиджака смялись на длинных худых руках, из-под них торчат грязные манжеты рубашки.

— Как я смогу внедриться?

Консидайн указал на папку, лежащую поверх корзинки для исходящих документов:

— Все прочтешь здесь. Ты — Тед Кругман, родился 16.02.23, умеренный радикал, рабочий сцены из Нью-Йорка. На самом деле ты погиб в автокатастрофе на Лонг-Айленде два месяца назад. Местные федералы замяли это происшествие, а личные данные погибшего продали Эду Саттерли. Вся твоя прошлая жизнь и близкие тоже здесь. Тут также фото сподвижников комми, двадцать с лишним страниц марксистской трескотни, которую тебе тем не менее нужно запомнить в качестве урока истории.

— Итак, — продолжал Мал, — послезавтра около двух ты идешь в заслон пикетчиков на Гоуэр-стрит, изображая из себя умеренного радикала, который во всем разуверился. Ты говоришь старшему пикета, что контора по найму на поденную работу послала тебя сюда помахать руками за доллар в час. Этот человек все знает и поставит тебя в пикет с двумя другими парнями. Через час-другой по сценарию, который я набросал для тебя, ты вступаешь с этими парнями в политический спор. Третий аргумент приведет к драке с профессиональным бойцом — он инструктор физподготовки в полицейской академии Лос-Анджелеса. Он будет делать вид, что бьет, но ты колоти всерьез. Получишь пару синяков — не беда! Второй тимстер будет выкрикивать всякие ругательства в твой адрес, подойдет старший пикета и поведет к Клэр де Хейвен, их сценаристке, подкидывающей УАЕС идеи. Мы тщательно изучили ситуацию: Кругман вряд ли известен кому-либо из уаесовцев. Ты немного похож на него, и в худшем случае выяснится, что о тебе — Кругмане — кто-то слышал от знакомых знакомых. Все это ты прочтешь в этой папке. Фото парней, с которыми инсценируешь драку, и все остальное.

Целый день для работы с делом о серийных убийствах и целая ночь, чтобы стать Тедом Кругманом.

— Расскажите мне про Клэр де Хейвен, — попросил Дэнни.

— У тебя есть девушка? — спросил Консидайн.

Дэнни хотел было сказать нет, но вспомнил фиктивное свидание, которое помогло ему нагло отрицать обыск на Тамаринд-стрит:

— Ничего серьезного. А что?

— Не знаю, как ты относишься к женскому полу, но Клэр де Хейвен — это нечто особенное. Базз Микс только что представил отчет по ней, из него следует, что она — наркоманка со стажем — героин и всякие таблетки, — но вместе с тем она — очень внушительная личность и чертовски ловко добивается от мужчин всего, что ей нужно. Желательно, чтобы ты соблазнил ее, а не она тебя. Ты это хотел знать?

— Нет.

— Описать ее внешность?

— Нет.

— Какие шансы уложить ее?

— Нет.

— Ее сексуальная жизнь?

— Нет. Хочу знать, почему кадровый полицейский так помешан на комми из светского общества.

Консидайн залился краской — так же, как Дэнни у Феликса Гордина. Дэнни вгляделся в его лицо и понял: поймал.

Мал рассмеялся, снял обручальное кольцо и бросил его в корзину для бумаг:

— Как мужчина мужчине?

— Нет, как полицейский полицейскому.

Консидайн осенил себе грудь крестным знаменем:

— Прах ты и в прах возвратишься. Вполне подходит для сына священника. Давай скажем так: я неравнодушен к роковым женщинам, а моя жена разводится со мной. Но я не могу крутить с кем-то, поскольку не хочу, чтобы на суде у нее был против меня хоть малейший довод. Хочу добиться опеки над сыном и не дать его матери ни малейшего повода поломать мои планы. Кстати, я обычно не изливаю душу младшим офицерам.

Дэнни подумал: «Этот человек оказался в таком положении, что ему можно говорить что угодно, он все равно не уйдет, потому что в час ночи ему просто некуда идти».

— И поэтому вы затеяли такую операцию против де Хейвен?

Консидайн постучал пальцами по столу:

— Знаешь, готов поспорить, что тут есть бутылка.

Теперь покраснел Дэнни:

— А вы проницательны.

Рука продолжала постукивать.

— Вовсе нет, просто потому, что жизнь у нас похожа, и от тебя всегда пахнет зубным эликсиром. Мудрое наблюдение старого копа, полезное для новичка: копы, от которых пахнет зубным эликсиром, — пьют. А пьющий коп, умеющий держать себя в узде, — это хороший коп.

«Хороший коп» давало зеленый свет. Дэнни локтем отодвинул руку Консидайна, открыл ящик стола и вытащил бутылку и два бумажных стаканчика. Налил в каждый четвертную дозу и протянул Консидайну; тот принял с поклоном. Оба подняли свои стаканчики, Дэнни сказал:

— За оба наши дела!

Тост Консидайна был:

— За Стефана Гейштке Консидайна.

Дэнни глотнул, тепло разлилось от головы до кончиков пальцев на ногах, выпил еще. Потягивая из стаканчика, Консидайн большим пальцем указал на Харлана Бадди Джастроу у него за спиной:

— Апшо, кто этот тип? И что ты из кожи лезешь, чтобы распутать эти убийства голубых?

Дэнни пристально смотрит на Джастроу:

— Это тип того, кого всегда хотелось поймать, потому что мне казалось, что страшнее его никого нет. А сделать это очень сложно, потому что он просто исчез — нет, и все. А теперь еще и это дело, просто кромешный ужас. Невероятная жестокость! Возможно, эти убийства никак не связаны друг с другом, но мне в это не верится. Мне кажется, за этим кроется месть. Мне кажется, все зверства убийцы служат повторением чего-то им пережитого, в них заключена некая символика — это попытка постичь смысл произошедшего ранее. Я все время думаю об этом и постоянно возвращаюсь к мысли, что это отмщение за зло. Не мелкие ребячьи горести, а большое, огромное зло.

Дэнни помолчал, выпил и стал вглядываться в снимок, в табличку на шее Джастроу с надписью: тюрьма округа Керн, 04.03.38.

— Порой мне кажется, если я узнаю, кто этот убийца и почему он делает это, тогда мне откроется нечто такое, что позволит мне все жизненные трудности щелкать как орехи. Я добьюсь высокого чина и решу все насущные проблемы, потому что в моем понимании все, что делают люди, особенно те, кто делает работу вместе, сводится к решению одного-единственного вопроса, и я определил его: зачем. Зачем? Зачем.

— И зачем же ты делаешь то, что делаешь? — Голос Консидайна звучал очень мягко.

Дэнни отвел взгляд от Джастроу и допил свой стаканчик:

— Да, и это тоже. И с чего вы так рьяно взялись за меня и Клэр де Хейвен? Только не говорите, что из чувства патриотизма.

Консидайн рассмеялся:

— Старина, на кой шут мне патриотизм, если большое жюри гарантирует мне чин капитана, должность главного следователя прокуратуры и право опеки над моим сыном?

— Ну да, но все-таки еще остается де Хейвен и…

— Ну да, и я. Давай скажем так: я тоже хочу знать почему, только заниматься мне этим сейчас недосуг. Доволен ответом?

— Нет.

— Я так и думал.

— А вы знаете почему?

Консидайн потягивал виски:

— Это ясно как дважды два.

— Лейт… Мал, знаете, я угонял машины. Сразу после войны я был лучшим угонщиком машин в округе Сан-Берду. Крутой поворот в жизни?

Лейтенант Мал Консидайн вытянул длинную ногу и, подцепив корзину для мусора, подвинул к стулу. Порылся в ней, отыскал свое обручальное кольцо и надел на палец:

— Завтра утром у меня встреча с адвокатом по делу об опеке над сыном. Он наверняка захочет, чтобы это чертово кольцо было у меня на пальце.

Дэнни нагнулся к нему:

— Крутой поворот, капитан?

Консидайн встал и потянулся.

— Мой старший брат Дезмонд любил стращать меня, грозя всякий раз рассказать отцу, когда я высказывался дурно о религии. И поскольку за богохульство мне грозило десять ударов хлыстом от моего старика, Дезмонду удавалось помыкать мной: он заставлял меня забираться в чужие дома и красть вещи, которые ему нравились.

Короче говоря, я видел разные стороны жизни, и все нравилось. Я мог стать грабителем или шпионом, но я нашел компромисс — стал полицейским. Засылать шпионов мне нравиться больше, чем шпионить самому. Я стал вроде моего брата Дезмонда.

Дэнни поднялся:

— Я накрою де Хейвен для вас. Вы мне поверьте.

— Не сомневаюсь, Тед.

— Ин вино веритас,[43] верно?

— Точно. И вот еще что. Очень скоро я стану начальником полиции или займу другую должность не ниже этой, и тогда я возьму тебя с собой.

Глава девятнадцатая

Проснулся Мал с мыслями о Дэнни Апшо.

Встав с постели, он осмотрел четыре стены номера 11 мотеля «Шангри-Лодж». На каждой стене по одной журнальной обложке в рамке — рекомендации Нормана Рокуэлла[44] по счастливой семейной жизни. Возле двери куча его грязных костюмов, и нет Стефана, который мог бы отнести их в химчистку. На пробковой доске на стене пришпилена бумажка с напоминанием: найти доктора Лезника. Психиатра-информатора невозможно застать ни дома, ни на работе, а пробелы в жизни Рейнольдса Лофтиса за 1942–1944 годы должны получить объяснение. Теперь, когда агент уже практически внедрен, нужен общий психоаналитический обзор всего мозгового треста, а все досье Лезника почему-то доведены только до конца лета прошлого года.

Занавески на окне из грубой марли, коврик у дверей так истерся, что похож на маисовую лепешку; стены в ванной исписаны именами и телефонами: «Грешная Синди, ДУ-4927, любит трахаться и сосать» — стоит позвонить, если ему еще придется проводить рейды как шефу полиции нравов. А через двадцать минут должен подъехать Дадли Смит. Опять будут играть в хорошего и плохого полицейских. Им предстоит разработать двух сценаристов, избежавших вызова в комиссию, потому что оба всегда писали под псевдонимом и удрали из страны, когда в 47-м началась чистка. Их засекли оперативники Эдда Саттерли — частные сыщики, оплачиваемые организацией «Против красной угрозы». Оба близко знают лидеров УАЕС еще с конца 30-х — начала 40-х годов.

И что это он так расчувствовался с подчиненным! Пару раз выпили вместе — и на тебе, душа нараспашку; несоблюдение субординации. Честолюбивый полицейский, думающий о карьере, должен быть застегнут на все пуговицы.

Мал принял душ, побрился и оделся, мысленно листая дело «де Хейвен против Апшо». Пятьдесят на пятьдесят. Ровно в 8:30 раздался гудок машины; он вышел и увидел Дадли, облокотившегося на свой «форд»:

— Доброе утро, Малкольм! Хороший нам предстоит денек, а?

Они едут к океану в Уилшир. Мал молчит, а Дадли толкует о политике:

— …Я сопоставляю коммунистический образ жизни с нашим и прихожу к тому, что становым хребтом Америки служит семья. Как вы считаете, Малкольм?

Ясное дело: Лоу рассказал ему про Селесту, и то, о чем партнер сейчас разглагольствует, еще куда ни шло. Будь на его месте Базз Микс, пришлось бы выслушивать что-нибудь и почище.

— Вероятно.

— Меня такие вещи особенно задевают, учитывая ваши проблемы с опекой над сыном. С адвокатом у вас все идет нормально?

Мал подумал о предстоящей днем встрече с Джейком Келлерманом.

— Он пытается добиться отсрочки суда до начала работы большого жюри и воспользоваться преимуществами моего статуса. Через пару дней состоится предварительное слушание, и мы хотим войти с просьбой отложить суд.

Дадли закурил сигарету и правил машиной одним мизинцем.

— Конечно, капитан, ведущий священную войну, может убедить судью, что есть дела поважнее кровных уз. Вот у меня жена и пять дочерей. Они хорошо сдерживают некоторую неуправляемость моего характера. Ну а если посмотреть в перспективе, то для мужчины семья имеет существенное значение.

Мал опустил стекло со своей стороны.

— В том, что касается моего сына, никаких перспектив мне пока не светит. Но если я могу рассчитывать на вас в перспективе до начала работы большого жюри, тогда я спокоен.

Дадли рассмеялся и выдохнул дым.

— Вы нравитесь мне, Малкольм, хотя не отвечаете взаимностью. Мы говорили о семье. У меня есть небольшое дельце — требуется поговорить с моей племянницей. Не возражаете, если сделаем небольшой крюк и заедем в Вествуд?

— Крюк небольшой, лейтенант?

— Совсем небольшой, лейтенант.

Мал кивнул. Дадли повернул направо в сторону Глендона, повел машину к кампусу университетского колледжа Лос-Анджелеса и вскоре припарковался на стоянке у женского клуба. Поставив «форд» на тормоз, ирландец сказал:

— Мэри Маргарет, дочь моей сестры Бриджид. Двадцать девять лет, и собирается получать уже третью по счету степень магистра — и все потому, что боится жизни. Печально, правда?

— Трагично, — вздохнул Мал.

— Вот и я так думаю, только без вашего сарказма. Кстати, говоря о молодежи, что вы думаете о своем коллеге Апшо?

— Думаю, что он умен и его ждет хорошее будущее. А что?

— А вот один мой приятель говорит, что он не знает своего места. На меня он производит впечатление человека человека слабого, но честолюбивого, а это, на мой взгляд, опасное сочетание для полицейского.

С это мыслью сегодня Мал проснулся: не следовало ему так откровенничать с юнцом! Основу его деловых свойств составляет горячность в работе, а на этом фронте как раз можно ожидать всего.

— Дадли, чего вы хотите?

— Покончить с коммунизмом. Поглазейте пока на хорошеньких студенточек, а я покамест потолкую с племянницей.

Мал следом за Дадли поднялся по ступеням входа в старый особняк, перед которым на газоне красовались буквы греческого алфавита на деревянных подпорках. Двери были открыты, вестибюль гудел голосами: кучки девочек курили, разговаривали, листали учебники. Дадли указал наверх:

— Я мигом.

Мал увидел на столе в углу стопку журналов, сел и стал читать, чувствуя на себе любопытные взгляды студенток. Он пролистал «Коллиерс», «Ньюсуик» и два «Лайфа» и отложил чтение, услышав доносившийся из коридора второго этажа разъяренный голос Смита.

Ужасный голос ирландца, прерываемый хныкающим сопрано, становился все громче. Девочки, стоявшие рядом, смотрели на Мала. Он взял еще один журнал и попытался сосредоточиться на чтении. Раздался устрашающий хохот Дадли, и теперь все девочки в холле уже не сводили с Мала глаз. Он отложил «Уикли спортсмен» и пошел наверх.

В длинный коридор выходили узкие двери. Мал шел на громогласное «ха-ха-ха» до двери с табличкой «Конрой». Дверь была чуть приоткрыта, Мал заглянул и увидел, что стенка напротив увешана фотографиями боксеров-латиносов. Дадли и сопрано видно не было; до Мала доносилось:

— …а теперь еще черномазые легковесы. Да это задвиг, девочка моя. Может, у твоей матери не хватает духу наставить тебя на путь истинный, но я это сделаю.

Сопрано, умоляюще:

— Но Рикардо такой милый мальчик, дядя Дадли. И я…

В узкой полоске поля зрения Мала мелькнула лапища Смита, метнулась курчавая рыжая головка, раздался звук пощечины. Потом снова голос увещевания:

— Ты еще скажешь, что любишь его, девочка. Только не вздумай говорить этого при мне. Твои родители слабохарактерны, они рассчитывают, что выбор мужчины, с которым свяжешь жизнь, ты не сделаешь без моего ведома. И я оставлю за собой это право, девочка. Ты потом еще вспомнишь о том, какую услугу я тебе оказал, и скажешь мне спасибо.

В щелке снова показалась фигура полненькой девушки, ладони прижаты к лицу, плачет. Руки Дадли обнимают ее, но она отталкивает его кулачками. Дадли что-то ласково шепчет ей. Мал спускается вниз, садится в машину и ждет. Его партнер появляется через пять минут:

— Стук, стук, кого там несет? Красные, берегись, Дадли Смит идет. Сынок, внушим мы мистеру Натану Айслеру, что наше дело правое?

Последний известный адрес Айслера был Пресидио-стрит, 11681, неподалеку от общежития колледжа. Дорóгой Дадли напевал мелодии из разных шоу. Мал вызывал в памяти его руки, готовые ударить племянницу, и то, как она пытается увернуться от радушных объятий дяди. Номер 11681 оказался розовым сборным домиком, последним в квартале таких же стандартных построек. Дадли запарковался паралелльно другой машине. Мал мысленно собрал воедино нужные факты из доклада Саттерли.

Натан Айслер. Сорок девять лет. Немецкий еврей, бежавший в 34-м от Гитлера и компании; член компартии с 36-го по 40-й, затем член полудюжины прокоммунистических организаций. Напарник-сценарист Чаза Майнира по серии прорусских фильмов. Играет в покер в компании с Мортоном Зифкином и Рейнольдсом Лофтисом. Писал под псевдонимом, чтобы сохранить свое авторство в тайне. Ускользнул от следователей Комиссии Конгресса. В настоящее время живет под именем Майкла Кокенена — так звали главного героя в кинофильме «Буря над Ленинградом». Продолжает писать сценарии для вестернов студии РКО под другим именем. Работу проталкивает с помощью политически благонадежного и заурядного автора, которому идет тридцать пять процентов гонорара. Дружит с Ленни Рольффом, таким же писателем-эмигрантом; он сегодня будет допрошен вторым.

Бывший любовник Клэр де Хейвен.

Они прошли к крыльцу по дорожке, на которой валялись детские игрушки. Через стеклянную дверь Мал заглянул в опрятную гостиную: пластиковая мебель, линолеум на полу, стены оклеены гладкими розовыми обоями. Изнутри слышались детские голоса. Дадли нажал на кнопку звонка.

К двери подошел высокий небритый человек в сопровождении маленького карапуза и девочки. Мальчонка сунул в рот большой палец. Мал сказал:

— Мистер Кокенен, мы из окружной прокуратуры, хотели бы поговорить с вами. Наедине, если вы не возражаете.

Детишки прижались к ногам отца. Мал видел испуг в их раскосых глазах — маленькие полукровки в оцепенении смотрели на двух больших и страшных дядей.

Айслер-Кокенен крикнул:

— Мичико!

Появилась японка и увела детей. Дадли без приглашения открыл дверь. Айслер сказал:

— Вы опоздали на три года.

Мал идет следом за Дадли, пораженный бедностью обстановки в доме человека, зарабатывавшего в годы Депрессии по три тысячи в неделю, — белый пластиковый хлам. За тонкими, как вафли, стенками слышится детский плач. Неужели он продолжает сочинять то же «красное» дерьмецо, думает Мал. Вряд ли, тогда, видимо, играли роль партийные принципы комми. Дадли говорит:

— Очаровательный дом у вас, мистер Кокенен. Особенно цветовая гамма.

Айслер-Кокенен ничего не ответил и указал на дверь, ведшую из гостиной. Мал вошел в крошечную квадратную комнатку, теплую и уютную. От пола до потолка — книги, вокруг изящного журнального столика стулья и громоздкий письменный стол, в центре которого возвышалась большая пишущая машинка. Мал сел подальше от писка детских голосов, Дадли — напротив. Айслер прикрыл дверь и сказал:

— Меня зовут Натан Айслер, впрочем, вы это и так знаете.

Мал подумал: нет, играть в хорошего парня сейчас не время. Никаких: «Мне понравился ваш фильм „Клеймо“». А вслух сказал:

— Значит, вы понимаете, почему мы здесь.

Айслер закрыл дверь на ключ и сел на стул.

— У суки снова течка, хотя сообщалось, что у нее был выкидыш.

— Вы никому не должны рассказывать о нашей беседе, — сказал Дадли. — В противном случае это будет иметь для вас самые тяжелые последствия.

— Какого рода, герр…

Мал не дал ему договорить:

— Морт Зифкин, Рейнольдс Лофтис и Клэр де Хейвен. Нас интересует их деятельность, а не ваша. Если вы пойдете на полное сотрудничество с нами, то сможете ограничиться письменными показаниями под присягой. Открытого суда не будет, видимо, практически не будет и освещения в печати. Вам удалось выйти сухим из воды в 47-м, сейчас это тоже возможно. — Мал замолчал и подумал о Стефане, ушедшем с безумной матерью и ее ухажером. — Но нам нужны точные факты: имена, даты, места и связи. Будете сотрудничать — вам ничего не грозит. Не будете — вызов в суд и открытое судебное заседание. И вопросы будет задавать уже окружной прокурор. Такого я никому не пожелаю. Выбирайте.

Айслер слегка отодвинулся. Опустив глаза, он сказал:

— Я уже несколько лет не видел этих людей.

— Нам это известно. Нас интересует их деятельность в прошлом.

— И вас интересуют только эти люди?

Мал подумал о Ленни Рольффе — и солгал:

— Да. Только они.

— А о каких последствиях вы говорили?

Мал барабанит по столу:

— Открытое судебное заседание. Ваша фотография в…

— Мистер Айслер, — вступил в разговор Дадли Смит, — если вы откажетесь с нами сотрудничать, я сообщу Говарду Хьюзу, что вы — создатель фильмов РКО, авторство которого приписывается другому. Этот человек, которого вы пристроили на доходную работу, будет немедленно уволен. Я также проинформирую иммиграционную службу о вашем отказе сотрудничать со следственными органами, расследующими государственную измену, и попрошу следственный отдел изучить вашу подрывную деятельность для вашей депортации как враждебного элемента и депортации вашей жены и детей как потенциальных врагов. Вы — немец, ваша жена — японка, и, поскольку обе нации несут ответственность за вовлечение нас в военный конфликт, мне кажется, иммиграционная служба с готовностью проследит, чтобы каждый из вас вернулся на свою родину.

Натан Айслер сгорбился, положил локти на колени, опустил голову, обхватил лицо руками. По щекам покатились слезы. Дадли хрустнул пальцами и добавил:

— Достаточно сказать только «да» или «нет».

Айслер кивнул, Дадли сказал:

— Прекрасно.

Мал вытащил авторучку и блокнот:

— Я знаю ответ, но все-таки скажите сами: вы состоите сейчас или состояли в прошлом членом Коммунистической партии США?

Айслер снова кивнул. Мал сказал:

— Отвечайте «да» или «нет». Это заносится в протокол.

Слабый голос:

— Да.

— Хорошо. Где размещалось отделение или ячейка вашей партии?

— Я… я ходил на собрание в Беверли-Хиллз, Восточный Лос-Анджелес или в Голливуд. Мы… мы собирались в домах разных членов партии.

Мал, как стенографист, дословно записывает ответы.

— В какие годы вы были членом компартии?

— С апреля 36-го до того момента, когда стало ясно, что Сталин…

— Не оправдывайтесь, а просто отвечайте, — прервал его Дадли.

Айслер вынул из кармана рубашки бумажную салфетку и вытер нос.

— До начала 40-го.

— Я зачитаю вам несколько имен, — сказал Мал. — Скажите, кто из названных лиц известен вам как член компартии: Клэр де Хейвен, Рейнольдс Лофтис, Чаз Майнир, Мортон Зифкин, Армандо Лопес, Сэмюэль Бенавидес и Хуан Дуарте.

— Все.

Дети с шумом пробежали через гостиную. Мал повысил голос:

— Вы с Чазом Майниром писали сценарии фильмов «Рассвет справедливости», «Восточный фронт», «Буря над Ленинградом» и «Герои Якутска». Все эти картины проникнуты русскими националистическими настроениями. Эту прорусскую пропаганду вы вели по указанию руководства компартии?

— Это наивный вопрос, — сказал Айслер.

Дадли хлопнул рукой по столику:

— Не надо комментариев, просто отвечайте.

Айслер подвинулся ближе к Малу:

— Нет, нет. Мне никто ничего не указывал.

Мал показал Дадли двумя пальцами на свой галстук — условный знак: он мой.

— Мистер Айслер, вы отрицаете, что эти фильмы содержат прорусскую пропаганду?

— Нет.

— Распространять эту пропаганду вы с Чазом Майниром решили самостоятельно?

Айслер заерзал на стуле.

— Чаз высказывал идею, а я ее излагал так, чтобы его идея была яснее выражена.

— У нас есть копии сценариев и комментарий к явно пропагандистским местам. Далее нам нужно будет, чтобы вы подтвердили свои слова, приписывающие распространение пропаганды Майниру.

Молчание. Мал продолжает:

— Мистер Айслер, у вас хорошая память?

— Да, пожалуй.

— Над сценариями вы с Майниром работали в одной и той же комнате?

— Да.

— Случалось, что он говорил: «Это хорошая пропаганда» или «Это для нашей партии»?

Айслер продолжал ерзать на стуле, не находил места рукам, перебирал ногами.

— Да, но он это говорил с иронией, подшучивал. Он не…

Дадли рявкнул:

— Не истолковывайте, а просто отвечайте.

Айслер тоже перешел на крик:

— Да! Да! Да! Черт бы вас побрал, да!

Мал дал партнеру сигнал не вмешиваться и продолжал спрашивать самым спокойным тоном:

— Мистер Айслер, вы вели дневник во время совместной работы с Майниром?

Айслер ломал руки, салфетка превратилась в клочья, пальцы побелели.

— Да.

— Там содержатся записи, относящиеся к вашему участию в деятельности компартии и к работе с Чазом Майниром?

— О господи, да.

Мал вспомнил об отчетах, полученных от людей Саттерли: у Айслера была связь с Клэр де Хейвен в период 39—40-х годов.

— И записи личного характера?

— О, майн готт… да, да!

— И дневник этот цел?

Молчание. Потом:

— Не знаю.

Мал стукнул ладонью по столику:

— Нет, знаете и должны нам его показать. В официальные документы будут включены только записи, относящиеся к политике.

Натан Айслер тихо всхлипывал.

— Вы дадите нам этот дневник, — сказал Дадли, — иначе мы истребуем его повесткой, после чего, боюсь, полицейские в форме разнесут в щепу ваше тихое гнездышко и сильно огорчат вашу милую семейку.

Айслер резко кивнул, выражая согласие. Дадли откинулся на спинку, и ножки стула заскрипели под его тяжестью. Мал увидел на окне коробку бумажных салфеток, взял ее и поставил на колени Айслера. Тот прижал коробку к себе, а Мал сказал:

— Дневник мы возьмем с собой и пока Майнира трогать не будем. Следующий вопрос: вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-то из перечисленных ранее людей говорил о вооруженном свержении правительства Соединенных Штатов?

Айслер дважды отрицательно покачал низко опущенной головой. Мал добавил:

— Не в форме открытого заявления, а в виде пожелания.

— Все говорили об этом в гневе, но это были пустые слова.

— Это решит большое жюри. Уточним. Кто говорил и когда?

Айслер обтер лицо.

— Клэр говорила на собрании: «Цель оправдывает средства», а Рейнольдс Лофтис говорил, что хотя он против насилия, но, когда придется выступить против боссов, он первый возьмет в руки дубинку. Молодые мексиканцы говорили это множество раз, особенно во время эпопеи Сонной Лагуны. Морт Зифкин не раз заявлял об этом открыто. Он вообще был человек смелый.

Мал стенографирует и думает об УАЕС и о киностудиях.

— Что скажете об УАЕС? Как профсоюз связан с компартией и другими прокоммунистическими группами, к которым вы принадлежали?

— УАЕС создавался, когда я был за границей. Те три мексиканца устроились рабочими сцены и вербовали членов. То же делала Клэр де Хейвен. Ее отец был юрисконсультом акционеров, и она говорила, что намерена использовать это и… и…

У Мала в голове зашумело.

— И что?! Говорите!

Айслер сжал кулаки.

— Говорите же! Использовать и что?

— Соблазнять! Она выросла в кинематографической среде, знала там многих, в том числе актеров, кому она нравилась, когда еще была девчонкой! Она соблазняла их, они становились основателями союза, и требовала, чтобы они за это вербовали новых членов! Она говорила, что это ее расплата за то, что ее не вызывали на допрос в Комиссию Конгресса!

Вот это улов!

Мал спрашивает нарочито-равнодушно, как это делает Дадли:

— Кого конкретно она соблазняла?

Айслер безотчетно вынимает из коробки и рвет бумажные салфетки.

— Не знаю, не знаю, честное слово, не знаю.

— Многих, пару-тройку, сколько всего?

— Не знаю я. Думаю, только некоторых влиятельных актеров и техников, которые могли бы помочь ее союзу.

— Кто еще помогал вербовать в союз? Майнир? Лофтис?

— Рейнольдс тогда был в Европе, насчет Чаза — не знаю.

— Что обсуждалось на первых собраниях УАЕС? Разрабатывали там что-нибудь вроде устава или политической платформы?

Коробка из-под бумажных салфеток превратилась в груду рваного картона; Айслер смахнул ее с колен:

— Я никогда не присутствовал на их собраниях.

— Нам это известно, но нам нужно знать, кто помимо руководства там присутствовал и что там обсуждали.

— Не знаю я этого!

Мал зашел с другой стороны:

— Айслер, вы все еще увлечены Клэр? Выгораживаете ее? А вы знаете, что она выходит замуж за Лофтиса? Вам это все равно?

Айслер откинул голову назад и рассмеялся.

— Наша связь была короткой, а красавчик Лофтис, мне кажется, предпочитает молоденьких мальчиков.

— Чаз Майнир не молоденький мальчик.

— У них с Рейнольдсом это ненадолго.

— Чудесные у вас друзья, товарищ.

Смех Айслера стал глуше, гортаннее — так смеются немцы.

— Их я предпочитаю вам, оберштурмбанфюрер.

Мал, взглянув на Дадли, сдержался. Тот подал ему знак: надо закругляться.

— Из уважения к вашему решению сотрудничать с нами мы оставим без внимания ваше последнее замечание. Можете считать наш разговор вашим первым интервью. Мы с коллегой просмотрим ваши ответы, сверим их с имеющимися у нас материалами и пришлем вам длинный список вопросов, детализирующих вашу деятельность в коммунистическом движении и деятельность членов УАЕС, о которых мы говорили. Вам их доставит судебный исполнитель городского суда, а стенографист запишет ваши показания под присягой. После этого интервью, если вы ответите еще на ряд наших вопросов и позволите воспользоваться вашим дневником, вы получаете статус дружественного свидетеля и полный иммунитет от судебного преследования.

Айслер встал, шатаясь подошел к столу и отпер нижний ящик. Порылся в нем и вынул толстую тетрадь в кожаном переплете, вернулся с ней и положил на столик.

— Задавайте ваши вопросы и уходите.

Дадли сделал предостерегающий жест: спокойно.

— У нас сегодня еще одно интервью, — сказал Мал. — Надеюсь, вы и тут нам поможете.

Айслер забормотал заикаясь:

— Ч-что? С к-кем?

Дадли, шепотом:

— С Леонардом Хайменом Рольффом.

Айслер выдавил из себя одно слово: «Нет!»

Дадли посмотрел на Мала, тот положил левую руку на правый кулак: не бить.

— Да, — сказал Дадли, — и мы не потерпим никаких возражений, никакого спора. Давай-ка подумай и расскажи нам о каком-нибудь позорном и постыдном факте из биографии твоего друга Ленни, но чтобы об этом знали и другие. Тогда вина за разглашение этого факта ляжет на них. Информацию нам даешь ты, так что давай что-нибудь такое, что развяжет ему язык и избавит тебя от моего повторного визита, уже без моего коллеги, присутствие которого сильно меня сдерживает.

Натан Айслер побелел как мел. Он сидел окаменев, у него уже не было ни слез, ни удивления, ни возмущения. Мал подумал, что он кого-то ему напоминает, и, приглядевшись, вспомнил: так смотрели евреи в Бухенвальде, которые избежали газовой камеры только для того, чтобы очень скоро сойти в могилу от полного истощения. Воспоминание заставило его подняться и оглядеть книжные полки. Только научная литература. Он рассматривал ряд книг по марксистской политэкономии, когда снова послышался шепот Дадли:

— Думай о последствиях, товарищ. Твои щенки-полукровки пойдут в лагерь беженцев. Мистеру Рольффу тоже будет предоставлена возможность стать дружественным свидетелем, если же он заупрямится, ты окажешь ему услугу, сообщив нам сведения, которые убедят его дать нам информацию. Подумай о Мичико, которая будет вынуждена вернуться на родину, и обо всех соблазнительных предложениях, которые там ее ждут.

Мал пытался обернуться, но не смог; он задержал взгляд на корешках томов «Капитал. Комментарии», «Теория Маркса о производстве и эксплуатации» и «Говорит пролетариат».

За спиной наступила тишина, только постукивание тяжелых пальцев по столику. Потом монотонный голос Натана Айслера:

— Молоденькие девочки. Проститутки. Ленни боится, жена узнает, что он к ним ходит.

— Маловато, — вздохнул Дадли. — Давай еще.

— Собирает порнографические открытки таких…

— Это мелочи, товарищ.

— Недоплачивает подоходный налог.

Дадли громко расхохотался:

— То же делаю я, мой друг Малкольм, и так же поступал бы Спаситель Иисус Христос, вернись он на землю и поселись в Америке. Ты знаешь больше, чем говоришь, так что исправляй ситуацию, пока я не потерял терпение и не лишил тебя статуса дружественного свидетеля.

Мал слышал, как во дворе смеются детишки, маленькая девочка что-то лопотала по-японски.

— Говорите же, черт вас побери.

Айслер кашлянул, шумно вздохнул, снова кашлянул.

— Ленни не согласится стать информатором так же легко, как я. Ему нечего терять.

Мал глянул назад, увидел голову мертвеца и отвернулся снова; Дадли похрустывал костяшками пальцев. Айслер заговорил:

— Потом я буду думать, что сделал это во спасение Ленни, но всегда буду знать, что это обман. — Он еще раз тяжко вздохнул и торопливо начал свой донос: — В 48-м я ездил с Ленни и его женой Джудит в Европу. Поль Дуанель снимал свою серию с Рейнольдсом Лофтисом и устроил прием для сбора средств на новый фильм. Он хотел, чтобы к этому подключился Ленни, и специально для него привел молодую проститутку. Джудит на вечере не было, и Ленни от той проститутки заразился гонореей. Джудит заболела и вернулась в Америку, тогда Ленни в Париже сошелся с ее младшей сестрой Сарой. И заразил ее тоже. Сара сказала, что больна, но не сказала, что от Ленни. После возвращения в Америку Ленни много недель не спал с Джудит под разными предлогами и лечился. Он всегда боялся, что Джудит логически объединит эти два события и поймет, что произошло. Ленни признался в этом мне, Рейнольдсу и нашему другу Дэвиду Йоркину, которого вы наверняка имеете в своем чудесном списке прокоммунистических организаций. Поскольку вас так интересует Рейнольдс, видимо, вам не составит труда сделать его информатором.

— Благослови тебя Господь, товарищ, — сказал Дадли.

Мал прихватил дневник Айслера, молясь, чтобы материала в дневнике хватило для получения капитанских лычек и отвоевания сына. Уж слишком высока цена…

— Пошли брать Ленни, — сказал он.

Они застали его одного на заднем дворе. Он сидел за пишущей машинкой, стоявшей на карточном столе. Доносившийся из-за дома стук клавиш привел их к толстому мужчине в гавайской рубашке и легких брюках, тюкающему на старинном «ундервуде». Мал по его глазам понял: этого так просто не возьмешь.

— Мистер Леонард Рольфф? — спросил Дадли, выставив полицейский жетон.

Мужчина надел очки и осмотрел жетон:

— Вы из полиции?

— Мы из управления окружного прокурора, — сказал Мал.

— Но вы полицейские?

— Мы из следственного отдела прокуратуры.

— Ага, полицейские, а не юристы. Ваши имена и звания?

Мал подумал об их газетной утке и понял, что тут она не сработала.

— Я — лейтенант Консидайн, это — лейтенант Смит.

Рольфф усмехнулся:

— Недавно оплакивали кончину большого жюри, которое, как вижу, снова собирается заняться делом. Ответ, джентльмены, нет.

Мал притворился, что не понял:

— Что нет, мистер Рольфф?

