Граница надежд

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ НА ТРЕТИЙ ДЕНЬ К ВЕЧЕРУ...

В канцелярии военной комендатуры, где работал и жил фельдфебель Павел Дамянов, на кровати валялся офицерский ремень с кобурой, а в углу комнаты — пара сапог. На деревянной вешалке висела старая кавалерийская сабля, неизменно вызывавшая всеобщий интерес и почтение.

Павел встал и погасил недокуренную сигарету в доверху наполненной окурками пепельнице. В раскрытое окно проникали прохлада апрельского вечера и аромат цветущих черешен. Фельдфебель откинул рукой темную прядь волос, упавшую на глаза, сел за письменный стол и закурил новую сигарету.

— Так больше продолжаться не может... Этого нельзя допускать! — произнес он вполголоса, словно все еще с кем-то споря.

В сущности, все знали, что подлинный военный комендант города это не подполковник, назначенный приказом от имени регентов и малолетнего царя Болгарии, и не его заместитель — поручик, во время войны раненный в правую руку и козырявший теперь левой рукой, а именно он, Павел Дамянов, и потому вся работа лежит на его плечах.

В соседней комнате жили шесть солдат и унтер-офицер — весь личный состав комендатуры. В случае необходимости Павел мог по тревоге поднять батальон, потому что именно он, а не кто-либо другой был настоящим представителем новой власти.

По мощенному плитами двору прошла женщина — старшая из сестер Делиевых. Если бы в то, самое первое утро ему встретился кто-нибудь другой, возможно, Павел даже не запомнил бы этого. Они остановились тогда у входа в дом. Она пристально осмотрела его с головы до ног, и ироничная усмешка появилась на ее губах. Так Ружа Делиева хотела отомстить ему за неприятности, которые фельдфебель причинил ей, разместив комендатуру в их доме. С тех пор прошло шесть месяцев.

Фельдфебель Павел Дамянов, бывший политзаключенный, бывший доброволец, прямо с фронта попал в школу офицеров запаса, стал изучать военное дело и, прибыв в гарнизон, прежде всего явился в областной комитет партии. Его встретили как брата, искренне ему обрадовались. Коммунистов в армии было еще мало. Павел прибыл в обеденное время, и его послали в столовую перекусить. Когда он вернулся, ему дали листок бумаги, на котором было записано несколько фамилий и адресов.

— Ты назначаешься вторым заместителем военного коменданта, — сказали ему. — Но перед нами за комендатуру отвечаешь ты. И запомни: не место красит человека, а человек место. Если понадобится тебе — поможем. А напутаете что-нибудь, с тебя спросим, так и знай! Сегодня познакомься с начальством, а завтра займись переездом в новое помещение. Этот соня — я имею в виду подполковника — уже шесть месяцев никак не может выкроить времени для этого. Здесь, в конверте, приказ о вселении в дом Делиевых.

Когда Павел показал этот приказ Руже Делиевой, та сначала растерялась. Ее сестры Стефки, подлинной хозяйки имения, дома не было, а этот хмурый фельдфебель прибыл не один, с солдатами.

Три дня по плитам двора и по деревянной лестнице, ведущей прямо на четвертый этаж, солдаты переносили имущество комендатуры. Когда все закончилось, Павел прибил на входной двери табличку с надписью «Военная комендатура».

На четвертый день вечером через распахнутые ворота верхом на лошади прискакала во двор какая-то женщина в кожаной куртке и в галифе из тонкого сукна. Это была Стефка Делиева. Взмыленная лошадь так и играла под всадницей.

— Ну ты, полегче! Так недолго и на меня наехать! — крикнул один из солдат и отскочил к сложенным под навесом дровам.

— Это еще что такое? — спросила Делиева, указав стеком на жестяную табличку.

— Военная комендатура! — ответил, выйдя из комнаты, Павел.

— Да как вы посмели?..

— Есть приказ! — усмехнулся Павел, и что-то заклокотало у него внутри. Ему не нравилось, когда на него смотрели вот так, свысока.

Стефка спрыгнула с лошади, бросила поводья подбежавшему слуге и посмотрела на Павла в упор, словно собиралась сказать что-то. Потом, по-видимому решив, что тот чином не вышел, чтобы вступать с ним в переговоры, гордо подняла голову и вошла в дом через парадный вход...

Это воспоминание развеселило Павла.

В соседней комнате раздался громкий смех. Кто-то из солдат пытался перекричать остальных, но Павел не мог расслышать, чей это голос. Он вдруг обозлился и на себя, и на войну, лишившую его способности нормально слышать. Павел напрягся, делая еще одно усилие, но когда и это не принесло никаких результатов, стукнул кулаком по стене.

Смех прекратился. В коридоре раздались чьи-то быстрые шаги, и в комнату вошел унтер-офицер. Звали его Христо.

— Что у вас там происходит? — спросил Павел.

— Ребята потешаются. — Христо старался быть серьезным.

— А что те, ушли уже? — кивнул Павел в сторону кабинетов напротив.

— Да, и комендант, и его заместитель...

— Значит, все спокойно? Что нового?

— Мы перенесли вещи Ярослава, — ответил Христо.

Павел удивленно посмотрел на него.

— Что-что? — переспросил он, желая убедиться, что правильно понял его.

— Племянница Стефки, Жасмина, снова убежала от молодого Велева. Оказалось, что Ярослав жил в ее комнате, так сказать свадебной. Такая каша заварилась... И Ярослав попросил, чтобы мы вернули его вещи в прежнюю комнату, — ответил Христо.

— Но ведь в комнату Жасмины его перевели по настоянию доктора?.. — спросил Павел.

— Ярослав и слышать ничего не желает. Если бы мы не перенесли его вещи обратно, он сам сделал бы это, — ответил Христо.

— Да, в самом деле, неловко получилось... А молодой Велев считает, что Жасмина ушла от него из-за комнаты? Он и прежде ничего не знал о жене, а теперь тем более не узнает. Чучело огородное! С какой стороны к нему ни подступись, все равно ничего не добьешься, — с горечью сказал Павел.

...В то утро Павел был у Ярослава, заместителя командира полка по политической части, но тот ничего ему не сказал. А ведь Павел ходил к нему с единственной целью — попросить какое-нибудь новое назначение. Он уже был сыт по горло скукой, царившей в комендатуре. Ярослав попытался его развеселить, но, убедившись, что шутки не помогают, отвел его к себе в кабинет.

— Надоело, говоришь? — спросил Ярослав.

— Да нет! Просто мы работаем на холостых оборотах, — ответил Павел, не сводя взгляда с поседевших волос Ярослава. «Наверное, и я поседею к тридцати годам», — подумал он.

— А Христо как?

— Так же! Рассказываем друг другу всякие небылицы.

— Осмотритесь, познакомьтесь с солдатами. Займите, так сказать, круговую оборону. Разве ты не замечаешь, какой вой подняли наши враги?

Ярослав выпил воды прямо из графина. Его мучила жажда. Павел знал, что это из-за болезни, но не решался спросить, что же именно сказали врачи.

— Вижу и слышу! Но мы же сами предоставили им эту возможность лаять.

— Да, политика — дело сложное, браток...

— Это не моего ума дело, — упорствовал Павел. — Я хочу, чтобы вы дали мне настоящую работу, а не заставляли проверять, кто и под каким углом надел Фуражку. Лучше бы пойти в полк, во взвод, чем...

— Не спеши! — улыбнулся Ярослав, и сразу же на его лице обозначилось несколько глубоких морщин, резко проступили скулы и как-то даже ввалились посиневшие виски. Павел заметил это и только теперь понял, до чего же похудел Ярослав. — Ну-ка, помоги мне! — Ярослав поднял руки, и Павел снял с него куртку. Под рубашкой белели бинты. — Вроде бы самая обыкновенная рана, а никак не зарубцуется...

— А что говорят врачи? — спросил Павел.

— Экспериментируют!

— Посыпать бы ее толченым грибом-дождевиком! Помню, как-то батя случайно топором поранил правую ногу, и только этот гриб...

— Рана начала гноиться. В чем дело, не понимаю. — Ярослав попытался выдавить из себя улыбку. — Радуйся тому, что ты здоров!

— Ну ничего, выздоровеешь и ты! — ответил Павел.

— Разумеется, все пройдет. Только зло берет, что все так глупо получилось. Если бы это произошло в трудные годы борьбы с фашизмом, а то — просто на шумном собрании. И до чего же плохой стрелок попался! Решил сражаться против новой власти, а у самого рука дрожит... Да стягивай ты крепче! — рассердился Ярослав.

— Видишь, бинт-то старый! — задыхаясь от волнения, сказал Павел, разглядывая его худое тело и резко выступающие плечевые кости.

— Выдержит! — проговорил Ярослав. — И мы должны выдержать! Я рассчитываю на тебя...

«И еще эта Жасмина... Такое вытворяет... Разыгрывает комедии. Мы царя свергли, а она, видите ли, не может отказаться от какой-то безделицы... Ярослав тоже хорош. Неужели так и будет все время уступать? Тоже мне христианин нашелся. Меня поучает, проповеди читает, а сам...» Стоя у окна, Павел рассматривал людей, снующих по центральной улице, и не чувствовал, что его босые ноги окоченели. Вспомнив вдруг о чем-то, он подтянул ремень, надел фуражку и посмотрел на себя в осколок зеркала, приделанного с помощью нескольких гвоздей к наличнику окна. «Дон Кихот из Ламанчи!» — подумал он, глядя на свое отражение. Затем, все так же босиком, встал по стойке «смирно» и подмигнул себе.

Телефонный звонок зазвенел неожиданно. Аппарат был какой-то особенный — четырехугольная коробка. Говорили, что это полевой телефон. Такой аппарат связистам легче переносить с места на место. Сейчас он трезвонил так, словно начался пожар. Павлу поставили специальный телефон — как сказали, прямой провод, — и теперь он мог звонить куда угодно.

Павел снял трубку. Чей-то голос на другом конце провода звучал так громко, что казалось, мембрана не выдержит.

— Алло, это комендатура? Алло, алло! Военная комендатура?

— Да! — ответил Павел. — Не кричите так, а то у меня лопнут барабанные перепонки. Кто говорит? Что? Сбежали? Их трое? Алло, алло! На вокзал? Всех подряд? Слушаюсь!

Ему хотелось расспросить еще кое о чем, но голос в трубке смолк. Сбежали три солдата. Среди бела дня. Да, только этого еще не хватало...

Он быстро натянул сапоги, выскочил в коридор и крикнул:

— Стройся! Взять оружие, боевые патроны! Слышите? Боевые патроны...

— Эй, что на тебя нашло? — спросил Христо, ничего не понимая.

— Взять автоматы, патроны — и за мной! Быстрее! — крикнул Павел в открытую дверь спального помещения и побежал вниз по деревянной лестнице.

Бульдог Стефки Делиевой залаял за окном столовой. Во дворе было совсем темно.

Полковник Велев сошел у ворот своего дома и подождал, пока фаэтон свернет с центральной улицы. Ему понадобилось какое-то мгновение, чтобы перевести дух, подумать, принять решение. Полковнику не хотелось заходить в собственный дом, казавшийся ему мертвым, неприветливым. Когда умолк цокот копыт, улица и вовсе притихла. Полковник плохо переносил одиночество. Десять дней назад Жасмина ушла навсегда, а Венцемир переехал жить в казарму. С тех пор что-то надломилось в душе полковника, она словно опустела. Он все искал спокойный уголок и никак не находил его. И каждый новый день оказывался еще более тяжелым, чем предыдущий.

Когда начальник штаба батальона подал ему рапорт Венцемира с просьбой о переводе в другой полк, Велев внезапно ощутил полное спокойствие. Взглянув на исписанный лист, он узнал почерк сына, почерк, над которым он бился столько лет, чтобы сделать его поистине индивидуальным и неповторимым. И ему это удалось.

Полковник прочитал рапорт, задумался, а потом, к удивлению начальника штаба, собственноручно наложил резолюцию в верхнем правом углу: «Согласен. Дать ход». И подписался.

Потом ему принесли записку от Жасмины. Она просила разрешения забрать из его дома свои вещи. И на записке он написал: «Согласен! Когда будет удобно». И снова подписался. Странно! Чем больше бумаг он подписывал, тем сильнее становилась его уверенность в том, что только для этого он и живет.

В тот памятный вечер полковник пошел в сосновую рощу, чего он прежде никогда не делал, и сел там на первую же скамью. Он буквально захлебнулся свежим воздухом, насыщенным смолистым запахом. Перед ним лежал город, искрящийся тысячами огней. Он отыскал район казармы, напоминавшей в сумерках фантастический замок, а затем, в двух шагах от нее, и собственный дом. И сразу же полковник вспомнил о детях, Миле и Венцемире, и ощутил горечь. Все надежды, которые он возлагал на Венцемира, рухнули. Трудно будет пережить такую потерю.

Когда в свете уличного фонаря возле его дома появился офицер, полковник подумал, что это Венцемир. Он встал и заторопился. Уронил трость с позолоченным набалдашником в виде головы льва, наклонился, поднял ее и зашагал к дому. Полковник даже не почувствовал боли в раненой ноге. Он спешил поскорее прийти домой, чтобы увидеть Венцемира, ведь сын находился где-то рядом.

— Подпоручик Гиздов? — удивился полковник Велев, увидев перед собой своего адъютанта и вглядываясь в его смуглое лицо с тонкими вызывающими усиками.

— Господин полковник, срочное дело, — заговорил подпоручик, но, заметив струйки пота на бледном лице командира, смутился и замолчал.

— Говорите!

— Сбежали трое солдат из батареи подпоручика Велева и унесли с собой замки от четырех орудий. Ватарея потеряла боеспособность...

— Подождите! — перебил адъютанта полковник и взглянул на него так, словно просил помощи, но тот ничего не понял, только сказал, что фаэтон подан и замполит просит полковника приехать незамедлительно. — Так говоришь, замки от четырех орудий?.. — спросил полковник Велев, пытаясь осознать случившееся.

— Да, господин полковник, тягостная картина. Посмотришь на орудия — начищены до блеска, а толку от них теперь никакого. Превратились в груду железного лома.

— Значит, сбежали? И унесли с собой замки... — машинально повторял полковник. — А подпоручик Велев где? — спросил он.

— Его видели после обеда. Потом он исчез. Его ищут.

— Как так исчез? Куда исчез? Разыскать! Немедленно! — И полковник направился к фаэтону. Приказал ездовому ехать шагом. Лошади размеренно цокали копытами по серому булыжнику улицы. Полковник погрузился в свои мысли и уже не замечал ничего вокруг. Однако он знал, что это состояние пройдет, когда он доедет до ворот казармы, где расположен его полк.

«Исчез! — это была единственная мысль, задержавшаяся в его сознании. — Только слабые люди и трусы бегут. Пусть он будет кем угодно, но только не подлецом. Ведь я пытался ему помочь, но у меня не хватило сил. Он один может вернуть утраченное, он, и никто другой...»

Полковник прищурил глаза. Он не хотел ничего видеть и слышать. И только воспоминания своим чередом проносились в его мозгу.

...Свадьба Жасмины и Венцемира состоялась три года назад. После того как Жасмина родила мертвого ребенка, она не пожелала больше оставаться в их доме и переехала жить в имение своей тети. С тех пор Венцемир стал бывать чаще там, чем дома. Полковник так и не понял, любили ли когда-нибудь друг друга его сын и невестка. Велев просил Венцемира уговорить Жасмину вернуться в его дом. Ему скоро предстояло уйти в отставку, и дом нуждался в хозяйке, в молодой хозяйке.

Полковник понимал, что и сын страстно этого хочет и считает, что все еще можно наладить. А когда Венцемир сообщил ему о возвращении Жасмины, отец и вовсе был готов поверить в чудеса. Ему хотелось все сделать для того, чтобы они остались в его доме. Он попросил Милу купить кое-что для праздничного стола, а кухарку послал в погреб принести выдержанные вина. Все было готово. Услышав, что подъехал извозчик, полковник широко раскрыл стеклянные двери в столовую, а сам встал у стола, обильно заставленного блюдами с едой и напитками.

Вскоре он услышал стук каблучков Жасмины и шаги Венцемира. Увидев их, он улыбнулся и пошел им навстречу.

И Жасмина улыбнулась.

— Я очень рада, что вижу вас здоровым! — Однако на него она взглянула с некоторым вызовом.

— На долю человека выпадает слишком мало хороших дней, дочка. И я рад, что ты уважила мою старость, — ответил Велев и поцеловал ее в лоб.

Венцемир стоял в дверях и наблюдал за ними.

Полковнику в какое-то мгновение показалось, что сын похож на торговца, который опытным глазом прикидывает, сколько стоит товар. Ему не понравилась безучастность сына, но он держался так, как и подобает в дни больших праздников, и широким жестом пригласил их к столу:

— Прошу!

— А где же гости? — спросила Жасмина и взяла одну маслинку из салата. — В честь возвращения блудной дочери зарезали тучную корову и нацедили самого старого вина. Только гости все еще не прибыли, не так ли?.. — проговорила она, встретившись взглядом с полковником.

— Сегодня вы мои гости, — ответил он.

— А я думала... — Она не закончила свою мысль. Из имения тети Жасмина уехала потому, что ей все надоело. Там было как в монастыре, где живут послушницы. Надо работать с утра до вечера, а на следующий день все начинать сначала. Но уступила она прежде всего из-за Велико Граменова. Далеко, слишком далеко от нее он находился. Они могли встречаться только раз в неделю, и все. Она надеялась, что в этот вечер он окажется за столом вместе с Ярославом. Они не виделись уже десять дней. Целую вечность! Она соскучилась по его взгляду, по ласке его загрубевших рук, по неловким манерам и его силе.

Войдя в ярко освещенную гостиную, Жасмина поняла, что ее мечты слишком далеки от реальности. Она ушла из одного дома с утвердившимися в нем старыми традициями, чтобы войти в другой — с новыми традициями. Но разве это не одно и то же? Что она выигрывает? Только боль усилится...

Полковник понял ее. И на этот раз интуиция ему не изменила. Понял он и другое: если что-то порвалось, сколько ни штопай...

— Мила и кухарка скоро вернутся, — сказал он, не сводя глаз с будто окаменевшего лица сына.

— Я имела в виду партизан, — продолжала Жасмина после паузы. — Было бы интересно... Не так ли, Венци? — Не закончив свою мысль, она посмотрела на него. Еще совсем недавно Жасмина любила испытывать сильные ощущения: устраивать всякие неожиданные сюрпризы, сталкивать враждующих и наблюдать за тем, как они будут себя чувствовать в том неловком положении, в какое угодили. А сейчас она не могла бы отдать себе отчет в том, зачем делала все это. Должно быть, от скуки. А может, оттого, что озлобилась на весь мир, не давший ей того, чего так страстно жаждало ее сердце. В этот вечер она опять готовилась затеять подобную игру. Но разве ее любовь к Велико игра? Она хотела, чтобы он был здесь, но не для того, чтобы познакомить его со своим мужем, нет! Она испытывала в этом какую-то острую необходимость и не могла устоять перед этим желанием. Венцемиру было совсем не до веселья. Никто и никогда не намекал ему на какие-то особенные отношения между его женой и Велико, но он испытывал неприязнь к этому самоуверенному заместителю командира батареи. А может быть, Жасмина лишь хотела его подразнить, проявляя внимание к одному из представителей нового строя? Она не однажды уже испытывала Венцемира таким образом. В сущности, пусть она делает все, что ей угодно, лишь бы оставалась при нем, в его доме, чтобы люди знали, что ее муж — он, подпоручик Велев.

— А если этот замысел станет реальностью? — Жасмина следила за движением каждого мускула на лице мужа. Она знала, какой он скрытный человек, и поэтому не жалела его. Понимала, что не из-за любви он настойчиво просил ее и столь торжественно обставил возвращение в их дом. Принимая те или иные решения, Венцемир неизменно проявлял исключительную расчетливость и никогда ни о чем не забывал, но упускал из виду самое главное: эта расчетливость все больше отдаляла Жасмину от него.

Жасмина знала это его ледяное спокойствие, которое почти всегда сопровождалось «великодушной» улыбкой. В такие минуты она еще сильнее ненавидела мужа.

Она понимала, что и в данный момент он обдумывает плюсы и минусы своего ответа и поэтому медлит. Но она тоже научилась молчать. Войдя сюда, она сразу же почувствовала, что этот каменный дом ей чужд, что ее связывает с ним только Велико, образ которого она носит в своем сердце постоянно. Жасмина никогда не могла бы отказаться от Велико, и сознание этого делало ее еще более дерзкой.

Венцемир посмотрел на свои часы:

— Через час они оба будут здесь.

В тот вечер он не думал о цене потери. Жасмина рядом с ним. Она будет с ним и завтра, и послезавтра, и всегда! На этот счет у него не осталось никаких сомнений.

«Я устрою им очную ставку. Пусть они наконец поймут: то, что между ними было, могло продолжаться только до вчерашнего вечера...» Венцемир в задумчивости начал ходить по комнате, но полковник остановил сына.

— Сожалею, но ни того, ни другого нет в городе, — глухо прозвучал его голос.

Больше всего на свете полковник Велев хотел увидеть за столом всю свою семью. К своему огорчению, он вдруг понял, что стал лишним. Теперь даже во сне Велева тяготило одиночество, и он начал страшиться его. Оно терзало душу и не давало покоя. Ему хотелось, чтобы вокруг были люди, много людей, и он мог бы успокоиться, уверовав в то, что хоть кому-нибудь, но все-таки нужен!

Жасмина продолжала сидеть в той же позе — спиной к нему. Она посмотрела на Венцемира, стоящего в середине гостиной. Он не стал спорить с отцом, хотя до этого успел сообщить жене, что видел и Пешева, и Граменова перед тем, как уйти из казармы.

— Пойду переоденусь! — сказала Жасмина. Ее слова прозвучали резко, как угроза. В какое-то мгновение Жасмине захотелось запереться у себя в комнате и не выходить оттуда до утра. Потом ей показалось страшным провести всю ночь в одиночестве в этом доме, где она потеряла своего ребенка... Весь год она жила мечтой, трепетным ожиданием чего-то необыкновенного. Сюда она приехала, чтобы увидеть Велико. Она вдруг разозлилась на себя. Велико сказал Жасмине, что в ее комнату переселили Ярослава из-за его раны и болезни. Она направилась именно туда и резко открыла дверь.

— Жасмина, не сюда! — Венцемир остановился перед другой комнатой. Но Жасмина не тронулась с места. У нее перед глазами стояла железная кровать Ярослава, застланная серым солдатским одеялом. И подушка набита соломой, но ни одна подушка не была для нее мягче этой. Когда Велико целовал ее, под головой что-то слегка шуршало... А все остальное в этой комнате оставалось на своих прежних местах. И она осталась бы здесь навсегда, но... Что же она хотела вернуть? Любовь и нежность или мгновения, которые никогда не забываются?.. В этот дом она пришла с Венцемиром, потому что обещала, но сейчас уже никакое обещание не удержало бы ее.

