Грабеж

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В дверь постучали три раза негромко, и подполковник милиции Добросклонцев знал, что это Антонина Миронова. Только она так стучит. Обычно сослуживцы заходят к нему без стука. Знал он и о том, что Антонина неравнодушна к нему, но именно этого неравнодушия Добросклонцев и побаивался. Миронова была интересная женщина, не то чтобы красивая, но обаятельная, привлекающая не внешностью, а какой-то внутренней ненавязчивой, даже скрытой сердечностью и чистотой. Два года тому назад муж ее, майор Миронов, погиб в схватке с бандитом. Детей у Мироновых не было, и Антонина жила теперь одна.

— Я тебе не помешала? — Тихая мягкая улыбка светилась в ее серых доверчивых глазах.

— Прежде всего здравствуй, — ответил Добросклонцев, вставая из-за письменного стола, заваленного папками и разными бумагами. — Если мне не изменяет память, мы с тобой сегодня не виделись.

— Разве? — Удивление отразилось на вспыхнувшем легким румянцем лице Мироновой.

— Это, во-первых. А во-вторых, Антонина Николаевна, должен сказать, что штатский костюм тебе больше к лицу. В штатском ты какая-то… весенняя, что ли.

— Естественно, Юрий Иванович, на дворе весна, мартовская капель… А погоны, прямо скажем, не украшают женщину, даже если они и генеральские. Ты не согласен?

— Не представляю тебя в генеральских погонах.

Добросклонцев обратил внимание на новое платье Мироновой из плотного материала шоколадного цвета с поясом и нагрудными карманами. Платье это как бы подчеркивало скромную простоту его хозяйки, придавало ее миниатюрной фигуре элегантную строгость. Добросклонцев хотел было сделать на этот счет комплимент, но Миронова упредила его:

— Зато я тебя зримо представляю: Юрий Добросклонцев — е-не-рал! Черные, всегда ухоженные волосы, плотная, но не рыхлая фигура, черные глаза, то суровые, то дружески улыбающиеся, крепкая, упитанная шея и начальнический баритон, снисходительно-усталый, отеческий.

— Нет, Тонечка, и не мечтаю. Хотя мечтать никому не противопоказано. Мне один знакомый полковник признался как-то: красные лампасы, говорит, во сне вижу.

— Ну и как, он до сих пор полковник?

— Представь себе — уже генерал.

— Догадываюсь. Что ж, он заслужил.

— Надеюсь, ты зашла ко мне не для разговора о генеральских лампасах? — Добросклонцев решил переменить тему разговора.

— Угадал. Из Дядина звонил Станислав Беляев. Спрашивал насчет владельца часов. Как, мол, нашли его?

— Часы — вот они. Симпатичные часики. А владельца жду.

— Он кто? — поинтересовалась Миронова, взяла со стола наручные часы, довольно увесистые, с тремя циферблатами и множеством стрелок и цифр. — Ого, не часы, а целый комбайн. Японские. — Вслух прочитала надпись на золотой крышке: — «Илье Марковичу Норкину в день его 50-летия от друга». Выходит, Норкину за пятьдесят. Кто же он? — повторила вопрос.

— Понятия не имею, — пожал круглыми плечами Добросклонцев и подошел к единственному в его крохотном кабинете окну, выходящему на улицу Белинского. Падала серебристая капель с крыши массивного серого здания Зоологического музея, и прохожие сворачивали с тротуара на середину улицы, тесной от служебных автомашин, прижавшихся двумя рядами к обочине.

— Что сказать Станиславу Петровичу, если позвонит? — спросила Миронова.

— Я сам ему позвоню, — глухо отозвался Добросклонцев, наблюдая за водителем, который никак не мог вырулить на проезжую часть улицы. Когда он повернулся, Мироновой уже не было в кабинете. Подумал о начальнике Дядинского горотдела милиции: что ему не терпится?

Часы с монограммой изъяты дядинской милицией у некоего Конькова, задержанного за мелкое хулиганство. На часы с монограммой обратил внимание подполковник Беляев, спросил задержанного:

— Вы давно знакомы с Норкиным Ильей Марковичем?

Коньков растерялся:

— Норкин? Первый раз слышу.

— И никогда не встречались?

— Никогда, — твердо ответил Коньков.

— Тогда объясните, как попали к вам эти часы?

Коньков смутился и еще больше растерялся. Начал говорить, что часы эти он купил случайно у одного незнакомого пьянчужки.

— Давно?

— Ну в позапрошлом или в прошлом году, точно не помню, — нетвердо ответил Коньков. Поведение задержанного было весьма подозрительным.

Позавчера Добросклонцев был в Дядине, и Беляев рассказал ему историю с часами. Конькова пришлось отпустить, а часы под расписку начальник милиции временно задержал. Нужно было установить, кто такой Норкин. В Дядине среди ста тысяч жителей человека с такой фамилией не нашлось. Решили попытать счастья в Москве. Делом этим и занялся сам начальник отдела Главного управления внутренних дел Московской области подполковник Добросклонцев.

Возвратясь из Дядина в столицу, Юрий Иванович быстро и легко навел справки: в Москве Норкиных оказалось несколько, среди них и Илья Маркович. Добросклонцеву сообщили его адрес и телефон, и, не откладывая дела в долгий ящик, Юрий Иванович позвонил владельцу часов, представился, извинился за беспокойство и очень любезно пригласил Илью Марковича зайти на улицу Белинского в Главное управление. По какому вопросу, Добросклонцев не сообщил.

— Хорошо, я приду. Можно сейчас?

— Милости прошу. Я вас жду, заказываю пропуск. Не забудьте паспорт.

И вот он ждет — Норкин должен появиться с минуты на минуту. Кто он и что — подполковник не знает. «Ему за пятьдесят, как верно заметила Тоня», — подумал Добросклонцев, следя за бегом секундной стрелки на японских часах. Он вспомнил Конькова, которого тоже не видел и знает о нем со слов Станислава Беляева, своего давнего друга.

Коньков последнее время работал в ремонтно-строительном управлении. До этого сменил несколько организаций, увольнялся, как правило, «по собственному желанию». Дважды судим: за квартирную кражу и за убийство. Состоит на учете в психдиспансере. Добросклонцев догадывался, что именно судимость Конькова и натолкнула Беляева на мысль заняться часами с монограммой.

Внимательно всматриваясь в фотографию Конькова, сделанную в дядинской милиции, Добросклонцев хотел понять: что из себя представляет на самом деле Коньков — закоренелый преступник крупного калибра или потерявший почву под ногами заблудившийся неудачник? С фотографии на Добросклонцева смотрели безразличные отрешенные глаза, узко посаженные на вытянутом грушевидном лице. Широкий лоб и впалые щеки четко подчеркивали эту грушевидность. Что-то безвольное виделось Добросклонцеву в характере Конькова. «По фотографии трудно судить о человеке», — решил Юрий Иванович и спрятал карточку в ящик письменного стола. Туда же положил и часы.

В дверь постучали, и в кабинет вошел человек в темно-сером строгого покроя плаще и синем берете и с порога как-то поспешно представился:

— Здравствуйте, я — Норкин.

— Добросклонцев, — вставая, ответил Юрий Иванович, жестом предложил садиться.

Примерно таким он и представлял себе Норкина — с аккуратной седеющей бородкой, в очках золоченой оправы, сквозь которые настороженно смотрели круглые карие глаза. Только в его представлении Норкин должен быть плотней, солидней, степенней и выше ростом. Этот же, настоящий Норкин, был ниже среднего роста, подтянут, подвижен. Руки прятал в карманы: они предательски выдавали волнение. Норкин ждал первого вопроса напряженно, с нетерпением, — Добросклонцев его понимал и спросил сразу весело и дружески, чтобы расположить и успокоить:

— Вы давно в Москве живете?

