Господин Никто

5

Вот наконец и солнце, и притом не плавающее во мгле, а ясное и теплое. И в самый раз, если учесть, что уже май. Я не фермер, и погода для меня особого значения не имеет, но даже самое безотрадное ремесло становится как бы более сносным, когда выглянет солнце.

Однако солнечно лишь от дома до Центра. В здании Центра о погоде можно узнать только из газет — тут всегда сумрачно и сыро, как в ущелье в зимний день. У меня вечно горит настольная лампа. Я не тружусь даже раздвигать пыльные бархатные портьеры — светлее от этого в комнате все равно не станет.

По столу у меня разбросана корректура очередного номера журнала. Последняя корректура — сверстанная. Через три-четыре дня журнал начнут печатать, а несколькими днями позже он выйдет в свет. Как только пахнущая типографской краской книжка будет положена Димову на стол, я буду уволен. Этот вопрос уже решен. Поэтому мной никто больше не занимается, и даже Кралев не обращает на меня внимания.

Быстро просмотрев корректуру, я отношу ее Милко в соседнюю комнату. К моему удивлению, молчальник оживленно разговаривает с Лидой. Истины ради должен сказать, что в данный момент разговаривает Лида, но Милко слушает ее с явным участием. С не меньшим удивлением я устанавливаю, что они уже перешли на «ты», в то время как мы с Лидой все еще на «вы», и даже не на «вы» — просто обходимся холодными кивками.

Милко прерывает разговор с Лидой, чтоб выслушать мои указания относительно того, каким шрифтом набрать заголовки, а молодая женщина тем временем с безучастным видом смотрит в окно, хотя, кроме серых стен, там ничего увидеть нельзя. Затем молчальник начинает листать корректуру, чтоб посмотреть, велика ли правка, а я сажусь за стол Тони и рассматриваю обложку с отпечатанным на ней содержанием. Оторвавшись от окна, Лида снова подходит к Милко. Но поскольку тот углубился в корректуру, она берет несколько полос и небрежно перелистывает их.

— Ты сочинял этот бисер? — спрашивает она Милко, показывая на передовицу.

Милко бросает взгляд на статью, отрицательно качает головой и снова сосредоточивается на корректуре.

— Тогда, наверно, вы автор? — спрашивает девушка, глянув на меня с неприязнью.

Это первая реплика, которую она соблаговолила бросить мне после того злосчастного вечера.

— Автора нет, — отвечаю я. — У нас большая часть материала идет без подписи. А если и дается подпись, то выдуманная.

— Ну ладно, но кто-то все же сочинил этот бред, — настаивает девушка.

— Почему бред?

— Потому что здесь сплошные небылицы. Получается чуть ли не так, что в Болгарии люди мрут от голода и на каждом углу милиционеры с автоматами подкарауливают мирных граждан.

— Но что вы хотите, это же пропаганда, — бормочу я в ответ.

— Это не пропаганда, а самая гнусная ложь! — восклицает Лида, еще больше возмущенная моим смиренным тоном.

— Скажите об этом своему отцу! — вставляю я.

— И скажу. Вот уж не думала, что ваш Центр такое гнездо лжецов!

— Ш-ш-ш! — предупреждает ее Милко.

— Нечего на меня шикать! — раздражается Лида. — Пускай слышат, плевала я на это.

— Ваш героизм достоин похвалы, — кротко замечаю я. — Только сейчас мы работаем…

— Работаете!.. Разливаете помои вокруг себя… Вот ваша работа!

Схватив со стола сумочку, девушка устремляется к выходу и, отчаянно хлопнув дверью, исчезает.

Какое-то время Милко смотрит на дверь, но тут звонит телефон, и он берет трубку:

— Да, это я… Ладно, какая тебе необходимость приходить, я сам отнесу корректуру… А, нет, выпьем в другой раз. Да, один… Что там у тебя такое важное… Будешь на Сен-Мартен? В семь часов? Что ж, ладно, раз это так важно…

Он кладет трубку, бросает взгляд на дверь, словно надеясь, что там снова появится Лида, потом оборачивается ко мне.

— Зачем дразнишь девушку?

В данный момент меня занимает не столько девушка, сколько нечаянно услышанный разговор, поэтому я отвечаю машинально:

— Как это — дразню?

— Разве нельзя было сказать ей правду: что статья это не моя и не твоя, а прислана нам из другого места?

— С какой стати я должен давать ей объяснения?

— Значит, дразнишь ее.

