Глава 16


Рауль среагировал мгновенно, лазерный луч из деструктора срезал толстую и шиповатую голову существа, похожую на голову дракона.

— Местная живность с тобой не согласна, Адам, — заметил я. — Насчет «разогнали».

— Анаконда аль-Нури, — констатировал Эжен. — Еще не передумал здесь ночами гулять?

— Да она маленькая, — сказал я. — Метра три всего. Я помню, мы их ели.

— Ага! — хмыкнул Эжен. — Только мясо горькое. Надо сутки вымачивать в лимонном соке или вине.

— Я хочу вспомнить этот вкус, — сказал я.

— Хорошо, — улыбнулся Рауль и полез в воду.

Он нагнулся к воде и выловил оттуда то, что осталось от анаконды, едва успев до того, как ее унесла река. Не без усилий вытянул зверюгу за хвост и взвалил на плечи, как некий толстенный воротник, желтый с черными продольными волнами.

— Ну, праздничный ужин для Анри обеспечен, — заметил Адам, когда Рауль вернулся на берег. — Может не будем заката ждать?

— Почему? — спросил я. — Все равно сутки вымачивать. Что-то я не помню, чтобы брал в свою армию трусов.

— Так я бухгалтер, — сказал Эжен, — а Адам — психолог. Какие мы вояки?

— Рауль останется, — сказал я. — А вы идите. Рауль, ты как?

— С удовольствием.

— Ладно, остаемся, — вздохнул Эжен.

— Ты бы поделился со мной импульсником, Рауль, — попросил я. — А то мало ли что, а эти канцелярские крысы стрелять не умеют.

Рауль улыбнулся, скинул деструктор и протянул прикладом ко мне.

Эжен смотрел на это с ужасом.

— Абсолютно ничего страшного, — прокомментировал Адам. — Анри подняли планку настолько до небес, что он вообще не может выстрелить в человека, разве что ты будешь его расстреливать в упор. Ну, или на войне. И мы с этим пока ничего не делали.

Я взял рукоять импульсника, еще теплую после выстрела и согретую рукой Рауля. Я не держал в руках оружия двенадцать лет. У меня не было на него права даже, когда я командовал флотом Кратоса.

— Спасибо, Рауль, — сказал я.

И повесил его себе на плечо.

Закат был воистину роскошен. Оранжевое небо и солнце, как апельсин. Красные и лиловые облака, вытянутые параллельно земле, как ленты из тончайшего шелка.

Короткая вечерняя феерия и сразу тьма. И река во тьме вспыхнула бирюзой и сапфиром. И лианы на гигантских деревьях повисли мириадами лазурных бусин на тонких нитях ветвей.

— Ну, доволен? — спросил Эжен.

— Конечно, — улыбнулся я.

Возле дома импульсник у меня отобрали Ги и Симон. Но это меня не особенно расстроило. Да, я все равно не смогу выстрелить в человека, тем более в солдата нашего ополчения.

Пир был на следующий день, точнее через сутки. Был не менее яркий закат (почему он мне вначале казался зловещим?). Пряно и остро пахло горными травами.

Эжен водрузил на стол бутылку белого тессианского вина «Кот-де-Шенье», обязанного названием, очевидно, городку Шенье, под Версай-нуво, а не поэту времен Великой Французской революции.

Суточное вымачивание в вине мясо анаконды, однако, не спасло — все равно горчило. Вкус был знакомым, я его вспомнил, но осилил не больше пары кусков.

— В этом есть кулинарная символика, — сказал я. — Горечь изгнания.

Эжен усмехнулся.

— У нас есть махдийский барашек. Запекли на всякий случай.

— Прямо с Махди?

— Местный, из Баобата. Но не отличишь. Правда, вино белое.

Ну, да, конечно. Белое вино полагается к рыбе, ну, или к змее, к барашку нужно красное.

— Да, ладно, — сказал я. — Какая разница!