— Всю жизнь, как себя помню, — стремительно выпалил Норкин, вглядываясь в собеседника пугливыми бегающими глазками.

— Москвич, значит, — заключил Добросклонцев. — Скажите, Илья Маркович, вы знакомы с Коньковым? Вам ничего не говорит эта фамилия?

Глазки Норкина встревоженно засуетились, холеное лицо вытянулось. Но с ответом он не медлил, сказал убежденно:

— Ровным счетом ничего. И знаете ли — никогда такой фамилии не слыхал. Даже ничего похожего.

Добросклонцев не спеша достал из ящика письменного стола часы и протянул их Норкину:

— Не узнаете?

— Мои часы?! — воскликнул Норкин, и в глазах его вспыхнула неподдельная радость. — Как они к вам попали?.. Вы их поймали?

— Вы имеете в виду часы?

— Да нет же, конечно, бандитов, грабителей.

— В таком случае, Илья Маркович, давайте начнем по порядку. Сначала расскажите, как вы лишились своих прекрасных часов? И еще — извините за вопрос, не относящийся к делу: где вы работаете?

— Я работаю в торговле. Директор магазина мехов. — Алые губы Норкина растянулись в невинной улыбке, отчего аккуратно постриженные усы ощетинились. Добросклонцев легким кивком головы дал понять, что он удовлетворен ответом и готов слушать рассказ о главном. — Да, так, значит, часы. — Норкин сделал выразительную паузу. — Видите ли, какая история вышла. Мы с женой и с одним моим приятелем, вернее, нашим знакомым, на его машине поехали в город Дядино. Это в сорока километрах от Москвы — вы знаете и, надо полагать, бывали там.

Добросклонцев кивнул. Он обратил внимание на паузы, которые делает Норкин, обдумывая каждую фразу, точно опасается обронить лишнее слово. «Он, конечно, уверен, что наша беседа записывается на магнитную ленту, — подумал Добросклонцев. — Так считают многие, насмотревшись телефильмов о „Знатоках“.

— В Дядино мы поехали к знакомому нашего знакомого, о котором я говорил, по частному делу.

— Извините, Илья Маркович, — с улыбкой перебил Добросклонцев. — Мы с вами так можем запутаться: «знакомый знакомого». Давайте будем называть их фамилии, имена, должности и более конкретно цель вашей поездки в Дядино?

— Да, конечно, я понимаю, это необходимо, — согласился Норкин. — Наш знакомый — это известный искусствовед — коллекционер антиквариата Ипполит Исаевич Пришелец. Знаете, был писатель Антон Пришелец. Так Ипполит Исаевич не имеет к нему совершенно никакого отношения. Ипполита Исаевича заинтересовала одна довольно ценная вещица. Она досталась нам от покойной бабушки, даже от прабабушки. В общем, старинная вещь — семейная реликвия. Ипполиту она понравилась, а мы сейчас испытываем некоторые материальные затруднения. Ну не так чтобы… Словом, собирались купить кооперативную квартиру. У нас дочь невеста, а вы сами знаете, что в наше время молодожены предпочитают жить отдельно от родителей. А приличная квартира, да плюс обстановка, все это стоит немалых денег. Жизнь дорожает. Да если откровенно сказать, то вещь эта лежит без дела — лежит мертвым грузом. От нее никому ни жарко, ни холодно.

— Простите, что за вещь? — перебил Добросклонцев. Ему показалось, что Норкину не хочется назвать этой драгоценной семейной реликвии и он не знает, как это сделать. А назвать все равно придется.

— Это кулон. Обыкновенный кулон, предмет женского украшения, так сказать, роскоши.

— И за него можно купить квартиру с обстановкой? — Голос Добросклонцева тихий, спокойный, на полном смуглом лице и в темных глазах ни тени удивления. Обычное добродушное любопытство.

— Даже две, — тихо, приглушенно и с гордостью ответил Норкин. — На крышке кулона большой бриллиант.

— И товарищ Пришелец хотел у вас купить эту вещицу?

— В общем он заинтересовался и хотел проконсультироваться у ювелира. Сами понимаете — кулон дорогой: тут семь раз примерь…

— А почему именно в Дядино?

— Там у него знакомый ювелир. Можно сказать — приятель.

— Как фамилия ювелира?

— Фамилия?.. Не знаю. Просто ни к чему мне была его фамилия. А имя и отчество… сейчас, минуточку, нужно вспомнить… Да, точно — Арсений Львович. Он уже в годах, на пенсии. Такой интеллигентный старичок. Он назначил нам время: от пяти до шести часов. Мы приехали где-то в начале шестого. Поднялись на третий этаж, позвонили. Дверь нам открыл мужчина, не знакомый Ипполиту — это уже выяснилось потом, — и пригласил нас, мол, проходите. Сам стал у двери, закрыл ее на ключ, а ключ положил себе в карман.

Но это потом, когда мы разделись. Первым прошел в комнату Ипполит, и тут его встретили двое в милицейской форме. Один капитан, другой лейтенант, отвели его на кухню, а затем втолкнули в ванную комнату и заперли. В это самое время, как потом оказалось, сам хозяин квартиры уже был заперт в туалете. Таким образом мы попали в ловушку. Нас, то есть меня и жену мою, тут же обыскали, и все драгоценности, какие были при нас, и деньги забрали. Все подчистую. В том числе и эти часы.

— И кулон тоже?

— Да. Представляете наше положение? Мы, конечно, поняли, что милицейская форма — это камуфляж, что попали в ловушку грабителей.

— Вы думаете, они ждали именно вас?

— Трудно сказать. Арсений Львович ждал нас, и, когда в дверь позвонили, он открыл спокойно, он был уверен, что это мы. Они, то есть грабители, вошли, заперли его в туалете, а сами начали искать ценные вещи. Взломали секретер и, по словам Арсения Львовича, ограбили основательно. Но брали — обратите внимание, — брали только ювелирные ценности и деньги. Никаких тряпок, хрусталя и прочего не трогали. Даже меха их не интересовали. Брали то, что могли вместить в портфель.

— У них был портфель?

— Штатский был с «кейсом». А те двое — так, без всего.

Дело принимало интересный оборот, и Добросклонцев догадывался, что грабители шли именно за бриллиантовым кулоном. Но это было лишь первоначальное предположение, против которого сам же Юрий Иванович выставлял не менее веские возражения. Например: если преступники хотели во что бы то ни стало заполучить кулон, они могли проникнуть в квартиру Норкина — в отсутствие хозяев или даже в их присутствии ворваться под видом той же милиции. Зачем им было вовлекать в это дело ювелира и Пришельца и создавать лишние сложности, чреватые разными неожиданностями, которые заранее немыслимо предусмотреть. Вполне возможно, что преступники решили ограбить ювелира, а появление Норкиных для них было неожиданным, случайным. В голове роились вопросы, они набегали с разных сторон, им, казалось, нет конца, потому что ответ на один вопрос порождал новый вопрос.

— Кто-нибудь из ваших знакомых знал, что вы идете к ювелиру?

— Нет. Разве что Белла. Дочь моя. Она оставалась дома, когда мы уходили, слышала наш разговор, видела, как мы брали кулон… Но нет, это исключено: она не знала, что мы едем именно в Дядино, и об Арсении Львовиче, как и мы с женой, понятия не имела.

— А скажите, Пришельца они тоже обыскивали, прежде чем запереть его в ванной?

— Да, он говорил, что обыскали, но при нем ничего не было.

— Совсем ничего? А деньги, документы, наконец ключи от автомашины и квартиры?

— Не знаю. Не могу сказать. Ключи, конечно, были. Но зачем им ключи?