— Видишь ли, Милко, меня подобные истерики совсем не трогают. Разве отец одевает ее не за счет Центра? Разве франки, на которые мы с тобой ее угощаем, получены не от Центра? Тогда зачем строить из себя честную? Если ты такая честная, забирай свой чемоданчик и убирайся отсюда, нечего мне читать лекции.

Милко снова смотрит на меня задумчиво, но не отвечает. Он сегодня до того, видно, пресытился болтовней, что недели две рта не раскроет. Склонив голову, он углубляется в корректуру. Потом, к моему удивлению, снова поднимает глаза и говорит как бы про себя:

— Несчастная девушка.

Выхожу из Центра как обычно, в двенадцать часов, но не иду в кафе «У болгарина», потому что на улице приятно светит солнце и я приглашен на обед к Франсуаз.

Протискиваясь на своем «ягуаре» сквозь скопление машин на улице Лафайет, я снова перебираю в голове услышанный телефонный разговор. Совершенно ясно, что на другом конце провода был Тони. Ясно и то, что встреча назначена на семь часов вечера. А вот что такое Сен-Мартен? Такое название носят две улицы и бульвар, не говоря уже о ситэ Сен-Мартен, воротах Сен-Мартен и станции метро Сен-Мартен. И совсем не ясен повод для встречи. Это нечто «настолько важное», что Милко должен встретиться с Тони не в кафе, где они бывают каждый день, а где-то на Сен-Мартен. И почему аж в семь? Почему, когда Тони, вероятно, спросил: «Ты один?» — Милко ответил утвердительно, хотя в комнате сидел я и слушал их разговор?

Сворачиваю на Афинское шоссе и выезжаю на улицу Капуцинов. Движение затруднено, однако я кое-как выхожу из положения со своим старым «ягуаром», может быть, именно потому, что он старый. Когда жмешь на такой вот таратайке, люди думают, что тебе все нипочем, потому что ты ничем особенно не рискуешь, и уступают тебе дорогу.

«Да, один». Тони не хотел, чтоб разговор услышал кто-нибудь другой, имея, вероятно, в виду меня, так как почти никто, кроме меня, в эту комнату не заглядывает. «Да, один». Значит, тому, что разговор слышал я, Милко особого значения не придает. Следовательно, либо он не считает этот разговор серьезным, либо не боится меня. Почему? Тут ведь все боятся друг друга. Чем же я мог завоевать его доверие, если за два месяца мы с ним не обменялись и пятью фразами?

С Рю де ла Пе выезжаю на Вандомскую площадь и попадаю на Сент-Оноре. Тут живет Франсуаз. У нее тоже нечто вроде студии, только не того разряда, что у меня.

Гостиная из конца в конец застлана толстым бледно-розовым ковром. Серого цвета стильная мебель обтянута бледно-розовым бархатом. Низенькие полированные столики, лампы в китайских вазах с шелковыми абажурами и все остальное, в том числе горка с напитками. На хозяйке строгое темно-серое платье, долженствующее, очевидно, напомнить мне, что обед будет носить чисто деловой характер.

Захватив с собой все необходимое для скромного аперитива, мы выходим на террасу, где в гуще заботливо поддерживаемых вечнозеленых растений накрыт стол на двоих.

— Тебе недостает оранжевого навеса, — замечаю я, усаживаясь на указанное место и оглядываясь по сторонам.

— Зато ты налицо. Вместе со всеми идущими от тебя неприятностями.

— Держись поприличней. Не забывай, что имеешь дело с человеком, стоящим одной ногой на том свете. А покойникам подавай или хорошее, или ничего.

— Выходит, ты уже прожил два подаренных дня…

— Сегодня второй. Срок дан до воскресенья.

— Не удивительно, что ты тем временем позвонил рыжему… — бормочет Франсуаз, уходя за едой.

Она прекрасно знает, что я никому не звонил. Возможно, даже оценила мою твердость и аккуратность, с которой я уведомил ее о визите рыжеволосого.

За обедом я снова возвращаюсь к нашим американским коллегам:

— Интересно, как это Дуглас не пронюхал, что ты устроила мне побег…

— Потому что, наладив все, я отправилась в «Копакабану», и он мог лично убедиться в моем присутствии. А на другой день явилась проведать тебя на виллу. Слуга пошел доложить обо мне, и я ясно слышала голос Дугласа: «Пускай себе уходит, только ее мне недоставало сейчас!» Они так нашпиговали эту виллу микрофонами, что для сада не хватило.

— Слава богу. Иначе они и деревья убрали бы микрофонами, как новогодние елки игрушками. Кстати, уладился вопрос относительно моей техники?

