Граница

ГЛАВА 6

Самоха оглянулся через плечо: «Орел», «Беркут», «Ласточка» стояли у берега со спущенными парусами, но на мачтах по-прежнему реяли желтые флаги хурренитского королевства. Шатер Тушманумана Великого был всего в двухстах шагах от берега, но за хурренитами прислали лошадей. Хат не хотел, чтобы принцесса спускалась на берег, но оказалось, что халаши прекрасно осведомлены не только о ее присутствии на борту Орла, но и том, что она едет к своему будущему мужу, сыну правителя Отиля Варфоломеусу Синеглазому. Присланный от Тушманумана для переговоров с хурренитами воевода правой руки Сиузида, сероглазый лысый толстяк в холщовых штанах и такой же рубахе, в кожаных чувяках на коротких ногах, хохотал в голос, когда насмерть перепуганный Начальник Переправы благородный Комыси рассказывал ему подробности о встрече с чужеземцами. Отсмеявшись, он сказал:

— Поди прочь, крыса, — и благородный Комыси исчез бесследно. — Клан Полевки, они там все такие! — После этого воевода вежливо, но настойчиво пригласил чужеземцев явиться пред очи Тушманумана великого, напирая на то, что будущей жене будущего правителя Отиля стоит познакомиться и, конечно, подружиться с правителем соседней державы. — Неплохой залог на будущее, принцесса.

И вот теперь Самоха трясся на гнедом жеребце, явно принадлежащем какому-то великану, стремена болтались где-то далеко внизу и дотянуться до них носками сапог не было никакой возможности. Впереди покачивался паланкин принцессы, который несли восемь рабов в ошейниках, одеты они были в такую же холстину, как и воевода, но в отличии от него необуты, и их босые пятки скользили в глине разъезженной дороги. С собой Хат взял всех граничар и двадцать гвардейцев, кроме них было еще несколько вельмож из свиты принцессы, имена которых Самоха еще не знал. К ним присоединились люди с «Беркута», прежде всего сам коннетабль Замыка и несколько сопровождавших его хурренитских дворян, граничары Обуха на берег не сходили. Летимак, оставшийся на «Орле», получил строжайшее указание выставить караулы и никого чужих на борт не пускать, не останавливаясь перед применением оружия.

Дорога шла на подъем, между шалашей и палаток, обитатели которых с любопытством разглядывали кавалькаду, во главе которой ехали Хат, коннетабль Замыка и воевода Сиузида. Единственное, что обратило на себя внимание, во время короткого пути, было то, что среди обычных халашей в их холщовых рубахах и чешуйчатых доспехах виднелось множество воинов совершенно дикого вида, в звериных шкурах, вооруженные топорами и дубинами, латы многим из них заменяли привязанные к груди и спине доски, а на головах были остроконечные меховые шапки.

Тушмануман встретил хурренитов перед своим малиновым, с золоченым навершием, шатром, возле которого было приготовлено место для переговоров, собственно, дубовый прямоугольный стол и расставленные вокруг лавки.

Собиратель халашских земель оказался высоким, плотного телосложения, мужчиной, с черными, косо прорезанными на одутловатом лице, глазами, кончики длинных усов свисали ему на грудь. Несмотря на кольцо охраны вокруг места встречи, он был одет по походному, бронзовый панцирь гелатской работы с вычеканенным на груди солнцем, под которым виднелась синяя атласная рубаха, расшитая по высокому вороту знаками зодиака. На ногах ичиги из бычьей кожи, стянутые тонким ремешком. Звероподобные телохранители с алебардами на коротких рукоятках стояли сзади и по бокам, а уже за ними, полукругом, располагались приближенные Тушманумана, было заметно деление их на две, примерно, равные группы. Одну составляла халашская знать, а другую какие-то варварские князьки, в стеганных халатах и овчинах, у одного на голове даже красовалась корона из светлого металла.

Тушмануман сделал несколько шагов навстречу, телохранители неотступно следовали за ним, и кончиками пальцев протянутых рук коснулся ладоней принцессы Ольвии. Мельком поклонился ее спутникам и сел за стол, по правую руку от него сел воевода Сиузида, а по левую сухощавый невысокий старик с ястребиным лицом, вероятно, главный визирь. Место напротив заняла принцесса Ольвия, а рядом с ней расположились Хат и коннетабль Замыка, на этом церемония встречи была окончена. Люди из свиты принцессы стояли сзади, за ними выстроились гвардейцы, граничары же просто смешались с толпой зрителей, стараясь при этом держаться поближе друг к другу, поэтому о чем говорили за столом они не слышали.

