Гундырев не сразу привык к темноте. Рядом с ним был перевязанный человек. Незнакомец бил его по щекам и поил водкой. «Русскоязычный! Наш!» — радостно шептал спаситель.
— Да, я с Российского телевиденья, — прошевелил губами журналист.
— Телевиденье… российское… — с нежностью выговорил незнакомец. Так произносят имя любимой. — Сколько лет уж я его не видывал! Как началась «нэзалэжнисть», так и отключили, заткнули рот. Ни одной русской газеты! Русские школы сожгли вместе с учениками. А кто протестовал — тем на шею собрание сочинений Пушкина, да в пруд. Не многие выплывали. А выплывешь — «украинский» учить заставят.
— А тебя как звать–то? — обнял беднягу Гундырев.
— Номер триста тридцать семь. На «мове» — «трЫсто трЫдцять сим».
— Ох и задурили вам голову малорусским наречием, — вздохнул москвич.
Номер 337 заплакал.
— Ну, после покаешься, — успокоил Гундырев. — Ты сам–то львовянин?
— Куда там! Русскоязычных львовян всех повыбили. Я из Луцкого гетто збежал.
— Луцкое гетто? Для сионистов что ли?
— Да нет! — нетерпеливо пояснил номер. — Сионисты–то с ними за одно. Гетто как раз для русскоязычных.
— Так и зовётся?
— Официальное название: «Колония для такЫх, шо нэ володиють дэржавною мовою».
— А есть такие, кто «овладел»?
Номер 337 сплюнул.
— Предатели всегда найдутся, — пояснил он.