— Все улажено.

— Она у тебя?

— Извини, но я тебе не магазин радиотоваров. Получишь что требуется, не бойся. А пока ешь.

— Салат был превосходный. Рыба тоже. А о жарком и говорить не приходится, — отзываюсь я в конце обеда. — Франсуаз, нам с тобой стоит подумать о создании семейного очага. Ты отличная хозяйка, и квартира у тебя неплохая.

— Моя квартира предназначена для одинокого человека. Что касается обеда, то он доставлен из ресторана на углу.

— Ты всегда умудряешься окатить меня ведром холодной воды. Тогда окажи мне хотя бы маленькую услугу: мне нужны выписки из банковских счетов мсье Димова.

— Французские законы держат в тайне личные вклады…

— Именно потому я к тебе и обращаюсь. Иначе я бы сам справился. Димов официально вкладывает деньги в Лионский банк. Но я почти уверен, что у него имеются счета и в других банках. Как раз эти счета меня интересуют.

— Хорошо, наведем справку. Да ешь ты, в конце концов!

Она приносит из кухни вазу с фруктами, хрустальный сосуд с крепким кофе, а затем плоскую картонную коробку.

— Это тебе на десерт, — говорит Франсуаз, ставя коробку возле моей чашки.

Открываю коробку. В ней лежит новый черно-серый маузер 7,65 с тремя магазинами.

— Надеюсь, тебе известно, с какой стороны вставляются патроны.

— Как придет время действовать, я позову тебя, чтоб ты вставила, — бормочу я, пряча пистолет с магазинами в свои задние карманы.

— До этого не дойдет. Даже и не воображай, что тебе удастся позабавиться с этим пугачом. Тебе дается пистолет, но это еще не значит, что ты можешь пользоваться им. Кроме…

— Знаю, знаю. Мы поняли друг друга.

Пока мы пьем кофе, я рассказываю Франсуаз последние новости из Центра, уточняю с нею некоторые детали моего поведения на ближайшее будущее и узнаю, каким образом меня снабдят необходимой техникой. Потом встаю, намереваясь уходить, но даже и в строгом платье брюнетка так действует на меня, что я останавливаюсь посреди холла и обнимаю ее.

— Оставь меня… Мне некогда… Да и тебе тоже.

Потом, заметив мой насупленный вид, добавляет:

— Можешь прийти вечерком… Если не раздумаешь… Но не раньше одиннадцати…

Некоторое время я разъезжаю на своем «ягуаре» по бульварам, так как делать мне все равно нечего, и, кроме того, иной раз неплохо и покружить бесцельно, пока не убедишься, что ни впереди тебя, ни позади нет никого, кто вознамерился во что бы то ни стало составить тебе компанию. В данный момент компаньонов нет. Достигнув Рошешуар, я спускаюсь по Мажента и сворачиваю к Северному вокзалу. Найдя место для машины, вхожу в одно из больших кафе перед вокзалом. Ровно в три часа спускаюсь в подвальное помещение, где стоят телефоны-автоматы. Я намерен звонить именно из второй кабины, но в данный момент она, как назло, занята. Достаю из кармана «Франс суар» и бегло просматриваю заголовки. За стеклом в кабине человек с телефонной трубкой в руке. В его губах, двигающихся как бы беззвучно, покачивается незажженная сигарета. Наконец человек вешает трубку и открывает дверь.

— Вы что, с бабушкой беседовали столько времени? — замечаю я с недовольным видом. — Старушка, наверно, глухая.

— Ступайте вы с нею потолкуйте, — мрачно отвечает человек. — Она на том свете.

Вхожу и набираю номер. Мне отвечает незнакомый мужской голос.

— Это Салпетриера?

— Идите вы к черту, — отвечает голос.

Что-то сегодня все, как по уговору, посылают меня в вечную обитель. На крючке под телефоном болтается кем-то забытый ключ с металлическим номером 56. На всякий случай кладу его в карман и покидаю кабину. Наверху, в заведении, выпиваю у стойки чашку кофе, рассеянно глядя вокруг. Присутствующие не обращают на меня никакого внимания. Оставляю обязательный франк, выхожу, пересекаю улицу и оказываюсь у входа в вокзал. Подойдя к шкафам для хранения ручного багажа, нахожу дверку с номером 56. Отпираю ее только что найденным ключом. В шкафчике обнаруживаю не очень большую черную сумку, хотя и довольно увесистую. Хорошо, что «ягуар» рядом. Двумя минутами позже я уже трогаюсь с места, не зная толком, куда мне ехать. И поскольку двигаться в неизвестность не в моем характере — вопреки моим лживым уверениям в противном, — я останавливаюсь на пустынной улочке и раскрываю сумку. В записной книжке, найденной точно в указанном месте, ясно обозначено направление и адрес. Закрыв сумку, еду дальше.

