Горящий рукав

РЫТХЭУ

Мои успехи в литературном мире я меряю тем, как ко мне относится

Юрий Рытхэу. Его не проведешь! Было время, когда он казался недоступным, мелькал в самой престижной советской "обойме", при этом был абсолютно неповторим. "Значит, можно в любое время, и даже в советское, достичь успеха и полностью сохранить индивидуальность?" – думал я, любуясь его раскосым, азиатским, и тут же холеным и интеллектуальным обликом. Первый раз я любовался им вблизи на его литфондовской даче, которая среди прочих казенных дач выделялась благоустройством: телефон, отопление, ковры, картины – и все это сделал хитрый, улыбчивый и всегда успешный сын Чукотки. На дачу я попал с его сыном Серегой, с которым был в те далекие годы дружен.

Рытхэу был лишен чванства, присущего многим литературным тузам, и общался просто, с улыбкой. Но как бы насмешливые его истории из собственной жизни ясно показывали всем нам: вот как делается имя, успех, как индивидуальность становится знаковой и ценится на самом верху именно благодаря своей неповторимости. Экзотическую, небывалую жизнь Чукотки он нес как главный дар, который просто обязаны были принимать на любом уровне: вот какая у нас бескрайняя, богатая, разнообразная страна! Попробовал бы самый высокий начальник вякнуть что-нибудь против этого! И Рытхэу прекрасно чувствовал свой победный шанс и весьма неглупо его использовал. Одно его появление на каком-нибудь съезде, декаде, докладе вызывало радостное оживление даже у начальства. Раз чукотский писатель Рытхэу здесь, улыбчивый, элегантный, известный, – значит, национальная политика нашего государства успешна: вот оно, яркое, элегантное, улыбчивое доказательство. Для успеха надо каждому иметь свою "Чукотку". Но не каждому повезло там родиться, да потом – еще выживи в ней и прославься! Надо сказать, что Рытхэу обладал еще одним симпатичным свойством – выданный ему властью аванс он использовал до упора, жил в фаворе – и "на грани фола", гениально чувствуя эту грань, время от времени рискуя ее перейти. Этот "баланс на канате" постоянно притягивал к нему взгляды. Рытхэу понимал, что рискует, но при этом знал, что именно таких и любят коллеги и, как ни странно, даже начальство. Да и самому приятно, когда видишь свою силу и удаль. В слегка сиплом его говоре клокотал гортанный отзвук его родного языка

– и, как ни странно, с таким оттенком русская речь особенно обворожительна.

"…Писательский съезд. Открывает сам Михалков. Зачитывает повестку дня. Первый пункт – "Писатель и пятилетка". Какие мнения на этот счет?

Зал молчит. Какие могут быть мнения? Единогласно. Какие же еще?

А я пьяный был, поднимаю руку:

– У меня поправка.

Зал поворачивается, все заранее уже улыбаются.

– Что это за постановка вопроса – "Писатель и пятилетка"? – говорю.

– Надо шире ставить вопрос – "Писатель и вечность!".

Все смеются. Михалков улыбается:

– О в-вечности мы позже поговорим, во время банкета. У вас все, Юрий

Сергеич? Спасибо!"

Молодец! – думаю я, представляя ситуацию, хотя ни на каких съездах тогда еще не был, предпочитая свободу. Но глоток свободы особенно ценен именно там – здесь я со свободой своей просто не знаю, что делать и куда ее деть. А вот там она дорого стоит! И хитрый Рытхэу знает это. Настроение в зале стало приятным, народ оживился – теперь они могут выдержать и полуторачасовой доклад! Сам Михалков наверняка ему благодарен – без "оживления в зале" что за съезд? Мы же нормальные люди, не "винтики", в конце концов, – и за чувство это все благодарны Рытхэу. Кто ж не знает его! Он такой!

И благодаря этому он не растворился, не стерся до сих пор.

"Приехали в Баку на декаду Азербайджана, и я сразу же стал пить, с утра до вечера".

Еще одна сочная деталь чукотского колорита – приверженность к пьянству. Но хитрый Рытхэу и это использовал – к пьянству у нас, вплоть до самых верхов, относятся с добродушной симпатией. Мысль такова: если человек сильно пьет, навряд ли у него хватит сил на подстрекательскую деятельность. Пьян – значит, наш! А Рытхэу, он такой – он уж жадно выпьет всю отпущенную свободу до конца да еще по донышку постучит.

