Часть III

Глава двадцать восьмая

Отворяя ворота старой казармы в Марадеше, Мак-Грегор не ожидал, признаться, увидеть там во дворе Шрамма сидящим среди курдов на корточках на грязной земле. Вокруг кизячного костра переговаривались, посмеивались негромко мастеровые и погонщики ослов.

— Должно быть, вам пришлось искать меня по всему краю, — сказал Шрамм.

— Нет, — сказал Мак-Грегор. — Чужеземцу вроде вас стоит только углубиться в эти горы, и тут же весть облетит жителей.

— Я нанял в Резайе машину, выехал оттуда четыре дня назад с этим типом Галой. — Шрамм кивнул на курда, прилегшего у костpa. — Но Гала только берет у меня деньги на бензин, на продовольствие, на взятки, а толку никакого. Он, видимо, задался целью присвоить все, что у меня есть, — до последней рубашки и складного ножа. Один из этих курдов знает несколько слов по-немецки, а прочих я совсем не понимаю: слишком слаб в языке. Притом они, видимо, говорят каждый на своем диалекте?

— Разумеется. Но как вы очутились здесь? — кивнул Мак-Грегор на давно нежилую казарму.

— А где я, собственно?

— В Ираке, милях в десяти от иранской границы, — ответил Мак-Грегор.

Француз рассмеялся и хлопнул себя по пыльным голенищам.

— Вот так номер! Но ведь мы не проезжали никаких пограничных постов. Вижу, вижу уже сам, кто здесь в горах хозяин.

Мак-Грегор покосился на курдов — не исключено, что кто-нибудь из них понимает французский.

— Так-то так, — сказал Мак-Грегор, — но иракские патрули расстреляют вас на месте, если поймают.

— А вас?

— Я не французский офицер, переодетый в штатское, и не ношу в заднем кармане пистолета.

— А про пистолет откуда вам известно?

— За эти два дня нам стало не только известно, где вы побывали и где пытались побывать, — сказал Мак-Грегор, — но и чем питаетесь, как ямку себе роете, чтобы нужду справить, как рано утром бреетесь без воды электробритвой на батарейках, как любопытны вы и опасно ловки в обращении с картой, блокнотом и своим посеребренным «биро», у которого кольцо на рукоятке. Вы здесь человек приметный. — И Мак-Грегор направился к костру, где лежал шофер Гала.

— Я пытался войти в контакт с вашими комитетскими друзьями, — сказал Шрамм, идя следом. — Но ни из кого здесь не вытянешь, где они. И вот ничего пока не сделал. Да и машина где сейчас, не знаю.

— С ильханом вы, однако, виделись, — сказал Мак-Грегор, — И были с его людьми позавчера, когда те напали на людей кази.

— Так вот, значит, с кем была стычка, — сказал Шрамм, жестко усмехнувшись. — А с ильханом я встретился, можно сказать, ненароком.

— Отнюдь нет. Вы искали с ним встречи, и вас отвезли к нему.

Мак-Грегор поздоровался с курдами, назвав себя, и спросил Галу:

— Зачем ты возил француза к ильхану? Разве так курд поступает?

— Француз мне заплатил, я и отвез, — пожал Гала плечами.

Мак-Грегор успел уже вспомнить, кто такой Гала. В 1946 году Гала сражался вместе с муллой Барзани против иранской армии, но позднее стал профессиональным горным контрабандистом и проводником для других контрабандистов, для агентов разведок и вообще для любого желающего. О Гале ходила молва, что он всю пограничную стражу подкупает сигаретами, транзисторами и электрическими утюгами, что иногда исподтишка, анонимным доносом выдает соперника-контрабандиста иракским или иранским пограничникам. Переправляет грузы на ослах и слывет похитителем ослов, но ружья с собой не носит.

— Как же ты мог в таком деле польститься на деньги? — укорил его Мак-Грегор. — И зачем перевез француза через границу? Это и глупо и опасно.

— Но он же хочет повидаться с кази, — сказал Гала в ответ. — А кази где-то тут в Ираке, близ Амарадьи. Вот я и привез его. Он заплатил...