Предприятие находится где-то за Порт Клинанкуром, у входа висит большая ржавая вывеска: «Автомобили — купля-продажа». Пожилой мужчина в замасленном и выгоревшем синем комбинезоне стоит у входа в свою убогую конторку и хмуро наблюдает за моими маневрами.

— Машину с повреждениями я не покупаю, — предупреждает он, когда я наконец останавливаюсь.

— Я не продаю, — успокаиваю человека в комбинезоне. — Меня прислал Жак.

Пронзив меня взглядом, он кивает.

— Чем могу служить?

— Поставьте мне одну деталь.

— А она у вас есть?

Я указываю глазами на сумку, стоящую на сиденье.

— Где вам ее поставить?

— Под шасси, у картера.

— Ладно.

Человек садится за руль и ставит мой «ягуар» на бетонную яму.

— Ладно, — снова повторяет он, вылезая из ямы. — Не такая уж она изношенная, как кажется.

Пока человек подбирает подходящую коробочку, чтоб поместить в нее мою «деталь», и пока он привинчивает коробочку к шасси, из пристройки дважды с любопытством высовывается голова молодой женщины. Эта женщина с прыщеватым лицом и в бигуди явно удивлена тем, что клиент не иначе как заблудился, попав сюда.

— Моя жена, — успокаивающе бормочет хозяин.

Он оказывается сноровистей, чем я ожидал. Проходит полчаса, и «деталь» уже надежно привинчена к шасси. Пользуясь случаем, я решаю уладить еще одно дело. Уже в конторе, перед тем как расплатиться, я объясняю, в чем оно состоит, и достаю при этом из брючных карманов маузер с магазинами. Человек снова кивает. Принеся откуда-то банку из-под масел «шелл», он с усилием вытаскивает крышку, очевидно заранее тщательно подогнанную. Потом завертывает пистолет с магазинами в концы для протирания машины, запихивает их в банку и опять закрывает ее крышкой.

— Бросьте банку в багажник, пускай там болтается — никто на нее не обратит внимания.

Рассчитавшись, я так и делаю. После чего завожу мотор и приветливо машу рукой. Тут же высовывает свое прыщеватое лицо женщина в бигуди — это, мол, и ее касается.

Пока я лавирую между машинами на бульваре Орнано, меня настойчиво донимает мысль о Сен-Мартене. Самое верное — взять на мушку Милко, и он сам отбуксирует меня до места встречи. Но мне неизвестно где он живет, к тому же я мало верю, что он в это время околачивается в кафе. А вот Тони наверняка там, и поскольку он второй участник встречи, то в такой же мере можно рассчитывать и на его услугу.

Въехав на Рю де Паради, я обнаруживаю, что черная «симка» Тони стоит на своем обычном месте. Миновав ее, въезжаю задним ходом в ближайший переулок и ставлю «ягуар» за каким-то грузным «шевроле» с тем расчетом, чтобы при надобности можно было без труда снова выкатить на Рю де Паради. После этого я вылезаю из машины, желая поразмяться.

— Наконец-то я вижу друга! — встречает меня Тони, когда я в пятом часу вхожу в кафе «У болгарина».

Перед ним, как всегда, стоит наполненная рюмка, однако он не под градусом. Подсев к нему, я заказываю кружку пива.

— Понимаю, браток, почему ты в одиночестве, но не в моих силах тебе помочь, — сочувственно подмигивает Тони.

— А вот мне не понятно, что именно понятно тебе, — отвечаю я, закуривая «зеленые».

Человек — это животное, обладающее той особенностью, что привыкает ко всему, даже к «зеленым». Другой табак, мне кажется, я бы уже и нюхать не смог.

— Не старайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле, — бормочет Тони. — Мы уже знаем, что Кралев умыкнул ее у тебя из-под самого носа. И чтоб как-то утешиться, ты льнешь к француженке… видная такая брюнетка… но не то что наша…

— Выдумываешь…

— Тут, браток, все известно… Ничего, что Париж велик… И чем скорее ты это поймешь, тем меньше будешь делать глупостей.

— А насчет Кралева ты сочиняешь, — говорю я с кислой миной, хотя в данный момент Кралев так же мало меня интересует, как и Лида.