«Никогда не поздно!» — подумала она. Что именно «не поздно», она не смогла бы объяснить, но вдруг вся игра показалась ей смешной, трагикомической. На миг она зажмурила глаза, потом прикрыла дверь и, ни на кого не глядя, стала спускаться по широкой лестнице...

Венцемир долго смотрел на оставленную открытой парадную дверь. Опомнился он только тогда, когда замерли шаги Жасмины. Он остался один. Его планы рухнули, он понимал это, но не нашел в себе сил сопротивляться. Он не видел ничего, кроме бледного света уличного фонаря. Потом бросился следом за Жасминой и тоже не закрыл за собой дверь.

Полковник Велев не шелохнулся. Ему было очень тяжело, но в то же время на удивление спокойно, как будто случившееся не имело отношения ни к нему, ни к его сыну. Полковник во всем любил ясность и точность. Повернувшись к столу, он заметил, что бутылки с вином поставлены как попало. Он подошел и расставил их в одну линию. Потом опустился на стул лицом к распахнутой настежь двери и стал ждать. Услышав на лестнице шаги, он сразу же оживился и опять подошел к раскрытой стеклянной двери, ведущей в столовую.

Лицо у Венцемира стало бледным, глаза потемнели. Он не замечал ничего вокруг. Полковник подошел к сыну. Он испытывал горячее желание чем-нибудь привлечь его взгляд, вернуть блеск его глазам. И вспомнил, что они с Венцемиром уже давно не разговаривали по-мужски, откровенно. Постоянно куда-то торопились, а их дороги все больше расходились. Вот и сейчас он хотел заговорить с сыном, но не успел.

— Ты разбил мою жизнь! Ты, и только ты! — как эхо, прозвучал голос Венцемира.

— Мила пошла за хлебом. Хлеб совсем неважный, но когда он еще теплый...

— Это ты пустил сюда Ярослава! Ты отдал ему комнату Жасмины! Ну и живи с ним, с этим чахоточным...

Полковник еле сдерживался, не позволяя своему страданию взять верх.

— Отныне я тебе больше не сын! — Он дошел только до гостиной и тут же покинул отца. Наверное, для того и вернулся, чтобы бросить в лицо отцу эти слова.

Полковник остался стоять у стола. Когда дверь с шумом захлопнулась от порыва ветра, он пришел в себя. Понял, что остался совсем один.

«Ушел! А вдруг он не вернется? Да, наверное, не вернется...»

...В полку Велева ждал Ярослав. Полковник даже сам себе не признался бы, что истинный командир не он, Велев, а его заместитель по политической части.

Лошади легкой рысью приблизились к воротам. Велев взглянул на часы. Рабочий день давно закончился. Он подумал, что в полку он никому не нужен, как и в собственном доме...

Зачем он понадобился Ярославу? Просто в качестве регистратора событий или для того, чтобы предоставить ему возможность собственными глазами убедиться в позоре сына? Ведь все было решено до его приезда, а теперь они просто хотят исполнить общепринятый ритуал — чтобы он, как командир, утвердил решение, принял на себя ответственность за исход борьбы против собственного сына...

«Страшен приговор твой, господи! Чем я заслужил такую расплату? Я хотел, чтобы он был счастливым, сильным... Что мне предпринять, чтобы спасти его? Имею ли я право на это? Двадцать пять лет я не ведал, что такое страх, а теперь весь дрожу и боюсь даже самого себя...»

Полковник открыл глаза. До ворот оставалось совсем немного. Ему захотелось еще раз все обдумать и решить. Он прикоснулся тростью к плечу ездового, и солдат его понял. Лошади замедлили шаг.

Часовой у ворот откозырял ему, как делал это всякий раз, когда видел командира полка. В этот момент полковник с убийственной ясностью осознал, что до сих пор он мыслил и рассуждал, как Велев-отец, а отныне не может быть никем другим, как только Велевым-командиром.

Он сошел с фаэтона, не доезжая до штаба. Больше всего на свете ему нужно было обрести спокойствие. Сойти-то он сошел, но не смог и шагу ступить. Раненая нога словно одеревенела. Он попытался согнуть ее в колене. Его смутила не боль, а только то, что нога ему не подчинялась. «Проклятие!» — прохрипел он и в этот же момент почувствовал злость. Злость на самого себя, на жизнь, которая запутала и его, и все на свете.

Возле казармы было, как никогда, пустынно.

Ступеньки перед штабом показались ему очень крутыми. Он несколько раз останавливался, чтобы передохнуть, и снова шел.

В кабинете его уже ждали. Все молчали. Молчал и Ярослав, его заместитель по политической части.

Полковник повесил фуражку на вешалку и осмотрел собравшихся.

— Его нашли? — спросил он, остановив взгляд на Ярославе.

— Солдаты, все трое, — из его батареи, и в данный момент на батарее нет ни одного офицера. Граменов куда-то запропастился, — ответил, кипя гневом, Ярослав, вынужденный скрывать правду о Велико. Солдаты ему сообщили, что тот еще засветло ушел в имение. А это означало, что до самого утра никто не сможет его найти.

— А подпоручик Велев?

— Он уже не считает себя офицером нашего полка. Вы дали ход его рапорту, и он ждет перевода в другой полк. Вот уже два дня как он не является на службу.

Полковник Велев вспомнил, что действительно не видел сына уже больше десяти дней, но даже не ощутил потребности увидеть его.

— Подпоручик Гиздов! — обратился он к стоявшему у двери адъютанту. — Разыскать его, арестовать и доставить в полк!

Адъютант козырнул и вышел. Никто не ждал такого приказа. Даже Ярослав посмотрел на командира с удивлением.

— Мы усилили посты, господин полковник, — сказал Ярослав. — Я запретил вход в парк боевой техники. Все трое убежали через черный ход, около которого один из них стоял на посту.

— Кто эти люди? — спросил Велев, показав на собравшихся в комнате солдат.

— Активисты полка, господин полковник. Они готовы выполнить любой ваш приказ.

— Мой приказ! — повторил как бы для себя полковник Велев и налил стакан воды. Отпил глоток. Вода показалась ему пресной, напоминающей вкус мыльной пены, но он не выплюнул ее. Во рту ощутил горечь. — Несмотря на то что мы оказались перед свершившимся фактом, необходимо усилить бдительность. Болгария — маленькая страна. Им просто негде скрыться.

— Вся область поднята на ноги по тревоге. Все дороги перекрыты. Будет хорошо, если обойдется без кровопролития. Они задумали нанести кому-то удар, но кому, пока еще трудно понять, — докладывал тихим голосом Ярослав, сохраняя внутреннее спокойствие. Потом обратился к собравшимся в комнате: — Товарищи, задача ясна. Идите и выполняйте ее! Если что-нибудь изменится, мы сообщим вам своевременно. — Он замолчал и подождал, пока солдаты вышли.

— Это случилось в моем полку, значит, ответственность за происшествие несу я. Если вы считаете нужным меня арестовать... — начал полковник. Что-то сдавило ему горло, и он почувствовал, что задыхается. Ему захотелось открыть окно, но не было сил добраться до него. А воздуха не хватало, и мысль словно остановилась.

— Это произошло и в моем полку. Если речь идет об ответственности, то отвечать будем вместе. Но оставим это, господин полковник. Удар направлен против нас, но и против вас, потому что вы протянули нам руку. Сможете ли выстоять до конца? — спросил Ярослав.

— А вы сомневаетесь? — ответил вопросом Велев.

— Мы посвятили себя нашему делу, господин полковник. У вас другое положение. Вы можете выжидать, можете оставаться в стороне. — Ярослав впервые так откровенно заговорил с полковником Велевым, но не сожалел об этом. Они избрали для себя общую дорогу, так почему же им не мыслить одинаковыми категориями?

— Прежде всего я солдат, господин майор, — не замедлил ответить полковник. — Для меня честь выше политических убеждений. Честь моего полка в опасности, господин заместитель командира! Ради него я не пожалел бы и...

— Тогда идемте! — прервал его Ярослав и потянулся за шинелью. — Нас ждут, господин полковник!

Велев даже не спросил, куда они идут и кто их ждет. Спокойствие Ярослава заставляло полковника верить ему, рассчитывать на него. Заместитель командира полка по политической части завоевал доверие Велева своей откровенностью. Полковник любил настоящих мужчин и всегда доверял им.

Выйдя из здания, они даже не заметили, что моросит мелкий холодный дождь. Сели в фаэтон и направились к центру города.

Если бы это было сказано при других обстоятельствах, Драган Сариев за подобные слова отругал бы жену, но это случилось в одну из тех минут, которых в последнее время было все меньше. Он протянул руку, чтобы погладить ее волосы, но Кера грустно улыбнулась и отвела в сторону его руку.

— Разговариваешь со мной, как следователь! Подумай хотя бы о детях, — продолжала она. — Венете уже шестнадцать, а Огнян закончил седьмой класс. Они даже и голос твой забыли. Ты подолгу отсутствуешь, оставляешь меня, я уже привыкла ждать и молчать...

— Тебе больше нечего сказать мне? — насторожился Драган.

— Да расслабься ты, облегчи свою душу! Не превращай свое сердце в камень. Ты же знаешь, что я люблю тебя за силу, за искренность. Ты нужен мне, нужен своим детям, а что ты делаешь? Расходуешь свои силы на протоколы допросов...

Так ответила ему жена и ушла спать к детям. Драган повертелся в пустой кухне и, не найдя для себя подходящего занятия, в сердцах обругал ее за то, что она омещанилась, слишком быстро забыла о врагах народа, о которых он должен... Но Драган так и не закончил эту мысль. Только проверил, на ремне ли кобура с пистолетом, и с треском захлопнул за собой входную дверь.

В тот вечер у Драгана возникло желание поговорить с женой. Он нашел время обдумать многое и пришел к выводу, что для него нет иного пути. Даже если он позволит себе расслабиться, чтобы хоть немного вкусить прелестей беззаботной жизни, то сразу станет похожим на других, и конечно же непременно что-нибудь стрясется и заставит его вернуться на службу, к телефонам, к напряженным лицам его сотрудников. Народная власть многое изменила, но сколько еще грязи осталось на нашем пути! Куда ни глянешь, наталкиваешься на обломки прошлого. И хотя все это оскверняет душу, этим надо заниматься...

Он решил поделиться своими заботами с женой, чтобы как-то вразумить ее. И это его успокоило.

«Диалектика. Все течет, все изменяется...»

Да, не удалось ему провести этот вечер дома, снова не повезло. Дела навалились со всех сторон. Бегство солдат из казармы, боевая тревога, на ноги подняты тысячи людей, а он не может внятно им объяснить, куда нацелить свои усилия и в каком направлении вести поиски.

Для него армия — твердый орешек, и на этот счет он никогда не заблуждался. Сначала подняли голову старые офицеры, потом начались диверсии, а они сидят сложа руки и все чего-то ждут...

«И Ярослав... Работает, как на гражданке. Ну разве это донесение? Как будто речь идет о том, что ветер перебил стекла в окнах его кабинета. Видите ли, он проверит, он выяснит. А где же были командир полка, командир батареи? Не говоря уже о Велико, заместителе Ярослава... Нацепили себе погоны и...» Драган провел рукой по бритой голове и неожиданно почувствовал резкую боль. Словно вместо мозга в голове была расплавленная лава. Давно уже ему не выпадал такой напряженный вечер. Он оставил у телефона дежурного, а сам ушел к себе, закрыл глаза и прилег, надеясь, что боль все-таки пройдет.

Он не мог понять, почему был так взволнован в этот вечер. Происшествие это не из ординарных, однако ему все же казалось, что это только начало... Это его предположение пока не имело под собой реальной почвы, но неизвестность мучила его, и он с нетерпением ждал прихода Ярослава, надеясь услышать от него подробности.

Он крайне удивился, когда к нему в кабинет вместе с Пешевым вошел полковник Велев. Сначала Драган подумал, что произошла какая-то ошибка, но Ярослав объяснил, в чем дело: они пришли за советом и заверяют, что их полк готов выполнить любую поставленную командованием задачу. Выслушав его, Драган не нашел для Ярослава другого, более подходящего слова, чем «неудачник»... Ему стало обидно, что его приятель такой наивный человек.

Драган снял очки и начал протирать стекла, хотя они и без того были совсем чистые. Ярослав решил, что Драгана смущает неясность обстановки, и стал рассказывать о побеге, о социальном происхождении беглецов и о том, что один из них во время войны получил крест за храбрость... Все это время Драган не спускал глаз с полковника. Велева он помнил еще майором. В тридцать пятом году в городе состоялся большой политический процесс. Среди официальных лиц в публике находился и Велев. В парадном кителе с аксельбантами и неизменной саблей, в белых перчатках, он сидел в зале. А Драган находился среди подсудимых. Интересно, что только Велева он и запомнил, хотя майор был всего лишь безмолвным свидетелем, представителем армии.

Вот и теперь полковник сидел в той же позе, но вместо сабли держал трость с позолоченным набалдашником в виде львиной головы.

Драган надел очки и сразу же заметил морщины на лице Велева, мешки под глазами и седину на висках.

«Типичный аристократ, а Ярослав рассчитывает на него, не может отказаться от своей навязчивой идеи, что таких, как Велев, можно перевоспитать... Волк и в стае, и в одиночку остается волком...»

— А ваше мнение, господин полковник? — внезапно спросил Драган, и его глаза сузились под стеклами очков.

— За всю свою жизнь я не переживал большего позора. И если мне удастся стереть это пятно, я буду удовлетворен.

— Ваш сын...

— Я уже отдал приказ, — прервал его полковник, — обнаружив его, немедленно арестовать и доставить в полк! Я хотел бы первым поговорить с ним. — Рука Велева дрогнула, и он чуть не уронил трость, но сумел овладеть собой.

— Вам должно быть ясно, господин полковник, что родина всем одинаково дорога и каждый, кто ее предал, должен быть наказан самым строгим образом. — Голос Драгана звучал как колокол. Драган любил ясность во всем и потому всегда говорил с предельной откровенностью. — Вероятно, это покажется вам неделикатным, но я должен предупредить, что вы вместе с замполитом будете отвечать за распущенность, если не сказать больше — за анархию в полку...

Полковник не нашел нужных слов, которые помогли бы ему опровергнуть это обвинение. Он понимал, что служба государственной безопасности, которая занимается поиском беглецов, отвергает любые компромиссы.

Ярослав попытался вмешаться в разговор, но Драган его опередил:

— ...За анархию и в поступках, и в мышлении людей, господин полковник. А вы примирились с этим...

— Но позвольте... — Полковник встал.

Однако Драган не дал ему договорить. Им овладело желание высказать все, что он о них думает. Он не мог равнодушно смотреть на беспомощность бывшего офицера и бывшего комиссара партизанского отряда. Ему хотелось доказать им, что они безвольны, а потому смешны. Ведь он и без их помощи обнаружит беглецов. Они свое сделали, допустив это происшествие, а вот он...

— Вас всех связывает какая-то одна женщина. Женщина, потерявшая стыд. А вы молчите! И полагаете, что ваши тайны не стали достоянием всего города. Ну ладно, мы уволим Граменова, уберем его из армии, а дальше? Я говорю о чести офицерского сословия. Где незыблемость их нравов, где их неподкупность? У меня нет намерения вмешиваться в вашу личную жизнь, но это происшествие имеет политическую подоплеку. Нетрудно догадаться, что за всей этой игрой скрывается чей-то злонамеренный замысел, и этот побег — только начало! — Сказав это, он пожалел о том, что произнес последние слова. Сделав это, он выдал свое отношение к данному происшествию. До сих пор это была его тайна, его оружие для дальнейших действий, а теперь... Ну что ж, началась игра с открытыми картами...

Однако реакция полковника Велева была совсем неожиданной. Он подошел к письменному столу и спросил:

— Могу ли я считать себя свободным?

Этот вопрос задел Драгана, но не вызвал у него замешательства. Он очень хорошо знал такую внешнюю сторону проявления спокойствия и сам иногда старался так вести себя, но это ему не удавалось. Порывы души брали верх над хладнокровием, и все усилия оказывались напрасными.

— Насколько мне известно, никто не имел намерения задерживать вас, господин полковник. Вы пришли ко мне посоветоваться. Я, в свою очередь, сказал то, что думал. Как это ни обидно, но правда заключается в одном: трудно будет вырваться из этого водоворота. Кто-нибудь да пойдет ко дну!

— Благодарю за откровенность. — Велев надел фуражку и, слегка припадая на раненую ногу, вышел из кабинета.

Ярослав молчал. И только сильно пульсирующая кровь в виске выдавала напряженную работу мысли. Он привел сюда полковника, чтобы тот почувствовал всю меру ответственности за дела в полку, а вместо этого сам оказался в роли подследственного. Ярослав был готов произнести самые обидные слова, но кому это принесет пользу? А может быть, здесь только так и следует разговаривать?.. Кроме того, он не мог отрицать своей вины, не мог себе простить того, что позволил Велико так подвести их.

— А соску ты купил, чтобы его кормить? — проговорил после долгого молчания Драган.

— Ты не прав, — ответил Ярослав. — Если ты устал, то пойди домой, отдохни. Я не позволю тебе вести разговор в столь оскорбительном тоне, — сохраняя спокойствие, продолжал он. — Стряслась беда. И если мы даже перестреляем друг друга, то все равно ничего не исправим. Мы должны нанести прицельный удар! Потому мы и пришли к тебе, а ты все ругаешься.

— Вот как, и ты тоже? — спросил Драган.

— Что — я? Я никому не продался и не продамся. У каждого из нас есть душа и сердце, а ты валишь все в одну кучу и разжигаешь огонь, не отдавая себе отчета в том, что этот огонь может опалить и твои руки! — сказал Ярослав.

— Тоже мне философ нашелся, — пробормотал Драган и сжал ладонями голову. Ему показалось, что она вот-вот развалится от боли. Свет лампы бликами отражался на его бритой голове, и Ярослав подумал, что уж лучше бы Драган отрастил волосы. Тогда, возможно, он снова станет прежним Драганом и сократится расстояние, отдалившее его от старых товарищей. Ярослав знал, что головные боли у Драгана начались после того последнего боя, когда граната взорвалась неподалеку от него и он потерял сознание. И зрение у него ухудшилось. Но ничто не смогло загладить тягостное впечатление, оставшееся после их разговора. Впервые в жизни Ярослав не испытал к нему никакого сочувствия. Ему стало страшно при мысли, что между ними может возникнуть пропасть.

Но Ярослав все-таки подошел к Драгану, снял с него очки и начал массировать его голову, как делал это, когда они были в партизанском отряде. Драган даже не шелохнулся. Он обмяк в его руках и притих совсем как ребенок.

В таком положении их и застал Павел. Он постучал в дверь, вошел и остановился на пороге.

— Наконец-то... Ну, рассказывай! — обратился к нему Драган, а Ярослав продолжал его массировать.

— Ни на нашей станции, ни на ближайших солдаты в поезд не садились. Они или нашли другие средства передвижения, или все еще скрываются где-то в окрестностях, — доложил Павел и только после этого вытер пот со лба.

— А подпоручик Велев? — спросил Драган.

— Он на территории казармы. Заперся в своем кабинете и никого к себе не пускает.

— Следить за ним и не выпускать из района казармы!

Драган встал и посмотрел на Павла. Да ведь это фельдфебель из комендатуры! Какое он имеет отношение к полку? В это время затрезвонил телефон, и Драган снял трубку. Отвечал лишь «да» и «нет». Его лицо то бледнело, то становилось малиново-красным. Драган забыл очки на письменном столе, и поэтому казалось, что это не он говорит по телефону, а какой-то незнакомый человек. По крайней мере, Павел так подумал, глядя на него со стороны.

— Я так и предполагал, — закончил свой разговор Драган и повесил трубку.

Ярослав и Павел молча ждали, что последует за этим. Оба они многое собирались высказать Драгану, но его состояние сдерживало их.

— Что ж, мы уже совсем разложились, — резко произнес Драган, остановившись перед Ярославом. — Пьяный Велико приехал на извозчике. По дороге стрелял из пистолета, чтобы показать, что он теперь у власти. Сейчас он спит у себя дома как мертвец. А мы изводим себя, работаем ночи напролет, чтобы как-то выбраться из того положения, в какое он нас поставил. Хулиганов в мире всегда было предостаточно, видно, не так уж скоро они переведутся. Этого я ему не прощу! — продолжал Драган. — И вам не позволю защищать его. Он позорит всех нас, позорит наше дело, наши идеи.

— Успокойся! — схватил его за руку Ярослав. — Мы тоже виноваты, что не нашли времени поговорить с ним по-человечески.

— А с нами кто-нибудь разговаривал? У нас нет времени даже на то, чтобы умереть, а он... Как только протрезвится, тотчас же ко мне! — Драган тут же вспомнил о жене, о вчерашнем разговоре. К нему пришли друзья, а он вел себя с ними как с чужими. Но мог ли он поступить иначе?.. Вздохнув, Драган опустился на диван.

— Ну, мы пошли! — сказал Ярослав, поняв, что Драган уже не в состоянии продолжать разговор. Он был уверен, что через час Драган сам позвонит ему по телефону и они обо всем договорятся, а в данный момент он не может ни слушать их, ни говорить.

Телефон звонил долго. Наконец Велико протянул руку и взял трубку. Голос у телефониста был хриплый и звучал как-то напряженно.

— Господин капитан, вам приказано немедленно прибыть в казарму к господину Пешеву.

Велико даже не успел спросить, почему его вызывают так рано. Трубку положили. Он знал, что солдаты еще не вставали, что Ярослав страдает бессонницей. Вероятно, что-то взбрело ему в голову. Но почему же в такую рань?

Когда Велико вошел в кабинет Ярослава, утренняя прохлада уже освежила его. Бросив короткое: «Здорово!» — он внимательно посмотрел на усталое лицо Ярослава. А тот даже не ответил на его приветствие. Велико пожал плечами и, выдвинув ящик письменного стола, начал искать там сигареты. В отсутствие Ярослава Велико замещал его и бо́льшую часть времени проводил в этом кабинете. Он выдвинул и второй ящик, но нашел одни лишь спички.

— У тебя нет сигарет? — спросил Велико.

Ярослав снова ему не ответил. Все в отряде, да и здесь, в полку, знали, что он не курит.

Велико заметил, что у Ярослава опухли от бессонницы глаза, и нахмурил брови.

«И зачем только вызывает меня, если у него все не так, как у людей, даже сигареты не найдешь. Аскет, он и есть аскет! — Ему так понравилась эта мысль, что он еще раз пристально взглянул на Ярослава. — Или, точнее, святой! Остается только перекреститься — и готово!»

«Неужели все потеряно? — спрашивал себя в это время Ярослав. — Как это возможно, чтобы он за год дошел до такого состояния?»

«Ну до чего же хочется курить! Просто в горле все пересохло. Нестерпимо жжет. Да и какое у меня может быть самочувствие, если я выпил столько вина?! И что понимает во всем этом наш святой?»

Ярослав молчал. Велико сел у окна, и взгляд его остановился на струйке воды, что вытекала из крана колонки на улице.

