Готфрид Лейбниц. Его жизнь, общественная, научная и философская деятельность

Глава IX

Лейбниц и Петр Великий. – Последние годы жизни Лейбница.

Лейбницу было более пятидесяти лет от роду, когда он впервые встретился (июль 1697 года) с Петром Великим, в то время молодым человеком, предпринявшим путешествие в Голландию с целью изучения морского дела.

До этой встречи Лейбниц имел о России понятие, господствовавшее в то время на западе Европы. Московское государство почти не отличали от Турции, видя в нем в лучшем случае оплот против диких татарских орд. Когда шла речь о поддержке кандидатуры немецкого принца на польский престол, ни один из претендентов не вызвал против себя такого красноречия со стороны Лейбница, как претендент московский. «Гроза с Востока, – пишет Лейбниц от имени литвина Уликовиуса, – одинаково опасна Польше и Германии; против нее восстает чувство самосохранения». Москва на польском престоле будет, по словам Лейбница, второй Турцией, и, избрав московского царя, Польша откроет дорогу варварству, которое подавит европейскую цивилизацию. Это было написано в 1669 году.

Шестнадцать лет спустя взгляды Лейбница значительно меняются. В 1695 году он, под влиянием слухов о Петре I, уже замышляет устроить союз между Бранденбургом и Московским царством. «Я думаю, – пишет Лейбниц, – что Провидение доставляет нам прекрасный случай, если мы сумеем им воспользоваться». Но понятия Лейбница о Московском царстве все еще довольно смутны; так, он полагает, что необходимо позаботиться об устройстве миссий в России, и сносится по этому предмету с архиепископом Кентерберийским, считая английских миссионеров столь же удобными для своих целей, как и германских. Тут же Лейбниц рассуждает о миссиях в Китай и в Абиссинию, с которою он познакомился через Людольфа. Северная война положила конец этим планам и соображениям.

Свидание Лейбница с Петром I в Ганновере (1697) в Коппенбрюкском дворце было непродолжительно, но все-таки успело ознакомить философа с личностью, слишком выдающейся, для того, чтобы не произвести на него сильнейшее впечатление. Еще раньше, по случаю избрания Августа Саксонского польским королем, Лейбниц написал латинское стихотворение, в котором говорил: «И если судьба будет благоприятна, император, царь и саксонский король, соединясь, изгонят из Европы варварство».

Вслед за тем Лейбниц не имел случая встретиться с Петром I до 1711 года. Зато в 1707 году философу пришлось иметь свидание с противником царя, Карлом XII. «Северный Александр», как называли этого чисто военного гения, стоял лагерем в Альтранштадте. Русским посланником в Дрездене был злополучный Паткуль, которого потом выдал шведам король Август. Лейбниц много беседовал с Паткулем о России и о планах Петра I. Его интерес был возбужден этими беседами в высочайшей степени, и он, в свою очередь, развивал свои планы. В июне 1707 года философ поехал в шведский лагерь, желая увидеть Карла XII. Король долго не приезжал, наконец приехал и сел обедать. В продолжение получаса завоеватель ел с большим аппетитом, за все время не проронив ни слова. Лейбниц не мог более ждать и уехал. «Я не знал, о чем с ним говорить», – писал он английскому посланнику в Берлине, лорду Рэби.

Свидание Лейбница с Петром I в октябре 1711 года произошло при новых обстоятельствах. Одна из принцесс брауншвейгской фамилии, София Христина, вышла замуж за царевича Алексея. Софья Ганноверская писала по этому случаю Лейбницу: «Царевич и его принцесса питают друг к другу необычайную любовь». Брак состоялся в октябре. Дед невесты взял с собою Лейбница, и философ не заставил себя долго просить. «Мне было чрезвычайно любопытно, – писал он Софье Ганноверской, – увидеть вблизи такого государя, как царь». По словам Людовици, писателя, почти современного Лейбницу, философ крайне интересовался «намерением царя исторгнуть своих подданных из состояния варварства и насадить у них науки и искусства». На этот раз беседы царя с Лейбницем были хотя и непродолжительны, но богаты последствиями. Петр I просил Лейбница изложить все соображения, какие только он сочтет полезными. Лейбниц, между прочим, предложил организацию наблюдений над магнитным склонением, обрисовал в общих чертах проект законодательной реформы, указал на значение коллегиального начала в суде и администрации, наконец, набросал план реформы учебного дела и проект учреждения Петербургской академии наук. «Я хочу быть издалека русским Солоном», – писал Лейбниц Софье Ганноверской.