— Сочиняю? Жалко, что ты не подоспел к обеду, сам увидел бы, как они ворковали вон за тем столиком. А потом Кралев повел ее в Эльзасскую пивную. Что ни говори, а наш Кралев мужик не промах. Если уж что задумал, непременно своего добьется.

— Чепуха! — настаиваю я. — Кралев не бабник. Злость мешает ему ухаживать за женщинами.

— Он не бабник, ты прав, — соглашается Тони. — Но если уж загорится, поберегись, браток. Такой загорается раз в жизни, и не завидую тому, кто встанет у него на пути.

Мы еще продолжаем развивать эту тему, причем я делаю вид, что сплетни вокруг Лиды меня мало трогают, с таким, однако, расчетом, чтоб Тони понял притворство, хотя меня по-настоящему все это не волнует. Но постепенно убеждаюсь, что и собеседника моего мало занимает наш разговор, что мысли его где-то далеко. Как видно, и в самом деле случилось либо должно случиться что-то очень важное, раз даже такому, как Тони не пьется.

Около шести часов, как я и ожидал, он расплачивается и уходит под тем предлогом, что ему захотелось подремать. В заведении нет болгар, кроме нас, если не считать владельца, занятого подсчетом выручки. Это освобождает меня от необходимости прибегать к сложным маневрам. Через две минуты я тоже покидаю кафе, сворачиваю в переулок, сажусь в «ягуар», завожу мотор и жду черную «симку».

Следить из машины за человеком, который допускает, что за ним могут следить, дело довольно муторное. Но следить за ним из машины, которую он может легко узнать по виду на расстоянии трехсот метров, просто глупо. К сожалению, у меня нет иного выбора, и я уже готов пойти на такую глупость, как глазам моим представляется неожиданное зрелище: Тони пешком пересекает площадь и идет в направлении, обратном предполагаемому. Я решаю выждать минуту в «ягуаре», пока он немного оторвется от меня, потом вылезаю и иду за ним следом.

То обстоятельство, что Тони махнул рукой на свою машину и пошел в противоположную сторону, можно объяснить различными причинами. Перед встречей он решил сделать покупку или что-то в этом роде. Решил приехать в условленное место на такси, а не на своей «симке». Хочет проверить, не ведется ли за ним наблюдение. До свидания с Милко ему предстоит другая встреча. Просто не хочет являться на место встречи, указанное им самим.

Двигаясь вдоль вереницы выстроившихся автомобилей, в известной мере служащих мне прикрытием, и наблюдая за маленькой фигуркой вдали, я взвешиваю в уме все эти возможные причины и некоторые из них исключаю. Если бы Тони собирался делать покупки, то использовал бы для этого послеобеденное время, а не откладывал до последних минут. Если бы хотел удостовериться, что за ним следят, вышел бы гораздо раньше, с запасом времени для проверки и для того, чтоб оторваться от преследователя. Не желая являться в указанное место на «симке», мог бы оставить ее подальше и дойти пешком. Остаются, значит, две последние возможности, из которых вторая представляется мне весьма маловероятной.

Тони шагает быстро и уверенно и только раз оглядывается по сторонам. Но делает это при пересечении Фобур Пуасоньер, возможно желая убедиться, не идет ли следом машина. Так или иначе я слишком далеко от него, чтоб он мог меня заметить, настолько далеко, что, когда Тони приближается к оживленному перекрестку, где Шатодьен выходит на Лафайет, мне приходится ускорить шаг, чтобы не дать моему человеку затеряться среди пешеходов.

Скоро половина седьмого, и народу на центральных улицах заметно прибавилось. Я с трудом обнаруживаю Тони в толпе на левом тротуаре Шатодьен и спешу туда же. Вот мы уже на площади Кошута, и тут Тони в мгновение ока исчезает в каких-нибудь двадцати метрах от меня.

В подобных случаях легко впасть в панику. При мысли, что безвозвратно потерян из виду нужный человек, ты останавливаешься посреди улицы и начинаешь озираться по сторонам, как последний дурак. Я и сам на волосок от подобного состояния, но, овладев собой, вхожу в кафе на углу. Отсюда можно наблюдать за всей площадью, не рискуя быть замеченным. Тони был слишком близко от меня, чтоб свернуть в одну из следующих улиц или пересечь площадь, значит, ему следовало бы снова появиться, если только он не нырнул в какой-либо знакомый ему дом, имеющий второй выход.