Рольфф посмотрел на Дадли, как будто знал: этот будет главным действующим лицом.

— Нет — это значит, что я не доношу на членов УАЕС. Нет — это значит, что я не отвечаю на вопросы о своем политическом прошлом и прошлом моих друзей и знакомых. Если буду вызван в суд, то стану свидетелем противной стороны, буду опираться на Пятую поправку и готов пойти в тюрьму за неуважение к суду. Вы не заставите меня назвать никаких имен.

Дадли улыбнулся:

— Уважаю принципиальных людей, как бы они ни заблуждались. Извините меня, джентльмены, я забыл кое-что в машине.

Улыбка стала холодней. Дадли отошел, Мал заговорил:

— Вы можете не поверить, но мы выступаем на стороне законопослушных левых, не коммунистов.

Рольфф указал на лист бумаги в пишущей машинке:

— Не будь вы полицейским, из вас вышел бы хороший юморист. Вроде меня. Фашисты разрушили мою карьеру сценариста, теперь я пишу исторические романы под псевдонимом Эрика Сент-Джейн. Причем мой издатель в курсе моих политических взглядов. Как и работодатель моей жены; она профессор в университете Калифорнии. Вам не причинить нам неприятностей.

Устами младенца глаголет истина.

Ленни Рольфф возобновил работу над страницей 399 своего романа «Следы потерянных дублонов». Машинка продолжала стучать. Мал смотрел на скромный каменный дом и прикидывал, что этому удалось скопить побольше, чем Айслеру, и хватило ума не жениться на японке. Стук клавиш не утихал. Страницу 399 сменили 400 и 401 — Рольфф пек их как блины. И тут раздался ирландский говорок Дадли — лейтенант лицедействовал:

— Благослови меня грешного, отче. Я никогда не исповедывался, потому что я еврей. Но сейчас я постараюсь это исправить. Монсеньоры Смит и Консидайн — мои исповедники.

Мал обернулся и увидел Дадли с пачкой фотоснимков. Рольфф оторвался от машинки и поднял голову. Дадли сунул ему под нос один снимок.

— Нет, — спокойно сказал Рольфф.

Мал обошел вокруг стола и рассмотрел карточку. Это был расплывчатый снимок голой девушки с раздвинутыми ногами. Дадли прочел на обороте:

«Ленни. Ты был великолепен. С любовью от Мэгги. Касбах, Минни Робертс. 19 января 1946».

Мал затаил дыхание. Рольфф встал, посмотрел в глаза Дадли и сказал твердым голосом:

— Нет. Мы с женой простили друг другу наши маленькие неверности. Думаешь, я держал бы иначе такие карточки в своем столе? Нет. Вор. Паразит фашистский. Ирландская свинья.

Дадли бросил карточки на траву. Мал показал ему сигнал «не бить». Рольфф харкнул и плюнул в лицо Дадли. У Мала перехватило дух. Дадли взял лист рукописи и вытер им лицо.

— Да, потому что милая Джудит не знает о славной Саре и о триппере, которым ты ее наградил, и мне кажется, я знаю, где ты сам лечился. Терри Лакс ведет подробные истории болезней, и он обещал мне содействие, если ты мне в нем откажешь.

— Кто это вам рассказал? — спросил Рольфф твердым голосом.

Дадли сделал знак: записывать дословно.

— Рейнольдс Лофтис, под гораздо меньшим давлением.

Мал думает: чем может кончиться такая авантюра? Если Рольфф поговорит с Лофтисом, все их допросы выплывут наружу. УАЕС из опасения провокаций прервет набор новых членов, и внедрение в их среду Дэнни Апшо будет сорвано.

Он вынул блокнот с авторучкой, взял стул и сел.

Дадли упрямо гнет свою линию:

— Все-таки да или нет, мистер Рольфф? Я жду ответа.

На висках Леонарда Рольффа пульсируют жилки.

— Да, — говорит он.

— Прекрасно, — констатирует Дадли. Мал пишет на новом листе: Л. Рольфф. 18.01.50. Допрашиваемый поправил очки.

— Мне придется давать показания на открытом заседании суда?

Мал говорит:

— Скорее всего, письменные показания под присягой. Начнем с…

Дадли впервые повышает голос:

— Позвольте, советник, я спрошу свидетеля. Не возражаете?

Мал тряхнул головой, повернул свой стул, сел верхом и пристроил блокнот на спинке стула.

— Вам известно, почему мы здесь, потому сразу перейдем к делу, — сказал Дадли. — Коммунистическое влияние в киноиндустрии. Имена, даты, места и подстрекательские высказывания. Начнем с Рейнольдса Лофтиса — я уверен, вы частенько его вспоминаете. Вы когда-нибудь слышали, чтобы он выступал за вооруженное свержение правительства Соединенных Штатов?

— Нет, но…

— Я жду ваших добровольных показаний. Не стесняйтесь. Есть у вас что-то интересное насчет Лофтиса?

Голос Рольффа стал взволнованным.

— Свои роли полицейских он играл так, чтобы они выглядели злодеями. Он говорил, что старается выставить в невыгодном свете американскую систему правосудия. — Молчание, потом: — Если это показания для суда, он получит шанс рассказать обо мне и Саре?

Мал ответил уклончиво:

— Маловероятно, чтобы он выступил в роли свидетеля, а если он вдруг решит предоставить суду подобную информацию, судья и двух секунд не даст ему говорить об этом. Тут вам нечего опасаться.

— А за пределами суда…

— За пределами суда вы предоставлены сами себе. Полагайтесь на то, что подобные сплетни всегда выставляют рассказчика в невыгодном свете.

— Если Лофтис рассказал вам это, значит, он решил с вами сотрудничать. Зачем тогда вам порочащие его сведения?

Дадли нашелся и тут:

— Лофтис дал нам информацию о вас несколько месяцев назад, когда мы еще не собирались включать УАЕС в свое расследование. Откровенно говоря, последние события в области трудовых взаимоотношений делают УАЕС куда более важной целью. Вы и другие в этом вопросе малоперспективны и нас не беспокоите.

Мал поднял голову и увидел, что Рольфф купился: его плечи расслабились, пальцы рук разжались. Но его следующий вопрос бьет точно в цель:

— Чем вы докажете, что не поступите со мной так же?

— Большое жюри официально приступило к работе, и в отношении вас как свидетеля гарантируется недопустимость судебного преследования, чего Лофтису мы никогда не обещали. Что говорит лейтенант Смит о проблемах на трудовой арене — правда. Сейчас удобный момент — надо ковать железо, пока горячо.

Рольфф внимательно смотрит на Мала.

— Вы признаете свою беспринципность столь откровенно, что это выглядит более чем правдоподобно.

Дадли хохотнул:

— Только в отличие от вас мы стараемся ради правого дела. Теперь относительно Рейнольдса Лофтиса. Он изображал американских полицейских как злодеев сознательно, так?

Мал снова записывает. Рольфф отвечает:

— Да.

— Можете вспомнить, когда он это говорил?

— Думаю, на каком-то собрании, на встрече.

— Ага! На партийном собрании, на встрече товарищей?

— Нет. Нет. Нет, я думаю, это было во время войны, на летнем пикнике.

— Присутствовали ли там и высказывались ли в подобном подрывном духе следующие лица: Клэр де Хейвен, Чаз Майнир, Морт Зифкин, Сэмми Бенавидес, Хуан Дуарте и Мондо Лопес?

— Думаю, Клэр и Морт там были, Сэмми, Хуан и Мондо в то время были заняты делами Комитета защиты Сонной Лагуны, так что их там не было.

— Стало быть, это было летом 43-го, во время активной деятельности комитета? — спросил Мал.

— Да. По-моему, так.

— Подумай, товарищ, — сказал Дадли. — Майнир был партнером Лофтиса по любовным утехам. Был он там и выступал ли с бунтарскими речами?

Стенографируя, Мал сокращает цветистые фразы Дадли до кратких вопросов. Рольфф долго молчит, потом произносит:

— Единственное, что я помню об этой встрече, — это то, что она была последней с упомянутыми вами людьми. С Лофтисом я снова встретился и стал приятельствовать в Европе несколько лет назад. Припоминаю еще, что у Чаза с Рейнольдсом произошла размолвка и он Чаза с собой не приводил. После встречи я видел, как Рейнольдс уезжал на своей машине с молодым человеком, у которого было забинтовано лицо. Помню также, что ряд моих друзей, занимавшихся политикой, включились в кампанию по защите обвиняемых в деле Сонной Лагуны и были крайне раздосадованы, когда я стал работать в Нью-Йорке и не смог принять в этом участие.

— Поговорим о Сонной Лагуне, — сказал Дадли. Мал подумал о своих выкладках для Лоу: ничего из этого дела не должно попасть на повестку дня большого жюри — оно выставляло прокоммунистические элементы в выгодном свете.

— Я думал, вы хотите, чтобы я рассказывал о Рейнольдсе, — говорит Рольфф.

— Небольшое отступление. Сонная Лагуна. Памятное событие, не так ли?

— Ребята, арестованные вашей полицией, были невиновны. В поддержку движения левых Южной Калифорнии активно выступили множество людей, далеких от политики, и добились их освобождения. Да, именно это и сделало Сонную Лагуну памятным событием.

— Это твоя интерпретация, товарищ. Я смотрю на это иначе, это и составляет суть борьбы.

Рольфф вздохнул.

— Что вы хотите знать?

— Расскажите о том, что помните из того времени.

— Во время суда, апелляции и их освобождения я был в Европе. Помню само убийство предыдущим летом — в 42-м, кажется. Помню расследование, которое вела полиция, арест ребят и то, как Клэр де Хейвен была возмущена и как она собирала в фонд средства. Помнится, у меня сложилось впечатление, что она старалась ради своих поклонников-латиносов. Это было одной из причин ее горячей заинтересованности в том деле.

Мал насторожился, пытаясь вычленить факты из дурацких, на его взгляд, расспросов Дадли. К чему он клонит?

— На этих кампаниях по сбору средств присутствовали шишки компартии?

— Да.

— Мы скоро получим фотографии, сделанные во время собраний Комитета защиты Сонной Лагуны. Вы понадобитесь для опознания людей, которые в них участвовали.

— Значит, на этом мы не заканчиваем?

Дадли закурил сигарету и сделал знак Малу приостановить запись.

— Это предварительная беседа. Через несколько дней вас навестят судебный исполнитель и стенографист. Вам будет передан длинный список вопросов, касающийся отдельных людей. Эти вопросы подготовим мы с лейтенантом Консидайном, и, если ваши ответы нас удовлетворят, вы по почте получите официальный отказ от предъявления иска.

— Значит, теперь все?

— Не совсем. Вернемся еще раз к Сонной Лагуне.

— Я же сказал, что был тогда в Нью-Йорке.

— Но вы знали многих из ключевых фигур Комитета защиты. Например, Бенавидеса, Дуарте и Лопеса.

— И что же с того?

— Это ведь они громче всех возмущались, что бедных мексиканских мальчиков осудили и засадили в каталажку.

— Да. После Сонной Лагуны вспыхнуло восстание зутеров, ваше управление полиции тогда просто озверело. Несколько мексиканцев были забиты до полусмерти, и Сэмми, Хуан и Мондо через свой комитет выражали возмущение этими действиями.

Мал повернулся на своем стуле и наблюдает. Дадли затеял большую рыбалку, прибегнув к необычной для себя риторике, дабы выудить нужные факты. А Рольфф говорит:

— Возможно, это звучит для вас доктринерством. Но это правда.

Дадли надул щеки и выпустил воздух.

— Мне всегда кажется странным, что комми и ваши так называемые обеспокоенные граждане даже мысли не допускают, что убийцей или убийцами Хосе Диаса мог быть кто-то из своих. Вы мастера находить козла отпущения. Лопес, Дуарте и Бенавидес были бандитами и, наверное, знали многих белых подонков, на кого можно было свалить эту вину. Об этом когда-нибудь шли разговоры?

— Нет. Я ничего не понял из того, что вы сказали.

Дадли незаметно подмигнул Малу:

— А вот мы с коллегой думаем иначе. Давайте вопрос поставим так: эти три мекса или кто-то другой из Комитета Сонной Лагуны выдвигали обоснованную версию того, кто же убил Хосе Диаса?

— Нет, — сказал Рольфф сквозь зубы.

— А что сама компартия? Она никого не предлагала на роль козла отпущения?

— Я же сказал вам: нет. Повторяю: все это время я был в Нью-Йорке!

Дадли поправил галстук и указал одним пальцем на улицу.

— Малкольм, какие-нибудь еще вопросы напоследок к мистеру Рольффу.

— Нет.

— Вот как? А о нашей славной Клэр?

Рольфф встал и сунул руку за ворот рубашки, будто ему не терпелось отделаться от этих инквизиторов и принять скорее ванну. Мал вскочил на ноги, опрокинув стул. Он попытался вставить какую-нибудь шутку, но выговорил одно сухое «нет».

Дадли по-прежнему сидел и улыбался.

— Мистер Рольфф, мне нужны имена пяти «попутчиков», хорошо знакомых с мозговым трестом УАЕС.

— Нет. Абсолютно исключено.

— Я бы хотел услышать эти имена прямо сейчас. Через несколько дней, когда наш коллега проведет проверку данных лиц, вы сможете поделиться с нами более по-дробными воспоминаниями о них. Прошу назвать имена.

Всем своим видом Рольфф выражал неуступчивость, руки сжались в кулаки.

— Можете рассказать Джудит о Саре и обо мне, она вам не поверит.

Дадли извлек из внутреннего кармана листок бумаги:

11 мая 1948 года. Дорогой Ленни. Мне не хватает тебя, и я хочу тебя, несмотря на все то, что мы перенесли. Я знаю, что ты, конечно, не знал, что болен, и познакомился с той проституткой до того, как мы стали встречаться. Лечение болезненно, но все равно не перестаю думать о тебе, и, если бы не страх, что Джудит узнает о нас, я бы только и говорила о тебе с утра до вечера.

— «Армбастер 304» — самый дешевый в мире стенной сейф, товарищ. Человек в вашем положении не должен скупиться.

Ленни рухнул в траву на колени. Дадли пригнулся к нему и выпытал у него несколько фамилий, произнесенных едва слышно. Последним сквозь всхлипы был назван Нат Айслер.

Мал бегом направился к машине, только раз обернувшись. Дадли смотрел на своего свидетеля: тот как безумный швырял в воздух машинку, рукопись, стол и стулья.

Дадли отвез Мала обратно в мотель. По дороге оба не проронили ни слова. Мал настроил радио на волну станции, передававшей классическую музыку, и в машине гремела торжественная мелодия. Прощаясь, Дадли сказал:

— Вы больше приспособлены к такой работе, чем я думал.

Мал вошел в свой номер и целый час стоял под душем, пока в дверь не постучал администратор с жалобой, что во всем заведении кончилась горячая вода. Мал успокоил его, показав свой полицейский жетон и сунув десятку. Надел последний чистый костюм и поехал в центр к своему адвокату.

Офис Джейка Келлермана находился в здании «Овиатт Тауэр» на углу Шестой и Олив. Мал приехал на пять минут раньше назначенного и, сидя в приемной, думал, что Джейк пожертвовал секретарем, чтобы только устроиться в самом фешенебельном здании Лос-Анджелеса за безумную арендную плату. Их первый разговор имел общий характер, в этот раз следовало обсудить главные моменты дела.

Келлерман открыл дверь в свой кабинет точно в три часа. Мал вошел и сел в простое коричневое кожаное кресло. Келлерман пожал ему руку и встал возле простого деревянного стола, тоже коричневого цвета.

— Предварительное слушание послезавтра в зале 32 Гражданского суда, — сказал Джейк. — Гринберг в отпуске, и мы получили одного гойского болвана по фамилии Хардести. Очень сожалею, Мал. Я хотел, чтобы дело слушал судья-еврей, на которого ваша работа в военной полиции во время войны произвела бы впечатление.

Мал пожал плечами, думая об Айслере и Рольффе. Келлерман улыбнулся:

— Не просветите меня по поводу одного слуха?

— Конечно.

— Слышал, что вы пришибли какого-то нациста в Польше.

— Было дело.

— Вы его убили?

В скудно обставленном кабинете стало душно.

— Да.

— Мазл тов! — восхитился Келлерман, сверился с расписанием работы суда и просмотрел несколько бумаг, лежавших на столе. — На предвариловке я буду добиваться, чтобы судья отложил слушание дела, и постараюсь повернуть так, чтобы приурочить его к выходу Гринберга. Вы ему страшно понравитесь. Как идет эта волынка с большим жюри?

— Нормально идет.

— А почему же у вас такой унылый вид? Скажите, а может случиться так, что вас повысят еще до начала работы большого жюри?

— Нет. Джейк, как вы планируете добиться отсрочки суда?

Келлерман сунул большие пальцы в кармашки жилетки.

— Выставлю Селесту в невыгодном свете, Мал. Она бросила сына…

— Она его не бросила, это сволочи нацисты схватили ее вместе с мужем и отправили в Бухенвальд.

— Ш-ш-ш-ш. Тихо, тихо, дружище. Вы сами мне говорили, что мальчик подвергался сексуальному растлению в результате того, что мать его оставила. А в лагере она неплохо устроилась, почему и выжила. В архиве есть ее карточки сразу после освобождения, там она выглядит как Бетти Грэйбл[45] в сравнении с другими заключенными женщинами. Я просто уничтожу ее в суде, неважно, попадет дело Гринбергу или нет.

Мал снял пиджак и распустил галстук.

— Джек, я не хочу, чтобы Стефан все это слышал. Мне надо, чтобы суд вынес постановление о недопущении его на слушание свидетельских показаний. Нужно распоряжение об удалении его из зала суда. Можете это сделать?

Келлерман рассмеялся:

— Сразу видно, что вы не успели завершить юридическое образование. Постановление об удалении из зала суда ребенка при слушании дела об опеке по закону допускается только с согласия обеих сторон, а на это адвокат Селесты ни за что не пойдет. Если мне удастся прижать ее к стенке, а это я сделаю, ее адвокат будет настаивать, чтобы Стефан оставался там. Неизвестно, к кому перебежит сам Стефан — к маме или папе. Тут мы не властны.

Перед глазами Мала всплыл Стефан Гейштке в Праге в 45-м, после трех лет издевательств и голода.

— Добивайтесь этого или ищите инкриминирующих свидетельств против нее в послевоенный период.

— Например, то, что она прилежно учит Стефана чешскому языку? Мал, она не пьет, не валяется под забором и не бьет мальчика. Биологическую мать нельзя лишить права на опеку только потому, что она живет прошлым.

Мал встал, голова у него раскалывалась.

— Тогда выставьте меня величайшим героем со времен Одиссея. Выставьте меня таким чудом доброты, что чудо материнства рядом с этим померкнет.

Джейк сделал прощальный жест:

— Добудете мне коммунистов, и я постараюсь.

Мал поехал в ресторан «Тихий океан». Он собирался хорошо пообедать, чтобы на время забыть об Айслере, Рольффе и Дадли Смите, что у него не получилось даже после часа обливания горячей водой. Но как только еда появилась на столе, у него пропал всякий аппетит, и он взялся листать дневник Айслера. Мал остановился на 1928–1939 годах, когда писатель был близок с Клэр де Хейвен.

Никаких сочных подробностей, только аналитика.

Женщина не любила своего отца, путалась с мексиканцами, чтобы только досадить ему, была зациклена на отце: заставляла своих белых приятелей-леваков надевать крахмальные рубашки, какие носил он, потом их срывала с суррогатов отца и таким образом играла в его унижение. Она презирала состояние отца и его политические связи, опустошала его банковские счета, чтобы одаривать людей, политические взгляды которых ее отцу не нравились. В пьянстве, наркомании и разврате она доходила до крайних пределов, потом бралась за дело, в котором искупала свои прегрешения и представала этакой радикальной Жанной д’Арк: занималась организацией разных мероприятий, планированием, вербовкой новых членов, финансированием их из собственных средств и с помощью пожертвований, которые часто добывала своим телом. На политической арене она выступала с таким эффектом, что воспринимать ее как рядового активиста или дилетанта никак не приходилось; в худшем случае ее душевные порывы или мотивацию расценивали как не совсем искренние.

Айслер не переставал восхищаться этой женщиной и после того, как их связь окончилась. Он оставался ее другом, когда она вступала в сношения с бандитами-пачукос, во время лечения в клинике Терри Лакса и во времена Сонной Лагуны. Тогда, во время восстания зутеров, был избит ее мексиканский возлюбленный. Она вылечилась у доктора Терри, и после этого наступил долгий период бурной деятельности в Комитете защиты Сонной Лагуны. В этот период она полностью воздерживалась от спиртного. Впечатляюще. Если не принимать во внимание маниакальный задвиг Дадли Смита, семнадцать мальчишек, обвиненных в убийстве Хосе Диаса, судя по всему, были невиновны. И Клэр де Хейвен, богатая, неуправляемая комми, была главной силой, добившейся их оправдания.

Мал продолжает листать дневник. В записях 44—45-го годов имя де Хейвен упоминается все реже. Мал принялся за еду, перебирая в памяти прочитанные страницы, из которых вырисовывался образ Айслера — образованного, мыслящего, наивного благодетеля человечества, которого радикально настроенные профессора колледжей и нависшая над Германией тень Гитлера повели путем благих пожеланий. В итоге — никаких явных улик. Предъявить этот дневник большому жюри фактически означало представить Айслера достойным гражданином. Вспомнив, что он друг Рейнольдса Лофтиса и соавтор Чаза Майнира, Мал стал листать дневник в поисках этих имен.

Записи за 42-й и 43-й годы посвящены совместной работе Чаза и Айслера над сценариями фильмов «Восточный фронт» и «Буря над Ленинградом». Майнир обрисован слабым, законченным педерастом, прилипалой. Айслера злит его неряшливость в работе, злят его вздыхания по Лофтису; злит собственное презрение к другу-гомосексуалисту. Однако к Рейнольдсу он относится более снисходительно: тот не так женоподобен. Бессильная ярость Майнира, разрывавшая его в дни Сонной Лагуны, — вот он рыдает на плече Айслера из-за какой-то интрижки Лофтиса: «Боже мой, Нат, он ведь совсем мальчик, и как же он себя обезображивает!» А что и почему — об этом ни слова. В 47-м Чаз Майнир отплатил неверному любовнику — донес Комиссии Конгресса на Рейнольдса Лофтиса, и тот был занесен в черный список. Мал взял на заметку: если Дэнни Апшо не удастся внедриться в мозговой трест УАЕС, тогда Чаз Майнир, этот трусливый пидор, благодаря все тому же доносу может пригодиться для перевербовки.

Дальше все было скучно: собрания, комитеты, сходки и имена для проверки, выполняемой Баззом Миксом, наряду с именами, которые Дадли вытянул из Рольффа. Когда Мал отложил дневник, его стейк совсем остыл, а салат заветрился, и он осознал, что Натан Айслер ему симпатичен. Теперь, когда дневник был прочитан, а обед не съеден, ему ничего не оставалось, кроме как возвращаться в свой мотель. Ему хотелось одного — поговорить сейчас со Стефаном, но Джейк Келлерман строго-настрого запретил ему делать это. А все, что мог ему дать мотель, — это женское имя, выведенное на двери ванной. Если он позвонит Стефану, то, по всей вероятности, столкнется с Селестой и состоится первый обмен любезностями, после того как он изуродовал ей лицо. Мучаясь сомнениями, он расплатился с официантом, отправился в горы Пасадены и заехал в совершенно темный тупиковый каньон. «Пороховая аллея» называли это место в его молодые годы новички полицейские. Здесь они распивали полученное как взятку виски, валяли дурака, стреляли по высоким зарослям полыни, служившим воображаемыми бандитами.

Земля была густо усыпана стреляными гильзами. В свете фар Мал увидел, что новые поколения копов начисто выбили всю полынь и перешли на сосны: деревья стояли с ободранной корой и дырками в голых стволах. Мал вышел из машины, вынул револьвер и выстрелил шесть раз в темноту. Эхо выстрелов ударило по ушам, и приятно запахло порохом. Он перезарядил свою тридцатьвосьмерку. За горой южные склоны Пасадены откликнулись гулкими выстрелами — так собаки лают на луну, подхватывая лай друг друга. Мал опять стал стрелять, снова перезарядил, снова стрелял и стрелял, пока полностью не опустошил коробку патронов. Услышал аплодисменты, крики, визг и вой — а потом ничего.

В каньоне шелестел теплый ветер. Мал облокотился на машину и думал об отделе нравов и проводившихся им операциях, вспомнил свой отказ перейти в убойный отряд, где в дом входят с пушкой наготове и где тебя уважают такие копы, как Дадли Смит. Работая в отделе нравов, он прикрыл сеть бардаков в Чайнатауне, которые считались «неоперабельными»: первыми он туда заслал новобранцев-«клиентов», — дескать, слыхали, что тут сосут лучше всех, через пять минут за ними последовали двероломы-битюги в бронежилетах и лаборанты с фотокамерами. Все девки были новоприбывшие из Китая и жили со своими папами-сан и мамами-сан, считавшими, что дочки работают в две смены на швейной фабрике Сунь Вонга. Сам Мал в сопровождении крепких копов явился в шикарный офис дядюшки Аши Квана, главного в Лос-Анджелесе босса китайских сутенеров. Он сказал дядюшке Аши, что если тот не вывезет своих шлюх за пределы города, то он покажет фотоснимки папам-сан — а многие из них связаны с тайным обществом Тань[46] — и проинформирует их, что Кван-сан бессовестно жиреет на «диете» дочерей-сан, кормившихся членом белого человека. Дядюшка Аши поклонился, сказал «да», все сделал, как было сказано, и на каждое Рождество присылал ему утку по-пекински с поздравительной открыткой. Мал все время думал, не переслать ли эти подношения своему братцу, пока они еще поддерживали связь.

Ему.

Дезмонду.

Большому Дезу.

Дезмонду Конфри Консидайну, который заставлял его лазить в чужие дома и сделал копом, опером.

На три года старше. На три дюйма выше. Атлетического сложения, умело изображал на лице благочестие, чтобы произвести на его преподобие хорошее впечатление. А его преподобие поймал его при попытке слямзить пачку жевательной резинки в местном магазине «Пиг энд Уисл» и надрал ему задницу. Большой Дез, пытаясь вырваться из державших его пут, порвал себе сухожилие и, будучи полузащитником основного состава и обладая мозгами третьего сорта, до конца футбольного сезона наблюдал за матчами с боковой линии, не решаясь больше предаваться клептомании. Так благодаря кальвинисту Лиаму Консидайну он временно лишился ног и любимой забавы.

С тех пор Дезмонд заставлял своего долговязого младшего братца проникать туда, куда сам забираться он уже опасался, и красть для него желанные вещицы: теннисную ракетку у Джо Стинсона, детекторный приемник у Джимми Харриса, зуб лося у Дана Клейна и многое-многое другое, что, к лютой зависти Дезмонда, имелось у других ребят. Маленький Малкольм не перестал богохульствовать, даже когда его преподобие заявил, что, поскольку ему исполнилось четырнадцать, наказанием ему теперь будет уже не дегтярное мыло и касторка вместо обеда, а настоящая порка. Маленький Малли стал воровать под угрозой того, что Дез сообщит его преподобию о его богохульствах, вроде того что Мария Магдалина вешалась на Вилли, старого негра, привозившего им на вислозадой кляче лед для ледника в подвале, — а его преподобие знал, что лишенный воображения Дез такие вещи сам придумать не способен.

Он продолжал воровать, опасаясь, страшась его преподобия, боясь рассказать матери, потому что она передаст это мужу, убьет Деза, за что сама пойдет на виселицу, а их оставит на милость прижимистого благотворительного совета Пресвитерианской церкви. Высокий и худой, он стал настоящим героем комиксов, Фантомом Сан-Франциско: ловко карабкался по водосточным трубам, выдергивал оконные шпингалеты и воровал без конца — спортивное снаряжение, которым Дезмонд боялся пользоваться, книги, которые по своей глупости не читал, одежду, которая ему была мала. Малли знал, что, пока краденое у Деза, оно в безопасности, и эта игра ему даже нравилась.

На то были свои причины: у Джо Стинсона была хорошенькая сестрица по имени Клорис, и Малли было приятно побыть одному в ее комнате. У Дана Клейна был попугай, который брал крекеры у тебя изо рта. Распутная сестра Джимми Харриса перехватила его на выходе после рейда в их кладовку, обкатала ему цилиндр и сказала, что писька у него большая. А когда он забрался к Биффу Райсу, чтобы украсть журналы «Нэшнл джиографик», Малли обнаружил, что маленький братишка Биффа выпал из кроватки и жует электрический провод. Он уложил его обратно в кроватку, накормил сгущенным молоком и, возможно, спас ему жизнь. Для Малли он стал как бы младшим братиком, которого он и дальше будет спасать от Деза и его преподобия. Становясь Фантомом Сан-Франциско, он переставал чувствовать себя тонким как палка, трусишкой, школьным зубрилой с психом отцом, безропотно покорной матерью и идиотом братцем.

Так было до 1 октября 1924 года.

Дезмонд во второй раз послал его в дом Джимми Харриса; он пробрался туда через открытый дровяной люк, хорошо зная, что Энни, хвалившая его письку, была дома. Она действительно была дома, но не одна: коп со спущенными до колен синими саржевыми штанами накачивал ее на ковре гостиной. Мал ахнул, споткнулся и упал. Коп его измочалил, исполосовал все лицо кольцом с печаткой. Малли самостоятельно продезинфицировал свои раны, потом долго собирался с духом, чтобы еще раз забраться в дом Бифа Райса и посмотреть, как поживает его маленький братец, но так и не решился. Вместо этого пошел домой, перепрятал награбленное добро Дезмонда и твердо сказал ему, что теперь они меняются ролями. Вожак семейной шайки должен сам добыть что-то для вора, иначе его преподобие обо всем узнает. Мал добавил, что ему нужна всего одна вещь — неглиже Энни Харрис — и они будут квиты. Кроме того, Мал сам скажет старшему брату, когда приступить к делу.

Он проследил за домом Харриса и узнал, что Энни обслуживает своего полицейского Джона Роккаса днем по вторникам, когда вся семья работает в своем продуктовом ларьке в Окланде. И вот холодным ноябрьским вторником он открыл замок дома Харрисов для Деза. Тот вошел в дом и вышел через двадцать минут с расквашенной мордой. Он же тем временем украл все награбленное добро Деза и спрятал в сейфе, чтобы в любой момент представить его преподобию. Между братьями Консидайн установился паритет страха.

Дезмонд провалился на экзаменах в богословской семинарии, но преуспел в торговле подержанными автомобилями. Мал отправился в Стэнфорд, окончил его, после год пробездельничал в юридической школе, мечтая об опасных приключениях, рыская в поисках доступных женщин, но так и не поймал птицу счастья. Когда учеба наскучила до зубной боли, пошел служить в полицию Лос-Анджелеса, не представляя, сколько он протянет или, точнее, сколько пожелает тянуть эту лямку. На Рождество он приехал домой. Ему исполнилось двадцать три года. Он, новобранец-полицейский, с опаской входивший в негритянские кварталы Лос-Анджелеса, за праздничным столом сидел в полицейской форме и портупее, с серебристым свистком и револьвером — тридцатьвосьмеркой. Короля подержанных автомобилей, со шрамами на лице от побоев Джона Роккаса, такой вид брата напугал. И он решил, что останется полицейским до скончания своих дней…

От брата мысли Мала перешли к Дэнни Апшо. Вокруг — темные стены каньона и скользкие стреляные гильзы под ногами. Чего он добился в жизни? Что ждет его впереди? Окажется ли все им сегодня увиденное и пятидесятикратно умноженное стоящим того, чтобы Эллис Лоу смог продефилировать под сенью американского флага через зал заседания большого жюри?

«Вы больше приспособлены к такой работе, чем я думал».

Дадли был прав.

Мал набрал пригоршню стреляных гильз, забросил подальше и поехал домой, в мотель «Шангри Лодж».

Глава двадцатая

Укрытием Микки Коэна служила комната в дешевом отеле.

Ирландец Мик и Дэви Голдман трудились над новой программой для ночного клуба, микрофон им временно заменяло помповое ружье 12-го калибра. Джонни Стомпанато с Морисом Ягелкой играли в карты и между делом обсуждали планы встречи Коэна и Драгны по наркотикам. А Базз расспрашивал громил Микки из пикета тимстеров и записывал, о чем толкуют пикетчики, — последняя мера предосторожности перед засылкой туда агента Мала Консидайна.

Пока пересказывалась обычная болтовня комми.

Шлюшка де Хейвен и Морт Зифкин выступали с надоевшими до боли в зубах призывами скинуть «студийную автократию». Фритци «Ледокол» Купферман выяснил, что секретарь у тимстеров внедрен УАЕС и вот уже несколько недель ему по чайной ложке дают дозированную и бесполезную информацию и разрешили поставить напротив пикетчиков у «Вэрайэти интернэшнл» грузовик-закусочную. Мо Ягелка поделился своим подозрением: когда уаесовцев толкают или оскорбляют словесно, они никак на это не отвечают — наоборот, выглядят уверенными, будто ждут удобного момента, и даже главные заводилы, любящие махать кулаками, ведут себя спокойно. Ягелка считал, что уаесовцы прячут камень за пазухой. Отчет об этих разговорах Базз приукрасил, чтобы показать Эллису Лоу, что он трудится в поте лица. Базз ощущал себя добрым и вкусным христианином в львином логове, ожидающим, что лев вот-вот проголодается и заметит его.

Лев Джонни Стомп.

Лев Микки.

Джонни с подозрением поглядывает на него с тех пор, когда Микки появился у них десять дней назад, когда вырубил вымогателя Люси Уайтхолл и подмазал этого хитрована пятью бумажками, что получил от Микки.

— Здорово, Базз.

— Здорово, Джонни.

И всё.

С Одри у него было уже три свидания: один раз она у него оставалась на ночь, два раза они накоротке встречались в бардачке Говарда на Голливуд-хиллз. Если Микки ведет наблюдение за Одри, то делает это Джонни; если он пронюхает, то его жизнь будет в руках Стомпанато или придется его прикончить — другого не дано. Если узнает Микки, — это конец: когда его предают, еврейчик становится зверем. Он нашел убийцу Хуки Ротмана: ему прострелили колени, и после нескольких часов агонии Фритци Купферман прикончил его своим фирменным оружием — шильцем для колки льда в ухо. Фритци, прежде чем проткнуть несчастному мозги, действовал как Тосканини, дирижирующий Бетховена: легкие взмахи, витки стилетом, как дирижерской палочкой.

Микки — лев, а его бамбуковое бунгало — его логово.

Базз отложил блокнот, последний раз взглянул на четыре имени, полученные от Дадли Смита: нужно покопаться в прошлом этих красных, еще возня, еще, наверное, придется наплести от себя.

Лев Микки и лев Джонни теперь сидят и болтают у камина, над ними на стене портрет львицы Одри с декоративными наклейками на сосках и в трусиках. Микки поманил пальцем Базза. Комик Микки приготовил какую-то хохму:

— Подходит ко мне парень и спрашивает: «Микки, как идет бизнес?» Приятель, говорю, это как шоу-бизнес, там бизнеса нет. Я подкатываюсь к его бабе, а она говорит: «Я не ложусь с всякими Абрамами, не помнящими родства». Я спрашиваю: «Но меня-то Микки зовут!!!»

Базз рассмеялся и указал на Одри, не спуская глаз со Стомпа:

— Тебе с ней надо сделать номер. Красавица и Чудовище. Будет полный аншлаг.

Джонни — ноль эмоций; Микки скорчил мину, будто серьезно обдумывая предложение. Базз попробовал продолжить:

— Найди большого негритоса, сделай номер с ним и Одри. С неграми на сцене публика всегда животики надрывает.

Снова никакой реакции.

— Не нужны мне шварцес, я им не доверяю. Ну-ка скажи, что получится, если скрестить негра с евреем?

Базз притворился, что не понимает:

— Что? Не знаю…

Микки от души расхохотался:

— Владелец дома, который у себя работает дворником!

Джонни хохотнул и вышел. Базз глянул на фото «Заводной девчонки» в двадцатилетнем возрасте и быстро прикинул: сто против одного — он ничегошеньки про них не знает. А Микки сказал:

— Тебе надо больше смеяться. Я не доверяю парням, у которых нет чувства юмора.