Осенью следующего, 1712 года, Петр I прибыл в Карлсбад. Здесь Лейбниц провел с ним долгое время и поехал с царем в Теплиц и Дрезден. Во время этого путешествия план академии наук был выработан во всех подробностях. Петр I тогда же принял философа на русскую службу и назначил ему пенсию в 2000 гульденов. Планы, проекты и письма Лейбница хранятся в Московском государственном архиве. Лейбниц был чрезвычайно доволен своими отношениями с Петром I. «Покровительство наукам всегда было моей главной целью, – писал он, – только недоставало великого монарха, который достаточно интересовался бы этим делом».

В последний раз Лейбниц видел Петра незадолго до своей смерти – в 1716 году. Об этом свидании Лейбниц пишет:

«Я воспользовался несколькими днями, чтобы провести их с великим русским монархом; затем я поехал с ним в Герренгаузен подле Ганновера и был с ним там два дня. Удивляюсь в этом государе столько же его гуманности, сколько познаниям и острому суждению».

Если Петр I сумел оценить Лейбница, то нельзя этого сказать о всех германских монархах. Георг I по-прежнему смотрел на Лейбница только как на своего придворного историографа, стоившего ему много липших денег.

По смерти Софии Ганноверской (матери Софии Шарлотты) единственным близким человеком для Лейбница стала принцесса Каролина, впоследствии принцесса Уэльская. Еще при жизни королевы Софии Шарлотты, в 1704 году, Лейбниц познакомился с этой принцессой, которая обожала прусскую королеву. Каролину прочили в невесты эрцгерцогу Карлу, впоследствии Карлу VI (он же – испанский король Карл III). Несмотря на то, что к ней подослали ловкого иезуита Орбана, принцесса отказалась переменить веру, что удивило даже Лейбница. Вскоре после этого Каролина вышла замуж за ганноверского принца, который, по вступлении Георга I на английский престол, стал принцем Уэльским.

Лейбниц чрезвычайно привязался к молодой принцессе. Их связывали воспоминания о покойной прусской королеве. Каролина в любви к науке немногим уступала Софии Шарлотте. Через ее посредство Лейбниц вел полемику с ближайшим последователем Ньютона, Кларком.

Полемика эта была продолжением и окончанием знаменитого спора о первенстве, возникшего между Ньютоном и Лейбницем из-за открытия метода флюксий и дифференциального исчисления. Сущность спора была уже выяснена; остается сказать несколько слов о самой полемике, которая немного прибавила к славе обоих великих людей, причем в пользу Ньютона следует сказать, что он в этом деле поступил осмотрительнее и даже благороднее Лейбница, воздав ему должное в своих бессмертных Principia, тогда как Лейбниц в написанной им (вдобавок анонимной) статье, появившейся в лейпцигских «Трудах», отозвался о Ньютоне так, как будто тот совершил у него плагиат. Как обыкновенно бывает в таких случаях, в спор вмешались разные третьестепенные ученые, из которых одни писали пасквили на Лейбница, другие – на Ньютона. Один из таких пасквилей побудил Лейбница как члена Лондонского королевского общества, председателем которого был Ньютон, обратиться к суду общества. Ньютон, хотя и не мог быть судьею в своем деле, искусно подготовил свою защиту, тем более, что по вопросу о первенстве был фактически прав, хотя Лейбниц обнародовал свое дифференциальное исчисление раньше появления «Начал» Ньютона. Лондонское королевское общество, рассмотрев дело, признало, что метод Лейбница в сущности тожествен с методом Ньютона, а поэтому первенство должно быть признано за английским математиком. Приговор этот, произнесенный 24 апреля 1712 года и в высшей степени раздосадовавший Лейбница, был, конечно, односторонен, так как аналитический метод Лейбница более абстрактен и более общ, чем метод флюксий. Но Лейбниц, в пылу полемики, в свою очередь писал несправедливейшие вещи, совершенно отвергая права Ньютона. Сторону Лейбница держали братья Бернулли и многие другие математики континента; в Англии, частью и во Франции, держали сторону Ньютона. Справедливее всех решила этот спор тогда же принцесса Каролина, которая всеми силами, хотя и безуспешно, пыталась примирить противников. Она писала Лейбницу:

