Господа гусары, молчать!

26

Как и следовало ожидать, случайных людей в программе не было. В Алениной группе оказалась девушка из Москвы по имени Злата, дочка депутата Госдумы. С первых дней они стали держаться вместе. Не то чтобы подружились — желания подпускать кого-то к себе близко у Алены не было, — но быстро стали приятельницами.

— Хоть с кем-то по-русски разговаривать, — сказала Злата. — А то ведь совсем забудем.

С английским у Алены проблем не возникало, но венгерский не давался даже на самом нулевом уровне. Впрочем, в любом месте можно было поздороваться и перейти на английский. Венгров корявые попытки иностранцев говорить на их языке не злили, как, например, французов, а умиляли и трогали. Достаточно было сказанного с жутким акцентом «идвёзлём», чтобы расположить к себе. Главное не проговориться, что из России. Пятьдесят шестой год сидел у венгров в генетической памяти так же крепко, как шестьдесят восьмой у чехов.

Впрочем, Яноша и Иштвана все эти доисторические дела не интересовали, несмотря на вполне политических пап — заместителя министра и члена Национального собрания. Интересовали их исключительно Алена и Злата. Злата с Иштваном переспала через неделю. Алена держала оборону, подчеркивая, что Янош для нее не более чем симпатичный знакомый. На занятиях они вчетвером были вместе, после занятий — тоже. Гуляли по городу, ходили на концерты, в клубы и бары. Другие развлечения, вроде кино или театра, девушкам по причине незнания языка были малоинтересны.

— Да что ты как целка? — удивлялась Злата. — Такой парень классный. И красавчик, и умный, и веселый, и при деньгах. Что тебе еще надо? А папа?

— А что мне его папа? — отмахивалась Алена. — Можно подумать, мне выгодный муж нужен, чтобы здесь остаться.

— Ну да, конечно, Венгрия не заграница. Какой смысл тогда здесь учиться?

Почему она приехала в Будапешт, Алена Злате не говорила. Вообще ни о чем личном. Ну да, был парень, расстались — вот и все.

А Янош действительно был очень даже хорош. Во всех смыслах. Насколько можно было судить по такому недолгому общению, да еще и на неродном для обоих языке. Он вполне мог бы ей понравиться. Хотя бы уже тем, что ничем не напоминал Стаса. Чуть выше среднего роста, довольно крепкий, накачанный, брюнет с короткой бородкой и ярко-синими глазами. Совсем другой типаж. В этом-то и был парадокс. Он мог бы ей понравиться, потому что не был похож на Стаса. Но не нравился именно поэтому — потому что это был не Стас.

Хотя нет. Не нравился — не совсем то слово. Янош Алене нравился. Она просто его не хотела. Со Стасом было иначе. Стоило его увидеть, просто подумать о нем — и желание накатывало такой мощной волной, что хоть на луну вой. Даже сейчас от одной мысли о нем внутри все замирало, и из глубины разливался знобкий, влажный жар, а сердце сбивалось в лихорадочную морзянку. На Яноша не реагировало ни сердце, ни другие места, заведовавшие темным удовольствием.

Как-то раз в начале октября они пошли вечером в Руины. Этот квартал нарочито маргинальных баров пользовался бешеной популярностью и у туристов, и у местных, поэтому в самые известные попасть удавалось не всегда.

— А что там? — спросила Злата, кивнув на скромную вывеску по соседству с баром, где не оказалось свободных мест.

Иштван и Янош переглянулись.

— Мы там не были, — сказал Иштван. — Но можем пойти. Думаю, вам понравится.

На входе гориллообразного вида субъект спросил их о чем-то.

— Игэн, — кивнул Иштван, обняв Злату за плечи.

— Чего он хотел? — спросила Алена.

— Спросил, с вами ли мы. Это женский стриптиз-клуб, и мужчин сюда без женщин не пускают.

Алене показалось, что с нее содрали кожу, а потом вывернули наизнанку, внутренностями наружу. Бросило в жар, потом в холод, закружилась голова. Подступила к горлу тошнота.

— Али, ты в порядке? — спросил, коснувшись ее руки, Янош: именно так сократили ее трудно выговариваемое имя.

— Да, — кивнула она. — Все нормально.

Клуб был маленький, тесный, но народу в него помещалось неожиданно много. Они сидели за столиком в углу, и Алену знобило, трясло мелкой дрожью, да так, что приходилось сжимать колени руками.

А потом на сцену вышел высокий темноглазый блондин с пластикой дикой кошки, и мелкая дрожь превратилась в крупную. На секунду ей даже показалось, что это Стас. Но нет, этот парень был старше, совсем с другим типом лица. И все же было кое-что еще. Алена почувствовала это чем-то глубоко внутренним, словно узнав хорошо знакомое. Его энергия была сфокусирована в одной точке. Он раздевался для девушки, которая стояла в углу, прислонившись к стене. Только для нее одной. Хрупкой, рыжеволосой, похожей на язычок пламени.