Минут через десять Эжен притащил барашка. Маленького на блюде, запеченного целиком. А Рауль — бутылку красного. Думаю, что такого кощунства, как белое вино к мясу, не смог стерпеть именно Эжен.

— «Кот-де-Блуа», — прочитал я. — Тессианское Блуа, Эжен?

— Тессианское, — кивнул он. — Не земное же.

Белое тоже благополучно ушло, несмотря на барашка.

Что такое две бутылки на четырех мужиков? Но я изрядно захмелел, по крайней мере, до степени непреодолимого желания чесать языком.

— Что же мне с вами делать, Эжен, Адам, Рауль? — не очень твердо спросил я. — Что же мне с вами делать?

— По-прежнему считаешь, что мы не правы? — спросил Эжен.

Я вздохнул.

— Имперцы, конечно, иногда вели себя, как полные отморозки, но и мы были не лучше. Я не хочу начинать сначала.

— Ты еще не все вспомнил, — сказал Рауль. — Мы подождем.

— Да, конечно. Может быть, что-то изменится. Вы меня свозите на старую базу?

— Адам сказал, что у тебя управляющий фрагмент в нейронной сети, — заметил Эжен. — Если позволишь его убрать, свозим.

— Да я и сам хочу его убрать. Не сразу решился. Не думаю, что что-то радикально изменится, но, если я приму решение, я хочу быть уверен, что это мое решение, а не следствие нейролингвистического кода от Ройтмана.

— Супер! — сказал Адам и поднял большой палец вверх.

А я почувствовал, что падаю в пропасть. Это было уже явное преступление, добровольное, с умыслом. Проштудировать право и сдать по нему экзамен я не успел, выйти в Сеть и посмотреть конкретную статью не мог по причине отсутствия кольца, но и так все понятно: блок «Е», наверное. Е-1 или Е-2, но тоже не сахар. За то, что увел катер из-под выстрелов, я бы еще мог оправдываться перед Хазаровским: ну, не было другого выхода, не хотели мои люди сдаваться, нас бы просто пристрелили.

Я бы мог еще оправдываться за то, что согласился на обратную коррекцию и восстановление памяти: ну, слаб человек, кто бы не проявил любопытства к истории своей жизни? Но здесь пролегала черта, красная и жирная. И я выдохнул и шагнул через нее.


Прежде чем «убирать пианино» Адам выждал двое местных суток, чтобы алкоголь выветрился. Потом загнал меня под БП. Для начала без фармацевтики.

И вывел на экран хитросплетения нервов, когда я очнулся.

— Ну, где «пианино»? — спросил я. — Показывай.

— Которое из пяти? — хмыкнул Адам.

— Пяти?

— Я нашел пять кнопок. Возможно, есть еще.

— Ройтман ко мне по-особому или это госстандарт?

— Госстандарт для Е-5.

— F-5.

— Да, какое у тебя F-5! Это они тебя так воспитывали!

— Давай начнем с активированной.

И на экране появился особенно тугой пучок нервов с явным центром. Действительно, похоже на кнопку.

— Она самоподдерживающаяся, — заметил Адам.

— Это как?

— Очень просто. Текст запускает достраивание нейронной сети. То есть, на пальцах. Ройтман рассказал тебе, какой ты ответственный и как не хочешь снова развязывать войну. И ты начал размышлять на тему: «Он кругом прав, то есть совсем абсолютно прав, я ответственный и не хочу никакой войны». И достроил здоровый кусок. Но это ты, он не имплантированный. Имплантирована только кнопка. Поэтому вопрос: мы только клавишу пианино убираем или твое свободное творчество тоже?

— Только клавишу.

— Ну, хоть так.

— Остальные кнопки, что делают?

— Остальные довольно стандартные и попроще. Одна блокирует мелкую моторику: то есть при ее активации ты не сможешь ни в кого выстрелить, просто потому что тебя пальцы не слушаются. Одна усыпляет. Одна просто вводит в ступор: садишься на пол и ждешь, когда тебе заломят руки.