— Да, действительно — зачем ключи? Адреса Пришельца они не знали, и что именно его машина стоит внизу, тоже не знали, — как бы вслух размышлял Добросклонцев. И затем неожиданный для Норкина вопрос: — А ваша квартира, Илья Маркович, надежно охраняется? В том смысле, что не могли охотники за кулоном проникнуть туда днем, когда вас нет, или ночью, когда вы дома?

Норкин внимательно следил за ходом мыслей Добросклонцева, за интонацией его голоса, за выражением лица, за жестами, при этом все тщательно взвешивал и оценивал, ничего не принимая на веру. Прежде всего ему не терпелось знать, как, каким образом попали его часы к следователю? Задержаны ли преступники? Но Добросклонцев об этом не говорил, и Норкин не решался задавать лишних вопросов. Он давно жил по принципу: все лишнее вредно, лишним словом можно накликать беду. Ведь он уже спросил о часах: «Как они к вам попали? Вы их поймали?» Он имел в виду грабителей, но Добросклонцев уклонился от ответа. Значит, он хитрит, и не такой уж простой, добродушный и ласковый, как кажется на вид, этот подполковник. Глаза темные, цыганские, с веселыми огоньками. Они располагают к откровенности, к интимной доверительной беседе. Но не такой простак Илья Маркович, он не склонен ни с кем откровенничать и тем более доверять. За многие годы лишь однажды доверился Ипполиту — и вот чем кончилось это доверие. Кончилось ли? Зачем следователю знать, как охраняется его квартира? Но вот же интересуется, и надо объяснять,

— Вы можете не отвечать на этот вопрос, — сказал Добросклонцев, видя замешательство Норкина.

— Нет, почему же. Тут никакого секрета, — словно опомнившись, с готовностью заговорил Илья Маркович. — Как у многих сейчас, квартира моя на пульте охраны.

О другой охране — четвероногом стороже — Норкин умолчал. А пес был более надежен, считал хозяин, нежели сигнализация на пульте милиции. У Норкиных был здоровый хищный ротвейлер. Эта порода собак отличается не только большой физической силой, но прежде всего агрессивностью и недоверчивостью к посторонним. Вступать с ротвейлером в поединок в квартире дело весьма рискованное: тут и нож и пистолет не всегда помогут.

— Некоторые еще собак держат, — безразлично заметил Добросклонцев.

— Есть и у меня. Ротвейлер, — виновато признался Норкин.

— Надежный сторож, — похвалил Добросклонцев.

Завмага почему-то насторожил разговор об охране квартиры, он не мог понять, в какой связи подполковника интересует этот вопрос. И вообще ход беседы несколько озадачивал Илью Марковича. Он не чувствовал за собой никакой вины. Разве что сказал одну маленькую неправду, и неправда эта заключалась в том, что на самом деле бриллиантовый кулон в настоящее время хранился в квартире Норкина. Зачем он соврал? Вероятно, на всякий случай, потому что и Пришельцу и ювелиру он тогда же в квартире Арсения Львовича сказал, что кулон отняли. А между тем предусмотрительная супруга Норкина принесла кулон к ювелиру не в сумочке, а в зонтике. Грабителям и в голову не пришло осмотреть ее зонтик. Мысль Норкина работала стремительно. Если грабители задержаны, что вполне вероятно, то они, конечно, все будут отрицать. А кто им поверит? Верить должны пострадавшим, и Норкин решил твердо придерживаться своей версии. Это не ложь, убеждал он себя, а всегда лишь «маленькая неправда». И вот новый вопрос Добросклонцева, вопрос, который он давно ждал, приготовил на него ответ, но самому ему ответ этот казался неубедительным.

— Вы заявляли в милицию о нападении?

— Нет. — Лицо Норкина сделалось хмурым и печальным. Он знал, что сейчас последует самый неприятный вопрос.

— Почему? — недоуменно спросил Добросклонцев.

— Мы, то есть я и супруга, испугались. Бандиты предупредили нас: если заявим, поплатимся жизнью. Мы так рассудили: утерянное не вернешь, а жить потом в постоянном страхе, извините, удовольствие ниже среднего.

Впервые Норкин заметил на лице Добросклонцева подобие иронической ухмылки. Ее можно было понять и как иронию и недоверие, и как осуждение поступка потерпевшего.

— Вы говорите, утерянное не вернешь, — после некоторого раздумья отозвался Добросклонцев и взял в руки часы. — Вот вам конкретное опровержение. Не так ли?

Юрий Иванович пытливо смотрел Норкину в глаза. Илье Марковичу подумалось, что, может быть, в ящике письменного стола подполковника хранятся и бирюзовые серьги, и кольца, и часы его жены.

— Да, конечно, вы правы, нужно было заявить, — легко согласился он и с сожалением вздохнул. — Но, откровенно говоря, первое время мы растерялись и пребывали в состоянии шока. Все это было так неожиданно, дико. И конечно же, был страх. А потом, когда пришли в себя, решили, что поздно обращаться. И просто не верилось, что преступники могут быть пойманы.

— А ювелир и Пришелец тоже не заявляли? — спросил Добросклонцев. Это обстоятельство для него казалось важным: за ним скрывалось нечто значительное, что могло пролить свет на все дело.

— Пришелец не заявлял, потому что он, в сущности, ничего не потерял. Так сказать, материального урона не понес. А что касается Арсения Львовича, то я просто не знаю. Он был очень расстроен: когда увидел вскрытый секретер, схватился за голову, даже зарыдал. Вы представляете. Старый человек — мужчина — рыдает.

— Пришелец и Арсений Львович были заперты: один в туалете, другой в ванной, — продолжал Добросклонцев. — Кто их выпустил?

— Мы, то есть я.

— Как вел себя Пришелец, выйдя из ванной?

— Бросился к телефону. Но, увы, грабители оборвали шнур: телефон не работал.

— Куда хотел звонить Пришелец?

— Очевидно, в милицию.

— Вы в этом уверены?

— А куда же еще? — В застывшем взгляде Норкина Добросклонцев прочитал недоумение. Видно, вопрос озадачил его. Чтоб успокоить посетителя, Добросклонцев сказал:

— Да, конечно, он хотел звонить в милицию. — Потом он достал из письменного стола несколько фотографий и разложил их перед Норкиным. — Посмотрите, нет ли среди них знакомых вам?

Илья Маркович рассматривал снимки не спеша, глаза его то вспыхивали, то гасли, руки чуть подрагивали, но губы были плотно сжаты, словно он делал над собой усилие, чтоб не сорвалось преждевременное слово. Наконец, взял фотографию Конькова и сказал твердо, с убеждением, точно вынес приговор:

— Он, вот этот.

— Он был вооружен?

— Не знаю. Я не видел оружия.

— А те, в милицейской форме?

— И у них не видел оружия.

Добросклонцев спросил у Норкина номер телефона Пришельца. Он обратил внимание на то, что Илья Маркович без особой охоты отозвался на его просьбу, заметив, что до Ипполита Исаевича дозвониться трудно, почти невозможно, поскольку он человек холостой, дома бывает редко и даже ночует где-то у своей знакомой или невесты. Видя нежелание Норкина дать номер телефона, Добросклонцев не стал настаивать: в конце концов он узнает через справочное бюро. Прощаясь с Норкиным, Добросклонцев попросил об их сегодняшней встрече в интересах следствия пока никому не говорить.

— И в ваших интересах, — прибавил Юрий Иванович, пожимая руку Норкина.

— Да, да. Я понимаю, — с тихой покорностью согласился Илья Маркович.