— А ты вообще никому, Микки, не доверяешь.

— Да? А как тебе такое доверие: восьмого февраля у меня в магазине заключаем сделку с Джеком Д. Двадцать пять фунтов мексиканского коричневого, делим наличные, едим и выпиваем. Все мои люди и все люди Джека. Все без оружия. Вот что значит доверять.

— Не верю, — сказал Базз.

— В сделку?

— Что без оружия. Ты что, в своем уме?

Микки обнял Базза за плечи.

— Джек предлагает четырех нейтральных стрелков. У него два городских копа, у меня есть один детектив шерифа, завоевал в прошлом году «Золотые перчатки»,[47] и нужен еще один. Хочешь эту работу? Пять сотен в день.

Базз изрядно потратился на Одри: купил облегающие кашемировые свитера — красный, розовый, зеленый и белый, но на размер меньше, чтобы подчеркивало грудь.

— Конечно, Микки.

Он еще крепче обнял Базза.

— На Саутсайде у меня есть заведение — там ребята из округа. Ссуды, тотализатор — всё по мелочи. Пяток посыльных. Одри ведет бухгалтерию и говорит, что меня там обдирают как липку.

— Посыльные?

— Все цифры сходятся, но дневная выручка падает. Я плачу зарплату, ребята сами еще выколачивают. Ребят надо потрясти, не знаю, как это сделать.

Базз выбрался из объятия Микки и подумал: львица ворует. У Одри ловкий карандаш, да мозгов не хватает.

— Хочешь, чтобы выяснил по-тихому? Скажи начальнику Файрстоуна — пусть опросит местных, узнает, кто какие ставки делал.

— Вот тебе я верю, Баззик. Найди, кто меня делает, а я подкину тебе «зеленых».

Базз взял пальто.

— Спешишь на свиданку? — спросил Микки.

— Еще какую.

— Я ее знаю?

— Рита Хейворт.[48]

— Да-а?

— Да, можешь мне поверить.

— Она внизу рыжая?

— У корней черная, Микки. Нет другого такого бизнеса, как шоу-бизнес.

Свидание у него было назначено на 10:00 на одной из квартир Говарда вблизи «Голливудской чаши».[49] То, что у Микки и Джонни нет никаких подозрений, и эта история с утаиванием денег насторожили его. Он знал расписание Одри — нет смысла еще целый час где-то околачиваться. Базз поехал прямо к ней домой, поставил машину позади ее «паккарда» и позвонил.

Одри открыла дверь в брюках, свитере и безо всякого макияжа.

— Ты говорил, что даже знать не хочешь, где я живу.

Базз переминался с ноги на ногу — как дурачок на деревенской свадьбе.

— Я заглянул в твои права, пока ты спала.

— Микс, с теми, с кем спят, так не поступают.

— Ты ведь спишь с Микки, спишь?

— Сплю, но какое…

Базз проскользнул мимо Одри в комнату, обставленную мебелью из магазина уцененных товаров.

— Экономишь на обстановке, чтобы скопить деньги на торговый центр?

— Да. Экономлю, если хочешь знать.

— Золотце, ты знаешь, что Микки сделал с итальяшкой, который убил Хуки Ротмана?

Одри захлопнула дверь и встала, обхватив себя руками.

— Он избил его до бесчувствия, потом Фритци, или как там его зовут, перевез его через границу штата и велел никогда сюда не возвращаться. Микс, в чем дело? Я ненавижу, когда ты вот так себя ведешь.

Базз толкнул ее к двери, прижал, обхватил руками лицо и крепко держал, но, увидев, что она не сопротивляется, ослабил хватку.

— Ты обкрадываешь Микки, потому что думаешь, что он не заметит, а если заметит, то тебя не тронет, а ты учти, что теперь только я один, понимаешь, один защищаю тебя, потому что ты, дуреха, ни черта не понимаешь в тех, с кем трахаешься, а я уже по уши в тебя, так что включи мозги, пока не поздно, потому что, если Микки пальцем тебя тронет, я и его пришибу, и все его жидовско-итальянское кодло…

Он остановился, только когда Одри заплакала и стала давиться словами. Он гладил ее волосы и наклонил голову, чтобы лучше ее слышать, и растаял от счастья, услышав:

— Я тоже тебя люблю.

Они занимались любовью на полу передней, обставленной уцененной мебелью, в спальне, и в ванной, и в душе. Одри призналась, что на фурнитуре ванной она тоже пожмотничала. Базз сказал, что переговорит с бывшим бухгалтером Драгны, который покажет, как переделать записи в бумагах Микки или повернуть дело так, чтобы вину за растраты возложить на неизвестного мошенника. Она же пообещала, что кончит мухлевать, поведет отчетность правильно и будет играть на бирже, как честная женщина, никогда не имевшая связей с гангстерами и рэкетирами.

— Люблю тебя, — сказал он раз пятьдесят, чтобы как-то сквитаться за то, что она первой произнесла эти слова. Базз подробно выяснил размеры ее одежды, чтобы все свои побочные доходы пустить на ее туалет. Они заключили пакт: никто из них больше не говорит о Микки, если только это не совершенно необходимо. Никаких разговоров о будущем. Они встречаются максимум два раза в неделю, чередуя Говардовы квартирки для свиданий; ее и его дома используются от случая к случаю. Свои машины паркуют в укромных местах — чтобы не заметили шпионы Микки. Никаких встреч на людях, никаких совместных поездок, никому из друзей ни слова о том, что у них происходит. Базз попросил показать ему ее трюк с титьками, и она показала. Продемонстрировала свой наряд для стриптиза и содержимое своего платяного шкафа. Базз прикинул, что если все свои выигрыши в тотализаторе он потратит на тряпки, в которых хотел бы ее видеть, ему никогда не будет с ней скучно: он может ее раздевать, заниматься с ней любовью и одевать снова. Он подумал, что, если они навсегда останутся вместе, он расскажет ей о себе все, без утайки, но не сразу, а постепенно, чтобы она его получше узнала, не испугалась и не исчезла. Он говорил как заведенный, она тоже. Он решился рассказать, как убил доберман-пинчера, когда грабил в 21-м году лесной склад в Тулсе, и она и глазом не моргнула. На рассвете Одри стала засыпать, а он вспомнил о Микки и испугался. Подумал было переставить машину, но не захотел тревожить ее: она так уютно спала, положив головку ему на грудь. Но тревога в нем росла. Тогда Базз протянул руку, взял с пола револьвер и сунул его под подушку.

Глава двадцать первая

Приемная психбольницы — столы и пластиковые кушетки мягких тонов: нежно-зеленый, бледно-голубой, светло-желтый. На стенах — образцы художественного творчества больных: картины, нарисованные пальцем и соединенные по точкам, изображающие Иисуса Христа, Джо Ди Маджио[50] и Франклина Д. Рузвельта.[51] Дэнни, одетый, как Тед Кругман, в рабочие брюки, футболку, ботинки мотоциклиста со стальными носками и авиационную кожаную куртку, ждал Сирила «Сая» Вандриха. Почти всю ночь напролет он штудировал сценарий Мала Консидайна, а накануне целый день выяснял обстоятельства жизни Дуэйна Линденора и Джорджа Уилтси, обшарив все места их пребывания в Долине и не получив никакого результата, кроме тошнотворного чувства от парочки мерзких гомиков. Его немного отвлекло от этого вхождение в роль Теда, а когда он подъехал к воротам лечебницы Камарилло, охранник внимательно оглядел его и нью-йоркские номера машины, поначалу не признав в нем копа, проверил его удостоверение и жетон, позвонил для уточнения в участок Западного Голливуда. Пока перевоплощение Апшо в Кругмана происходило успешно. Последнее, решающее испытание его ожидает сегодня днем у пикетчиков.

Санитар ввел в комнату человека лет тридцати в пижаме цвета хаки. Небольшого роста, худой, широкий в бедрах; серые, глубоко посаженные глаза и щегольская прическа: лоб изящно закрывала челка грязных каштановых волос. Санитар сказал: «Вот он» — и вышел.

Вандрих вздохнул.

— Чепуха какая-то. У меня связи на коммутаторе, так вот, девушка там мне сказала, что это по поводу убийств, а я не убийца. Джазисты для вас все Джеки-потрошители. То годами донимали Птаху,[52] — а теперь за меня взялись.

Дэнни дал ему выговориться, разглядывал Вандриха, а тот разглядывал его.

— Ошибаетесь. Речь идет о Феликсе Гордине, Дуэйне Линденоре и Джордже Уилтси. Я знаю, что вы не убийца.

Вандрих плюхнулся в кресло.

— Феликс — тот еще тип, о Дуэйне и слыхом не слыхивал, а Джордж Уилтси ходил с набивкой в штанах, чтобы поразить богатых голубарей Феликса. А что это вы вырядились как голубой? Думаете разговорить меня таким образом? Это у меня было с голодухи, а потом я уже все это давно перерос.

«Умен, понимает, что к чему, возможно, ловко играет», — думал Дэнни. Слова Вандриха, что он одет как гомик, его ошарашили: он погладил рукава куртки, прикосновение к коже было приятно.

— Вы тут всех озадачили, Сай. Они так и не знают, псих вы или нет.

Вандрих улыбнулся, удобнее устроился в кресле и хитро посмотрел на Дэнни.

— Думаете, я симулирую?

— Уверен. Знаю также, что судьям надоело посылать сюда за всякую мелочевку на девяносто дней одних и тех же типов, тогда как мелким ворам-рецидивистам можно было бы по уголовному кодексу давать нормальный тюремный срок. В Квентине. А в тюрьме не расспрашивают что да как, а просто сажают за решетку.

— А я уверен, что в такой коже и при всем этом вы еще много другого знаете.

Дэнни заложил руки за голову, меховой воротник куртки приятно щекотал шею.

— Мне нужно, чтобы вы рассказали все, что знаете о Джордже Уилтси, Феликсе Гордине и, может быть, о том, что знает и чего не знает Гордин о некоторых вещах. Если расскажете, останетесь при своих девяноста днях. Будете водить меня за нос, судья пришлет сюда бумагу, что вы отказываетесь давать показания о тройном убийстве.

— Что, Феликса убили? — хихикнул Вандрих.

— Нет. Уилтси, Линденора и тромбониста по имени Марти Гойнз, который называл себя Рог Изобилия. Не слышали о нем?

— Нет, но я сам был трубачом, и меня звали Губы Восторга. Тут есть двусмысленность, если вы заметили.

Наглое кокетство рассмешило Дэнни.

— Еще пять секунд на размышление, и я ухожу и подключаю к делу судью.

— Я не отказываюсь, мистер полицейский, — улыбнулся Вандрих. — Устрою вам даже, так сказать, бесплатный вводный курс. Но сначала ответьте мне на вопрос. Вам Феликс рассказал обо мне?

— Да.

Вандрих устроил маленькое представление: положил ногу на ногу, стал жеманничать. Дэнни понял, что этот проклятый педераст не просто выпендривается, а лебезит перед ним, хочет подмазаться и готов стать на четвереньки перед властью; он почувствовал, что начинает потеть, в левацком наряде ему стало жарко и неудобно.

— Послушайте, расскажите, что знаете, — и все.

Вандрих перестал кривляться.

— Мы познакомились с Феликсом во время войны, когда я косил под психа, чтоб не попасть в армию. Косил я под психа везде. Я протранжирил тогда наследство, прокутил его. Стал ходить на вечера Феликса, однажды трахался с Джорджем, а Феликс решил, что у меня не все дома, так что, если он послал вас ко мне, значит, он ловчит. Вот мой бесплатный вводный курс.

Он тоже инстинктивно почувствовал это в Гордине: тот шага не делает без того, чтобы не словчить. Значит, что-то утаивает.

— Хорошо, — сказал Дэнни, вынул записную книжку и открыл страницу с подготовленными вопросами. — Грабежи, Вандрих. Занимался ли этим Уилтси и были ли у Гордина такие знакомые?

— Нет, — покачал головой Вандрих. — Как я сказал, с Джорджем Уилтси я был только раз, разговоры не были его сильной стороной, так что мы занимались только делом. Он никогда не упоминал этого Линденора, — жаль, что его убили. А я в магазинах крал только красивые вещицы, с грабителями дела не имел.

Дэнни записал «нет».

— Тот же вопрос относительно дантистов и протезистов. Изготовление вставных зубов. Уилтси, Гордин…

— Нет, — сверкнул Вандрих безупречной улыбкой. — Я и сам не был у зубного врача, как закончил школу.

— Молодой человек, юноша со шрамами от ожогов на лице. Он занимался грабежами, и было это во время войны.

— Нет. Фу, ужасно.

Еще два «нет».

— Палка зутера, — сказал Дэнни. — Это деревяшка с закрепленным на конце одним или несколькими лезвиями. Это оружие времен войны, использовалось тогда, чтобы резать костюмы зутеров, которые носили мексиканцы.

— Двойное фу и еще одно фу на пачукос в их костюмах.

«Нет», «нет», «нет» подчеркнул Дэнни и задал свой козырный вопрос:

— Высокий мужчина средних лет, с красивой седой шевелюрой, знаком с парнями, увлекающимися джазом, знает, где можно раздобыть героин; гомосексуалист, посещал приемы Гордина. Вы такого там не встречали?

Вандрих сказал «нет», Дэнни перевернул страницу:

— А теперь, Сирил, то, чем вы можете блеснуть. Информация о Феликсе Гордине: все, что вы о нем знаете, все, что слышали, все, что вы о нем думаете.

— Феликс Гордин… это… это… что-то, — начал Вандрих и заговорил шепотом: — Он не трахает ни мужчин, ни женщин, ни животных, и его единственный конек — это выворачивать людей наизнанку и заставлять их признаться себе в том, что они собой представляют… А потом заниматься сводничеством. У него официальное агентство знакомств, он знает массу молодых людей, людей тонких, незаурядных… и… как это сказать… со склонностями к…

Дэнни захотелось крикнуть: мужеложник, голубарь, гамак, пидор, двустволка — и вбить ему в глотку всю мерзость грязных дел голливудского участка по сексуальным преступлениям, чтобы сблевал всем этим, и самому сблевать на эту блевотину. Он размял рукава своей кожанки и сказал:

— Он заставляет людей признаться себе в том, что они гомосексуалисты, и это его заводит, так?

— М-м, да.

— Вы же можете произнести эти слова, Вандрих. Пять минут назад вы даже пытались заигрывать со мной.

— Это… словами не выскажешь. Это все так гадко, сделано с таким холодным расчетом.

— Значит, Гордин выискивает этих гомосексуалистов. И что потом?

— Потом ему доставляет наслаждение приглашать их на свои вечеринки, соединять в пары, заставлять их влюбляться и вступать в связь, а потом получать с них плату за услуги знакомства. Иногда он устраивает такие вечеринки у себя на вилле на океане и наблюдает за всем сквозь такие специальные зеркала. Он все видит, а те, кто в спальне, нет.

Дэнни вспомнил свой визит в «Мармон»: вспомнил свое волнение, когда он стоял, прижавшись к окну.

— Значит, Гордин — гомосексуалист-вуайер. Любит подглядывать за другими гомиками. Теперь такой вопрос: он ведет записи организованных им знакомств?

Вандрих отодвинулся с креслом к стене.

— Нет. По крайней мере, тогда он ничего не записывал. Говорили, у него отличная память и он боится вести какие-либо записи… опасаясь полиции. Но…

— Но что?

— Н-но я с-слышал, он все, все помнит. Однажды он сказал, что больше всего на свете хочет получить на каждого своего клиента нечто, что можно с выгодой использовать.

— Для шантажа?

— Д-да, видимо, так.

— Думаете, Гордин способен пойти на это?

— Да.

Сказано твердо, без заиканий и колебаний.

Мягкий меховой воротник куртки Дэнни стал липким от пота:

— Свободен.

Гордин что-то скрывает.

Его агентство знакомств — инструмент реализации своих извращений.

Шантаж.

На информацию о том, что Дуэйн Линденор был шантажистом, никакой особой реакции не выдал; Чарлз Хартшорн — «коротышка и плешив, как луковица» — исключен из подозреваемых по внешним данным. Этот факт подтвержден описанием сержанта Фрэнка Скейкела его характера и высокого положения: пока адвокат неприступен. Если Гордин сам шантажист, то совпадение с Линденором — случайное: оба вращаются в среде, где шантаж обычная вещь. Надо было начинать с агентства знакомств.

Дэнни отправился обратно в Лос-Анджелес, все стекла в машине опустил, чтобы не снимать и не расстегивать куртку. По инструкции Консидайна свою машину он оставил за три квартала от голливудского участка полиции и к назначенной им на полдень встрече с помощниками пришел минута в минуту.

Его люди уже были в сборе. В первом ряду сидели Майк Брюнинг и Джек Шортелл, они болтали и курили. Джин Найлз сидел в четвертом ряду, роясь в пачке бумаг у себя на коленях. Дэнни взял стул и сел лицом к ним.

— Вы все еще выглядите как коп, — сказал Шортелл.

— Ага, — подтвердил Брюнинг, — но комми все равно этого не поймут. Если бы они были умными, то не были бы комми, верно?

Дэнни рассмеялся. Найлз сказал:

— Давайте поскорее с этим заканчивать, Апшо! У меня полно работы.

Дэнни достал блокнот и ручку.

— У меня тоже. Сержант Шортелл, начинайте.

— Коротко. Обзвонил девяносто один зубопротезный кабинет, проверил по описанию обвиняемых перечни клиентов, обнаружил всего шестнадцать подозрительных: психи, все состоят на учете в полиции. По типу крови исключил девять, из оставшихся четверо — в заключении, с тремя разговаривал лично. Никаких зацепок, плюс к тому у всех алиби на дни убийств. Продолжаю поиск, сразу позвоню, если что обнаружу.

Дэнни повернулся к Брюнингу:

— Что у вас и сержанта Найлза?

Брюнинг посмотрел в свой большой, на спиральке блокнот.

— Ничего. По укусам мы просмотрели дела по городу, округу и муниципалитетам. Подпадают под описание следующие лица: негритос-педик откусил член у своего дружка, толстый блондин, сидел за растление малолетних — кусает маленьких девочек, плюс еще два парня — оба мотают срок в Атаскадеро за нападение при отягчающих обстоятельствах. По слухам о происшествиях в барах для голубых — тоже ничего. Психи с такими задвигами не болтаются в коктейль-барах для гомиков и не пристают к ним с предложениями типа «Я кусаюсь. Хочешь, укушу?». Копы из нравов меня на смех подняли. Ничего по архивам отдела нравов, ничего — по делам о преступлениях на сексуальной почве. По грабежам — тоже. Провел перекрестную проверку. О малом со шрамами от ожогов — ничего. Шесть мужчин средних лет и седых, но все они были в заключении в ночи убийств или имеют достоверные алиби. Повторный опрос свидетелей — ничего, слишком много времени прошло. Черный город, Гриффит-парк, район, где был обнаружен труп Гойнза, — пусто. Никто ничего не видел, всем наплевать. Трясти осведомителей бесполезно.

Этот тип — одиночка. Ни с каким криминалом не общался — пенсию ставлю. Лично усматриваю трех вероятных преступников, взятых из досрочно освобожденных в городе и округе, — два педика и один красавчик, высокий, седой, похожий на проповедника, дрючил трех морпехов, смазывая свой болт зубной пастой. В ночь все трое пережидали комендантский час в «Полуночной миссии»[53] — алиби не от кого-нибудь, а от самой сестры Мэри Экерт.

Брюнинг замолчал, чтобы перевести дух, и закурил.

— Мы с Джином, — продолжил он, — перетрясли всех торговцев героином в южной части города, их не так много, надо сказать, — и все впустую. Прошел слух, что Джек Д. и Микки К. собираются запустить в продажу партию наркотика по низкой цене. Проработали версию с джаз-музыкантом — ничего подходящего под описание того человека. То же самое по наркошам. Ноль. А работали мы вовсю.

Найлз хмыкнул. Дэнни посмотрел на свои машинально выводимые каракули: вся страница заполнена концентрическими окружностями. Ноли.

— Майк, а что насчет палок зутеров? Упоминания в делах о нападениях, сообщениях информаторов?

Брюнинг прищурился.

— Тоже ноль. К тому же этими штуками уже давно никто не пользуется. Я знаю, док Лейман считает, что раны на спине остались от палки зутера. Может, он ошибается? По-моему, это притянуто за уши.

«Шестерка» Дадли Смита свысока смотрит на Леймана, доктора медицины и доктора философии. Дэнни холодно говорит:

— Нет. Лейман — великолепный специалист, и он прав.

— Все равно это не дает реальной зацепки. Я думаю, убийца читал об этих палках или был свидетелем восстания зутеров и на этом зациклился. Он — псих, логику в его действиях искать не стоит.

Что-то настораживало в том, как рьяно Брюнинг отметает версию о палках зутеров, но Дэнни отогнал эту мысль:

— Думается, вы не правы. На мой взгляд, убийца умышленно использовал палку зутера. Инстинкт мне подсказывает, что он мстит за причиненное зло; и изощренные увечья, которые он нанес жертвам, — часть этой мести. А потому нужно, чтобы вы с Найлзом прочесали дела в участках в мексиканских районах, подняли рапорты о происшествиях 42—43-го годов — время восстания зутеров, Сонной Лагуны — словом, когда мексы не сходили со страниц уголовной хроники.

Брюнинг пристально смотрел на Дэнни, Найлз застонал и пробормотал: «Инстинкт мне подсказывает!» Дэнни сказал:

— Сержант, если у вас есть замечания, прошу высказывать их мне вслух.

Найлз ухмыльнулся:

— Ладно. Во-первых, мне не нравится Управление шерифа Лос-Анджелеса и их дружок Микки Жид. Кстати, у меня есть приятель в управлении округа, и он мне сказал, что ты вовсе не воплощение добродетели, какое из себя корчишь. Во-вторых, я провел кое-какое самостоятельное расследование и поговорил с двумя условно освобожденными из Квентина. Они сказали мне, что Марти Гойнз никаким гомиком не был, и я им верю. И в-третьих, ты меня лично обломал, скрыв, что был в доме на Тамаринд-стрит, и это мне не нравится.

«Только бы не Бордони. Только бы не Бордони. Только бы не эта сука Бордони». Дэнни спокойно сказал:

— Мне безразлично, что тебе нравится и что ты думаешь. А кто те двое условно освобожденных?

Два тяжелых взгляда — глаза в глаза. Найлз посмотрел в свой блокнот:

— Пол Артур Кониг и Лестер Джордж Мазманиан. И в-четвертых, ты мне не нравишься.

Карты раскрыты. Глядя в глаза Найлза, Дэнни обратился к сержанту управления шерифа Шортеллу:

— Джек, на доске объявлений плакат, пачкающий наше управление. Уберите его.

Восхищенный голос Шортелла:

— С удовольствием, капитан.

Тед Кругман.

Тед Кругман.

Теодор Майкл Кругман. Тедди Кругман, красный комми, радикал, подрывной элемент, рабочий сцены.

Дружит с Джуки Розенцвейгом из движения «Молодые артисты против фашизма» и Биллом Уилхайтом, руководителем бруклинской ячейки КП; бывший возлюбленный (ок. 1943 года) Донны Патриции Кэнтрелл, радикальной активистки из Колумбийского университета. Покончила с собой в 47-м, бросившись в реку с моста Вашингтона, когда узнала, что ее отец-социалист предпринял попытку самоубийства после вызова в Комиссию Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности. Сам мистер Кэнтрелл стал слабоумным, приняв коктейль из чистящих средств.

Бывший член АФТ-КПП,[54] член первичной организации КП Северного побережья Лонг-Айленда, Комитета в защиту рабочих Германии, «Обеспокоенные американцы против нетерпимости», «Друзья бригады им. Авраама Линкольна» и Лиги за справедливость в отношении Поля Робсона. Ребенком ездил в летние лагеря социалистов, исключен из городского колледжа Нью-Йорка, из-за политических убеждений в армию не призывался, с удовольствием трудился в театре рабочим сцены, куда его влекли политически просвещенные люди и красивые девочки. Работал на многих бродвейских шоу, участвовал в съемках фильмов категории В на Манхэттене. Любил ходить на митинги и демонстрации, подписывать петиции и рассуждать о коммунизме. Активно участвовал в левом движении в Нью-Йорке до 48-го года, с тех пор сведений о нем не имеется.

Фотографии.

Донна Патриция Кэнтрелл — миловидная, но строгая, смягченная копия папы, обожравшегося «Аякса».[55] Джуки Розенцвейг — высокий жирный парень с глазами навыкате за толстыми стеклами очков. Билл Уилхайт — типичный представитель среднего класса. Круг знакомых ему людей, тайно снятых фэбээровцами на пленку. Люди, несущие транспаранты. На обороте фотографий — имена, даты и факты, раскрывающие суть событий.

Запарковавшись на Гоуэр-стрит к северу от Сансет, Дэнни пробежал свой сценарий и перебрал фотографии. Надо хорошо запомнить лица тех, с кем ему придется вести игру: руководителя пикета тимстеров, к которому ему нужно было подойти; громил, в паре с которыми он должен идти в пикете и затеять спор; здоровяка из полицейской академии, с которым предстояло подраться, наконец — если замысел Консидайна осуществится полностью, — Нормана Костенца, руководителя пикетчиков УАЕС, который должен будет познакомить его с Клэр де Хейвен. Сделав несколько глубоких вздохов, он запер в бардачке пушку, жетон, наручники и удостоверение Дэниела Томаса Апшо, засунул в кармашек бумажника копию водительских прав Теодора Майкла Кругмана. Апшо превратился в Кругмана, и Дэнни зашагал к месту действия.

Там — столпотворение. Две извивающиеся змеи человеческих фигур двигаются параллельно, но в противоположных направлениях: уаесовцы, тимстеры, плакаты на палках, выкрики и свист. Линии пикетчиков тянутся на четверть мили вдоль длинного ряда студий и заваленной мусором канавы. Разделяет их расстояние в три фута шириной. На другой стороне Гоуэр-стрит возле своих машин стоят репортеры; работают передвижные буфеты с кофе и пончиками. Пожилые копы жуют пончики и наблюдают за газетчиками — те играют в кости на куске картона, пристроенном на капоте полицейской машины. На всю улицу, пытаясь переорать друг друга, вопят мегафоны, методично повторяющие каждый свое: «КРАСНЫХ — ВОН!» и «ДОСТОЙНУЮ ЗАРПЛАТУ!»

Дэнни отыскал руководителя пикета тимстеров — он полностью соответствовал своему фото. Тот незаметно подмигнул ему и сунул в руки толстую палку с наклеенной на фанеру картонкой с надписью «УАЕС — УКРЫВШИЕСЯ ОТ РАЗОБЛАЧЕНИЯ ВРАГИ АМЕРИКИ». Прошел канитель инструкции по соблюдению закона и расписался в табеле. Дэнни заметил, что за этим наблюдает человек, работающий раздатчиком в передвижном буфете тимстеров, — очевидно, подсадная утка УАЕС, о чем имелось предупреждение в информационном пакете Консидайна.

Крики становятся все громче. Распорядитель ставит Дэнни в цепь с его компаньонами, Алом и Джерри, правдоподобно выглядевшими в грязной и поношенной рабочей одежде. Рукопожатие трех крепких парней, которые не станут валять дурака в серьезном деле, — все точно по сценарию. И вот он, теперь Тед Кругман, играет свою голливудскую драму в окружении статистов. Группа хороших людей и группа негодяев, движущихся встречным курсом. Он идет в ряду с Алом и Джерри — три профи, знающих свое дело. Навстречу несут плакаты: «ТРЕБУЕМ СПРАВЕДЛИВОГО РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ДОХОДОВ!», «ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ САМОУПРАВСТВУ СТУДИЙ!», «ДАЕШЬ ДОСТОЙНУЮ ЗАРПЛАТУ!». Тимстеры бьют локтями в ребра уаесовцев, те морщатся, но сдачи не дают, продолжают маршировать и выкрикивать свои лозунги. Это — мысленное кино, только со звуком. Воображение Дэнни сразу рисует вертолеты, электрические мясорубки, циркулярные пилы, моторы, без остановки изрыгающие шум, не дающие возможности подумать или сосредоточиться на определенном образе. Сейчас они с Джерри начнут диалог, точно воспроизводя первые реплики сценария Консидайна.

— Да это московская пропаганда, мать твою. Ты, вообще, на чьей стороне, приятель?

Дэнни парирует:

— На той, друг, которая платит мне доллар за час в пикетной линии!

Джерри хватает его за руку:

— А тебе, значит, мало…

Уаесовцы останавливаются и смотрят на них.

Дэнни вырывает у него руку и выкрикивает положенные по сценарию слова. Своим порядком к нему подходит руководитель пикета, отводит в сторону и делает внушение: дескать, надо поддерживать командный дух. Он подзывает Ала и Джерри, заставляет всех троих пожать друг другу руки, как подравшихся школьников, и за всем этим наблюдает группа худосочных радикалов. Трое угрюмо встают в строй, а руководитель торопливо направляется к буфету. Дэнни видит, как он разговаривал с человеком, раздающим кофе и пончики, — агентом, внедренным в УАЕС, — указывая назад большим пальцем на место небольшого скандала. Ал говорит:

— Ты, Кругман, не отлынивай.

Джерри сопровождает это соответствующими эпитетами. Дэнни с жаром начинает убеждать его, что он такой же честный работяга и т. д., — очень в духе настоящего Кругмана, на тот случай если к их разговору будут прислушиваться. Эти речи Консидайн позаимствовал из рапортов нью-йоркской полиции о стычке бастующих профсоюзов рабочих швейной фабрики, когда начался отчаянный мордобой; «боссы» обеих сторон обвели вокруг пальца рядовых членов. Он старается втолковывать ограниченным Алу и Джерри смысл своих слов, а те качают головами и сторонятся его, не желая быть рядом с этой крысой, гнусным предателем-комми.

Дэнни продолжает маршировать, высоко держа плакат, выкрикивая лозунг «Красных — вон!», но вкладывая в него особый смысл. Включилась его мысленная кинокамера, все, как ему кажется, идет как задумано, будто он принял свои четыре рюмки, а пятой уже не хотелось, и будто он рожден для этого, а все это гомосексуальное дерьмо в бунгало Гордина его уже не касается. Все выглядит каким-то хаосом в пустоте, будто тебя сунули в мясорубку и делают из тебя фарш, а ты смеешься. Время идет. Ал и Джерри то и дело подходят к нему, цедя сквозь зубы ругательства. Наконец подошли с громилой-полицейским. Амбал заступил ему дорогу и ткнул пальцами в грудь, импровизируя по сценарию Консидайна:

— Это и есть крутой комми? А по мне, похож на слабака!

И тихо, шепотом:

— Ну, давай действуй, шерифский мудила.

И Дэнни начал импровизировать: резко отрывает от себя пальцы амбала. Тот вопит и изображает удар левым хуком. Дэнни уворачивается и с ближней дистанции контратакует с левой и с правой в солнечное сплетение. Полицейский складывается пополам, Дэнни бьет его кованым ботинком по яйцам, тот валится в гущу столпившихся пикетчиков УАЕС.

Кругом крики, свистки. Дэнни хватает свою палку с оторвавшимся плакатом и бешено озирается: сейчас он врежет своему коллеге по актерскому цеху. Его окружают полицейские, ударами дубинок валят его на землю, поднимают за шиворот, бьют, снова поднимают, швыряют на землю и бьют ногами…

Дэнни очнулся… Ощутил во рту привкус крови, понял, что лежит на тротуаре… Чьи-то руки его поднимают, поддерживают, и он оказывается лицом к лицу с приветливо улыбающимся Норманом Костенцем, знакомым ему по фотографии из пакета Мала Консидайна:

— Тед Кругман, да? Кажется, я слышал о тебе.

Следующий час промелькнул быстро, как на перематывающейся пленке.

Дружелюбный Норман помог ему отряхнуться и повел в бар на Бульваре. Дэнни быстро пришел в себя; боль в спине, шатающийся зуб и ноющие бока особенно не беспокоили. Полицейским по сценарию Консидайна отводилась пассивная роль; Дэнни должен был брать инициативу на себя, иначе ему могли запросто раскроить голову. По замыслу Мала полицейские должны были прекратить потасовку, разнять драчунов и слегка помять, а потом отпустить. Копы явно переборщили в своей реакции на его импровизацию, и эти пинки, забросившие Дэнни в канаву, следует отнести на счет грубого нападения на своего. Теперь вопрос состоял в том, как Мал отнесется к ситуации, ведь Консидайн сам раньше был полицейским.

В баре он должен был убедительно сыграть роль Теда Кругмана, и думать о том, как все это отзовется, было некогда.

Норман Костенц сфотографировал его для регистрации нападения полиции и рассыпался в похвалах его мужеству. Дэнни перевоплотился в Теда, потягивает пиво и двойное виски, что он обычно никогда не делал, но теперь это облегчало боль в помятых фашиствующими копами костях. Выпивка и в самом деле помогла — острота боли притупилась, он принялся разминать плечи, зная, что скоро боль вернется — с удвоенной силой. Захмелев, он почувствовал себя много лучше. А что, играет он совсем неплохо. Костенц заводит разговор о том, что Джуки Розенцвейг ему рассказывал про него и Донну Кэнтрелл. Дэнни выдал сценку печали по Донне, объяснив этим, почему не подавал о себе вестей: профессор Кэнтрелл — инвалид, Донны нет в живых, а виноваты во всем фашисты. Он же просто онемел от горя, совсем не мог активно работать в организации, протестовать или хотя бы отомстить им за все. Костенц настойчиво расспрашивает, что он делал после самоубийства Донны, и Дэнни преподнес ему блюдо-ассорти: реальные истории из своей жизни с кражей автомобилей — только их похитителем выступал Тед и на Восточном побережье. Добродушный Норман все это скушал, искренне сочувствуя чужим переживаниям, организовал выпивку по второму кругу и стал расспрашивать про войну на швейном фронте, про лигу Робсона, о чем ему было известно от Джуки. Дэнни справился с этим играючи: имена и фото — из пакета Консидайна, а долгий треп с восхвалением леваков — из встреч с разными деятелями, депутатами и из воспоминаний о жителях Сан-Берду. Костенц вылизал и это блюдо, попросил еще. Дэнни на седьмом небе: боль в теле утихла, он поглаживает рукава куртки, будто это его собственная кожа, и плетет байки, высасывая их из пальца и пакета фактов Консидайна. Поведал длинную историю о том, как утратил свое политическое кредо, как ненасытно распутничал со студенткой-коммунисткой (фото героини также было из пакета Мала), про свою долгую одиссею по стране и как ненависть к себе и желание разобраться в себе и происходящем привели его в линию пикета тимстеров. Но теперь он понял, что к чему, ему не место среди фашистских сволочей — ему хочется работать, бороться, вступить в профсоюз и помочь УАЕС покончить с тиранией студийных боссов. Норман Костенц все выслушал это, почти не дыша, поднялся и сказал:

— Вы не смогли бы встретиться со мной и нашим товарищем завтра? «Эль Койот» на Беверли в полдень?

Дэнни встал, пошатываясь не столько от выпитого и перенесенных побоев, сколько от отлично сыгранной роли. Впору получать «Оскара».

— Приду, — сказал он и вскинул руку в приветственном салюте, как дядюшка Джо Сталин в кинохронике.

Дэнни поехал домой, проверил, целы ли спрятанные папки с бумагами и фотографиями, принял горячий душ и смазал синяки на спине, которые начали уже припухать. Стоя голым в ванной перед зеркалом, он прорепетировал подходы к Клэр де Хейвен, затем достал вещи из своего «левого» гардероба: шерстяные брюки, пояс, футболку, рабочие ботинки и кожаную куртку. Тед Кругман, но уже полицейский — полюбовался собой в зеркале и поехал на Стрип.

На улице темнело, низкие дождевые облака сгустили сумерки. Дэнни остановился на Сансет напротив агентства Феликса Гордина, уселся поглубже, взял бинокль и стал наблюдать за домом.

Это было одноэтажное здание во французском провинциальном стиле, с жалюзи на окнах и арочным входом; ящик для почты был декорирован бронзовым литьем. К дому примыкала освещенная стоянка для машин. Там стояло три автомобиля. Прищурившись, Дэнни рассмотрел и записал три калифорнийских номера серии Cal’49: DB 6841, GX 1167, QS 3334.