— Где сейчас твоя машина?

— Мурад ее на время взял. Он из паломничества только что вернулся, святой человек теперь — хаджи.

— Вранье, — бросил Мак-Грегор. — Собирайтесь-ка, — сказал он Шрамму. — Берите вещи, спальный мешок, идемте со мной.

— Куда? — спросил Шрамм.

— Надо выбраться отсюда затемно, — сказал Мак-Грегор. — Вставай, Гала, пошли! — И, выйдя из ворот казармы, Мак-Грегор повёл их по ухабистой и крутой дороге вниз, к старому, помятому «мерседесу».

— Но, черт подери, это ведь наша машина, — сказал Шрамм. — : Как вы нашли ее?

— Я на ней сюда приехал.

— Но каким же образом?

— Не в этом суть сейчас. Садитесь. — И, сев впереди, рядом с Галой, Мак-Грегор велел ему ехать под гору к реке, а там повернуть на черную дорогу и везти их к старому несторианскому селению, к пещерам.

Трясясь на ухабах и выбоинах, Мак-Грегор задремал беспокойной дремотой. Разбудил его град комьев грязи, брызг — это машина взъезжала на крутой сланцевый мокрый склон, синевато-серый в свете фар. Остановились на окраине большой деревни, где два вооруженных курда — очевидно, люди Затко — приказали им выйти из машины. Узнав Мак-Грегора, один из курдов спросил, нет ли с ними оружия.

— Дайте мне ваш пистолет, — сказал Мак-Грегор Шрамму. Передал пистолет курду, и тот сунул его себе за пояс, словно бесповоротно присваивая. Затем сказал, чтобы Мак-Грегор шел с ним, а Шрамм пусть ожидает.

Идти оказалось недалеко, но в гору; в темноте, спотыкаясь, дошли до глинобитной хибары, где другой курд сонно сидел на корточках при входе. Зажгли лампу, Мак-Грегор прошел одну комнатку, другую, чуть не касаясь головой низких потолков. В третьей комнате на деревянной койке, на старых циновках лежал кази, укрытый серым армейским одеялом. Он приподнялся, сел на постели, запахнулся одеялом. На ногах его были нитяные толстые носки, какие в войну выдавали английским летчикам.

— Добро пожаловать, — сказал кази, пожимая Мак-Грегору руку. Он извинился за свой вид, за убогость помещения и встречи. Затем сказал: — Мне передавали, что ты едешь сюда.

— Рад слышать, — сказал Мак-Грегор. — Я оповещал через кого мог.

Кази исхудал, лицо его покрывала землисто-серая, под цвет одеяла, бледность. Горло было обвязано грязным бинтом, сбритая борода отрастала щетиной. И обритое темя — тоже обинтовано.

— Как здоровье твое? — усталым голосом спросил кази.

— Благодарю, здоров, — сказал Мак-Грегор. — Но ты-то, кази? Вид у тебя нехороший.

— Сейчас я уже ничего, — сказал кази. — Но одно время было худо.

— Я опечален этим, кази, — сказал Мак-Грегор.

— Не беда. Нас порядком измотали, правда. Ильхан все старается взять меня в плен, гоняет нас с места на место и шлет мне послания, что единственная, мол, его цель — защитить меня.

— Негодяй...

— Ясно, что я нужен ильхану для престижа. Он не дает Затко покоя, мешает закрепиться, упрочиться где-либо. Гоняется за нами на своих машинах, устраивает засады, покушения на Затко. Нелегкое это дело — воздерживаться от ответа на его провокации.

— А для чего воздерживаться? Стоит ли?

— Стоит. Для борьбы нужен принцип, — помолчав, потрогав забинтованное горло, ответил кази. — И раз наш принцип — единство, то надо его и держаться. И значит, надо избегать междоусобиц, а иначе дело курдского освобождения пойдет прахом. Отступить от принципа даже ильхан меня не заставит.

— Но рано или поздно он тебя убьет, — возразил Мак-Грегор.