После ухода Ильи Марковича Добросклонцев позвонил в Дядино начальнику милиции:

— Станислав Петрович, дело с часами принимает серьезный оборот. Я сейчас буду докладывать начальству. Только что встречался с хозяином часов. Ограбление в квартире. У вас проживает ювелир-пенсионер Арсений Львович, фамилии не знаю. По Первомайской улице. Дом, квартира — не знаю. Установишь. Нужны его показания. Он, как и владелец часов, тоже потерпевший. Трое грабителей вошли в его квартиру, в их числе и Коньков, которого ты отпустил. С ним были двое в нашей форме. Нужно немедленно у Конькова произвести обыск. Обратите внимание на ювелирные драгоценности: кольца, серьги и особенно кулон. Ты знаешь, что такое кулон? Именно. Так вот — бриллиантовый кулон, очень дорогой. Ты меня понял?.. Завтра я постараюсь подъехать к вам, если начальство не будет возражать. Действуй, Станислав! До встречи.

Положив телефонную трубку, Добросклонцев встал из-за стола и подошел к окну. Он смотрел на угол здания Зоологического музея, где стояла будка телефона-автомата, думал: любопытно, сдержит слово Норкин или все же позвонит Пришельцу и расскажет о нашей встрече? В его интересах помогать следствию. Разве он не хочет, чтоб мы нашли преступников и вернули ему драгоценности? Есть что-то странное, нелогичное в его поведении: грабители отнимают ценные украшения, часы, а он и не думает заявлять в милицию. Как это понять? Испугался угроз? Едва ли, во всяком случае, причина мало убедительная. В квартире здоровенный пес — страж вполне надежный.

И еще один, возможно, самый главный вопрос занимал Добросклонцева: случайно ли Норкины и Пришелец оказались у ювелира в момент, когда там уже были грабители, или ювелир, решив завладеть кулоном, устроил им западню?

Размышления его прервал телефонный звонок. Звонила секретарь генерала Константинова.

— Юрий Иванович, Василий Кириллович просит вас срочно зайти к нему.

А когда Добросклонцев появился в приемной генерала, она же по-приятельски шепнула:

— Имейте в виду: приехал из обкома — не в духе, сердитый.

— У меня в кармане громоотвод: весь заряд в землю уйдет, — пошутил Добросклонцев и вошел в кабинет генерала.

Константинов и в самом деле был чем-то расстроен. Обычно приветливое лицо его было серым, глаза хмурились, на лоб, прорезанный глубокой морщиной, мрачной тенью упала прядь темно-каштановых волос. На приветствие Добросклонцева Константинов кивком пригласил садиться. Добросклонцев сел. Генерал некоторое время молча читал какой-то документ, потом захлопнул папку и резко поднял взгляд на подполковника. Складка на лбу его разгладилась, повеселевшие с голубинкой глаза смотрели неожиданно доброжелательно.

— Юрий Иванович, в каком у нас состоянии дело с пожаром на складе в Знаменском? Ты ведешь его?

— Заканчиваем, Василий Кириллович. Но там появились новые обстоятельства, и поэтому мы несколько затянули.

Добросклонцев подробно доложил генералу о неожиданно открывшемся деле с ограблением на квартире ювелира и попросил разрешения выехать завтра в Дядино. Генерал внимательно выслушал и, когда Добросклонцев закончил, спросил:

— Пришелец, говоришь? Знакомая фамилия. Не он ли проходил у нас года три тому назад по делу об ограблении церквей и спекуляции иконами? Тогда осудили его подручных, а он сумел улизнуть. Если я не ошибаюсь, дело это вела Миронова. Ты поинтересуйся у Тони.

Добросклонцев, пригласив Миронову к себе, достал показания Норкина и без слов подал ей. Она подошла к окну и, не садясь, углубилась в чтение. А закончив чтение, положила протокол на стол перед Добросклонцевым, прошлась по кабинету.

— Что ж, Юра, поздравлять тебя не решаюсь. Вижу — помучаешься. Пришелец этот действительно мой старый знакомый, Ипполит Исаевич.

— Расскажи о нем? И присядь, — попросил Добросклонцев.

Миронова не села. Она продолжала медленно ходить по тесной комнате, вспоминая дело трехлетней давности.

— Тогда была арестована шайка воров, занимавшаяся кражей икон и культовой утвари из церквей. В ходе следствия выяснилось, что самые древние иконы, представляющие особую ценность, сбывались «искусствоведу и коллекционеру», как он себя величал, Ипполиту Исаевичу Пришельцу. Через посредников, разумеется. Сами воры Пришельца не знали. Подступиться к нему было невозможно. Ворованные иконы и картины он тут же менял у других коллекционеров. Когда же устраивали им очную ставку, категорически отрицал обмен. У него был документ — купчая. Коллекцию из таких-то икон он за такую-то сумму купил у гражданина такого-то. Мы к этому гражданину, а он, оказывается, отбыл в Израиль.

— Ловко…

— «Ловко» — не то слово. Его четырехкомнатная кооперативная квартира — сущий музей. Вернее, склад антиквариата.

— И что же представляет из себя твой знакомый?

— Пришелец — жулик высокого класса. Персона. Внешне элегантен, светские манеры… Хитер, изворотлив, напорист. И вот что важно: самоуверен, чувство неуязвимости не случайно: у него много покровителей, занимающих видное положение и обладающих властью.

— Может, рисуется, пену пускает? Я знал такого: пришли с обыском, а у него на стене в рамочке фотография: наш министр стоит с генеральным прокурором. На фотографии надпись: «Дорогому племяннику с пожеланием удач». И подпись генерального прокурора. Оказалось, заурядная фальшивка. Самоделка.

— Пришелец, конечно, артист, но артист высокого класса. До такой дешевки он не опустится. А поддержка у него есть, и внушительная. Круг знакомств и связей необыкновенный — от известных ученых до юристов, министров и дипломатов.

— Образован?

— Окончил Московский институт инженеров транспорта.

— МИИТ. Знакомо, — с горькой улыбкой произнес Добросклонцев. — Так кто ж он — инженер или искусствовед? Где работает?

— Тогда он нигде не работал. Искусствовед липовый. И такой же инженер. Но зато юрист первоклассный. Из него мог выйти золотой адвокат, гений и маг. Не имея юридического образования, он знает кодексы и законодательство так, будто сам их разрабатывал и сам утверждал.

— Не работал, значит, тунеядец.

— В этом отношении у него все предусмотрено, не придерешься: член творческого коллектива. Есть у них какой-то групком литераторов.

— Он что — пишет? Сочиняет?

— Печатных трудов у него нет, но там это, говорят, необязательно.

— Странно как-то получается, — засомневался Добросклонцев. Он в раздумье побарабанил пальцами по столу. — А что, если я сегодня заявлюсь к нему нежданным гостем? Без предупреждения. Побеседовать со свидетелем? Он где живет — не помнишь?

— Точный адрес я тебе найду, где-то у меня был, а вообще-то он живет на моей улице в доме напротив. Хороший кооперативный дом, четырехкомнатная квартира. Но ты можешь его не застать.

— Соседи, значит. Может, вместе нагрянем?

Он и не думал идти к Пришельцу вдвоем с Тоней, понимал, что ей там нежелательно появляться, но вот же почему-то сказал «вместе», как-то само, произвольно, сказалось.

Тоня привычно поправила пышную воздушную прическу:

— Нет, мне туда нельзя. Мое появление все дело испортит.

— Да, конечно, — быстро согласился Добросклонцев. Он пойдет один. Но ведь это же рядом с ее домом. Он не был в ее квартире с тех пор, как погиб Миронов. Тоня не приглашала, и у него не было желания. Но сегодня… Сегодня он словно заново увидел ее — одинокую и, наверно, страдающую от своего одиночества.

Но, словно угадав его мысли, Тоня спросила, как отдыхает Екатерина Вячеславовна. Жена Добросклонцева уехала в Кисловодск.