Стало совсем темно. Дэнни не спускал глаз с дверей дома. В 17:33 из дома вышел молодой человек лет двадцати пяти, сел в «форд»-купе GX 1167 и уехал. Дэнни записал данные по молодому человеку и машине и продолжил наблюдение. В 17:47 подъехал «Ла Салль» предвоенного выпуска — Cal’49 TR 4191; из машины вышел молодой красавчик латинос в пиджаке и зауженных брюках, позвонил и вошел в агентство. Дэнни снова сделал запись. Дальнейшее наблюдение выявило двух пожилых темноволосых мужчин в пиджачной паре. Они сели в DB 6841 и QS 3334 и разъехались по Сансет в разные стороны. Через десять минут вышел молодой латинос. Никто из троих на подозреваемого похож не был.

Время тянется медленно; Дэнни неподвижно сидит, принюхивается к запаху мази и чувствует, как возвращается боль в мышцах.

В 18:14 на стоянку въехал «роллс-ройс»; из машины вышел человек, одетый в шоферскую форму, позвонил в дверь, что-то сказал в переговорное устройство, пересек улицу и скрылся из виду. Огни в доме погасли, освещенным осталось одно окно. Шофер Гордина оставил машину, видимо, «клиентов» сегодня больше не ожидается. Дэнни заметил на углу телефонную будку и пошел к ней. Он позвонил в отдел транспортных средств.

— Да? Кто запрашивает?

Дэнни видит, что одно окно продолжало светиться.

— Помшерифа Апшо, участок Западного Голливуда. Прошу ответить побыстрее.

Оператор сказал:

— Мы сейчас перегружены запросами по регистрации, но…

— Я звоню по полицейской линии, а не общей. Я расследую убийство, так что сделайте для меня исключение.

В голосе оператора послышались виноватые нотки:

— Извините, помшерифа… Давайте ваши имена.

— У меня номера и описание машин, это вы мне дайте имена владельцев. Четыре калифорнийских номера, серия 49 года: DB 6841, GX 1167, QS 3334 и TR 4191. И поторопитесь.

— Да, сэр, — сказал оператор, и линия отключилась. Дэнни следит за агентством Феликса Гордина. Через несколько секунд оператор был снова на линии. — Готово, помшерифа.

Дэнни приложил блокнот к стенке телефонной будки:

— Пишу.

— DB 6841 — Доналд Уиллис Уотчел, Франклин-стрит, 1638, Санта-Моника; GX 1167 — Тимоти Джеймс Костиган, Сатикой-стрит, 11692, Ван Найз; QS 3334 — Алан Брайан Маркс, Четвертая авеню, 209, Венис и TR 4191 — Оджи Люис Дуарте, Норт-Вендом, 1890, Лос-Анджелес. Все.

Имена ничего не говорят, только Дуарте вроде знакомо. Дэнни повесил трубку, и в тот же момент погас свет в окне. Он побежал к своей машине, сел за руль и стал ждать.

Скоро из дома вышел Феликс Гордин. Он проверил, заперта ли дверь, и щелкнул выключателем у гаража. Вывел «роллс-ройс» задним ходом, развернулся и поехал по Сансет. Дэнни досчитал до пяти и тронулся за ним.

Преследовать его было нетрудно: Гордин ехал осторожно и держался в среднем ряду. Дэнни пропустил вперед себя машину и следил за Гордином, ориентируясь по длинной антенне с декоративным английским флажком на конце; в свете фар встречных машин флажок служил хорошим ориентиром.

Гордин ехал в западном направлении. Выехав со Стрипа, он взял курс на Беверли-Хиллз. Так, они едут к океану, сворачивают со Стрипа на Беверли-Хиллз. У Линден машина, разделявшая их, свернула направо, Дэнни сократил интервал с машиной Гордина, осветив бампер «роллса» светом своих фар, а потом немного отстал. Миновали Беверли-Хиллз, Холмби-Хиллз и Вествуд. Движение становилось реже, и скоро машин совсем не стало. Брентвуд, Пасифик Палисейдс. Сплошная зелень с вкраплениями домов и пустырей. Сансет-бульвар извилисто уходит в темноту. Дэнни заметил позади себя огни фар какой-то машины.

Он отпустил педаль акселератора, огни стали быстро приближаться, потом вдруг исчезли. Он посмотрел в зеркало заднего вида и увидел очертания машины на близком расстоянии. На дороге больше никого не было. Он газанул вперед, пока машина Гордина не оказалась на расстоянии броска камня от капота его «шевроле». Посмотрел назад, неизвестная машина висела у него на хвосте.

За ним наблюдали.

Двойная слежка.

Дэнни сглотнул, высмотрел справа пустырь, сбросил скорость и резко свернул в грязь, царапая днище о камни. Его преследователь с потушенными огнями проскочил по Сансет и стал набирать скорость. Дэнни резко крутанул руль налево и на первой передаче выбрался на асфальт. Включил дальний свет, вторая, третья передача, педаль газа уперлась в пол. Он стал настигать коричневый седан, сел ему на хвост. Номер седана забрызган грязью, и водитель, очевидно, ослеплен его фарами.

Седан круто свернул направо в слабо освещенный проулок. Дэнни сбросил скорость, резко затормозил и юзом развернул машину против встречного движения. Огни следовавших за ним машин теперь летели прямо на него. Он включил зажигание, отпустил педаль сцепления, нажал на газ и рванул через бордюрный камень на тротуар и вверх по переулку. По всему Сансет заревели гудки.

По обе стороны стояли бунгало; на углу одного дома он прочел: Ла Палома-драйв,1900 Н. Дэнни прибавил газу, дорога шла в гору, никаких машин не видно. Свет из окон позволял рассмотреть немного. Когда Ла Палома-драйв из вертикали превратилась в горизонталь, Дэнни увидел на обочине коричневый седан. Дверь со стороны водителя была открыта.

Дэнни подъехал к седану, остановился, расстегнул кобуру револьвера. Вышел из машины и двинулся к седану, держа револьвер наготове. Заглянул в машину — на переднем сиденье никого, только чистые вельветовые чехлы. Отошел на шаг и увидел, что это «Понтиак Супер Чиф» 48-го года выпуска. Брошен на недостроенной дороге посреди темных холмов.

Сердце в груди Дэнни колотилось, в горле пересохло, ноги стали ватными, рука с оружием дрожала. Он прислушался, но слышал лишь стук собственного сердца. Куда мог уйти его преследователь? С того места, где стоял Дэнни, ему были видны многочисленные дорожки, уходившие в темноту, и склон горы Санта-Моника.

Нужно продумать свои действия, не спешить, ты полицейский межведомственной следственной группы. Слово «полицейский» его успокоило. Он сунул револьвер за пояс и осмотрел переднее сиденье. На нем — ничего; регистрационный талон там, где его место, — на рулевой колонке. Дэнни расстегнул пластиковый хомутик талона, не прикасаясь к его плоской поверхности, поднес к фарам своей машины и прочитал: Уорделл Джон Хаскомб, 9816 J Саут-Айола, Лос-Анджелес. Регистрационный номер Cal 416893-H; номер прав Cal JQ 1338.

Юг Сентрал-авеню, негритянский район, тот, откуда убийца угнал машину, на которой перевозил тело Марти Гойнза.

ОН.

Дэнни снова бьет дрожь. Он едет назад по Сансет до первой заправочной с телефоном-автоматом. Трясущейся рукой опускает в аппарат монету и набирает номер полицейской линии управления транспорта.

— П-помшерифа Апшо, участок Западного Голливуда.

— Вы звонили полчаса назад?

— Ну да, черт возьми, сейчас срочно просмотрите в списке угонов: «Понтиак Супер Чиф» 1948 года выпуска, Cal JQ 1338. Если он угнан, мне срочно нужно узнать откуда.

— Принято. — И молчание.

Стоять в будке Дэнни сначала было жарко, потом стало зябко. Он вынул блокнот и ручку, чтобы записать данные, которые даст ему оператор. Его взгляд упал на запись: «Оджи Люис Дуарте», и он сразу вспомнил, что в досье УАЕС ему попадался какой-то Хуан Дуарте, но это ровным счетом ничего не значило. Дуарте — распространенная мексиканская фамилия, как Гарсия или Эрнандес.

Голос оператора:

— Машина в розыске, угнана днем от дома 9945 по Саут Норманди, владелец Уорделл Дж. Хаскомб, мужчина, негр, 9816, Саут…

— Понял.

— Знаете, помшерифа, ваш коллега был более вежлив.

— Что?

Оператор говорил усталым голосом, будто имел дело со слабоумным:

— Звонил помшерифа Джонс из вашего отряда. Просил, чтобы я повторил данные на те четыре машины, сказал, что вы потеряли свой блокнот.

В будке, казалось, повеяло морозом. Такого помощника шерифа в управлении не было. Кто-то, наверно ОН, следил за ним, как он вел наблюдение за офисом Гордина, был близко, слышал его разговор с оператором и уловил самое главное — Дэнни выяснял, на кого зарегистрированы машины. Его била нервная дрожь.

— Опишите мне его голос.

— Вашего партнера? Голос образованного человека. Никогда бы не сказал, что звонит окружной детектив…

Дэнни брякнул трубкой по рычагу, достал из кармана последнюю монетку и набрал номер дежурки голливудского участка.

— Сыскной отдел, Голливуд, — ответил голос.

— Сержанта Шортелла. Скажите ему, это срочно.

— Ладно.

Слабый щелчок, и скучный голос старослужащего копа:

— Да. Кто говорит?

— Апшо. Джек, только что за мной гнался убийца на угнанной машине.

— Что за…

— Ты слушай. Я его засек, но он бросил машину и удрал. Запиши: «Понтиак Супер Чиф» 48 года, Ла Палома-драйв, направо от Сансет в Палисейдс, там, где дорога идет ровнее. Нужен криминалист, тебе — обойти дома в окрестности, опросить возможных свидетелей. Ушел он пешком, там кругом холмы, и он наверняка скрылся, но опрос все равно проведи, и быстро. Я здесь не задержусь.

— Вот черт!

— А то! Еще мне нужна информация по следующим лицам: Дональд Уотчел, Франклин, 1638, Санта-Моника. Тимоти Костиган, Сатикой, 11692, Ван Найз. Алан Маркс.

Четвертая авеню, 209, Венис и Оджи Дуарте, Вендом, 1890, Лос-Анджелес. Записал?

— Готово, — ответил Шортелл, и Дэнни повесил трубку.

Он поехал обратно на Ла Палома и нашел машину на том же месте. Осветил фонариком дома, тропинки, задние дворы и подножье холма. Жители окрестных домов выносили мусор; собаки, кошки и вспугнутый койот застывали на месте в луче света. Никаких следов высокого человека средних лет с роскошной седой шевелюрой, безнаказанно угнавшего машину и вышедшего сухим из воды.

Дэнни вернулся на Сансет и медленно поехал, внимательно глядя по сторонам дороги. Выехав на прибрежное шоссе, он напряг память и вспомнил адрес Феликса Гордина — 16 822 PCH — и поехал к нему.

Дом стоял на стороне, обращенной к океану, — деревянный, в колониальном стиле, на врытых в песок сваях. Над почтовым ящиком — резная надпись: «Феликс Гордин, эсквайр». Дэнни остановился прямо у дома и позвонил, послышался мелодичный перезвон, как в «Мармоне». Дверь открыл красивый мальчик в кимоно. Дэнни показал ему жетон:

— Управление шерифа. Мне нужно видеть Феликса Гордина.

Мальчик не двинулся с места.

— Феликс неважно себя чувствует.

Дэнни оглядел паренька: его волосы были вытравлены перекисью водорода, и Дэнни почувствовал тошноту. Гостиная за спиной мальчика была ультрамодерновой, с тонированным зеркалом во всю стену, как односторонние зеркала в комнатах допроса. Вандрих говорил о Гордине, что тот любит подглядывать.

— Скажите ему, что пришел помшерифа Апшо.

— Все в порядке, Кристофер. Я поговорю с этим офицером.

Услышав Гордина, мальчик отскочил в сторону. Дэнни вошел и увидел стоящего перед зеркалом Гордина в элегантном шелковом халате. Он не повернул головы, и Дэнни спросил:

— Может, взглянете на меня?

Гордин медленно повернулся:

— Здравствуйте, помшерифа. Вы что-то забыли у меня в тот вечер?

Кристофер подошел и встал рядом с Гордином, поглядывая в зеркало и посмеиваясь. Дэнни сказал:

— Мне нужно знать, кто такие Дональд Уотчел, Алан Маркс, Оджи Дуарте и Тимоти Костиган.

— Это мои друзья и клиенты, они сегодня были у меня в офисе. Вы что, шпионите за мной?

Дэнни подошел ближе, став к зеркалу боком.

— Подробнее, пожалуйста. Кто они?

Гордин пожал плечами и положил руки на бедра.

— Как я сказал, друзья и клиенты.

— Как я сказал, подробнее.

— Хорошо. Дон Уотчел и Ал Маркс — артисты на радио, Тим Костиган был популярным эстрадным певцом, а Оджи Дуарте — подающий надежды актер, для которого я нашел работу в рекламе. Вы могли видеть его по телевизору. Он играл роль сборщика фруктов в ролике Ассоциации цитрусоводов Калифорнии.

Мальчик-красавчик разглядывал себя в зеркале, очарованный собственным отражением. Дэнни почувствовал, что Гордин чего-то боится.

— Помните, как описывал я подозреваемого? Высокий, седой, средних лет.

— Да. И что?

— Возле вашего офиса не было никого, кто соответствовал этому описанию?

Гордин сохранял все тот же невозмутимый вид. Кристофер обернулся и уже было хотел что-то сказать, но Гордин положил руку ему на плечо и легонько сжал его. Лицо красавчика стало бесстрастным. Дэнни улыбнулся:

— Вопросов больше нет. Извините за беспокойство.

В гостиную вошли двое мужчин. На них был красные шелковые трусы; один из них снимал маску цвета золота. Оба были молоды, с перекачанными телами; ноги их были обриты, а тело смазано каким-то маслом. Тот, что повыше, состроил Дэнни глазки и послал воздушный поцелуй. Его партнер бросил сердитый взгляд, заложил большие пальцы рук за пояс, потянул высокого в коридор, и они скрылись. Оттуда раздался их смешок. Дэнни почувствовал, что его может стошнить, и он направился к двери.

Вдогонку раздался голос Гордина:

— По этому поводу будут вопросы, помшерифа?

Дэнни обернулся:

— Нет.

— Хотите сказать, что это не согласуется с вашими понятиями о жизни? У вас наверняка хорошая семья. Жена или девушка, семья, для которой это все было бы шокирующим. Не желаете поговорить о них за бокалом доброго «Наполеона», который вам так понравился?

На какое-то мгновение Дэнни охватывает пугающее чувство: Гордин и красавчик мальчик видятся ему мишенями-силуэтами, злодеями, в которых он готов разрядить револьвер. Он молча отворачивается и выходит, громко хлопнув дверью.

На улице его вырвало. Дэнни увидел на соседнем доме шланг с краном, выпил воды, ополоснул рот. Оправившись, он отъехал на своем «шевроле» на другую сторону улицы, встал и принялся ждать.

Через двадцать минут вышел красавчик и направился к берегу. Дэнни дал ему немного отойти и начать спускаться по лестнице, а потом быстро пошел за ним. Услышав за спиной шаги, мальчик обернулся. Дэнни замедлил шаг, подошел.

— Привет, — сказал Кристофер. — Хотите полюбоваться видом…

Дэнни ударил его в живот, схватил за волосы и стал бить в лицо, пока не почувствовал на кулаках кровь. Луна осветила его лицо: никаких слез, никакой попытки сопротивления, глаза широко открыты. Кристофер стал коленями на цемент и поплотнее запахнул кимоно.

— Ты видел человека, о котором я говорил, около офиса Гордина. Почему ты не стал говорить?

Кристофер вытер под носом кровь.

— Феликс не хотел, чтобы я разговаривал с вами об этом.

В голосе ни жалобы, ни упрямства — ровным счетом ничего.

— Ты делаешь все, что тебе говорит Феликс?

— Да.

— Значит, ты видел там этого человека.

Кристофер поднялся с колен и облокотился на перила, опустив голову.

— У этого человека действительно прекрасные волосы, голова кинозвезды. Я оформляю в офисе разные бумаги и в последние дни часто видел его на автобусной остановке.

Дэнни помассировал свои кулаки и отер их о рукава куртки:

— Кто он такой?

— Не знаю.

— Видел его с машиной?

— Нет.

— Видел, чтобы с ним кто-то разговаривал?

— Нет.

— Но ты говорил про него Феликсу?

— Д-да.

— И как он отреагировал?

— Не знаю, — пожал плечами Кристофер. — Он вообще мало на что реагирует.

Дэнни сжал кулаки и оперся ими о перила:

— Нет, он реагировал, и ты, черт возьми, расскажешь мне об этом.

— Феликс будет недоволен.

— Может быть, но, если ты мне не расскажешь все, тебе будет плохо.

Мальчик отшатнулся, мотнул головой и быстро заговорил — как новоявленный доносчик:

— Сначала он был как-то испуган, потом задумался и попросил показать этого человека в окно, как только он появится.

— Ты видел его еще?

— Нет. Правда не видел.

Дэнни подумал: «И никогда больше не увидишь, раз он понял, что я за ним слежу», а вслух сказал:

— Гордин ведет записи знакомств?

— Нет. Нет, он боится это делать.

Дэнни ткнул Кристофера локтем.

— Вы тут все мастера в игры играть. Ну так вот тебе еще одна. Я кое-что тебе сейчас скажу, ты послушай, подумай о Гордине — а ты ведь его отлично знаешь… Теперь смотри мне в глаза и — не лгать!

Мальчик, стоявший к Дэнни в профиль, повернулся к нему. На красивом лице — кровь. Дэнни, который сверлил его злым взглядом, увидев его трясущиеся губы, отвернулся и стал смотреть на океан.

— Гордин знает кого-нибудь, кто любит джаз и проводит время в негритянских джаз-клубах? Может быть, каких-то музыкантов?

— Не думаю, это на Феликса не похоже.

— Отвечай быстро. Палка зутера. Это палка с вставленным в нее лезвием бритвы, такое оружие.

— Не пойму, о чем вы.

— Человек, похожий на того, что ты видел на остановке автобуса, пользовался услугами Гордина.

— Нет. Я больше не видел того человека возле остановки и не знаю никого…

— Зубной врач, протезист, человек, который делает зубные коронки.

— Нет. С такой публикой Феликс не общается. Господи, как все это странно!

— Героин. Люди, которые им торгуют или могут достать.

— Нет, нет, нет. Феликс не любит наркоманов, считает их вульгарными. Давайте поторопимся, а? Я никогда так долго не гуляю. Феликс может забеспокоиться.

Дэнни охватила ярость, ему захотелось снова взгреть парня. Чтобы остыть, он посмотрел на океан, представил рассекающие волны плавники акул.

— Тихо! Просто отвечай. Теперь о службе Гордина: он ловит кайф, сводя мужчин друг с другом?

— О господи, да.

— Были среди них кто-то из тех четверых, что я называл?

— Не… этого я не знаю.

— А вообще, они были голубые?

— Дональд и Оджи — да. Тим Костиган и Ал Маркс — просто клиенты.

— Оджи и Дон работали на службу Гордина?

— Оджи работал, больше я ничего не знаю.

— Кристофер! Ты что там, утонул?!

Дэнни оторвал взгляд от пенящихся волн и оглянулся на голос: Феликс Гордин стоит на заднем крыльце, маленькая фигурка в свете гирлянды бумажных фонариков.

Стеклянная дверь за ним полуоткрыта: внутри виднеются две сплетенные мужские фигуры на полу.

— Пожалуйста, можно мне теперь уйти?

Дэнни снова посмотрел на воображаемых акул.

— Гордину про наш разговор не говорить.

— А что я скажу ему про свой нос?

— Скажешь, что покусала акула.

— Кристофер! Ты идешь или нет?

Дэнни снова поехал на Ла Палома. Над брошенным «понтиаком» горела яркая лампа; на капоте полицейской машины в тени сидел Брюнинг, наблюдая за лаборантом, обрабатывающим салон на предмет отпечатков пальцев. Дэнни выключил двигатель и дал гудок. Подошел Брюнинг и облокотился на открытое окно.

— Никаких отпечатков, кроме пальцев черномазого, которому принадлежит машина; его определили по материалам регистрации оружия в нашем участке. По тем именам, что дали Шортеллу, ничего не числится, а он отошел опросить местных. Что случилось? Джек сказал, что за вами гнался убийца?

Дэнни вышел из машины, недовольный, что Брюнинг бездельничает.

— Стоял на Стрипе у агентства знакомств, которое принадлежит тому своднику. Записал несколько номеров и звонил в транспортное управление, и кто-то следом позвонил, представился копом и получил ту же информацию. Оттуда стал меня преследовать, а когда я его засек, он сбежал. Машина угнана из негритянского квартала, как раз откуда была угнана машина, на которой возили Марти Гойнза. Нашел свидетеля, который видел человека, по описанию похожего на убийцу, — он крутился возле агентства сводника. Это значит, что та четверка теперь тоже под его наблюдением. Вот так.

Брюнинг свистнул; лаборант подал голос из машины:

— Ничего, кроме пальцев владельца.

Дэнни сказал:

— Вы с Джеком продолжайте трясти местных. Дело долгое, но все равно это надо сделать. Когда кончите, проверьте в компании такси журнал поездок: кого возили из Палисейдс и Санта-Моника-каньон. Еще потрясите водителей автобусов на маршрутах по Сансет. Он как-то должен был отсюда выбраться. Мог угнать машину — проверьте регистрацию угонов в участках Западного района, в самом управлении шерифа Малибу. Я заскочу ненадолго домой и поеду в Саутсайд посмотрю, откуда был угнан «понтиак».

Брюнинг вынул блокнот.

— Хорошо, сделаю, только где взять еще людей, чтобы установить наблюдение за той четверкой? У Джина, Джека и у меня уже работы по горло, а Дадли мне сказал, что направил вас на работу с комми.

Дэнни подумал о Мале Консидайне.

— Люди будут, не беспокойтесь.

Лампу выключили, дорога погрузилась в темноту. Брюнинг спросил:

— Апшо, как насчет человека, которого зовут Оджи Луис Дуарте? Убийца не мекс, и среди его жертв мексов тоже нет. Зачем вы включили его в список?

Дэнни решил рассказать про Гордина:

— Этой частью расследования я занимаюсь сам. Тот сутенер, его зовут Феликс Гордин, завел элитную службу знакомств педов. На него работал Джордж Уилтси, убийца вел наблюдение за его офисом, а Дуарте в прошлом обслуживал его клиентов. Удовлетворены?

Брюнинг опять присвистнул:

— Может, Дадли даст нам людей. Он это может.

Дэнни сел в свою машину, усмехнувшись про себя — этот Дадли Смит целый день его сегодня преследует. А на прощание сказал:

— Вы с Джеком — за работу и, если что важное, звоните мне домой.

Развернулся, спустился по Ла Палома на Сансет и поехал домой, думая о бутерброде, о виски с содовой и прочесывании негритянского квартала.

Движение на Сансет, несмотря на поздний час, было оживленным. Дэнни влился в поток машин с включенными фарами. В голове — пустота, колеса накручивают мили. Когда выехал на Стрип, его внезапно охватил страх, подобный мгновенному испугу в доме на взморье. Сейчас страх вызван проносящимися в мозгу кадрами мысленной кинокамеры:

Сай Вандрих его соблазняет…

Как странно реагирует Брюнинг на информацию о палке зутера, будто ему самому грозят такой палкой…

Найлз и его два свидетеля; а потом его же «У меня есть приятель в управлении округа, и он мне сказал, что ты вовсе не воплощение добродетели, какое из себя корчишь»…

«Ну, давай действуй, шерифский мудила» и полицейский в крови у его ног…

Погоня за ним, как угон машины наоборот; это должен быть он, и не может быть такого; плохо дело, если был он, и хорошо бы, если не он…

Гордин просто читает мысли…

Избивает жалкого гомика…

Видения вылились в неодолимое желание выпить виски, которое томило его всю дорогу. Дэнни отпер дверь дома и не поверил глазам: в комнате горел свет, на журнальном столике стояла бутылка. Галлюцинации! Он вынул револьвер, но сообразил, что все это глупо, и сунул револьвер в кобуру. Подошел к столику, увидел прислоненную к бутылке записку. Прочитал:

Дэнни завыл. Его сотрясали мучительные рыдания, но слез не было. Он плакал, забыв, что ему так хотелось выпить.

Глава двадцать вторая

Главный следователь прокуратуры.

Две серебряные лычки, прибавка трех с половиной тысяч в год, хорошая позиция в сражении за опекунство. В подчинении — двадцать четыре сыщика из всех полицейских управлений, отобранных по способностям и умению собирать убедительные улики. Значительный вес в принятии судьбоносного решения — по каким статьям возбуждать уголовные дела. Прямой путь к должности начальника сыскной полиции. Власть. Дадли Смит становится только подчиненным, а вечернее разгребание грязи в компании с Баззом Миксом кажется уже более сносным, поскольку «положение обязывает».

Мал направился в офис местного отделения Государственного управления иммиграции и натурализации. Рано утром позвонил Эллис Лоу, попросил встретиться там с Миксом и еще сказал: «Попытайтесь забыть старые ссоры, как бы тяжело это ни было». Им нужно разобрать дела лиц, симпатизирующих УАЕС, из числа иммигрантов, чтобы в случае чего использовать фактор политической неблагонадежности как повод для выдворения из США. Лоу изложил это в форме приказа, и даже капитанское звание ему тут помочь не могло. Окружной прокурор просил также представить подробный отчет о допросе лиц, не состоящих в УАЕС, и об общем ходе расследования. До этого у него руки не дошли — всю вторую половину дня он наблюдал за действиями Дэнни Апшо, поскольку оставался руководителем операции, в то время как Дадли Смит тряс выданных Ленни Рольффом друзей-радикалов. Мал устроился в архиве, где уже лежали подобранные для них папки. Посмотрел на часы, было еще довольно рано: жирдяй Микс появится не раньше девяти, так что у него есть минут сорок. Папки были разложены на длинном металлическом столе. Мал сгреб их в один угол и сел писать.

Подписываясь своим новым званием, Мал почувствовал под ложечкой приятный холодок. Подумалось, что ради такого события надо купить себе хорошую авторучку. Он потянулся к грудам папок, когда услышал:

— Лови! — И увидел, как в него летит маленький голубой предмет. Кинул его Базз Микс. Мал машинально поймал его на лету — бархатную коробочку для ювелирных изделий.

— Предлагаю мир, капитан, — сказал Микс. — Гадом буду, если проведу с человеком такой для него день и не подмажусь, хотя он, кажется, и подстрелил меня однажды.

Мал открыл коробочку и увидел пару серебряных капитанских лычек. Посмотрел на Микса, тот сказал:

— Не прошу пожимать мне руку или говорить «Ого, спасибо, дружище», а вот был бы рад узнать, не ты ли послал тех парней по мою душу.

Что-то изменилось в Миксе. Его обычная скользкая манера куда-то подевалась, он просто хотел ясности. Что бы ни было между ними в 46-м, теперь это было в прошлом. Мал закрыл коробку и бросил ее обратно.

— Спасибо, но делать это не стоило.

Микс поймал свой подарок.

— Последняя попытка примирения, капитан. Когда я связался с Лорой, я не знал, что она жена копа.

Мал одернул свой пиджак, поправил галстук. При виде Микса ему всегда хотелось, чтобы костюм на нем сидел опрятно.

— Возьми те папки в конце. Ты знаешь, что надо Эллису.

Микс пожал плечами и без слов принялся за дело — надо так надо. Мал углубился в первую папку, стал читать данные проверок из службы иммиграции и натурализации, почувствовал стоящих за ними добропорядочных граждан с подоплекой путаных обстоятельств большой европейской политики и закрыл папку. Вторая и третья папки были практически того же характера. Он то и дело поглядывал на Микса, который корпел над бумагами, и думал, чего хочет от него этот человек. Четвертая, пятая, шестая, седьмая, восьмая — все беженцы от Гитлера, и шараханье их влево казалось вполне оправданным. Микс поймал его взгляд и подмигнул, то ли радостно, то ли насмешливо. Девятая, десятая — быстро просмотрены, и стук в дверь:

— Стук, стук, кого там несет? Красные, берегись! Дадли Смит идет!

Мал встал, Дадли подошел и выдал ему каскад хлопков по плечам и спине.

— На шесть лет младше меня и уже капитан. Во дает! Сынок, прими мои самые горячие поздравления!

Мал поймал себя на том, что с удовольствием сейчас осадит ирландца, заставит выслушивать указания и оказывать при этом должное почтение.

— Поздравления приняты, лейтенант.

— И плюс к званию — изощренный ум. Верно, Тернер?

Микс качается на своем стуле и говорит:

— Знаешь, Дадли, со мной этот парень не очень разговорчив.

Дадли рассмеялся:

— Мне кажется, между вами старая вражда. Откуда она проистекает — не знаю, но «шерше ля фам» очень даже может быть. Малкольм, пока я тут, позвольте один вопрос относительно нашего друга Апшо. Не кажется вам, что он сует нос в наше расследование помимо своей агентурной работы? Остальные ребята, работающие голубых, им недовольны и говорят, что он лезет, куда его не просят.

— «Пока я тут». — Так, так, думал Мал. — Значит, «шерше ля фам», — прозвучало уже с угрозой. (Мал прекрасно знал, что Дэнни полностью осведомлен о причине их с Миксом вражды.) — Вы, лейтенант, тактичны, как носорог. А что там у вас с Апшо?

Дадли хохотнул. Ответил Микс:

— Майк Брюнинг тоже говорит, что парень ведет себя странно. Звонит мне вчера, читает список. Четыре объекта, за которыми Апшо велит установить слежку. Спрашивает, что это, из дела о педерастах или большого жюри. Я говорю, что не знаю, что никогда парня не видел, знаю о нем из третьих рук.

Мал, задетый этим разговором, кашлянул:

— Что значит из третьих рук, Микс?

Толстяк улыбнулся:

— Я занимался Рейнольдсом Лофтисом, а на него было направление из полиции нравов Само. Лофтис задерживался в баре для голубых в 44-м вместе с адвокатом Чарлзом Хартшорном; тот важная птица в городе. Стал его допрашивать, он подумал, что я из убойного отдела, потому что знаком с одним из убитых из дела Апшо. Я знал, что он не убийца. Я прижал его как следует, потом, чтобы он не особенно бухтел, сказал ему, что округ его беспокоить не будет.

Мал вспомнил докладную Микса Эллису Лоу: первое подтверждение того, что Лофтис был гомосексуалом.

— А ты уверен, что Хартшорн не имеет прямого отношения к расследованию Апшо?

— Босс, его преступление только в том, что он — пед с деньгами и семьей.

Дадли рассмеялся:

— Это лучше, чем пед без денег и без семьи. Вы, Малкольм, человек семейный. Скажите сами.

У Мала лопнуло терпение:

— Какого черта вам надо, Дадли? Я занимаюсь этим делом, и Апшо работает на меня, поэтому говорите прямо, почему он вас так занимает?

Дадли Смит разыграл целое представление: как получивший нагоняй школьник, шаркал ногами, стоял пристыженный, сгорбился, надул губы.

— Сынок, вы меня обижаете. Я пришел поздравить вас и сказать, что Апшо вызывает недовольство коллег, которые не привыкли, чтобы ими командовал двадцатисемилетний дилетант.

— Имеется в виду недовольство вашего протеже и сборщика денег Драгны, у которого зуб на управление шерифа?

— Есть и такая версия.

— Сынок, Апшо — мой протеже. Я капитан, а вы — лейтенант. Не забывайте, что сие значит. А теперь вы свободны. У нас еще много работы.

Дадли четко отдал честь, повернулся кругом и вышел, а Мал почувствовал, что рука у него тверда и голос ему не изменяет. Микс захлопал в ладоши, Мал заулыбался и тут же спохватился: кому улыбается! Спросил строго:

— Микс, а чего ты хочешь?

Тот раскачивался на своем стуле.

— Стейк в «Тихом океане», может быть, еще отпуск в Арроухед.

— И что еще?

— А еще я не в восторге от этой работы, мне не нравится, что вы до конца будете глядеть на меня волком, зато понравилось, как вы осадили Дадли.

Мал чуть-чуть улыбнулся:

— Ну, давай-давай.

— Вы побаивались его, а теперь вот разделали. Мне это по душе.

— Теперь я старше его по званию. Неделю назад я этого не мог себе позволить.

Микс зевнул, будто это все ему надоело.

— Приятель, если человек опасается Дадли, это значит две вещи — он умен и находится в здравом уме. Потому что Смит ничего не забывает. Я тоже был старше его по званию, но с ним не связывался. Так что хвала вам, капитан Консидайн. А я все-таки хочу стейк.

Мал вспомнил про капитанские лычки.

— Микс, ты не из тех, кто заглаживает свою вину.

Базз поднялся.

— Как я сказал, я не в восторге от этой работы, но мне нужны деньги. Скажем еще так, что мне не чужды прелести жизни.

— Я тоже не в восторге от этой работы, но она мне нужна.

— Я сожалею, что так вышло с Лорой, — сказал Микс.

Мал попытался вспомнить ее голой и не смог.

— Это не я в тебя стрелял. Я слышал, это были люди Драгны.

Микс бросил Малу бархатную коробочку:

— Возьми, пока я добрый. А то я сегодня уже купил своей подружке свитеров на две сотни.

Мал положил коробочку в карман и протянул руку. Микс стиснул ее как клещами.

— Обед, капитан.

— Хорошо, сержант.

Они спустились лифтом и вышли на улицу. Возле полицейской машины стояли двое патрульных и потягивали кофе. Из их разговора до Мала долетели слова: «Микки Коэн… бомба… плохо дело».

Микс сунул им под нос жетон:

— Отдел прокурора. Что ты только что сказал про Коэна?

Молодой коп, безусый парнишка, сказал:

— Сэр, передали по рации. Только что взорвали дом Микки Коэна. Говорят, там серьезно…

Микс сорвался с места, Мал поспешил за ним. Уже сев в зеленый «кадиллак», Мал взглянул на Микса и понял, что вопросов теперь задавать не надо.

Микс, визжа шинами, развернулся и помчался по Вествуд в сторону Сан-Винсенте. Мал понял, что они едут к дому Коэна на Морено. Микс вдавил педаль газа в пол, вилял между машинами и пешеходами, повторяя: «Ах мать твою… Мать твою… Мать твою…» На Морено он свернул вправо. Мал увидел пожарные машины, полицейские патрули и густые клубы дыма над всем кварталом. Микс притормозил у самого полицейского ограждения и выскочил. Мал встал на цыпочки и увидел горящий красивый особняк, стоящего на лужайке лос-анджелесского гангстера номер один, отчитывающего полицейских. Зеваки забили всю улицу, тротуары и газоны соседних домов. Мал стал высматривать Микса, но его нигде не было. Он обернулся и увидел, что его соратник по большому жюри, самый продажный коп во всей истории Лос-Анджелеса, на его глазах сводит счеты с жизнью.

Базз, едва отойдя от безумного волнения, осыпал поцелуями ослепительную блондинку. Мал знал ее по снимкам в газетных колонках городских сплетен — Одри Андерс, «Заводная девчонка», любовница Микки Коэна. Они целовались. Мал вытаращил глаза и посмотрел, что делается по сторонам парочки, кто на них смотрит, где телохранители Коэна, которые все тут же донесут своему боссу. Толпа, сгрудившаяся за полицейским ограждением, слушала, как орет Микки. Мал все смотрел и смотрел вокруг. Потом он почувствовал на своем плече руку: Базз Микс вытирал с лица губную помаду:

— Босс, я в вашем распоряжении. Как там наш стейк?

Глава двадцать третья

— …Норм говорит, что вы умеете драться. Он большой любитель бокса, так что, наверное, это так и есть. Теперь вопрос в том, будете ли вы драться, но по-другому и за нас.