"Там был такой Темкин – заведовал дружбой народов. Говорит мне: "Вот такой, Юрий Сергеевич, вы мне не нужны! Я куплю вам билет на поезд!"

Я, конечно, загрустил. В Баку нас хорошо принимали! Уныло сижу.

Открывается заседание. И вдруг в зал входит Рашидов, первый секретарь компартии ЦК Узбекистана. Он тоже писатель был. Романы его популярны были. Мы, конечно, знакомы были с ним, но не настолько уж.

Но тут я понял – мой последний шанс. Встаю, подхожу к нему:

"Привет!" Обнимаю его, целую. Смотрит весь зал, застыв. Но тот сообразил, что вельможей негоже показывать себя: тоже обнимает, целует: "Привет, Юра! Как дела?" Поговорили, и он в президиум пошел.

Прихожу в гостиницу – у меня на столе записка: "По всем вопросам, интересующим Вас, звоните по телефону такому-то. Номер машины, закрепленный за Вами, такой-то". Звоню. Говорю: "Хочу на рынок поехать!" – "Хорошо, спускайтесь. Машина через пять минут подойдет".

Выхожу – там Темкин стоит, на остановке автобуса. Говорю ему: "Может быть, подвезти?"

Везут меня на рынок, потом в ресторан, директор встречает с поклоном… Но вскоре устал я от этих почестей, захотелось нормально пожить. А в гостинице завтракал я вместе с Кириллом Лавровым. Говорю ему: "Как бы тут вечер нормально провести? Ваши спектакли я уже видел!" Кирилл мне ехидно отвечает: "Ты можешь отлично время провести и не выходя из номера. Сегодня по телевизору "Ленин в

Октябре", дублированный, кстати, на азербайджанский!"

Рытхэу смеется слегка дребезжащим смехом. Ничего особенного вроде и не рассказал – а все на месте! И почтение, и связи, и вольнолюбивый характер! Вот вам урок, юнцы, как надо ставить себя, независимо от времени! В любые времена можно шестеркой записаться, а можно тузом!

Но имя тогда в значительной степени делалось и книгами, хотя имидж, конечно же, многое определял. Неповторимая жизнь Чукотки, тяжелая, отчаянная, полная опасностей, приключений, впечатлений, колоритных героев, небывалых нравов (и даже небывалой сексуальной раскрепощенности, неизвестной у нас), завораживала читателя. Но как национальная особенность, неизбежный местный колорит, все это проходило. Как и у другого лукавого простака, всеми любимого Фазиля

Искандера, друга Рытхэу, который также открыл, что как "национальный обычай" в нашей многонациональной стране проходит многое, что бы иначе никогда не прошло. И так они с Фазилем резвились, при их европейском и даже мировом масштабе изображая несмышленых дикарей, которые просто не понимают по своей дикости и необразованности, что можно, а что нельзя. Все понимали их эту высокоинтеллектуальную игру. Читатели радовались таким "лазейкам свободы", начальники тоже были не дураки и тоже радовались: если у ребят так здорово получается – так слава богу, хоть будет что почитать.

Зануды порой попрекают Рытхэу, что раньше все у него в книгах было по-советски, а теперь все наоборот. Так ведь и сама жизнь переменилась! И надо в любой жизни лучшее видеть. Ну а потом, советская власть на Чукотке – все равно что советская власть на

Луне. Все в основном определяется местным колоритом – там чукотский миф побеждает советский. За эту победу его всегда и любили.

Рытхэу слит со своими книгами. Миф Рытхэу ярок и устойчив и настолько колоритен, что интересен везде. Даже в Швейцарии, где

Рытхэу стал вдруг бешено издаваться, когда наши новые книжные менеджеры решили выкинуть всю прежнюю литературу и сажать прутики на месте прежнего леса.

Да, Рытхэу знал законы успеха в советское время. Кто-то занудливо-честный это осудит. Но кому он нужен и в какую эпоху? А

Рытхэу и сейчас читают – и не только у нас, но и в мире.

Один из мифов о нем: ветер вырвал у него из рук ведро и унес через пролив в Америку, на Аляску. А потом Юра приехал на Аляску как известный писатель и спросил: "Ведро тут мое не пролетало?" История простецкая, насмешливо дурацкая, в его стиле, а суть, как всегда, хитрая, но глубокая – не про ведро, а про мировое признание.

Рассказывал это сам Юра – или уже рассказывают как созданный, но очень точный миф? Второе даже лучше: когда пересказывают из уст в уста мифы о писателе – он точно есть.

