Сунув телефон обратно в карман пиджака, Худ направился вверх по травяному склону. Вся группа по-прежнему находилась возле деревьев, только Столл переместился на несколько ярдов в сторону моста.
Здесь ничто не загораживало ему вид на реку и на противоположный берег.
Подойдя поближе, Худ расслышал, как Байон объясняет что-то Нэнси.
– …если даже они нас заметят, то пошли они к черту. Меня это не волнует. У меня было то же самое, когда я застал свою бывшую жену с ее любовником. От того, что тебе что-то не нравится, это что-то никуда не денется.
– Я спросила вас не совсем об этом, – сказала Нэнси. – Я спросила, рассчитываете ли вы на то, что кто-то из “Демэн” нас увидит. И если да, то что они смогут предпринять?
– Мы находимся на общественной территории, – ответил Байон. – Если они нас и увидят, то сделать ничего не смогут. В любом случае я не думаю, чтобы Доминик выбрал открытое столкновение. И уж наверняка не сейчас, когда его игры находятся в процессе загрузки.
Худ остановился рядом с Хаузеном. Пол собрался было отозвать его в сторонку, но тут к ним подошел Байон.
– Все в порядке? – поинтересовался полковник.
– Не уверен, – ответил Худ. – Мэтт, как у вас дела, что-то получается?
– Более-менее, – откликнулся Столл. Он сидел на траве, вытянув вперед ноги, и бешено стучал по клавиатуре лежавшего на его коленях компьютера. – Как по-французски будет “задница”?
– Подошло бы и “fidele”, – ответил Байон.
– Постараюсь запомнить, – сказал Столл. – Так вот, наш приятель – точно эта самая fidele. Первая игра была запущена ровно в десять. И я имею в виду точно в десять часов ноль-ноль минут ноль-ноль секунд. Я сохранил ее на жестком диске. Я настроил “Ти-берд” так, чтобы каждый снимок покрывал тридцать восемь градусов. Значит, полный набор получим минут через десять.
– И что дальше? – спросил Худ.
– Я начну играть и получу разные сцены с разными ландшафтами, – пояснил Столл.
– Почему бы вам не переправить все это в Оперативный центр?
– Потому, что они занялись бы точно тем же, чем и я. Я пишу небольшую модификацию для программы, сравнивающей изображения, чтобы она могла считывать фотографии, сделанные прибором. А дальше все в руках Божьих. Если я не слишком напортачил, компьютер начнет сравнивать поступающие снимки, и в случае совпадения с задними планами в игре он подаст сигнал. – Столл закончил набор и глубоко-глубоко вздохнул. – Не сказал бы, что получу от такой игры удовольствие. Там про толпу линчевателей.
Пока Столл говорил, к нему приблизилась Нэнси. Она опустилась на колени у него за спиной и мягко положила руки на плечи компьютерщика.
– Мэтт, я помогу вам, – сказала она. – В этих вещах я отлично разбираюсь.
Худ какое-то время следил за ними. То, как Нэнси коснулась Мэтта, вызвало у него чувство ревности. От того, как скользнули ее руки, словно опавшие лепестки цветка, вновь подступила тоска. А эти чувства в свою очередь наполнили его неприязнью к себе.
Затем четко выверенным движением Нэнси медленно обернулась и посмотрела на Худа. Она сделала это достаточно медленно, чтобы он при желании успел отвести взгляд. Но Худ этого не сделал. Их взгляды встретились, и он утонул в ее глазах.
Из этого омута Пола вытащила мысль о Хаузене. Неоконченное дело с немцем давило все больше и больше.
– Герр Хаузен, – обратился к нему Худ, – мне хотелось бы с вами поговорить.
Хаузен выжидающе и почти нетерпеливо посмотрел на Худа.
– Конечно-конечно, – откликнулся заместитель министра. Было очевидно, что немец поражен происходящим вокруг, но на чьей он стороне?
Худ опустил руку на плечо Хаузена и отвел того к реке. Байон последовал за ними, отставая лишь на несколько шагов. Все в порядке, его это тоже касается.
– Этот недавний звонок, – начал Худ, – он был из Оперативного центра. Задать вопрос в деликатной форме не представляется возможным, а потому я спрошу вас прямо. Почему вы не сообщили, что ваш отец работал на Дюпре?