«В партизанском отряде он сражался как настоящий дьявол, а теперь?.. Иногда так и хочется пустить в него пулю. От него несет плесенью!» — Теряя самообладание, Ярослав отвернулся, чтобы успокоиться.

Велико тоже потерял терпение. Его жизненное кредо воплотилось в неписаном, но твердо установившемся правиле: «Если ты не нанесешь удар, то тебя ударят. Поэтому всегда бей первым». И Велико встал.

— Зачем ты меня вызвал? Чтобы вместе посидеть и помолчать?

— Вчера ты ударил унтер-офицера, — начал издалека Ярослав.

— А-а, так вот в чем дело! — В голосе Велико прозвучала ирония. — Значит, если я буду бить каждого гада, пролезшего в наш полк, ты, чего доброго, предложишь меня расстрелять?

— Ты потребовал от офицеров, чтобы они беспрекословно подчинялись тебе и ставили тебя в известность о каждом отданном ими приказе, — продолжил Ярослав.

— Это казарма, господин майор, а не клуб бильярдистов. Всем должно быть известно, кто здесь командует — мы или они, — выпалил одним духом Велико. Он понял: если позволит Ярославу задавать ему вопросы, то получится, что он виноват, и ему придется или соглашаться с обвинениями, или опровергать их. Он понял, что Ярослав чем-то смущен. — И если ты хочешь, чтобы мы остались друзьями, то лучше не вмешивайтесь в те дела, которые тебе не ясны. Правда, ты считаешься заместителем командира полка. Но ведь правда и то, что ты появляешься здесь раз-другой в месяц. Обстановку знаем мы, потому что всегда находимся среди солдат. А там, где жизнь, там и возникают противоречия. Там мелькают улыбки, но может прозвучать и пощечина. Там объявляются приказы и происходят столкновения с классовым врагом. Не успел я ступить на порог, как ты начал меня отчитывать. Раз мы встретились впервые за две недели, ты расспроси меня, как человек, помоги, если можешь. Как ты думаешь, до чего мы докатимся, если начнем вставлять друг другу палки в колеса? — Велико говорил не умолкая, ровным голосом, размеренно, и его бас звучал весьма убедительно. Он остановился на мгновение, чтобы перевести дух и понять, какой эффект произвели его слова, и только приготовился продолжать, но тут Ярослав, подав ему лист бумаги, произнес:

— Прочти вот это! — и будто бы поставил точку в их разговоре. Так, по крайней мере, могло показаться на первый взгляд. Однако Ярослав сделал это, чтобы принять лекарство, которое он достал из портфеля.

«Столько вокруг девушек, — думал Ярослав, — а он, как клещ, присосался к замужней женщине... Драган прав. Ведь эта женщина готова и купить и продать нас, даже глазом не моргнув. Вместо того чтобы решительно порвать с ней, он еще раздает пощечины. Он просто обезумел. Пьет и впадает в неистовство. Может ли такой человек правильно рассчитать свои силы? Позволяет себе рассуждать о новых временах, а сам спит с женой человека, до недавнего времени бывшего его хозяином. Как он может? — Ярослав принял последнюю пилюлю, краем глаза следя за Велико. — Он забыл стыд, потерял совесть, а еще требует уважения к себе...»

Лист бумаги дрожал в руке Велико. Он читал, перечитывал письмо не потому, что не понимал, о чем там идет речь, а просто хотел выиграть время. Он никому не говорил об их любви с Жасминой, а выходит, они все знали и о встречах, и о том, как все началось... И они осуждали его, осуждали и ее. В письме говорилось, что он презрел общественные нормы морали, что он подает плохой пример, что у него неправильный классовый подход. Строчки обвинения множились и способны были убедить и самого несведущего человека в том, что он, Велико, совершает преступление. Ну что он мог бы ответить, что сделать? Только смять эту бумагу и плюнуть на их нормы поведения, на их заботы о его морали. Да что это за жизнь, если в ней нет безумств любви? Нет, нет, это не жизнь! Тогда что же?

Велико бросил письмо на письменный стол Ярослава и спросил:

— Когда я должен отказаться от нее: сегодня, завтра или послезавтра?

Ярослав ничего не ответил. У него вдруг возникло почти непреодолимое желание ударить Велико.

— Я тебя спрашиваю, где и перед кем я должен посыпать голову пеплом в знак раскаяния? Не пошлете ли вы меня в какой-нибудь монастырь для поста и молитв во искупление моих грехов? Хорошо, хорошо, не волнуйся! От вас я хочу одного: скажите мне, какой из богов самый милосердный, чтобы я ему помолился, ведь у меня осталось не так уж много времени — есть и другие дела...

— Ты перестанешь наконец? — спросил Ярослав.

— Нет, не перестану. И на том свете не перестану. Увидели, что у слепого остался один глаз, так решили и его выколоть. Вы знаете эту женщину? Знаете, кто она такая, что она за человек? Знаете, что такое любовь, чтобы осуждать? Я защищаю не себя, а любовь между людьми. Ну, она была женой офицера, аристократа. Ну и что же? Дальше что? Всякое начало имеет конец. Любое страдание ведет или к избавлению, или в могилу. Я не оправдываюсь, но и не признаю за собой никакой вины. Что бы вы ни предприняли, я от своих принципов не откажусь. Запомни это хорошенько!

Ярослав слушал его и думал: «Ну, совсем распоясался. В партизанском отряде он единственный ел корни растений, когда у нас не осталось ни крошки хлеба, и был выносливее других. У него поистине какая-то неразрывная связь с землей, он сросся с ней, и его невозможно от нее оторвать... Да и земля его не отпускает. Подкармливает его, чтобы он выжил...»

— У тебя ко мне есть еще что-нибудь? — прохрипел Велико. Он задыхался от нестерпимой жажды, но так и не заметил стоявшего на письменном столе графина с водой. Бессмысленность этого разговора была для него очевидной. «Он набрасывается на меня потому, что сам никого не любит... А существуют ли у любви границы? Если бы несколько лет назад кто-нибудь сказал мне, что я полюблю жену офицера царской армии, я убил бы его, а теперь понимаю, сколь ограниченно я воспринимал людей и их отношения между собой. Повсюду найдется что-либо такое, к чему можно придраться, но важно, чтобы в этом не было никакой грязи. Ох, как же ты далек от истины, браток, как далек...»

— От тебя несет трактиром. — Ярослав не оставлял его в покое и, по-видимому, продолжал бы в том же духе дальше, если бы не заметил, что на глаза Велико навернулись слезы.

Велико чуть было не заплакал, но сумел взять себя в руки. Он молчал, чтобы не вырвались наружу закипавшие в нем чувства.

— Запутал ты меня, — продолжал Ярослав. — Собрал все пороки и пытаешься доказать, что имеешь право так жить. Эгоист ты, и ничего больше!

— Вчера исполнилось десять лет с того дня, как убили моего отца, — сказал Велико.

Ярослав поразился перемене в его голосе. Перед ним стоял человек, раненный чем-то сугубо личным, чем-то таким, чего никто не мог у него отнять и в чем никто не мог бы ему помочь.

— Его могила заросла бурьяном. На ней даже креста не осталось. А я любил отца. Он был сильный и никогда не впадал в отчаяние. Его убили из-за одной паршивой подковы. Я был еще совсем слабенький, не мог ему помочь. Но сейчас я никого не боюсь... Знаешь, с каким остервенением я вырывал бурьян на могиле, бурьян, который мог уничтожить последние следы, и никто бы не узнал, что под ним лежит человек. На моих руках проступила кровь, но я выдрал все эти сорняки до последнего ростка, и мне показалось тогда, что я освободил душу от какого-то тяжелого бремени. Привел в порядок могилу отца, пусть он спокойно лежит хотя бы в гробу, а вернувшись, взял и напился. Десять лет прошло, а как будто это случилось вчера...

— Ты побывал на батарее? — Ярослав хотел оторвать его от мрачных воспоминаний, а вместо этого навеял другие, еще более тягостные мысли. Ему нечем было утешить Велико.

— Я пришел прямо к тебе. Теперь пойду и на батарею. Если бы там были одни солдаты, все было бы проще, но... Иногда весь кипишь от негодования, невольно замахнешься, а вы сразу же в крик: «Не извращай нашу линию!» Уйду, не беспокойся. Никто не видел меня пьяным и не увидит. Клянусь тебе именем отца! — Велико тянуло поговорить по душам, как это бывало прежде, не думая ни о времени, ни о должностях, которые они занимают. Он повел разговор в резком тоне потому, что так его встретили. От этой словесной перепалки у него остался неприятный осадок. Ведь он знал, что где-то в глубине души Ярослав ему сочувствует и даже понимает его.

Да, так оно и было. Как всегда, Велико обезоружил его своей откровенностью. Ярослав уже готов был защищать его, бороться за него, хотя понимал, что не имеет никакого права поддаваться чувствам. Ему предстояло самое неприятное — рассказать Велико о побеге солдат.

— Я-то тебя понимаю, но и ты должен меня понять, — начал Ярослав, все еще не решаясь приступить к главному. — Что бы ни случилось, ответственность за все несем мы: ты и я. Здесь тысяча человек. Мы должны выдержать, иначе все пойдет к чертям.

— Да кто сказал, что мы не выдержим? — повернулся к нему Велико. — Почему у тебя возникли сомнения? Потому что я полюбил женщину и выпил в годовщину гибели отца? Еще слишком свежи следы, оставленные нами в горах, когда мы были партизанами, чтобы мы смотрели друг на друга как враги. Я не откажусь от себя, но не откажусь и от вас, от всего того, что стало моей судьбой. Ну что ты так на меня смотришь?

— Вчера, когда уже смеркалось, бежали трое солдат из вашей батареи, прихватив с собой замки четырех орудий. Вот почему я тебя искал, вот почему вызвал в такую рань, — выпалил все сразу Ярослав.

Велико даже не шелохнулся. Только зрачки расширились, а глаза приобрели стеклянный блеск.

— Все так сложно, — добавил Ярослав. Он неизвестно для чего снова открыл портфель и, к своему удивлению, увидел, что там, на самом дне, рассыпались и перемешались все его лекарства.

— Ну а что потом? — едва слышно спросил Велико.

— Всю округу подняли на ноги. Никаких следов. А Драган... хочет любой ценой встретиться с тобой.

— Это ему не удастся! — Велико решительно направился к выходу.

— Подожди! Что ты надумал? — заторопился за ним следом Ярослав, но так и не получил ответа. Дверь захлопнулась у него перед носом, и он понял, что им, в самом деле, больше нечего сказать друг другу.

На лестнице Велико остановился, чтобы перевести дух. Выходя на улицу, почему-то снова обратил внимание на колонку и струящуюся из нее воду. Он подошел и напился. Вода полилась по шее, по куртке, но Велико этого не заметил. Словно в его груди пылал огонь и он пытался его погасить... Он оказался один против всех. Один!..

Подпоручик Велев вышагивал по безлюдному плацу и неожиданно остановился, засмотревшись на верхушки тополей, через которые пробивались солнечные лучи. Потом, сделав еще шагов двадцать, он подошел к артиллерийскому парку. Место каждого орудия было очерчено белыми линиями. У него сжалось сердце и замерло так, как замерли дула стоявших перед ним орудий.

Часовой на посту внимательно следил за подпоручиком, а тот не мог глаз оторвать от тех четырех орудий, от которых были украдены замки. Подобные орудия без замков он видел в Плевене. Груда железа, напоминавшая о бурных временах. О чем же будут напоминать эти обезображенные орудия его батареи? О завершении не начатой еще карьеры или?..

Как всегда, подпоручик Велев попытался все рассчитать.

«А если это какая-то нелепая шутка? — И вдруг это предположение почему-то превратилось в уверенность. — Неужели отец мог опуститься до этого? Он хочет меня сломать, заставить отказаться от моего решения. Если я уеду, Жасмина тоже уедет со мной! Но если бы он не только изуродовал орудия, но и публично отказался от меня, родного сына, я и тогда бы не уступил. Я сильный человек. Плевать я хотел на их комбинации. Они во главе с моим отцом ведут недостойную игру. Ну ладно! Принимаю вызов. Посмотрим, кто кого...»

— Господин подпоручик, сюда вход запрещен, — послышался голос часового, и Велев только тогда заметил, что переступил через белую линию.

— Это случилось прошлой ночью? — спросил он, чтобы как-то выйти из неловкого положения.

— Вечером, когда солдаты пошли ужинать. И часовой, что тогда стоял здесь, сбежал вместе с ними.

— Их трое? — Венцемир расспрашивал так, словно впервые слышал эту историю.

— Так говорят, — неохотно ответил солдат.

— Сбежали? И куда же?

— Не могу знать, господин подпоручик. Это их дело. — Солдат уже жалел, что поддержал разговор. Того и гляди, завтра все еще больше осложнится и его впутают в это дело. Тогда попробуй выйти сухим из воды.

Подпоручик Велев еще немного постоял неподалеку от входа в парк, забыв и о солдате, и о том страхе, который испытал, когда ему сообщили, что беглецы были солдатами его батареи. Ему нужно было прийти сюда, чтобы убедиться в достоверности полученных им сведений.

«Да, они солдаты моей батареи, но в то же время они солдаты того полка, которым командует мой отец. Трагическое переходит в комическое».

Велев вызвал дежурного по конюшне и приказал оседлать коня. Ему вдруг стало весело, и он решил, пока приготовят лошадь, немного прогуляться, но, заметив, что у колонки под струей воды плещется Граменов, остановился. Ему показались смешными и обстановка, и спектакль, устроенный этим здоровяком в офицерском кителе.

«Типичный мужик... Жасмина и этот грубиян? Ну и времена!.. — усмехнулся он, испытывая сожаление, смешанное со снисхождением к этим людям.

Велико подставил грудь под струю воды, потом вытащил носовой платок и начал вытираться с тем же неистовством, с каким только что умывался. Причесываясь, он заметил подпоручика и издали крикнул ему:

— Велев, подождите!

«Тоже переживает. Все переживают, а батарея-то — моя. Каждый проявляет озабоченность, чтобы выйти из игры невредимым. Но я не доставлю вам этого удовольствия...» — думал подпоручик, глядя на коня — единственное существо, которое могло избавить его от неприятной встречи.

Велико тоже торопился. Он направился к Велеву, на ходу приглаживая пальцами мокрые волосы. Меньше всего он хотел встретиться в этот момент с подпоручиком Велевым, но раз тот оказался на пути, то уже ничто не могло удержать Велико от разговора с ним, от желания в упор посмотреть ему в глаза. Велико думал, что увидит на его лице выражение раскаяния, но на овальном лице подпоручика лежала только печать досады, его усики как-то вызывающе шевелились.

— Два дня вы не появлялись в полку и вдруг снова здесь. В чем дело? Соскучились? Или...

— Каждый отвечает за свои поступки, господин капитан. Мне кажется, что только малолетние нуждаются в опекунах.

— Я не оспариваю ваше совершеннолетие. — В голосе Велико прозвучала нотка недовольства, но он продолжал спокойно: — Одно ясно: и побег солдат, и кража орудийных замков — происшествия, имеющие прямое отношение к вашей батарее.

— К сожалению! — Подпоручик закурил сигарету.

— Да, именно вы должны об этом сожалеть больше всех.

— Вы считаете, что я ограбил собственную батарею? — улыбнулся Велев.

— А вы полагаете, что человек не может ограбить сам себя?

— Существуют следственные органы. Они и установят, кто кого ограбил. А всякие разговоры по этому поводу излишни, — резко закончил подпоручик и направился к коню, которого в стороне от них держал на поводу солдат.

— Куда вы? — спросил его Велико.

— Скучно у вас в полку, господин капитан. Есть и более веселые занятия, чем солдатское житье-бытье. Ну, скажем, женщины, выдержанное вино, песни... — Подпоручик собирался продолжать, но слова, которые произнес Велико, заставили его вздрогнуть.

— Солдат, верни коня в конюшню, — приказал Велико, продолжая приглаживать волосы пальцами.

— Вы хотите еще что-то мне сказать? — Подпоручик не сумел скрыть своего волнения. Он с наслаждением до беспамятства отхлестал бы кнутом этого человека, стоящего перед ним, одного из тех, кто запутал его жизнь, безжалостно перечеркнул все его планы на будущее. И Велев испугался, ведь он мог потерять и то, что еще осталось... Испугался и отпустил поводья.

— Уведи коня! — приказал солдату Велико. — И сними мундштук. Никто не позволит мучить животное.

— Могу ли я спросить, чем объяснить такое исключительное внимание к моей особе? — спросил подпоручик.

— Считайте, что с данного момента вы находитесь под домашним арестом, а точнее — под следствием.

— Но имейте в виду...

— Что я не соблюдаю никаких формальностей? Можете жаловаться! Пока происшествие не будет расследовано, запрещаю вам покидать место расположения полка. Надеюсь, вы меня поняли!

— Я допускал и такое, но... — Подпоручик задохнулся от злости и бессилия.

— Идите! Пока все! У себя в кабинете можете рассуждать сколько душе угодно!

У Велико снова пересохло в горле. Этот разговор стоил ему больших усилий. Он без особого труда сломил бы высокомерие Велева, но при их разговоре незримо присутствовал Ярослав, и это сдерживало Велико.

«Мы размякли, вот в чем дело. Получив возможность свободно двигаться по улицам, мы стали здороваться за руку со своими смертельными врагами. Ну и логика!»

Велико прислушивался к журчанию воды в колонке. Ему хотелось пить, но в то же время он испытывал отвращение к этой безвкусной воде.

— А ты откуда взялся? — посмотрел он удивленно на оказавшегося рядом с ним Павла.

— Я как «летучий голландец». Появляюсь там, где меня не ждут, — улыбнулся Павел и с любопытством посмотрел на раскрасневшееся лицо Велико. — У вас, кажется, состоялось объяснение в любви? — подмигнул он, кивнув в сторону удавлявшегося подпоручика.

— Хватит молоть глупости, лучше скажи, что тебя привело сюда. — Велико глубоко вздохнул и присел на скамью у стены.

— Тебе что, нездоровится? Не болен ли ты? — спросил Павел.

— Не выдумывай. Я крепок, как скала, только здесь что-то побаливает, — показал Велико на грудь. У него были цепкие узловатые пальцы.

— Опять началась катавасия. А ты... — Павел не договорил, почувствовав, как Велико насторожился.

— Что, и ты туда же? Ведь Болгария пропадет, если какой-то Велико целую ночь будет пить. А вот этими, что в лакированных сапогах и пелеринах, никто не интересуется, где они бывают и чем занимаются. У подпоручика батарея выведена из строя, он заслуживает того, чтобы его судил военный трибунал, а он, видите ли, решил отправиться на прогулку. Ему скучно в полку. Послушай, а не лучше ли сегодня меня не трогать? — спросил Велико.

Павел отвел глаза. Увидев Велико в одиночестве, он решил побыть с ним вместе: совсем другое дело, когда есть с кем поделиться, рассказать о том, что тебя терзает. Но, видимо, он опоздал.

— Я хотел посмотреть на их фотографии, — начал Павел. — У нас есть снимки всех солдат отделения. Все-таки легче, когда представляешь, кого надо искать.

— Мне надо немедленно пойти к Жасмине. — Велико не слушал его. — Она должна знать все. Наступил тот день, когда следует играть с открытыми картами. Или — или...

— Ты сошел с ума! — Павел встал и с детским любопытством посмотрел на него. — Я пришел ему помочь, а он...

— Ты еще здесь? — вздрогнул от звука его голоса Велико. — Если хочешь, пойди к Ярославу. У меня есть дело, очень важное дело.

Павел смотрел на него с нескрываемым удивлением. Он понимал: то, что происходит с Велико, вышло за рамки обычных, повседневных забот.

Стефка подошла к большому зеркалу у стены. Ощупала лицо, шею со следами загара и едва заметными морщинками, провела по ним рукой, пытаясь разгладить. Из груди готов был вырваться стон, но нет, этого не произошло, лишь на щеках проступил румянец и около губ образовалась горестная складка.

Ее привел в себя цокот лошадиных копыт, звук бубенцов ее фаэтона.

Перед ней предстала странная картина. Во двор имения на бешеной скорости влетел фаэтон. На козлах стоял бай Станьо. За фаэтоном въехали еще три телеги, нагруженные мебелью и другим скарбом. Фаэтон резко остановился, и только тогда Стефка увидела Жасмину, поднявшуюся с заднего сиденья.

— Сваливайте все на землю! Ничего не жалейте! Кладите одно на другое! — крикнула возницам Жасмина.

Ничего не понимающие люди стали швырять с телег все, что попадалось им под руку, а лошади, все еще дрожа от яростного галопа, нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Здесь повторилось то же самое, что происходило в городе, когда там грузили вещи. Люди никогда не видели молодую хозяйку такой разгневанной и буйной. Она ни перед чем не останавливалась. И себя не жалела — по дороге чуть было не свалилась под колеса фаэтона. Впившись руками в откидной верх экипажа, Жасмина подпрыгивала на ухабах, но не садилась, не хотела лишать себя удовольствия от бешеной езды. И что возницам показалось странным: они увидели слезы у нее на щеках. Были ли это слезы радости или страдания, никто не понял.

Никто не посмел перечить ее желаниям. Когда весь багаж оказался на земле, Жасмина сошла с фаэтона. Нечто подобное ей довелось видеть после бомбардировки города. Тогда возле разрушенных зданий валялись беспорядочно разбросанные вещи, обгоревшие, изломанные, — немые свидетели бесчеловечности, а эти, целые, нетронутые, демонстрировали благополучие их владельцев. Жасмина погладила полированную спинку кресла, прикоснулась к колыхающемуся на ветру шелку своего подвенечного платья. Кто знает почему, но именно оно попалось ей под руку. Шелк был какой-то прохладный, ускользающий из пальцев.

— Все в прошлом... — прошептала она и сняла с фаэтона бидон с керосином. Все отошли в сторонку. Возницы подтянули поводья, чтобы лошади не шарахнулись от испуга.

Жасмина выплеснула весь керосин на вещи и чиркнула спичкой. Мгновенно вспыхнул огонь. Раскаленный воздух обжег ей лицо, но она отошла лишь после того, как пламя охватило последнюю вещь.

Даже Стефку Делиеву поразило подобное безумство. Языки пламени угрожающе взметнулись в небо. Они раскачивались под порывами ветра, ослепляя ее. Горели деньги, горели впустую, и это были ее деньги, на которые она рассчитывала. Стефка высунулась из окна и что-то крикнула, но ее никто не услышал. Тогда она бегом спустилась во двор. Жасмина заметила ее, но даже не повернулась.

— Как ты смеешь?! — Стефка готова была кричать, драться. Но ледяное спокойствие Жасмины остановило ее.

— Я сожгла свое прошлое, — тихо ответила Жасмина, пристально глядя в огонь.

— А завтра снова вернешься к нему! — Стефка до боли стиснула ей руку.

— Никогда!

— Да ведь у тебя нет иного пути, потому что я тоже тебя выгоню!