За столом напротив Дэнни сидят Клэр де Хейвен и Норман Костенц. Прошло пять минут собеседования; женщина пока очень деловита и ничего более, легким похлопыванием по спине сдерживает взволнованного Норма, взахлеб описывающего заваруху в линии пикетирования. Миловидная женщина, которая все время должна что-то держать в руках, прикасаться или трогать — сигарету, зажигалку, Костенца, когда тот слишком разговорится. Всего пять минут — и Дэнни понял: едва ли не главное в его действиях — это правдоподобно пропускать то, что реально происходит с ним, через мифический образ Теда Кругмана.

Сразу после необъяснимого приступа он всю ночь опрашивал жителей Черного города относительно угнанного «понтиака», ничего так и не выяснил, но чувствовал, что ОН за ним наблюдает. Опрос на Ла Палома-драйв тоже ничего не дал. То же — на автобусных линиях и среди таксистов. Ему позвонил Майк Брюнинг и сообщил, что пытается найти еще четырех полицейских для слежки за четверкой из списка Дэнни. Он был вымотан, нервы на пределе, и все это отражалось на его лице. Для него главное — его дело, а не эта муть с комми, и, если де Хейвен будет настаивать на проверке его прошлого, он изобразит негодование и поведет разговор напрямую: о возрождении его политической веры и о том, чтó УАЕС может ему предложить, чтобы доказать свои возможности.

— Мисс де Хейвен…

— Клэр.

— Клэр, я хочу помочь вам. Хочу снова быть в организации. У меня все заржавело, кроме кулаков. Совсем скоро я подыщу себе работу, но хочу включиться в движение сейчас.

Клэр де Хейвен прикурила и махнула зажигалкой снующей по залу официантке.

— Я думаю, вам сейчас надо проникнуться философией ненасилия. Мне нужен человек, который бы сопровождал меня во время благотворительных встреч. Мне кажется, вы сможете помочь мне в сборе пожертвований от вдов жертв Комиссии Конгресса.

Дэнни воспользовался упоминанием «вдов» и нахмурился, «больно задетый» воспоминанием о Донне Кэнтрелл — горячей любви, утонувшей в Гудзон-ривер.

— Что с вами, Тед?

Норм Костенц коснулся ее руки, как бы говоря: «Лучше не спрашивай».

Дэнни поморщился, тело у него и в самом деле ныло.

— Вы напомнили мне одну знакомую из прошлого.

Клэр улыбнулась:

— Я напомнила или то, что я сказала?

Дэнни ответил уклончиво:

— Все вместе, Клэр.

— А точнее?

— Мне сейчас не хотелось бы об этом говорить.

Клэр подозвала официантку и сказала:

— Мартини.

Девушка, сделав реверанс, на ходу записывает заказ.

— Значит, боев в рядах пикетчиков для меня больше не будет?

— Время еще не пришло, — сказал Костенц, — но ждать осталось недолго — мы покажем, на что мы способны.

Клэр заставила его замолчать — просто стрельнув глазами.

— Как покажете? О чем вы?

Клэр играла зажигалкой.

— В Норме играет безрассудство, хотя для любителя бокса он много читает Ганди. Тед, он нетерпелив, и я нетерпелива. Совсем недавно началась подготовка расследования для большого жюри — что-то вроде очередной Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. И хотя сейчас это расследование, похоже, приостановлено, но это все равно настораживает. В машине я слышала по радио, что на Микки Коэна было новое покушение. Рано или поздно он психанет и начнет науськивать на нас своих громил. Нам нужно, чтобы к тому моменту там были камеры и все было зафиксировано.

Она в общем не ответила на его вопрос, и расписывание тактики пассивного сопротивления прозвучало как увертка. Дэнни уже приготовился начать флирт, но ему помешала подошедшая официантка.

— Пожалуйста, еще два стакана, — сказала Клэр.

— Я завязал, — торопливо бросил Норм Костенц, поднялся и помахал им рукой.

Клэр наполнила из графина два стакана, Дэнни поднял свой и провозгласил:

— За наше дело.

— За все хорошее, — сказала Клэр.

Дэнни выпил и умышленно закашлялся, дав понять хорошо пьющей женщине, что она имеет дело с непьющим мужчиной. Клэр потягивала из своего стакана.

— Угонщик машин, революционер, сердцеед, — знаете, это производит впечатление.

«Сбить ее высокомерие, заставить ее сделать первый шаг, подсечь и вытащить рыбку».

— Напрасно, все это липа.

— О-о? Как вас понимать?

— А так, что бунтовал я как мелкий хулиган, а угонщиком был трусливым.

— А кавалером?

Рыбка клюнула.

— Пытался воссоздать некий образ — так, наверное, можно это выразить.

— И вам удавалось это?

— Нет.

— Потому что она была особенной?

Дэнни сделал большой глоток. После бессонной ночи алкоголь быстро подействовал, в голове стало туманиться.

— Она умерла.

— Умерла?

Дэнни был уверен, что она знала все от Костенца и просто делает вид, что ничего не знает.

— Да, умерла. Так что считайте меня вдовцом жертвы комиссии расследования, Клэр. Другие женщины были не то что…

— Они были другие.

— Ну да, совсем другие. Не такие сильные, не такие преданные, не…

— Словом, другие.

— Точно, другие. — Дэнни рассмеялся. — Черт, я как испорченная пластинка.

Рассмеялась и Клэр:

— Я обозвала вас сердцеедом, вы меня побили.

— Я бью только фашистов.

— Женщин не колотите?

— Не в моих правилах.

— Зато в моих.

— Я в шоке.

— Сомневаюсь.

Дэнни допил свой стакан.

— Клэр, мне хочется поработать на профсоюз, а не подлизываться к старым перечницам, выпрашивая деньги.

— Это у вас впереди. А они вовсе не старые перечницы, если женщин моего возраста вы не считаете старухами.

Начало положено.

— А сколько вам лет — тридцать один, тридцать два?

Грубый комплимент рассмешил Клэр:

— Дипломат. А вам сколько?

Дэнни стал вспоминать, сколько лет Теду Кругману, вспомнил не сразу.

— Двадцать шесть.

— Так вот: я стара для мальчиков и еще молода для альфонсов. Годится такой ответ?

— Уклончиво.

Клэр рассмеялась и принялась вертеть пепельницу.

— В мае мне будет сорок. Так что за вашу арифметику спасибо.

— Я серьезно.

— Неправда.

Вытаскивать рыбку сейчас пока не время.

— Клэр, вы доверяете мне в политическом отношении?

— Да, доверяю.

— Тогда у меня есть предложение. Давайте встретимся помимо нашей работы в союзе.

Лицо Клэр — сама нежность; Дэнни захотелось влепить ей пощечину, чтобы эта сучка пришла в ярость и стала достойным врагом.

— Я — серьезно.

Сама искренность. Комми-вариант.

— Тед, я помолвлена.

— Мне все равно.

Клэр открыла сумочку, достала оттуда дохнувшую тонким ароматом визитную карточку и положила на стол.

— По крайней мере, мы ближе познакомимся. Сегодня вечером несколько членов нашего союза собираются у меня дома. Подходите к концу встречи, я вас с ними познакомлю. Вам многое станет ясным, а мы потом съездим куда-нибудь и поговорим.

Дэнни взял визитку.

— В котором часу?

— В восемь тридцать.

Ну, он будет там пораньше — настоящий коп, настоящая работа.

— Буду ждать.

Клэр де Хейвен полностью собой овладела, взгляд твердый и полный достоинства.

— Я — тоже.

Кругман снова стал Апшо.

Дэнни поехал в голливудский участок, оставил машину за три квартала и пошел пешком. Майк Брюнинг встретил его в дверях для личного состава с улыбкой:

— Вы мой должник, помшерифа.

— За что?

— Те парни из вашего списка уже под наблюдением. Дадли распорядился, так что вы и у него в долгу.

— Отлично, — улыбнулся Дэнни. — Кто они? Дали им мой телефон?

— Нет. Это, если можно так сказать, выкормыши Дадли из убойного отдела. Ребята толковые, но они докладывают только Дадли.

— Брюнинг, следствие веду я!

— Понимаю, Апшо. Вам просто здорово повезло, что дали еще людей; Дадли тоже на большое жюри работает и сделал вам такой подарок. Скажите ему спасибо, черт возьми. У вас и звания толком нет, а под вами семь человек. В ваши годы мне приходилось утюжить бомжей по подворотням.

Дэнни молча прошел в комнату, где толпились оперативники в гражданском и полицейские в форме и что-то со смехом обсуждали у доски объявлений. Он глянул туда из-за их плеч и увидел карикатуру еще более гадкую, чем была та, что сорвал Джек Шортелл. Микки Коэн, с клыками, с кипой на макушке, огромным членом дерет в задницу парня в форме управления шерифа округа. У того из кармана сыплются купюры. Из уст Коэна вылетают слова: «Смотри веселей, милок! Микки К. дает кошерными!»

Дэнни растолкал полицейских в синей форме и сорвал с доски карикатуру; повернулся и на глазах зло смотревших на него копов разорвал листок на мелкие клочки. Полицейские сначала остолбенели, потом раздались возмущенные голоса. Сквозь толпу синих пробрался Джин Найлз и смерил Дэнни взглядом.

— Разговаривал с парнем по имени Лео Бордони. Он сразу все не выболтал, но я уверен, что его уже допрашивали. Я думаю, что допрашивал его ты, и сделал это в квартире Гойнза. Когда я описал ее, у него был вид, будто ему там все знакомо.

Комната поплыла у Дэнни перед глазами; только Найлз был в фокусе. Дэнни сказал:

— Я сейчас занят, сержант, — твердо, голосом начальника.

— Иди в жопу со своим «занят». Ты лезешь на мою территорию. И переговоры по рации ты услышал не у пончиковой на Вестерн, и я, черт тебя дери, знаю, где ты получил эту информацию. Если я это докажу, тебе…

— Я занят, Найлз.

— В жопу твое «занят». У меня было верное дело по грабежу, пока ты не появился с этими мудацкими гамаками. Ты просто помешался на голубых, спятил, да ты, видно, сам педераст!

Дэнни молниеносно врезал ему с правой, с левой в челюсть; застигнутый врасплох Найлз мотнул головой, но не шелохнулся. Копы в синем попятились. Дэнни хуком махнул ему в живот. Найлз увернулся и сильнейшим апперкотом откинул Дэнни на стенку. Дэнни замер, сделал вид, что оглушен и стоит неподвижной целью. Найлз с размаху послал свой кулак ему в корпус. Дэнни увернулся, кулак Найлза ударился в стену — хруст костей, вопль Найлза. Дэнни отошел на шаг, развернул Найлза и выдал ему серию ударов в печень — Найлз скрючился. Дэнни почувствовал, что синие начали на него наседать. Кто-то крикнул:

— Прекратите! — Сильные руки обхватили его и подняли над полом. Невесть откуда возник Джек Шортелл, шепнув на ухо:

— Тихо, тихо.

Отпустил его, и тут раздался крик:

— Командир идет!

Дэнни, поддерживаемый старым коллегой, прихрамывая, дал вывести себя из участка через задний ход.

Кругман — Апшо — снова Кругман.

Шортелл подвез Дэнни до его машины и взял с него слово, что тот отправится выспаться. Дэнни едет домой — его то охватывает полузабытье, то он дрожит от возбуждения. Под конец его одолевает полное изнурение, и только воспоминания о пикировке с Клэр удерживают Дэнни от того, чтобы заснуть за рулем. С мыслями об этом он направился в спальню, даже не взглянув на бутылку Консидайна. Накрылся вместо одеяла курткой Кругмана и мгновенно уснул.

И приснились ему странные женщины и ОН.

1939 год, школьная танцулька в Сан-Берду. Через усилители громыхают Гленн Миллер[56] с Томми Дорси,[57] а Сюзан Леферт выводит его из спортзала и заманивает в раздевалку для мальчиков пол-литровой банкой со шнапсом. Там она расстегивает ему рубашку, лижет грудь и покусывает за волосы. Он силится себя возбудить и смотрит на свое тело в зеркало, но продолжает видеть Тима… Ему становится хорошо, но отзывается болью, и все оборачивается как-то плохо. Он говорит Сюзан, что встретил взрослую женщину и хочет остаться ей верным, она напоминает ему самоубийцу Донну, которая купила ему чудную куртку, настоящую, какую носили летчики в войну. Сюзан спрашивает: «В какую войну?» Действие прекращается, потому что Дэнни вдруг осознает, что до Перл-Харбора еще два года. Потом появляется высокий седой человек без лица, голый; все окружили его, и, украдкой заглядывая в его лицо, он мягко входит в рот Сюзан…

Потом — коридор, все стены в зеркалах, он преследует ЕГО. Внезапно налетают Карен Хилтшер, Рокси Босолей, Дженис Модайн и кучка шлюх с Сансета… он начинает извиняться:

— Не могу сегодня, мне надо учить уроки… Я не танцую, я стесняюсь… В другой раз, ладно?..

— Золотце, не напрягайся. Мы тебе поможем…

— Я не хочу…

— Ну, давай…

— Клэр, после Донны у меня не было таких женщин… Клэр, я так тебя хочу, как трахал Донну и других женщин. Им так это нравилось, а я это раньше так любил…

…Он уж догонял ЕГО, уже яснее видит вертлявую, развратную фигуру седого человека. Призрак резко оборачивается; у него нет лица, но тело — Тима, и член у него больше, чем у Демона Дон Эверсола, любившего валандаться в душевой, ловить воду своей огромной чашей крайней плоти и ходить, напевая: «Приди, испей из моей чаши любви»… Страстные поцелуи, сплетенные тела, они слились воедино, и Клэр выходит из зеркала со словами: «Это невозможно».

Потом выстрел, еще и еще.

Дэнни проснулся только на четвертом звонке телефона. Почувствовал, что взмок от пота так, что в постели было сыро, будто он обмочился. Скинул куртку, штаны были мокрыми. Нащупал телефон и прохрипел:

— Да.

— Дэнни, это Джек.

— Слушаю, Джек.

— Я все объяснил насчет тебя заместителю начальника, лейтенанту Полсону. Он дружит с Алом Дитрихом и неплохо относится к нашему управлению.

Дэнни думает: а Дитрих в хороших отношениях с Феликсом Гордином, у которого приятели в полиции и прокуратуре, а у Найлза бог знает какие дружки в управлении шерифа.

— А что Найлз?

— Он теперь с нами работать не будет. Я объяснил Полсону, что он все время наезжает на тебя, что он спровоцировал драку. Думаю, что с тобой все обошлось. — Небольшая пауза. — Сам-то ты как? Спал?

Сон на мгновение вернулся к Дэнни: усилием воли он отогнал его:

— Ага, спал. Джек, надо сделать так, чтобы это не дошло до Мала Консидайна.

— Он что, твой босс по большому жюри?

— Да.

— Ну, я ему ничего говорить не буду, но кто-то, наверное, расскажет.

Теперь ЕГО заменили Майк Брюнинг и Дадли Смит.

— Джек, мне надо сделать кое-что по другому делу. Позвоню тебе завтра.

— Еще одно, — сказал Джек. — У нас есть небольшой прогресс — в двух кварталах от Ла Палома был угнан «олдс». Брошен в Само Пир, никаких отпечатков, но я добавил его к нашему списку угонов. А на проверке протезистов мы дошли до сто сорок первого. Дело продвигается медленно, но, если предчувствие меня не обманывает, мы рано или поздно его возьмем.

ЕГО.

Дэнни рассмеялся. Вчерашние ушибы ныли, кулаки огнем горели после сегодняшней драки.

— Обязательно возьмем!

Приняв душ и переодевшись, Дэнни снова превратился в Теда Кругмана — Красный Тед-мачо в спортивном пиджаке Карен Хилтшер, в спортивных брюках и шелковой рубашке из набора Консидайна. На Беверли-Хиллз он едет не спеша в среднем ряду, поминутно поглядывая в зеркало заднего вида, высматривая близко едущие за ним машины и водителя без лица, пристально в него вглядывающегося в лучах дальнего света, потому что в глубине души ОН хочет, чтобы ЕГО схватили, ЕМУ хочется, чтобы все знали — ЗАЧЕМ. Однако ничего подозрительного Дэнни не заметил, хотя дважды едва не спровоцировал аварию.

К дому Клэр де Хейвен он подъехал на сорок пять минут раньше, увидел у подъезда «линкольны» и «кадиллаки», неяркие огни в занавешенных окнах. Одна боковая створка была приоткрыта для вентиляции, но тоже занавешена. Окно находилось со стороны вымощенной камнем дорожки и высокой зеленой изгороди, отделявшей дом Клэр от других владений. Дэнни подошел к открытому окну, присел и стал слушать.

Долетали только отдельные слова, перебиваемые кашлем и заглушенные другими голосами. Дэнни разобрал мужской возглас:

— Первыми взбесятся Коэн и его лакеи.

Голос Клэр:

— Все зависит от того, когда начать давление.

Мягкий протяжный говор из средневосточных штатов:

— Мы должны дать студиям шанс сохранить свое лицо, вот почему нам нужно знать, когда…

Дэнни поглядывал по сторонам — не видит ли кто его. А там заговорили о президентских выборах 52-го, разговор перерос в какую-то ребяческую перепалку, конец которой положила Клэр, высказавшись о Стивенсоне и Тафте[58] как о фашистских прихлебателях, только разных мастей.

Что-то говорили о режиссере Поле Дуанее и его классических фильмах в духе Кокто, а потом практически дуэтом мягкий мужской голос со смехом отзывался о «старой пассии», а другой зычным голосом с южным акцентом воскликнул:

— Зато я получил Клэр.

Дэнни вспомнил выписки из досье психиатра: Рейнольдс Лофтис и Чаз Майнир были в прошлом любовниками, а Консидайн ему говорил, что теперь Лофтис и Клэр помолвлены и собираются жениться. Его затошнило, и он посмотрел на часы: 8:27 — время выходить на противника. Он обошел дом и позвонил. Открыла ему Клэр со словами:

— Вы как раз вовремя.

Брючный костюм удачно подчеркивал ее фигуру, а умелый макияж скрывал морщины. Она выглядела моложе и соблазнительнее, чем в ресторане.

— Чудно выглядите, Клэр, — сказал Дэнни.

— Приберегите это на потом, — шепнула ему Клэр, взяла за руку и ввела в гостиную, изысканно украшенную киноафишами в рамках — все фильмы из дела большого жюри. В комнате стояли трое мужчин со стаканами в руках: один с семитской внешностью, в твидовом костюме, другой небольшого роста, подтянутый, в теннисном свитере и белых брюках, третий — точное соответствие описанию ЕГО: серебристая седина, около пятидесяти и ростом под метр девяносто, такой же верзила, как Консидайн, только в десять раз симпатичнее. Дэнни всмотрелся в его глаза, разрез которых ему показался знакомым, и отвернулся: гомосексуалист, или бывший гомосексуалист, или еще кто-то, он выглядел кинозвездой, пусть не первой величины, может быть, коммунистом, но не убийцей.

Клэр представила Дэнни:

— Джентльмены, Тед Кругман. Тед, слева направо Морт Зифкин, Чаз Майнир и Рейнольд Лофтис.

Дэнни пожал всем руки, услышав при этом «Привет тебе, боксер» от Зифкина, «Очень приятно» — от Майнира и получив кислую улыбку от Лофтиса с подтекстом: я позволяю своей невесте пококетничать с молодым парнем. Дэнни пожал его руку со всей силой, сразу входя в роль Теда Кругмана:

— Очень приятно. Надеюсь, мы будем работать вместе.

Майнир улыбнулся, Зифкин сказал: «Это по-нашему!»

Лофтис сказал:

— Вы с Клэр должны поговорить о стратегии, но верните ее домой пораньше, слышите? — Южный акцент, но без слащавости и с подтекстом: сегодня он спит с Клэр.

Дэнни рассмеялся, вспомнив, что несколько минут назад он думал о сущности Лофтиса. Клэр вздохнула:

— Идемте, Тед. Стратегия ждет.

Они вышли. Дэнни вел Клэр к своей машине, зная, что вслед им смотрят.

— Где вы думаете говорить о стратегии? — спросила Клэр, явно передразнив жеманную манеру Лофтиса.

Открывая дверь машины, Дэнни придумал, куда поехать: прощупать негритянский квартал под прикрытием своей симпатичной спутницы. Уже минуло почти две недели с тех пор, как он вытряхивал показания из тамошних обитателей, теперь в этой одежде его, наверное, никто не узнает, к тому же ОН был вчера поблизости, на южном конце Стрипа.

— Я люблю джаз. А вы?

— Обожаю, и знаю отличное место в Голливуде.

— А я могу показать места на юге Сентрал, там играют настоящий бибоп. Ну как?

Немного поколебавшись, Клэр сказала:

— Мысль интересная. Едем!

Свернули с Уилшир, проехали Норманди. Дэнни вел машину быстро, думая о предстоящей в полночь встрече с Консидайном и о том, как ему лучше объяснить драку с Найлзом. При этом он поглядывал в зеркало заднего вида, то и дело улыбаясь Клэр, чтобы показать, что он думает о ней. Ничего тревожного в зеркале не отражалось, а перед глазами стояло лицо Лофтиса. У Дэнни мелькнула мысль, что его лицо подходит к тому, у кого не было лица, и эта мысль не оставляла его. Клэр курила одну сигарету за другой и постукивала ногтями по приборной доске.

Молчание оправдано: два идеалиста погружены в глубокую задумчивость. Свернули на Слосон, и вот они на Сентрал. Дэнни взглядывал все чаще в зеркало заднего вида: здесь ОН ходит, здесь его территория. Машина подъехала к клубу «Зомби». Клэр вдруг спросила:

— Тед, чего вы боитесь?

Вопрос застал его в тот момент, когда он машинально ощупывал пояс, где должна была быть дубинка, которую он всегда брал на задания в негритянских кварталах. Он остановился и вцепился руками в рулевое колесо: Красный Тед, друг угнетаемых черных братьев.

— Тимстеров, наверное. Ух и зол я на них!

Клэр дотронулась до его щеки:

— Вы устали, одиноки, гонимы. Вы хотите служить добру и ради этого хотите угодить — у меня просто сердце сжимается.

Дэнни захлебнулся в этой ласке, горло перехватило, как тогда от вида бутылки, подаренной Консидайном. Клэр отняла руку и поцеловала это место:

— Бесприютные люди легко находят место в моем сердце. Идемте. Будем слушать музыку и держаться за руки, и никакой политики.

Спазм в горле не проходил, щека хранила тепло поцелуя. К дверям Дэнни шел впереди Клэр. Вышибала, стоявший в дверях, тот же, что и после новогодней ночи, смотрел на него просто как на очередного белого пижона. Клэр поравнялась с ним, когда он уже совсем пришел в себя на холодном воздухе: комми Кругман — на свидании, коп убойного отдела Апшо — на сверхурочной. Он взял Клэр за руку и провел внутрь.

Убранство клуба было все таким же, как и две недели назад, а оркестр на эстраде играл еще громче и с еще большим диссонансом. Посетители на сей раз были одни негры — море темных лиц, смягченных цветным освещением, мерцающее коричневое полотно, на котором белое или серое лицо резко выделялось и просто кричало: «Вот он я!» Дэнни сунул метрдотелю пятерку и попросил посадить их за столик у стены с видом на эстраду. Их усадили возле запасного выхода, приняли заказ на двойное виски и сухое мартини. Клэр устроилась на стуле ближе к эстраде, а Дэнни сел лицом к бару и публике.

Клэр сплела свои пальцы с пальцами Дэнни и легонько отбивала обеими руками по столу такт контрапункта бибопа, визг которого заполнил весь зал. Принесли напитки. Клэр расплатилась пятеркой, махнув рукой на предложение сдачи. Официантка плавно удалилась. Дэнни потягивал свой бурбон — виски было дешевым и обжигало горло. Клэр сжала ему руку, он в ответ сжал ее. Он был рад, что грохочущая музыка делает разговор невозможным. Оглядывая публику в зале, Дэнни чувствовал, что ЕГО тут быть не должно: ОН знал, что полиция выследила его как угонщика машин в негритянском квартале, и теперь, наверное, шарахался от Саут-Сентрал как черт от ладана.

Здесь было хорошо, безопасно и темно. Дэнни закрыл глаза и слушал музыку, пальцы Клэр на его руке продолжали тихо отбивать такт. Темп игры ансамбля был рваный: ударник передавал мелодию саксофону, сакс, подхватив ее, уводил в сторону, все больше и больше упрощая аккорды, потом возвращался к главной теме, ее подхватывали труба и контрабас, в бешеном темпе усложняя все больше и больше ритмическую фигуру. Эти перелеты мелодии завораживали; половина звуков была неприятной и чуждой, и Дэнни хотелось, чтобы вернулась простая и милая тема. Он слушал, забыв о виски, пытаясь вычленить мелодию и угадать, как она пойдет дальше. Ему казалось, что он уже вошел в ритм и темп, когда вдруг будто ниоткуда раздалось крещендо, музыканты перестали играть, грохнули аплодисменты, и вспыхнул яркий свет.

Клэр отняла свою руку и захлопала. К столу незаметно подошел мулат, по виду местный завсегдатай, со словами:

— Привет, милая. Сто лет тебя не видел!

Клэр отвела взгляд, Дэнни поднялся, а мулат бросил:

— Забыла старых друзей. Ну как хочешь.

И бочком стал пробираться дальше.

Клэр закурила сигарету, зажигалка в руке у нее дрожала.

— Кто это? — спросил Дэнни.

— А-а, знакомый знакомых… Одно время я общалась с джазистами.

Мулат тем временем добрался до эстрады. Дэнни видел, как он что-то сунул в руку контрабасу, в обмен мелькнула зеленая ассигнация. Консидайн говорил о де Хейвен: она сидела на игле и была наркоманкой.

Дэнни сел, Клэр загасила окурок сигареты и закурила новую. Свет в зале пригасили, снова заиграла музыка — на сей раз плавная, мелодичная баллада. Дэнни попробовал тоже отбивать такт, но ее рука лежала недвижно. Она скользила взглядом по залу. Открылась входная дверь на противоположной стороне зала, и Дэнни увидел Карлтона У. Джеффриза — любителя марихуаны, которого он сурово допрашивал о торговцах героином. Полоса света от двери протянулась через зал до Клэр де Хейвен, заставив ее напрячься: богатая белая дама, любящая окунуться в жизнь низов, боится, что еще что-нибудь может окончательно испортить ей свидание с переодетым копом, который намерен обвинить ее в измене своей стране. Дверь закрылась. Дэнни почувствовал, как ее страх передался ему и сделал тихое темное покойное место опасным, полным сумасшедших ниггеров, которые сожрут его с потрохами в отместку за всех ниггеров, которых он тут обрабатывал. Он сказал:

— Уходим отсюда, Клэр?

— Да, уходим.

Всю дорогу назад Клэр находилась в нервном возбуждении: без умолку и путано рассказывала, что и в каких организациях она сделала. Эти мероприятия, судя по всему, были безобидны; из рассказов о них было невозможно почерпнуть ни единой капли полезной информации, которая могла бы помочь Консидайну и Лоу. Дэнни слушал вполуха, думая о предстоящей встрече с Малом и гадая, что Лео Бордони рассказал Найлзу. Располагает ли Найлз источником в округе, который представит ему доказательства о проникновении Дэнни в дом 2307? И если Найлзу удастся это доказать, то будет ли кому до того дело? Потом, не следует ли ему на всякий случай подкатиться к Карен Хилтшер, которая только одна могла быть реальным источником информации, при том что она, по всей вероятности, ничего не знает о Найлзе? И как ему оправдываться из-за драки? Как убедить Консидайна в том, что его будущий спец справедливо избил одного из его людей, который мог все испортить?

Дэнни свернул в квартал, где стоял дом Клэр, думая, как лучше проститься. Он притормозил и остановился: можно выбрать один из двух вариантов. Клэр прикоснулась к его щеке еще нежнее, чем в первый раз:

— Извините, Тедди. Первое наше свидание получилось не вполне удачным. Перенесем встречу?

— Конечно, — ответил Дэнни, окунаясь в ее тепло и чувствуя волнение.

— Здесь, завтра вечером. Хорошо? Только мы вдвоем, стратегия и что угодно, куда нас повлечет?

Ее рука повернулась, и костяшками пальцев она провела по его подбородку.

— Да… дорогая.

Ее рука опустилась, глаза закрылись, губы разомкнулись. Дэнни потянулся к ней, ему хотелось тепла руки, а не жадных, ярко крашенных губ. Но, коснувшись их, он впал в оцепенение и едва не отпрянул назад. Язык Клэр настойчиво скользил по его зубам. Дэнни подумал о Лофтисе и решительно подставил лицо под поцелуй.

Глава двадцать четвертая

Наблюдая за тем, как ест Базз, Мал подумал, что, наверно, самоубийственная любовь улучшает аппетит: Микс съел тарелку поджаренных с яичницей креветок, две свиные отбивные в два пальца толщиной, с кольцами лука, и теперь приканчивал огромный кусок персикового пирога с мороженым. Это был их второй совместный обед с тех пор, как они стали работать с документами службы иммиграции и натурализации. Эту работу Мал перемежал с поездками в адвокатскую контору Джейка Келлермана. За ленчем Базз уже умял бифштекс и три порции рисового пудинга. Мал поковырялся в тарелке салата с курицей и отодвинул. Микс заметил:

— Растущий организм должен хорошо питаться. Когда будет Апшо?

Мал глянул на часы:

— Я договорился с ним на полночь. А что, есть какие-то планы?

— Попозже должен встретиться со своей подружкой. Говард сегодня занял хату у «Чаши», так что мы встречаемся у нее дома. Сказал ей, что самое позднее буду у нее в час. Не хочу опаздывать.

— Микс, ты предпринимаешь меры предосторожности?

— Мы используем метод ритмичных перемен, — сказал Базз. — А когда ритмично вклинивается Говард, мы перебираемся к ней домой. — Он порылся у себя в кармане и вытащил конверт. — Забыл сказать. Когда ты был у адвоката, приезжал Эллис. Я отдал ему твою докладную, он ее прочел и написал вот это. Кажется, твой мальчик устроил мордобой с детективом из полиции. Эллис сказал, чтобы ты прочел и сделал, как там сказано.

Мал вскрыл конверт и вытащил листок, написанный рукой Лоу.

Мал скомкал записку и отбросил не глядя. Она ударилась о стенку, отскочила и угодила в тарелку Базза:

— Эй, приятель!

Мал поднял глаза, увидел подходящего Дэнни и строго бросил:

— Садитесь, помшерифа.

И только тут заметил, что парень явно нервничает.

Дэнни сел рядом с Баззом. Тот протянул ему руку:

— Тернер Микс.

Дэнни пожал Баззу руку и повернулся к Малу:

— Поздравляю, капитан, и спасибо за бутылку.

Мал смотрел на своего агента и думал, что сейчас тот ни капельки не похож на копа.

— Спасибо, и не стоит благодарности. Что у вас произошло с сержантом Найлзом?

Дэнни взял в руки пустой стакан.

— У него родилась бредовая мысль, что я незаконно проник в квартиру, где были обнаружены вторая и третья жертвы. А главное, он наотрез отказался исполнять мои приказания. Джек Шортелл мне сказал, что замначальника участка отстранил его от работы по моему делу, и я этому рад.

Ответ звучал заранее подготовленным:

— И это все?

— Да.

— А вы действительно были в той квартире?

— Нет, конечно.

Мал вспомнил про реплику о «голубом», но решил этого не касаться.

— Ладно, тогда считайте это выговором от Эллиса Лоу и также от меня. Чтоб больше этого не повторялось. Точка. Помните об этом. Ясно?

Дэнни поднял стакан, заметил, что он пуст, посмотрел разочарованно и отчеканил:

— Есть, капитан.

— Я для тебя по-прежнему Мал. Есть хочешь?

— Спасибо, не хочу.

— Выпить?

Дэнни отставил стакан:

— Нет.

— Прибереги свои кувалды для соревнований за «Золотую перчатку», — сказал Базз. — Я знал одного типа, который избивал парней в угоду своему командиру и получил сержанта.

Дэнни рассмеялся. Ему бы пропустить стаканчик, а то он на взводе, подумал Мал.

— Расскажи мне о встрече. Виделся с де Хейвен?

— Да, дважды.

— Ну и?

— Она со мной заигрывает.

Дэнни покраснел.

— Расскажи подробно, — велел Мал.

— Особенно рассказывать нечего. Сегодня у нас было свидание, и завтра вечером будет еще. Я подслушивал у окна, пока у них шло совещание, кое-что узнал. В общих чертах, но все же выяснил, что они собираются надавить на студии и планируют сделать это тогда, когда тимстеры в пикетах начнут психовать. Мне кажется, это стратегический для них момент. Когда я завтра увижусь с де Хейвен, выспрошу ее о деталях.

Мал обдумал информацию. Он правильно сделал, взяв на прицел участников мозгового треста: они двуличны, много говорят, а сами выжидают удобный момент для действий и ждут, когда внешние факторы зададут тон.

— Кого еще видел, кроме Костенца и де Хейвен?

— Лофтиса, Майнира и Зифкина, но только мельком.

— Какое они произвели впечатление?

Дэнни развел руками:

— Да никакого впечатления не произвели. Говорил с ними не больше минуты.

Базз усмехнулся и расстегнул пояс:

— Еще хорошо, что Рейнольдс не наскочил на тебя вместо де Хейвен. На такого симпатягу у старого шмыры шланг бы вскочил на целый ярд.

Дэнни покраснел. А Мал думал, что две круглосуточные работы ему приходится втискивать в одни сутки.

— Скажи, как подвигается у тебя другая работа?

Прежде чем ответить, Дэнни быстро осмотрелся, бросил взгляд на соседние столики, оглядел мужчин у стойки бара.

— Медленно, но как будто подвигается. Дома я завел свое досье, собрал все показания, присовокупил собственные наблюдения. Это большое подспорье. Веду проверку целой груды архивов, тоже большая канитель. Главное продвижение, на мой взгляд, это возможность установить общее для всех жертв. Я уверен: преступник — не просто психопат. Когда я подберусь к нему поближе, можно будет устроить для него западню. Сможете выделить мне хотя бы еще одного человека?

— Нет, — сказал Мал и увидел, что Дэнни провожает взглядом двух мужчин, прошедших мимо их столика. — Нет, после твоего номера с Найлзом это исключено. У тебя же четыре сотрудника, которых выделил тебе Дадли Смит…

— Это люди Дадли, а не мои! Они мне даже не докладывают, а Майк Брюнинг только мешает! По-моему, он просто манкирует своими обязанностями!

Мал стукнул по столу:

— Смотри на меня и слушай. Успокойся и не торопись. На обеих работах ты делаешь все, что в твоих силах, и, не считая эпизода с Найлзом, делаешь все отлично. Ты потерял одного человека, но у тебя есть хвосты. Просто прикинь, как заткнуть брешь, берись за работу и будь профессионалом. Будь полицейским.

Дэнни смотрел на Мала замутненным взором. Базз обратился к нему:

— Помшерифа, есть у тебя надежные зацепки по жертвам? То, что называется общий знаменатель?

Разговор опытного сыщика со своим коллегой.

— Есть. Некто Феликс Гордин. Занимается сводничеством среди гомосексуалистов, имел контакты с одной из жертв. Я точно знаю, что убийца с ним как-то связан. Пока нажать на него не получается: он дает на лапу отделу нравов округа. Плюс утверждает, что имеет влиятельных друзей в полиции и прокуратуре.

— Так, — сказал Мал. — А я никогда о нем и не слышал, хотя в прокуратуре я человек не последний. Ты его знаешь, Базз?

— Конечно, босс. Большая шишка в городе, еще больше в округе. Ловкий гамачок, такому палец в рот не клади. Играет в гольф с шерифом Юджином Бискейлузом, кладет несколько шекелей на Рождество в карман Алу Дитриху…

Мал подумал, что удача плывет к нему в руки.

— Прижми его, Дэнни. Весь огонь приму на себя. А если кто будет на тебя наезжать, помни: у тебя за спиной главный следователь прокуратуры Лос-Анджелеса!

Дэнни встал, не зная, как выразить благодарность. Мал закончил:

— Отправляйся домой спать, Тед. Пропусти стаканчик за мое здоровье — и на боковую.