— Навряд ли. Он просто хочет заставить меня согласиться с его политическим курсом, с его понятиями о курдской нации. Но я вовеки не соглашусь. Будет день, когда ему придется принять наши взгляды, истинные цели, и я не погублю этого будущего, не стану идти теперь на столкновение с ильханом.

Кази позвал одного из бойцов охраны.

— Проводи друзей наших в сухие пещеры, — велел кази и сказал затем Мак-Грегору: - Там, в верхних пещерах, вам будет хорошо. А утром, до встречи с французом, надо будет нам с тобой еще переговорить.

— Где Затко? — спросил Мак-Грегор.

— Он оседлал дорогу под Халдаштом. — И кази велел другому бойцу отправиться туда и разыскать Затко.

— А иракский Али где? — спросил напоследок Мак-Грегор.

— Али здесь, — сказал кази. — Но он хворает. — Кази лег на подушку. — Обсудим все завтра. Тебе надо теперь отдохнуть: путь из Парижа неблизок. Я рад, что ты приехал, друг, благодарю тебя.


Рано утром Мак-Грегор пришел к кази, надевшему уже чистый бурнус и чистую чалму и ожидавшему Мак-Грегора в одной из пещер. Там подмели, поставили старый сосновый стол, плетеные стулья; в углу, под желтым фонарем-«молнией», немо красовался большой черный радиоприемник. Понимая, что все это — декорация, Мак-Грегор подумал: «На француза, может быть, подействует, напомнит ему другие партизанские пещеры в других освободительных войнах Востока». Четверо бойцов-часовых в грязной курдской национальной одежде, с патронташными ремнями вперекрест выглядели убедительней, хотя Мак-Грегор чувствовал, что и эти часовые слегка отдают бутафорией. И только кази с иракским Али, тощие и настоящие, придавали обстановке встречи требуемый достоверный вид.

— Так что же там, в Париже? — сказал Али. — Запутанная штука получилась?

— Сейчас я расскажу, и сами сможете судить, — сказал Мак-Грегор и стал излагать шаг за шагом все свои действия в Европе. Али и кази слушали не перебивая, сидели за столом в напряженном молчании. Но когда Мак-Грегор кончил, кази не смог скрыть растерянного удивления.

— Какой спутанный клубок, — проговорил он. — Объясни же нам, что это все означает по-западному.

— Распутать клубок непросто, — сказал Мак-Грегор. — Все правительства на Западе внезапно заинтересовались курдским будущим, и все не прочь вмешаться.

— Это не ново, — сказал Али с мрачным выражением на больном лице.

— Да, но впервые все они принимают всерьез идею курдской автономии, даже идею суверенной курдской нации. А это уже нечто совершенно новое.

— Выходит, мы делаем успехи, — сказал кази. — Но в чем же тогда загвоздка? Почему они не помогают нам — и даже не дают приобрести оружие?

Мак-Грегор пожалел, что у него нет лучших объяснений, чем те, которые в Европе казались очевидными, но здесь, в горах, неясны и чужды. К Шрамму сегодня утром подошли с больным ребенком две горянки, приняв Шрамма за чужеземного врача (по их мнению, раз ты чужеземец — значит, доктор). Француз печально объяснил, что он не врач и помочь не может. Женщины ответили разгневанным плевком и крепким ругательством...

— Загвоздка в том, — сказал Мак-Грегор, облокотясь на пыльный стол, — что они примут идею курдской революции, только если смогут обеспечить себе от нее выгоду.

— Каким способом обеспечить?

— Любым: с помощью денег, оружия или обещаний, политических махинаций, подкупа. Любым способом, который даст им то, чего они хотят. Французы — те, видимо, удовлетворятся чисто коммерческими выгодами от нефти и газа. Поэтому я и решил, что французы будут для нас полезнее других.

— А французы — честные? — спросил кази.

— Как ты можешь задавать такой вопрос, кази? — сказал Мак-Грегор с грустной усмешкой. — Французы слабее всех прочих, вот и все.

— Трудно понять европейский склад мыслей, — удрученно сказал кази.