За столом же говорили о делах наиважнейших. Тушмануман после обычных фраз о том, как он рад видеть в своих владениях дочь хурренитского короля и будущую правительницу Отиля, рассказал с каким трудом ему удалось одолеть коварных и упрямых халашских князей, рвавших страну Хал в кровавые клочья, сколько народу легло на штурмах их родовых замков, этих осиных гнезд, но с помощью духов предков, благодарение небу, все утряслось, те, кто не признал его власть, умерли, и их головы, да, вот эти самые, украсили колья, вбитые вокруг шатра, последним пал Сапгир, князь Тилитский, головы которого к сожалению еще нельзя показать.

Халаши, уставшие от безвластия и произвола, упросили принять императорскую корону его, Тушманумана, прозванного Великим, но вовсе не потому, что он так уж велик, а просто другие были слишком мелки. Узнав об этом, к халашам примкнули народы лесов и гор, хичики, амбруйи, дикие, но гостеприимные тютюшники и многие другие, имена которых слишком сложны для произношения. Был построен флот. И теперь Тушмануман горит желанием помочь соседям, чем только можно. К сожалению, не все в Отиле это понимают…

Когда Тушмануман устал говорить, принесли подогретое вино в чанах, овальные деревянные блюда с рубленой бараниной и кувшины с запеченными муравьиными яйцами. Вперед выступили сказители, при появлении каждого из них толпа выкрикивала имя. Лопушан! Клювций! ПреславныйЯмо Колдобина! Самоха, ожидавший танцев знатных пленниц и прочего варварства, сначала было огорчился, но бандуристы оказались ничуть не хуже.

Первым пел Лопушан, изящный юноша с нежным румянцем во всю щеку, в наброшенной на плечи лошадиной попоне. Он изображал дикого наездника в голодный год, исступленно выкрикивая:

— В печень врага погружаю зубы! Кровью его наполняю бурдюк! Тушхануман, помню каждое слово твое!

Особенно его пение действовало на спелых халашских матрон, в полном восторге кидавших певцу самые жирные мослы, которые тот, вздрагивая от притворного испуга, ловил в полу кафтана. Наконец на губах Лопушана выступила пена, ноги, обутые в красные чувяки, подкосились, и с последним криком «Иго-го!» он рухнул без чувств. Переступив через его тело, в дело вступили Клювций и Ямо Колдобина. Первый, плечистый угрюмый мужчина, принялся яростно крутить ручку пронзительно стрекочущей бандуры, прижимая ее к животу, а второй, благообразный, с раздвоенной шелковистой бородкой, умильно улыбаясь и притоптывая, помахивал в такт коровьим хвостом, с привязанным на конце колокольчиком.

— Будь таким халашом, как Тушмануман, а другой ты халаш не халаш! — мягким задушевным голосом тянул Клювций.

— Нет, не халаш, нет, не халаш! — рассыпался мелким бесом Ямо.

— Ты принюхайся, брат! Разве это халаш? — Клювций на мгновение бросал ручку бандуры и, глядя на свои ладони, сокрушенно качал головой.

А Ямо проворно семенил вдоль переднего ряда зрителей, делая вид, что принюхивается. Халаши приветствовала эту выходку радостным улюлюканьем, а суеверный Жуч на всякий случай показал певцу кукиш. Заканчивалась песня так, слаженно топая ногами сказители пели: — «Нет, халаш не такой!» — при этом преславный Колдобина мстительно тыкал чуть ли не в нос смущенному Жучу коровьим хвостом. — «Нет, халаш он другой!» — преславный Колдобина с презрением отворотился от Жуча, между тем как зрители старательно изображали святую наивность и вертели головами, словно недоумевая, кто же тут этот немыслимый халаш. — «Он рукою халаш! И халаш он ногой!» — продолжали нагнетать сказители, неотвратимо приближаясь, словно влекомые вокруг стола неведомой, но могучей силой, к Тушмануману. — «Только грянет гроза, всколыхнется душа! Узнаю халаша! Узнаю халаша!» — С этими словами Клювций и преславный Колдобина залились горючими слезами и повалились в ноги императору, который, заметно растроганный, шутливо возложил стопу на согбенную спину Клювция, вызвав новый приступ рыданий, отчетливо слышных в наступившей мертвой тишине, взорвавшейся затем ликующим воплем благодарных зрителей.

Но вдруг крики смолкли.

Всадник на запаленной белой лошади, сшибая не успевших уступить дорогу проскакал сквозь толпу и, остановив лошадь в нескольких шагах от Тушманумана, закричал, что легкая кавалерия Халы Спируса разбита и остатки ее заперлись в крепости Джет, осажденной полками архонта Астолоха, который поклялся, что возьмет крепость через три дня.