— Пишет, что там весна. Ходят без пальто, — ответил Добросклонцев, не очень довольный тем, что ему напомнили о жене.

— С домашними делами управляешься? Может, помощь нужна? Ты скажи, не стесняйся. — Голос Тони звучал ровно, без интонаций.

Предложение было неожиданным. Он хотел понять: было ли это не случайно или просто — предложение товарища по работе.

— Да нет, спасибо. Мы с Евгением вполне управляемся. Он пылесосит квартиру, ходит в магазин. И даже обед может приготовить. Парень самостоятельный.

— Как учится?

— Четверки. Кроме математики. С этим беда. Весь класс на двойках едет. Да что класс — вся школа. Сами учителя не могут разобраться в учебнике математики для средней школы. Представляешь? Так все запутано, усложнено, сам черт голову сломает.

— Наука двинулась вперед, сделала скачок…

— Да при чем тут наука с ее скачками? Создается впечатление, что кто-то заинтересован, чтобы наши ребята отставали в математике: так считает доктор математических наук, с которым мне пришлось разговаривать. Так думают в институте математики Академии наук известные ученые.

Добросклонцев как-то вдруг преобразился, напрягся и побледнел, будто задели его самую чувствительную струну. Тоне было знакомо его бурное негодование: когда дело касалось злоупотреблений, всевозможных нарушений и безобразий, Добросклонцев всегда реагировал резко, горячо, с душевной болью. Она не могла понять, почему он, имеющий по долгу службы своей повседневно, ежечасно дело со злом, не может к этому привыкнуть. Его постоянная непримиримость, излишняя горячность казались ей слишком дорогим, неоправданным расточительством жизненных сил. Он, конечно, изо всех сил старался сдерживать себя, внешне не показывать, что творится в душе, но это ему стоило немалых усилий. Чтобы как-то успокоиться, Добросклонцев взял телефонную трубку и набрал номер своей квартиры:

— Женя, ты уже дома? Давно пришел? Занимаетесь? Ты не один? Оля и Таня… Никак не получается. Мм-да… И у Тани не получается?.. Но она же отличница… Сынок, я сегодня поздно приду, так что ты сходи в магазин, молока, кефиру купи. И хлеба, конечно. Ну не знаю, как освобожусь. Лады, сынок, занимайтесь.

Тоня слушала телефонный разговор отца с сыном, бесстрастно разглядывая в окне серую громаду Зоологического музея. Казалось, здание затаилось, и прислушивается к звонкой капели на улице, и думает о чем-то своем, вековом и каменно-величественном.

В ГУВД Мособлисполкома Тоня пришла сразу после института. С работой освоилась быстро и легко. Здесь ей все нравилось — и сама работа и, пожалуй, главное — здоровая, доброжелательная атмосфера в коллективе, который виделся ей как дружная семья, спаянная общими заботами и делами. На первых порах службы ей очень помог Юрий Добросклонцев. Она его хотя и в шутку, но ласково называла своим крестным отцом, и Юрию Ивановичу, который был старше Тони на целых десять лет, это льстило, — ему нравилось покровительствовать.

— Послушай, дитя, сколько же лет прошло? — неожиданно спросил Добросклонцев.

— С каких пор? — не поняла она.

— Как я увидел тебя впервые?

— Много. А что?

— Ты не меняешься, а если и меняешься, то в лучшую сторону.

— В жизни все меняется, только мы часто этого не замечаем в служебной суете, — вздохнула Тоня.

Она легко поднялась, машинально поправила волосы. И, уже открывая дверь в коридор, обернулась:

— Телефон и адрес Пришельца я тебе найду.

— После встречи с ним я зайду к тебе домой, если можно? Чайком угостишь. Не возражаешь? — с напускным нахальством, будто в шутку, спросил Добросклонцев.

— Заходи. — Тоня смутилась, отвернувшись, чтобы он не заметил этого ее какого-то детского смущения, быстро вышла из кабинета.

То, что операция «Кулон» сорвалась, Ипполита Исаевича Пришельца не очень раздосадовало. Он рассчитывал заполучить «семейную реликвию» Норкиных стоимостью в пятьдесят тысяч. О кулоне ему стало известно от Изабеллы — единственной дочери Ильи Марковича и, естественно, наследницы бриллианта, — студентки второго курса по случайному совпадению того самого МИИТа, дипломом которого обладал Ипполит Исаевич. Конечно же, было обидно, что тщательно разработанная операция оказалась безрезультатной, эти бестии Норкины, осторожные и предусмотрительные, перехитрили его. Пришелец принадлежал к тем целеустремленным натурам, охотничий пыл которых неудачи не охлаждают, а еще пуще разжигают. Он сказал себе: кулон будет мой, непременно, во что бы то ни стало. Он не верил Норкину, что кулон у него якобы отняли налетчики, потому что налетчиками были его люди, а они бы не посмели говорить своему шефу неправду, потому что в их мире подобная ложь карается жестоко и беспощадно. Пришелец уже готовил новую операцию «Кулон», сделав Изабеллу на этот раз своей прямой соучастницей. Изабелла не вышла ни лицом, ни статью. А пресыщенный, набалованный успехом у женщин Пришелец уделил внимание «очаровательной Норочке», как он иронически называл Изабеллу, позволяя ей время от времени навещать его холостяцкую обитель. Там Изабелла и проболталась, что кулон цел и хранится у них дома. Пришелец принял этот факт к сведению и решил не уличать Илью Марковича в обмане.

Телефонный звонок Ильи Марковича и сообщение, что его вызывали к следователю и что один из грабителей якобы задержан, встревожили Пришельца. Ипполит Исаевич пригласил Норкина сейчас же приехать к нему и подробно рассказать о беседе на улице Белинского. Илья Маркович охотно согласился: он рассчитывал, что опытный в юридических вопросах Ипполит сумеет ему кое-что прояснить.

Норкина Ипполит принимал в столовой — большой комнате, посреди которой этаким массивным дредноутом громоздился резной обеденный стол из мореного дуба, окруженный дюжиной таких же резных стульев с высокими спинками. По свидетельству самого хозяина, этому столовому гарнитуру перевалило за двести лет и принадлежал он какому-то знатному боярину. Правда, стулья были реставрированы уже Пришельцем: жесткие дубовые сиденья заменены мягкими, дубовые спинки удалены, и вместо них вставлены иконы: Николая Мерликийского, Серафима Саровского, Георгия Победоносца, Марии с младенцем и еще каких-то святых, чтимых в православии. На стенах висело пять икон, из которых три выделялись броскими золочеными окладами, украшенными драгоценными камнями. Две другие иконы — черные доски без окладов. У стены прочной скалой горбился черный буфет, украшенный искусной резьбой. Его утроба была заполнена старинным фарфором и серебром. В последнее время Пришелец воспылал страстью к серебру. Скупал серебряные изделия, особенно посуду, не очень заботясь о ее художественных достоинствах. Ему нужен был вес, так сказать, масса. Началось у него это со случайной встречи. В доме своего старинного друга, директора меховой фабрики, он познакомился с геологом, Героем Социалистического Труда Ященко Антоном Фомичом. Ященко в разговоре обмолвился, что недра матушки-земли почти освободились от серебряного бремени, запасы серебра исчерпаны и что оно скоро в цене превзойдет золото.

У противоположной от окна стены лицом к свету стояла изящная — тоже из мореного дуба — горка, сверкающая толстым зеркальным стеклом и своим ценным содержимым — хрусталем. Чего там только не было, глаза разбегались от искристых играющих граней: рюмки, фужеры, вазы, конфетницы, одна лучше другой. И среди этого хрустального блеска — малиново-звонкая баккара. Нет, что ни говорите, а у Ипполита есть вкус к изящному. Да и сам он всегда одевался по последней моде.