«С настоящим прискорбием вижу, что люди такой научной величины, как Вы и Ньютон, не могут помириться. Мир бесконечно мог бы выиграть, если бы можно было вас сблизить, но великие люди подобны женщинам, которые ссорятся из-за любовников. Вот мое суждение о вашем споре, господа!» «Удивляюсь, – пишет она в следующем письме, – неужели, если Вы или Ньютон открыли одно и то же одновременно или один раньше, другой позднее, то из этого следует, чтобы вы растерзали друг друга! Вы оба – величайшие люди нашего времени. Доказывайте Вы нам, что мир не имеет нигде пустоты; Ньютон и Кларк пусть доказывают пустоту. Мы, графиня Бюккебург, Пёлльниц и я, будем присутствовать и изобразим в оригинале „Ученых женщин“ Мольера».

Как сказано, полемика, затеянная Лейбницем, через посредство принцессы Каролины, с английским богословом Кларком, была лишь продолжением борьбы с Ньютоном. Лейбниц знал, что Кларк пишет если не под диктовку Ньютона, то по его указаниям. Это заставило немецкого философа писать необычайно запальчиво. Он дошел до того, что обвинял Ньютона чуть ли не в атеизме и безнравственности.

Принцесса Каролина преклонялась перед «Теодицеей» Лейбница: книга эта вообще произвела огромное впечатление, тотчас была переведена на латинский язык и стала настольной книгой всех светских людей. Каролина хотела видеть также английский перевод «Теодицеи» и обратилась к богослову Кларку, поклоннику Ньютона. В последний год жизни Лейбница, с ноября 1715 по ноябрь 1716, между ним и Кларком завязалась философско-богословская полемика. Лейбниц напал на всю английскую школу: на Локка за его сенсуализм, на Ньютона – за его математическую философию природы и особенно за то, что Ньютон однажды высказал взгляд на пространство как на «чувствилище» (sensorium) божества, относящееся к божеству, как мозг к душе. Кларк, в свою очередь, жестоко нападал на «предустановленную гармонию», которая делает излишними дальнейшие вмешательства божества в естественный ход вещей, и, следуя Ньютону, сравнивал божество с часовщиком, периодически чистящим и починяющим построенный им механизм. Это в области метафизики и богословия; что касается науки, Лейбниц отвергал учение Ньютона о всемирном тяготении и вместо этого пытался подставить нечто вроде декартовских вихрей.

Последнее (пятое) письмо Кларка было послано принцессой Лейбницу, но осталось без ответа. Не успев на него ответить, Лейбниц умер.