— Не беспокойся, тетя. И тебе я не стану надоедать, — с безразличным видом ответила Жасмина. Она пнула ногой головешку и медленно направилась к дому.

Стефка осталась одна у костра. Неподалеку стояли разгруженные телеги. Возницы с трудом удерживали испуганных лошадей.

— Погасите костер! — крикнула она. — Чтобы и следа от него не осталось!

Больше всего ее злило то, что она теряет власть, что с каждым днем растет число людей, не подчиняющихся ее воле. Жасмина взбунтовалась последней. Нужно было хотя бы попробовать ее удержать. Жасмина может понадобиться ей в будущем. Стефка с тупым озлоблением смотрела, как слуги с остервенением борются с огнем. Они казались ей скорее призраками, чем людьми.

Жасмина смотрела из окна. Еще немного, и костер погас бы сам по себе, но от головешек, разбрасываемых людьми, веером рассыпались искры, и огонь вспыхивал с новой силой. А разве нечто подобное не происходило с человеческой душой? Чем больше копаешься в ней, тем сильнее она воспламеняется...

— Безумие тоже может стать достоинством, — услышала она за спиной мужской голос и обернулась. Перед ней стоял майор Бодуров. — Восхищаюсь тем неистовством, с которым вы все сожгли, — улыбаясь, продолжал он. Его раздвоенный подбородок подрагивал, лицо было довольным.

Жасмина молчала. Меньше всего она хотела бы встретиться именно с ним.

— Я пошел искать сигареты и стал невольным свидетелем изумительного зрелища, — продолжал майор. — Я не художник, но, пока буду жив, оно не изгладится из моей памяти. Вы женщина с характером. Это для меня открытие, и оно меня радует.

— Сигареты в ящике туалетного столика! — Жасмина не смогла скрыть своего недовольства.

— Вы напоминаете мне вашу тетю Стефку в ее молодые годы, — говорил Бодуров, разминая сигарету. — Она была, как и вы, такая же неукротимая. Молодость и неукротимость — какое прекрасное сочетание! — Майор говорил не останавливаясь, не обращая внимания на состояние Жасмины. Он осторожно поднес горящую спичку к сигарете. — Знаете, я уже двадцать дней в этом доме, а мне почему-то кажется, что все происходящее — лишь продолжение событий пятнадцатилетней давности.

— Тетя уже в своей комнате, — сказала Жасмина.

— Я знаю, вы меня избегаете. Это, пожалуй, даже естественно, — продолжал Бодуров. — Мы с вами — представители двух различных поколений, но чем-то похожи. Восхищаюсь вами и уверен, что вы никогда в жизни не отступите. И вот еще что: запомните, в моем лице вы всегда будете иметь доброго друга.

— Я устала. Хочу отдохнуть.

— Извините! — Майор легко поклонился и вышел. В комнате осталось только облачко дыма от его сигареты.

Жасмина стояла, прислонившись к стене, и бездумно смотрела в пространство. И в этом доме ее все угнетало. Обретет ли она наконец покой, чтобы собраться с мыслями? Она не знала, что с ней будет завтра, но молила, чтобы это завтра скорее наступило. Может быть, завтра она снова встретится с Велико, и это, как бывало прежде, укрепит в ней веру в то, что она любит и любима. Или она хотя бы получит весточку о том, что Велико снова будет с нею. Когда это произойдет — уже не столь важно.

Жасмина сняла пальто, платье и осталась в одной комбинации. Она с детства не любила комбинации и пижамы, без них чувствовала себя свободнее, непринужденнее...

Год назад она вот так же стояла раздетой, когда Велико вошел в ее комнату. Венцемир и его отец были тогда на фронте. В доме полковника оставались она, сестра Венцемира Мила и Ярослав, их квартирант. Они жили как в монастыре. Каждый знал только свою келью, входил и выходил из нее, не интересуясь другими.

Жасмина никак не хотела смириться с мыслью, что эта война может продолжаться вечно. Днем она еще как-то могла себя сдерживать, ведь днем всегда бывает легче, а вот ночами... Одна в супружеской постели, которая никогда ее не согревала. Пять лет назад ей было безразлично, куда идти, лишь бы вырваться из имения и освободиться от опекунства Стефки Делиевой. Она действительно покинула тетю, но уже через несколько недель поняла, что и в доме полковника Велева в качестве жены Венцемира она не нашла того, о чем мечтала. Не прошло и года, как Жасмина сбежала, но Стефка заставила ее вернуться, чтобы не запятнать имя Делиевых в глазах общества. Вот тогда-то и произошли те события, которые запутали всех и принесли несчастье в их дом. Она обрадовалась тому, что останется одна, но эти ночи...

И вот однажды вечером, когда Жасмина разгуливала по комнате в одной комбинации и думала о том, как ей дожить до следующего дня, дверь открылась. Она не слышала, чтобы кто-нибудь постучался к ней. На пороге она увидела незнакомого офицера. Он явно перепутал двери, а она молчала и смотрела на него, совершенно забыв, что стоит раздетая.

Молчал и он. Молчал, смотрел и... не уходил.

Первой опомнилась Жасмина.

— Больной в соседней комнате, — сказала она, но не сделала попытки ни прикрыть свою наготу, ни дать понять, что ей неприятна эта встреча. Ее вдруг привлекли блеск его глаз и загоревшееся в них любопытство. — Уходите! Это неприлично, — промолвила она наконец, но ей так хотелось, чтобы он остался еще немного и она могла бы насладиться его откровенным желанием любоваться ею.

— Хочу запомнить вас, — прошептал он. — Вы как фея из сказки. Или принцесса, которая являлась беднякам в снах и манила их за собой в царство счастья...

— Ну и как, заманила? — спросила Жасмина, пораженная тоном его голоса, такого теплого и привлекательного.

— Возможно! Но важно то, что каждый вечер они засыпали в надежде, что она снова придет и снова поведет их в царство счастья, — продолжал он, не заметив, что закрыл за собой дверь.

Они так и не поняли, как все произошло. Она помнит и грубые ласки, и торжество мужской силы, и молчаливое расставание...

Велико прибыл с фронта на несколько дней и решил навестить своего больного товарища Ярослава. Так они и встретились с Жасминой...

Тогда она впервые украла для себя немного счастья. И плакала. Плакала и потом всякий раз, когда приходилось расставаться с ним, и жила надеждой. А сегодня она внушила себе, что потеряла его навсегда. И ей мучительно захотелось увидеть его еще раз, чтобы убедиться, что он есть на этой земле. Чувствовать его рядом стало единственным смыслом ее жизни. Она зажала руками колени и ощутила, как все ее тело охватила лихорадочная дрожь.

Дверь в комнату открылась. Жасмина подняла голову. Попыталась набросить на себя одежду, но, встретившись с ледяным взглядом тети, распрямилась и предстала перед ней почти голая.

— Ты что задумала? — Голос Стефки звучал резко.

Жасмина даже не шелохнулась.

— Вот тебе деньги. Уезжай куда хочешь, но никогда не забывай, что ты из рода Делиевых! — Тетя задыхалась от гнева.

— Снова цепи?

— Так ты считаешь, что честь рода — цепи?..

— Я — свободная женщина! — Жасмина впервые произнесла эти слова и почувствовала их силу. Она уже не боялась своей тети. — Опекуны мне не нужны.

— Блудница ты, а не свободная женщина!

— Я бы не очень огорчилась, если бы стала блудницей. По крайней мере, я бы жила, а не тратила жизнь на пустые химеры. — Жасмина натянула на себя платье, потом зачесала назад волосы и закрыла за собой дверь.

— Господи, почему ты остановил меня, почему не дал помешать ей? — прошептала Стефка Делиева, до боли в руке сжимая хлыст. Майор Бодуров схватил ее за локоть. Он слышал весь разговор и появился в комнате как нельзя кстати.

— Возьми себя в руки! Нашим страданиям скоро придет конец, — тихо шептал он, уводя Стефку в ее комнату.

— Из-за тебя тоже трясусь, — ухватилась она за его слова. — Все вокруг — одна ложь! Разве не так? Может, вы специально для того и собрались, чтобы доказать мне, что я уже не та, какой была, и что со мной уже покончено?

Она спрашивала, но не ждала ответа. Майор еще крепче сжал локоть Стефки, усадил ее на диван. Налил коньяку. Он знал, что у нее бывают подобные приступы, и нисколько не смутился. Протянул ей рюмку, и она приняла ее с благодарностью.

— Настало такое время, когда никому нельзя доверять, — жаловалась Стефка, взбодренная выпитым коньяком. — Ну что же ты встал у меня над головой, словно ты — мой судья? Налей мне еще одну! И не смотри с такой иронией. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Стефка выпила и вторую рюмку коньяка. Глаза у нее затуманились, но не утратили той колючести, которая всех так отпугивала.

Майор Бодуров стоял рядом с ней, спокойный, безразличный, с сигаретой в руке. Бессильные всегда излишне крикливы. Он хорошо это знал по казарме и потому выжидал.

— Ты должна выдержать, — наконец проговорил он.

— Ради кого? — заметно ослабев, спросила Стефка.

— Ради меня, ради себя, ради нас! — Он старательно пытался уверить ее в том, что она все еще кому-то необходима.

— Когда ты уезжаешь? — внезапно спросила Стефка.

— Через несколько дней. Ты же знаешь, что я никогда не бросаю начатое дело, пока не доведу его до конца. Передам отчет и этих ребят из рук в руки, возьму новые материалы и снова вернусь. Этот год — решающий, но раз ты со мной, мы победим.

— Я тебя больше не увижу, — проговорила словно в забытьи Стефка.

— Не будь ребенком.

— Так было и пятнадцать лет назад. Мы были с тобой помолвлены, и моя самая близкая приятельница даже приезжала меня поздравлять. Ты отпустил ее извозчика, крикнув ему вот из этого окна. А через неделю сбежал с ней, и она стала твоей женой.

— Зачем об этом вспоминать? — Бодуров встал и подошел к окну. Он увидел бежавшую через луг Жасмину. На небольшом кургане, где возвышался одинокий дуб, мелькнула фигура офицера. К нему-то и устремилась Жасмина, и Бодуров мог бы поклясться, что она сейчас счастлива.

— Ее уже нет в живых, а я все еще существую, — продолжала причитать Стефка. — И люблю тебя больше, чем когда бы то ни было раньше.

— Я не забыл ни свою вину перед тобой, ни твою любовь, — как эхо, прозвучал его голос, а сам он все еще провожал взглядом Жасмину. — Но сейчас не время сводить счеты. Сначала надо завершить схватку. Тогда можно будет подумать и о личном счастье. — Бодуров попытался ее приласкать, но Стефка отвела его руку.

— Милостыни я никогда не просила, — нашла она в себе какие-то внутренние силы. — Когда ты вернулся той ночью, у меня была лишь одна мысль: убить тебя. Только я знала бы, где твоя могила. На ней я поставила бы тебе памятник, который отовсюду был бы виден каждому, кто свернет к имению. Гранитный памятник, без надписи... Я устроила тебя в своей комнате не из предосторожности, а для того, чтобы ты провел свою последнюю ночь в моей постели, даже если я не буду рядом с тобой. Но ты так устал, что тотчас же заснул. Я готова была выполнить свое намерение, но моя любовь оказалась сильнее моего оскорбленного самолюбия. Я подчинилась ей и подарила тебе жизнь...

— Я знал о твоей ненависти ко мне, но все же пришел именно к тебе, как к близкому человеку, — прервал ход ее мыслей майор. — В общей борьбе каждый из нас искупит вину.

— Моя жизнь катится к неизбежному концу, — продолжала Стефка, по-прежнему сидя к нему спиной. — Обещай мне, что после того как мы победим или хотя бы выберемся отсюда, ты в течение года останешься со мной и будешь моим. Я дам тебе денег, сколько пожелаешь. Потом я сама тебя отпущу. Мне будет невмоготу терпеть тебя больше, впрочем и себя тоже...

Бодуров поцеловал ее в глаза и уложил в постель.

— Отдохни! Ты устала.

— Господи, неужели я не заслуживаю хоть одного года счастья, пусть даже насквозь лживого?

— Я ухожу к ребятам. — Он наклонился и подтянул одеяло к самому подбородку Стефки. Потом посмотрел в окно. Жасмина и офицер уже куда-то исчезли.

Всего за одну ночь курган, покрытый молодой травой, преобразился. Велико рассматривал набухшие почки деревьев, а мысли его витали где-то далеко-далеко.

Он посадил подпоручика Велева под домашний арест, а сам отправился в сторону имения. А не ошибся ли он? Если бы подпоручика выпустили, вероятнее всего, он тоже пошел бы туда. Похоже, что там находится ключ к раскрытию тайны, связанной с побегом солдат. И Ярослав упомянул об имении. Невозможно представить себе, чтобы центр бывшего высшего общества остался безучастным к этим событиям. Люди высшего света привыкли задавать тон всей жизни в областном городе, а теперь?.. Имение одиноко стоит среди пустынных полей. Не опрометчиво ли наше представление о его оторванности от мира? Возможно ли, чтобы они на первом же году отказались от того, что имели, от надежды на то, что создавшееся положение — всего лишь временное явление?

Ну взять, к примеру, Жасмину. Она столько лет прожила среди них. Велико не хотелось думать, что его обманывали, хотя слова Ярослава глубоко запали в его сознание. Его осуждали не столько за любовь, сколько за то, что он полюбил женщину из чуждой для них среды, с которой она была связана довольно тесными узами. Чему же верить: сердцу или разуму? Он готов был перечеркнуть все утвердившиеся в жизни нормы, но если поколеблется его вера, что тогда? Куда податься?

Вот почему Велико не пошел прямо к Драгану, а погнал лошадь к имению, к кургану, где они всегда встречались с Жасминой. Он хотел убедиться в том, что она принадлежит только ему, что никто, кроме него, не властен над ее любовью. Он мечтал увидеть, как она мчится к кургану, забыв обо всем на свете, устремленная только к нему, как и он тянулся к ней, не в силах оторвать взгляд от ее окна.

Велико забрался в заросли кустарника, чтобы еще раз все обдумать, но не спускал глаз с дома.

И на сей раз он не ошибся. Он почувствовал, как что-то сжалось в груди, стало трудно дышать. Жасмина бежала через двор до самого луга и оттуда прямиком к кургану.

Велико прикрыл веки и вздохнул. Это длилось всего какой-то миг. И сразу его захлестнуло теплое радостное чувство. Есть ради чего жить! Любовь окрыляла его, удваивала силы. Он повидал Жасмину, и этого ему было достаточно. Велико не хотелось разбивать ее иллюзии, пусть она думает, что ей померещилось, будто он здесь. Ей так хотелось застать его там, на их месте! Она его ждет и будет ждать... Он выбрался из зарослей кустарника и скрылся в чаще леса.

Вскочив на лошадь, Велико обернулся. Сквозь голые ветви деревьев он увидел курган и бредущую по нему Жасмину. Она искала его.

«Когда-нибудь я ей расскажу об этом дне. Непременно расскажу!»

Во дворе военной комендатуры ему встретился Дамянов. Павел немало удивился появлению Велико, и особенно его виду: выражение лица крайне напряженное, глаза лихорадочно поблескивают... Павел подумал, что Велико пережил что-то весьма впечатляющее, неповторимое, но расспросить о том, что случилось, Павел не решился, а протянул ему пачку сигарет.

— Закуришь?

Велико взял сигарету, закурил. Он хотел успокоиться, чтобы не размякнуть и не утратить ощущение, что он должен был остаться там, на кургане.

— Час назад тебя искали, спрашивали у меня. Дежурный по полку офицер и Драган, — снова заговорил Павел.

Велико только махнул рукой. У него закружилась голова от крепкого табака, и он отшвырнул недокуренную сигарету.

— Если они скрываются в городе, нам будет труднее их обнаружить. Если нет, то дня через два они должны где-нибудь появиться. — Павел пытался завязать разговор. Велико опустился на ступеньку деревянной лестницы, прижался головой к стене и вздохнул.

— Значит, и меня ищут всюду, — проговорил он после паузы и улыбнулся. — Наконец-то и я стал важной птицей. Обо мне заговорили, и, может быть, мое имя появится на страницах газет. А ты тревожишься за меня. Лучше порадуйся тому, что у тебя есть такой дружок. Если меня выдвинут по службе, я, пожалуй, возьму тебя в секретари. Рядом со мной и ты можешь преуспеть. А вот будет ли от этого толк, время покажет.

— Ты все дурачка из себя строишь, а не чувствуешь, что у тебя под ногами земля горит, — прервал его Павел, которого все больше раздражала беззаботность Велико.

— Послушай, я побывал возле имения. Там, на кургане с одиноким дубом. Помнишь это место?

— Ты хоть сегодня не валял бы дурака! — снова обозлился Павел.

— Молодая трава показалась, почки на деревьях набухли, вот-вот распустятся. Через неделю-другую все расцветет, зазеленеет, и тогда...

— Да ты и в самом деле не в своем уме!

— Вот тогда они и попытаются незаметно уйти, если, конечно, до тех пор не уйдут, — закончил свою мысль Велико и подошел к Павлу. — А что касается твоих опасений, то ты прав. Но земля горит под ногами не только у меня, но и у всех нас. Враги наверняка будут торжествовать, если мы схватим друг друга за глотку. Я не сдамся им, поверь мне. Буду бороться до конца!

— Дурак!

— Возможно, — незамедлительно согласился Велико, думая совсем о другом. Он загрустил о Жасмине, но внутренне был доволен тем, что нашел в себе силы и не окликнул ее. — Если Жасмина придет и спросит обо мне, скажи ей, что я ее люблю. — Он отодвинул Павла в сторону и вышел на улицу.

Велико пропустили к Драгану без всяких формальностей.

Он постучал в первую же дверь и открыл ее. И только тогда услышал голос Драгана, разговаривавшего по телефону.

— Арестовать!.. Не имеет значения... Пойми одно: если завтра мы попадем к ним в руки, никого из нас не помилуют. Да, он звонил мне. Ну и что же? Преступление налицо? Так не о чем и говорить. Если что-нибудь случится, я с тебя буду спрашивать. Все! — Драган повесил трубку и продолжал: — Звонили! Начальство! Требуют, чтобы мы были внимательнее... Может быть, завтра еще позвонят. — Он подошел к Велико, и они сели на большой диван. — Наконец-то ты нашел время и для меня, — добавил Драган, мысленно призывая себя быть более тактичным.

— Мы обязаны экономить время начальства, — усмехнулся Велико, поняв маневр Драгана. — Ты самый занятой из нас. Каждый день встречаешься лицом к лицу с врагом, но не теряешь выдержки. А у нас совсем другое дело. Да здравствуют компромиссы во имя перевоспитания! Ищем общий язык даже с теми, кто и в гробу будет нас ненавидеть. Вообще интересная картина вырисовывается. Живем!

— И начинаем забывать...

— Смотря о чем. Если ты у меня спросишь, то я скажу: мы ничего не забыли, только немного напутали. Добившись свободы, власти и поддержки со стороны народа, который ждет от нас чудес, мы распустились.

— Ищешь оправдания?

— Оправдания чему?

— Выпьем чего-нибудь? — предложил Драган, надеясь изменить течение беседы.

— Даже слышать об этом не хочу. Вчера так нализался, что целый год и не подумаю пить.

«Вот черт!» — нахмурил брови Драган, но все же вытащил бутылку домашней сливовой водки и налил в две чашки.

— Ну, чтобы опохмелиться!

Они чокнулись, однако Велико даже не пригубил свою чашку.

— Ты меня искал?

— Искал и вчера, и сегодня утром. Тебе, наверное, все известно?

— В какой-то мере. Все знаешь лишь ты один!

— А сделал ли ты для себя какие-нибудь выводы? — как всегда, начал с вопросов Драган.

— Почти никаких. Нащупали слабое место и нанесли нам удар. Значит, надо заткнуть эту брешь и доказать им, что мы сильнее.

— А если все начинается с тебя? — Драган краем глаза зорко следил за ним.

— Любопытно будет услышать.

— Весь полк доверен трем коммунистам, а ты?..

— Что — я?

— Сам знаешь. Приказ о твоем снятии с должности подготовлен. Тебе придется проститься с партией, несмотря на то что ты полтора года был партизаном.

— Это что, угроза? — выпрямился во весь рост Велико.

— Чистая правда. Все зависит только от тебя.

— Гм, чистая правда, говоришь? — Его раздражала самоуверенность Драгана, но он все же спросил: — Так что же я должен делать?

— Отказаться от этой офицерской кисейной барышни. Признать свою вину перед партией и взять на себя ответственность за провал в подчиненной тебе артиллерийской батарее.

Велико молчал. Голос, который доносился до него, был ему знаком, но человек, сидевший напротив, казался ему равнодушным и далеким, совсем не таким, каким был Драган, его партизанский командир...

— Мы могли бы арестовать и тебя, судить партийным судом за то, что ты нарушил устав, роняешь честь...

— Партийный суд, говоришь? — Велико уже не скрывал иронии. Он готов был поделиться волновавшими его в тот момент мыслями, но не верил, что Драган его поймет.

— Партия не имеет права прощать! Никому из нас!

— Знаю! — прервал его Велико. — И значит, если я не соглашусь с вашими предложениями...

— Тогда пеняй на себя.

— Следовательно, я должен считать себя арестованным?

— Опомнись! — Драган не выдержал его ироничного тона.

— Тогда я ухожу. Мне больше нечего делать у тебя.

Велико надел фуражку и вышел, даже не простившись. Никто его не удерживал. И сердце Велико словно замерло — он победил себя, освободился от Драгана, однако это не принесло ему никакого удовлетворения — такая победа причинила ему боль.

Никогда центральная улица не выглядела такой пустынной, и никогда до сих пор полковник Велев не чувствовал себя столь одиноким. Вся дорога от дома до казармы показалась ему кладбищенской аллеей. Двери домов и ставни витрин магазинов были закрыты, на тротуарах — ни души.

В тот день полковник трижды прошелся по центральной улице из одного конца в другой. Заглянул домой, посидел в гостиной, потом вернулся в полк, покрутился в своем кабинете, но не выказал ни малейшего желания с кем-либо поговорить, не сделал попытки вернуть утраченное — свою веру.

«Усомниться в собственном сыне! До чего мы дожили!»

Он нажал кнопку звонка, но адъютант куда-то исчез, и никто на вызов не откликнулся. Ему захотелось увидеть Венцемира. Но сколько раз он решался пойти к нему, столько же раз отказывался от своей затеи. О чем им говорить? О примирении? О спасении? О связях? Но кто же и кого должен спасать? Отец сына или сын отца?

«Он потерял батарею! Остался один командир, и он несет ответственность. Во время войны за подобное преступление возможен был лишь один приговор — смерть!..»