— Европа очень быстро меняется, — сказал Мак-Грегор. — В прежние времена им было бы нетрудно подчинить вас с помощью бомбардировщиков и войск. Но теперь это уже не так легко — ведь им самим, у себя дома, отовсюду грозят политические потрясения.

— А оружие? — спросил Али. — Кому оно досталось?

— Пока что никому.

Услышав отчаянное фырканье и тарахтенье подъезжающего джипа, Мак-Грегор догадался, что это прибыл Затко. Минутой позже Затко вошел в пешеру, прищуренно огляделся кругом, обнял Мак-Грегора.

— Ну, как ты? — сказал Затко. — Я знаю, ты виделся в Париже с Тахой.

Извинившись перед кази, Мак-Грегор стал рассказывать о Тахе, и Затко слушал терпеливо (сегодня он изображал терпеливого). И только когда Мак-Грегор упомянул про Дубаса, Затко не удержался и воскликнул:

— Значит, это правда. Сын ильхана тоже там!

Мак-Грегор рассказал, как Дубас показывал ему удостоверения.

— Вот видишь, кази, — сказал Затко. — Уже и документы штампуют... Говорил ты ему, что нас гоняют, как зайцев, в наших родных горах?

— Да, говорил. Но незачем сгущать краски. Приступим к беседе с французом, — сказал кази и велел одному из часовых сходить за Шраммом.

— Погоди минуту, — удержал Мак-Грегор часового. — Должен заранее предупредить тебя, кази, что этот француз оценивает все с военной точки зрения. Причем он разочарован тем, что уже увидел.

— Как же нам, по-твоему, вести себя с ним? — спросил кази.

— Думаю, что он к тебе прислушается, — сказал Мак-Грегор. — Но пусть вдобавок Затко подействует на него чем-нибудь эффектным.

— Это еще зачем? — вознегодовал Затко. — Перед французом из кожи лезть?

Кази вопросительно глянул на молчавшего Али.

— Мне этот француз не нравится, — сказал Али.

— А что ты скажешь? — спросил кази Мак-Грегора.

— Скажу, что из-за этого француза я из Парижа сюда ехал.

— Хорошо, — произиес кази, берясь рукой за обвязанное горло, закутанное сверху шерстяным шарфом. Видно было, что ему больно говорить. — Мы сделаем, что можем. — И послал часового за Шраммом.

Шрамм уже очистил сапоги от грязи и навоза. Хотя он не стал отдавать честь, но приветственно выпрямился, щупая курдов настороженным взглядом. На французском языке представив Шрамма, Мак-Грегор сказал ему, что кази и Али говорят по-французски.

— Я привез письма, кази, — сказал Шрамм и подал два конверта.

Кази быстро прочел, отложил в сторону.

— Вы хотите, чтобы я объяснил положение наших дел, мосье? — сказал кази. — Или вопросы хотите задавать?

— Я хочу лишь знать, какой властью вы располагаете и каков ближайший план ваших действий, — энергично приступил Шрамм к делу.

Кази подумал, прежде чем ответить.

— У вас один способ узнать, какой властью мы располагаем. Спросите любого курда, пусть скажет, кто, по его мнению, действительно представляет народ.

— Этого я сделать не могу, — сказал Шрамм. — Я не настолько владею вашим языком.

— Но в таком случае вы мало что сможете о нас узнать, — сказал кази.

— Пожалуй, что так, — невозмутимо согласился Шрамм. — Но меня фактически больше интересуют ваши теперешние планы.

Кази слегка развел руками.

— Это так сразу не скажешь, — произнес он. Последовали новые быстрые вопросы, новые осторожные ответы. Затко дернул Мак-Грегора за рукав, спросил, о чем идет у кази с французом разговор.

— Француз допытывается, с кем, собственно, хотят курды воевать, — ответил Мак-Грегор.

— То есть как — с кем?

— Он желает выяснить, против кого направлено острие вашей борьбы — против ильхана ли, иракских ли властей, иранцев или кого-либо другого.

— А-а...