— Злой вестник, — сказал старик с ястребиным лицом, сидевший по левую руку от императора, — ты омрачил трапезу Тушманумана Великого!

Гонец повернул к нему похожее на маску лицо, покрытое коркой из дорожной пыли и запекшейся крови.

— Плюю на тебя!

Лошадь под ним задрала голову, натягивая поводья, и, осев на задние ноги, повалилась на бок. Всадник, не сделавший ни малейшей попытки соскочить с нее, остался лежать рядом.

— Взять его! — сказал старик. Но раньше чем подбежала стража к упавшему склонился, стоящий рядом, пожилой воин и, тронув его за руку, сказал старику:

— Ищи его в садах мертвых.

Принцесса Ольвия, которой не было дела до халашских распрей, посчитала нужным напомнить о себе.

— Асталох, какое странное имя. Тушмануман посмотрел на нее и улыбнулся.

— Это твой будущий родственник, принцесса, если, конечно, на то будет моя воля. Двоюродный брат правителя Отиля, который похоже решил поиграть с нами в войну. Поэтому тебе придется задержаться у меня.

Хат было дернулся, но воевода Сиузида оказался, несмотря на свою кажущуюся неуклюжесть, неожиданно проворным, кончик его меча уперся в грудь хуррениту.

— Это нарушение законов гостеприимства! — сказала, не теряя самообладания, принцесса. А Замыка растеряно оглянулся и увидел, что его гвардейцы взяты в кольцо стражниками императора, наставившими на них копья.

Юноша в сером плаще, один из придворных принцессы, все же попытался вытащить клинок из ножен, но тут же упал под ударами секир.

— Прикажи своим людям сдать оружие, обещаю, никто их не тронет, — сказал Тушмануман. — Думаю, как только правитель Отиля узнает, что ты в наших руках, он постарается, как можно скорее, уладить недоразумение.

Про затерявшихся в толпе зрителей граничар, которые в своих куртках мало чем отличались от хала-шей, похоже забыли. Самоха посмотрел на Чойбу Рыжего, тот еле заметно кивнул ему, указывая глазами на императора. Рукоятка ножа словно сама скользнула в ладонь. Чойба оглушительно свистнул и Самоха, несколькими молниеносными ударами расчистив вокруг себя место, выхватил саблю. Крутясь как волчок, он рубил всех до кого мог дотянуться.

Халаши, не ожидавшие с этой стороны нападения, отпрянули, давя друг друга. То же самое происходило и вокруг других граничар. Видя гибель соплеменников, истошно завизжали халашские женщины и бросились вглубь лагеря. Чойба, прикрываемый с боков Белым и Жучем, прошел сквозь толпу, сметая все на своем пути, и налетел на императорских стражников со спины, тем с их длинными копьями было не развернуться. Хурренитские гвардейцы схватились за оружие, и потеряв заколотыми нескольких своих, ввязались в резню.

Воспользовавшись всеобщим замешательством, Хат опрокинул стол на Ташманумана. На этот раз Сиузида не успел, его меч только оцарапал панцирь хурренита, а сам он получив от Замыки удар рукояткой меча в висок, потерял сознание. Но уже через минуту халаши опомнились и навалились. Рядом с Самохой зарубили Нитима Железяку, а желтолицый варвар в лисьей шапке, увернувшись от клинка, обрушил дубину на голову Клепилы. Какого-то гвардейца втянули в толпу и просто разодрали на куски. Все это заняло не более одной минуты. Но тут, перекрывая шум свалки, прогремел голос Тушманумана:

— Халаши! Остановитесь!

Это казалось чудом, но халаши остановились, смолкли звон и лязг оружия. И все увидели, что Тушмануман стоит, зажатый между Хатом и Чойбой Рыжим, подпираемый с боков остриями их мечей. А вокруг них лежат трупы телохранителей и тех из халашских князей, кто успел на помощь императору. Таких было немного, все кончилось слишком быстро. Принцессу Ольвию, не давая ей встать со скамьи, заслоняли Литиций и Жуч.

— Слушайте меня, халаши! — снова закричал Ташмануман. — Сейчас я и эти чужеземцы пойдем на мост, который вы должны развести. После этого они уплывут на своих кораблях. Ахив?!

— Я здесь, Великий, — откликнулся старик похожий на ястреба, сильно помятый в рукопашной, почти пол лица его закрывал багровый кровоподтек.

— Ты отвечаешь за то, чтоб ни один волос не упал с головы хурренитов.

Старик поклонился.

— Будет исполнено, Великий.

Хат что-то прошептал императору, который выслушал его с неподвижным лицом.

— И еще, выдайте хурренитам трупы их людей, и пусть рабы помогут донести их до пристани.

Старик снова поклонился.