Голова льва, украшавшая трость, утонула в огромной ладони полковника, и он размеренным шагом спустился по лестнице, затем прошел по булыжнику вдоль спальных помещений и направился на стрельбище. На полигонах проводились занятия с солдатами. Появление чуть сгорбленной фигуры командира полка застало всех врасплох. Послышались команды, началась суматоха, но вскоре установился привычный повседневный ритм. Но полковник Велев нигде не задержался. Ему достаточно было убедиться в том, что полк продолжает жить, ощутить пульс этой жизни, тот пульс, который вот уже тридцать лет поддерживает и в нем самом интерес к ней.

Полковник свернул направо. Он даже не заметил, что идет прямо по цветочной клумбе. Ярослав находился в своем кабинете. Он не ждал командира, но сразу же встал и пошел ему навстречу.

— Ну как? — спросил полковник.

— Ничего нового.

— А из Софии никто не звонил?

— Нет!

— Значит, нам доверяют?

— А почему бы не доверять нам, господин полковник? Только уж слишком мы злоупотребляем этим доверием.

— Я тоже за доверие, — сказал Велев и опустился на стул, стоявший у окна. В этом кабинете он чувствовал себя спокойно: и мысль работала менее напряженно, и сердце. — Знаете, я побывал на занятиях. Очень там все запущенно. Так дальше не может продолжаться.

— Не может, — кивнул Ярослав. — Я тоже в этом убедился. Разговаривал с солдатами. Больше всех переживают ребята из батареи.

— Устав категоричен. Подразделение будет расформировано, — глухо произнес полковник.

Ярослав не почувствовал в его словах никакого колебания, но в голосе командира прозвучали нотки обреченности.

— А если они ни в чем не виноваты?

— Раз преступление совершено, значит, есть и виновные. Батарея стала небоеспособной. И сделано это руками солдат этой батареи.

Глаза и голос выдавали истинное состояние полковника, но Ярослав ничем не мог помочь ему.

— Может, следовало подождать день-другой? — вырвалось у него, хотя он и сам не был согласен с этим предложением.

— Господин заместитель командира, если вы хотите, чтобы у нас была настоящая армия, то в подобных случаях никого не щадите. Даже себя! — Полковник встал и вытер носовым платком лоб. — Наша судьба — солдатская. И мы должны делить ее с солдатами и в радости, и в беде! — И он пошел к себе в кабинет.

Раздался звонок телефона, и Ярослав наконец услышал хриплый голос Драгана, показавшийся ему очень усталым:

— Велико приходил и ушел. Вероятно, следовало его задержать, но рука не поднялась. Вспомнил, как он помог мне спастись, когда мы нарвались на засаду, как тащил меня, полумертвого, на себе. Ведь я уцелел только благодаря ему. Я проявил слабость, а он воспользовался этим. Завтра мы будем судить подпоручика Велева, мужа Жасмины, а он... Ну ладно, давай о тех беглецах. Все имеющиеся у нас данные говорят об одном: они все еще находятся здесь, в самом городе. Мы должны повсюду разослать наших людей. Если не обнаружим их за два дня, значит, мы сами себя высекли. Хоть это ты ему растолкуй. Такие ошибки искупаются только кровью.

В кабинет шумно ворвался Велико.

— Понимаю тебя, очень хорошо понимаю, — продолжал разговор по телефону Ярослав. — Позвоню тебе чуть позже. Мне пришло на ум еще кое-что. Появилась возможность раскрыть всю сеть...

— Я думал, что ты умнее! — перебил его Велико. — Врач ждет тебя в моем кабинете. Зачем ты его прогнал?

Ярослав положил трубку и нарочно помедлил с ответом.

— Врачи всегда были и будут. С ними дело обстоит легче всего, а вот остальное... Тяготит, как приговор.

— Поэтому я и пришел... — Велико никак не мог придумать, с чего начать разговор. — Понимаешь, один из сбежавших солдат находился на посту по личному приказанию подпоручика Велева, хотя в списках назначенных в наряд его не было. Все трое беглецов — приближенные Велева. Это подтверждается фактами.

— Так ты хочешь сказать...

— Да, подпоручик Велев играет ведущую роль во всей этой истории. Ты представить себе не можешь, как он себя ведет...

— Успокойся! — Ярослав заставил его сесть. — Не поддавайся чувствам. Поговорим, как подобает мужчине с мужчиной.

— Знаю, на что ты намекаешь. Ты тоже вписал меня в список дураков? Когда человек любит по-настоящему, он и ведет себя честно. Жасмину не будем сейчас принимать во внимание. Пока не будет установлена истина, я не могу думать о ней. Я хотел бы быть честным и по отношению к подпоручику Велеву. Поэтому я и настаиваю, чтобы мы перешли к конкретным действиям. Если мы сможем преодолеть в себе всякого рода предубеждения, то не будем потом испытывать угрызения совести.

— За то, что доверенная ему батарея оказалась небоеспособной, подпоручик Велев предстанет перед военным трибуналом, а батарея будет расформирована, — повторил Ярослав слова полковника.

— Что ты сказал? — Велико попытался встретиться с ним взглядом. — Будет расформирована? Это же лучшая батарея фронта! И так запросто, вдруг, из-за какого-то подонка, который появился в ней неизвестно каким путем, мы подводим черту? Ничего не скажешь, умно придумано!

— Устав есть устав! — не отступал Ярослав, хотя прекрасно знал, в каких именно случаях воинская часть может быть расформирована.

— Устав? Мы свергли прежнюю власть, так неужели же спасуем перед каким-то параграфом устава? Если надо, я этого мерзавца тотчас перед штабом повешу. В назидание другим! Но батарею тронуть не дам! Я видел, как ребята сражались на передовой. Они шли на верную смерть. С фронта из всей батареи вернулись только четверо солдат, а вы... Расформировать батарею вам ничего не стоит. Поставил подпись — и готово. Браво! Хороши начальники, ничего не скажешь!

Вот когда наконец Ярослав увидел перед собой того Велико, который уже год ускользал от него. Увидел и обрадовался, но ничем не выдал этого.

— Беглецы находятся в окрестностях города, — сказал Ярослав, не отводя глаз от Велико. Кровь прилила к голове Ярослава, гримаса боли скривила губы, будто его кто-то ударил.

— Трус не может уйти далеко от своей берлоги! — заявил Велико.

— Подпоручика Велева предоставь мне, — попытался утихомирить его Ярослав. — Если ты окажешься прав, он от нас не уйдет. Займись имением, виноградниками — ты этот район хорошо знаешь. Ты требуешь от нас действий? Так и сам не мешкай! Они здесь! Выжидают, чтобы мы махнули на все рукой, вот тогда наступит для них удобный момент...

— Отстраняешь меня от настоящего дела? — пробормотал Велико. — Боишься, как бы моя излишняя поспешность не привела к чему-то непоправимому? Эх...

Ярослав обнял его, и взгляды их встретились. Ни один не отвел глаз.

— Люблю, когда ты загораешься, а не мудришь. — И Ярослав отпустил его.

Велико нетвердой походкой пошел к двери, открыл ее и, вспомнив о чем-то, обернулся:

— Как бы там ни было, врач тебя ждет.

Майор Бодуров покинул имение через черный ход, пересек фруктовый сад и оказался в винограднике. И на сей раз его никто не заметил. Сломав веточку цветущей сирени, он повертел ее в руках и выбросил.

«Даже сорванная с дерева, она прекрасна. Но скоро она увянет. Потеряет красоту и аромат. Вот так... Пока человек молод, он все может и многого ждет. Еще несколько лет назад я без малейшего колебания сбежал бы с Жасминой. Стефка опять простила бы меня, просто у нее нет другого выхода. Сбежал бы... Все опротивело... Тебя преследуют, как бешеную собаку, а ты думаешь о любви. Все мечтают о любви. Глупцы! Только взорвав этот мир, можно его излечить. Взорвав и разрушив! Чтобы он, не успев опомниться, изменился до неузнаваемости. И тогда запускай руки в это вонючее тесто и лепи из него таких людей, какие тебе угодны. Хочешь — лепи себе Жасмину, хочешь — собак, коммунистов, националистов или еще кого-нибудь».

Оставаясь наедине с собой, майор Бодуров всегда злился на весь мир и на самого себя. Ненависть будто прибавляла ему сил для сопротивления. Предстоящая встреча была его последней надеждой. Если она удастся, значит, звезда счастья ему еще не изменила. Он всегда рассчитывал на нее и всегда выигрывал.

Бодуров преодолел один овраг, за ним другой, третий. Остановился у маленького родника и наклонился, чтобы напиться. Так они уговорились. Если все в порядке и нет никакой опасности, он будет пить, пока его не окликнут.

Сначала майор Бодуров услышал чьи-то шаги, потом легкий свист. Он выпрямился. Да, он не ошибся. Среди голых деревьев на опушке леса стоял связной из центра. Он был в крестьянской одежде и нес большой мешок, перекинутый через плечо.

— Эй, хозяин, холодная ли вода? — спросил тот и, не дожидаясь приглашения, спустился к роднику.

— Ледяная. Во всем районе лучше не сыщешь, — ответил Бодуров и снял шапку. — Почему ты так задержался?

— Повсюду дороги блокированы. Я с таким трудом проскользнул, — заговорил связной. — Вам приказано не сниматься с места до нового распоряжения. Где вы скрываетесь, еще никто не знает. Я принес взрывчатку. Операцию следует проводить согласно плану. Накануне ухода из этого района, ночью, вы взорвете имение Делиевых, затем дом полковника Велева, дом Оризовых и других, включенных в список. У людей должно создаться впечатление, что это широко задуманная операция коммунистов против заклятых врагов новой власти. Выборы будут отложены под нажимом Запада, но и мы тоже должны помочь. Необходимо вызвать психоз по поводу массового коммунистического террора. Ну а потом — каждому по заслугам.

— И это все? — спросил Бодуров, даже не стараясь скрыть свое мрачное настроение. — И когда же все начнется?

— Скоро!

— Точнее?

— Господин майор, ничего больше не имею права вам сказать. Будьте терпеливы и думайте о Болгарии. А теперь мне пора.

Связной опустил мешок на землю, а сам направился к ближайшему лесу и вскоре затерялся в зарослях кустарника.

Бодуров еще долго оставался в овраге. Он перевязал мешок и спрятал его в кустах. Вечером будет удобнее перенести подобный груз.

«Будьте терпеливы и думайте о Болгарии...» Устроились на теплые местечки в военном министерстве и считают, что вершат дела. Тоже мне конспираторы! А топор может в любую минуту опуститься на наши головы».

Бодуров зашагал прямо через виноградник. Войдя в маленький домик, что стоял на горе, он оглянулся и постучал в пол три раза. Тотчас же открылся тайный люк в убежище. Как слепой, Бодуров спустился по деревянной лестнице вниз.

— Подойдите поближе. Там сыро. — Чья-то рука повела его к нарам в глубине убежища.

При свете свечи Бодуров рассмотрел лица трех солдат, сбежавших из батареи. Они выглядели бледными и измученными. Ну что он мог сказать, чтобы ободрить их, вдохнуть в их души веру? Он поставил на деревянный столик принесенную им еду и улыбнулся:

— Поешьте, ребята!

— Когда мы отправимся в путь?

Бодуров открыл портсигар и протянул его солдатам. Они закурили и жадно затянулись.

— Мы задыхаемся. Погибнем в этой дыре, — прозвучал другой голос.

— Вы хотите сказать, что предпочитаете виселицу?

— Мы свое обещание выполнили. Теперь ваш черед сдержать слово офицера. Мы убежали, чтобы драться, воевать, а не прятаться, как последние трусы.

— Вся округа в кольце блокады. Придется потерпеть. Через два дня напряжение спадет и они убедятся, что мы вне этого кольца. Тогда дорога для нас будет открыта.

— Можете ли вы сообщить крайний срок?

— На третий день к вечеру!

— Господин майор, не доводите до того, чтобы с самого начала мы разочаровались в вас. Мы втроем...

Бодуров вспыхнул, но сумел справиться с подступившим гневом. Совсем неподходящее для этого время. Они нужны ему живыми, и тогда он сможет снова выплыть на поверхность, иначе... Бодуров вытащил пистолет и стал вертеть его в руках.

— Это заговорила ваша неопытность, — произнес он, четко выговаривая каждое слово. — Но на сей раз я вас прощаю, потому что вы еще молоды. Однако запомните: вы дали клятву, а каждого клятвопреступника наказывают смертью! Борьба идет жестокая, и мы должны верить друг другу, чтобы выстоять. Поешьте и в любой момент будьте готовы к новой операции.

Стоя у стены, солдаты со скрытой угрозой следили за движениями майора. Но ведь он оставался их единственной надеждой. Только он один мог вывести их из этой вонючей дыры.

Бодуров понял их мысли по выражению глаз, по их молчанию.

— И без глупостей, ребята! — Он еще раз смерил их взглядом, и тут же крышка люка захлопнулась за ним.

Дойдя до виноградника, Бодуров остановился, засмотревшись на огни города. Каким далеким ему показалось то время, когда он чувствовал себя подлинным хозяином жизни! А ведь прошел всего лишь год.

«Четыре орудия выведены из строя, а остальные? Неужели они думают, что из них тоже нельзя стрелять? Всегда найдется способ пролить кровь... Если даже мы перестреляем друг друга, жизнь все равно будет продолжаться и требовать своего. Подумать только, сказать о Жасмине, что она — развратница! Это же выдумки Ярослава! Да и Велико тоже хорош. Стал похож на глухого петуха. С ним просто сладу нет. Повторяет без конца одно и то же», — думал Павел, идя по центральной улице и еле волоча ноги от усталости.

И этот день прошел зря. Каждый давал указания, каждый вносил предложения. Отрадно было для него лишь то, что Ярослав задержал его после ухода остальных и сказал:

— Сегодня ночью произведите обыск в доме Делиевых!

— А как быть с собаками? — спросил он.

— Ваше дело! И вот еще что. Христо отправится в имение и наймется там на работу батраком. Все улажено. Вечерами он будет приходить к тебе. Потом сам будешь обо всем докладывать. Кому — ты знаешь.

И слова его были весьма уместны, и дело предстояло серьезное. Павлу до смерти хотелось заняться серьезным делом, вместо того чтобы прогуливаться по центральной улице, разыскивая солдат без увольнительной или тех, кто надел фуражку набекрень, тем самым нарушив форму одежды.

Он почувствовал, что устал. Даже не хотелось есть, хотя Павел уже забыл, когда ел в последний раз. Осмотрев улицу, он заметил на противоположном тротуаре Жасмину. И сразу же вспомнил, о чем его попросил Велико: «Если Жасмина придет и спросит обо мне, скажи ей, что я ее люблю».

Жасмина осталась такой же, какой он помнил ее с тех пор, как она училась в гимназии. Только одежда на ней теперь была богаче. И эта пышная прическа...

«Похорошела. И стала еще более недосягаемой», — подумал Павел. Ему показалось, что и Жасмина смотрит на него. Павел перешел на другую сторону улицы и приблизился к ней.

— Здравствуй!

— О, это ты? — улыбнулась Жасмина и протянула руку. — Если бы ты не остановил меня, никогда бы тебя не узнала. — Жасмина с любопытством рассматривала Павла. — Эта военная форма... Все вы стали такие...

— А я сразу узнал тебя. Ты совсем не изменилась.

— О-о, мы уже умеем и комплименты делать! Очень рада, — рассмеялась Жасмина, но глаза ее остались грустными.

— Знаешь, я собирался специально искать тебя, — напрямик сказал Павел и почему-то покраснел.

— Меня? — удивилась Жасмина.

— Ты мне нужна.

— Я?..

— Вчера я задержал подпоручика Велева. В батарее, которая находилась в его подчинении, трое солдат совершили преступление — вывели из строя несколько орудий и сбежали.

— Но зачем ты все это рассказываешь мне? — спросила Жасмина, и по ее лицу промелькнула тень.

Павел почувствовал, что она вот-вот повернется и уйдет, и торопливо добавил:

— И Велико придется отвечать за это. Ты же знаешь, что Велико... — Павел хотел продолжать, но заметил, как расширились зрачки глаз у Жасмины и в них появился испуг. У нее дрогнула рука, и она смяла ручку своей сумочки.

— А где он сейчас? — спросила она едва слышно.

— Да кто его знает! А ты, если можешь, помоги. Сама понимаешь, как он... — запнулся Павел. — Велико любит тебя, но никогда не позволит, чтобы тебя обвинили в том, что ты предала мужа...

— Не надо! — прошептала Жасмина и бросилась бежать по улице. Павел и не пытался ее удержать. Ему стало не по себе. Он направился в комендатуру. Во дворе солдаты сидели на стволах срубленных деревьев в ожидании полевой кухни. Унтер-офицер вскочил, чтобы отдать команду, но Павел махнул рукой и подозвал его к себе. Они вместе вошли в кабинет Павла.

— Тебе уже известно, что мы расстаемся? — спросил Павел после паузы.

— Глупости! — сразу же уловил его тревогу Христо. — Только расширился круг моих обязанностей. Ну разве я виноват, что у меня такая крестьянская физиономия? Однако выбор пал на меня, ничего не поделаешь. Если мне повезет и я их там найду... Но уж той бабенке, кажется ее зовут Стефкой, придется со мной хлебнуть горя.

— А я что буду делать один? — поднялся Павел.

— Только молчок! — Христо поднес палец к губам. — Другие ни о чем не должны знать. Я буду забегать сюда время от времени.

— Послушай, сегодня ночью собаки Стефки Делиевой должны исчезнуть из ее дома.

— Собаки?

— Все до одной!

— Ладно! Должны — значит, исчезнут.

— И навсегда. Только не убивайте их.

— Навсегда? И без кровопролития?!

— Иди и выполняй задачу!

— Слушаю! — громко крикнул Христо и, как заговорщик, подмигнул ему, но Павел уже не смотрел на него.

Сейчас Жасмина хотела бы встретить Велико здесь, на этой центральной улице, потому что эта улица дарила ей счастливые минуты жизни.

Но была ли она когда-нибудь счастлива? И что люди называют счастьем? Неужто вереница фаэтонов на ее свадьбе и подвенечное платье, единственное, что тогда отличало ее от других гостей, — это счастье? Или та ночь, когда мужчины возвращались с фронта, а она, до нитки промокшая под дождем, стояла на перекрестке перед вокзалом, чтобы в толпе увидеть Велико? Или то мгновение, когда она поняла, что не может думать ни о ком другом, кроме него?..

Жасмина продолжала идти, влекомая каким-то порывом и сознанием того, что опоздала, что весь мир тоже в чем-то запоздал.

Велико каждый день проходит мимо того места, где они встречались. Посмотрит ли он сегодня на их скамью? Она уже целую неделю не была там, и ей казалось, что вся ее жизнь переменилась.

Не была ли ошибкой эта ее тяга к Велико? Что она ждала от него? Что она могла ему дать?..

Жасмина дошла до сосновой рощи, затем до их скамейки. Велико там не было. И на поляне его не оказалось. В сознании Жасмины образовалась какая-то пустота. Одни лишь обрывки запутанных мыслей и желание предпринять что-нибудь, почувствовать, что она продолжает жить.

Вчера сгорело дотла ее прошлое. Не сгорело ли вместе с ним и настоящее, и совсем смутное, но столь желанное будущее?

Тень горы накрыла крайний квартал города и здания казармы. Было тепло, а Жасмина дрожала от озноба. Она съежилась на скамейке и притихла.

Она не могла бы сказать, сколько времени оставалась в этом состоянии и о чем думала. Когда до нее донеслись шаги и чья-то рука опустилась на ее плечо, она поняла, что это Велико, но головы не подняла. Все-таки боялась, что кто-то другой окажется за ее спиной.

— Ты окоченела, — услышала она голос Велико.

Жасмина не шелохнулась. Ей хотелось слушать его бесконечно, чтобы наконец освободиться от страха.

— Тебе не следовало приходить, — продолжал он.

— Ты не присядешь? — Жасмина показала ему на место рядом с собой, но он не ответил. Ей почудилось, что его рука отяжелела. — Что я могу для тебя сделать? — Она сама не поняла, почему у нее вырвались именно эти слова.

— Я хотел быть с тобой, только с тобой, вдвоем... — Его рука все еще сдавливала ее плечо.

— Скажи мне всю правду.

— Помнишь, зимой...

— Прошу тебя, ничего не утаивай от меня! Тебе грозит опасность?

— Я шел сюда и думал, что непременно найду тебя здесь, был уверен, что ты придешь, ведь ты так мне нужна.

— Ты что-то скрываешь? — Жасмина схватила его за руку и попыталась заглянуть ему в глаза.

— Только то, что я тебя люблю!

Потом оба замолчали, словно обо всем уже было переговорено.

Смолкли и птицы, укрывшиеся от жары. И лес замер — ветер давно затих где-то за холмами.

— Но ты мне верь. — Велико присел рядом и оперся спиной о ствол молодой сосны.

— Мне сказали, что... — хотела что-то сказать Жасмина, но замолчала.

— Правда, по социальному происхождению мы — враги, — не прерывал своих мыслей Велико.

— Дурачок ты, наверное, поэтому я и люблю тебя, — прижалась к нему Жасмина.

— Завтра мы можем оказаться по разные стороны баррикады. Молчи! Не хочу, чтобы ты мне что-либо объясняла. Может быть, ты по-своему права. Кровь людская — не водица... Но если выяснится, что мы — противники, я тебя убью. Должен тебя убить! Понимаешь ли ты это? — И тут он словно очнулся, пристально посмотрел на нее, как будто хотел убедиться, что она все еще сидит рядом. — Подумай хорошенько. Я хочу, чтобы между нами была полная ясность. Со всеми и во всем должна быть ясность. — Велико прижал Жасмину к груди, пытаясь найти в ее взгляде хоть тень смущения, хоть малейшее колебание.

— Неужели ты во всем этом до сих пор не разобрался? — прошептала Жасмина.

— И ты будешь со мной, что бы ни случилось?

— Только с тобой!

— И в самый трудный час?

— Даже в смертный час! А может ли быть что-нибудь страшнее этого?

Велико встал, поднял ее и поцеловал. Его потрескавшиеся губы обожгли ее. И слезы потекли по щекам Жасмины. А ведь она так редко в жизни плакала. Но сейчас это были счастливые слезы.

Велико вытер Жасмине глаза и отстранил ее от себя.

— А теперь уходи.

Она смотрела на него с недоумением.

— Иди и не ищи меня, пока я не позову тебя.

— Мне сказали... — Жасмина вспомнила о Павле, но Велико слегка ее подтолкнул, чтобы она уходила.

— Мы снова увидимся!

— Жду тебя!

— Иди и не оборачивайся назад.

Жасмина ни о чем не спросила, не сделала попытки узнать, что случилось сегодня или может произойти завтра, послезавтра... Для нее важно было одно: он рядом с ней, он вместе с ней... Она ушла и ни разу не обернулась. Знала, что Велико стоит у скамьи и будет там стоять, пока она не скроется из виду. Знала и другое: сам он не любит оглядываться, не любит озираться. Она не испытывала страха за себя и за то, что совершает, а это значило для нее очень много.

