Гости с Двины [авторский сборник]

Любовь сильнее смерти

у Студёного моря, в богатой Двинской земле, жили два друга юных, два брата названых. Кирик да Олёша. И была у них дружба милая и любовь заединая.

Столь крепко братья названые друг друга любили — секли стрелою руку, кровь точили в землю и в море. Мать Сыру землю и Синее море призывали во свидетели. Кирик да Олёша — они одной водою умывались, одним полотенцем утирались, с одного блюда хлебы кушали, одну думу думали, один совет советали, — очи в очи, уста в уста.

Отцы их по любови морского лодьею[18] владели и детям то же заповедали. Кирик, старший, стал покрут[19] обряжать, на промысел ходить, а Олёша прилежал корабельному строению.

Пришло время, и обоим пала на ум одна и та же дева Моряшка. И дева Моряшка с обоими играет, от обоих гостинцы берёт. Перестали названые братья друг другу в очи глядеть.

В месяце феврале промышленники в море уходят на звериные ловы. Срядился Кирик с покрутом, а сам думает: «Останется дома Олёша, его Моряшка опутает». Он говорит брату:

— Олёшенька, у нас клятва положена друг друга слушати: сряжайся на промысел!

Олёша поперёк слова не молвил, живо справился. Якоря выкатали, паруса открыли… Праматерь морская — попутная поветерь[20] — была до Кирика милостива. День да ночь — и Звериный остров в глазах. Круг острова лёд. На льдинах тюленьи полёжки. Соступились мужи-двиняне со зверем, учали бить.

Богато зверя упромыслили. Освежевали, стали сальное шкурьё в гору волочить. На море уже стемнело, и снег пошёл. А Олёша далеко от берега забежал. Со льдины на льдину прядает, знай копьё звенит, головы зверины долу клонятся. Задор овладел.

Старый кормщик и обеспокоился:

— Олёша далеко ушёл. Море на часу вздохнёт, вечерняя вода тороса от берега понесёт…

Побежал по Олёшу Кирик. Бежит по Олёшу, ладит его окликать, да и вздумал в своей-то голове: «Олёшу море возьмёт, девка Моряшка моя будет». И снова крикнуть хочет, и опять молчит: окаменила сердце женская любовь. И тут ветер с горы ударил. Льдина зашевелилась, заворотилась, уладилась шествовать в море, час её пробил.

И слышит Кирик вопль Олёшин:

— Кирик, погибаю! Вспомни дружбу-то милую и любовь заединую!..

Дрогнул Кирик, прибежал в стан:

— Мужики-двиняне, Олёша в относ попал!

Выбежали мужики. Просторно на море. Только взводень[21] рыдает… Унесла Олёшу вечерняя вода.

Того же лета женился Кирик. Моряшка в бабах — как лодья соловецкая под парусом: расписана, разрисована. А у мужа радость потерялась: Олёшу зажалел.

Заказал Кирик бабам править по брате плачную причеть,[22] а всё места не может прибрать.[23]

В тёмную осеннюю ночь вышел Кирик на гору, на глядень[24] морской, пал на песок, простонал:

— Ах, Олёша, Олёшенька!..

И тотчас ему с моря голос Олёшин донесло:

— Кирик! Вспомни дружбу-то милую и любовь заединую!

В тоске лютой, неутолимой прянул Кирик с вершины вниз на острые камни, сам горько взвопил:

— Мать-земля, меня упокой!

И будто кто его на ноги поставил. А земля провещилась:[25]

— Живи, сыне! Взыщи брата: вы клятву творили, кровь точили, меня, Сыру землю, зарудили![26]

По исходе зимы, вместе с птицами, облетела поморье весть, что варяги-разбойники идут кораблём на Двину, а тулятся[27] за льдиной, ожидают ухода поморов на промысел. Таков у них был собацкий обычай: нападать на деревню, когда дома одни жёны и дети.

И по этим вестям двиняне медлили с промыслом. Идёт разливная весна, а лодейки пустуют. Тогда отобралась дружина удалой молодёжи:

— Не станем сидеть, как гнус в подполье! Варяги придут или нет, а время терять непригоже!