На вытоптанную землю перед малиновым шатром стали складывать тела, юношу в сером плаще, с черепом раскроенным секирой, пятерых гвардейцев, Нитима Железяку, еще одного из свиты, в черном изодранном камзоле. Последним из толпы вынесли Клепилу. Рабы не понадобились. Халаши пригнали повозку, в которую погрузили трупы, Пайда Белый взял лошадей под уздцы и повел их вниз, к реке. Остальные двинулись следом, держа оружие наготове, образовав подобие каре, в середине которого Чойба и Хат вели Тушманумана, в шаге за ними шла принцесса Ольвия, прикрытая с боков Самохой и Литицием.

Сопровождаемые толпой халашей, хранящей грозное молчание, впереди которой ехал мрачный, как туча, Ахев на игреневой кобыле, хуррениты вышли из лагеря и перед ними открылась, заслоненная до этого шалашами и палатками, Мста. И пристань у моста, на которой шел ожесточенный бой. Халаши, с берега и с галер, штурмовали стоящие у пристани корабли.

Ахев пришпорил коня и поскакал туда, было видно, как он, рискуя быть задетым стрелой, градом сыпавшимися с обеих сторон, ворвался в гущу боя, который после этого затих, атакующие отошли от хурренитских кораблей.

Было видно, как с «Орла» сошел человек и подойдя к Ахеву о чем-то с ним переговорил. Ахев махнул рукой и, подскакавший к нему галопом, всадник спешился и передал поводья человеку с «Орла».

Старик хлестнул кобылу плетью и помчался обратно, за ним, смешно подпрыгивая в седле, растопырив локти и взмахивая, вылетающими из стремян, ногами, припустил человек с «Орла», в котором тотчас узнали капитана Летимака. Он был по-прежнему в своем засаленном халате, на поясе его болтался палаш в ржавых ножнах.

— Выводи корабли к середине моста! — крикнул ему Хат. — Жди нас там.

Летимак кивнул и, поворотив коня, поскакал к пристани, а процессия свернула на мост. На въезде ее встретил Начальник Переправы благородный Комыси, верхом, в кольчуге и шлеме.

Стража угрюмо расступилась, колеса телеги застучали по дощатому настилу. Тушмануман крикнул, чтоб халаши держались в пятидесяти шагах, толпа с рычанием подчинилась. Встречные прохожие жались к краям, пропуская хурренитов, и затем присоединялись к мрачному шествию.

Самоха взглянул на пристань. Ласточка уже отчалила. На «Беркуте» и «Орле» царила лихорадочная суета.

Толпа халашей валила по мосту, многие обгоняли Ахева и ему то и дело приходилось одергивать их, чтоб не приближались слишком близко к хурренитам. Занятый этим, он не заметил как, прижатый к боку его лошади, воин в низко надвинутом шлеме напрягся и отведя руку в железной перчатке нанес удар. Меч легко вошел в незащищенный доспехами бок. Почти никто не успел сообразить, что происходит. Ахев умер раньше, чем упал с коня. Но для кого-то эта смерть была долгожданным сигналом. В толпе, сразу в нескольких местах, закричали про измену. Раздались призывы немедленно вырвать Тушманумана из рук чужаков.

Мертвый Ахев повалился наконец из седла на стоящих рядом с ним. Шум усилился. Убийцу нашли сразу, он так и держал в руке окровавленный меч. С него сорвали шлем, кто-то опознал в нем человека из клана Выдры, считавшегося верным Тушмануману. Но теперь люди Выдры, очевидно, решили, что пробил их час. Старый князь Тасыт, старший в клане, в окружении сыновей и зятьев, ожесточенно пробивался в переднюю шеренгу, крича, что клан Выдры вырвет силой оружия обожаемого императора из рук коварных хурренитов. И горе тому, кто попытается этому помешать! Тасыта не любили, поэтому вперед пропускать не хотели. Убийца Ахева был зарезан рядом со своей жертвой, раньше, чем людям Выдры удалось до него добраться.

Между тем хуррениты уже почти дошли до середины моста, к которому швартовался «Орел», тогда как «Ласточка» и «Беркут» маневрировали на веслах чуть поодаль. За ними высился лес мачт халашских галер, капитаны которых, связанные приказом Ахева, не смели подходить ближе чем на сотню шагов.

— Похоже халаши решили отбить тебя силой, — сказал Хат императору, который то и дело оглядывался, прислушиваясь к нарастающим крикам. Но разглядеть чего-либо было невозможно, передние ряды варваров, не втянутые еще в общую неразбериху, все так же мерно шли вперед, поблескивая обнаженными клинками.

— Нет, — ответил Тушмануман. — Тут что-то не так. Я не вижу Ахева.