И в день встречи с Норкиным на нем была замшевая куртка, черная водолазка, темно-зеленые вельветовые брюки и цвета запекшейся крови ботинки на толстой подошве. Видно было, что он собирался куда-то уходить, но звонок Ильи Марковича заставил его задержаться. Высокий, гибкий в талии, в свои сорок три года Ипполит Пришелец производил впечатление человека, познавшего жизнь во всех ее проявлениях, испытавшего все ее прелести и муки и пришедшего к заключению, что «все суета сует». На его лице лежала, как любят говорить сентиментальные литераторы, печать усталости и равнодушия.

Озабоченный, рассеянно осмотрев столовую, Илья Маркович остановил свой взгляд на спинках стульев. Пришелец не удивился: так было со всеми, кто впервые входил в его столовую — иконы в стульях неизменно привлекали внимание. И Норкин тоже не стал исключением. Он беззвучно ахнул, приоткрыл рот, но, точно опомнившись, смолчал, спрятав в кулачок свою аккуратно подстриженную бородку. Потом, блеснув на хозяина дымчатыми стеклами очков, сквозь которые суетливо смотрели хорьковые глазки, обронил:

— Оригинально. — И снова быстрый взгляд на спинки стульев. — Но это же денег стоит. И, надо думать, немалых. — Норкин не принадлежал к модному племени икономанов, именующих себя коллекционерами древней живописи, в иконах не разбирался, лишь понаслышке знал, что это капитал.

— Это ничего не стоит. Разве что на растопку камина, — небрежно ответил Пришелец и, подняв тяжелые веки на иконы, висевшие на стене, прибавил: — Вот те кое-что стоят: две — начала восемнадцатого века, а возможно, конец семнадцатого. В окладах — более поздние. Вы садитесь, пожалуйста, — элегантный жест в сторону Николая-угодника.

Норкин почему-то предпочел Георгия Победоносца. Перед ним на столе появились бутылки виски, лимонада и коньяка, затем нарезанный лимон с сахарной пудрой и набор шоколадных конфет.

— Коньяк, виски? — спросил хозяин дома.

— Мне ведь еще на работу, — нетвердо засопротивлялся Норкин… и отдал предпочтение коньяку. Себе Ипполит небрежно плеснул в бокал виски и разбавил лимонадом.

— За все хорошее, — сказал он и приподнял свой фужер на уровень глаз, точно хотел рассмотреть собеседника сквозь стекло. Норкин выпил до дна и, морщась, пожевал лимон.

— Вас можно поздравить, — приступил Пришелец к делу. Он не любил попусту тратить время, тем более сейчас, когда нужно было действовать не мешкая. — Если я вас правильно понял, с кулоном все в порядке.

— Да что вы, откуда? — насторожился Норкин.

— А разве преступники не задержаны?

— Я не знаю, мне об этом ничего не известно. Видите ли, подполковник почему-то уклонился от ответа на мой вопрос. Часы нашлись у одного из грабителей, того, что был в штатском, вроде бы Коньков его фамилия…

— Ну, значит, этот Коньков арестован, так надо полагать?

Норкин развел руками. Пришелец тем временем налил ему еще коньяку и попросил поточнее со всеми подробностями передать беседу с подполковником.

— Они могут вас надуть с кулоном, — пояснил он.

— Кто именно? — не понял Норкин.

— Очаровавший вас подполковник. — В голосе Пришельца слышалась легкая ирония.

— Каким образом? Что вы имеете в виду? — настоярожился Илья Маркович.

— Присвоят кулон, а вам скажут, что не нашли. — Ипполиту хотелось побыстрей выпроводить своего гостя. Кое-какую полезную информацию он уже получил и понимал, что из осторожного Норкина больше ничего путного не выудить.

— Но, как я полагаю, будет следствие, наконец суд.

— И на следствии н на суде бандиты покажут, что никакого кулона и в помине не было, они понятия о нем не имеют.

— А свидетели? — Похоже, что Норкин увлекся игрой и уже позабыл, что кулон-то действительно целехонек, лежит у него дома.

— Какие? Кого вы имеете в виду?

— Арсений Львович, наконец — вы?

Игра Норкина начала забавлять Пришельца.

— Дорогой мой, я не могу ручаться за Арсения Львовича, но, зная его как человека безупречной репутации, не думаю, чтобы он согласился дать заведомо ложные показания, поверив вам на слово. Кулона он не видел — это же факт? Что же касается меня как свидетеля, то не хочу обнадеживать вас: я честный человек и при всем к вам уважении и нашей дружбе не могу поступиться своей репутацией. Дача ложных показаний, заведомо ложных, связана с известным риском: легко запутаться.

— Ну хорошо, допустим Арсений Львович не видел кулона, хотя и знал. Но вы-то видели?

— Что значит видел? — равнодушно спросил Пришелец, желая поскорей закончить ставшую уже бессмысленной игру. — Я видел его у вас дома. Но я не знаю, взяли вы его с собой или, может… забыли дома по рассеянности.

— Это как же так — взял ли? А зачем мы ехали в это Дядино? Я отказываюсь вас понимать, Ипполит Исаевич. — Норкин был раздражен, он слишком вошел в свою роль, увлекся версией, которую сам же сочинил и готов был поверить в нее, и эта столь откровенная фальшь выводила Пришельца из равновесия. Сам отменный лицемер и циник, он из ревности, что ли, терпеть не мог себе подобных. Он считал фарисейство своей привилегией и не желал ее ни с кем делить.

— Я вполне верю вам, Илья Маркович, верю, что кулон у вас отняли грабители, и не думаю, что потребуются какие-то свидетели.

— Но вы же сами сказали, что кулон могут не вернуть, — нахально перебил Норкин.

«Наглец ты из наглецов, я-то знаю, что кулон у тебя и никто у тебя его не отнимал!» — хотелось взорваться Пришельцу, но он сделал над собой усилие, перевел разговор в более спокойное русло:

— Да будет вам, Илья Маркович. Если возникнет такая ситуация, я скажу, что видел, как вы взяли кулон и положили… Куда положили? Давайте условимся, чтоб нам не завраться. — Губы Пришельца скривились иронически, в глазах забегали смешинки.

— В карман положил, вот сюда — во внутренний карман пиджака, — поспешно ответил Норкин.

— В правый, в левый? — точно издеваясь, уточнил Пришелец.

— Какое это имеет значение? — с раздражением отозвался Илья Маркович.

— Но все-таки: следователи любят точность, обычно на таких мелочах ловят. — Хотел сказать «нашего брата», да вовремя удержался.

— Ну хорошо — в правый карман положил, — смирился Норкин, решив, что с Пришельцем нужно сохранить хорошие отношения. Предусмотрительность его всегда брала верх над эмоциями. Он даже сконфузился, вдруг сообразив, что кулон-то действительно никто не отнимал, и Пришелец действительно не знал, взял он его с собой или нет. Может, забыл; может, потерял. Да мало ли что?

— Отругал меня подполковник, — уже миролюбиво заговорил Норкин. — Надо было сразу заявить. А теперь подозрение: почему не заявили? А не кроется ли за этим что-то такое… Понимаете — у них все на подозрении…

— Боялись мести, потому и не заявляли, — поспешил вмешаться Пришелец, хотя сам так не думал. Для себя он еще не решил, где подлинная причина, что ни Норкин, ни Бертулин не заявили в милицию об ограблении. И уже, противореча самому себе, прибавил: — А вообще-то вы сваляли дурака, что не заявили сразу в тот же день. Боялись… Все это ерунда, чушь. Кого бояться? Надо было, конечно, заявить.