— Эти все сносим!

— Договорились.

— А пятая?

— Еще одна сложная с самодостраиванием. Неприятие убийства. Есть текст, где говорится, что ты сыт убийствами по горло и ни в коем случае не хочешь повторять то, что случилось двенадцать лет назад.

— Действительно не хочу.

— Активировать что ли?

— Не-а. Убрать.

— Слава богу!

— Слушай, Адам, а это какая статья?

— А?

— То, что мы сейчас собираемся делать, какой это блок?

— Экое праздное любопытство!

— Я бы сам посмотрел, да кольца нет.

— Е-два. По тессианским законам. По уложению Кратоса, по-моему, Е-3. Ну, если не привело к тяжелым последствиям. То есть, если ты, Анри, после этого никого не убьешь, не захватишь в заложники, не взорвешь и не начнешь войну с Кратосом.

— А если привело?

— Тогда по совокупности. Ты пойдешь как исполнитель, а я как сообщник.

— И на сколько потянет?

— Если без последствий где-то год, максимум два, учитывая твою экстраординарную общественную опасность. Тебе просто все имплантируют обратно, как было. А меня лишат лицензии навечно. И все жестко и под кондактином, хорошо известная тебе глубокая коррекция. Но это, если конечно ты по-прежнему жаждешь принести повинную голову и броситься в ножки Хазаровскому.

— Ему не надо бросаться в ножки, он прогрессивный. Можно исповедоваться, сидя рядом на диванчике.

— Думаю, результат не зависит от дислокации.

— Адам, а убить так человека можно?

— Управляющим текстом?

— Угу.

— Можно запрограммировать на самоубийство. Но это незаконно. Ни в одном центре не делают. Метод пиратов и спецслужб. Не думаю, что тебе такое имплантировали.

— Будем надеяться.

— Ну? Пару шприцов кондактина во славу свободы?

— Клавиши под кондактином надо сносить?

— А ты думал?

— Да, ладно, у тебя же кондактин-лайт. Шикарный препарат тессианского производства. «Кот-де-Версай». Под Версай-нуво ведь Психологический Центр? Ты там работал?

— Угу!

— Прямо сейчас?

— Если не против.

Я кивнул и начал расстегивать манжету рубашки.


Утром зашел Эжен. Я принимал его прямо в постели, сидя облокотившись на подушки.

— Извини, что я в таком виде, — сказал я. — От зелья Ершинского очень под лопаткой болит, пошевелиться не могу.

— Да, ладно, — улыбнулся Эжен. — Какие церемонии! Свои люди.

Хозяин зелья присутствовал здесь же.

— Адам, как он? — спросил Эжен. — Много сделали?

— Убрали простые выключатели: на сон, на ступор, на моторику. Сложные еще впереди. Анри и так герой.

— Как насчет базы? — спросил я.

— Ги категорически против, — вздохнул Эжен.

— Дюваль боится, что я украду у него армию?

— Говорит, что рано, — пояснил Эжен, садясь рядом в кресло. — Что ты не адекватен.

— Это ведь его идея меня выкрасть?

— Да, его.

— И теперь бережет армию? На что он рассчитывал?

— На то, что ты станешь прежним, — вздохнул Эжен.

Я пожал плечами и поморщился от боли.

— Стараюсь. Но вряд ли это возможно. А куда можно? Скажем, в Баобат?

— Нет.

— Боится, что я смоюсь?

— Конечно.

— А, в чем проблема? Он все равно не сможет использовать меня так, как ему хочется. Он этого еще не понял? Где новейшая база я все равно не знаю. Есть ведь новейшая?

Эжен молчал.

— Ну хорошо, — проговорил я. — Бог с ней. Кратос все равно не будет ввязываться в войну с Махди. Отпустили бы вы меня, добрые люди!