Но вот заволновались и передние ряды, халаши заметно прибавили шагу. С «Орла» на мост посыпались матросы с баграми и топорами, и начали сдирать доски настила и рубить канаты. Толпа завыла.

— Хурренит, дай мне встать на телегу, халаши должны видеть меня, — сказал Тушмануман. Хат переглянулся с Чойбой, тот кивнул. Они подсадили императора на телегу и запрыгнули в нее сами, присев на колено, чтоб не заслонять Тушманумана от его подданных. Тушмануман выпрямился и поднял руку. — Братья, опомнитесь!

Но вой заглушал его слова. Из задних рядов метнули стрелы, одна прошла над головой Тушманумана, а другую, звериным чутьем угадав ее полет, Чойба принял на эфес.

— Клан Выдры, — сказал, спустившись с телеги, Тушмануман. — Князь Тасыт, старый вор. Должно быть, кричит, что надо освободить меня силой. Теперь ему придется убить меня, или я убью его. Приготовьтесь, сейчас начнется.

Тень острого бушприта упала на лицо Самохи, высокий борт «Орла» был совсем рядом.

— Приготовьтесь, — крикнул Хат. — Не бежать. Жуч Лихотский, уноси принцессу. Самоха, прикрой его.

Жуч подхватил принцессу на руки и побежал, за ним бросился Самоха, гвардейцы, стоящие, копья к ноге, у трапа, расступились. Самоха было рванулся по трапу следом, но потом стремглав побежал обратно.

Князь Тасыт наконец продрался сквозь толпу и, не медля ни секунды, пришпорил коня, который в несколько прыжков преодолел расстояние до хурренитов. Рядом с ним скакали его сыновья, в таких же как у него черных, как воронье крыло, плащах, отороченных рыжим мехом. За ними катилась лавина пеших халашей, увлеченных, наполовину против своей воли.

Самоха увидел как Тушмануман, пользуясь тем, что внимание охранявших его было отвлечено, наклонился к телеге и выдернул из ножен саблю мертвого гвардейца.

— Чойба, сзади!

Чойба, уже пригнувшийся для броска навстречу всадникам, извернулся по-волчьи, всем корпусом. Однако остекленевший взгляд Тушманумана был прикован к старику, скачущему впереди халашей. Лязгнуло железо, покатился под ноги, сбитый лошадиной грудью, гвардеец. Но, оторвавшийся от своих почти на корпус, старый князь был обречен, Чойба отбил его меч и, схватив за руку, выдернул из седла, а подскочивший Тушмануман пригвоздил своего мнимого спасителя к доскам настила. Гибель отца привела родственников Тасыта в бешенство и они врубились в нестройную шеренгу хурренитов, пытаясь любой ценой достать Тушманумана. Но тщетно, пробиться сквозь стальную щетину мечей и сабель им не пришлось, поражаемые со всех сторон, они, сыновья, зятья, племянники, два десятка душ, до единого легли вокруг телеги с мертвецами, раньше, чем пешие халаши смогли придти им на помощь. Заржала лошадь, опрокинутая в воду вместе с закованным в стальную чешую всадником, и все было кончено. Хурренитам это стоило одного ушибленного гвардейца. Подхватив его на руки они, повинуясь команде Хата, медленно пятились по мосту, отходя к перекинутым с «Орла» сходням. Тушмануман, уже никем не охраняемый, отступал вместе со всеми. Выражение его смуглого лица ясно указывало на то, что он весь сосредоточен на какой-то одной мысли и лихорадочно выбирает время и средства для ее осуществления. Было понятно, что против пеших халашей долго не выстоять. А между тем истребление всадников не произвело на толпу видимого действия. Ее передние ряды подровнялись, было видно, как место сомневающихся занимают воины, настроенные крайне решительно, очевидно, люди клана Выдры. И вот толпа заревела и ринулась вперед для последнего удара. Хат, чувствуя предсмертное томление, оглянулся напоследок.

Матросы с «Орла» все стучали топорами, пытаясь развести мост, но тот держался. И тут «Беркут», ставший к мосту лагом, ударил по халашам из метательных орудий левого борта, несколько бревен с заостренными концами смели передние ряды, пропахав в толпе кровавые борозды. Пораженные халаши остановились, несмотря на яростные крики уцелевших заговорщиков, призывавших одним натиском прикончить пришельцев.

В следующий миг Тушмануман подняв саблю за острие, рукояткой вверх, пошел навстречу толпе, между тем, как хуррениты продолжали пятиться, выставив вперед клинки.

— Узнаете меня? — кричал Тушмануман. — Или вы уже забыли мое лицо?