Хаузен остановился.
– Откуда вы это узнали? – спросил он.
– Мои люди заглянули в немецкие налоговые записи. Он работал у Дюпре пилотом с 66-го по 79-й год.
Прежде чем ответить, Хаузен выдержал долгую паузу.
– Верно, – согласился он. – И это один из вопросов, о которых мы спорили в тот парижский вечер. Мой отец научил его летать, он относился к нему, как к сыну, и это он вселил в него нетерпимость.
Байон встал рядом с мужчинами. Его лицо находилось в считанных дюймах от лица Хаузена.
– Ваш отец работал на это чудовище? – спросил полковник. – Где он находится сейчас?
– Отец умер два года назад, – ответил заместитель министра.
– Однако это не все, – сказал Худ. – Расскажите нам о политических пристрастиях вашего отца. Хаузен тяжело вздохнул.
– Они были безнравственными, – признался немец. – Он был одним из членов организации “Белые волки”, группировки, которая сохраняла нацистские идеалы и после войны. Он регулярно встречался с другими ее членами. Он…
Хаузен запнулся.
– Он – что? – потребовал Байон. Немец взял себя в руки.
– Он верил в Гитлера и в предназначение рейха. Он считал конец войны не поражением, а всего лишь отступлением и продолжал вести ее по-своему. Когда мне было одиннадцать… – Хаузен еще раз глубоко вздохнул, прежде чем продолжить, -…как-то раз отец и его два дружка возвращались из кино. По дороге они напали на сына раввина, который шел домой из синагоги… После этого мама отослала меня учиться в Берлин, в интернат. Я не виделся с отцом долгие годы, пока мы не подружились с Жираром в Сорбонне.
– Вы хотите мне сказать, что Жирар специально отправился в Сорбонну, чтобы стать вашим другом и вернуть вас к отцу? – спросил Худ.
– Вы должны понимать, что я с раннего детства был той силой, с которой приходилось считаться, – сказал Хаузен. – То, что сделал мой отец, вызвало во мне бунт. У меня до сих пор стоит в ушах, как он звал меня присоединиться к ним, как будто это было какое-то карнавальное действо, которое я не должен пропустить. Я до сих пор слышу стоны юноши, удары нападавших, шварканье их обуви по мостовой, когда они кругами ходили вокруг него. Это было омерзительно. Моя мама любила отца и той же ночью отослала меня подальше, чтобы мы не порешили друг друга. Я уехал к кузену в Берлин.
Находясь в Берлине, я организовал антифашистскую группу. Когда мне исполнилось шестнадцать, у меня появилась собственная программа на радио, а месяцем позже и полицейская охрана. Одной из причин, почему я уехал из страны и отправился в Сорбонну, было избежать расправы. Я всегда был искренен в своих убеждениях. – Он испепелил взглядом Байона. – Вы понимаете – всегда.
– А как насчет Жирара? – спросил Худ.
– В основном это то, что я вам уже рассказывал, – сказал Хаузен. – Жирар был богатым испорченным юношей, который узнал обо мне от моего отца и, как мне думается, видел во мне своего рода вызов. “Белым волкам” не удалось остановить меня с помощью угроз. Жирар хотел остановить меня методом убеждения, воздействуя на мой разум. В ту ночь, когда он убивал этих девушек, он пытался мне доказать, что законы – только для трусливых овец. Даже после того, как мы оттуда сбежали, он убеждал меня, что люди, которые изменяют мир, устанавливают собственные законы и заставляют других жить по этим правилам.
Хаузен уставился себе под ноги. Худ бросил взгляд на Байона. Француз пылал от гнева.
– Вы были замешаны в этих убийствах, – заговорил полковник, – но так ничего и не предприняли, только сбежали и спрятались. На чьей вы стороне, герр Хаузен?
– Я был не прав, – ответил немец, – и с тех пор за это расплачиваюсь. Я отдал бы все на свете, лишь бы вернуться в тот вечер и выдать Жирара. Но тогда я этого не сделал. Я был напуган, сбит с толку, и я убежал. И стал искупать свои грехи, месье Байон. Ежедневно и днем и ночью я искупаю свои грехи.