Эжен отвел глаза.

— Куда все-таки можно? — спросил я. — В оазисы салафитов?

— Хочешь посмотреть, как руки рубят?

— А чем не развлечение?

— Ладно, спрошу.

Что-то я сомневался, что мне понравится смотреть, как рубят руки. Зеркальные нейроны Адам не трогал, да я бы ему и не дал.

Через два дня Адам объявил, что убрал все «кнопки». А еще спустя неделю, когда у меня, наконец, перестало нещадно ныть место укола, мне устроили экскурсию в оазисы. Сопровождающих было четверо, считая Адама: широкоплечий невысокий Симон, веселый Рауль и еще один мой бывший полевой командир — светловолосый и стройный Бернард Тибо, чем-то похожий на погибшего Мартина, но не умеющий ни играть на гитаре, ни петь. И все вооружены до зубов. Почет, почти, как у Ройтмана.

Падение по хорде до оазисов заняло часа два, из чего я сделал вывод, что до туда две-три тысячи километров. В павильоне метро нас ждал новенький гравиплан цвета охры, мы загрузились туда, и дверь отъехала в сторону.

И мы вылетели под ослепительное солнце пустыни.

Оазисы мы увидели с воздуха, и это было необыкновенно. Амина здесь разлилась дюжиной бирюзовых озер в обрамлении пальм в долине между почти белыми песчаными дюнами. И вдоль них раскинулся город. Мне казалось, что двенадцать лет назад он был гораздо меньше: поселок. Теперь по берегам озер разбросаны белоснежные каменные дома, сады и мечети и виден рынок с белыми крышами павильонов. Я помнил: чего там только нет.

Мы приземлились у въезда в город, и наш гравиплан был далеко не единственным. Местное население при всей любви к традиции некоторые достижения цивилизации отнюдь не презирало. У оконечности озера я заметил вышку дальней связи.

Мы спрыгнули на бетон стоянки. Солнце палило нещадно, и мы повязали на головы, как банданы, белые платки, думаю когда-то купленные на этом же рынке.

— Пальмы с Земли? — спросил я Адама.

— Да, финики в основном. На рынке их до хрена.

— Сходим?

— Ну, давай!

Ох, как же давно я не был на базаре! Мы шли по дороге между пальм, цветущих агав с гроздьями белых колокольчиков, розовых и красных олеандров и какой-то пышно цветущей розовым и сиреневым местной растительности с даже вполне сносным запахом.

Мы нырнули в спасительную прохладу рынка. Здесь имелся небольшой фонтан и явно работали кондиционеры.

— У них здесь электростанция? — спросил я.

— Конечно, — кивнул Рауль. — В пустыне, солнечная.

Рынок, базар, торговая площадь всегда были для меня воплощением и свидетельством жизни, а не грязи и обмана. Я даже умел торговаться не хуже Эжена, хотя делал это из спортивного интереса, а не ради выгоды.

Одетый в белый балахон и чалму торговец финиками задрал цену до небес, и я с удовольствием минут за пятнадцать спустил ее на землю. Адам был доволен и расплатился. Кроме фиников мы накупили апельсинов, баранины и местного кофе в зернах. Носильщиком, как и кошельком пришлось работать Адаму как наименее функциональному в качестве охранника.

Наконец, мы остановились у прилавка с россыпями колец связи, по любой цене и на любой вкус. Купить я их не мог по причине отсутствия кольца и денег.

Просить Адама было бессмысленно. Украсть что ли?

Последняя мысль показалась мне настолько отвратительной, что я побыстрее затолкал ее куда-то на периферию сознания по причине ее полной неприемлемости. Причем мое отвращение было никак не связано с перспективой отрубания рук, мысль была отвратительна сама по себе, независимо от последствий. Интересно, это до коррекции тоже было так? Или имплантированная реакция? Адам ведь не все еще убрал. Да и с чего ему это убирать?