Кроме полемики с Ньютоном и Кларком, последние годы Лейбница были отравлены до невозможности утомившею его назойливостью Георга I, постоянно делавшего ему выговоры за неаккуратное составление истории его династии. Этот король обессмертил себя рескриптом на имя ганноверского правительства, где официально выражено порицание Лейбницу, и великий философ публично назван человеком, которому не следует верить. На этот рескрипт Лейбниц ответил полным достоинства письмом, в котором писал: «Никогда не думал, что первым моим актом по восшествии Вашего Величества на престол (английский) будет апология». Когда Лейбниц написал девять десятых всего труда, работая и день, и ночь, страдая глазами от архивных занятий, которые были ему не по возрасту, король утверждал, что Лейбниц ничего не делает и забывает свои обещания, – его досадовало, что история не доведена до его собственно благополучного царствования. Последние два года жизни в Ганновере были для Лейбница настоящей пыткой. «Ганновер – моя тюрьма»,– сказал он однажды. В довершение всего, приставленный к Лейбницу помощник, Георг Экгардт, оказался одним из тех людей, о которых сложилась пословица: «Нет великого человека для его лакея». Экгардт был все что угодно: льстив и лукав, как лакей, и при случае следил за Лейбницем в качестве шпиона, докладывая, например, королю и его министру Бернсторфу, что Лейбниц, по дряхлости, недостаточно работает. Когда Лейбниц заболел продолжительной болезнью, Экгардт писал: «Ничто более не поставит его на ноги, вот если царь и еще дюжина монархов дадут ему надежду на новые пенсии, тогда сразу начнет ходить». На другой день Лейбниц умер.

Смерть Лейбница была обыкновенной кончиной одинокого холостяка, не имевшего даже близких людей, которые окружали, например, Ньютона в его последние годы.

До 50-летнего возраста Лейбниц редко был болен. От чересчур сидячей жизни и неправильного питания у него к этому времени развилась подагра. Путешествия обыкновенно помогали ему; медицину он уважал в принципе, но тогдашнее врачебное искусство ценил низко. В одном из писем он после прочтения книжки врача Беренса «О достоверности и трудности врачебного искусства» сказал: «Дай Бог, чтобы достоверность была так же велика, как и трудность».

Два последних года жизни Лейбниц провел в постоянных физических страданиях. В начале августа 1716 года ему стало лучше, и Лейбниц спешил в Ганновер, желая, наконец, окончить пресловутую брауншвейгскую историю. Он простудился, почувствовал приступ подагры и ревматические боли в плечах. Из всех лекарств Лейбниц доверял лишь одному, которое когда-то подарил ему один приятель, иезуит. Лейбниц принял на этот раз слишком большую дозу и почувствовал себя дурно. Прибывший врач нашел положение настолько опасным, что сам побежал в аптеку за лекарством. Во время его отсутствия Лейбниц хотел что-то написать, но не мог сам прочесть написанное. Тогда он лег в постель, закрыл глаза и умер. Это было 14 ноября 1716 года.

Единственный наследник Лейбница, его племянник, священник Леффлер, явился получать наследство. Прекрасный портрет дяди он продал за несколько талеров и, к восхищению своему, получил в наследство значительную сумму денег. Когда этот племянник Лейбница возвратился домой, жена его, ожидавшая получить грош, до того обрадовалась, что с нею сделался удар.

Ганноверские граждане, исковеркавшие имя Лейбница и называвшие его Лёвеникс, что по-нижненемецки значит «ни во что не верит», ничем особенным не выразили печали по такой утрате. Хоронили Лейбница так, что один приезжий шотландец возмутился и сказал: «Его похоронили не как славу страны, а как разбойника».

Основанная Лейбницем Берлинская академия наук, давно уже избравшая другого президента под предлогом, что Лейбниц прекратил научную деятельность, в то время ни словом не помянула своего основателя. Лондонское королевское общество считало неприличным хвалить соперника Ньютона. Только в Парижской академии наук Фонтенелль прочел знаменитую похвальную речь Лейбницу, в которой признал его одним из величайших ученых и философов всех времен.

Теперь по этому вопросу не может быть двух разных мнений. Можно указать на историков философии, которые из ненависти к преувеличенному оптимизму Лейбница готовы умалить значение его истинных открытий. Но изобретатель дифференциального исчисления, основатель учения о бессознательных представлениях, первый провозвестник теории непрерывного развития, реформатор в области юриспруденции, истинный основатель Берлинской и Петербургской академий, предшественник Лессинга и Канта по вопросу о религиозной терпимости и о свободе критики, – этот всесторонний, всеобъемлющий ум занял прочное место в истории науки и философии. Этой его позиции не возьмут приступом самые ядовитые и самые мрачные пессимисты.