Зазвонил телефон, но не красный аппарат, стоящий в столовой, где они сидели, а другой, — в кабинете. В квартире Пришельца было два телефона. Один, официальный, и номер его можно было отыскать в телефонной книге. Другой ни в каких справочниках не значился, и номер его знал лишь узкий круг близких к Ипполиту людей.

Ипполит извинился перед Норкиным и прошел в кабинет. Звонила Изабелла, она весело щебетала, что соскучилась, что ждет не дождется, когда они встретятся.

— Да, да… — рассеянно отвечал Ипполит, чуть не назвал ее Норочкой, но вовремя спохватился: вдруг услышит Илья Маркович. И сказал после паузы: — Крошка! Хорошо, что позвонила. Нам надо бы увидеться… Сегодня? Золотко мое, сегодня никак невозможно. Совершенно. Ни малейшей возможности. Случилось что-нибудь? Просто соскучилась. Ну, потерпи, прелесть моя. Разлука обостряет чувства. Позвони завтра. Целую и жду. — И он торопливо положил трубку.

Встречаться с Изабеллой ему совсем не хотелось — она ему изрядно надоела, и вообще, как он говорил, это «типичное не то». Но и рвать отношения теперь, когда он сделал на нее главную ставку в большой игре, связанной с охотой за кулоном, было бы просто глупо. Вернувшись в столовую, Ипполит озабоченно посмотрел на часы. Норкин правильно понял этот жест и поднялся. Но уходить не спешил и как бы между прочим сообщил:

— Фельдманы получили разрешение на выезд.

На Ипполита эта весть не произвела никакого впечатления. Он лишь нехотя пробурчал:

— Значит, у них там есть солидная база.

— Что вы имеете в виду? — Поверх очков посмотрел на него Норкин.

— Металл, камешки и эти, — Ипполит сделал выразительное движение пальцами, словно подсчитывал купюры.

— Вы думаете? — Норкин любил все подвергать сомнению, чтобы нащупать истину. Осторожный и практичный, он придерживался принципа «семь раз отмерь».

— Это всем известно, — внушительно сказал Ипполит. — Без базы едут идеалисты и дураки. И те и другие потом слезно раскаиваются. Вы разве не видели по телевизору или не читали в газетах?

— Да, но… — Норкин неопределенно пожал плечами.

На этом «да, но» они и расстались. Проводив гостя, Пришелец закрыл входную дверь на крепкие запоры и прошел в гостиную, где был электрический камин и стены которой вместо обоев покрывал шелк золотисто-черного оттенка.

Ипполит остановился посреди гостиной, скрестив по-наполеоновски руки на груди и в решительном раздумье глядя на большой, во весь пол текинский ковер. Следствие ведет незнакомый Пришельцу подполковник Добросклонцев. Нужно выяснить, кто он и что из себя представляет. Это сделает Зубров. Но все это потом. А сейчас ему нужен Анатоль, нужен срочно и немедленно. Он, то есть Анатолий Павлов, студент МИИТа, должен был позвонить. Но, кроме Изабеллы, сегодня никто не звонил. Да будь при нем сейчас Анатоль, все завертелось бы в порядке логической и разумной очередности, а именно: позвонить Конькову и, если его еще не арестовали, предложить ему немедленно ложиться в психлечебницу, где он уже дважды «отдыхал». Коньков состоял на учете в психдиспансере, там у него был знакомый врач, который — «услуга за услугу» — всегда готов был оказать помощь страдающему шизофренией. Звонить Конькову должен Павлов из уличного автомата, конечно. Но прежде, чем лечь в больницу, Коньков должен связаться с двумя другими налетчиками, теми, что были в милицейской форме, и передать им приказ немедленно покинуть Москву на несколько месяцев. Благо весна, и можно до конца курортного сезона обосноваться где-нибудь на юге.

Ни Коньков, ни те двое никогда в глаза не видели своего «хозяина», не знают ни имени его, ни адреса. Связь с ними поддерживается через Анатолия Павлова. Лишь Коньков знает его в лицо, но не знает ни фамилии, ни подлинного имени. Для Конькова Павлов — просто Саша, сотрудник одного министерства. Какого? Это не важно. Но почему же Павлов не звонит? Пришелец сел в глубокое кресло возле журнального столика с телефоном и позвонил в Дядино Арсению Львовичу. Услыхав частые гудки, Ипполит досадливо поморщился, мысленно помянув Бертулина недобрым словом, и, немного повременив, снова набрал номер дядинского ювелира. Все еще занят, чтоб тебе околеть! С кем он может так долго разговаривать? Да мало ли с кем — клиентуры-то у него, дай бог. И вдруг зазвонил «официальный» телефон. Один звонок, второй, третий, Ипполит не двигается с места и не спешит брать трубку. Он возьмет ее только после седьмого звонка, а может, и вообще не возьмет — еще не решил. Звонки настойчивы: четвертый, пятый, шестой, — Ипполит поднял руку, но телефон неожиданно умолк. Значит, кто-то чужой. Кто? Может, тот же подполковник Добросклонцев хочет пригласить его на беседу? Рановато давать свидетельские показания, нужно детально выяснить обстановку.

Наконец он дозвонился до Бертулина.

— Как жизнь, старина? — весело спросил Пришелец.

— Живу, — ответил Бертулин, и по одному его голосу опытный Пришелец почувствовал что-то неладное. Решил не очень дипломатничать.

— Этим не все сказано — американские индейцы и юаровские негры тоже живут… в резервациях. Так-то, любезный Арсений Львович.

— Каждому свое, — неопределенно произнес Бертулин, и в голосе его звучали явное отчуждение и подозрительность. «Хитрит», — решил Пришелец и спросил напрямую:

— У вас есть новости? — Он сделал сильное ударение на последнем слове, так что вопрос прозвучал утвердительно.

— А какие новости вас интересуют? — сухо, без обычной своей любезности вопросом на вопрос ответил Бертулин. Он не был ни другом, ни близким приятелем Пришельца, связывали их чисто деловые отношения. Ипполит был одним из клиентов ювелирных дел мастера, правда, клиент солидный, с деловым размахом и финансовыми возможностями, с хищной хваткой акулы. Вот это-то, последнее, и настораживало не расположенного к авантюрам Бертулина. Сегодня у Бертулина состоялся довольно неприятный разговор с начальником дядинской милиции Беляевым. Казалось, ничего необычного не было в этой встрече, и все же она оставила нехороший осадок в душе Арсения Львовича. Прежде всего подполковник с явным упреком и подозрением спросил: «Странное дело, в вашей квартире совершен наглый грабеж, а пострадавший никому об этом не заявил, словно ничего такого не произошло, обычная семейная свара: поругались, подрались и полюбовно разошлись. Как прикажете все это понимать?» — «Я вполне разделяю ваше недоумение, — ответил Бертулин, взвешивая каждое слово. — Но на самом деле все гораздо проще. Дело в том, что эти бандюги строго-настрого приказали молчать, а кому хочется умирать от бандитского ножа? Думаю, что желающих не найдется. И я решил молчать. Тем более, что убыток они мне нанесли небольшой, так, кой-какие мелочишки, что оказались на виду. И вообще надо сказать, они торопились». — «А может, у них и не было такой цели — грабить вас? — вдруг спросил Беляев. — Может, они ждали Норкиных с их богатой добычей?» — «Ждали? В моей квартире?» Пораженный столь неожиданным поворотом дела, Арсений Львович первые минуты не знал, что и сказать. Смысл вопроса подполковника до него дошел сразу: в его квартире кто-то преднамеренно устроил западню, чтобы отнять бриллиантовый кулон. «Тогда кто это подстроил? Пришелец?» — «Кто, кроме вас, знал о том, что вы ждете гостей, я имею в виду Пришельца и Норкиных? И кто такой Пришелец, давно вы с ним знакомы?»