Опускаю в стоящий у витрины лотерейный автомат двадцать сантимов и, делая вид, что играю, зорко слежу за площадью, в особенности за левым тротуаром. Проходит пять минут. Неожиданно в нескольких шагах от кафе выныривает Тони; задержавшись на бордюре, бегло оглядывается и пересекает улицу. Он вышел из соседней букинистической лавки и держит в руке детективный роман из «черной серии» — факт весьма примечательный, так как Тони не станет читать даже детективный роман, разве что ему хорошо заплатят за это усилие.

Дав моему подопечному повернуть на Фобур Монмартр, я снова пускаюсь за ним следом, косясь на букинистическую лавку. Тони, очевидно, использовал ее как наблюдательный пункт, чтоб сквозь заставленную книгами витрину окинуть взглядом окрестную панораму. Перейдя улицу и вступив на Фобур Монмартр, я вижу, что Тони сворачивает на улицу Сен-Лазер. Я делаю то же самое, и как раз вовремя — мне удается установить, что он исчезает в ближайшем небольшом отеле.

Раз он вошел в отель, придется ждать, а уже ровно половина седьмого. Но если я стану ждать здесь, то пропущу встречу на Сен-Мартен, а я очень рассчитываю попасть на нее, хотя она и не для меня устроена. Спрятавшись за одним из входов, чтоб меня не было видно из отеля, я обдумываю свои дальнейшие действия, как вдруг на противоположном тротуаре показывается знакомая фигура. Фигура чрезвычайно импозантная и сверх меры чувственная, с мощными бедрами, натягивающими при движении льняное платье лимонно-желтого цвета, и с внушительным бюстом, опережающим свою владелицу сантиметров на пятнадцать. Это сама Мери Ламур, которая в данный момент подходит к отелю, зорко и хитро оглядывается во все стороны и исчезает за дверью.

Больше ждать нет смысла. Я поворачиваюсь назад, к площади, и иду на стоянку такси, но тут же соображаю, что в этот час улицы до того запружены автомобилями, что едва ли на машине удастся добраться скорее, чем пешком. Поблизости станция метро Ле Пелетье, и я стремительно сбегаю вниз, ловко лавируя в толпе людей и не обращая внимания на сыплющуюся сзади ругань.

На перроне шумно и душно, как в бане, белые плитки облицовки блестят, тоже как в бане, в туманных ореолах люминесцентных ламп. Втиснувшись в первый прибывший поезд, я едва нахожу силы противостоять напору толпы и задержаться у выхода. На станции Шоссе д'Атен я делаю пересадку на поезд, идущий по направлению к площади Республики. Вокруг меня стоят зажатые люди с усталыми, озабоченными лицами — этому молока надо купить на ужин, другому забрать детей из садика, тогда как меня заботит только одно соображение: если Тони решил не являться на место встречи, значит, вместо него придет кто-то другой, заинтересованный в том, чтоб временно оставаться в тени.

Самым существенным и неясным пока что остается значение названия Сен-Мартен. Если оно относится к улице, то миссия моя абсолютно безнадежна, потому что у меня нет времени их обходить. Одна Фобур Сен-Мартен растянулась больше чем на километр. Но, договариваясь о месте встречи, никогда не ограничатся простым упоминанием улицы протяженностью больше километра. Если бы имелось в виду самое начало ее, Милко наверняка сказал бы: «Порт Сен-Мартен».

Вероятнее всего, местом встречи выбрана остановка метро Сен-Мартен, потому что в этом городе встречи обычно назначают у остановок метро. Так или иначе, единственное, что я могу сделать, — это понаблюдать за остановкой, хотя вопрос о том, под землей состоится встреча или на улице, для меня остается открытым.

Поезд грохочет по подземным проходам от станции до станции. По стенам тоннелей тянутся назойливые желто-зеленые надписи: ДЮБО…ДЮБОН…ДЮБОНЕ, прославляющие аперитив того же названия. По лестницам движутся густые толпы народа. Монмартр. Бон Нувель… Страсбур Сен-Дени.

Следующая остановка, если верить висящей в вагоне схеме, Сен-Мартен. Я протискиваюсь к выходу и уже стою у самой двери. Грохочущий поезд стремительно подкатывает к перрону станции Сен-Мартен и с той же стремительностью мчится дальше, увозя меня к остановке Репюблик.

Было что-то гнетущее, почти зловещее в этой пустынной станции, по какой-то причине давно закрытой для пассажиров. Безлюдные, в густой пыли перроны, кучи цементных мешков и железа, почти стертые временем афиши какого-то фильма Бинг Кроссби, тусклый свет редких, сиротливо мерцающих желтых лампочек — от всего этого веет заброшенностью и запустением.

