Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века.

9. Вооруженный нейтралитет

В 1776 году "американские селения" Великобритании восстали против своего короля. В 1778 году американская республика заключила союзный договор с Францией, практически означавший, что последняя также вступает в борьбу. Вскоре к Франции присоединилась и Испания. Началась жестокая война на море.

Американские, французские и испанские каперы принялись захватывать торговые суда, идущие в Англию. Пострадали и русские купцы. Екатерина сердилась: "Первый, кто затронет архангельскую торговлю в будущем году, жестоко поплатится за это". Но морской разбой только усиливался, особенно после того, как к нему подключились еще и англичане. В этой обстановке Россия предприняла замечательный дипломатический шаг. В феврале 1780 года Екатерина подписала знаменитую впоследствии Декларацию о вооруженном нейтралитете, направленную воюющим державам, то есть в Париж, Лондон и Мадрид.

В декларации объявлялось, что нейтральные суда имеют полную свободу заходить в любые порты, кроме блокированных. Товары воюющих народов, находящиеся на нейтральных судах, должны быть неприкосновенны, причем захватывать можно только контрабанду - то есть военное снаряжение. В подкрепление своих требований Россия заявляла, что вооружает 15 кораблей и 4 фрегата. Одновременно с декларацией нейтральным странам было разослано предложение принять аналогичные меры и заключить между собой соглашение о защите свободного мореплавания.

Декларация имела огромный успех и упрочила авторитет России и популярность Екатерины. К вооруженном нейтралитету вскоре присоединились Дания, Швеция, Голландия, Пруссия, Австрия, Португалия и Королевство обеих Сицилии. Франция и Испания заявили, что готовы уважать права судов нейтральных стран. Уклончиво ответила только Англия, сообщившая, что она всегда уважала русский флаг. Такой ответ был понятен - система вооруженного нейтралитета ударила, прежде всего, по интересам Англии, особенно беззастенчиво грабившей торговые корабли. Впрочем, в конце концов и Англия вынуждена была уступить, так что к концу войны каперство фактически прекратилось.

Дипломатический ход, предпринятый Россией, оказался, даже по мнению ее противников, весьма удачным, и все же о нем еще очень долго спорили историки. Сомнения вызывало не существо концепции вооруженного нейтралитета, его пытались критиковать только в Англии. Разногласия вызывал вопрос о том, кому принадлежит честь быть автором этой прекрасной идеи.

Повод для споров дала сама Екатерина. Спустя много лет после подписания декларация в руки императрицы попала книга некоего аббата Денины, посвященная жизни Фридриха II, Аббат утверждал, что идея вооруженного нейтралитета якобы принадлежала не кому иному, как прусскому королю. Прочтя такой вздор, императрица возмутилась и на полях книги начертала: "Это неправда; идея о вооруженном нейтралитете возникла в голове у Екатерины II, а не у кого другого. Граф Безбородко может засвидетельствовать, что эта мысль была высказана императрицей совершенно неожиданно. Граф Панин не хотел и слышать о вооруженном нейтралитете; идея эта не принадлежала ему, и стоило большого труда убедить его, что и было поручено Бакунину, который выполнил это дело". Екатерина была права лишь отчасти. Во-первых, потому, что в ее записке есть явная если не ложь, то, по крайней мере, ошибка - почти все бумаги по вопросу о вооруженном нейтралитете написал не Бакунин, а Панин. Во-вторых, почему, отвечая аббату, Екатерина сочла необходимым не столько опровергать претензии Фридриха II, сколько настаивать на непричастности к делу Панина? Стало быть, для императрицы его имя было важнее, ибо общественное мнение того времени приписывало авторство именно Никите Ивановичу. Вопрос осложняется еще и тем, что в записках современников и трудах историков приводится несколько версий событий, приведших к подписанию декларации, которые сильно отличаются от екатерининской. Остановимся лишь на двух из них, наиболее красочных. Первая версия принадлежит итальянскому дипломату маркизу де Парело, служившему в те годы в Петербурге. По имевшимся у маркиза сведениям, дело было так.