— Он хочет знать, есть ли у вас контакт с русскими, — продолжал переводить Мак-Грегор.

— Скажи ему, у нас оружие русское.

Мак-Грегор будто не расслышал, но Затко настойчиво повторил:

— Скажи ему. Что ж ты молчишь?

— Зачем я стану говорить ему заведомую ложь?

В ответ Затко указал на курда-часового. На шее у того висел новенький автомат Калашникова с гладким коричневым прикладом и широким тканевым ремнем.

— Где вы это достали? — спросил Мак-Грегор.

— У иракцев украли, — сказал Затко.

— Кто украл?

— Я украл, — ответил Затко. — Все равно француз уже признал автомат, так ты пусти ему пыль в глаза. Пусть думает, у нас тысячи таких. — Тут Затко перешел на шепот: — Выйдем на минуту. Я тебе важное скажу.

Поколебавшись, но понимая, что Шрамм не прочь остаться с кази и Али наедине, Мак-Грегор вышел с Затко из пещеры на солнцепек.

— Вот кази про единство толкует и прячется, чтобы не дать иль-хану убивать братьев-курдов, — сказал Затко. — А знаешь, что эта старая задница ильхан сделал на той неделе? Осведомил о нас иранских жандармов. А потом убил одного из моих дозорных на посту.

— Кази мне говорил, — сказал Мак-Грегор.

— Я вчера на иранскую сторону ездил, — продолжал Затко. — Ильхан по-прежнему рыщет там, охотится за нами — с позволения иранских жандармов.

— Но почему? Что вдруг толкнуло ильхана на такое?

— Его кто-то извне поощряет, — сказал Затко. — Неделю назад ильхан был в деревне Джурия и с крыши, мотая ослиными своими ушами и немецким пистолетом, кричал крестьянам, что перестреляет всех моих людей и каждого, кто смеет нас укрывать. Рано или поздно он убьет нас с кази, если только я прежде его не убью.

— А что говорит кази?

— Говорит, что это провокации чужеземцев.

— Он, пожалуй, прав, — сказал Мак-Грегор, сев рядом с Затко на дувале, сложенном насухо из камня. Отсюда была видна вся деревня. — Если вы начнете сейчас междоусобицу, то выгода от этого будет только иностранцам.

Затко повернулся спиной к солнцу.

— Ну, не знаю, — сказал он. — Иногда мне кажется — прав Таха, что хочет истребить всех феодалов.

— Таха не прав, — твердо сказал Мак-Грегор.

Затко указал рукой на Ардебиль — городок, чуть заметный далеко внизу.

— Там раньше жили по племенному курдскому укладу, — сказал он. — На лето все оттуда в Сулав уходили — от пыли и от жары. Ардебиль — старинный город, в нем много старых курдских домов, две воинские казармы разрушенные. Кругом города высоченная стена с воротами на Мосульскую сторону. Былая курдская твердыня. А теперь это город мастеровых, с асфальтовыми дорогами, рынками, чайханами и большой мечетью. Вот где заметно, какие с каждым днем происходят в курдах перемены.

— Я знаю...

— Курды отрываются от родных гор, живут теперь как нищие при дорогах, в гаражах, занимаются куплей-продажей, на нефтепромыслах ишачат, автобусы и грузовики водят, свои домишки краской красят. И сколько им так жить — в асфальтовой нищете?

— Знаю, знаю, — повторил Мак-Грегор. — Но эти перемены неизбежны, и в данный момент у вас иные заботы.

— Но почему же неизбежны? — вознегодовал Затко. — Почему надо, чтоб не было разницы между зимой и летом, как теперь в Ардебиле? Ты чувствуешь, как мы меняемся? Поди растолкуй дело французу, когда самим даже курдам зачастую невдомек, что с ними происходит. Таха прав. Мы становимся городским народом и, значит, должны вести борьбу по-городскому.

— Я все это понимаю...