Агент отдал коллегам честь и ушел. Базз вздохнул и медленно проговорил:

— Мальчишка тебе в рот смотрит. Понятно, яйца ведь у тебя покрепче мозгов будут.

Мал воспринял слова Базза как похвалу.

— Возьми себе еще пирога, — сказал он. — А я пойду оплачу счет.

Глава двадцать пятая

В холле скрипнуло окно; три осторожных шага по полу спальни.

Базз откатился от Одри, притворно вздыхая и причмокивая — будто во сне, быстро сунул руку под подушку и схватил револьвер. Еще два шага. Одри тихо посапывает. В пологе образовалась светлая щелка. С его стороны вырисовалась фигура, щелчок взведенного курка.

— Микки, ты — труп.

Базз столкнул Одри на пол; тюкнул глушитель, и вспышка из ствола осветила высокую фигуру в темном плаще. Одри закричала. Базз нащупал край матраца у своих ног. Одним молниеносным движением выхватил из-под него свою дубинку и ударил человека по коленям; под деревянной битой со стальной сердцевиной кости хрустнули, человек пошатнулся.

Крик Одри:

— Ми-икс! — И еще одна пуля угодила в дальнюю стену, а секундная вспышка выстрела позволила Баззу увидеть человека. Он ухватил его за плащ, рванул на кровать, накрыл подушкой голову и два раза выстрелил через нее в упор ему в лицо.

Звук выстрелов был приглушен, но визг Одри звучал как сирена. Базз обошел кровать, схватил ее в охапку и дрожью своего тела усмирил ее трепет. Шепнул:

— Иди в ванну, свет не зажигай, голову не подымай. Это пришли за Микки. Если снаружи есть второй, он на подходе. Держись ближе к полу — и ни звука.

Одри опустилась на колени, а Базз прошел в гостиную, раздвинул шторы и выглянул на улицу. Напротив стоял седан — когда он сюда входил, его не было. Других машин у обочины не видать. Он перевел дух и осмыслил, что же произошло.

Издали его можно принять за Микки; он ездит на таком же, как у Микки, зеленом «эльдорадо» 48-го года. Дом Микки вчера взорвали, жена с их любимцем бульдогом уцелели. Свою машину Микс оставил, как условлено, в трех кварталах отсюда. Вот слежка тяп-ляп и приняла его за Микки: небольшого роста толстый оклахомец сошел за жирного еврея.

Базз продолжал следить за седаном: в машине никакого движения, не видно, чтобы там курили. Прошло пять минут — ни полицейских, ни сообщника. Убийца действовал в одиночку. Базз прошел в спальню и зажег верхний свет.

В комнате стоит запах пороха, кровать — в брызгах крови, подушка — насквозь красная. Базз снял ее и приподнял голову убитого. Лица у него не было, выходных ран не видно, вся кровь натекла из ушей. Обшарил карманы трупа — и обмер.

Жетон и удостоверение полицейского: детектив сержант Юджин Дж. Найлз, голливудский участок. Карточка члена клуба автомобилистов, в левом нижнем углу — регистрационные данные автомобиля: бордовый седан «Форд Краун Виктория» 46 года выпуска, номер Cal 49 JS 1497. Водительское удостоверение на имя Юджина Найлза, проживающего по Мельбурн-авеню, 3987, Голливуд. Ключи от машины, еще связка ключей и листок бумаги с адресом Одри и планом дома, похожим на хату Микки в Брентвуде.

Старые слухи, новые факты, и убийца промахнулся.

За стрелкой у «Шерри» стояла полиция Лос-Анджелеса. Джек Д. и Микки пошли на мировую; а Найлз служил в голливудском участке — эпицентре скандала имени Бренды Аллен. Базз пулей выскочил на улицу. Подбежал к бордовому седану 46 года, отпер багажник — и бегом назад. Расстелил на постели большое покрывало, завернул в него труп Найлза с его пистолетом, взвалил на спину, дотащил до машины и сунул в багажник, сложив тело копа вдвое возле запаски. Тяжело дыша и обливаясь потом, вернулся в дом и пошел к Одри.

Она сидела на унитазе голая и курила. На полу валялись полдюжины окурков, вся ванная плавала в сигаретном дыму. Вид у нее был потусторонний: слезы размыли макияж, губная помада размазана.

Базз опустился перед ней на колено:

— Милая, я все уже сделал. Это приходили за Микки. С нами вроде все нормально. Какое-то время мне надо держаться в стороне от тебя: у того парня могут быть сообщники; не стоит, чтобы они думали, что ты была тут со мной, а не с Микки.

Одри уронила сигарету на пол и как ни в чем не бывало загасила ее голой ногой.

— Ладно, — сказала она хриплым голосом курильщицы.

— Собери все с постели, — распорядился Базз, — и сожги в мусоросжигателе. В стене и в подушке есть три пули. Вытащи их и выбрось. И никому ни слова.

— Скажи, что все будет хорошо.

Базз поцеловал ее волосы, представив себя с ней в газовой камере.

— Любимая, все будет в полном порядке.

Базз повез тело Найлза на Голливуд-Хиллз. Нашел под задним сиденьем садовый инвентарь, отыскал ровный участок на неудобной подъездной дороге, ведущей к надписи «ГОЛЛИВУД»57, и, орудуя лопатой и мотыгой, похоронил неудавшегося убийцу Микки Коэна в яме 4 Ч 4 Ч 4 фута. Плотно утрамбовал землю, чтобы койоты не учуяли добычу. Забросал место ветками и помочился на них — эпитафия дурному собрату-копу, ввергшему Базза в самую большую беду во всю его полную злоключениями жизнь. Зарыл пушку Найлза под кустом шиповника, отогнал машину в Долину, тщательно протер все места, где могли остаться отпечатки его пальцев, и, сняв распределитель зажигания, оставил его в брошенном гараже на Горе самоубийц — излюбленном месте бандитских «тетеревиных токов», неподалеку от Сепульведского госпиталя. Обездвиженная «виктория» за сутки будет разобрана на запчасти.

Часы показывали 4:30.

Базз дошел до Виктори-бульвара, взял такси и доехал до угла Голливуд— и Вермонт-стрит, оставшиеся полмили до Мельбурн-авеню прошел пешком. Нашел телефон-автомат, отыскал в «Белых страницах» телефон Юджина Найлза, набрал номер и ждал двадцать гудков. Никто не снял трубку. В розовом четырехквартирном коттедже отыскал номер 3987 и вошел, открыв дверь ключами Найлза. Баззу нужно было узнать, охотился Найлз на Микки в одиночку или нет.

Это была обычная холостяцкая конура: гостиная-спальня, ванная и кухонька. Возле заколоченного досками окна стоит письменный стол. Базз направился прямо к нему и стал перебирать все его содержимое, предварительно обмотав руку полой рубашки. Десять минут — и у него были весомые улики.

Сертификат Армейской школы подрывников из Кэмп-Полка, штат Луизиана, удостоверяющий, что капрал Юджин Найлз успешно прослушал курс «Взрывное дело» в декабре 1931 года. Вот кто подорвал дом Микки!

Письма от бывшей жены Найлза, обвинявшей его в причастности к делу проституток Бренды Аллен. Она читала материалы большого жюри и знала, что муж пользовался услугами девочек в КПЗ голливудского участка полиции — причина, по которой Найлз хотел убить Микки.

В записной книжке обнаружил имена и телефоны четырех главных подручных Джека Драгны и еще трех его «сборщиков подати» — городских копов, знакомых по службе, и, наконец, непонятная запись «Карен Хилтшер, управление шерифа З. Голливуд» с четырьмя красными восклицательными знаками. И без этой загадки было ясно, что Найлз давно ненавидит Микки, и все говорило о неумело спланированном покушении, подготовленном одиночкой. Неудача со взрывом в доме Микки заставила Найлза предпринять новую попытку.

Базз погасил свет, а на выходе тщательно обтер ручки двери. Он вышел на угол Сансет и Вермонт-стрит, бросил ключи от машины и квартиры Найлза в люк водостока и стал хохотать, громко, без удержу, до колик в боках. Он ненароком спас жизнь самого опасного для себя и вместе с тем самого щедрого по отношению к себе человека, каких он знал в жизни. При этом никакая сила в мире не позволит ему в этом открыться. Хохот перешел в стоны, и Базз присел, согнувшись, на скамейку автобусной остановки. Он все хохотал и хохотал, пока неожиданная мысль не ударила в голову и не заставила его остановиться.

Дэнни Апшо избил Джина Найлза. Городские копы терпеть не могут копов округа. Когда хватятся Найлза, полиция города начнет копать под зеленого юнца, который и так уже по колено в дерьме.

Глава двадцать шестая

Дэнни пытался подловить Феликса Гордина, когда тот будет один.

Караулить его начал на автостоянке у «Шато Мармон»; Гордин расстроил его планы, отправившись в свой офис в сопровождении красавчика Кристофера. Все три часа, что он сидел, не спуская глаз с дверей агентства, лил проливной дождь. Никто к офису не подъезжал. Вся улица была затоплена, и Дэнни остановился под знаком «Парковка запрещена». Свое полицейское удостоверение, жетон и револьвер он оставил дома — Теду Кругману все это ни к чему. Лобовое стекло у него было с трещиной, в машину заливалась вода, но кожанка Теда и санкция Консидайна его согревали. Дэнни решил: если до 13:00 Гордин не появится, он прижмет его прямо в офисе.

В 12:35 дверь агентства открылась, вышел Гордин, открыл зонтик и быстро пересек улицу. Дэнни включил дворники и увидел, как он вошел в ресторан «Сирано», где швейцар встретил его с таким почтением, будто это был самый важный клиент заведения. Дэнни дал ему полминуты, чтобы усесться, и, подняв воротник куртки, побежал к ресторану, прыгая через лужи. Швейцар посмотрел на него с подозрением, но пропустил. Дэнни отер с лица воду, увидел позолоту и красный бархат стен, длинную дубовую стойку бара и Феликса Гордина, потягивающего мартини за столиком у стены. Дэнни прошел мимо группы бизнесменов и сел напротив Гордина. Тот едва не проглотил зубочистку, которую держал во рту.

— Мне нужно знать все, что знаете вы, — начал Дэнни. — Вы должны рассказать мне обо всех привлеченных вами людях и сообщить имена всех ваших заказчиков и клиентов. И прошу это сделать прямо сейчас.

Гордин покрутил пальцами зубочистку.

— Попросите лейтенанта Мэттьюза позвонить мне. Может быть, нам с ним удастся найти компромисс.

— К черту лейтенанта Мэттьюза! Мне нужно, чтобы вы все рассказали. И немедленно!

— Ничего я вам не скажу.

Дэнни улыбнулся:

— Даю вам 48 часов, чтобы изменить свое решение.

— Или?

— Или все, что я о вас знаю, передам прессе.

Гордин щелкнул пальцами, к нему подошел официант.

Дэнни встал и вышел из ресторана под дождь. Вспомнил, что обещал позвонить Шортеллу, высмотрел телефонную будку напротив агентства, набрал номер дежурки голливудского участка и услышал «Да»: трубку снял чем-то озабоченный Джек.

— Это Апшо, Джек. Что у вас там…

— Еще один труп. Его ночью обнаружили на реке городские. Сейчас с ним работает доктор Лейман…

Дэнни оставил трубку болтаться на проводе, голос Шортелла в трубке кричал: «Апшо! Апшо!» Сам Дэнни уже мчался в центр. Остановился у приемной городского морга, на бегу едва не споткнулся о труп на носилках. Шортелл был уже тут — вспотевший, с приколотым поверх плаща жетоном. Увидел Дэнни и преградил ему путь во владения Леймана:

— Спокойно, спокойно.

— Кто он?

— Это Оджи Луис Дуарте, один из твоего списка. «Синие» установили его личность по водительскому удостоверению. Обнаружен в половине первого ночи городскими патрульными, которые даже не знали о нашей команде. Брюнинг был здесь и только что уехал. Шумел, что Дуарте ушел вчера вечером от хвоста. Это вранье, Дэнни. Вчера вечером я тебя везде искал, хотел сообщить, что по угону машин и палкам зутеров ничего нет. Разговаривал с телефонисткой участка Уилшира, она сказала, что Брюнинг весь вечер был там с Дадли Смитом. Перезвонил позже — мне сказали, что они все еще там. Брюнинг говорил, что остальные трое остаются под наблюдением, но я ему не верю.

В голове Дэнни гудело, от зловония морга мутило, горело свежевыбритое лицо. Он направился к двери с табличкой «Доктор Нортон Лейман» и увидел лучшего в стране патологоанатома — он что-то писал. За ним на столе для вскрытий покоилось обнаженное тело. Доктор отступил на шаг, как бы говоря: «Ну-ка полюбуйся».

Оджи Дуарте, миловидный мексиканец, два дня назад выходивший из агентства Гордина, лежал на столе из нержавеющей стали на спине. Труп был обескровлен, раны от укусов, обнажавшие кишки, нанесены узором и не перекрывали друг друга. Щеки были прорезаны до десен и челюстей. В самый глубокий разрез был вставлен отрезанный пенис: его головка торчала изо рта, и зубы зажимали крайнюю плоть: трупное окоченение сохранило кощунственную непристойность в застывшем виде.

— О господи, да как же это… — простонал Дэнни.

— Тело лежало под дождем, раны чистые. Я обнаружил четкий след зуба и сделал с него слепок. Это несомненно зуб животного. Послал ассистента со слепком к судебному ортодонту в Музей естествознания. Жду результатов с минуты на минуту.

Дэнни оторвал взгляд от трупа и вышел наружу, ища глазами Джека Шортелла. Его мутило от запаха формалина, легкие требовали свежего воздуха. Возле подъезда скорбно стояла группа мексиканцев. Один из них посмотрел на него тяжелым взглядом. Высматривая Шортелла, Дэнни почувствовал на плече руку. Это был Лейман.

— Я только что разговаривал с музеем. Им удалось определить происхождение укусов. Убийца носил зубы росомахи.

Дэнни сразу вспомнились кровавые Р на дешевых обоях. Р горели на лице Феликса Гордина. Буква виделась ему на всех «мокроспинниках»,[59] сгрудившихся в печали и перебирающих четки. Это видение не исчезало, пока Шортелл не подошел к нему и не взял за руку. Дэнни сказал ему, как в полусне:

— Свяжитесь с Брюнингом. Я за себя не ручаюсь.

Теперь ему мерещилась только кровь на стенах.

Глава двадцать седьмая

Выслеживание собственного сына.

Мал сидит на ступеньках суда по гражданским делам 32 округа Лос-Анджелеса. Со всех сторон стоят и курят адвокаты. В ожидании Стефана и Селесты с ее деловаром Мал сидит, отвернувшись от всех, и не слушает их болтовни. Когда они подъедут, у них со Стефаном состоится короткий разговор в мужском туалете: не верь гадостям, которые обо мне говорят; а когда мой адвокат будет говорить плохо о твоей матери, старайся не слушать.

Осталось десять минут, а их все нет и нет. За спиной Мал слышит оживленный обмен репликами:

— Знаете Чарли Хартшорна?

— Конечно. Славный парень, только любит либеральничать. Бесплатно защищал Сонную Лагуну.

— Так вот, он умер. Покончил с собой. Прошлой ночью повесился у себя дома. А дом у него прекрасный, рядом с Уилширом и Римпо. Я как-то был там на вечеринке.

— Бедный Чарли. Ну надо же!

Мал обернулся, но двое говоривших уже отошли. Микс упоминал, что Рейнольдс Лофтис был связан с Хартшорном по делу об облаве в баре для голубых, но не говорил, что Хартшорн имеет отношение к Комитету защиты Сонной Лагуны. Хартшорн не упоминался ни в досье психиатра, ни в документах большого жюри. Базз говорил, что и в деле об убийствах, что ведет Апшо, он фигурирует, но лишь как «не состоящий на подозрении». Упоминание Хартшорна, да при таких обстоятельствах, было интригующим: как это воспримет Микс, который говорил, что во время допроса дал ему по мозгам.

Взглянув на улицу, он увидел Селесту, Стефана и молодого человека с портфелем, выходящими из такси. Мальчик взглянул в его сторону, оживился и побежал к нему.

Мал спустился к нему навстречу до середины лестницы, схватил его, смеясь, стал крутить и переворачивать в воздухе. Стефан визжал, Селеста и «портфель» пошли быстрее. Мал посадил мальчика на плечо, быстро вошел в помещение и сразу — в туалет. Запыхавшись, он опустил Стефана на пол и сказал:

— Твой папа теперь капитан. — Вынул из кармана знаки отличия, подаренные Миксом. — Ты теперь тоже капитан. Помни об этом. Помни, когда адвокат твоей матери будет говорить обо мне плохо.

Стефан сжал в руках серебряные лычки. У мальчика был такой удрученный вид, каким Мал видел его, когда Селеста пичкала его пресной чешской едой.

— Ну, как тебе живется? Как мать обращается с тобой?

Стефан говорит неуверенно — чувствовалось, что Селеста не теряла времени даром:

— Мама… хочет, чтобы мы уехали отсюда. Она говорит, что мы… что мы должны уехать, до того как она решит жениться на Ричарде.

Ричард.

— Я… я не люблю Ричарда. С мамой он хороший, но он плохо обращается со своей с-с-собакой.

Мал обнял мальчика:

— Я этого не допущу. Она сумасшедшая, и я не дам ей тебя увезти.

— Малкольм…

— Папа, Стефан.

— Пап, пожалуйста, не надо больше, не бей маму. Пожалуйста.

Мал еще крепче обнял Стефана, стараясь не дать ему произнести плохие слова, чтобы вместо них он сказал: «Я тебя люблю». Мальчику было не по себе, словно он выдал тайну, которую должен был хранить.

— Тсс. Я больше никогда не ударю ее и никогда не дам ей увезти тебя отсюда. Тсс.

Позади Мала открылась дверь, и он услышал голос судебного исполнителя, который, казалось, вечно служил в 32 округе гражданского суда:

— Капитан Консидайн, мы начинаем. Я должен отвести мальчика в зал заседания.

Мал обнял Стефана на прощание:

— Теперь я капитан. Ступай с ним, увидимся в зале.

Стефан обнял его, тесно прижался.

Заседание суда началось с опозданием на десять минут. Мал с Келлерманом сели на скамью напротив судьи; Селесту с ее адвокатом и Стефана посадили на скамью, поставленную под углом к скамье свидетелей. Старый судебный исполнитель пропел:

— Заседание суда объявляется открытым, председательствует его честь Артур Ф. Хардести.

Мал поднялся. Джейк Келлерман прошептал:

— Как только старый хрыч попросит меня подойти, я предложу отсрочить суд на месяц, ссылаясь на ваши обязанности в большом жюри. Потом мы еще потребуем отсрочки, пока не соберется жюри, и тогда ваше дело в шляпе. А там уже будет не Хардести, а Гринберг.

Мал сжал Келлерману локоть:

— Джейк, постарайтесь это сделать.

Келлерман шепнул чуть слышно:

— Не волнуйтесь. Только молитесь, чтобы слухи, которые до меня дошли, оказались ложью.

Судья Артур Ф. Хардести стукнул молотком:

— Прошу адвокатов сторон подойти.

Джейк Келлерман и адвокат Селесты подошли к кафедре и нагнулись к судье. Мал пытается уловить их разговор, но доносятся только обрывки фраз — Джейк с жаром что-то доказывает. Стук судейского молотка закончил тайное совещание. Келлерман вернулся вне себя от ярости.

Хардести сказал:

— Мистер Консидайн, просьба вашего адвоката о месячной отсрочке отклонена. Несмотря на ваши полицейские обязанности, вы, наверное, найдете время проконсультироваться с мистером Келлерманом. Стороны соберутся в этом зале через десять дней, в понедельник 22 января. Обе тяжущиеся стороны должны приготовить свои показания. Мистер Келлерман, мистер Каслбери, позаботьтесь, чтобы ваши свидетели знали об этой дате и представили все необходимые документы в качестве доказательств. Предварительное слушание объявляю оконченным.

Судья еще раз стукнул молотком. Каслбери сразу увел Селесту и Стефана. Мальчик обернулся и помахал отцу. Мал вскинул руку с разведенными пальцами — символ победы, попытался улыбнуться и не смог. Миг — и сына уже не было.

— Я слышал, что Каслбери узнал о вашем повышении и распсиховался. Говорят еще, что он подсунул больничные снимки Селесты одному из клерков Хардести, а тот рассказал судье. Мал, я сожалею и страшно зол. Я расскажу Эллису, что наделал Каслбери, и позабочусь, чтобы этого сопляка вздули.

Мал смотрел на то место, откуда сын помахал ему на прощание.

— Ее вздуйте, Джейк. Смешайте ее с дерьмом.

Глава двадцать восьмая

Осматривая гостиную Эллиса Лоу, Базз прикидывает шансы.

Двадцать против одного, что большое жюри вынесет обвинительное заключение многим уаесникам. Двадцать против одного — студии выпрут их по пункту об измене, и тимстеры в двадцать четыре часа подпишутся и займут их место. Если удастся уговорить Микки сделать ставку на жюри, он поставит больше и получит хорошую прибавку к деньгам Говарда. Потому что происходящее в маленьком командном пункте Лоу говорило, что красные покупают билеты в один конец.

Кроме столов и стульев для служащих, вся мебель из дома вынесена и составлена на заднем дворе. Ящики с показаниями дружественных свидетелей стоят на камине, пробковая доска для докладов четырех следователей команды — Консидайна, Дадли Смита, Микса и Апшо — прикреплена у окна. Пачка опросных листов, подготовленных капитаном, — вопросы для каждого левого, врученные с подтверждением судебными исполнителями, — толстенная. Стопка отчетов о допросах Дадли в пять раз толще, чем у остальных. Он превратил в пресмыкающихся доносчиков четырнадцать бывших противников, собрав компромат более чем на сотню стукачей.

Его собственные доклады занимают шесть страниц: Бенавидес драл свою сестру, Клэр де Хейвен — сидела на героиновой игле, и Рейнольдс Лофтис — завсегдатай баров для гомиков, а остальное в его докладах просто приписки, чепуховина в сравнении с вкладом Мала и Дадли. Материалы Апшо занимают всего две страницы — выводы из услышанных разговоров и обработка Клэр. Их с пареньком попытки подавить коммунистический заговор оставляют желать лучшего. Вот столы с лотками «Входящие» и «Исходящие» для обмена информацией, столы для фотосвидетельств, которые собирает Безумный Эд Саттерли, и огромная картонная коробка для перекрестных свидетельств по именам, датам, политическим организациям и их резолюциям — комми, радикалов и им сочувствующих, обожающих матушку Россию и призывающих прикончить Соединенные Штаты не мытьем, так катаньем. И чуть не во всю стену — огромная схема заговора, козырный туз Эда Саттерли на большом жюри.

В одной графе по горизонтали — члены мозгового треста УАЕС, в другой — названия прокоммунистических организаций, в которых они состоят; в вертикальных колонках — имена дружественных свидетелей сверху, их «обвинительная мощь», обозначенная звездочками, и от каждого имени проведены линии к деятелям мозгового треста и прокоммунистическим организациям. Звездочками обозначен день дачи показаний, в который, по оценке Саттерли, данный свидетель окажется эффективнее всего, исходя из максимальной ценности сообщаемых им даты, места и сути самого высказывания: кто из радикалов там присутствовал, что говорил и кто из отрекшихся красных там был и это слышал — сводящий с ума, ошеломляющий, колоссальный и абсолютно поразительный объем неопровержимых улик.

И посреди всего этого Баззу видится Дэнни Апшо, топающий по дерьму, хотя сам по себе он — добрейшая душа.

Базз вышел на заднюю веранду. Хорошо бы смыться отсюда под тем предлогом, что много часов занимался писаниной. За это время он тремя телефонными звонками прикрыл авантюру Одри с кражей денег. Первый звонок — Микки с изложением путаной истории о том, как один из игроков ободрал некого букмекера, который трахал его сестру, и потому не мог об этом сказать, но под конец заставил его раскошелиться на шесть штук, которые он и слямзил у Микки — т. е. именно ту сумму, какую прикарманила Одри. Второй звонок — Пити Скурасу, букмекеру, умеющему держать язык за зубами, который за тысячу наличными согласился сыграть роль влюбленного дурака, в конце концов вернувшего деньги боссу. Третий звонок был знакомому ростовщику: семь тысяч под двадцать процентов (8 400 долларов к 10 апреля) — для своей женщины, чтобы утешить ее за перенесенные переживания: на ее кровати он снес пол-лица Джину Найлзу. Дай бог, чтобы дальше было не хуже. Хвала Всевышнему за эту синекуру с коммунистическим заговором! Если они с его львицей не умрут от любовной страсти, то, даст бог, выживут.

Но малыш Дэнни пока остается картой неизвестной масти, которую не знаешь, как разыграть.

Прошло двенадцать часов, как он обыскал квартиру Найлза. Может быть, вернуться туда и постараться обставить все так, будто по какой-то причине Найлз решил поспешно скрыться. Сфабриковать улики? Может, когда полиция его хватится, Найлза сочтут агентом Драгны и похерят дело? Может, они заподозрят его в подрыве дома Микки? Или все-таки решат, что его завалили, и кинутся искать убийцу?

В дальнем углу двора Базз увидел стоящую под дождем кушетку Эллиса Лоу (прокурор ставил дело наперед жизненных удобств) и рядом — Дадли Смита с Брюнингом. Солнце еще не зашло, и Дадли со смехом указывал на кушетку. С океана надвигались тучи. Замечай, примечай, мотай себе на ус, думал Базз. Надо быть таким, каким Мал советовал быть Дэнни.

Быть полицейским.

Глава двадцать девятая

Дэнни отпер дверь квартиры и зажег свет. Кровавая Р, стоявшая у него перед глазами после морга, сменилась видом его гостиной, как всегда прибранной и чистой. Но что-то в комнате было не так. Он внимательно, методично все осмотрел и понял: ковер возле журнального столика сбился, а он всегда при выходе его поправляет.

Стал вспоминать, сделал он это сегодня утром? Помнил, как, стоя перед зеркалом в ванной, одевался под Теда Кругмана; помнил, как выходил с мыслями о Феликсе Гордине и звучавшими в ушах словами Консидайна «Нажми на него, Дэнни». Но поправлял он ногой ковер или нет, вспомнить не мог: наверное, Тедди К. не был таким аккуратистом. Все остальное в комнате было в полном порядке. ОН никак не мог проникнуть в квартиру полицейского…

Дэнни вспомнил про материалы своего дела, кинулся к чулану в холле. Все было на месте, бумаги и фотоснимки лежали нетронутыми под свернутым ковролином, в том же виде, в каком он все и оставил. Осмотрел ванную, кухню, спальню — все на местах. Тогда он сел в кресло у телефона и стал листать только что купленную книгу: «Семейство куньих, физиология и повадки», которую он отыскал на полках книжного магазина Стэнли Роуза.

Глава шестая, страница 59: Росомаха.

Животное семейства куньих, весит 40–50 фунтов, ареал обитания — Канада, север тихоокеанского побережья и северо-восточные районы США. Самый свирепый хищник на земле, не имеющий себе равных. Не знает страха и может нападать на животных, много его больше и сильнее. Известны случаи, когда росомаха отгоняла медведей и пум от их добычи. Не выносит, когда другой поедает лакомую добычу, и часто нападает, чтобы завладеть остатками пиршества других животных. Росомаха обладает отличным пищеварением: ест, переваривает и испражняется быстро и потому постоянно голодна; обладает неуемным аппетитом, вполне совместимым с ее свирепостью. Вся жизнь этих зверей состоит в том, чтобы убивать, жрать и временами спариваться с представителями своей породы.

Р

Р

Р

Р

Р

Р

Р

Р

Росомаха.

Альтер эго — «Другое я» — плотоядного и ненасытного убийцы, грызущего свою жертву, пожирающего, насилующего, удовлетворяющего свой неутолимый голод — сексуальный и эмоциональный. «Другое я» человека, полностью перевоплотившегося в откровенно кровожадного хищника, принявшего облик зверя для отмщения за содеянное ему зло особо изощренным зверством; так он воссоздает то, что ему пришлось вытерпеть самому.

Дэнни открыл иллюстрации в конце книги, вырвал три изображения росомахи, вынул из своего досье снимки кровавых картин на стенах дома 2307, сделал коллаж и повесил над кроватью. Страшного зверя он поместил в середине, зажег торшер, отошел на шаг, стал смотреть и думать.

Брюхатый и косолапый зверь с бусинками глаз, густой коричневой шерстью, хорошо защищающей от мороза. Небольшой хвост, короткое заостренное рыло, длинные когти, оскаленные в объектив большие и острые зубы. Безобразное дитя, знающее, что у него отталкивающий вид, и настроенное причинять зло тем, кто сделал его таким. Когда зверь и вид кровавой квартиры совместились, мелькнула мысль: убийцу каким-то образом изуродовали или он считал себя изуродованным; раз видевшие его никаких изъянов на лице не замечали, его уродство могло быть скрыто одеждой. Убийца считал себя уродом и связывал свое уродство с сексом: вот почему лицо Оджи Дуарте было порезано до костей, а в рот вставлен пенис. И еще одна догадка, чисто интуитивная, но очень дельная, пришла на ум: ОН знал молодого вора с обожженным лицом, который сам был слишком юн для подозреваемого убийцы. Обезображивая жертвы, ОН стимулировал себя и находил сексуальное удовлетворение — вот откуда порезы на лице Дуарте.

Сведения о нападении с палкой зутера выуживаются по всем полицейским участкам города; Дэнни поручит Шортеллу начать обзванивать всех любителей животных, ловцов и поставщиков животных в зоопарки, сочетать их опрос с опросом дантистов, и пошло-поехало. Взломщик, любитель джаза, торговец героином, протезист, угонщик машин, знаток животных, гомосексуалист и ревностный поклонник мужчин-проституток. Соединить все это в одно и искать, искать в полицейских рапортах и ждать, пока всплывет дантист, который скажет: «Да, знаю такого человека». Вот где будет конец их поиска.

Дэнни записал последние соображения, думая о Брюнинге, который морочил ему голову насчет наблюдения за Дуарте и который наверняка брешет насчет остальных хвостов. Единственная причина такого отношения Брюнинга — это посмеяться над ним: ублажить его якобы помощью в деле раскрытия убийств, чтобы он прилежнее пахал на Дадли Смита в его крестовом походе против комми. Шортелл уже звонил остальным троим, предупредил их об опасности и пытался поговорить с ними. Джек был единственным, на кого он мог положиться, он один способен достучаться до «мальчиков» Дадли и выяснить, велось ли вообще наблюдение за остальными тремя «друзьями» Гордина.

А сам Дэнни продолжал торчать у агентства Гордина, записывать новые автомобильные номера, отслеживать новые потенциальные жертвы, надеяться получить новую информацию и стараться подловить Гордина, когда тот будет один, чтобы слегка на него нажать. Но пока стоянка у агентства пустовала, сам сутенер не показывался, и никакого движения возле его дверей не происходило. Дождь, наверное, мешал его «друзьям» и «клиентам». Дэнни вынужден был прервать наблюдение и ехать на свидание с Клэр де Хейвен.

О дверь что-то стукнуло — мальчишка-разносчик принес вечернюю «Ивнинг геральд». Дэнни вышел, подобрал газету, просмотрел заголовки на первой полосе про Трумэна и торговые эмбарго, открыл следующую страницу, нет ли там чего насчет его дела. Пробежал глазами — ничего нет. Его внимание привлекла лишь маленькая заметка в нижнем правом углу:

Самоубийство адвоката: Чарлз Хартшорн самоотверженно служил как высшему обществу, так и обездоленным.

Сегодня утром в гостиной собственного дома в Хэнкок-парке было обнаружено тело Чарлза Э. (Эдингтона) Хартшорна, 52 лет, видного адвоката, занимавшегося гражданскими делами, очевидно покончившего с собой. Тело обнаружила его дочь Бетси, 24 лет, вернувшаяся из поездки, которая рассказала нашему корреспонденту Биво Минзу: «Папа был в подавленном настроении. К нему приходил один человек, и папа был уверен, что это связано с расследованием большого жюри, о котором он слышал. Ему часто докучали разговорами из-за того, что вызвался работать на Комитет защиты Сонной Лагуны, им казалось странным, что богатый человек хотел помочь бедным мексиканцам».

Лейтенант Уолтер Редин из участка полиции Уилшира сообщил: «Это определенно самоубийство. Никаких записок, никаких следов борьбы. Хартшорн взял веревку, закинул за балку на потолке, и готово. Ужасно, что в петле его обнаружила собственная дочь».

Хартшорн был главным партнером фирмы «Хартшорн, Уэлборн и Хэйес», у него остались дочь Бетси и жена Маргарет, 49 лет. О дне и времени похорон будет сообщено позднее.

Дэнни отложил газету, как громом пораженный. Хартшорн в 41-м году был объектом шантажа Дуарте; Феликс Гордин говорил, что он посещал его вечеринки и был «несчастлив в любви и политике». Дэнни и в голову не приходило допросить Хартшорна по трем причинам: он не подходил под описания убийцы; его шантажировали девять лет назад; сержант Фрэнк Скейкел, занимавшийся этим делом, говорил, что Хартшорн не желал обсуждать этот индицент с полицией, ссылаясь на прецеденты. Хартшорн был просто одним из имен в деле — именем, которое выводило на Феликса Гордина. Адвокат, кажется, ни в чем замешан не был, и, если бы не брошенное Гордином в разговоре слово «политика», что-либо заподозрить было бы трудно. Не упоминался Хартшорн и в бумагах подготовки большого жюри, несмотря на то что особый упор был сделан на важность сведений о Сонной Лагуне. И тем не менее кто-то из команды большого жюри его допрашивал.

Дэнни позвонил Консидайну в управление окружного прокурора, там никто не отвечал. Он набрал номер дома Эллиса Лоу. Три гудка и голос:

— Да? Кто это? — Оклахомский говорок в нос Базза Микса.

— Помшерифа Апшо. Мал там?

— Нет, помшерифа. Это Микс. Что-нибудь надо?

Говорил он вполне доброжелательно.

— Вы не знаете, кто-нибудь допрашивал адвоката Чарлза Хартшорна?

— Я допрашивал. На прошлой неделе. А что?

— Только что узнал из газеты, что он покончил с собой.

Долгое молчание, тяжелый вздох и наконец:

— Кто бы мог подумать.

— В каком смысле?

— Да ни в каком, старина. Он что, по твоему делу идет?

— Да. Как вы догадались?

— Знаешь, когда я взял его, он подумал, что я из убойного отдела, а парня, который его шантажировал, обещая обнародовать то, что он — голубой, буквально накануне прикончили. Это было, как раз когда тебя подключили к нам, и, помнится, в газетах что-то писали об этом придурке Линденоре. Я служил в полиции много лет: за этим Хартшорном не было ничего, кроме того что он любил мальчиков, поэтому я тебе ничего о нем не сказал. Он был вне подозрений.

— Микс, все равно лучше бы вы мне сказали.

— Апшо, ты мне помог с этим старым педрилой. Я — твой должник, потому как сперва мне пришлось его помять, ну а потом я ему пообещал, что убойные следователи к нему не явятся. Да этот бедолага и мухи б не убил.

— Вот черт! А с какой стати вы вообще ходили к нему? Потому что он связан с Комитетом защиты Сонной Лагуны?

— Нет. Я собирал компромат на комми и знал, что Хартшорн в 44-м году был задержан вместе с Лофтисом в баре в Санта-Монике, где собирались педы. Я хотел узнать, не смогу ли получить от него что-то стоящее на Лофтиса.

Дэнни прижал трубку к груди, чтобы Микс не слышал его тяжелого дыхания. Он мысленно проиграл услышанное. А если так оно и было…

…Рейнольдс Лофтис был высокий, седой, средних лет.

…Он был связан с Чарлзом Хартшорном, который покончил с собой, а Хартшорн был объектом шантажа со стороны Дуэйна Линденора, жертвы номер три.

…Где-то в начале 40-х он был любовником Чаза Майнира, а в документах психиатра для большого жюри Сэмми Бенавидес упоминает «блядь» Чаза, покупавшего секс-партнера на «вечеринках с мальчиками» — по-видимому, имелась в виду служба знакомств Феликса Гордина, нанимавшего впоследствии зверски убитых Джорджа Уилтси и Оджи Дуарте.