Полковник Велев сидел за письменным столом в каком-то расслабленном состоянии. Его взгляд бессмысленно перемещался от двери к окну, потом скользил по горшкам с распустившимися цветами и, наконец, остановился на стене, где белело пятно, оставшееся после того, как сняли портрет царя. Велеву так хотелось поделиться с кем-нибудь своими горестями. Он испытывал невыразимую муку, поистине огромную, нечеловеческую муку. Увы, при создавшемся положении он не имел ни малейшего права считаться со своими переживаниями.

Полковник ходил к Ярославу, чтобы поговорить о Венцемире. Все же Венцемир — это его сын, его единственная надежда. Он и не думал просить о милосердии, хотелось лишь поведать о жизни сына и услышать рассказ о жизненном пути Ярослава — молодого человека, выросшего в совсем иных социальных условиях, а ныне работающего с ним, полковником. Почти ежедневно Ярослав смотрел смерти в глаза, но с непонятным и завидным для полковника постоянством ускользал от нее. Сегодняшняя озабоченность Ярослава смутила полковника. Привел его в смятение и взгляд Ярослава — умный, острый, стремящийся проникнуть в твои самые сокровенные мысли. Но именно это явное смятение заставило полковника остаться солдатом, презреть все личное и заговорить об армии, которая нуждается в сильной и твердой руке.

Велев стоял рядом с письменным столом. Уже и в помине не было того, что люди здесь называли велевской властью. Полковник физически был настолько слаб, что ему было трудно даже вынуть ручку из чернильницы, чтобы подписать бумаги...

Подписав последний документ, полковник понял, что ему больше нечего делать в этом кабинете: ничто его здесь не занимало, ничто не удерживало. Жизнь этого полка стала обходить его стороной.

Он не задержался и перед зданием штаба. Посмотрел только на каменную колонку с краном. Сюда была подведена вода из источника. Это произошло ровно двадцать лет назад. Тогда каждый выпускник его курса получил звание поручика, и в ознаменование этого события он соорудил колонку своими руками. Теперь это долговечное сооружение напоминало полковнику о его молодости. Много лет прошло, но, всякий раз проходя мимо нее, Велев невольно возвращался мыслями к прошлому. Время утекло незаметно, как вода из источника.

Вспоминал он и о том времени, когда его сердце познало радость возвышенных надежд и окрыленного ими честолюбия. В те далекие дни слова «отечество», «родина», «народ» были на устах у каждого, с той лишь разницей, что тогда горстка бывших правителей пыталась внушить силу этих слов массам, а теперь массы неотступно несли их в себе, превратив их в свое знамя, которое никто не мог у них отнять. Полковник сам пришел к этому заключению: время научило его спокойно воспринимать и победы, и поражения.

На сей раз полковник Велев не пошел к главному входу, куда, как только он появлялся, сразу же подъезжал его фаэтон, а свернул к расположению батарей.

Он не виделся с Венцемиром уже двадцать дней. Во время утренней поверки увидел его в строю. Увидел, но, как обычно, прошел мимо. Он хорошо понимал, что Венцемиру не место в рядах полка, которым командовал он, полковник Велев, ведь они — отец и сын, однако...

Венцемира направили сюда вопреки желанию отца. Когда тот впервые пришел на службу, полковник вызвал его к себе и сказал:

— Мы оба — солдаты и приняли присягу. Ты служишь не мне, а родине...

Полковник остановился перед канцелярией батареи, чтобы хоть немного унять сердцебиение. Открыв дверь, он увидел Венцемира, сидевшего на кровати с книгой в руках. Полковник не проронил ни слова, пока сын не встал и не застегнул китель, и только после этого сказал:

— Жасмина увезла свои вещи, — словно именно это было самой важной причиной их встречи.

Подпоручик захлопнул книгу и положил ее на письменный стол.

— Она освободила комнату. И гостиная свободна, — продолжал полковник, не сводя глаз со стенных часов. — Дом без людей напоминает гробницу. Дом твой! Располагайся в нем, живи... — Он словно отдавал распоряжения. Ему так хотелось высказать все сразу, чтобы облегчить душу, но он почему-то заговорил о посторонних, незначительных вещах.

— И ты пришел только ради этого? — спросил подпоручик Велев и только тогда повернулся к отцу.

— Нет, и ради другого тоже.

— Когда же прекратится этот фарс? — В голосе Венцемира послышалась нотка злобы.

— Все зависит от тебя. Одно твое слово, и с этим вопросом будет покончено.

— Вы ждете признаний? — спросил сын.

— Я хочу знать правду. Иначе батарея будет расформирована, а тебя предадут суду военного трибунала. — Слова полковника звучали, как заученные.

— Думаю, это как раз в твоей власти, — прищурил глаза молодой Велев.

— Я пришел не для того, чтобы ссориться. Мы должны поговорить с тобой. — Полковник сел на стул. Сел и Венцемир. — Что касается ответственности, то даже ты не станешь спорить по этому поводу. Скажи, ты из упрямства решил погубить себя?

— А ты ради своей амбиции решил поставить меня на колени? — Венцемир задыхался, уже ничего не замечая вокруг. — Ты заключил союз с дьяволом, лишь бы добиться своего. Тебе будет приятно увидеть, как я вымаливаю снисхождение и милосердие, как прошу тебя спасти меня и соглашаюсь жить, подчинившись твоей воле. Плохо скроено, отец. Заметны швы. — Молодой Велев уже не скрывал своего озлобления.

— Хватит! Заклинаю тебя именем твоей матери! — крикнул полковник, подняв руки вверх.

Но Венцемир сделал вид, будто не слышит его.

— Хочу видеть Жасмину, — заявил он.

— Не заставляй меня до конца жизни сожалеть о том, что я так и не понял собственного сына, — сказал после паузы полковник. У него разболелось сердце, и он чувствовал себя совершенно обессиленным.

— А разве так уж необходимо, чтобы все люди понимали друг друга? — пришел в себя Венцемир. — У тебя свой путь, у меня — свой. Наши пути-дороги разошлись. Нужно ли сожалеть об этом?

— Солдат солдату может высказать свою боль.

— Хочу видеть Жасмину, — настаивал Венцемир.

— И это все?

— Если это в твоей власти, сохрани батарею. — Венцемир выпрямился. — Пусть бремя позора ляжет на плечи провинившихся. Только на их плечи! — Голос у него дрогнул, но он быстро овладел собой.

— Какой же ты холодный человек... и жестокий! — сказал полковник.

— Во мне течет твоя кровь, — спокойно ответил сын.

Полковник Велев нащупал трость, для чего ему пришлось нагнуться к ножке стола, и вышел совершенно подавленный. Шедший ему навстречу солдат смутился, неожиданно увидев полковника, но Велев не обратил на него внимания. Тростью ощупывая ступеньки, он стал медленно спускаться по лестнице.

На улице его ослепило яркое солнце, и он зажмурился.

Сестры Делиевы рыдали, сидя в столовой, как над покойником. Солдаты из военной комендатуры знали причину этих слез и потому взирали на обеих вдов довольно равнодушно.

— Словно волки, вырвавшиеся из клетки, — хихикнул один из них.

— А ты уверен, что все будет в порядке? — спросил у него Христо. — Ты объяснил ему, что он отвечает за них головой?

— Конечно, ведь собаки-то английской и французской породы. В первую мировую войну он оказался в плену, понравился там какому-то французскому офицеру и тот нанял его ухаживать за своими собаками на вилле.

— А он не уморит их голодом?

— Да он будет поить их снятым молоком и кормить кукурузной кашей с брынзой. А если ягненок какой-то приболеет, то и мясцом подкормит.

Солдаты рассмеялись.

— Забыли прихватить позолоченную посуду. Придется псам помучиться, — съязвил кто-то.

Солдаты балагурили, передавая по кругу сигарету.

Все это время сестры Делиевы то умолкали, то снова начинали выть в голос, словно задались целью перекричать друг друга.

Павел слышал их причитания, которые доносились в кабинет через раскрытую дверь, и размышлял о превратностях жизни:

«Если бы пропал человек, они бы и слезинки не пролили, а вот из-за каких-то собак...»

Кто знает, сколько еще времени предавался бы он подобным размышлениям, если бы не раздался звонок полевого телефона.

Павел снял трубку:

— Бай Ярослав, ничего нового. С собаками все в ажуре — они в надежном месте. Сестры спали, как младенцы... Да, все проверили. И чуланы, и туалетные комнаты. Христо лазил в погреб. Нет и следов, что там побывали посторонние люди. Понимаю: вести наблюдение за каждым, кто входит и кто выходит. Насчет имения? Христо скоро уезжает. Один раз ничего не найдем, другой раз — ничего, а в конце концов, может, что-нибудь да и обнаружим.

Павлу очень хотелось напасть на след беглецов и самому их преследовать. Запахло порохом, и это в такой теплый весенний день — над тобой солнце, а внизу — пепел и пыль. Он нехотя встал. Проверил, заряжен ли пистолет. Потом нащупал в кармане гранату и, как всегда, посмотрел на себя в осколок зеркала, прилаженный к окну. Он заметил на щеках редкую щетину и что-то проворчал себе под нос.

Пока он размышлял, не побриться ли ему, в дверях показался Велико, крупный, внушительный.

— Сколько ни глядись в зеркало, красивее не станешь, — пробасил Велико и уселся на кровать.

— Смотрю, что со мной делает природа. Запаршивел... Никуда негодный стал...

Велико не слушал его. Он сунул руку под кровать и вытащил оттуда деревянный солдатский чемодан. В нем был полный беспорядок, но в уголке он обнаружил двухлитровую бутылку с домашней сливовой ракией. Велико посмотрел бутылку на свет, какое-то мгновение полюбовался цветом напитка, потом обтер горлышко рукой и только тогда отпил из нее.

— Сам напрашиваешься, чтобы я позвонил Драгану, — припугнул его Павел.

— Я зашел лишь для того, чтобы напомнить о себе. — Велико сделал еще глоток.

— Сегодня ночью мы увели у Стефки всех ее собак.

— Нет бы и ее увести. Уж заодно! Что касается меня, то я принял решение и от него не откажусь.

— А что ты решил? — пристально посмотрел на него Павел.

— Как бы это ни выглядело глупо, но я обязан это сделать. И хочу, чтобы ты один знал абсолютно все. Раз я допустил ошибку, я сам ее и исправлю.

— А нельзя ли немного яснее?

— Ведется грязная игра, и я должен раскрыть, кто в этом виноват. Иначе все пойдет к чертям! — Велико подтолкнул его к зеркалу и подал ремень, чтобы направить бритву.

— Я случайно встретил Жасмину...

— Она должна остаться в стороне. Мужские дела касаются только мужчин. Уезжаю, и все тут!

— Видал сумасшедших, но таких, как ты... — Павел не договорил. Ему в самом деле стало жаль Велико. — А не можешь ли ты более внятно растолковать мне, что надумал?

— Еду в деревню. Мои люди там никогда меня не обманывали. Они знают весь район как свои пять пальцев. Попробую с ними провернуть это дело. У меня есть одна идея. Если я на правильном пути, то мы добьемся успеха. Если здесь случится что-то непредвиденное, ищи меня там. Но никто другой не должен обо всем этом знать, понимаешь, никто!

— Меня вызывает бай Ярослав, — как-то неуверенно произнес Павел и вдруг оживился: — А давай-ка вместе пойдем к нему! Он...

Велико встал.

— Я тебе уже все сказал.

Павел не удерживал его. Знал, что это бессмысленно. У Велико помутнели глаза. Нетрудно было догадаться, какую тот испытывает боль, а усиливать ее Павел не хотел. Он всегда держался за Велико, держался инстинктивно, видимо чувствуя его правоту. До сих пор Велико удавалось ее доказывать, хотя иногда он вовсе не считался с установленными нормами. Возможно, это объяснялось его обаянием, а возможно, и удивлявшей многих откровенностью...

И снова зазвонил телефон, но Павел не снял трубку. Пусть себе звонит. Он для того и поставлен на стол. Павел вынул из ящика стола горсть патронов и высыпал их себе в карман.

Велико вышел первым. Прислушался к теперь уже сдавленным рыданиям женщин, доносившимся из столовой Стефки Делиевой. Вспомнил о собаках, о разговоре с Павлом, и на его губах промелькнула улыбка.

«Увели их... Ну и история...»

На улице они расстались. Павел отправился в казарму, а Велико — к площади. Разошлись в разные стороны, чтобы не мучить больше друг друга лишними вопросами.

Стефка Делиева, прислонившись лицом к стеклу окна, тяжело дышала и сосредоточенно следила за струйками дождя, словно от этого зависело решение какого-то важного вопроса.

— Неожиданная буря!

Стефка не заметила, когда майор Бодуров вошел в комнату. На нем была белая рубашка, казавшаяся еще белее из-за зеленых галифе и начищенных до блеска сапог. Он благоухал духами. Стефка любила этот запах потому, что это был его запах, но на сей раз она восприняла это без прежнего восторга.

— Мы не виделись целые сутки. — Майор положил руки на ее плечи. В его голосе ощущалась теплота. — А нам надо о стольком поговорить.

— Исчезли, — прошептала Стефка, чуть повернув к майору голову.

— Назревают события, к которым мы не можем оставаться равнодушными.

— Все пять. И никакого следа...

— Я говорю вполне серьезно, — нервно свел брови Бодуров.

— И я не шучу. Так пусто на душе. Жить мыслью, что заботишься о чем-то, о ком-то, и вдруг проститься со всем, потому что у тебя отняли самое дорогое.

— Я тебя не понимаю.

— И никогда не поймешь... — простонала Стефка. — Этой ночью бесследно исчезли собаки, мои собаки.

— Сожалею, весьма сожалею.

— Они были мне дороже даже тебя! Они-то всегда мне верно служили! — причитала Стефка, все так же неотрывно глядя в окно. — Я заботилась о них по-царски, как мать заботится о своих детях. И вдруг они как сквозь землю провалились, словно никогда и не существовали.

— Да, собаки... Жаль. В самом деле, жаль...

— Да разве есть что-либо более мерзкое, чем люди? — повысила голос Стефка Делиева. — Вся мерзость мира сосредоточена в них. Вся злость, вся грязь... Я бы их живьем сожгла! И наслаждалась бы их мучениями!.. Посягнуть на собак, на беззащитных животных...

— Говоришь, посягнуть? — Майор уже внимательнее стал прислушиваться к ее словам. — Тебе не о собаках надо тревожиться. — Он сразу понял: исчезновение собак имеет прямую связь с возникшими у новых властей подозрениями, и потому они начали вести поиск с городского дома Делиевых.

— Я всегда знала, что у тебя нет сердца.

— Давай отложим этот разговор. Приди в себя. Прими душ. Если хочешь, выпей валерьянки, но ты должна немедленио восстановить способность трезво и логично мыслить.

— Да что случилось? Ты начинаешь меня пугать.

— Дело не в страхе, а в том, что нам нанесен удар. Я рядом с тобой и всегда буду рядом, — шептал он, повернув Стефку лицом к себе и, к ее изумлению, поцеловав в губы.

— Любишь меня? — спросила она.

— Возьми себя в руки. Нам предстоит сделать последний ход. Да-да, последний! Они начали с города. Скоро могут появиться и здесь. Будь готова к этому. Если не в эту ночь, то в следующую мы уйдем отсюда. Вдвоем и навсегда...

Его слова привели Стефку в замешательство. Она никак не могла объяснить себе его нежность, осмыслить его клятвенное заверение в том, что они будут счастливы. Она держала его за руку, хотела что-то сказать, но тут со двора послышался стук колес и чей-то громкий голос.

— Только его нам не хватало, — сказал Бодуров и выпустил ее руку.

Во двор въехал фаэтон. Дождь хлестал по накидке солдата, сидевшего на козлах, и струи воды стекали по его ногам.

Полковник Велев вышел из фаэтона и остановился возле двух работников, батрачивших в имении.

— Она должна быть здесь! — сказал он.

— Раз должна, значит, так оно и есть, — ответил один из работников и отошел на сухое место под навесом.

Полковник направился к центральному флигелю. Он уже не помнил, сколько раз приезжал сюда прежде и с кем здесь встречался. Сейчас он искал только Жасмину и должен был ее непременно найти.

Стефка отпрянула от окна. Как не вовремя прибыл этот незваный гость. Она все еще ощущала трепет губ Бодурова. А если в самом деле осуществится то, о чем она мечтала, что тогда? Стефка обернулась к Бодурову, но его уже не было: вышел в другую комнату. А как ей хотелось продолжить разговор!..

За дверью послышались шаги и постукивание трости полковника.

— Какая приятная неожиданность, — встретила его улыбкой Стефка. — Целую вечность не виделись!

С его одежды прямо на пол стекала вода, но это ничуть не смущало полковника. Он внимательно осматривал комнату, словно ища кого-то. Потом его взгляд остановился на лице Стефки.

— Ничего нет хуже незваного гостя, — сказал он и, не дожидаясь приглашения, опустился на диван.

— Ну что ты такое говоришь! Я несколько раз передавала тебе приглашение. И сейчас ты нужен мне, как друг.

— Польза от меня всегда равнялась нулю, — пошутил полковник, но Стефка продолжала:

— Нам самое время припомнить те дороги, по которым мы шли до сих пор и по которым следуем сейчас.

Хозяйка имения вдруг ощутила острое желание выгнать полковника прежде, чем поймет цель его прихода.

— Страшная буря. Дороги совсем развезло, — проговорил Велев.

— Прошлой ночью исчезли мои собаки, все пять собак, которыми ты так восхищался.

— Весьма печально!

— Завтра, вероятнее всего, исчезнем и мы сами.

— Никто не знает, сколько кому суждено прожить, — пожал плечами полковник.

— Я хотела бы знать, где же твое место при нынешней ситуации?

— Сложный вопрос, — холодно улыбнулся Велев. — И хотя я пришел совсем не за тем, чтобы выяснять это, все же скажу тебе то, что думаю. Каждому хватит места на этом свете, только бы он сам его не заплевал.

— А когда другие его оплевывают, когда эти другие разбивают жизнь твоих детей? Где тогда наше достоинство, господин полковник?

— Жизнь Венцемира в опасности, — сказал Велев, понимая, что любой спор сейчас неуместен и опасен. Ему нужно было спасать сына.

— Ты сам виноват. Ты продался коммунистам.

— Нет! Его предали, причем очень подло предали те, кому мы оба с тобой верили.

— Не будем говорить о подлости, потому что... — Стефке захотелось быть откровенной до конца, но Велев, нахмурив брови, прервал ее:

— Венцемир потерял почву под ногами. Совсем запутался. Мы обязаны поддержать его, даже если что-то и потеряем на этом. Я пришел к Жасмине.

— Она в соседней комнате.

Стефка повернулась к нему спиной и больше не произнесла ни слова, хотя ей хотелось спорить, доказывать, что именно она больше всех страдает, что никому до этого нет ни малейшего дела.

Полковник Велев взял фуражку и вышел из гостиной.

В соседней комнате его уже ждали. Жасмина лишь частично слышала их разговор. Она тоже хотела поговорить с теткой, но та вечно была занята.

Жасмина встретила полковника стоя. Это означало, что разговор должен быть кратким. Они поняли друг друга с первого взгляда, в котором не было ни стеснения, ни снисхождения.

— Ты нужна нам, — сказал полковник, остановившись у двери.

— Это не имеет смысла! — ответила Жасмина. Помня о его раненой ноге и о возрасте, она предложила ему сесть, но при этом подумала: «А он подал бы мне стул, если бы я пришла к нему за помощью?»

— Венцемир должен нести ответственность только за свою долю вины, — сказал Велев.

— Но что же я могу сделать?

— Многое. Хотя бы пойти к нему... на правах близкого человека. Тебе одной он может сказать всю правду.

Жасмина молчала.

— Я не вмешиваюсь в твою жизнь, — продолжал полковник. — Я хорошо знаю и недостатки Венцемира, но он мой сын. Пойми! Я не имею права быть ему судьей, особенно теперь. У каждого есть сердце, и каждый хорошо знает лишь себя... — Из груди полковника вырвался тяжелый вздох. — Ему грозит опасность, а у меня такое чувство, что не он один во всем виноват. Похоже, что Венцемир хочет воспользоваться случившимся, чтобы погубить себя, стать мучеником в глазах окружающих и тем самым доказать свою правоту. Я не стану его жалеть, если он действительно виновен, но не хочу, чтобы он брал на себя еще и чужой грех.

Полковник выражал мысли точно и в своих поступках был бескомпромиссен. Такие люди нравились Жасмине, и она подумала, что никогда не испытывала неприязни и отцу Венцемира. Он всегда разговаривал с ней на равных.

— Он не знает, что такое любовь, — вырвалось у нее, хотя старый Велев не заслуживал того, чтобы ему говорили эти слова.

— Не попрекай его, — ответил он.

— Он делает лишь то, что ему выгодно, а до других людей...

— И все же, несмотря ни на что...

— Хорошо. Я сделаю все необходимое, но запомните: это только ради вас! — проговорила Жасмина. Она приняла это решение внезапно, неожиданно для самой себя. Жасмина пыталась скрыть волнение, но, заметив, как пульсирует жилка на лбу полковника, не сумела сделать это. Она искренне пожалела его.

— Я должен знать, виноват ли он в том провале, который произошел на батарее. Это пятно ему никогда не смыть.

— Что еще? — спросила Жасмина, хотя почувствовала, что он уже все сказал. Ей хотелось узнать как можно больше. Она надеялась услышать что-нибудь о Велико, о котором не смела спросить.

— Запятнана офицерская честь Венцемира. Сбежали солдаты. Они унесли замки от орудий его батареи. Ответственность за это целиком ложится на него. Но истина — явление многообразное.

— А если Венцемир виновен?

— Тогда он умрет!

— Ну а если не виновен?

— Тоже может умереть, но с честью.

— Я попробую! — Жасмина продолжала думать о Велико, которого ей хотелось спасти любой ценой.

— Ты должна сделать это и ради себя, — продолжал Велев.

— Ко мне это уже не имеет никакого отношения, — сказала Жасмина.

— Знаю. Иначе я не пришел бы к тебе.

— Я сама вас найду. — Жасмина решила прекратить этот мучительный разговор. Еще немного, и она села бы рядом с полковником, чтобы рассказать ему все, как рассказывают матери, когда хотят облегчить душу и таким образом убедиться в своей правоте и в том, что иного пути, кроме избранного ее сердцем, нет! На какое-то мгновение отец Венцемира стал для нее близким человеком, но, испугавшись нахлынувших на нее чувств, она замолчала.

Велев тоже собирался сказать ей еще кое-что, но страдание оказалось сильнее слов. Он впервые увидел жену своего сына в таком свете... Увидел, и ему показалось, что он понял ее. Велеву стало страшно при одной только мысли, что он борется за слабого человека, а ведь это был его сын, его кровь.

— Буду тебя ждать! — Велев, не взглянув на нее, ушел.

Дождь прекратился. Солдат, восседавший на козлах, снял свою накидку. Только лужицы воды поблескивали у его ног.

За каждым шагом полковника Велева наблюдали настороженные глаза из трех окон. Самые противоречивые мысли роились в головах наблюдающих.