Когда английский король Георг III понял, что война приобретает для него опасный оборот, он принялся спешно искать союзников. Британскому посланнику в Петербурге Дж. Гаррису было дано задание во что бы то ни стало добиться выступления России в пользу Англии. Гаррис был человеком опытным, ловким и большим интриганом, мало разбиравшимся в средствах. Поначалу он взялся обхаживать Панина, но Никита Иванович не поддавался. Тогда Гаррис переключился на Потемкина и преуспел. Князь Григорий Александрович всегда был расположен к Англии, и льстивому и вкрадчивому британскому посланнику без труда удалось приобрести его полное содействие.

Потемкин организовывал ему тайные аудиенции у Екатерины. В результате министр иностранных дел не знал о том, какая политическая комбинация зреет за его спиной. Между тем Гаррис торопился. Екатерина отдала распоряжение о подготовке эскадры, со дня на день ожидалась декларация в пользу Англии. Гаррис даже отправил в Лондон своего курьера с радостными известиями, причем паспорт ему выдал не Панин, как было принято, а Потемкин. И вдруг вся Гаррисова постройка, возведенная с таким старанием, рухнула.

Оказалось, что, когда хитрый Гаррис уже отправил в Лондон своего курьера, испанский поверенный в делах в Петербурге Нормандес узнал о происках англичанина и поспешил к Панину. Происходило это вечером. Никита Иванович был уже в халате и собирался ложиться в постель. Узнав о таком коварстве, он пришел в негодование, схватил свой ночной колпак, бросил его на пол и поклялся, что выйдет в отставку, если не успеет расстроить эту тайную интригу. Затем он призвал своего секретаря Бакунина, заперся с ним в кабинете и составил план вооруженного нейтралитета, который и был представлен императрице. Менее чем через неделю появилась знаменитая декларация, а посрамленный Гаррис вынужден был вскоре уехать из Петербурга, "исполненный негодования и злобы на все, принадлежащее и относящееся к русской нации".

Гаррис действительно написал о русских много мерзостей. Особенно доставалось Панину. Когда английский посланник понял, что подкупить Никиту Ивановича не удастся, он принялся обвинять его во всех смертных грехах, нагромождая одну выдумку на другую. Гаррис, например, утверждал, что Панин якобы был всецело предан Фридриху II и, даже будучи тяжело больным и живя в своем имении, продолжал служить королю, получая от него приказания через "переодетых посланцев, разных купцов, путешественников". Но вернемся к вооруженному нейтралитету.

В начале прошлого века писатель П. Сумароков опубликовал сочинение, посвященное Екатерине II. Сумароков лично знал некоторых екатерининских вельмож и, работая над своим трудом, использовал их рассказы. В его изложении история вооруженного нейтралитета выглядит следующим образом.

Когда граф Панин узнал, что Гаррису удалось склонить Потемкина и Екатерину на свою сторону, он послал императрице письмо. Слабость здоровья, писал Панин, не истребила в нем любви к отечеству, а его совести противно изменять истине. Предложения англичан, убеждал Панин, не соответствуют интересам России. Соединение с Англией может вызвать в других странах серьезные опасения и свяжет императрице руки, "тогда как до ныне одно слово Екатерины давало перевес в Европе".

Прочтя это послание, императрица велела заложить карету и тотчас отправилась к Панину. Она застала графа дремлющим в креслах и, чтобы не нарушить его покой, удалилась в другую комнату. Когда Панина разбудили и он предстал перед монархиней, то вместо упреков услышал такие слова: "Граф, ты на меня сердился, я сама была тобой недовольна, но теперь вижу твою преданность к государству, ко мне и приехала тебя благодарить. Будем по-прежнему друзьями". Тут-то и родилась идея вооруженного нейтралитета.