Да! Самый опасный человек на Кратосе, который не может позволить себе украсть грошовое кольцо с арабского прилавка!

Я почувствовал на себе чей-то взгляд, поднял глаза от такой соблазнительной россыпи колец связи и увидел, что справа от меня и чуть поодаль стоит человек, явно не с Дервиша, да и не с Махди. Высок, строен, черные волосы собраны в хвост, довольно пышный и выбивающийся из-под банданы, такой же белой, как у нас, но расшитой золотом по краю.

Человек очень красив, черты лица правильные и тонкие, свидетельствующие о примеси крови желтой расы, но разрез глаз европейский, глаза темные, но кожа белая, как у уроженца Севера.

Одет тоже не как араб. Белые брюки из тонкого хлопка заправлены в невысокие белые сапоги, белая туника с золотым шитьем по вороту и белая накидка, напоминающая древний китайский халат, но гораздо короче, где-то до колен. По бортам накидки широкая вышитая золотом полоса. Рукава длинные и широкие с очень широкими манжетами сантиметров в пятнадцать. Пожалуй, в местном климате очень разумно. Здесь с короткими рукавами не походишь — ожоги обеспечены.

Где-то я уже видел похожую одежду. Ах, ну да! Психолог Валериси возле входного портала в Саду Гостеприимства. РЦС!

Ну, значит не хлопок. Что-то технологичное и инновационное, отражающее солнечный свет. Да, если присмотреться, накидка местами отливает радугой. Республиканцу, скорее всего, не жарко даже под раскаленным солнцем на экваторе Дервиша. Что он тут делает?

Уроженец РЦС улыбнулся и сказал по-тессиански с очень легким, едва заметным акцентом.

— Да я из РЦС. Вы с Тессы?

— Да-а, — протянул Адам. — Чем можем служить?

— Да, ничем, просто приятно встретить людей более близкой к нам культуры, чем местное население. Кольцо выбираете?

— Нет, — сказал Адам. — Просто смотрим.

— А я бы выбрал, — нагло сказал я. — Вы бы какое посоветовали?

— Вон то! — он указал на простое белое кольцо с маленьким прозрачным камушком, не примечательное ничем, кроме цены. Ибо цена была запредельной. Под ним даже лежал ценник, что здесь не распростанено. — Хотите такое?

— Мне не карману, — улыбнулся я.

— Я вам оплачу.

— Мне кажется, это не совсем удобно, — встрял Адам.

— Я не имел ввиду никаких обязательств со стороны вашего друга, — заметил путешественник из Центрального Союза. — Но, безусловно, извиняюсь, если меня можно было так понять.

И протянул мне руку. Которую я пожал под яростными взглядами Адама и моей охраны.

— Эйлиас Кэри, — представился он.

— Анри Вальдо, — кивнул я.

И мои моды безусловно все подтвердили. И что Анри, и что Вальдо. И что кольца нет: при таком тесном контакте, как рукопожатие, сигнал проходит.

Я даже не сомневался, что Эйлиас понял все.

Он, не торгуясь, купил дорогущее кольцо и убрал его в кошель на поясе под накидкой. Оружия там не наблюдалось, но в случае с РЦС это ничего не значит, с этими ребятами вообще лучше не связываться. Убивать они не любят, но биопрограммеры носят поголовно, причем оружие размером с булавку может быть замаскировано под что угодно.

— Хотите я покажу вам город? — спросил Эйлиас. — Я тут бывал много раз.

— Хочу! — сказал я.

— Мы сами неплохо ориентируемся, — буркнул Адам.

— Адам, это невежливо, — упрекнул я. — Ну, пусть господин Кэри покажет город. Здесь все очень изменилось за последние двенадцать лет.

— Ну, ладно, — вздохнул Ершинский.

— Были здесь двенадцать лет назад? — спросил Эйлиас, когда мы снова вышли под палящее солнце.

— Да и немного раньше.