…Вчера вечером в негритянском квартале Клэр де Хейвен страшно нервничала; убийца оттуда увез Гойнза, а торговец наркотой в клубе «Зомби» подошел к ней, как к старой знакомой. Она избавилась от него, но в команде большого жюри ее знают как бывшую наркоманку. Не она ли покупала дозу, которой был убит Марти Гойнз?

Дэнни поднял трубку телефона к уху и услышал Микса на другом конце провода:

— Парень, ты слушаешь? Где ты, старина?

Дэнни не без труда произнес:

— Да, слушаю.

— Ты что-то еще хочешь мне сказать?

— Да… Нет… черт, не знаю.

Воцарилась тишина. Дэнни смотрел на изображение росомахи на стене. Микс спросил:

— Помшерифа, не хочешь ли ты сказать, что подозреваешь в убийстве Лофтиса?

— Может быть. Очень может быть. Он подходит под описания убийцы… идеально подходит.

Базз Микс охнул и выматерился.

Дэнни положил трубку, думая, что готов прикончить Рейнольдса Лофтиса… И сделал бы это с удовольствием.

Кругман — Апшо — снова Кругман, а на деле просто коп убойного отдела.

Дэнни ехал на Беверли-Хиллз уже без оглядки на преследование. В уме проплывали видения: Рейнольдс Лофтис, кромсающий жертвы, в облике росомахи; дом 2307, тела Оджи Дуарте, красивое лицо Лофтиса в запекшейся крови… Чтобы отогнать от себя кошмары, Дэнни бестолково переключал скорости.

Подъехав к дому Клэр, он увидел, что везде горит свет, будто хозяева намеренно показывали: смотрите, нам нечего прятать. Подойдя к двери, Дэнни увидел записку: «Тед, вернусь через несколько минут. Будь как дома. К.».

Значит, «нечего прятать». Дэнни открыл дверь, вошел в гостиную и увидел у стены возле лестницы письменный стол. Возле стола — торшер, на столе — разложенные бумаги, на них — кожаный портфель. Как неоновая реклама — «Нам нечего прятать!». Дэнни подошел, открыл портфель. Сразу увидел папку с отпечатанной на машинке надписью: ПРОТОКОЛЫ ЗАСЕДАНИЯ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА УАЕС, 1950 Г.

Дэнни открыл первую страницу. Четкий машинописный текст: заседание и вечеринка 31.12.49. Присутствовали — личные росписи: К. де Хейвен, М. Зифкин, Р. Лофтис, С. Бенавидес, М. Лопес и одна подпись зачеркнута — нечитаемо. Повестка дня: пикетирование, отчет секретаря, отчет казначея и вопрос о целесообразности найма частного детектива для выявления пикетчиков-тимстеров с криминальным прошлым. Заседание началось в 11 вечера и закончилось в 6:00 утра. Смысл указания времени заставил Дэнни вздрогнуть: журнал протоколов мог быть специально составлен для обеспечения алиби Рейнольдса Лофтиса: он был тут, когда был захвачен и убит Марти Гойнз, а в протоколах заседания ничего подрывного и криминального.

Слишком явно: нам нечего прятать.

Дэнни пролистал журнал далее — до 04.01.50. Отмечено присутствие тех же людей в тот промежуток времени, когда были убиты Уилтси и Линденор, снова зачеркнуто имя, снова ничего не значащие вопросы повестки дня. А прошлую ночь, когда убили Оджи Дуарте, Лофтис провел с Клэр. Надо узнать у Леймана, когда предположительно наступила смерть. Прекрасное групповое алиби. Лофтис — это не ОН, если только не весь мозговой трест стоит за убийствами, что просто нелепо.

Дэнни перестал ломать голову, засунул журнал на место, сунул трясущиеся руки в карманы кожаной куртки. Слишком уж явно демонстрировалось, что прятать нечего, и в самом деле прятать было нечего, и никто из мозгового треста не подозревал в нем копа из убойного отдела; Лофтис мог подделать подпись, но его пятикратно подтвержденное алиби несокрушимо выстоит в любом суде, даже если участники подтверждающих алиби заседаний являются предателями-комми, это ничего не значит.

Разберись в своих делах как следует, разберись, кто есть кто, и будь полицейским.

В доме становилось жарко. Дэнни скинул куртку, повесил ее на вешалку, вернулся в гостиную и сделал вид, что рассматривает плакат кинофильма «Буря над Ленинградом». Плакат напомнил ему о дурацких уловках, к которым он вынужден прибегать с Карен Хилтшер: не забыть бы поощрить ее за молчание о доме 1307. И тут он услышал:

— Тед, как жизнь, старина?

ОН.

Дэнни обернулся. Рейнольдс Лофтис и Клэр снимали свои плащи в передней. Она выглядела смущенной, он же был хорош — словно английский аристократ на лисьей охоте.

— Привет. Рад вас видеть. У меня плохие новости.

Клэр протянула: «О-о!», а Лофтис потер ладони и подышал на них.

— Внимаем — что за новость?

Дэнни шагнул к ним — посмотрим, как они отреагируют.

— Узнал из газет. Адвокат по имени Чарлз Хартшорн, покончил с собой. Пишут, что он работал с Комитетом защиты Сонной Лагуны, и похоже, что его преследовали копы из прокуратуры. Фашисты!

Никакой реакции. Клэр чистит щеткой свой плащ.

— Мы слышали. Чарли был хорошим другом нашего дела.

Лофтис немного напрягся, но совсем чуть-чуть, видимо, потому, что они с адвокатом занимались сексом.

— Большое жюри пошло ко дну, но вместе с ним потонул Чарли. Он был человеком слабым, но добрым, такие становятся легкой добычей для фашистов.

Дэнни сразу понял: Лофтис говорит о себе, он сам слаб, в Клэр его сила. Он подошел к Лофтису вплотную и сказал в лоб:

— Видел бульварный листок, где пишут, что Хартшорна допрашивали в связи с серией убийств. О каких-то диких случаях убийств на почве гомосексуализма.

Лофтис повернулся к нему спиной, смущенно и притворно закашлявшись. Клэр ему подыграла: спрятав лицо, наклонилась к нему и пробормотала:

— С твоим бронхитом это тебе ни к чему.

Дэнни продолжал стоять рядом и представлял себе то, что было скрыто от глаз: Клэр мужественно поддерживала своего жениха, а Лофтис, актер, знающий, что по лицу можно прочитать все, старательно прятал его.

Дэнни прошел на кухню и налил в стакан воды из-под крана — пусть пока оправятся. Неспешно вернулся — они вели себя как ни в чем не бывало: Клэр курила, а Лофтис стоял, опершись на перила лестницы, смущенный, джентльмен с Юга, стыдящийся своего неприлично громкого кашля.

— Бедный Чарли. Он иногда любил участвовать в вакханалиях, и власть предержащие за это его с радостью распяли бы.

Дэнни подал ему стакан с водой.

— Они распнут кого хочешь и за что угодно. Жаль, конечно, Хартшорна, но что касается меня, то я предпочитаю женщин.

Лофтис выпил воды, взял свой плащ и подмигнул:

— Я тоже. — Поцеловал Клэр в щеку и вышел вон.

— Опять нам не везет, — начал Дэнни. — И вчера как-то не сложилось, и сегодня — эта история с вашим другом Чарли.

Клэр бросила свою сумочку на стол, где лежал журнал с протоколами заседаний, — нарочито небрежно. Брошенный ею украдкой взгляд, о-очень внимательный, выдавал, что эту показуху она устроила специально для него, чтобы продемонстрировать алиби Лофтиса. Впрочем, они не могли знать, кто он на самом деле. Кто есть кто, кто кого и что знает — все снова перепуталось; Дэнни отбросил эти мысли и подмигнул:

— Давай никуда не поедем, а?

— Я и хотела это предложить. Хочешь посмотреть кино?

— У тебя есть телевизор?

— Нет, глупенький. У меня есть комната для просмотра фильмов.

Дэнни смущенно улыбнулся — пролетарий Тед восхищен жизнью Голливуда. Клэр взяла его за руку и провела через кухню в комнату, заставленную шкафами с книгами. На одной стене был экран, напротив него — длинный кожаный диван, за диваном — на треноге кинопроектор со вставленной пленкой. Дэнни сел на диван; Клэр щелкнула выключателями, убавила освещение и прижалась к нему, поджав ноги под юбку. Экран засветился, кино началось.

Испытательная таблица. Постепенно возникает черно-белое изображение, пышная блондинка и мексиканец с прической «утиный хвост» раздеваются. Фоном — комната в мотеле: кровать, потрескавшаяся оштукатуренная стена, лампа под абажуром-сомбреро, на двери туалета плакат с боем быков. По всему — дешевая порнуха.

Дэнни почувствовал, как рука Клэр стала блуждать по его телу. Блондинка закатила глаза: она только что увидела член своего партнера — огромный, с прожилками, изогнутый посредине, как прут лозоискателя. Она склонилась перед ним, встала на колени и начала сосать… Камера задержалась на рубцах от прыщей на ее коже и на следах от иглы на его руках. Потом он задергался, вынул член из ее рта и кончил.

Дэнни отвернулся; рука Клэр легла ему на бедро. Дэнни вздрогнул и напрягся; Клэр проводила пальцем по его ляжке, все ближе и ближе подбираясь к паху. Наркоман на экране драл прыщавую девку раком, процесс пенетрации крупным планом. У Дэнни заурчало в животе, хуже, чем от выпитой натощак бутылки. Рука Клэр продолжала наступление; Дэнни съежился, будто под ледяным душем.

Блондинка и мексиканец самозабвенно трахались; Клэр продолжала массаж, но внутри у Дэнни все словно онемело. Он почувствовал, что мышцы сводит судорога, схватил руку Клэр и прижал ее к колену, как тогда в джаз-клубе. Клэр отодвинулась. Фильм закончился крупным планом поцелуя взасос блондинки и мексиканца.

Лента соскочила с ведущего валика. Клэр поднялась, зажгла свет и вставила новую ленту. Дэнни расслабился, попытавшись придать телу беззаботность Теда Кругмана: вытянутые ноги одна на другой, сцепленные руки на затылке. Клэр повернулась и сказала:

— Я приготовила это на потом, но думаю, нам подойдет и сейчас.

Дэнни подмигнул — Тед-сердцеед, а голова у него раскалывалась. Клэр включила проектор и выключила свет; села рядом и снова прижалась к Дэнни. Началась вторая половина сдвоенного сеанса.

Ни музыки, ни титров, ни субтитров, как в старом немом кино, просто темный экран и слабые блики от бегущей ленты. В углах экрана посветлело, темная тень стала обретать форму, и в фокусе появилась голова питбуля в маске. Собака лязгнула на камеру клыками, экран снова почернел, потом темнота постепенно сменилась белым.

Дэнни вспомнил собаковода и его рассказ о том, как люди из Голливуда покупали у него питбулей для киносъемок; потом на ум пришли мужчины в масках в доме Феликса Гордина. Тут Дэнни поймал себя на том, что сидит с закрытыми глазами, затаив дыхание — так лучше думается о ведомом, сказанном и солганном. Открыл глаза — на экране собаки рвали друг друга на части, на черно-белое изображение брызнули сюрреалистические узоры в красном цвете, мультипликация исчезла, и кровь приняла свой естественный цвет; экран посерел, потом стал ярко-красным. Дэнни подумалось, что Уолт Дисней сошел с ума, и в ответ на его мысль на экране появился злобно-безобразный Дональд Дак с оперенным фаллосом, свисающим до перепончатых лап. Мультяшный персонаж прыгает вокруг собак в бессильной ярости, как и полагается Дональду Даку. Клэр смеется. Дэнни наблюдает, как собаки кружатся и нападают, как темный пес хватает пятнистого за бок и впивается в него клыками. Убийца, думает Дэнни, кто бы он ни был, мог обезуметь от этой картины.

Черный экран; Дэнни почувствовал легкое головокружение от долго сдерживаемого дыхания и ощутил на себе взгляд Клэр. Пошла пленка в цвете, двое обнаженных мужчин вертелись, как только что крутились собаки, тянулись друг к другу ртами, соединились в позе «69», камера отъехала — и Феликс Гордин в красном костюме дьявола принялся скакать и резвиться. У Дэнни стало твердеть в паху; рука Клэр была уже там, будто она знала, что так будет. Дэнни напрягся, пытался закрыть глаза — и не смог, продолжал смотреть.

Новый кадр: Красавчик Кристофер, голый, нацелился торчащим членом в объектив, закрыв практически весь экран, как гигантский таран, а белые края экрана походили на губы и зубы, застывшие в трупном окоченении…

Дэнни вскочил, стрелой вылетел в гостиную, отыскал ванную и запер дверь. Прошли судороги, усмиренные причитанием: БУДЬ ПОЛИЦЕЙСКИМ… БУДЬ ПОЛИЦЕЙСКИМ… БУДЬ ПОЛИЦЕЙСКИМ… Заставил себя думать трезво. Открыл аптечку и тут же получил новые улики: лекарственный пузырек с секобарбиталом — билет на тот свет Уилтси и Линденора в маленькой капсуле. Это были снотворные пилюли Рейнольдса Лофтиса, выписанные ему 14.11.49 врачом Д. Уолтроу. Просмотрев полки с мазями, кремами и разными таблетками, ничего другого не нашел.

Рядом с душевой кабинкой заметил еще одну дверь. Она была приоткрыта. Открыл ее и оказался в маленькой, уютно обставленной комнатке: опять книжные шкафы, кресла возле кожаного дивана и еще один письменный стол с разбросанными бумагами. Посмотрел листки — это был отпечатанный на ротапринте сценарий с пометками на полях от руки. Выдвинул ящик стола — стопка именной почтовой бумаги Клэр де Хейвен, конверты, марки и старый кожаный бумажник. Заглянув в отделения, обнаружил просроченные документы Рейнольдса Лофтиса: читательский билет, членские билеты радикальных организаций, водительское удостоверение 36-го года с приколотой сзади медицинской карточкой для неотложки: аллергия на пенициллин, легкая форма хронического бронхита, группа крови 0+.

ОН?

Дэнни задвинул ящики, отпер дверь ванной и медленно вернулся в просмотровую комнату. Свет был включен, экран — пуст, Клэр, сидевшая на диване, встретила его словами:

— Не думала, что такой крепкий парень — и вдруг такой чувствительный.

Дэнни сел рядом, их ноги соприкоснулись, Клэр отодвинулась, потом придвинулась. «Знает — нет, не знает?» — думал Дэнни. Потом сказал:

— Я не слишком большой эстет.

Клэр приложила теплую руку к его щеке; ее лицо оставалось холодным.

— Вот как? Все мои партийные друзья в Нью-Йорке просто без ума от «новой драмы», театра кабуки и подобных вещей. Эти фильмы тебе не напоминают Кокто, только в них больше юмора?

Кто такой Кокто, Дэнни не знал.

— Кокто меня никогда не волновал. Как Сальвадор Дали и ему подобные. Я простой обыватель с Лонг-Айленда.

Клэр продолжала его гладить. Ему было тепло, но вчерашней страстной нежности у нее уже не ощущалось.

— Девочкой я проводила лето в Истхемптоне. Там было очень хорошо.

Дэнни рассмеялся, довольный, что внимательно прочел туристскую брошюру Консидайна.

— Хантингтон — это совсем не Истхемптон, милая.

Это «милая» неприятно удивило Клэр, она убрала было руку, но потом снова стала поглаживать Дэнни. Он спросил:

— Кто снимал эти фильмы?

— Блестящий режиссер — Поль Дионей.

— Специально для близких друзей?

— С чего ты взял?

— Это же порнография. Такое в кинотеатрах не покажешь. Это же противозаконно.

— Ты судишь так резко, как будто уважаешь буржуазные законы, которые ограничивают свободу художника.

— Это ужасно. Что это за мужчина, который от этого получает удовольствие!

— Почему обязательно мужчина? Я — женщина и ставлю высоко такое искусство. Ты совершенно зашорен в своих взглядах, Тед. Для человека нашего движения это плохо. Кроме того, я знаю, это тебя возбудило.

— Неправда.

Клэр рассмеялась:

— Ну зачем лукавить? Скажи, что тебе хочется? Что ты хочешь делать со мной?

Она хочет трахать его, чтобы все выведать, значит, она знает, значит…

Дэнни решил поддержать игру, стал целовать ее в шею, в щеки. Клэр глубоко задышала, притворно, словно девочка на подиуме клуба Ларго, делающая вид, что, обнажаясь, входит в экстаз. Стала трогать его спину, грудь, плечи, массировать их, казалось, что она сдерживается, чтобы не переборщить в своем обмане. Он пытался поцеловать ее в губы, но они оставались плотно сомкнутыми. Клэр просунула ему руку между ног, но там все было холодно и вяло, а от ее прикосновения стало только хуже.

Дэнни чувствовал скованность во всем теле. Клэр завела руки за спину и одним движением скинула свитер вместе с лифчиком. Груди у нее были в веснушках и старческих пятнышках, похожих на раковые, левая была больше, как-то странно свисала, а соски были темными, плоскими и окружены морщинистой кожей. У Дэнни мелькнула мысль о предателях и мексиканцах, сосавших их. Клэр прошептала:

— Иди ко мне, детка. — И она стала гладить свои груди у него перед лицом: убаюкивала, хотела по-матерински выведать все, что знает, кого знает и в чем солгал. Дэнни закрыл глаза, но ничего не получалось. В голове роились мысли о мальчиках, о Тиме, о НЕМ, и ничего не получалось…

— Сердцеед? О Тедди, и как тебе удался такой розыгрыш?

Дэнни оттолкнул ее, выскочил из дома, хлопнув дверью, и поехал домой, думая дорогой: НЕ МОЖЕТ ОНА ЗНАТЬ, КТО Я.

Приехав, он сразу взял свою копию материалов для большого жюри и стал их листать, чтобы найти тому подтверждение. Вот: «Хуан Дуарте — мозговой трест УАЕС, статист и рабочий сцены студии „Вэрайэти интернэшнл пикчерз“». Сразу всплыл образ Оджи Дуарте в морге, с зажатым во рту собственным пенисом, за ним — три мекса на съемках «Окровавленного томагавка», где он разговаривал с коллегой Дуэйна Линденора; за ними — Норман Костенц, снимающий его после драки в линии пикета. Лица, лица, лица и два последних: мекс, так странно на него посмотревший в морге, должно быть родственник Оджи Дуарте, и один из актеров той съемочной группы Хуан Дуарте, комми, латинос, актер и рабочий сцены, — один и тот же человек. В журнале протоколов заседаний вычеркнуто было его имя. Стало быть, он видел снимки Костенца и сказал Клэр и Лофтису, что Тед Кругман — это полицейский сыщик, осматривавший труп Оджи.

Значит, журнал — поддельное алиби.

Значит, те фильмы были проверкой его реакций и средством выведать у него, что он знает.

Значит, Красная Сука пыталась сделать с ним то, что Консидайн хотел, чтобы он сделал с ней.

ЗНАЧИТ, ОНИ ЗНАЮТ, КТО ОН ТАКОЙ.

Дэнни подошел к полке над холодильником, где пряталась личность помшерифа Д. Апшо. Взял оттуда свой жетон и наручники, пристегнул их к поясу и вынул из кобуры револьвер 45-го калибра.

Глава тридцатая

Тад Грин, начальник оперативного управления, шеф всех сыщиков, сначала кивнул Малу, потом Дадли Смиту:

— Джентльмены, я вынужден был вас пригласить так рано по срочному делу. Все, что я вам скажу, ни сейчас, ни впредь не должно выйти за пределы этих стен.

Мал посмотрел на Грина. Он редко выглядел мрачным, сейчас же словно был на похоронах.

— В чем дело, сэр?

Грин закурил.

— Дожди вызвали в горах оползни, и на подъездной дороге, ведущей к голливудскому знаку, нашли труп. Им оказался сержант Найлз из голливудского отряда. Я тут вызвал доктора Леймана, и он извлек из черепной коробки две пули 38-го калибра. Пули от револьвера «Айвер-Джонсон», который, как вы знаете, официально состоит на вооружении полиции города и округа. Последний раз Найлза видели позавчера в голливудском участке, где он ввязался в драку с вашим товарищем по делу большого жюри помощником шерифа Дэниелом Апшо. Вы оба работаете с Апшо, и я вызвал вас, чтобы узнать ваше мнение. Мал, вы первый.

Мал, оправившись от шока, заставил себя сначала подумать, потом — говорить:

— Сэр, Апшо не способен убить человека — вот мое мнение. Позапрошлой ночью я сделал ему выговор за драку с Найлзом, и он воспринял его, как полагается настоящему копу. Апшо не скрывал своего удовлетворения в связи с тем, что Найлз был снят с дела. Кроме того, было всем известно, что Найлз был по уши замаран в истории с Брендой Аллен. Я слышал также, что он служит сборщиком подати у Джека Драгны, и хотел бы поговорить с Джеком и Микки, прежде чем обвинить в убийстве коллегу.

Грин кивнул головой:

— Лейтенант Смит.

— Сэр, я не могу согласиться с капитаном Консидайном. Сержант Майк Брюнинг, который также работает по этому делу с Апшо, говорил мне, что Найлз боится этого парня и убежден, что при сборе улик тот вторгся в пределы юрисдикции городской полиции. Найлз говорил Брюнингу, что Апшо лжет относительно того, как он добыл сведения по второй и третьей жертве, и что он намерен выдвинуть против Апшо обвинения. Больше того, Найлз был убежден, что у Апшо существует «пунктик» по поводу этих гомосексуальных убийств, поэтому он и обозвал Апшо педерастом, что и стало причиной их драки. Мой осведомитель сообщил, что есть свидетели того, что Апшо угрожал известному сутенеру-гомосексуалисту Феликсу Гордину, который щедро оплачивает услуги работников центрального управления шерифа. Гордин говорил моему осведомителю, что Апшо сумасшедший и одержим идеей раскрытия какого-то заговора гомосексуалистов, пробовал его шантажировать, угрожая сообщить о нем в газеты, и требовал сведений, которых, как утверждает Гордин, просто не существует.

Это обвинение насторожило Мала.

— Кто ваш информатор, Дадли? И почему вас и Брюнинга так сильно волнует Апшо?

Дадли по-акульи осклабился:

— Мне бы не хотелось, чтобы нестабильное и необузданное поведение этого паренька стало препятствием в нашей работе на большое жюри. И, как и вы, я не имею привычки разглашать имена своих осведомителей.

— Понимаю. Но вы очерняете своего сослуживца. А этого человека я считаю преданным и блестящим молодым полицейским.

— Я от многих слышал, что вы пристрастны в вопросах, касающихся ваших оперативников, Мал. Особенно теперь, когда вы стали капитаном. Я лично считаю, что Апшо способен на убийство. Грубое насилие всегда свойственно людям слабым.

Малу подумалось, что, в подходящем настроении и перебрав виски, малыш, пожалуй, может кого-то пристрелить — и вполне хладнокровно. Он сказал:

— Шеф, Дадли говорит убедительно, но я все равно не верю, что Апшо мог такое сделать.

Грин загасил сигарету.

— Вы оба слишком пристрастны. Я привлеку к делу офицера без предубеждений.

Глава тридцать первая

Звонил телефон. Дэнни в полусне потянулся к тумбочке, потом понял, что он уснул на полу. Он встал и пошлепал к аппарату, спотыкаясь о пустые бутылки и разбросанные папки.

— Да. Джек?

— Это я, — раздался голос Шортелла. — Слушаешь?

— Давай.

— Первое. Слежка Брюнинга — липа. Я заглянул к старому приятелю в городском управлении, посмотрел рабочие табели людей Дадли: они полностью загружены своей обычной работой. Искал Джина Найлза, думал его умаслить и узнать что-нибудь от него, но этот придурок куда-то провалился. Городские шарили в районе, где было найдено тело Дуарте; получили сигнал и бросили туда новичков из центральных участков. Пока ничего нет. Док Лейман сам рыщет в поисках малейших следов, хочет провести системную экспертизу по Дуарте и включить случай в свой новый учебник. Боится, что дожди все смоют, но все-таки пытается что-то найти. Вскрытие показало то же, что и в трех предыдущих случаях: усыплен, задушен, изувечен уже мертвым. Звонил остальным троим по твоему списку, они ненадолго уехали, чтобы переждать, пока все уляжется.

Дэнни, ты знал этого Хартшорна, который покончил с собой?

— Да, только пока не ясно, связан он с нашим делом или нет.

— Так вот: я был в участке Уилшира и посмотрел рапорт. Все чисто — никто к нему в дом не проникал, никаких следов борьбы. Дочь Хартшорна говорит, что папаша был сильно расстроен из-за большого жюри.

Дэнни вспомнил сцену в доме де Хейвен и занервничал: она знает, все они знают — нет больше Теда Кругмана.

— Джек, свежего нет ничего?

— Есть кое-что. Весь вечер я занимался росомахой и вышел на одного старика. Томас Кормиер — по буквам: К-О-Р-М-И-Е-Р. Любитель-натуралист, личность выдающаяся, можно сказать. Живет на Банкер-Хилл и держит зверюшек породы куньих, которых у него берут на разные шоу и киносъемки. Так у него в клетках живет куча этих самых росомах — заметь, содержит их по отдельности. Ничего подобного во всем городе больше нет. Так вот, слушай дальше. Заскочил я вчера в твой участок к приятелю, его туда перевели недавно. И слышу, что телефонистка клепает на тебя дежурному сержанту. Я подъехал к ней, то да се, она и говорит, что замучилась с твоими заданиями, что ты просто эксплуатируешь ее, и показывает список стоматологов, которых она должна обзванивать. По описанию убийцы ничего нет, а вот по звериным зубам — интересно: мастерская одного протезиста в районе Беверли и Бодри. Там делают зубы для таксидермистов, и это единственное место, где работают с настоящими зубами, а не пластмассой. Выходит, есть и такое. А это всего в семи кварталах от Томаса Кормиера, его адрес — Саут Коронделет, 343.

Свежее и зубастое!

— Бегу, — сказал Дэнни и повесил трубку. Решил погодить с наездом на Феликса Гордина, собрал и спрятал свои документы, привел в порядок и полностью экипировался. Полицейский Дэниел Т. Апшо: удостоверение — в карман, жетон — на грудь, пушку — в кобуру, сам — за руль и — на Банкер-стрит. Тед Кругман умер и похоронен.

Саут Коронделет, номер 343; особняк в викторианском стиле, с покатой крышей и фронтоном. С одной стороны дома пустырь, с другой — крутой и живописный, прямо с открытки, склон горы Эйнджелз Флайт. Дэнни остановился перед входом и сразу услышал звериный вой. Он пошел на звуки и попал во двор. Здесь ступенями поднимались по склону Г-образные постройки с рифлеными оцинкованными крышами. Спереди постройки были закрыты прочной стальной сеткой, а на высокой дощатой стенке установлен похожий на генератор механизм. Во дворе воняло звериной мочой и дерьмом.

— Сильный запашок, сержант?

Дэнни обернулся. Старик в рабочем костюме и высоких сапогах шел к нему с дымящейся сигарой в руке, аромат которой мешался с вонью и делал ее особенно нестерпимой. Он улыбался — к зловонным испарениям добавился еще и дурной запах изо рта.

— Вы из службы наблюдения за содержанием животных или здравоохранения?

Дэнни вдруг ощутил, что солнце печет вовсю. От вони клеток, накладывающейся на последствия вчерашних возлияний, ему стало нехорошо.

— Я детектив убойного отела управления шерифа. Вы — Томас Кормиер?

— Совершенно верно, только я никого не убивал и с убийцами дела не имею. Есть у меня несколько убийц из семейства куньих, но они убивают только грызунов, которыми я их кормлю. Если это преступление, то свою вину признаю. Мои звери живут в неволе, так что если они слишком шумят, то эту музыку заказываю и оплачиваю я.

На чокнутого вроде не похож, подумал Дэнни и сказал:

— Мистер Кормиер, я слышал, что вы знаток росомах.

— Святая правда. У меня их целых одиннадцать. У меня и маленькая холодильная установка есть — создаю им прохладу, как они любят.

Дэнни почувствовал, что сейчас задохнется от вони, исходящей из клеток и рта старика.

— Вот поэтому я здесь, мистер Кормиер. Начиная с Нового года и по сегодняшний день убиты четыре человека. Их сначала убил, а потом грыз трупы человек с вставной челюстью из зубов росомахи. В нескольких кварталах от вашего дома есть единственная в городе зубопротезная мастерская, где работают с настоящими зубами зверей. Я подумал, это совпадение не случайно, и надеюсь на вашу помощь.

Томас Кормиер загасил сигару и сунул ее в карман.

— Ничего более удивительного не слышал за всю свою жизнь на этой планете, а началась она аж в 1897 году. Что еще вы можете рассказать об этом убийце?

— Высокого роста, средних лет, седой. Вхож в мир джаз-музыкантов, имеет доступ к героину, водит компанию с гомосексуалистами. — Тут он остановился, подумав о Рейнольдсе Лофтисе: не упустил ли он что-то важное. — И сам он голубой.

Кормиер рассмеялся:

— Славный, выходит, парень, только не знаю такого, а если бы знал, то держался бы задницей к стене и хватал свое надежное ружьишко, если б он ко мне пожаловал. И что, стало быть, он любитель Gulo luscus?

— Если вы о росомахе, то да.

— Ого! Что ж, восхищен его интересом к породе куньих, но не методом, с помощью которого он свой интерес демонстрирует.

Дэнни вздохнул.

— Мистер Кормиер, а вам что-нибудь говорит название «зубопротезная мастерская „Хоредко“»?

— Конечно, там вроде занимаются зубами зверей. Это дальше по улице.

Попал в точку. Дэнни снова вспомнил кинопросмотр у Клэр де Хейвен, представил, как ОН смотрит фильм, возбуждается, хочет большего…

— Я бы хотел взглянуть на ваших росомах.

— А я уж думал, вы так и не попросите, — сказал Кормиер и повел Дэнни в сарай с кондиционером. Из солнечного тепла они сразу попали в морозную зиму. Тявканье, ворчание и визг слились воедино. Темные тени выскакивали из мрака и острыми мордами тыкались в сетку.

— Gulo luscus, — сказал Кормиер. — Каркажу, на языке индейцев, злой дух. Самое ненасытное из всех живущих плотоядных, и такого подлого млекопитающего просто не найти.

На средний вольер падал луч солнца. Дэнни подошел к нему, присел на корточки, касаясь носом сетки. Внутри бродило, вертелось, кидалось на стенки животное с длинным телом. Сверкали зубы, когти царапали пол; оно будто состояло из одних мускулов, пребывающих в неустанной работе, пока оно не убьет и не уснет, утолив голод. Дэнни наблюдал за зверем, ощущая его силу и чувствуя, какие ощущения испытывал ОН. А Кормиер рассказывал:

— У Gulo luscus два характерных свойства: хитрость и упорство. Были случаи, когда они охотились даже на оленей: росомаха прячется на дереве, кидает вниз сочную съедобную кору для приманки, прыгает на шею жертвы и перекусывает горло. Учуяв запах крови, росомаха станет преследовать добычу, пока не настигнет. Слышал, что росомаха нападает даже на пуму, когда та поранена в брачных схватках. Кидается сзади, вырывает кусок мяса и отскакивает, снова налетает, и так раз за разом, пока пума совсем не ослабевает от потери крови. Когда пума уже еле жива, росомаха нападает спереди и когтями вырывает у пумы глаза и сжевывает, будто это конфетка.

Дэнни поморщился. В голове пронеслось: Марти Гойнз, ОН и росомаха, которую он сейчас рассматривал.

— Мне нужно посмотреть ваши записи. Обо всех росомахах, которых вы давали для киносъемок или шоу.

— Сержант, росомах нельзя дать напрокат, при всем моем желании заработать на этом. Это моя страсть, я люблю росомах и держу их, поскольку они поддерживают мою репутацию знатока семейства куньих. Как можно дать кому-то росомаху, если она нападает на все — человека или животное, — что оказывается в пределах ее броска. Лет пять-шесть назад у меня из клетки украли росомаху, и моим единственным утешением было то, что она изуродовала вора — это как пить дать.

Дэнни посмотрел на старика:

— Расскажите мне об этом.

Кормиер вынул сигару и стал ее мять.

— Летом 42-го я работал по ночам в зоопарке Гриффита, изучал ночное поведение куньих. У меня был выводок молодых росомах, которые стали заметно толстеть. Их кто-то подкармливал, потому что в клетках мне стали попадаться кости от мышей и хомяков, которых я им не давал. Кто-то открывал крышки кормушек и угощал моих Gulo. Я подумал на паренька, жившего по соседству, который узнал о моей славе, видимо, решил, что это то, чего ему не хватало. По правде сказать, это меня не очень встревожило, даже, наоборот, было приятно: кто-то еще разделяет мою любовь к Gulo. В июле это все прекратилось, потому что мои Gulo снова обрели свою прежнюю форму. Прошел так год-полтора, и вдруг у меня крадут росомаху по кличке Отто. Я со смеху чуть не помер. Как я понял, он хотел завести собственную росомаху, вот он Отто и украл. А Отто этот был молоток. Если вор тащил его на руках, то будь уверен: Отто его изгрыз всего. Я обзвонил все больницы в округе, спрашивал, зашивали там кого-нибудь с укусами, — и ничего; так они оба и пропали.

Вот уж попал так попал!

Дэнни думает о сновторном: усыпить и украть росомаху; ОН с его жутким талисманом. Вся история, кажется, целиком вписывается в его дело. Дэнни снова обернулся; росомаха что-то учуяла и кинулась на сетку, издавая леденящий кровь хрип, напоминающий звук буквы Р.

Кормиер рассмеялся:

— Джуно, ты настоящий молоток.

Дэнни приблизил лицо к сетке, чтобы почувствовать дыхание зверя. Потом сказал:

— Спасибо, мистер Кормиер!

Пора было отправляться в зубопротезную мастерскую «Хоредко».

Подъезжая к «Хоредко», Дэнни ожидал увидеть неоновую вывеску на фасаде, широко открытую звериную пасть и номер дома, составленный из зубов разных хищников. Мастерская же помещалась в небольшой постройке под скромной вывеской над входом.

Дэнни остановил машину у крыльца и вошел в крошечную приемную — девица за маленьким коммутатором и художественный календарь на стене, двенадцать раз повторяющий 1950 год с разными симпатичными зверюшкам и уведомляющий таксидермистов, что они живут в январе. Девушка за коммутатором улыбнулась Дэнни:

— Слушаю вас.

— Управление шерифа, — сказал Дэнни, показывая свой жетон. — Я хотел бы поговорить с вашим начальством.

— По какому вопросу?

— О звериных зубах.

Девушка нажала кнопку селектора и сказала:

— Мистер Кармайкл, к вам пришли из полиции.

Дэнни посмотрел на календарных лосей, медведей, волков и буйволов; заметил изящную горную кошку — пуму — и подумал о том, как росомаха неустанно преследует ее и убивает.

Открылась дверь, и вышел человек в халате, забрызганном кровью.

— Мистер Кармайкл? — спросил Дэнни.

— Да?

— Помощник шерифа Апшо.

— Чем могу помочь, помощник шерифа?

— Меня интересуют зубы росомахи.

Никакой реакции, кроме явного желания поскорей вернуться к свой работе.

— В таком случае, боюсь, ничем не смогу вам помочь. «Хоредко» — единственная в городе мастерская по изготовлению зубных протезов для зверей, но для росомахи мы их никогда не делали.

— Почему?

— Почему? Потому что таксидермисты не делают чучел росомах. Те, кто украшает чучелами зверей свои дома, этим зверем не интересуются. Я работаю здесь тринадцать лет, и у меня никогда не было заказа на изготовление зубов росомахи.

Дэнни задумался.

— Скажите, а может человек, освоивший основы изготовления зубных протезов для зверей, сделать их самостоятельно?

— Да, сможет, но при этом перепачкается кровью, и без надлежащих инструментов его работа будет халтурной.

— Очень хорошо. Я ищу человека, который как раз очень любит кровь.

Кармайкл обтер руки о перед своего халата.

— С чем связан ваш вопрос, помшерифа?

— С убийством четырех человек. С какого времени у вас ведется учет работников?