Недавно было его семидесятипятилетие, с танцующими чукотскими красавицами, с приветствием губернатора. И сейчас Юра на коне (или на северном олене). И сейчас знает хитрый чукча, как, прищурившись, зверя на богатую шапку себе добыть.

Недавно мы встретились с ним среди большого стечения народа в

Казанском соборе, на отпевании легендарной директрисы Дома книги

Самохваловой, без которой Дом книги вряд ли устоит. После смерти своей любимой жены Гали Юра погрустнел. Раньше не замечал я у него склонности ходить на похороны. А тут он отстоял всю службу, и даже в слезах.

Когда мы вышли из храма на Божий свет, Юра стал уговаривать нас со

Штемлером пойти выпить. "Бог знает, когда встретимся еще?" И, проникнувшись этим, мы отставили все дела. Мы пошли по каналу

Грибоедова в сторону огромного и яркого Спаса на Крови, отражавшегося вместе с синим небом в тихой воде канала. Был ясный, солнечный, прохладный осенний день. Мы вошли в ресторан на краю

Михайловского сада. За большим окном торчали желтые и красные листья.

– Как я любил свою Галю! – произнес Рытхэу, поднимая рюмку. -

Давайте за нее.

Мы выпили, помолчали.

– Чего я только не вытворял! – произнес Юра. – Но все равно – она всегда была самая главная. Однажды я совсем по-черному запил. Она говорит мне: "Ну все, я ухожу от тебя! Ты ведь этого добивался?"

Ушла. Я поспал. Потом проснулся. Страшно хотелось пить. Я стал кричать: "Галя! Галя!" Тишина! Нет ее! Я поднялся с трудом. Дошел, шатаясь, до кухни. Поел борща. Замечательный она варила борщ! Сразу какие-то силы появились. Пошел, опять лег. Долго лежал. Но не спал.

Потом вдруг слышу – скрипит замок. Галя вернулась! Подошла ко мне.

Наклонилась в темноте: "Ну, ты жив?" – "Жив, жив!" Обнялись… Она потом всегда после этого гладила меня по голове и говорила:

"Молодец, молодец!"

Он помолчал, удерживая слезы. Золотые листья сияли на синем небе.

– …Когда она умерла, мне городское начальство говорит: "На комаровском писательском кладбище не можем ее похоронить!" Говорю:

"Так я сам хочу с нею лечь. Я-то достоин этого места?" Отвечают какую-то ерунду, типа: "Ну что вы, Юрий Сергеич! Живите вечно!"

Хорошо! – Юра улыбнулся хищной улыбкой охотника. – Звоню Абрамовичу.

– Губернатору Чукотки?

Юра кивнул.

– Когда мы общались с ним на Чукотке, он дал мне номер своего личного телефона: "Если что-то будет нужно…" По ерунде я, конечно, ему не звонил. Но тут уж думаю! Набираю номер. Он отвечает: "Алле".

Я говорю: "Здравствуйте, это Юрий Рытхэу". – "Здравствуйте, Юрий

Сергеич! Слышал о постигшем вас несчастье. Примите мои соболезнования. Чем я могу вам помочь?" Рассказываю. "Хорошо, Юрий

Сергеевич! Вам скоро перезвонят". Перезванивают через десять минут.

Причем – уже из Смольного! "Юрий Сергеевич! Разрешение получено!

Хороните свою супругу на комаровском кладбище!" Что значит, когда двадцать миллиардов долларов звонят!

– Да, кстати! – встрепенулся Штемлер. – Насчет миллиардов! Тут я был в гостях у Эрика Райского – он тебя обожает, еще по Магадану! Жаждет тебя увидеть!

– Так он здесь? – обрадовался Юра. – Мы с ним на Магадане встречались, он там главный строитель был, аэропорт строил! Так он здесь?

– Давно уже! Все дороги у нас строит! Теперь это уже частная его компания. Отличный дом у него за городом. Поехали? – воскликнул горячий Штемлер.

– Когда? – Рытхэу обрадовался, сиял: каких поклонников и друзей заимел он благодаря замечательной своей жизни!

Стали звонить, но не дозвонились.

Юра явно взбодрился. Надменно повел рукой, приглашая официантку:

– Все, что было, повторить!

Это относилось лишь к этой трапезе… Но вообще – все, что было, повторить было бы неплохо!

Последнее, что я узнал: Рытхэу пригласил Штемлера в гости на

Чукотку. Завидую им!