Лошади будто почуяли приближение полковника. Вскоре экипаж свернул за угол и, разбрызгивая вокруг грязь, скрылся.

Два дня прошло с того дня, когда была обнаружена кража замков от орудий батареи. Кроме Велико и отца, никто больше не спешил повидаться с подпоручиком Велевым, расспросить его или просто узнать, не нужно ли ему чего-нибудь. Подпоручик подумал, что случай с кражей привлечет внимание людей к его персоне, заставит заинтересоваться им. Велев знал, что его никто не любит. Даже отец, казалось, испытывал неудовлетворенность от самого факта существования такого сына. Эти мысли только усиливали озлобление, вызывая в душе подпоручика негодование.

«И Жасмина играет мною. Я хорошо начал, но... Она знает себе цену. Всю жизнь я мечтал сделать что-нибудь такое, чтобы люди заговорили обо мне. И вот свершилось...

Он взял лист бумаги и написал:

«Дни мои сочтены. Кроме тебя, у меня нет никого на свете. Но бывают моменты, когда приходится дорого расплачиваться за свою любовь. И тогда меня охватывает злость на самого себя. Я испытываю жгучее желание одним ударом покончить с тем, что тебе всего дороже.

Однако вопреки этому ощущению я люблю тебя. Хочу тебя видеть, хотя бы в последний раз. Сделай все возможное, чтобы мы могли встретиться.

Пусть не руководит твоими поступками ненависть. Не отказывай мне в последней просьбе.

Венцемир».

Подпоручик сложил лист бумаги, вложил его в конверт и впервые за последние два дня вышел из своего убежища. Ему навстречу шел дежурный солдат.

— Вы меня ищете, господин подпоручик?

— Возьми это письмо и отнеси в имение Делиевых, — приказал Велев. — И без ответа не возвращайся!

Солдат положил письмо в нагрудный карман и пошел.

Спор с Драганом так и не закончился. Совершенно очевидно, что отвечать за безопасность полка — дело нелегкое, но настоящим безумием было бы считать, что ты всегда безоговорочно прав, что всегда сведущ во всех вопросах.

Именно об этом думал Ярослав, застегивая шинель. Прохлада после дождя окутала все его тело — видимо, болезнь сделала его мерзляком. Несмотря на то что под горячими лучами солнца быстро высыхали лужи, он не ощущал тепла, его даже начало лихорадить. Ярослав был подавлен разговором с Драганом и тем, что дела оказались до предела запутанными. А ведь именно в тот момент ему так необходимо было сохранить уверенность.

Ярослав шел на вокзал встречать Драгана, который ездил в Софию, чтобы лично доложить о случившемся. Он видел, как тот, пунцовый, злой на невообразимую сутолоку на платформе, протолкнулся через толпу, собравшуюся перед вагоном, а затем выбрался на перрон.

Драган тоже заметил Ярослава и, нахмурив брови, отчитал его за то, что торчит на вокзале в такую неустойчивую погоду.

В кабинете, где Драган сразу бросил портфель на письменный стол, Ярослав заметил, что он снова обрил голову.

«Прихоть», — подумал Ярослав и тут же спросил, как на все случившееся реагируют в Софии.

Драган долго молчал, потом вытащил из портфеля какие-то бумаги и ответил:

— В болгарской армии не помнят подобного происшествия.

— Это я знаю! А есть ли что-нибудь более существенное?

— Есть. Враги партии распространяют слухи, будто в нашем городе готовится «варфоломеевская ночь», будто похищение замков от четырех орудий — дело наших рук, так как нам нужен козырь, чтобы нанести удар по патриотически настроенному офицерскому корпусу. Они не теряют надежды облить грязью и Велико и, воспользовавшись случаем, свести с ним счеты за его увлечения по женской линии.

— Умно придумано. — Ярослав присел на диван и сдвинул фуражку на затылок. — Так говоришь, «варфоломеевская ночь», а?

— Это их позиция. — Драган закурил сигарету и подошел к печке. — Для партии вопрос ясен — готовится заговор. Скорее всего они готовят координированные удары, стремясь доказать мировой общественности, что новая власть в Болгарии нежелательна. И начали с нас. Мы — лишь первое звено в большом заговоре.

— Значит, объединяют свои усилия. Пришли в себя и сбиваются в кучу, чтобы действовать против нас.

— От нас требуется разорвать эту цепь, в противном случае она задавит всю нашу страну.

— Понимаю.

— И никаких компромиссов. Когда обжигаешься на молоке, приходится дуть и на воду, — грустно улыбнулся Драган. — Наши люди в полку бездействуют потому, что рассчитывают на твой опыт, на твое чутье. Между тем у тебя под носом творятся безобразия, а ты занимаешься педагогикой. Враг — и педагогика! Ясно, что ты один не сможешь справиться.

Драган уставился в какие-то бумаги, словно в них мог найти решение проблемы.

— Для начала возьмем под арест Велико. Да, да, Велико — твоего заместителя. Он совсем отбился от рук, распоясался до предела, никого ни во что не ставит. Крепость предана изнутри, и мы будем беспощадны.

— Ты хочешь продемонстрировать перед праведниками высший класс принципиальности? Показать, что мы не щадим своих, не говоря уже о противнике? — попытался уточнить его мысль Ярослав и вдруг осознал горькую истину: насколько же они отдалились друг от друга.

— Именно это я и хотел сказать, — уже спокойнее продолжал Драган. — Обстановка весьма сложная и внутри страны, и за ее пределами. Оппозиция старается сколотить блок, не брезгуя при этом никакими союзниками, начиная с бывших жандармов и кончая бандитами, чьи руки обагрены кровью. Мы не имеем права отступать.

— Значит, арестовав Велико, мы укрепим свои позиции?

— Продемонстрируем свою силу.

— А не кажется ли тебе, что вся эта история попахивает своего рода предательством?

— Таков приказ из Софии. Там настаивают... — Драган решил прекратить этот спор.

— Они настаивают, но мы должны правильно оценивать события.

— Я тоже все взвесил и считаю, что Велико должен быть устранен; тем самым мы восстановим у людей душевное равновесие.

— Хорошо придумано. Ты всегда был силен в логике. А в Софии не распорядились по поводу того, кому сдать дела?

— Запугиваешь?

— Нет, просто предупреждаю. Не смешивай две вещи: жажду жизни у Велико и его готовность умереть за родину. Если бы Велико захотел урвать в этом мире от жизни больше, чем следует, мы обязаны были бы его осадить. Но нельзя требовать от человека, чтобы он прервал свой полет. Не перебивай меня! Тебе трудно понять это, даже если бы ты очень захотел. У тебя есть все, ты здоров и можешь многого добиться. Думаю, что знаю тебя лучше, чем кто-либо другой.

— Да ты просто поэт! — констатировал Драган.

— Я могу сказать и проще. Не Велико виноват в том, что мы так живем, а обстановка. Если мы будем наносить второстепенные удары, то ничего не выиграем. У нас повсюду свои люди. Беглецы не могут выбраться из нашего района. Они упустили момент. Нам нужно проникнуть в имение, проверить там каждый уголок. Если ничего не найдем, придется обыскать виноградники...

Драган напряженно слушал.

— Да, сложно!.. Все дьявольски сложно!

Ярослав едва заметно улыбнулся. Он хорошо знал Драгана и понял, что тот заинтересовался его словами.

— Ты хорошо знаешь бая Станьо. Во времена подполья он оказал нам немало услуг, — сказал Ярослав.

— А теперь старается увильнуть!

— Но ведь мы к нему не обращались. Я послал в имение нескольких молодых ребят наняться на работу. Он принял их и будет руководить ими. Завтра...

— Бай Станьо... Это хорошо. — Драган встал. Его голос неожиданно зазвучал теплее: — Боюсь я за тебя. И должен откровенно предупредить: как только мы выберемся из этой кутерьмы, я поставлю вопрос о тебе перед партийным руководством. Ты должен немедленно позаботиться о своем здоровье.

— Это не имеет отношения к нашему разговору. — Ярослав нервно втянул голову в плечи. Он не любил, когда говорили о состоянии его здоровья.

— Непокладистый ты человек, но ведь ты дорог нам и должен...

— Насчет Велико мы договорились!

— Ты не убедил меня, но подождем до завтра.

— Хорошо, — вздохнул Ярослав и направился к двери.

«Еще одна ночь, целая ночь... Неужели Драган забыл, сколько нам удавалось сделать за одну ночь?..»

Ярослав не заметил, как оказался на центральной улице. Он даже вздрогнул от шума, поднятого молодежью, вышедшей на вечернее гулянье. Ярослав не пошел в казарму, а направился к своей квартире. Ему захотелось хоть часок побыть там в одиночестве.

В его жизни всегда побеждал разум. Неужели разум покинет его теперь, когда он осознал все свои потери в жизни и понял, что ему осталось жить считанные дни? Неужели он не имеет права радоваться тому, чему радуются другие? Кого хотел усмирить Драган? С кем, по его мнению, он обязан считаться?

Больше не было нужды принимать какие-то решения, и, хотя ему нелегко было идти, Ярослав заторопился к себе домой. Центральная улица будто таяла у него под ногами и оставалась позади, все такая же широкая, все такая же устойчивая и неизменная.

На крыльце в лучах солнца поблескивал выложенный мозаикой пол.

Воздух в комнате был затхлый. Ярослав открыл окно и долго смотрел на горы. На него повеяло запахом сосны.

Кто-то открыл дверь. Ярослав медленно повернулся и увидел полковника Велева. Тот явно колебался, раздумывая, войти или нет, но поборол смущение и зашел.

— Я заметил вас, когда вы проходили по улице, — начал он и сразу же осекся. — Сердце что-то...

Ярослав накапал в стакан лекарство и протянул полковнику:

— Выпейте! Действует успокаивающе.

Велев выпил. Какое-то мгновение он сидел с полузакрытыми глазами, но это не мешало ему все видеть. Или, точнее, все ощущать.

«Неужели силы этих людей неиссякаемы? И доверие их безгранично, и внимание. Они завоевывают тебя верой в человека, а мы?..» — Мысль прервалась, но сердце начало биться спокойнее.

— А знаете, в моем доме ваша комната самая тихая.

— Повсюду тихо, господин полковник.

— Я часто захожу сюда, когда вас нет дома, — продолжал полковник.

— И в городе тихо, и в полку... Редко встретишь чей-то открытый взгляд. Все стали какими-то тихими, осторожными.

— В первую мировую войну я командовал батареей и связным у меня был цыганенок. Когда мы вступали в бой, он всегда старался быть рядом со мной и явно не испытывал ни малейшего страха. Но как только бой стихал, он свертывался калачиком в окопе и повторял одно и то же: «Ну, теперь жди беды. Раз стало тихо, значит, с человеком все может случиться...»

— Но до каких же пор? — Ярослав задал этот вопрос скорее всего самому себе.

— Разрешите ему повидаться с женой, — попросил полковник и приоткрыл глаза. Ярослав по-прежнему стоял у окна и смотрел на улицу.

— Кому?

— Венцемиру, моему сыну.

— Вы на что-то надеетесь?

— Но мы же люди!

Ярослав промолчал.

— Вы считаете, что и он впутан в эту историю?

— Не хотелось бы заранее высказывать свои суждения. Только не думайте, что, поскольку он мой сын... Мне необходимо докопаться до истины. А Жасмине он скажет все. Ему очень нужно, чтобы она была рядом. Ее он не обманет. Раньше он мог бы поступить иначе, но сейчас — ни за что! — Полковник снова начал задыхаться. — У нас с вами достигнута полная ясность. Нам нечего скрывать друг от друга. И Венцемир не станет таиться перед ней, потому что это его последний шанс удержать ее возле себя.

— Нам нужна правда, господин полковник, только правда...

— Поверьте мне! Что бы ни случилось, я ничего от вас не скрою.

— Остались лишь одни сутки. Беглецов необходимо обнаружить, чтобы батарея имела право на существование.

— Батарея должна сохранить свою честь и спасти честь своего командира, — добавил Велев. — Я хочу, чтобы они встретились еще сегодня.

— Оставляю решение этого вопроса на ваше усмотрение. Вечером я буду ждать вас в полку.

— И об этом я тоже не забуду, — словно бы самому себе сказал полковник и пошел, но Ярослав остановил его в дверях:

— Я хотел бы знать ваше мнение о Велико.

— Из министерства уже трижды звонили. Требуют отстранить его от должности немедленно. Соответствующее письмо оттуда направлено к нам.

— Знаю. А что думаете вы?

— Жизнь человека как море. А оно прекрасно и в бурю, и в штиль.

— Вы не испытываете к нему ненависти, не правда ли?

— Я завидую его энергии и способности даже зверя превращать в человека.

— А сумеете вы простить его когда-нибудь?

— Я бы с чистой совестью передал и наш полк в его руки. Для нашей работы, как и жизни, нужно иметь сердце.

— Простите!

— Да нас уже простил господь, создавший нас. — Полковник взмахнул тростью и, оставив дверь открытой, вышел.

Ярослав тоже не закрыл ее. Он видел, как идет полковник, волоча раненую ногу. Казарма находилась на противоположном конце центральной улицы, тем не менее полковник пошел пешком.

«Вероятно, не сообразил, что можно вызвать фаэтон», — подумал Ярослав и, обессиленный, свалился на кровать.

«До чего же странным существом оказывается человек, когда заглянешь ему в душу. — У него закрывались глаза, так ему хотелось спать, но он продолжал рассматривать потрескавшийся потолок. — Вот и души наши потрескались, а мы пытаемся замазать трещины, скрыть следы, оставленные годами. Но удастся ли?..»

Трактир бая Станьо с незапамятных времен стал в этом селе особым центром. Другого, более интересного для мужчин места здесь не было. Они могли войти туда в любое время, опрокинуть стакан-другой вина, и разговор завязывался сам по себе.

И тот день ничем не отличался от всех предыдущих, только дождь спутал все планы. На улице была ужасная слякоть, и мужчины коротали время в трактире.

Когда Велико открыл дверь, все повернулись в его сторону и в один голос закричали:

— Вот и он! Пришел наш человек! Ну, здравствуй!

Если бы у Велико было сто рук, ему не хватило бы их, чтобы со всеми поздороваться. Велико прокладывал себе путь между столиками, явно кого-то разыскивая. Наконец, заметив сельского старосту и двух полевых сторожей, он подошел к их столику.

— Я к вам. — Велико кивком головы пригласил их в маленький закуток, или, как его здесь называли, «кабинет для тайных переговоров».

Они сразу же перешли туда без дополнительных уговоров. Староста заказал и для Велико бутылку красного вина и посмотрел ему в глаза.

— Совсем ты запропал, дорогой ты мой! Замотался в этом городе и забыл про нас. Чего только о тебе не плели! Будто ты укокошил какого-то офицера и сбежал сего женой. Будто тебя ранили и ты стал одноглазым. Клялись, что видели тебя в арестантской одежде, да видно, все это ложь, — без передышки трещал староста, продолжая его рассматривать.

— Бай Станьо здесь? — спросил Велико и заглянул через приоткрытую дверь в зал.

— Вчера я его видел, а сегодня еще нет.

— Вы мне нужны по очень важному делу. Как боевая группа?

— Да ведь у вас там, в вашей казарме, случилась беда: солдатики сбежали, вот людей и разослали по району. И днем и ночью все одно и то же... А мы ненадолго спустились с гор.

— И до сих пор ничего не выяснили?

— Каждый спрятался в свою скорлупу. Из имения никто и носа не кажет, — вмешался один из сторожей. — Только какой-то офицер шастает. Наверное, один из ваших.

— Какой еще офицер?

— Да такой важный! То около родника мелькнет, то в виноградниках. И все ищет чего-то.

Слова сторожа озадачили Велико, но он решил не проявлять любопытства. А сам в уме перебрал всех офицеров. Только молодой Велев мог бы наведываться туда, но ведь он в казарме, под домашним арестом... Велико хотел было спросить еще о чем-то, но в это время в закуток зашел бай Станьо.

— Вот и хорошо, что вы собрались здесь, весьма кстати, — сказал бай Станьо, садясь на свободный стул. — А ну-ка выкладывай, опять что-нибудь стряслось и надо помогать? — обратился он к Велико.

— Или сегодня ночью, или никогда. — Велико провел рукой по лицу. — Беглецы в вашем районе, возможно даже в имении. Больше ждать нельзя.

— Похоже, что так оно и есть. И майор то же самое говорил хозяйке, — начал бай Станьо. — Больше выжидать нельзя. Пора выбирать: или — или. Вот он и бродит по винограднику. Ему тоже не очень-то легко.

Теперь на лице Велико появилось удивленное выражение. Он смотрел на бая Станьо, не смея его прервать.

— Что это ты на меня уставился? — осерчал старик. — Ну тот, жених хозяйки, помнишь его? Когда-то он был поручиком, а теперь — майор.

— Бодуров? — удивился Велико. Он побледнел и задрожал от гнева: ведь этот самый Бодуров убил его отца. Потом на фронте из него сделали героя, а позже говорили, будто он погиб... Где же правда? Разве мертвые могут воскреснуть? Велико сжал виски руками. Мозг отказывался воспринять то, что Велико услышал.

— Кажется, именно так его зовут. Этот офицер редко показывается во дворе. Все сидит в комнатах у хозяйки. Будто в отпуск приехал. Они там плетут какой-то узел, — продолжал бай Станьо. Он так и не понял, что происходит с Велико.

— Значит, вы его видели у родника?

— И в винограднике, но все больше возле имения, — кивнул головой один из сторожей.

Велико отпил больше половины бутылки вина и низко склонился над столом.

— Должно быть, нам суждено одним махом все и закончить, — проговорил он таким тоном, что все удивленно посмотрели на него. — Староста, выставить засады у родника, на винограднике, а также возле домов, которые тебе укажет бай Станьо. А мы с тобой, бай Станьо, — прямо в имение. Сегодня ночью жди меня у дуба на кургане. Дальше будем все решать вместе, — приказал Велико.

— Постой, нельзя же так! — схватил его за руку староста. — Ладно, все будет, как ты хочешь, но ведь никто пока не приставил нам нож к горлу. В кои-то веки ты появился у нас, и вот тебе раз — сразу уходишь. Хоть вино допей да расскажи что-нибудь про политику. Носятся слухи, что западные силы ополчились на нас. Так как же: дадим сдачи или сами сдадимся?

— Мы никогда не сдавались и теперь не склоним покорно головы. — Велико отвечал на вопрос, а сам думал о своей батарее, о солдатах и об отце и сыне Велевых. — Удвоить посты и без моего разрешения никому их не покидать! — Он взял фуражку и снова обратился к баю Станьо: — С тобой мы договорились.

При выходе из трактира кто-то опять окликнул Велико, но он не услышал. Он торопился, боясь, что каждая потерянная минута может стать роковой. Вскочил на коня и понесся галопом.

Один только бай Станьо догадывался, что творится у Велико на душе, но молчал. Ведь ему так приказали.

Насчет себя Стефка уже решила все. Теперь пришло время подумать о Жасмине. Стефка никогда не допускала и мысли, что настанет день, когда им придется расстаться, что их дороги разойдутся и им не суждено будет встретиться. А она все еще ожидала обещанного ей года счастья. А потом? Стефка теперь понимала, что подошла к самому страшному в жизни — к полному одиночеству и утрате всего того, что принадлежало ей, могло принадлежать ей. И возврата нет...

Фаэтон то и дело подскакивал на ухабистой дороге, и всякий раз Стефка чувствовала прикосновение локтя Жасмины. Она посмотрела на свою потемневшую от солнца руку с набухшими венами, а потом перевела взгляд на ее руку — загорелую, но такую нежную, молодую.

«Она сильная, потому что ей не приходится ночами томиться в одиночестве, потому что ей есть чем их заполнить, потому что все это заслуженно выпало на ее долю. Столько лет я мечтала о такой полной любви ночи, долгой, бесконечной, уносящей в вечность и пролетающей, как один миг. Может быть, я и ее любила потому, что в ней заложена красота жизни и она обладает всем тем, чего сама я лишена. А возможно, это вовсе и не любовь...

Предыдущую ночь Бодуров провел у Стефки и только на рассвете ушел спать к себе.

— Саботаж, повсюду саботаж, — сказал он и вместо ее руки сжал трубку, которую она ему подарила когда-то сразу после их помолвки.

— А что потом? — спросила она, хотя поняла его слова.

— Потом наступит разруха, начнется неверие в их силы. А тогда — наш двойной натиск: как в самой стране, так и извне, — и победа.

— А после этого?

— Возврат всего, что было у нас отнято. Мы примем меры, чтобы никогда уже не повторилось падение, которое нам довелось пережить.

— Один из батраков нашел в конюшне взрывчатку, — сказала Стефка, стараясь при этом посмотреть в глаза Бодурову. — Он прибежал ко мне, потеряв и разум, и дар речи. И я...

— Отпустила его? — Бодуров вскочил, но она снова вернула его в постель.

— Заперла его в погребе. Ждала тебя, чтобы ты распорядился, как с ним поступить.

— Опять я! Все трусят, все предают... Следующей ночью мы отправляемся.

— Вдвоем? — Стефка встала на колени.

— И ты, и Жасмина. Путь свободен. Осталось завершить одно маленькое дельце. Мне нужен Венцемир Велев. Он сейчас находится под домашним арестом. Ему не доверяют. Мы должны вытащить его оттуда. Пусть удар обрушится целиком на семью Велевых. Изменников всегда расстреливают те, кому они продались.

«Как страшно», — подумала Стефка. Ей предстоит оторваться от своей земли, от всего того, что придавало ей силы. И вдруг она вспомнила: сегодня у Жасмины свидание с Венцемиром.

— Где же состоится встреча? — Бодуров возбужденно смотрел на нее, а она пыталась угадать его намерения. В последнее время что-то в нем ее пугало больше, чем когда бы то ни было раньше. Никогда еще она не чувствовала себя столь беспомощной.

— У нас в доме.

— А Жасмина здесь?

— Она никого к себе не пускает.

— Чудесно! Ты побудешь с ней. Пусть она чувствует, что не одинока. Пусть все убедятся, что мы здесь, что мы — часть их жизни. Потом пойдешь к полковнику и под террасой оставишь пакет с взрывчаткой. Но смотри, чтобы тебя никто не заметил.

— Я боюсь, — прижалась к нему Стефка.

Бодуров склонился над ней, положил руку на ее грудь и поцеловал обветрившиеся губы.

— Ты же у нас самая бесстрашная женщина. Теперь я понимаю, что без тебя моя жизнь была бессмысленной.

— Неужели придется оставить дом?!

— Не думай об этом. Помни только о нашем счастье, — ласкал ее Бодуров, а ее сердце, сбившись с ритма, отвечало торопливыми, нервозными ударами.

— Ляг, ляг рядом. Хочу чувствовать тебя рядом с собой. Хочу убедиться в том, что ты не мираж, — шептала Стефка, забыв о страхе и сомнениях. Лишь от него она слышала такие прекрасные слова, и это делало ее счастливой до беспамятства.

Бодуров снова поцеловал ее и встал.