Толпа замерла в нерешительности. Вдруг из нее вышел воин с круглым коричневым щитом, унизанным медными шипами. Он сделал два шага вперед и закричал:

— Это не Тушмануман! Это самозванец! — его меч описал свистящий полукруг и должен был рассечь отвергнутому императору ребра, но тот с непостижимым проворством увернулся и, успев при этом снова взяться за рукоять сабли, обрушил разящий косой удар на халаша, развалив его тело от плеча до пояса.

Внутренности несчастного вывалились наружу, упал с глухим стуком щит, и воин рухнул, заливая кровью настил. Из толпы вышел еще один воин.

— Тушмануман, я узнал тебя! — крикнул он и, подойдя к настороженно смотрящему в его лицо императору, встал рядом с ним, поворотясь к толпе и всем видом показывая, что готов биться плечом к плечу с Тушмануманом против кого угодно. В толпе началось движение, было видно как сразу несколько человек пробиваются вперед. Один за другим халаши походили к Тушмануману, когда их набралось около десятка, император крикнул:

— Людей Выдры — псам!

— Уходим, — сказал Хат. — Пайда, брось повозку, мертвые простят.

— Не простят! — ответил Клепила и его голова, со слипшимися от своей и чужой крови волосами, показалась над бортиком телеги. — Нет такого у нас в заводе, чтоб оставлять тела побратимов на поругание врагу лютому и беспощадному.

— Смотри ты, — удивился Хат, — прямо королевский прокурор, — и, навалившись плечом, стал помогать лошадям перетащить телегу через разобранный настил.

Тут мост дрогнул, качнулся и могучее течение Мсты стало относить его разорванные концы в стороны друг от друга. Подняв трупы на борт «Орла» и поднявшись сами, хуррениты убрали сходни и оттолкнулись. Течение быстро увлекло фрегат в образовавшуюся брешь, за ним пошли «Беркут» и «Ласточка». Галеры халашей их не преследовали. Самоха стоял на палубе, глядя как на разведенном мосту разыгрывается последний акт драмы. Тушмануману, видимо, окончательно удалось склонить весы на свою сторону. Для клана Выдры, поставившего все на одну карту, пришло время расплаты. Было видно, как убитые падали в воду по обе стороны моста.

Хат, проходя мимо Самохи, хлопнул его плечу и показал на верхнюю палубу, напоминая, что обязанности охранять принцессу с него никто не снимал.

Самоха поднялся на мостик и увидел, что там, кроме принцессы, за спиной которой маячил Жуч, и капитана Летимака, находятся коннетабль Замыка и несколько вельмож из свиты. Здесь же с кувшином вина крутился бородатый юнга Гроуд.

— Сколько человек убито на борту? — спросил Замыка капитана.

— Пятеро, — ответил тот. — Двое гвардейцев, караул у трапа, храбрые ребята, варвары провозились с ними добрые две минуты, этого нам хватило. И во время штурма, трое из команды. Еще один тяжело ранен, вряд ли доживет до вечера.

— Что на «Беркуте»? — спросила принцесса.

— Думаю, примерно, то же самое. Вероятно, погибли караульные. Один, во всяком случае, точно, его убили на моих глазах, и потом еще двоих или троих, когда халаши пошли на приступ, но вряд ли больше. Бой быстро кончился. На «Ласточке» скорее всего никто не пострадал, они успели отойти от пристани. Разве что стрелой кого зацепило.

Самоха бросил взгляд на берег, от моста, возле разорванных концов которого уже сгрудились галеры, пытаясь выгрести против течения и соединить их обратно, по дороге, к лагерю, как черная туча, шли халаши, впереди ехал одинокий всадник. На нижней палубе, там где были сложены мертвецы, запричитала женщина.

— Кто это? — спросила принцесса.

— Графиня Эльжгета, — ответил Хат. — Погиб Димори Цейенский.

Самоха понял, что речь идет о юноше в сером плаще, погибшем первым.

— Но она же предпочла ему нашего неотразимого коннетабля, — удивилась принцесса. — Впрочем, я ее понимаю, мертвый жених во многих отношениях бывает удобней живого.

Замыка покосился на нее, но ничего не ответил.

Лагерь халашей скрылся из виду, левый берег становился выше, вместо прежних лугов пошли высокие холмы, песчаные отмели чередовались с прибрежными скалами, по правому берегу тянулись, кажущиеся необитаемыми, леса. Корабли хурренитов шли на всех парусах, все дальше удаляясь от рокового места.

— Летимак, — спросил Хат, — что думаешь? Капитан устало присел на принесенное расторопным юнгой кресло и взял со стола кубок с вином.