— Но какой другой чужеземец поймет это когда-либо или поймет, в чем суть наших распрей? Как понять такому вот французу, чего мы хотим, о каком будущем мечтаем? Когда Таха уезжал в Париж, я сказал Тахе: «Никто вовеки не нарушал законов курдской чести, не урони и ты ее ничем». А Таха в ответ: «Смешно слушать твои слова». А ведь я хотел сказать лишь то, что отними у курдов честь — и ничего у нас не останется. Хотел сказать, что мы должны и впредь быть неподкупны. Чтобы он это помнил в Париже. А никакой француз не поймет этого. Да и как ему понять? Европейцам чуждо понятие чести.

— Это верно, — сказал Мак-Грегор.

— Я знаю всю мрачную изнанку горной жизни, — обвел Затко рукой горизонт. — Но мы утратим все, если не защитим своих гор и селений. Вот почему я хочу убить этого старого вьючного мерина ильхана. Он все наше дело губит.

Они вернулись ко входу в пещеру, и Мак-Грегор с минуту постоял там, прислонясь к шершавому теплому камню скалы и глядя на горные склоны, покрытые теперь зеленеющим вереском, утесником, альпийским мхом. Снизу, из деревни, шел запах тлеющих углей, доносилось влажное шлепанье — это женщины стирали где-нибудь в илистом прудке. Слышен был их редкий хохот, напомнивший Мак-Грегору о грубых шутках, об открытых лицах, о свирепом чувстве равенства с мужчинами.

Вдруг Затко прислушался, сжал локоть Мак-Грегора. Один за другим раздались четыре выстрела.

— Вот видишь. И так всюду, где б мы ни остановились.

— А что это?

— Это Ахмед сигналит, что по черной дороге подымается отряд иракских солдат. Из Ардебиля, наверное.

— Я думал, иракские власти вас не трогают.

— Как сказать, — буркнул Затко. — Ты вызови из пещеры кази и француза. Надо что-то предпринять.

Мак-Грегор ушел в пещеру и вернулся с кази; Затко велел Гале увезти кази и Али вверх по тропе, в горы. Затем, усадив француза в свой синий джип на заднее сиденье, Затко спустился за деревню и приказал там дозорным дать предупредительные выстрелы: оповестить всех остальных, залегших по склонам. Мак-Грегор сидел рядом с Затко, держа в коленях обе винтовки.

— Что он затеял? — крикнул ему Шрамм.

Мак-Грегор только зубы крепче сжал, чтобы не прикусить язык, — Затко уже свернул с дороги и ринулся с кручи вниз по скользкому скату, как горнолыжник. Дважды они чуть не перевернулись.

— Он разобьет машину! — воскликнул Шрамм.

— Держитесь крепче! — крикнул в ответ Мак-Грегор. — И молчите!

Промчавшись, пролавировав мимо расселин и каменных глыб, Затко остановил джип на уступе, бросил короткую и зычную команду куда-то за косогор. Затем выстрелом просигналил скрыто залегшим курдам, рванул тяжко рычащую машину обратно на крутой скат. Оттуда открылась асфальтовая дорога внизу и на ней — четыре иракских грузовика и бронеавтомобиль. Затко снова просигналил выстрелом, разбудив эхо в горах.

— Объясните мне, что происходит, — сказал Шрамм Мак-Грегору.

Мак-Грегор молча указал на дорогу: там, в нескольких шагах перед иракским броневиком, всклубились два минных разрыва.

— Нам понадобилась бы система связи посложней, чтобы так оперативно организовать минометный обстрел, — заметил Шрамм со смешком.

— Здесь в горах вместо сложных систем связи — простое взаимопонимание, — ответил Мак-Грегор.

Мотоколонна не пыталась укрыться от огня. Видно было, как офицер оглядывает из броневика склоны в полевой бинокль.

— Махмуд!.. — зычно скомандовал Затко, так что эхо пошло по долине.

Еще один минный разрыв — на этот раз позади колонны. Слышно было, как иракские солдаты сердито кричат, пререкаясь. Но все оставались на месте. И тут бронеавтомобиль дал пулеметную очередь, но не по минометам, а по Затко, вставшему на виду у неприятеля. Крупнокалиберные пули ударили в скалу, кроша камень, осыпая землю вокруг.