Как же развивались события на самом деле? Доподлинно известно следующее. Гаррису действительно было дано указание добиться немедленной поддержки со стороны России и, если удастся, заключить с ней союзный договор. Английский посланник быстро сошелся с Потемкиным и в своих депешах в Лондон называл его не иначе, как "мой друг". Благодаря содействию Потемкина английский посланник осаждал императрицу своими записками, в которых доказывал близость интересов двух государств и необходимость их тесного союза, а также критиковал коварную политику Франции и Испании. Екатерина, по-видимому, колебалась, но Гаррису помог случай. В январе 1780 года в Петербург пришло сообщение о том, что испанские каперы захватили голландское торговое судно с русским грузом. В Мадрид была направлена резкая нота с требованием освободить корабль и возместить убытки. Но 6 февраля от русского консула в Кадиксе пришла депеша, сообщавшая, что испанцы захватили еще одно, на этот раз уже русское судно "Св. Николай", причем груз был конфискован и продан с публичного торга. 8 февраля Екатерина подписала указ Адмиралтейской коллегии - ко времени вскрытия вод снарядить в Кронштадте 15 линейных кораблей с припасами и провиантом на полгода. Цель предстоящей экспедиции не указывалась, однако, учитывая ее продолжительность, было ясно, что плавание эскадры не ограничится Балтикой.

11 февраля Потемкин позвал к себе Гарриса и очень довольный, под большим секретом сообщил ему о военных приготовлениях. Корабли -15 линейных и 5 фрегатов - предназначены, по словам Потемкина, "припугнуть испанцев". Англичане, продолжал Потемкин, "могут считать, что к их флагу прибавлено еще 20 кораблей", причем этот смелый шаг "лучше самой сильной декларации".

15 февраля Гаррис отправил на родину очередную депешу. Он писал, что "несколько дней назад", то есть не позже 13 февраля, он был приглашен на ужин "в очень узком кругу" в дом графа Строганова, где присутствовала и сама императрица. По-видимому, это и была та самая "тайная" аудиенция. Отведя Гарриса в сторону, Екатерина сказала, что она тщательно обдумала все способы помочь британскому посланнику и "сделает все, чтобы служить ему, кроме вовлечения себя в войну". Гаррис был очень доволен беседой.

Таким образом, до 13 февраля Екатерина была намерена выступить в пользу Англии, проведя антииспанскую военно-морскую демонстрацию. Ни о какой декларации, если верить Потемкину, она не помышляла. Но вот настало 14 февраля, и императрица предприняла неожиданный шаг. В этот день Панин получил ее письмо, написанное рукою Безбородко, секретаря императрицы, в котором сообщалось об указе от 8 февраля и повелевалось: сделать новое представление Испании; сообщить о мерах, принимаемых Россией, нейтральным государствам и пригласить их к совместным действиям и, наконец, "объяснить общими декларациями, вручаемыми Великобританскому и обоим Бурбонским дворам, что мы точно разумеем под именем свободной торговли". Иначе говоря, в письме Панину излагалась в общих чертах вся программа дальнейших действий.

Немецкий историк К. Бергбом, посвятивший вопросу о вооруженном нейтралитете обширное исследование, решил, что на основании письма от 14 февраля право авторства надо отдать Екатерине. Коль скоро в письме Панину говорилось об указе от 8 февраля, следовательно, он о нем прежде не знал. И если Панин не присутствовал при разговоре в доме Строганова, значит, он вообще ничего не знал о переговорах с англичанином и о планах императрицы. Тем более что в последующих беседах с Гаррисом сам Никита Иванович заверял его, что он к этому делу совершенно не причастен. Следовательно, вооруженный нейтралитет придумала Екатерина.

Но такое построение вызывает ряд возражений. Во-первых, трудно допустить, чтобы Панин не подозревал о готовящейся за его спиной столь важной внешнеполитической акции, даже если от него и пытались что-то скрыть. Для опытного дипломата, искушенного в придворных интригах, да еще и начальника контрразведки, это было бы более чем странно. Все же большую часть жизни он профессионально занимался выведыванием политических секретов. В условиях, когда его влияние при дворе явно падало, он должен был проявлять особую бдительность. Могла ли деятельность Гарриса ускользнуть от его внимания?