Однако я человек не столь уж впечатлительный, особенно если это не вызывается обстоятельствами, и потому, выйдя на оживленной Репюблик, думаю главным образом о том, как бы поскорее вернуться пешком на Сен-Мартен — если станция закрыта для пассажиров, то это вряд ли могло помешать назначению встречи там.

Когда я наконец подхожу к пустующей лестнице с тривиальным каменным барьером и надписью «Метрополитен» в ржавой рамке, часы показывают без десяти семь. Вход в подземную часть перекрыт передвижной решеткой, но задвинута она не до конца. Это меня озадачивает. Значит, не исключено все же, что встреча состоится под землей. И может быть, если эта встреча необычного свойства, она состоится именно там.

Бегло оглянувшись и установив, что никому из прохожих до меня нет дела, я спускаюсь по лестнице, выхожу через оставленный проход, пинаю качающуюся дверь и попадаю в подземный коридор. Здесь царит полумрак, слабый свет исходит лишь от редких ламп; холодно, сыро, пахнет плесенью. Мои шаги по бетонному полу раздаются так гулко, что я невольно замедляю ход. Лестница, ведущая к платформе, так же пуста и едва освещена. На перроне ни живой души. Слева издалека доносится по тоннелю нарастающий гул приближающегося поезда.

Заброшенная станция, по-видимому, служит складом. На платформе возвышаются штабеля аккуратно сложенных мешков с цементом, чуть подальше громоздятся большие деревянные ящики. Я кидаюсь к ним и проскальзываю в образовавшийся за ними темный угол как раз в тот момент, когда мимо платформы проносятся освещенные вагоны поезда. Грохот утихает. Я собираюсь продолжить изучение обстановки, но кто-то идет по лестнице, по которой спустился я. Это Милко. Он выходит на платформу, озирается, делает несколько шагов и останавливается у горы цементных мешков. Взглянув на часы, Милко достает из бумажной сумки, которую принес с собой, банан, очищает его и начинает есть.

Если бы у меня было время получше уложить ящики, мое убежище было бы удобнее, однако приходится довольствоваться тем, что есть. Пустые ящики нагромождены выше человеческого роста и хорошо меня укрывают, но, чтобы воспользоваться широкой щелью между досками в одном из них, мне приходится опуститься на колено.

На лестнице снова раздаются шаги, и на перроне показывается Кралев, очевидно, неожиданно для Милко, потому что тот перестает есть и выжидательно поглядывает на пришельца.

— Что, поезда дожидаешься? — трубным голосом спрашивает Кралев, и эхо гулко разносится в пустом подземном зале в самом деле как от трубы. — Должен тебе сказать, что с некоторых пор поезда здесь не останавливаются.

Милко молчит и продолжает глядеть на пришельца.

— Ты, может быть, рассчитывал встретить Тони, но ему подвернулось одно дельце, так что разговор придется вести мне, — продолжает Кралев. — Дело касается твоего служебного положения.

Милко молчит, потом бросает взгляд на банан, торчащий у него в руке, и снова принимается медленно есть, с трудом проглатывая куски.

— Вначале я полагал, что ты служишь только нам, — продолжает черномазый. — Потом мне стало ясно, что ты работаешь и на французов…

— На французов я не работаю, — тихо отвечает Милко, перестав есть.

— Я это понял, когда ты сообщил французам о нашем намерении ликвидировать Бобева, — продолжает Кралев, как бы не слыша Милко. — К Бобеву тебя в последний момент позвал Тони, однако ты именно потому и не пришел, что поспешил их предупредить. Ты единственный, кто знал о встрече, и не явился… Ты единственный из всех нас, кто мог предупредить французов…

— Я уже объяснял, почему тогда не пришел, — спокойно возражает Милко и, по-видимому, машинально достает новый банан. — У меня случилась небольшая авария с машиной.

— Аварию ты устроил потом, чтоб сфабриковать себе оправдание. Ты единственный из нас, кто мог предупредить французов…

— Никого я не предупреждал, — тихо отвечает Милко и все так же машинально начинает очищать банан.

— Значит, работаешь на нас, работаешь на французов, а теперь, оказывается, еще и на болгар… Я имею в виду болгарскую разведку.

Кралев замолкает и смотрит на Милко в упор. Милко откусывает от банана и медленно проглатывает.

— Отвечай же! — рявкает черномазый.