— Тут думать особо нечего. Другой мост нам вряд ли попадется. Даже если предположить, что халаши сообразили послать гонцов вверх по реке, то последняя точка, где они могут приготовить нам встречу, Совиный плес. Его мы достигнем где-то через полчаса такого хода. После этого до самого Отиля уже никаких затруднений не предвижу, мы будем идти обгоняя вести о себе, на протяжении четырех дней, единственные, кто нам может попасться на пути, племя рыбаков фимфимов. Ну, они безвредны.

— А чудовище Шуш? — улыбнулся Хат.

— Храни нас небо от встречи с ним, — серьезно сказал Летимак, — но тут уж никто ничего предугадать не может.

— Ясно, — сказал Хат. — Совиный плес. Что ж, ветер усиливается, в случае чего, думаю, запустим мельницу.

— Почему нет? Запустим, — согласился Летимак, чокаясь с ним, и крикнул — Ребята, ставь загородки.

На палубу поднялись матросы, неся охапки металлических вилок, каждая длиной около двух локтей, и принялись устанавливать их в пазы, выдолбленные в бортах. После чего вставили в них три ряда досок, оставляя между ними зазоры для стрельбы.

— Эй, Жуч, — спросил Самоха, — а что там с Клепилой?

— Живой, — ответил Жуч. — Мозги вправляет. Узвар корня кащеева, немножко столбохлыста, сушенного в одуванчиках, и печень махаона. Дальше не помню. — Мимо жучева носа, шурша шелками сильно декольтированного платья, павой проплыла княжна Генида Ло, и облокотившись на поручни, встала у бойницы, любуясь пейзажем. Жуч расправил плечи и сел, по-простому, на палубу, скрестив ноги. Извлек из ножен покрытый, еще свежей, кровью клинок и, посвистывая, принялся его чистить.

— Этот самый Жуч Лихотский, — заявил принцессе Хат, — отчаянный рубака.

— Надо же, — сказала принцесса.

Самохе показалось, что буро-зеленые холмы правого берега потеряли для княжны Гениды Ло часть своей прелести, в пользу героического Жуча Лихотского.

Жуч поднял клинок своей смертоубийственной сабли, словно рассматривая его на просвет. Капитан Летимак уважительно хмыкнул.

— Я видел, как он, один, — продолжал Хат, отхлебывая из кубка, — дрался с шестью халашами. Все они там и остались.

— Их было десять, — поправил Хата коннетабль Замыка, — но один все-таки уполз.

Жуч, приоткрыв рот, хотел, по всей видимости, чего-то сказать, но передумал и вновь занялся саблей.

— Он любил! И был отвергнут, — раздался скрипучий голос и из люка появилась, обмотанная тряпкой, голова мертвецки пьяного Клепилы.

— Клепила Хлатский, — сказал Самоха, — был убит в самом начале сражения, потому особых подвигов не совершил.

— Невежда, — сказал ведун, сворачиваясь у борта калачиком. — Свежий воздух, тихая беседа, милые лица. Хоть бы во сне приснилось, что ли.

— Готов, — сказал Жуч.

Берега словно сдвинулись, теперь по обе стороны были видны только гряды скал, за которыми скорее угадывались верхушки деревьев. Течение Мсты становилось все быстрей, корабли, несмотря на попутный ветер и усилия гребцов, теперь двигались медленно. Но длилось это недолго, скалы сменились лесистыми холмами, течение замедлилось, корабли вновь набрали ход.

— Совиный плес, — сказал Летимак.

В этом месте Мста разливалась так широко, что левый берег совершенно скрылся в легкой дымке, вода, сверкающая, как расплавленное стекло, казалось стояла неподвижно, и два острова, лежащие прямо по курсу, словно парили над ее поверхностью.

— А вот и халаши, — сказал Затыка.

— Двадцать вымпелов, успели все-таки! — Летимак махнул рукой и опять по всему кораблю загремели крышки и заскрежетали рычаги и шестерни.

Затем капитан облизнул указательный палец правой руки и поднял его над головой. Хотя и так было видно, что ветер сильный, длинные уши капитанской шапки мотались вокруг его лошадиного лица. — Мельница!

Матросы посыпались по трапам на нижнюю палубу, и сняли кожух, скроенный из коровьих шкур, прикрывавший большое, в три человеческих роста, колесо, такое же было установлено и по другому борту. Самоха перевесился через борт, пытаясь получше рассмотреть это странное сооружение, от которого вдоль палубы шел вал соединенный множеством приводных ремней с затворами метательных орудий. Ступица колеса была деревянная, а вот шлицы и спицы были сделаны из какого-то неизвестного Самохе материала, тонкого, но, очевидно, достаточно прочного. Вероятно это были обработанные соответствующим образом части панциря или крыльев какого-то гигантского насекомого. Но какого именно, Самоха понять не мог и решил спросить об этом Клепилу когда тот очнется.