Возражение второе. В письме Панину сообщалось не о факте отправки указа в Адмиралтейскую коллегию, а была прислана копия указа. Это совсем не означает, что Никита Иванович не знал о распоряжении императрицы. Куда вероятнее другое. Панину предстояло написать проект декларации и другие важные документы. Для их подготовки наверняка потребуется текст указа, который и был ему прислан.

Возражение третье. До 13 февраля Екатерина намеревалась устроить демонстрацию в поддержку Англии, но декларация, как и прочие документы, была выдержана в духе строгого нейтралитета. Не случайно Гаррис в депеше от 25 февраля жаловался, что в письме, рассылаемом нейтральным странам, Англия и Испания фактически ставятся на одну доску. По существу же декларация оказалась антибританской мерой. Больше всего энтузиазма она вызвала в Дании, Швеции и Голландии, то есть в странах, страдавших в первую очередь от морского разбоя со стороны Британии. Голландцы так энергично взялись за вылавливание английских арматоров, что вскоре между двумя странами началась война. Почему планы Екатерины так сильно разошлись с ее конечными действиями? Что-то должно было повлиять на ее решение, не разговор ли с Паниным?

Возражение четвертое. А почему, собственно, Екатерина должна была стараться отстранить Панина от участия в разработке идеи вооруженного нейтралитета? О том, что Потемкин и Панин расходились во мнениях по вопросу об отношениях с Англией и каждый из них стремился перетянуть Екатерину на свою сторону, известно главным образом из донесений Гарриса. Но, вместо того чтобы безоговорочно верить английскому посланнику, не проще ли допустить, что русские не дрались между собой, а попросту дружно надували самого Гарриса? Князь Потемкин изображал "друга", граф Панин - "злодея", а дела решались своим чередом, вне зависимости от личных симпатий. Иначе трудно понять, почему, например, Екатерина решила поделиться славой и поручить написание большей части документов Панину, в то время как под рукой у нее был преданный человек - Безбородко. Наконец, возражение пятое и последнее. Можно допустить, что Екатерина действительно долго колебалась, решая, выступать ей протии Англии или нет, и если выступать, то в какой форме - обнародовать ли декларацию, учинить ли военно-морскую демонстрацию и т.д. Она могла принять окончательное решение именно 14 февраля, не исключено, что самостоятельно, но, скорее всего, под влиянием Панина. Однако если мы обратимся к событиям предшествовавших лет, то неизбежно придем к выводу, что сама концепция вооруженного нейтралитета складывалась в течение долгого времени и какого-то одного автора у нее попросту не было.

В самом деле, все ее основные элементы были известны и не раз обсуждались задолго до появления декларации от 28 февраля. Еще в 1778 году Дания предложила России заключить на все время войны особую конвенцию о совместной защите нейтральной торговли. Тогда же Екатерина распорядилась на следующее лето выслать несколько кораблей для защиты морского пути в Архангельск. В декабре 1778 года Панин представил императрице записку, в которой, в частности, предлагал организовать крейсирование в открытом море эскадр нейтральных стран, а также "учинить в Лондон и Париж" декларации России и Дании о свободе мореплавания. Записка кончалась словами: "Если сии мои всенижайшие рассуждения удостоятся монаршей апробации, примусь я немедленно за работу"

Предложение Панина было апробировано императрицей 22 декабря. Стало быть, первоначальный проект декларации был готов по крайней мере в январе 1779 года, то есть за год до ее официального распространения.

По существу, вопрос о том, кто придумал вооруженный нейтралитет, возник благодаря непомерному честолюбию Екатерины. Видя, что подписанная ею декларация имеет большой успех, императрица возжелала присвоить себе славу законодательницы морей и потому принялась доказывать непричастность к этому делу своего министра. Впрочем, кто бы ни был автором декларации, вооруженный нейтралитет был мудрым политическим шагом, много послужившим на пользу России.