Вопросы подполковника загнали Бертулина в тупик. Он начинал понимать, что и его подозревают в соучастии, хотя и на самом деле был чист и никак непричастен к ограблению. Но ведь не случайно был задан вопрос: кто такой Пришелец? Да, именно, что из себя представляет Ипполит Исаевич? Случайно ли появились грабители в его квартире за полчаса до прихода Норкиных с Пришельцем или это было заранее подстроено? Этот вопрос задавали себе и Беляев, и Добросклонцев, и Бертулин, потому что ответ на него и был ключом к раскрытию дерзкого преступления. Потому-то и был сдержан Бертулин в разговоре с позвонившим ему Пришельцем.

— Что-нибудь слышно по поводу инцидента в вашей квартире? — Наконец сдался Ипполит, не желая терять времени.

— И это вы называете инцидентом? Наглый бандитский налет по-вашему всего-навсего инцидент?

Тон Бертулина не понравился Пришельцу, и он сразу перестроился: смягчился, переходя на беспечно-веселый тон.

— Слово это, дорогой Арсений Львович, резиновое. На границе идет перестрелка, льется кровь, а по официальным сообщениям всего-навсего инцидент. Ну да дело не в терминологии — в сути. Кажется, налетчики арестованы?

— Да? — недоверчиво переспросил Бертулин. О задержании преступников подполковник Беляев ему ничего не говорил, но из беседы с начальником милиции можно было догадаться, что преступники еще на свободе, хотя следы их обнаружены.

Пришелец в эти минуты отчаянно бился над вопросом: вызывали Бертулина к следователю или нет? Знает ли он, что один из налетчиков попался, или ему еще ничего неизвестно? Решил: знает. А коль так, то нужно без лишних слов сообщить ему, как новость:

— Сегодня вызывали к следователю беднягу Илью Марковича и сообщили ему, что, по крайней мере, один из налетчиков задержан. Как видите, уголовный розыск работает на совесть. И самое удивительное, что Норкин не обращался в милицию. Сверхусердно работают товарищи. Надо полагать, что и остальные вещи будут найдены и возвращены владельцам. За исключением, пожалуй, злополучного кулона.

— А почему вы исключаете кулон?

— Преступники, надо полагать, не такие простофили, чтоб возвращать вещь, которой нет цены. Они могут просто отрицать: не было кулона, не брали. Что взяли, то взяли, а кулона в глаза не видели За это им не прибавят и не убавят. Норкину следователь сделал упрек — почему, мол, не заявил в милицию? Ну ясно почему — боялся мести, преступники пригрозили, приказали молчать.

Бертулин вспомнил: такой вопрос задавал ему и Беляев. Бертулин решил не говорить Пришельцу о своей беседе с подполковником. И поспешил закончить этот телефонный разговор.

— Да, да, боялся, дело ясное, — торопливо произнес ювелир, неожиданно для абонента закончил: — Вы извините: у меня клиент. Всего вам хорошего. — И, не дождавшись последних слов Пришельца, положил трубку.

«Вот так гусь, — мысленно обругал Ипполит Бертулина, теперь уже твердо веря, что того вызывали к следователю. — Чистюля. В штаны наложил. А у самого рыло в пуху, потому и молчал, хорек, не заявлял. Впрочем, и заявлять не стоило: ничего у него ценного не взяли: ребята были проинструктированы». Пришелец уже пожалел, что дал указание Анатолию предупредить налетчиков не наносить убытка хозяину квартиры. Так, пошуровать в мелочишках для вида. А дай он команду — и его «мальчики» потрудились бы всерьез и до тайника, в котором хранились настоящие ценности, добрались бы.

Пришелец прошелся по ковру: спокойствие и хладнокровие прежде всего. Таков был его девиз. Да он и не видел серьезных причин для тревоги: ничего необычного не произошло. По крайней мере, лично ему опасность не грозила. Коньков, по словам Павлова, тертый калач, его голыми руками не возьмешь. А засыпался на мелочи, что ж, как правило, все попадаются на мелочах. Утешение не велико, но и Коньков ведь еще не засыпался.

Ипполит бродил из угла в угол, обдумывая, как должен вести себя на допросе Коньков. Отпираться бессмысленно: есть свидетели, Норкин, Бертулин и он сам, которые подтвердят, что Коньков один из тех, кто совершил налет на квартиру ювелира. Нужно придумать для Конькова убедительную версию, если он сам ее еще не придумал.

Итак, версия… Пришелец остановился у мраморной феи, которую, как он считал, изваял сам Роден, провел ладонью по обнаженному плечу, с которого стыдливо упала бретелька воздушно-прозрачной сорочки, задумался. Версия. Коньков случайно проходил возле дома ювелира. К нему подошли два офицера милиции и попросили быть понятым. На ходу объяснили суть дела: нужно взять у жуликов не принадлежащие им драгоценности. Коньков согласился. Он просто присутствовал, как свидетель, как понятой. Все делали работники милиции. Он же был уверен, что участвует в законной операции. На прощание ему за услугу подарили часы. Если сделать скидку на шизофрению Конькова, то все получается довольно правдоподобно. Версия Ипполиту понравилась. Но ее нужно сообщить Конькову. Это должен сделать Павлов. А он не звонит. Пришелец опять начинал терять терпение. «Недоносок, подонок, ублюдок». Это о Павлове.

Пришельцу нравится унижать людей. Ему по душе безропотные лакеи. Анатоль Павлов — один из них. Родители его живут в Крыму: мать и младшая сестренка. Отец от них ушел, у него где-то в Сибири другая семья. Анатолий парень одаренный. У него математический склад ума, способности к изобретательству. Кроме того, рисует, делает гравюры, занимается чеканкой. «Самородок», — говорит о нем Ипполит в кругу своих близких. Он ценит его, как серебряную ладью или хрустальную вазу, ценит не как личность, а как полезную вещь. Мелкими подачками Ипполит создал себе ореол отца-благодетеля, без которого будущий транспортник обречен на жалкое прозябание. Павлов предан шефу-покровителю и готов оказать ему любую услугу. Ему кажется, что Ипполит всемогущ и неуязвим, с академиками и министрами на «ты».

Размышления Ипполита прервал звонок, но не телефонный, которого он ждал, а дверной, нежданный. Ипполит затаился, пытаясь решить: кто это может быть. К нему не заходят без предварительной договоренности по телефону. Звонок повторился. Ипполит снял ботинки, в носках на цыпочках осторожно подошел к двери и заглянул в глазок. Первое, что он увидел, был офицерский погон с двумя просветами и двумя звездочками. Потом, через несколько секунд, обратив внимание на фуражку, Ипполит понял, что за дверью стоит подполковник милиции. Ипполит затаил дыхание. В голове стучал вопрос: один или с группой? Молнией сверкнула неприятная мысль: Коньков и его соучастники арестованы, и Павлов тоже, потому и не звонит. Павлов «раскололся»! Теперь пришли за ним! Вариант на этот случай у него заготовлен: он будет все отрицать, прямых улик нет, он будет валить на Павлова: он знал, что иду к ювелиру, он и организовал засаду. Ипполит представил себе картину обыска, потом наручники, допросы. До суда дело не дойдет, успокаивал себя, но все решилось неожиданно просто: подполковник позвонил еще раз, потом круто повернулся и ушел. Он был один. «Возможно, Добросклонцев», — с облегчением подумал Пришелец, вспомнив фамилию следователя. Он задержался у двери еще на несколько секунд для большей уверенности, что подполковник был один, и тут требовательно зазвонил телефон. Ипполит прошел в свой кабинет, взял телефонную трубку. Звонил Павлов. Ипполиту стоило немалых усилий, чтобы удержаться от оскорблений.

— Немедленно приезжай! — закричал он и, не желая выслушивать какие-либо возражения, бросил трубку.