Здесь никто не интересовался, сколько кому лет, и Алена пила один за другим коктейли. Крепкие — судя по тому, как вызывающе смеялась Злата, подставляя шею поцелуям Иштвана. Но Алену не брало, как будто в бокале была вода.

Поздно ночью они вышли из клуба и, как обычно, разделились. Злата ушла с Иштваном, Янош провожал Алену домой. Обычно он доходил с ней до арки, в которой пряталась входная дверь, стоял молча пару секунд, как будто ждал приглашения. Потом целовал в щеку, желал спокойной ночи и уходил. Но сегодня словно прочитал что-то в ее глазах — улыбнулся чуть насмешливо и поцеловал в губы. Крепко, властно. Как будто отказа быть не могло.

Алена думала, что поняла сразу: обратной дороги нет, все кончено. Но оказалось, эта уверенность была тонкой пленкой, под которой пряталось — что? Надежда? Несмотря ни на что? И вот теперь, после стриптиза, после этого поцелуя Яноша, ее накрыло тяжелое и неумолимое, как могильное плита. Острое и окончательное, как лезвием по венам.

Никогда…

«Каркнул ворон: Nevermore…»

Если не Стас, то какая разница — кто?

Скрипучий лифт, которому, наверно, исполнилось лет двести, поднимался на четвертый этаж медленно, с одышкой. Янош продолжал целовать ее, прижав к стене, руки пробрались под плащ, легли на грудь. Алена отвечала на его поцелуи, тщетно пытаясь найти, нащупать то волшебное, как шепот феи: «Полетели!»

Это был хороший секс. Нет, не так. Это был очень хороший секс. Великолепный. Долгий, бурный, с сумасшедшим оргазмом. Но в нем не было главного. Той черной магии, которая связывала их со Стасом в единое целое еще до того, как он входил в нее. Близость тел, физическое удовольствие, не более того. И тоска потом. Вялая, мутная, похожая на нудный осенний дождь.

Когда на следующий день они с Яношем пришли на занятия вместе, Злата спросила ехидно:

— И что? Стоило столько времени кобениться?

Жить вместе они не планировали, да и ночь вместе проводили далеко не каждую. Все было достаточно спокойно, что Алену вполне устраивало. Боль не проходила, легче не становилось, хотя она научилась с ней жить. Притерпелась. Но однажды ночью, когда Янош был особенно нежным и страстным, вдруг вспомнилось, совершенно некстати, как стояла во дворе дома на Комендантском. Стояла и смотрела на освещенные окна. И думала: хотя бы еще один раз, всего один. И так безумно, до стона, до искусанных в кровь губ, захотелось окунуться в глубину совсем других глаз. Почувствовать ласку других рук и другие поцелуи…

Она сама испугалась этих мыслей.

Нет! Не думать об этом! Этого не будет больше никогда. Nevermore! То, что есть, — то и будет.

На следующий день после занятий они вчетвером собирались сходить куда-нибудь. Посидеть, выпить, потанцевать. Вышли из университета, обсуждая лекцию, и вдруг Алена остановилась, словно увидела призрак. На скамейке сидел Стас.

Сначала она подумала, что ей снова мерещиться. Как в первый месяц после разрыва, когда он чудился ей на каждом шагу. Или как в те несколько дней, когда уезжал куда-то. Черт, да никуда он не уезжал, кувыркался с очередной бабой за деньги. Алена встряхнула головой, но Стас не исчез. Наоборот, встал со скамейки, глядя на нее.

— Али, что случилось? — спросил Янош.

— Боюсь, сегодня вам придется обойтись без меня. Это мой бывший. Не представляю, откуда он взялся и что ему надо, но лучше мне все это выяснить.

— Не самая лучшая идея, — Янош нахмурился.

— Не волнуйся, — она коснулась его руки. — Все будет в порядке.

Она подошла к Стасу и остановилась.

Ну что, напросилась, идиотка? Вот и расхлебывай теперь. Похоже, мироздание прислушивается к твоим просьбам, не особо вникая, насколько это нужно.

Ее разрывало пополам, как газетный лист. Все, что немного улеглось, притупилось, успокоилось, снова взбаламутилось так, что захотелось выплеснуть это в крик, в дикий звериный вой. Она села на скамейку и закрыла глаза, чтобы его не видеть, но это не помогло.

— Алена, — она почувствовала, как он коснулся ее пальцев — робко, неуверенно. И спросила обреченно:

— Что тебе надо, Стас? Зачем ты приехал?

Он молчал, и Алена открыла глаза. Стас смотрел себе под ноги. Потом перевел взгляд на нее.