Было ясно, что на этот раз переговоров не будет, даже если Тушмануман решил отменить свой первоначальный приказ об уничтожении каравана, второй гонец никак не успел бы сюда. Галеры под красно-золотым знаменем выстроились в боевой порядок, разделившись на две равные группы они устремились вперед.

На мачте «Орла» взвился красный шар, вступил в действие план заранее отработанный капитанами хурренитских кораблей. «Ласточка» отстала, а «Беркут», наоборот, прибавил ход и шел параллельным курсом с «Орлом», на расстоянии около пятидесяти шагов. Галеры быстро приближались, сыпящиеся с них стрелы скоро начали залетать на палубу «Орла». Все, незанятые у орудий, постарались найди себе укрытие. Хат попросил женщин перейти в надстройку. Самоха проводил принцессу в ее покои, у дверей которых встал на страже Литиций, забрал из каморки луки, свой и Жуча, и вернулся на палубу, когда стрелами уже были утыканы надстройка и борта. Пока никто не пострадал, но скоро халаши стали пускать стрелы вверх и теперь, падая почти отвесно, они втыкались в доски палубы, гвардейцы прикрылись щитами. Матросы, лишенные такой возможности, замерли у спусковых рычагов, не отрывая глаз от Летимака. Первым убило юнгу Гроуда, стрела попала ему в темя, когда он поднимался по трапу с очередным кувшином вина. Вскрикнул гвардеец, которому перебило ключицу. Спящего Клепилу кто-то перед началом боя догадался накрыть щитом, и теперь в этом щите торчало две стрелы. Обернувшись на звон, Самоха увидел, что стрела попала в стол, за которым они утром пировали. Ее наконечник пробил золотое блюдо и глубоко вошел в столешницу.

Летимак достал из-за отворота халата огромный грязно-белый платок и взмахнул им. Стоящий в нескольких шагах дородный матрос в дырявых сапогах, из которых торчали пальцы ног с накрашенными желтой краской ногтями, прижал к губам медный рожок с широким раструбом, щеки его надулись и побагровели, раздался печальный, протяжный звук удивительной чистоты. Летимак встал к штурвалу.

Колеса, приведенные в действие невидимым механизмом, опустились в воду и начали вращаться. Скорость «Орла» ощутимо упала, Летимак резко крутанул штурвал. Корабль развернуло поперек течения и с него градом полетели камни, иные из которых были величиной со взрослого барана, и бревна. Этот маневр был в точности повторен «Беркутом». Строй галер сломался, Самоха видел, как окованное железом бревно снесло вырезанную из дерева русалку на носу передовой галеры и пролетело, калеча и убивая гребцов, насквозь, до самой кормы. Еще одна галера, на которую упал огромный камень, переломилась и затонула в считанные минуты. Остальным досталось в меньшей степени, потерянные весла, сбитые мачты, проломленные борта. Но куда более серьезней кораблей пострадали их команды, в рядах которых метательные орудия «Орла» и «Беркута» произвели страшное опустошение. Возможно халаши сумели бы продолжить атаку, но сразу вслед за первым залпом последовал второй, а за ним третий. В промежутке между ними Летимак погнал всех с верхней палубы на нижнюю, помогать матросам.

Спустившись, Самоха увидел, что вал, протянутый вдоль борта, крутится с бешеной скоростью, взводя, благодаря системе шестеренок и ремней, рычаги и затворы метательных орудий, вокруг которых суетилась прислуга. Дело это было небезопасное, в нескольких шагах от Самохи приводной ремень соскочил и раздробил череп неловкому матросу, а другому сломал руку, но уцелевшие накинули ремень на прежнее место и продолжили стрельбу. Самоху поставили на подачу, и он, по команде босого хурренита в сером балахоне, перетянутом веревкой, брал из кучи каменные ядра и подавал их заряжающему, пока наводчик прицеливался, ворочая, закрепленный на поворотном круге, лафет. Но длилось это недолго, снова завыла труба и объявили отбой. Самоха опять поднялся наверх. Корабли хурренитов по широкой дуге огибали разгромленную халашскую флотилию, которая теперь представляла, дрейфующее вниз по течению, скопище неуправляемых посудин, сцепившихся снастями и заваленных трупами. На двух, вырвавшихся вперед, галерах, вообще, никого в живых не осталось, и они покачивались на воде совсем близко, словно плавучие кладбища. А с остальных еще летели стрелы, но теперь их было совсем немного.

— Все, — сказал Летимак. — Больше они нас не побеспокоят.

Караван снова двинулся вверх по течению, оставляя за кормой трупы и разбитые корабли.