Визитер с РЦС вел себя так, словно я был единственным, кто его интересовал в нашей компании, держался рядом со мной, а остальных вовсе игнорировал.

— Сейчас жарко, — сказал он. — Гулять по городу лучше чуть позже, перед закатом. Тогда здесь замечательно. У нас еще часа два. Может быть пока зайдем пообедаем. Здесь есть неплохой ресторан при гостинице. Как вы на это смотрите, Анри?

— Отлично!

И я просительно посмотрел на Адама.

— Ладно, — согласился он.

Присутствие Эйлиаса здорово нервировало моих старых друзей, зато мне давало надежду.

Ресторан был естественно в восточном стиле с лазурно-голубыми растительными росписями, арками, похожими на маковки церквей Кириополя в разрезе и ажурными белыми перегородками. Кондиционеры работали.

Мы опустились прямо на пол на подушки рядом с низким деревянным столиком. И Эйлиас опустился рядом со мной слева по одну сторону стола, причем так близко, что я вспомнил о том, что большинство жителей РЦС бисексуальны.

По другую сторону от Эйлиаса опустился на подушки Берни. Напротив меня сел Симон, потом Адам и Рауль. Симон бесцеремонно выложил на стол импульсный деструктор, дулом ко мне. В смысле: оставь надежду, не смоешься. Смываться мне, впрочем, все равно было некуда, справа от меня была стенка.

Принесли баранину, плов и чай. Кэри подозвал официанта, тот подошел сзади, наклонился, и республиканец шепнул ему что-то, по-моему, по-арабски.

Смысл его просьбы стал ясен минут через десять, когда араб водрузил к нам на стол огромных размеров кальян. В его колбе багрового цветного стекла клубилось молоко, и от него отходили целых четыре курительных трубки, а в серебряной чаше наверху под фольгой и углями тлел муасель, распространяя какой-то странный не совсем табачный запах.

— Я угощаю, — широко улыбнулся Эйлиас.

Адам с готовностью затянулся, выдохнул дым в потолок и сказал:

— Однако.

Запах стал сильнее и содержал в себе тона чего-то соснового, пряного и сладковатого, слегка отдающего жженой проводкой. И этот запах был мне очень смутно знаком. И реакция у меня на него была примерно, как на мысль о краже кольца: только не это! Я напрягся.

После Адама затянулся Рауль и, кажется, тоже понял, что за табак для нас заказал господин Кэри. Но не остановился.

Симон вопросительно смотрел на Адама, держа в руке кальянный шланг из красного гофрированного пластика.

— Да, одну затяжку можно, думаю, — сказал Адам. — Она, вроде не очень крепкая. Только не увлекайся.

Симон вздохнул с облегчением и тоже слегка затянулся.

Адам протянул мне мундштук.

— Анри будешь?

И тогда я почувствовал тыльной стороной кисти кончики пальцев Эйлиаса. Он слегка повел ими вправо, потом влево.

Я понял.

— Нет, Адам, — сказал я. — Я уже бросал, и не хочу к этому возвращаться.

— Да, ладно! У тебя зависимость была только от кокаина.

— От этой не бывает.

— Ну-у, психологическая.

— Все равно не хочу, даже от случая к случаю.

Адам пожал плечами.

— Ну, что имплантировано Ройтманом хрен вытравишь самым лучшим каннабисом.

Вскоре мои друзья уже донельзя развеселились и болтали без умолка. И только наш республиканец не сделал ни одной затяжки. Его сначала пытался раскрутить Адам, потом Берни, но он неизменно мило улыбался и говорил, что конечно попробует, но только после гостей.

Наконец, я почувствовал, что он накрыл ладонью кисть моей руки и вложил в нее какой-то холодный маленький предмет. Я боялся опустить туда взгляд, чтобы не спалиться перед моими бывшими командирами. Неловко шевельнуться, сделать неверное движение и выдать себя.


Загрузка...