— Зачем он подставляет себя под пулемет? — удивился Шрамм.

— Да погодите вы, — раздраженно сказал Мак-Грегор. — Через минуту все разъяснится само.

Стоя оба открыто, на всем виду, иракский офицер и Затко принялись яростно перекрикиваться на арабском языке, полупонятном Мак-Грегору.

— Что вам здесь надо? — кричал Затко, надсаживая горло.

— Мы на гору идем, — кричал иракский офицер.

— Осаживай давай, — кричал Затко. — Зачем лезешь к нам? На рожон зачем прешь?

— А зачем открываешь по мне огонь из минометов?

— Поворачивай назад, посиди у себя там спокойно дня два, — прокричал Затко. — Вам сюда не положено.

— Под минометным огнем поворачивать не стану.

— Боишься, хабиби? — засмеялся Затко. — Мины вас не тронут.

— Член ты кривой, — выругался в ответ офицер.

Затко одобрительно шлепнул себя ладонью по ляжке, крикнул:

— Послезавтра приходи — нас тут уже не будет. Слово тебе даю.

Помедлив, офицер нагнулся внутрь броневика, приказал что-то экипажу. Мак-Грегор напряженно ждал новой пулеметной очереди. Но Затко крикнул:

— Не дури. Там за дорогой, в тылу у вас, полсотни моих бойцов.

Офицер выпрямился.

— Никого там у тебя нет, — откликнулся он. — Но ты не пугайся. Я всего-навсего водителя спрашивал, где он тут сможет развернуться.

— Вот за это люблю!..

— А в пятницу вернусь и прихвачу с собой намного больше людей и техники, — продолжал офицер. — Так что уноси отсюда ноги, Затко.

— А ты не бойся. Я у тебя твою технику не стану отнимать. На дьявола она мне?

Колонна начала пятиться, разворачиваться, а переругивание продолжалось, делаясь все крепче и сочней, и Затко похохатывал, хлопал себя по бедрам, оценивая по достоинству словесную изобретательность свою и противника.

Мак-Грегор сел на камень, перевел дух.

- Ну, повезло тебе сейчас, — сказал он Затко.

— А что?

— Ведь стоило ему подать немного назад, и он смог бы тебя запросто изрешетить.

— Да с какой ему стати? У нас сейчас с иракцами ссоры нет.

Шрамм стоя глядел, как колонна с рокотом уходит вниз по асфальтовой дороге.

— Почему они повернули вот так и ушли? Что он им сказал?

— Он указал им, что преимущество на нашей стороне, — пояснил Мак-Грегор.

— Оперетта, да и только, — засмеялся француз.

Засевшие по склонам курды карабкались уже вверх и тащили минометы, двуноги, стальные ящики с боеприпасами, смеясь как дети, — точно цирковой реквизит растаскивали.

— И вы всерьез рассчитываете из этих вот создать курдскую освободительную армию? — спросил Шрамм.

Мак-Грегор молчал, понимая, что спорить — выйдет только хуже. Слишком кидалась в глаза неприглядная правда. А кто и как растолкует Шрамму, чем курды дышат и чем. живут?

Они вернулись к джипу, и Шрамм хлопнул Затко по плечу, как бьют поощрительно по плечу пьяного приятеля.

— За милую бы душу провел я полгода здесь у тебя, дружище, — сказал он.

— Чего это он? — спросил Затко Мак-Грегора.

— Говорит, что с радостью провел бы здесь, у вас полгода.

— Милости просим, — сказал Затко. Они сели в машину, вернулись в деревню и стали ждать сумерек, когда с гор, из укрытия, возвратятся кази и Али.


Мак-Грегор не стал скрывать от кази того, что стычка не произвела на француза впечатления.

— Ясное дело — солдат, — сказал кази. — Смотрит на вещи по-военному.

Разговор происходил в комнатушке у кази. Две койки стояли у стен. Посреди, шипя, кидала с потолка белый свет калильная лампа. На койках друг против друга сидели кази и Али, и резкая светотень как бы вжимала их в стены.