— Я не знаю. Столько времени искал тебя, представлял, как мы встретимся, думал, что сказать. А сейчас — не знаю. Оправдываться, объяснять что-то? Да нечего объяснять. Что бы я ни сказал, все будет жалко и… не знаю. Все ведь правда. Да, нужны были деньги матери на операцию. Поэтому и стриптиз, и твоя мать — она самая первая была. Можно было как-то по-другому найти. Но взял то, что само в руки шло. А когда она умерла, стало все равно. Стриптиз мне нравился, это у меня хорошо получалось. Остальное — уже по инерции. С тобой… Я согласился только потому, что она все равно нашла бы кого-то другого. И совсем не факт, что у тебя остались бы хорошие воспоминания. Ей же вперло это в голову, я не смог ее переубедить. А потом… кто же знал, что все так сложится. У нас.

— Замолчи! — крикнула Алена, снова тряхнув головой так, как будто хотела избавиться от его слов. — Не хочу ничего слышать. Зачем ты приехал? Я только начала в себя приходить, и теперь все снова. Ты не представляешь, что ты со мной сделал. Господи, как же я тебя ненавижу! Я могу понять то, что ты делал. И стриптиз, и даже проституцию. Мать есть мать, не у всех такая, как у меня. В такой ситуации люди плохо соображают. Так что понять — могу. Но не принять, Стас! И простить не могу. Вранье твое. Или ты думаешь, что умолчание — это не вранье? Господам гусарам приказали молчать, они и молчат себе?

Стас молчал — как господа гусары. Твою мать, долбанные господа гусары!

— Не стоило тебе приезжать, — уже спокойнее сказала Алена. — Просто прими это — ничего больше не будет. Никогда. Я выхожу замуж.

Да, это тоже было вранье, никаких разговоров о будущем у них с Яношем не было. Даже о чувствах. Но какая разница? Со всех сторон одна ложь — так почему она должна стесняться?

Стас молча кусал губы. Лицо его побледнело настолько, что глаза казались почти черными. Он встал, и Алена машинально поднялась тоже. Глядя на нее исподлобья, Стас монотонно, тихо продекламировал:

— Что ты несешь? — застонала она.

А в следующую секунду его губы уже были на ее губах, язык нетерпеливо, грубо раздвигал их, пробираясь между зубами. Как это было похоже на тот, самый первый поцелуй! Стас обнял ее за талию и прижал к себе так крепко, что ее охватила хорошо знакомая лихорадочная дрожь. Алена почувствовала, как подгибаются колени. Всхлипнув, она обвила его шею руками. Он собирал губами слезы с ее щек и шептал:

— Милая моя, родная… Я так люблю тебя!

Все исчезло, пропало, растворилось в темноте. Как будто она была без сознания, и лишь яркие вспышки пробивались сквозь черноту. Как они оказались у него в гостинице? Дошли пешком, на чем-то доехали? Она не помнила — ничего.

Маленький тесный номер, узкая кровать. Они срывали одежду так, как будто боялись куда-то опоздать. Как будто оставалось несколько минут до смерти, и надо было успеть — надышаться друг другом. Заполнить собой, раствориться, стать сиамскими близнецами с одним сердцем и одной кровью. Словно вспышки молнии — черты его лица, дорогого, любимого, ненавистного. Закрытые глаза и влажный блеск зубов между приоткрытыми губами. Тяжелое дыхание, едва сдерживаемые стоны.

Его руки — на плечах, на груди, на бедрах. Горячие, тяжелые, сжимающие ее отчаянно, до боли. Пальцы, губы, язык — жадно ласкающие, проникающие в самые сокровенные уголки ее тела. Слова любви — хрипло, задыхаясь. И от них, как в стриптиз-клубе, было ощущение, что с нее живьем сдирают кожу. Она словно истекала кровью, теряя последние силы. Он снова и снова входил в нее, и Алена умирала от наслаждения — от каждого его движения, от тяжести его тела, от запаха кожи и пота. Снова и снова, в смертельном объятии, они срывались в пропасть, полную огня. Чтобы сгореть — и восстать из пепла, как птица Феникс. И начать все сначала…

Стас спал. Он всегда спал после секса так крепко, что его было не разбудить. Алена сидела рядом, положив подбородок на поднятые колени. Все тело ныло, пульсировало набухшей болью. Но эта боль была ничем по сравнению с той, которая рвала ее изнутри. Все, что было раньше… нет, то была не боль.

Забыть обо всем. Остаться с ним…

Нет…

Как она любила его в эту минуту. И как ненавидела. И как ненавидела себя — за то, что поддалась этой слабости. И за то, что собиралась сделать.

Она тихо встала, оглянулась — Стас даже не шевельнулся. Собрала с пола свою одежду, кое-как натянула, путаясь в крючках и пуговицах. Нашла сумку, осторожно открыла молнию, достала кошелек. Положила на тумбочку несколько разноцветных бумажек. Взяла в руку туфли и босиком, на цыпочках вышла в коридор. Остатка сил хватило только на то, чтобы спуститься по лестнице.

Оказавшись на улице, Алена обхватила руками ствол дерева и разрыдалась в голос. Сколько прошло времени? Обеспокоенный мужской голос спросил что-то. Она обернулась и увидела полицейского.

— I don’t speak Hungarian, — с трудом шевеля губами, ответила Алена. — I’m fine, thanks…