— На глупые обвинения не отвечаю, — говорит Милко, перестав есть. — Мне тоже ничего не стоит бросить тебе обвинение, что ты работаешь на пять-шесть разведок, но потребуются и доказательства.

— Не бойся: что касается тебя, то все уже доказано. Букинист на Сен-Жермен — припоминаешь? Томик в черном переплете на верхней левой полке, третий справа? «Персидские письма» Монтескье… Только вот среди персидских писем оказалось одно твое… Тайнопись, конечно, но мы тоже не лыком шиты…

В тоннеле слышится нарастающий гул, однако Кралев не обращает внимания. Они с Милко отделены от путей штабелем цементных мешков. Гул переходит в грохот, и мимо проносятся вагоны поезда, освещая на мгновенье погруженную во мрак пыльную платформу.

— Ты, наверно, захочешь получить и вещественные доказательства, — насмешливо рычит Кралев, когда грохот затихает. — Так вот они, эти вещественные доказательства!

Двумя пальцами он вытаскивает из кармашка тоненький листик бумаги и вскидывает его тем же обвинительным жестом, каким несколько дней назад помахивал у меня под носом клочком фотобумаги.

— Сам лично его нащупал! — самодовольно объявляет Кралев. — Долго пришлось следить за тобой, но нащупал-таки. И теперь меня послали покончить все счеты… Покончить с тобой, если ты ничего не имеешь против…

Он кладет листочек туда, откуда взял, и засовывает руку в карман брюк. Следя за движениями Кралева, Милко продолжает держать в руках пакет и недоеденный банан.

— У тебя, конечно, есть возможность избежать последствий, — поясняет Кралев, не вынимая руку из кармана. — Но чтобы их избежать, ты должен раскрыться, и немедленно. Сказать все, до конца, здесь же!

— Значит, все же есть возможность, — бормочет Милко так тихо, что я еле слышу. — А что я получу взамен?

— Жизнь, что еще! Или тебе этого мало?

— Мало, — все так же тихо отвечает Милко. — Вот если добавишь кое-что по операции «Незабудка», тогда, может, и договоримся.

— Обязательно! Незабудка, вот она, тут, специально для тебя приготовлена, — рычит Кралев, шевеля рукой в кармане, — так будешь говорить или…

Вдали снова нарастает шум приближающегося поезда.

— Давай сперва ты, а потом уж и я что-нибудь скажу, — спокойно отвечает Милко.

Гул усиливается и переходит в грохот. Двое стоят друг против друга за цементными мешками, дожидаясь, пока утихнет шум. Мимо пустой платформы проносится поезд. В освещенных окнах мелькают люди с сетками в руках, девушка, читающая книгу, старуха с ребенком на коленях.

В этот миг я вижу, что Милко наклоняется вперед, как бы готовясь стать на колени, потом, бессильно качнувшись из стороны в сторону, роняет пакет с бананами и падает на бетонный пол. Кралев прячет в карман пистолет и чуть не бегом устремляется к выходу.

Я выбираюсь из убежища и подхожу к упавшему. У Милко на рубашке уже проступило широкое кровавое пятно. При тусклом свете лицо человека кажется до странности бледным, широко раскрытые глаза уставились на выцветшую афишу Бинг Кроссби. Одна рука неудобно подвернута под спину. Другая еще сжимает недоеденный банан.

Поздно вечером я прохожу мимо кафе «У болгарина», чтоб забрать свою машину. В поблескивающем неоновыми огнями и зеркалами помещении пусто, и я готов пройти мимо, но вдруг за угловым столом, где хозяин обычно принимает своих гостей, замечаю Тони.

Облокотившись над бокалом мартини, Тони вроде бы глубоко задумался о чем-то, хотя это маловероятно, потому что он совершенно пьян. Мутные блуждающие глаза смотрят в стол, а желтые от табака пальцы машинально ерошат волосы.

— А, наконец-то я вижу друга, — невнятно бормочет он, когда я подхожу к столу. — Друга, да еще в такой черный вечер.

— Почему в черный? — сухо спрашиваю я.

— А ты не слышал разве? Милко убили… Два часа назад его нашли в метро… Коммунисты прикончили его… Садись, чего ты…

— Значит, нас и вправду осталось семь, — бормочу я, присаживаясь к столу.

— Пока да… Семь… плохое число… Но, по всей видимости, скоро останется шестеро, — мрачно заявляет Тони, едва вороча языком. — Смотри, браток, как бы нам и тебя не потерять…

Он поднимает свою отяжелевшую голову и кричит дремлющему за стойкой кельнеру:

— Гарсон, еще два мартини!.. За упокой души!