— А жаль, — грустно заключил кази.

— Да так ли уж это важно? — спросил Али Мак-Грегора.

— Боюсь, что важно, — сказал Мак-Грегор.

Тоскливая убогость комнаты, лачуги, деревушки, недужный вой собаки где-то в горах, взметанная горным ливнем грязь вокруг, густая тьма, черной тропической зарослью одевшая громаду плоскогорья, — все это налегло тяжестью на душу Мак-Грегору.

— Не удручайся, — сказал кази. — Ты сделал все что мог. Как бы то ни было, вот письма, я написал их тому, другому французу в Париже — Кюмону. Быть может, Кюмон поймет то, что невдомек этому солдату.

— И это все, пожалуй, на что мы можем еще рассчитывать, имея в виду французов, — проговорил Мак-Грегор.

— А как думаешь, стоит ли вообще нам продолжать с ними переговоры? — спросил кази, не выпуская писем из своих худых пальцев.

— Я сам задаю себе этот вопрос, — ответил Мак-Грегор. — Но не вижу выбора. Притом время уже на исходе. Французы в любом случае хотят к концу месяца избавиться от этого оружия. Кому уж оно тогда ни достанется, лишь бы вон его из Франции.

— Иными словами, оно достанется ильхану, если мы не сможем убедить французов?..

— Разумеется.

— Хорошо, — сказал кази. — Будем, пока можем, держаться французов. — И кази протянул Мак-Грегору оба письма. Одно подтверждало данные ему Комитетом полномочия. Другое же приветствовало перспективу торгового соглашения с французами и добрых отношений с ними на долгие годы. — Сделай с помощью этих бумаг что можешь.

— Беда, что дипломат из меня по-прежнему плохой, — сказал Мак-Грегор, принимая письма. — Я неважный ходатай за курдов просто потому, что не умею вести политический торг.

Кази мягко тронул Мак-Грегора за рукав.

— Что б ты ни сказал, они тебе поверят. Я убежден в этом.

Помолчали. Понимая, что пора идти, Мак-Грегор встал, но Али придержал его за руку.

— Главное, чтобы это оружие и боеприпасы не достались ильхану. Если ильхан получит хотя бы часть, мы окажемся отброшенными назад на годы и годы.

— Я понимаю, — сказал Мак-Грегор.

— Но не делай ничего опрометчивого, не подвергай ни себя, ни семью свою опасности, — сказал кази. — Прошу тебя.

Затко отпахнул снаружи ситцевый полог, встал в дверях:

— Француз собирается тайком уехать. Галу деньгами подкупает.

— Желаешь, чтобы мы задержали его? — обратился кази к Мак-Грегору.

— Нет, нет, — сказал Мак-Грегор. — Я все равно на него повлиять не могу, так что удерживать незачем.

— Если пустим его с Галой, — возразил Затко, отнюдь не желавший, видимо, выпускать француза из рук, — то на чем же ты сам выберешься отсюда?

— Не знаю, — ответил Мак-Грегор. — Но мне лучше возвращаться не в компании со Шраммом. Я, собственно, надеялся, что вы меня доставите в Иран, к пограничному городку Карабасу. Оттуда уж я доберусь автобусом до Тегерана.

— Ладно, — сказал Затко. — Тогда, как только француз уедет, тронемся и мы с тобой.

Мак-Грегор попрощался с Али, затем кази ласково обнял его.

— Если услышишь, что на нас нападение, — сказал он, — что нас убили или что ильхан пришел с иностранцами к соглашению, все равно продолжай делать то, что считаешь, что находишь нужным. Твердо продолжай говорить и действовать от нашего имени, пока не кончится все это дело.

— Разумеется, — сказал Мак-Грегор.

Уходя, он видел, как кази достает из-под койки пластмассовый таз, чтобы промыть рану на шее. Там, под койкой, хранились у него книги, фибровый чемодан и бережно сложенное зеленое знамя революции 1946 года.

Загрузка...