– Расскажите, чем кончилось с отцом, – перебил его Худ.
– После того вечера, когда они напали на еврейского юношу, я встречался с отцом еще дважды, – ответил Хаузен. – Первый раз это было в поместье Дюпре, когда мы сбежали туда с Жираром. Он убеждал меня присоединиться к их движению и говорил, что для меня это единственный способ спасти себя. После того, как я отказался, он назвал меня предателем. Второй раз я его видел в ту ночь, когда он умер. Я отправился к нему домой в Бонн, и с последним вздохом он снова обозвал меня предателем. Даже у смертного одра я не дал ему своего согласия, которого он так желал. Моя мать была рядом. Если хотите, вы можете связаться с ней по телефону, мистер Худ, и получить от нее подтверждение.
Байон посмотрел на Худа, который не отводил взгляда от Хаузена. У Пола возникло такое же ощущение, как и в самолете. Ему хотелось верить в искренность этого человека, но под угрозой находились жизни людей, и несмотря на все то, что сказал им здесь Хаузен, тень сомнения все же оставалась.
Худ достал из кармана трубку и набрал номер. На другом конце ответил Джон Бенн.
– Джон, – обратился к нему Худ, – я хотел бы узнать, когда умер Максимиллиан Хаузен?
– Наш негаданный нацист? На это уйдет минута-другая. Вы подождете?
– Да, я жду, – подтвердил Худ.
Бенн перевел аппарат в режим ожидания.
– Извините, – обратился Худ к Хаузену, – но ради Мэтта и Нэнси я обязан это сделать.
– Я поступил бы точно так же, – заверил его Хаузен. – И повторяю вам снова, что презираю и Жирара Доминика, и “Новых якобинцев”, и неонацистов, и все, что с ними связано. Если бы это извело нацизм как таковой, я не пожалел бы и собственного отца.
– Вам пришлось делать сложный выбор, – заметил Худ.
– Да, пришлось, – согласился Хаузен. – Видите ли, Жирар ошибался, только трусы поступают не по закону. На линии снова появился Джон Бенн.
– Пол? Хаузен-старший умер без месяца два года назад. В боннской газете был небольшой некролог: бывший летчик “люфтваффе”, личный пилот и тому подобное.
– Спасибо, – поблагодарил его Худ. – Огромное спасибо. Он отключил трубку.
– Еще раз, герр Хаузен, прошу меня извинить.
– Еще раз, мистер Худ, – сказал Хаузен, – вам нет нужды…
– Пол!
Худ с Хаузеном посмотрели на Столла. Байон уже бежал в его сторону.
– Что-то получилось? – спросил Худ, последовав за полковником.
– “Фигняция”, – ответил Столл. – Я хочу сказать, как бы я ни тыкался и ни мыкался, моя машина не настолько быстрая, чтобы выполнить анализ раньше 2010-го года. Я уже было собирался просить помощи у Оперативного центра, но Нэнси придумала кое-что получше.
Нэнси встала и начала объяснять Байону:
– В других играх “Демэн” вы можете перейти на другой уровень сложности, нажав на “паузу”, а затем на стрелки на клавиатуре в определенной последовательности: вниз, вверх, вверх, вниз, влево, вправо, влево, вправо.
– И?
– И мы уже на втором уровне этой игры, – объяснила она, – не доиграв до конца по первому.
– Неужели Доминик действительно до такой степени глуп, что вставит те же самые коды перехода в одну из расистских игр? – спросил Худ.
– В том-то все и дело, – ответила Нэнси. – Они уже заложены в программу. Их не надо вставлять, их надо убрать. На каком-то этапе изготовления кто-то просто забыл их стереть.
Байон стоял, выпрямившись во весь рост, и смотрел в сторону фабрики.
– Как вам это нравится? – спросил Худ у полковника. – Вам этого достаточно?
Байон сорвал с пояса радиотелефон. Он посмотрел на Мэтта.
– Вы сохранили игру в вашем компьютере? – спросил полковник.
– Переход с первого уровня на второй был скопирован и занесен в память.
Байон включил рацию и поднес ее ко рту.
– Сержант Маре? – уточнил он. – Aliens! «Давайте! (франц.).».