Старики рассудили:

— Нам наших сынов, ушкуйных голов[28] не уговорить и не постановить. Пущай разгуляются. А мы, бородатые, здесь ополчимся навстречу незваным гостям.

Тогда невесты и матери припадают к Кирику с воплем:

— Господине, ты поведи молодых на звериные ловы! Тебе за обычай.

Кирик тому делу рад: сидячи на берегу, изнемог в тосках по Олёше. Жена на него зубами скрипит:

— Чужих ребят печалуешь, а о своём доме нету печали!

Мужская сряда недолгая. На рассвете кричала гагара, плакали жёнки. Дружина взошла на корабль. У каждого лук со стрелами, копьё и оскорд — булатный топор. Кирик благословил путь. Отворили парусы, и пособная поветерь — праматерь морская — скорополучно направила путь.

Не доведя до Звериного острова, прабаба-поветерь заспорила с внуками — встречными ветерками. Зашумела волна. А молодая дружина доверчиво спит. Кирик сам у руля. И была назавтра Олёше година.

Студёное море на волнах стоит, по крутому взводню корабль летит. И Кирик запел:

В том часе покрыла волну чёрная тень варяжской лодки. И варяги кричат из тумана: [3]

— Куры фра? Куры фра?[30]

Кирик струбил в корабельный рог грозно и жалобно. Дружина прянула на ноги. И тянут лук крепко, и стреляют метко. Поют стрелы, гремят долгомерные[31] копья. Кирик забыл тоску и отдал сердце в руки веселью. Зовёт, величает дружину:

— Мужи-двиняне, не пустим варягов на Русь! Побьёмся! Потешим сердца!

Корабли сошлись борт о борт, и двиняне, как взводень морской, опрокинулись в варяжское судно. Песню радости поёт Кириково сердце. Блестит булатный оскорд. Как добрый косец траву, косит Кирик вражеские головы…

Но при последнем издыхании варяжский воевода пустил Кирику в сердце стрелу…

Красное солнце идёт к закату, варяжское трупьё плывёт к западу. Сколько двиняне празднуют о победе, о богатой добыче, друга столько тужат о Кирике. Он лежит со смертной стрелою в груди, весел и тих. На вечерней воде стал прощаться с дружиной:.

— Поспешайте на Русь, на Двину, с победною вестью. Оставьте меня и варяжское судно в благодарную жертву Студёному морю.

И дружина, затеплив по бортам жертвенной лодьи воскояровы свечи, с прощальною песней на своём корабле убежала на Русь.

В полночь вздохнуло море, затрепетало пламя свечей, послышался крик гусиный и голос Олёшин:

— Здрав буди, Кирик, брате и господине!

Ликует Кирик о смертном видении:

— Олёшенька, ты ли нарушил смертны оковы? Как восстал ты от вечного сна?

Снова пронзительно вскричали гуси, затрепетали жертвенные огни, прозвенел Олёшин голос:

— Я по тебя пришёл. Сильнее смерти дружная любовь.

Две тяжкие слезы выронил Кирик.

— Люто мне, люто! Я нарушил величество нашей любви…

В третий раз гуси вскричали, как трубы сгремели, колыхнулось пламя жертвенных свечей, и Кирик увидел названого брата. Глядят очи в очи, устами к устам. И голос Олёшин что весенний ручей и свирель:

— Кирик! Подвигом ратным стёрта твоя вина перед братом. Мы с тобой поплывём в светлый путь, в Гусиную белую землю. Там играют вечные сполохи, туда прилетают легкокрылые гуси беседовать с храбрыми. Там немолчно рокочут победные гусли, похваляя героев…

Завязалась праматерь морская — поветерь и взяла под крыло варяжский кораблик, где Кирик навек позабыл печаль и тоску человеческую…

О былина, о песня, веселье поморское! Проходят века, а Двинская земля поёт, поминает под гусли Олёшу и Кирика.

Смерть не всё возьмёт — только своё возьмёт.