Слова Дэнни произвели на Кармайкла впечатление, несмотря на самоуверенность, он был потрясен:

— Бог мой! Учет у нас ведется с 40-го года. Только у нас работают преимущественно женщины. Вы не думаете…

Дэнни подумал, что Рейнольдс Лофтис не стал бы пачкать руки в подобном месте.

— Все возможно. Расскажите о мужчинах, которые здесь работали.

— Их было не много. Откровенно говоря, женщины нанимаются за меньшую плату. Нынешние работники здесь уже давно, а когда мы получаем срочный заказ, то для черновых работ нанимаем поденщиков или старшеклассников из школ Линкольна и Белмонта. Во время войны мы нанимали все больше из приезжих.

Разработка версии с «Хоредко» вполне могла дать интересный результат, но с Лофтисом это связано быть не могло.

— Мистер Кармайкл, есть тут медицинские карты ваших работников?

— Да.

— Можно заглянуть в ваш архив?

Кармайкл повернулся к секретарше:

— Салли, дай этому помшерифа любые досье, какие его заинтересуют.

Дэнни пропустил «этому» мимо ушей. Кармайкл скрылся за дверьми. Салли указала на шкаф с папками:

— Вот говнюк — уж простите меня за грубость. Медицинские карты в нижнем отделении, мужчины и женщины вместе. Вы и вправду думаете, настоящий убийца работал здесь?

Дэнни хмыкнул.

— Нет, но настоящее чудовище — вполне возможно.

Чтобы просмотреть медицинские карты, ему понадобился час.

С ноября 39-го на работу зубными техниками здесь нанималось шестнадцать мужчин. Трое были японцами, сразу после окончания интернирования в 44-м; четверо — белые иммигранты, которым теперь немного за тридцать; трое белых американцев, сейчас — они все среднего возраста; шестеро были мексиканцы. Все шестнадцать в разное время сдавали кровь в ходе ежегодных кампаний Красного креста. У пятерых — группа крови 0+, наиболее распространенная среди людей. Трое из них были японцами, двое — мексиканцами… Тем не менее шансы, что зубопротезная мастерская «Хоредко» прольет свет на дело, оставались.

Дэнни прошел в мастерскую и еще час разговаривал с техниками — те в это время извлекали зубы из челюстей лося, оленя и кабана. Он расспрашивал их о высоком седом человеке со странным поведением; его интересуют джаз, героин; он помешан на росомахах; от этого человека пахло кровью, воняло изо рта животным запахом больных зубов; странным поведением он мог вызвать удивление у временных работников, которые приходили и уходили; может быть, этот человек был похож на популярного и красивого голливудского актера. Техники смотрели на него в полном недоумении, отрицательно мотали головой и занимались своим делом; нет, нет, нет — отрицательные ответы по всем статьям. Большинство из работников были мексиканцы — «мокроспинники», ученики старших классов школ Белмонта и Линкольна без «зеленых карт», те, кто уже помаялся на скотобойне Вернона, где работа грязнее, а зарплата даже меньше той, что они получают у мистера Кармайкла. Лофтис бы бухнулся в обморок, едва зайдя в «Хоредко»; связь актера с мастерской если и была, то опосредованно. Но ниточка «Хоредко» — Кормиер, это Дэнни чувствовал, была верной: запах крови и гниения — вот что ОН любит.

День становился все теплее, а после дождей — душнее. Дэнни сел в машину, хмель после вчерашнего перепоя выходил вместе с потом. Он думал об отсеве, о том, что предприятия с поденными работниками не ведут их учета, чтобы уходить от уплаты налогов, что места, где используют труд школьников, особых гарантий на успех не обещают, но заняться ими все равно стоит. Он поехал в Белмонтскую школу, побеседовал с дамой, ведающей внешкольной работой учеников, узнал, что ее архив начинается только с 45-го года. Сверил с данными из «Хоредко». Оказалось: там работали 27 учеников, все мексиканцы и японцы. Хотя по возрасту этот контингент не подходил, Дэнни повторил проверку и в Линкольнской школе: мексы и япошки, а также один умственно отсталый белый мальчик, которого взяли из-за его физической силы: мог сразу перетащить двух оленей. Полный ноль. Но ощущение правильного направления поиска не покидало его.

Дэнни отправился в бар в Чайнатауне. После двух рюмок он вдруг понял: это его последний день работы по делу убийств. Когда он скажет Консидайну, что Тед Кругман провалился, его сунут обратно в дежурку участка Западного Голливуда, а если Эллис Лоу сочтет, что он поставил под угрозу успех большого жюри, еще и обвинят в провале операции. Тогда он станет искать ЕГО в свободное от дежурства время, но и тут есть опасность, что Феликс Гордин пожалуется на него своим партнерам по гольфу шерифу Бискейлузу и Алу Дитриху, и на него снова напялят форму или пошлют охранять тюрьму. Он нажил себе врага в лице Джина Найлза и рассорился с Дадли Смитом и Брюнингом. Заигрываниям с Карен Хилтшер конец. А если Найлз сможет доказать, что он побывал в доме 2307, его дела совсем плохи.

Еще две рюмки, и в сплошном мраке появились светлые проблески. У него есть друг с чином и влиянием. Если удастся оправдаться за провал, он может рассчитывать на поддержку капитана. Последняя рюмка, и снова ОН, неотступный и вездесущий, будто ОН существовал всегда, хотя они столкнулись всего несколько недель назад. Дэнни думает о НЕМ вне связи с Рейнольдсом Лофтисом и последним вечером с Клэр. Вспоминает ход вчерашних событий: перед глазами мертвый Оджи Дуарте на столе в морге.

Порезы на лице. Работа с файлами вчера ночью. Он нутром чувствует: убийца знал дружка Марти Гойнза, паренька с забинтованным лицом, и тот был источником его сексуального вдохновения. Росомах Томаса Кормиера подкармливали (а может, им поклонялись?) летом 42-го (время Сонной Лагуны!), когда палки зутеров были особенно в ходу. Кормиер считает, что подкармливал их паренек-сосед. «Хоредко» — рядом. Там брали на работу из притонов и ночлежек, никакого учета не велось. Мальчик с ожогами лица был белый. Все школьники, направлявшиеся в мастерскую, были мексы и япошки, кроме одного слабоумного. А может быть, техники, с которыми он там недолго разговаривал, никогда его не видели, потому что он мало проработал, может быть, просто не заметили его или просто забыли. Что же в итоге? Обожженный мальчик был грабителем. Любитель «Листерина» Честер Браун говорил, что примерно в 43-м или 44-м году он вместе с Гойнзом занимался грабежами. Если летом 42-го он подкармливал росомаху (поклонялся ей) Томаса Кормиера, а через 18 месяцев украл ее и был местным, то не исключено, что в тот промежуток времени он мог совершать грабежи в районе Банкер-Хилл.

Дэнни едет в рампартский участок городской полиции, ведающий районом Банкер-Хилл. Имя Мала Консидайна дает ему «добро» командира: через несколько минут Дэнни уже в пыльной кладовке, где валяются старые рапорты о происшествиях.

Ящики с бумагами подписаны по годам. Дэнни нашел две картонные коробки из-под бакалейных товаров с надписью «1942». Многостраничные рапорты сложены подряд, без разделительных картонок и без всякой системы или порядка: кражи кошельков, уличные ограбления, мелкие кражи, грабежи, хулиганство и бродяжничество — все свалено в одну кучу. Дэнни присел на коробку рапортов за 48-й год и принялся за работу.

В правом верхнем углу рапортов — номера статей УК. Дэнни отобрал рапорты с кодовым номером 459.1, грабеж. В двух коробках за 42-й год их оказалось тридцать один; следующий шаг — определение места преступления. Он взял бумаги в дежурку и сел за свободный стол у стены с планом участка Рампорта, стал прорабатывать рапорты по улицам Банкер-Хилла. Посмотрел четыре рапорта и отобрал один; из шести следующих — еще три. Для удобства он мысленно наметил десять кварталов Банкер-Хилла с севера на юг и восемь — с запада на восток. Просмотрел остальные страницы — вышло всего одиннадцать грабежей и нераскрытых правонарушений за 42-й год. Все одиннадцать адресов находятся в пределах пешей прогулки до дома Томаса Кормиера и зубопротезной мастерской «Хоредко».

Дэнни быстро просматривает даты происшествий, они стоят внизу первой страницы дела. 16 мая 1942-го; 1 июля 1942-го; 27 мая 1942-го; 9 мая 1942-го; 6 июня 1942-го; 16 июня 1942-го и шесть остальных из одиннадцати — от 9 мая до 1 августа 1942-го. В голове гудит. Дэнни смотрит списки похищенных предметов и понимает, почему изловить грабителя не сильно старались: дешевые украшения, семейные портреты, маскарадные драгоценности, деньги из кошельков и бумажников. Кипарисовая коробка для сигар. Коллекция стеклянных фигурок. Чучела фазана и рыси на подставке из красного дерева.

ОН — горячее, совсем горячо; Лофтис — холоднее, холодно.

В онемевшем теле Дэнни покалывает, будто он касается голых электрических проводов. Он снова идет в чулан, находит коробки с бумагами за 43-й и 44-й годы. Выясняется, что мелких краж тогда в Банкер-Хилле не случалось, а рапорты о серьезных грабежах были настоящими делами под грифом 459.1 — хищение ценностей в крупных размерах, за которыми следовали проверки и аресты по всему городу и округу.

Дэнни кончил работу, поставил коробки на место. И тут его зацепило…

Убийца идентифицируется как человек среднего возраста; он связан с грабителем, обожавшим росомах, — молодым парнем, выявленным в результате сегодняшней работы. Честер Браун говорил ему, что Марти Гойнз и его пособник с обожженным лицом в 43-м и 44-м годах занимались грабежами в долине Сан-Фернандо. Надо будет съездить в тамошние участки и посмотреть рапорты о происшествиях, только сначала допросить одного коммуниста, работника киностудии. К тому же на 42-й год выпадает наибольшее количество мер по затемнению городов, введению комендантского часа и строгой регистрации всех, кто выходил на улицу после 10 вечера. Именно в это время, скорее всего, и совершал свои вылазки любитель росомах. Если только регистрационные карточки задержанных сохранились…

Дэнни снова перерыл кладовку, выкинув пустые коробки. За работой среди паутины, плесени и мышиного помета он совсем избавился от обеденного похмелья. Отыскал коробку с пометкой «РК’41–43», раздвинул карточки и с удивлением обнаружил, что они уложены в хронологическом порядке. Стал листать. Весной и летом 42-го были задержаны, допрошены и отпущены восемь мужчин в возрасте от 19 до 47 лет.

Карточки заполнялись небрежно: были проставлены имя, раса и дата рождения, но только у половины указано место проживания — в большинстве случаев городские гостиницы. Пятеро из них сейчас достигли среднего возраста и могли быть ИМ: трое других были молодыми парнями, возможно с обожженным лицом. Один из них — если он имел какое-то отношение к делу — мог быть соседом Томаса Кормиера, любителем росомах.

Дэнни сунул карточки в карман, сел в машину и поехал до первого телефона-автомата, откуда позвонил Шортеллу в дежурку голливудского участка. Дежурный соединил его с нужным номером, Шортелл подбежал к трубке, запыхавшись.

— Да? Дэнни?

— Это я. Что-то случилось?

— Нет, ничего, только все городские «быки» смотрят на меня косо, будто я вдруг стал хуже последнего гада. Что у тебя?

— Список имен, и наш парень может быть где-то среди них. Разговаривал с Кормиером в мастерской «Хоредко», напрямую их связать не удалось, но чувствую-чувствую, что наш человек имеет отношение к росомахам Кормиера. Помнишь, я говорил тебе о старом подельнике Марти Гойнза?

— Ага.

— Нашел к нему ниточку, и, думаю, она выведет куда надо. В мае — августе 42-го в районе Банкер-Хилла имели место несколько нераскрытых грабежей. Хищения ерундовые и как раз по соседству с Кормиером и «Хоредко». Полиция тогда вводила комендантский час, и у меня восемь карточек допроса задержанных за тот период. У меня большое подозрение, что убийства тянутся еще оттуда — от убийства в Сонной Лагуне и деятельности Комитета защиты Сонной Лагуны. Попробуй сделать отсев из списка по нынешним адресам, типу крови, связи с протезированием, преступным прошлым и прочим.

— Давай, я записываю.

Дэнни вынул карточки:

— У кого-то адреса указаны, у кого-то нет. Первый, Джеймс Джордж Уитакри, родился 5.10.30, гостиница «Гавана», угол Девятой и Олив-стрит. Второй, Рональд Деннисон, родился 30.10.20, адрес не указан. Третий, Коулмен Масски, родился 09.05.23, Саут-Бодри, 236. Четвертый, Лоренс Томас Вазницки, 29.11.08, Банкер-Хилл-авеню, 641 1/4. Пятый, Лиланд Харделл, 4.06.24, гостиница «Американский орел», угол Четвертой и Хилл-стрит. Шестой, Лорен Гарольд Надик, 2.03.20, адрес не указан. Седьмой, Давид Виллерс, 15.01.06, адрес не указан. И восьмой, Бруно Эндрю Гаффни, 29.07.06, адрес не указан.

— Все, записал, — сказал Шортелл. — Значит, ты уже совсем близко?

Дэнни опять словно током ударило: грабежи на Банкер-Хилл закончились 1 августа 1942 года, убийство в Сонной Лагуне — одежда жертвы была искромсана палкой зутера — произошло 2 августа.

— Почти у цели, Джек. Несколько верных ответов плюс удача — и этот сукин сын мой!

Дэнни подъехал к студии «Вэрайэти интернэшнл пикчерз», когда уже начало смеркаться и пикетчики разошлись до следующего дня. Он остановился на виду у всех, выставил за лобовым стеклом табличку «Служебная машина полиции» и приколол на плащ жетон. Подошел к сторожевой будке — знакомых лиц не было. На Дэнни никто не обращал внимания, и он почувствовал раздражение. Охранник без звука открыл двери, и Дэнни направился прямо к павильону 23.

Табло на стене указывало, что съемки «Окровавленного томагавка» продолжаются, дверь в павильон была открыта. Там шла перестрелка, среди скал из папье-маше палили друг в друга ковбой и индеец. Их фигуры были залиты светом софитов, стрекотали камеры. Возле другого задника с нарисованными на картоне пасущимися бизонами мексиканец, которого он видел в морге, подметал искусственный снег.

Дэнни перекрыл ему путь вдоль стены. Тот поднял глаза, бросил щетку и кинулся бежать прямо мимо камер. Дэнни — за ним, скользя на хлопьях снега. Съемка остановилась. Кто-то заорал:

— Хуан, черт тебя дери! Снято! Снято!

Хуан выскочил через боковой выход, грохнув дверью. Дэнни пробежал через весь павильон, у двери замедлил шаг и толкнул ее. Усиленная сталью дверь захлопнулась и отбросила его назад. Скользя на хлопьях искуственного снега, Дэнни надавил на дверь и увидел Хуана — тот бежал по дорожке к железной ограде.

Дэнни что было мочи бросился за ним. Хуан Дуарте прыгнул на ограду и стал перелезать. Зацепился штаниной за острие, стал дергаться, пытаясь освободить ногу. Дэнни схватил за пояс и сдернул вниз, но тут же получил сильный удар с правой руки в лицо. От неожиданности Дэнни разжал пальцы, и Дуарте рухнул на него.

Дэнни резко согнул колени, кулак Дуарте прошел мимо, ткнулся в асфальт. Дэнни откатился от него, навалился сзади, прижал его к земле. Мекс захрипел:

— Говно фашист сука фашист коп фашист сволочь.

Дэнни выхватил наручники, защелкнул один браслет на левой руке Дуарте, другой — на ограде. Мексиканец плюхнулся на живот, пытаясь выдернуть ограду, отчаянно матерясь по-испански. Дэнни перевел дух, дал Дуарте надергаться и накричаться, потом сел рядом на корточки:

— Я знаю, ты видел мое фото, видел меня в морге и все рассказал Клэр. Мне все это безразлично, насрать на УАЕС и на красную угрозу. Мне надо поймать убийцу Оджи, и я чую, что концы уходят в Сонную Лагуну. Теперь ты ответишь на мои вопросы, или я посажу тебя за нападение на полицейского. Решай.

Дуарте потряс цепочкой наручников.

— От двух до пяти лет минимум. А на УАЕС мне наплевать.

Вокруг стала собираться толпа. Дэнни махнул им, чтобы отошли назад, все молча отодвинулись, качая головами.

— Сними с меня это, — сказал Дуарте, — тогда, может быть, поговорим.

Дэнни расстегнул наручники. Дуарте потер запястье, встал шатаясь и присел, привалившись спиной к ограде:

— С чего это наймит студии вдруг заинтересовался моим убитым двоюродным братом?

— Встань, Дуарте.

— Нет, на жопе буду сидеть. Ответь мне. С чего ты так печешься о maricon,[60] который хочет стать гребаной кинозвездой, как каждый гребаный житель этого гребаного города?

— Не знаю. Но я хочу поймать того, кто убил Оджи.

— А при чем тут Клэр де Хейвен? С чего ты решил подобраться к ней?

— Я сказал тебе, мне до этого дела нет.

— Норм Костенц сказал, что еще как есть. Когда я рассказал ему, что ты полицейский, он сказал, что за роль Теда Кругмана тебе можно дать сраного «Оскара»…

Дэнни присел возле Дуарте, держась за ограду.

— Ты будешь говорить или нет?

— Скажу, pendejo. Ты сказал, что убийство Оджи тянется из Сонной Лагуны, это меня интересует. Чарли Хартшорн тоже так думал, так…

Рука Дэнни вцепилась в решетку ограды, он еле устоял на ногах.

— Повтори, что ты сказал!

— Я сказал, что Чарли Хартшорн тоже так думал, а потому, может, и есть мне смысл потолковать с гребаным копом.

Дэнни присел около забора, чтобы поближе видеть лицо Дуарте.

— Расскажи мне все об этом, спокойно и не торопясь. Ты знаешь, что Хартшорн покончил с собой, знаешь?

— Может, и так. Это ты мне скажи.

— Я не знаю, так что рассказывай ты. Мне нужно это знать.

Дуарте, щурясь, смотрел на Дэнни.

— Чарли был адвокат. Он был maricon, но парень нормальный. Он работал в Сонной Лагуне, писал записки по делу для суда — и все задарма.

— Это я знаю.

— Ладно, а вот чего не знаешь, и вот каким он был человеком. Когда ты увидел меня в морге, я там был второй раз. Мне позвонил знакомый, что работает там, в час утра, наверно, и сказал, про Оджи и про то, что он порезан весь, как палкой зутера. Я пошел к Чарли домой. Он был человек влиятельный, я хотел узнать, может ли он нажать на копов, что занялись убийством Оджи всерьез. Он мне сказал, что на него самого уже пытался нажать один коп. Этот коп хотел узнать об убийстве парня по имени Дуэйн Линденор, хоть и делал вид, что ему на это плевать. Чарли читал в какой-то газете, что вместе с ним убили еще какого-то Уилтси и обоих изрезали палками зутеров, как Оджи. Я рассказал об этом Чарли, и он решил, что все три убийства связаны с Сонной Лагуной. Он позвонил в полицию и говорил с каким-то копом. Звали его сержант Брунер или вроде…

— Брюнинг, — вставил Дэнни. — Сержант Майк Брюнинг?

— Да, вот с ним. Чарли рассказал Брюнингу то же, что я тебе сейчас, и Брюнинг обещал, что приедет к нему домой поговорить. Я тогда ушел. Так что, если Чарли тоже думал, что там есть связь с Сонной Лагуной, ты, наверное, не такой уж cabron.[61]

У Дэнни лихорадочно заработала мысль.

Интерес Брюнинга к палкам зутеров — странно. Ведь тогда он напрочь отверг версию Дэнни. Его странное отношение к заданию вести наблюдение за четверкой? Вопрос об Оджи Дуарте — выделил его, потому что он мекс? Потому что связан с одним из членов Комитета защиты Сонной Лагуны? Мал говорил, что Дадли Смит сам напросился в группу большого жюри, хотя как лейтенант убойного отдела управления полиции не имел никакого резона заниматься этим делом. Мал рассказывал: Дадли с пристрастием допрашивал Дуарте, Сэмми Бенавидеса и Мондо Лопеса, напирая на дело Сонной Лагуны и виновность семнадцати молодых людей, которых поначалу привлекли к ответственности, хотя к УАЕС это не имело прямого отношения.

Хартшорн упомянул палку зутера в разговоре с Брюнингом.

Согласно устному рапорту Шортелла, позапрошлым вечером — в тот вечер, когда Хартшорн покончил с собой, — Дадли Смит и Брюнинг задержались в уилширском участке. Может быть, они быстро смотались к Хартшорну — его дом всего в миле от участка, убили его и вернулись в дежурку, надеясь, что никто не заметил их недолгого отсутствия? Отличное алиби для копа.

Но зачем?

Хуан Дуарте смотрит на него, будто он с луны свалился, а Дэнни лихорадочно думает, в каком направлении вести беседу.

— Быстро сопоставь эти вещи: джазовые музыканты, грабежи, росомахи, эскорт-служба для гомиков.

Дуарте слегка отодвинулся.

— Все это дрянь. К чему это?

— Парень, который обожает росомах?

Дуарте приставил палец к виску и покрутил рукой:

— Loco mierda![62] Росомаха — это такая крыса, что ли?

Перед мысленным взором Дэнни вырисовались страшные лапы Джуно.

— Давай так, Дуарте: Сонная Лагуна, Комитет защиты, 42—44-й годы и Рейнольдс Лофтис. Подумай хорошенько, отвечай не спеша.

— Это просто, — сказал Дуарте. — Рейнольдс и его младший брат.

Дэнни захотелось крикнуть: «Что?», но он сдержался. Значит, так. Он прочитал все документы большого жюри дважды — сразу после получения и дважды — вчера вечером; дважды прочел все досье психиатра, прежде чем Консидайн забрал их. Ни в одном документе нигде не упоминается о брате Лофтиса. Но в досье Лофтиса был пробел — с 42-го по 44-й год.

— Расскажи о его брате, Дуарте. Все, подробно и не торопясь.

Дуарте затараторил:

— Он был шпаной, с головой не дружил. Рейнольдс стал его приводить с собой в самое горячее для Комитета защиты время. Я забыл, как его звали, парню было лет восемнадцать-девятнадцать, так где-то. Лицо у него было забинтовано. В пожаре обгорел сильно. Когда раны зажили и он снял повязки, марлю, всю эту хрень, все девчонки в Комитете говорили: какой красивый. Он был на Рейнольдса похож, только еще лучше.

Новые факты, соединяясь, стучали «тук, тук, тук, тук» в дверь, которая никак не отворялась. Брат Лофтиса с обожженным лицом снова связывал актера с НИМ, но это противоречило догадке, что убийца свои сексуальные фантазии черпал из уродства мальчика; выходило, что Похититель росомахи и Обожженное лицо — это один человек и возможный соучастник в убийствах. Это объясняло неразбериху в возрасте.

— Расскажи мне о мальчике, — сказа Дэнни. — Почему ты назвал его шпаной?

— Он все время подмазывался к мексиканским парням. Врал, что видел, как большой белый человек убил Хосе Диаса, — думал, что мы его примем в свою компанию, потому что он сказал, что убийца — не мексиканец. Все знали, что убийца мексиканец и что просто копы посадили не тех мексиканцев, невиновных. Он нес этот бред, что видел убийцу, но ничего подробно не рассказывал, а когда ребята на него нажали, он вообще замолчал. В Комитет защиты приходили анонимные письма — что это сделал белый, и было ясно, что их посылал этот парень. Бред сумасшедшего! Парень говорил, что бежит от киллера, а я ему однажды сказал: «Pendejo, если убийца тебя ищет, какого хрена ты ходишь на собрания, где он может тебя зажопить?» Парень сказал, что у него есть особая защита, но больше ничего не говорил. В общем, больной был на всю голову. Если б он не был братом Рейнольдса, его бы никто терпеть не стал.

Тук, тук, тук, тук.

— Что с ним стало?

— Не знаю, — ответил Дуарте. — Я его не видал со времени Комитета защиты, и, думаю, никто больше его не видел. Рейнольдс о нем не говорит. Это странно. Ни Чаз, ни Клэр, ни Рейнольдс уже много лет о нем не говорили.

— А что Бенавидес и Лопес? Где они сейчас?

— На площадке, снимаются в какой-нибудь ковбойской хреновине. Ты думаешь, брат Рейнольдса имеет какое-то отношение к Оджи?

Дэнни лихорадочно думал. Брат Рейнольдса Лофтиса был грабитель с обожженным лицом, сообщник Марти Гойнза, вполне вероятно, он совершал грабежи на Банкер-Хилл и он же украл росомаху. Последняя кража на Банкер-Хилл совершена 1 августа 1942 года; на следующий день в Сонной Лагуне, всего милях в трех от Банкер-Хилла, убит Хосе Диас. Брат Рейнольдса утверждал, что видел, как «большой белый человек» убивал Хосе Диаса.

Тук, тук, тук. Мысли — скок, скок, скок.

Дадли Смит — большой белый с врожденной жестокостью. Он вошел в команду подготовки большого жюри, стремясь остановить инкриминирующие его свидетельские показания по Сонной Лагуне, надеясь добраться до свидетелей и документов того дела, ликвидировать их и выйти сухим из воды. Звонок Хартшорна Майку Брюнингу относительно палки зутера его напугал; они с Брюнингом или один из них подъехали из уилширского участка поговорить с ним; Хартшорн стал опасен. Обдумав это заранее или воспользовавшись моментом, они вдвоем или кто-то один убили Хартшорна, инсценировав самоубийство. Тук, тук, тук, — звучало все громче и громче, но дверь все еще оставалась закрытой, а за ней ответ на вопрос: как убийство Смитом Хосе Диаса и его стремление уничтожить вероятные свидетельства этого, а также убийство им Хартшорна, как все это связано со зверским убийством Гойнза-Уилтси-Линденора-Дуарте? И почему Смит убил Диаса?

Дэнни оглянулся на дверь павильона, за которой скрывались картинки Дикого Запада, заболоченные дебри и густой лес.

— Vaya con Dios,[63] — сказал Дэнни оставшемуся сидеть Дуарте и поехал домой читать дело большого жюри, думая, что только теперь он стал в глазах Маслика и Воллмера настоящим детективом.

Он влетел в подъезд своего дома словно на крыльях, нажал кнопку лифта и услышал за спиной шаги. Обернулся и увидел двух рослых мужчин, наставивших на него свои пушки. Он потянулся за своим револьвером, но первым его ударил в голову кулачище с тяжелым кастетом.

Очнулся он прикованным наручниками к стулу. В голове туман, запястья онемели, рот заполнял распухший язык. Глаза распознали комнату для допросов, смутные очертания трех человек, сидящих за столом, в центре которого лежал большой черный револьвер. Услышал голос:

— Табельным оружием вашего ведомства служит револьвер калибра 38. Почему, Апшо, у вас револьвер 45-го калибра?

Дэнни замигал глазами и закашлялся, сплюнув кровавый сгусток, снова моргнул и узнал голос говорившего: это был Тад Грин, начальник сыскной службы управления полиции. Дэнни удалось сфокусировать взгляд на двоих полицейских, сидевших по бокам Грина; таких здоровенных копов в гражданском платье он еще не видывал.

— Я задал вам вопрос, помшерифа.

Дэнни старался вспомнить, когда он выпивал в последний раз, выходило, что это было днем в Чайнатауне, и сообразил, что вряд ли он допился до чертиков и все происходящее не привиделось ему в алкогольном бреду. Откашлялся и сказал:

— Продал его, когда стал детективом.

Грин закурил сигарету.

— Это должностное преступление. Вы что, считаете, что вам закон не писан?

— Не считаю.

— Ваша подружка Карен Хилтшер думает иначе. Она говорит, что, став детективом, вы ловко ее использовали, одаривая своим вниманием. Она рассказала сержанту Найлзу, что вы проникли в дом 2307 по Тамаринд-стрит и знали, что две жертвы были незадолго до этого убиты именно там. Она сказала сержанту Найлзу, что ваш рассказ о встрече с девушкой у пончиковой на углу Франклин— и Вестерн-стрит — ложь, что она по телефону сообщила вам информацию о радиопереговорах городской полиции. Найлз собирался составить об этом рапорт, помшерифа. Вам было известно об этом?

В голове Дэнни гудело. Он сглотнул кровь. Узнал в сидевшем слева от Грина того, кто его нокаутировал.

— Да. Я об этом знал.

— Кому вы продали свой револьвер?

— Какому-то парню в баре.

— Это наказуемый проступок, помшерифа. Преступление. Получается, что вам безразлично, соблюдаются законы или нет, так?

— Нет, нет. Не безразлично! Я — полицейский! Да в чем дело, черт возьми?

Заговорил ударивший его коп:

— Видели, как ты беседовал с известным сводником педов Феликсом Гордином. Ты что, у него на довольствии?

— Нет!

— Значит, на довольствии у Микки Коэна?

— Нет!

— Вам дали в подчинение убойную группу, — вступил в разговор Грин. — Это было поощрением за вашу работу для большого жюри. Сержант Найлз и сержант Брюнинг считают очень странным, что вас, молодого полицейского, так занимают случаи поножовщины среди гомосексуалистов. Чем вызван этот интерес?

— Да что за черт! Я был на Тамаринд-стрит! Какого черта вам от меня нужно?

Вступил в разговор третий коп — качок:

— Почему ты подрался с Найлзом?

— Он дезорганизовал мне работу с Тамаринд-стрит, грозил донести на меня.

— Так это тебя взбесило?

— Да.

— Чтобы так драться?

— Да!

— Мы слышали иную версию, помшерифа, — сказал Грин. — Мы слышали, что Найлз обозвал вас педерастом.

Дэнни замер, вспомнил все это, и внутри у него все похолодело. Подумал рассказать о Дадли, но тут же отмел эту мысль — ему ни за что не поверят. И все же.

— Если Найлз так сказал, я этого не слышал.

— А тебя это задело, сынок? — рассмеялся «кастет».

— Да пошел ты!

Качок хлестнул его по щеке. Дэнни плюнул ему в лицо.

— Не сметь! — закричал Грин.

«Кастет» вскочил, обхватил качка руками и усадил на место. Грин от окурка прикурил новую сигарету. Дэнни выкрикнул:

— Да скажите, наконец, что все это значит?

Грин махнул полицейским, чтобы те отошли вглубь комнаты, затянулся сигаретой и загасил ее.

— Где вы были позапрошлой ночью между 2:00 и 7:00?

— Дома в постели. Спал.

— Один, помшерифа?

— Да.

— Помшерифа, в это самое время в сержанта Найлза стреляли, он был убит, а его труп был закопан на Голливудских холмах. Вам это известно?

— Нет!

— Кто это сделал?

— Кто угодно, Джек Драгна! Или Микки Коэн! Найлз ведь был мерзавцем, работал и на наших и на ваших!

«Кастет» шагнул вперед, качок стал удерживать его, при этом бормотал:

— Плевать посмел в меня, козел, любитель педов. Джин Найлз был мне другом, мы с ним вместе еще в армии служили, ты, жополиз у гомов.

Дэнни уперся ногами в пол и толкнул свой стул к стене.

— Джин Найлз был дикарь, продажный сукин сын.

Качок подскочил к Дэнни, протянул лапы к его горлу.

Дверь в комнату распахнулась, и вбежал Мал Консидайн. Грин что-то кричал, но его не было слышно. Дэнни подтянул колени к груди и вместе со стулом опрокинулся вперед. Ручищи качка прорезали воздух. Мал налетел на него, размахивая кулаками, стал его молотить. «Кастет» сгреб Мала и вытолкал из камеры в коридор. Оттуда эхом донеслось: «Дэнни!» Грин встал между стулом и озверевшим громилой, повторяя:

— Нельзя, Гарри, нельзя, — будто отчитывал непослушного, чудовищных размеров пса.

Дэнни, лежа лицом на полу среди окурков, услышал:

— Заприте Консидайна в камеру!

Дэнни вместе со стулом подняли в вертикальное положение. «Кастет» подошел сзади и снял с него наручники. Грин взял со стола его револьвер. Дэнни поднялся, его качало. Грин протянул ему револьвер:

— Я не знаю, ваших это рук дело или нет, но выяснить это можно. Завтра в полдень вам следует явиться в городской совет в комнату 1003. Вам сделают инъекцию пентотала натрия, вы пройдете проверку на детекторе лжи и ответите на широкий круг вопросов относительно вашей работы по убойному делу, об отношениях с Феликсом Гордином и Джином Найлзом. Спокойной ночи, помшерифа.

Пошатываясь, Дэнни добрел до лифта, спустился вниз и вышел на улицу; ноги понемногу становились послушнее. Он пересек газон и направился к стоянке такси на Темпл-стрит, как его остановил тихий голос:

— Сынок!

Дэнни замер. Из тени вышел Дадли Смит:

— Чудесная ночка, верно?

Светская беседа с убийцей. Дэнни сказал:

— Ты убил Хосе Диаса. Вы с Брюнингом убили Чарлза Хартшорна. И я это докажу.

Дадли Смит улыбнулся:

— Насчет твоих умственных способностей, сынок, у меня не было сомнений. Вот в храбрости твоей я уверен не был. Но насчет ума не сомневался никогда. Но должен признать, я недооценил твою настойчивость. Я ведь всего лишь человек.

— А по-моему, нет.

— Человек, как все смертные, — кожа и кости, эрос и тлен. Все как у тебя, сынок. Не стоило искать ответы в сточных канавах, глядишь, все могло бы повернуться по-другому.

— Тебе — конец.

— Нет, сынок, конец тебе. Я разговаривал с моим старым другом Феликсом Гордином, и он ярко обрисовал мне твою натуру. Знаешь, у него зоркость не чета моей, и видит в человеке слабость, как никто другой. Он все о тебе знает, а когда ты завтра пройдешь проверку на детекторе лжи, об этом узнают все.

— Нет, — сказал Дэнни.

— Да, — сказал Дадли, поцеловал его в губы и пошел, насвистывая любовную песенку.

Машину не обманешь.

Препараты не дадут солгать.

Дэнни взял такси и поехал домой. Он открыл дверь и направился прямо к своим папкам. Чтобы доказать, что все — правда, надо собрать воедино все факты, тогда в 11:59 он припрет к стене Дадли, Брюнинга и ЕГО. Как в кино, отсрочка за минуту до приведения в исполнение смертного приговора. Дэнни зажег в холле свет, открыл дверь в кладовку. Коробок с его бумагами на месте не было, ковролин, которым он их прикрывал, аккуратно сложен на полу.

Дэнни сорвал ковер в холле, выбросил все из шкафа в спальне, переворошил постель и вытряхнул аптечку в ванной. Перевернул всю мебель в гостиной, заглянул под диванные подушки, перетряхнул кухонные шкафы и ящики, усыпав весь пол столовыми приборами и битыми тарелками. Увидел возле приемника початую бутылку виски, откупорил ее, но горло перехватил спазм, и он отшвырнул бутылку, сорвав с окна жалюзи. Подошел к окну и увидел внизу под фонарем Дадли Смита.

И он знает. Он знает. А завтра знать будут все.

Шантаж.

Его имя будет связываться с извращенным сексом.

Он нем станут судачить в «Шато Мармон».

Машину не обманешь.

Препараты не дадут солгать.

Перья полиграфа будут делать скачки всякий раз, когда прозвучит вопрос, почему его так увлекало изнурительное выслеживание гомосексуалистов.

Отсрочки исполнения казни не будет.

Дэнни вытащил свой револьвер и сунул его в рот. Вкус ружейного масла вызвал тошноту, и он представил, как будут ржать нашедшие его копы, отпуская шутки, почему он сделал именно так. Он положил револьвер и пошел на кухню.

Оружия там сколько хочешь.

Дэнни выбрал зазубренный нож для разделки мяса. Взвесил в руке, проверил его остроту и нашел ее подходящей. Попрощался с Малом, Джеком и доком. Извинился за машины, которые он угонял, повинился перед парнями, которых избивал, потому что они просто попадались под руку, когда ему хотелось кого-то ударить. Подумал о своем убийце, который убивал, потому что его сделали таким; поднял нож и простил его. Приставил лезвие к горлу и одним рывком полоснул себя от уха до уха.