— Наступит и наше время. Приготовься в дорогу. Собери все необходимое. Я буду в погребе. Сегодня ты меня больше не ищи...

Он ушел. В комнате осталось лишь эхо его голоса, а в душе — боль от сознания того, что с наступлением дня они если и смогут поговорить, то только украдкой.

...Жасмина держала Стефку за руку. Возможно, совсем машинально, но держала и гладила ее пальцы. И молчала.

Бай Станьо погонял лошадей что было мочи.

Стефка открыла сумочку, вынула из нее сберегательную книжку и вложила в руку Жасмины.

— Возьми. Я внесла эти деньги, когда ты родилась. С годами сумма возросла. Думала отдать тебе потом, но лучше теперь... — Она не довела свою мысль до конца. Какая-то неведомая мука угнетала ее. Стефке так хотелось быть откровенной с Жасминой, рассказать ей о своей тоске, о трагедии одинокой женщины. Вполне возможно, что Жасмина лишь посмеялась бы над ней, но Стефка испытывала непреодолимое желание поделиться с кем-нибудь.

— Что случилось? — спросила Жасмина, пораженная щедрым жестом своей тети.

— Это все принадлежит тебе, я не имею права на эти сбережения... И запомни: наш род никогда не погибнет. У него слишком глубокие корни. И не только на этой земле, но и во всей Европе.

— Я никогда не стыдилась своего происхождения, — ответила Жасмина.

— И никогда не должна забывать, чья кровь течет в твоих жилах.

— Даже когда люблю?

— Любовь не имеет с этим ничего общего. Чтобы сохранить чистоту породы, к кобылам подпускают только чистокровных жеребцов.

— А не лучше ли будет, если сберегательная книжка останется у тебя? — спросила Жасмина. — Деньги будут мешать мне жить так, как я хочу.

— Деньги никогда не мешают.

— Да, но заставляют все рассчитывать.

— Не отказывай мне! — Стефка оставалась все такой же задумчивой. — Я выполняю клятву, данную твоему отцу. «Обеспечь ее, — просил он перед смертью. — Пусть не знает нужды...»

— Майор распоряжается в твоем доме, как хозяин, — внезапно переменила тему разговора Жасмина.

— Он в этом доме действительно хозяин, — ответила Стефка Делиева и попыталась представить себе Бодурова в качестве подлинного владельца имения, но его образ ускользал от нее.

«Какой-то заколдованный круг», — думала Жасмина.

— Я люблю его! — Стефка впервые произнесла вслух столь непривычные для нее слова и, смутившись, покраснела. Они показались ей смешными и даже неприличными.

— И ты ему веришь?

— У меня нет иного выбора. — Стефка пришла в себя. — Я тоже человек. Иногда даже гордец должен есть из одной миски с собаками. Не осуждай меня! Я знаю, что делаю.

— Я собиралась тебе сказать, что нашла квартиру, — снова переменила тему разговора Жасмина.

— Имение принадлежит тебе. Я уезжаю. Думала, что и ты поедешь со мной, но тебе лучше остаться. Я никогда не вернусь. Все документы, связанные с передачей имущества, уже подготовлены. Когда понадобится, адвокат вызовет тебя.

— Ты меня погубишь, — прошептала Жасмина. Она едва сдерживала слезы, но не могла понять, то ли от радости, то ли от душевной муки.

— Венцемир справится со всем...

— Для меня он не существует.

— Он справится с имением, а что касается того, существует он для тебя или нет, это не самое важное. Он нужен лишь для того, чтобы руководить делом, а распоряжаться будешь ты. Жизнь в твоих руках, — сказала Стефка.

— Ладно, ладно. — Жасмине не хотелось спорить. Зачем раскрывать перед Стефкой свои намерения? У каждого своя дорога. Венцемир — управляющий? Пожалуйста, но без нее. — И все же я буду ждать твоего возвращения, — добавила Жасмина.

— Не надейся! Путь мой определен. — Стефка попыталась приласкать Жасмину, но неуместность этого жеста была столь очевидной, что она тут же отказалась от своего намерения. — Я рада, что ты существуешь, разговариваешь со мной, что мне есть кому оставить свое дело. Будь разумной. Чувства — это одно, а жизнь — совсем другое.

Жасмина снова сжала руку Стефки, но отвела взгляд в сторону, и ее голос сразу же утратил присущую ему мягкость.

— Он лжец! — произнесла Жасмина.

— Ты ничего нового мне не сказала, — ответила Стефка.

— Он способен даже убить человека!

— Убивал и будет убивать. Это его профессия. Сейчас, когда остались считанные часы до моего отъезда, ты можешь узнать все. Он приговорен к смертной казни и скрывается от властей. Пришел ко мне, и я его приютила, ведь он — мой бывший жених, покинувший меня много лет назад. А теперь он пришел, и я ему помогла. Сегодня ночью мы уезжаем вместе.

— И ты согласилась?

— Жизнь — это сделка. Не спрашивай больше ни о чем. У нас к тебе лишь одна просьба...

Кнут со свистом рассек воздух. Раздался голос бая Станьо:

— Давай! Еще немного, еще немного...

— Венцемир в опасности, — продолжала Стефка.

— Знаю.

— Его уволят. Весьма возможно даже, что отдадут под суд.

— Если он виновен, пусть отвечает. Ты знаешь, я политикой не занимаюсь.

— Во имя великого дела он может погибнуть, — повысила голос Стефка. Она забыла, что находится не в своей комнате, а в фаэтоне. — Мы просим тебя вернуться к нему. Спустя годы ты поймешь, что совершила.

— Если нужно вернуть тебе сберегательную книжку, я могу это сделать немедленно! — Жасмина насторожилась и встала, готовая выпрыгнуть из фаэтона.

Стефка с силой удержала ее, и на коже Жасмины остались следы ее пальцев.

— Ты принадлежишь не только себе! — говорила уже тихо, но по-прежнему внушительно Стефка.

— Нет, я принадлежу только себе.

— И нашему роду.

— Лучше умереть, чем...

— Тебя никто не заставляет жить с Венцемиром как с мужем. Но он не должен погибнуть. Он все еще нам нужен. Сейчас ты идешь на свидание с ним. Подари ему надежду, протяни ему руку...

Стефка не согласилась с предложением Бодурова взять Венцемира с собой. Она думала об имении, о том, что станет с ним после ее отъезда.

— Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Но тебе предопределено быть счастливой, — сказала Стефка.

— Сожалею! — Пока тетя подыскивала нужные слова, Жасмина выпрыгнула из фаэтона и побежала прямо через луг.

— Остановись! — крикнула тетка.

Бай Станьо на скаку осадил лошадей, но Стефка вторично не окликнула Жасмину. Она знала, что та не вернется. Каблучки Жасмины проваливались в рыхлую почву, но она не останавливалась. Она убегала, хотя понимала, что вечером вернется в имение. Жасмина извелась, но не находила выхода. С чего же начать, что больше всего мешает ей жить так, как желает ее сердце? Она всегда считала этот мир необъятным, в нем каждый торопится, блуждает, ищет что-то свое, пока не угаснет. А ведь в каждом человеческом сердце было столько огня!

Жасмина едва переводила дух от усталости, но продолжала бежать. У нее было такое чувство, что если она остановится, то все обернется против нее.

Велико яростно настегивал коня.

«Майор Бодуров жив...» — лихорадочно размышлял он. Когда-то он поклялся, что рассчитается с Бодуровым... Велико хотел одного: увидеть, как убийца его отца будет молить о пощаде. Но с фронта пришло известие, что Бодуров погиб как герой.

«Значит, воспользовался мнимой смертью как прикрытием, а теперь пытается обречь на гибель других: меня, Ярослава, Павла, Драгана... Как же ты, Драган, ошибся!.. Хочешь меня арестовать, а таких, как Бодуров, оставляешь на свободе. Конечно, своих бить легче, ведь они на тебя руку не поднимут. Хорошо придумал. Связал человеку ноги и посылаешь его ловить птицу. А потом судишь его за то, что он не смог ее поймать... Жасмина...»

Едва Велико подумал о ней, как сразу теплая волна затопила его сердце. Он попытался представить себе ее лицо, но это ему не удалось. Мысли о Бодурове, о предательстве, о батарее и солдатах оказались сильнее.

Въездные ворота были широко открыты. Шлагбаум, поднятый кверху, словно упирался в небо, напоминая нацеленную в мишень гаубицу. Велико не стал придерживать коня и галопом домчался до штаба. Спрыгнув с коня, он отпустил его: пусть сам добирается до конюшни. Велико любил подвергать испытаниям и людей, и животных.

Он вытер проступивший на висках пот и бегом поднялся по лестнице. Остановился перед кабинетом командира полка, постучал и вошел.

— Господин полковник, разрешите...

— Я как раз послал за вами, — устало поднял голову Велев. — И сегодня утром вас искали из Софии.

— А вы что ответили?

— Сказал, что вы на занятиях вне расположения полка.

— Солгали?

— Истина в данном случае — понятие растяжимое, господин капитан.

— Но во имя истины люди идут на смерть.

— Люди стремятся к истине, добиваются истины, и люди же ее убивают.

Оба замолчали. Велико знал, зачем его искали из Софии...

— У вас есть приказ арестовать меня? — Этот вопрос, заданный им полковнику, для него самого прозвучал неожиданно, и он упрекнул себя за это. Еще вчера он чувствовал себя хозяином в полку, а сегодня...

Полковник Велев тоже испытывал неловкость. Он был убежден, что этот капитан, если захочет, пошлет его ко всем чертям, а вместо этого Велико ведет себя, как нашкодивший ученик. Он отлично понимал, что Велико пришел к нему совсем не за этим, но полковнику было неудобно ни спросить его, ни ответить прямо на заданный ему вопрос.

— Вы еще слишком молоды, чтобы так со мной разговаривать... — Полковник пытался найти наиболее подходящие слова. — Ирония сейчас неуместна. Да, вы сейчас сильнее меня, и знаете это, а ведете себя... простите, ведете себя, как молокосос.

Велико помолчал минуту, снял фуражку, словно она мешала ему думать, и посмотрел Велеву в глаза.

— Господин полковник, я пришел не для того, чтобы спорить с вами. Назрела необходимость решить один вопрос.

— Слушаю вас!

— Готовы ли вы защищать солдатскую честь, до конца бороться за наш полк, за батарею?

Полковник Велев встал. Нервный тик скривил его губы, но он не сделал даже попытки скрыть это. Он ждал чего угодно, но то, что Велико придет к нему искать союзника для спасения батареи, показалось ему невероятным. Он столько времени проработал с этими людьми, но всякий раз они вызывали у него удивление. Его собственный сын, офицер и сын офицера, воспитанный в традициях старой военной школы, ничуть не переживал из-за своей батареи, а Велико думал не только о батарее, но и обо всем полке. От волнения полковник начал задыхаться. Ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя, сдержать неожиданный порыв благодарности к этому человеку, которого он должен был ненавидеть.

— Господин капитан, — медленно заговорил полковник Велев, обдумывая каждое слово, — без нашего полка я... ничто...

— Понимаю вас, но дело не терпит отлагательств. Если таковы ваши убеждения, то сегодня ночью вы должны быть со мной. Мы вместе...

— Я в вашем распоряжении, господин капитан.

— Ваш пистолет заряжен?

— Солдата никогда не спрашивают, стреляет ли его винтовка. Раз она у него в руках, значит, исправна.

— Ну, а остальное потом.

«Она все решит». — Неизвестно почему, полковник вдруг подумал о Жасмине.

— Значит, вечером, в восемь, — сказал Велико. — Только вы и я.

Велико вышел из кабинета. Он был охвачен тревогой. На этот шаг он решился внезапно. Все же лучше, если те, в ком он сомневается, будут находиться рядом с ним, можно посмотреть друг другу в глаза. Тогда не так страшно.

Велико свернул к батарее и зашел в канцелярию. Подпоручик Велев заканчивал свой утренний туалет. От него пахло одеколоном. Полотенце было брошено на кровать.

«Тоже мне франт!» — подумал Велико, но решил не поддаваться раздражению.

«Пусть видят меня бодрым, а не подавленным и впавшим в отчаяние. Сильные и перед смертью держатся спокойно... Фарс!» — Подпоручик рассматривал себя в зеркало, стараясь вообразить себе предстоящее свидание с Жасминой.

— Принеси воды и чистое полотенце, — приказал он, не оборачиваясь.

— Денщик сейчас придет.

Подпоручик Велев удивился, услышав этот голос. С детства его учили владеть собой и скрывать свои мысли, поэтому он ничем не выдал своего удивления.

— Извините, я думал, что это солдат.

— Он скоро придет. Я отправил его по делу. — Велико снял фуражку и присел на кровать.

— Снова допросы? — с иронией спросил подпоручик, вытирая бритву.

— Возможно. Все зависит от вас, — сказал Велико.

— Я настаиваю, чтобы в министерстве узнали, что меня арестовали в нарушение устава и закона, — проговорил молодой Велев.

— А известно ли вам, что люди довольно часто умирают, не соблюдая при этом уставов и законов? — спросил капитан.

— Допускаю!

— Ничего такого вы не допускаете. Думаете, что раз мы вас не тревожим, то с этим вопросом покончено. Сегодня я пришел к вам не ссориться и не спорить, а заняться делом, — ответил Велико.

— Вместе со мной? — рассмеялся подпоручик, но серьезность Велико заставила его притихнуть.

— Люблю оптимистов, — продолжал Велико. — Добрая примета для будущего взаимопонимания.

— Зависит от того, кто и как все воспринимает, — не сдержал своего раздражения Велев. — Господин капитан, если вы пришли меня агитировать, то ошиблись адресом. Я жду извинений, реабилитации и наказания тех, кто виновен в моем унижении. Больше вы от меня ничего не услышите.

— Я полагал, что вы умнее. Ну да ладно! Тогда поговорим откровенно. — Велико помолчал, но не дал подпоручику возможности вставить хоть слово. — Вас обвиняют в том, что вы являетесь соучастником побега. Все трое беглецов пользовались вашим доверием. Возможно, вы хотели кому-то отомстить, но это уже не имеет значения. Как видите, никто вашей мести не боится. Каждый имеет право на личную жизнь. Сейчас речь идет не об этом. Вопрос сводится к тому, будет ли существовать одна из войсковых частей, позорить которую не дано никому. Из-за этого я и пришел к вам. Вот ваш пистолет. Он заряжен. У вас есть выбор: если вы не виновны, то примете на себя командование батареей и сегодня ночью будете вместе с солдатами там, где потребует обстановка; если же вы виновны... — Он недоговорил. Рядом с пистолетом он оставил запасной магазин.

Подпоручик Велев смотрел то на Велико, то на сверкающую сталь пистолета, на котором было выгравировано: «За отличную стрельбу подпоручику Велеву. Военный министр».

Повесив полотенце на спинку кровати, Велико вышел.

— Христо, Христо-о! Вот пристрелю и даже вспоминать тебя не стану! — покрикивал Павел, а в его голосе звучали нотки радости. — Ну и осел же ты! Ты и впрямь рожден быть батраком.

Христо, стоя перед ним, хохотал. В гражданской одежде он выглядел еще симпатичнее. Ему явно подходила эта роль сельского парня-работяги.

— Погибаю, за два дня от меня ничего не осталось, лишь кожа да кости. И ладони стали как подметки, и язык распух от жары, будто я им землю бороздил.

— Рассказывай! — Павел, сгорая от нетерпения, заставил Христо сесть рядом с ним на кровать.

— Кажется, в этом имении мы наткнемся на крупный улов, — уже серьезно сказал Христо. — Так утверждает бай Станьо, значит, так и будет. Неспокойно там. Жасмина сожгла свои вещи, которых хватило бы для целого дома. Это, конечно, ее дело. Стефка опять готовится к свадьбе. Какой-то майор приехал. Старый ее знакомый. Она прячет его, чтобы люди не злословили по ее адресу. Похоже, что она собирается скоро смыться вместе с ним.

Павел нахмурился. Ему не понравились новости, которые принес Христо. Да и сам он выглядел слишком легкомысленным. Он скорее годился для застольной беседы, чем для серьезного дела.

— А не знаешь ли ты случайно, у кого там предвидятся роды? — ехидно спросил Павел.

— У кобылы бая Станьо, у его собственной кобылы. — Христо прикинулся, будто ничего не понимает. — Он целую неделю готовится к этому событию, а кобыла все не торопится.

— Ну ты и разведчик! Тебя послали искать гадов, а ты кобылами да свадьбами занимаешься. Был бы я на месте бая Ярослава, влепил бы тебе не меньше десяти суток гауптвахты, чтобы запомнил. Чурбан!

— Ты меня спросил, кто собирается рожать. Я тебе ответил, а ты еще и сердишься. — Христо состроил комичную гримасу и поудобнее устроился на кровати. — Что касается других дел, так есть кое-что интересное. Две ночи назад один из конюхов видел каких-то солдат, они прошли через сад имения. Их было трое, и они направились к винограднику. Да и этот майор, по-моему, подозрителен. Раз не показывает носу из дома, значит, чего-то боится. Как ты думаешь?..

Павел не выдержал. Схватил Христо, поднял с кровати и посадил прямо на тумбочку.

— Дурачок! — Христо стал так дорог ему в этот момент, что захотелось любя шлепнуть его как следует. — Значит, их было трое, да еще и майор?..

— Стоп, этого я не говорил, — возразил Христо. — Майор не имеет ничего общего с теми тремя. А если и имеет, то у нас нет таких данных. Что правда, то правда. Но бай Станьо утверждает, что это дело темное. А что в нем темного, только он один и знает. Значит, к нему надо прислушаться.

— А Жасмина, говоришь, все сожгла?..

— Все. Не позволила ни дощечки вытащить из огня. Была как безумная. А потом одна носилась по лугам. И до сих пор ни с кем не разговаривает.

— А Стефка сыграет свадьбу, и при этом без своих собак. Ну и церемония будет...

Павел схватил ремень, надел его. Больше он ничего не сказал, только, повернувшись к Христо, показал ему два пальца. Тот понял. Через минуту он вернулся с солдатом, и они втроем сразу ушли.

Павел шел впереди, солдат — замыкающим, а Христо — между ними. Со стороны могло показаться, что ведут арестованного. Идти старались в ногу.

Павел торопился к Ярославу, но оказалось, что у того сидит полковник Велев. Услышав их голоса, Павел остановился перед дверью. Но вот полковник вышел, и Павел, увидев его, подумал, что за последние двое суток на плечи Велева свалилась непомерная тяжесть.

Ярослав подождал, пока стихнут шаги полковника, и ввел Павла в комнату.

— Почему так задержался? — спросил он. — Христо вернулся?

— Ждет у перекрестка. Один из конюхов видел троих солдат позапрошлой ночью. И еще одного майора...

— А что же бай Станьо?

— Он хочет сообщить тебе многое. Сказал, что этой ночью придет в Беновскую рощу.

— Значит, так: трое солдат, жених-майор?.. Что ж, мы выбрали правильное направление. Известно ведь, что змея увереннее всего чувствует себя в своей норе.

Ярослав поднял трубку телефона:

— Это снова я. Мы напали на верный след. Драган, выслушай меня. Завтра будешь говорить ты. Так, как мы условились. Полная блокада... Да... Этой ночью!

Он положил трубку и посмотрел на Павла.

— А если их там нет? — сам того не желая, высказал сомнение Павел.

— Дыма без огня не бывает. Если кто-нибудь что-то увидел или услышал, значит, надо досконально все проверить, — сказал Ярослав.

— Хорошо бы нанести внезапный удар, чтобы у них не было времени опомниться, — произнес Павел.

— Их карта бита. Если прольется кровь, мы им предъявим счет, — добавил Ярослав, закрывая на ключ ящик письменного стола. — Вот только Велико меня беспокоит. Опять куда-то запропастился. Ты разыщи его, где бы он ни был. Сегодня ночью Велико должен быть рядом с тобой и как можно дальше от имения. Умри, но удержи его возле себя. Это крайне важно...

Павел не разобрал последних слов. Но он понял, что происходит нечто очень важное, однако не мог определить масштабы событий, пока сам не стал их свидетелем и участником.

Фаэтон грохотал по булыжникам центральной улицы. Покачнувшись, отец и сын Велевы коснулись плечом друг друга, но тут же отпрянули в разные стороны.

— Они великодушны потому, что сознают свою силу, — заговорил полковник.

— Сильный всегда сыт, а они — голодные, — ответил Венцемир.

— Мне необходимо знать, какую веру ты исповедуешь? Скажи, кому ты служишь?

— Только себе самому.

— А погоны? А присяга?

— Это мне подарок от таких, как ты.

— Но я не хочу, чтобы ты умер.

— Мне тоже не хочется умирать. Будет трудно, но я знаю, как бороться. Я стыжусь тебя, отец. Ты очень дешево продался.

— А ты?

— Единственный мой недостаток — это то, что я люблю только себя. А вы из львов превратились в зайцев.

— Но ведь ты вернешься, не так ли? — спросил полковник.

— Ты обещал вернуть меня обратно в целости и сохранности? Этим новоявленным властителям!.. Не беспокойся. Мне все равно, где находиться. Повсюду одно и то же. Под нашими ногами пылает огонь, а мне холодно.

— Ты болен! — сказал полковник.

— Возможно. А иногда кажется, что я здоровее всех вас... Разбежались во все стороны искать виновников «потопа». Даже если вы убьете сотни людей, все равно ничего не найдете. Вина кроется в вас самих, в ваших душах. Жаль, что ты все еще не понял, в чем смысл жизни. Я знаю, что ты рассчитываешь на Жасмину, а не на меня. А я рассчитываю только на самого себя. Иду к ней, потому что она мне нужна, потому что она — ключ к сделке, к деньгам. На ее деньги я куплю всех вас вместе с вашими принципами. И ее куплю... Не прерывай меня! И не торопись умирать от разрыва сердца. Ненавижу вас, потому что вы стоите дешево и все еще, как дети, забавляетесь рогаткой. Из ста попыток — одно попадание в цель, причем никаких эффективных результатов.

— Чудовище! — прошептал полковник Велев, невольно прижав руки к сердцу.

— Ты можешь говорить все, что тебе взбредет в голову, но не жди для себя ничего от этой встречи. Я буду диктовать условия, а не она. Я на пороге бессмертия, а она — простая смертная. Сохрани самообладание, отец. Солдат должен всегда оставаться солдатом. Это я слышал от тебя, — улыбнулся Венцемир. Он встал и, хотя фаэтон еще не остановился, соскочил на землю.

Полковник Велев молчал. Почему-то вместо Венцемира он видел перед собой Велико. Вспомнил его вопрос: «Готовы ли вы защищать солдатскую честь, до конца бороться за наш полк, за батарею?»

«Честь... Полк... Вся моя сознательная жизнь...» Полковник еще раз бросил взгляд на освободившееся рядом место. Только что здесь сидел его сын. Может, это все ему приснилось? Замерли его мысли и сердце, и он бессильно опустил руки.

Венцемир забыл об отце сразу же. Он думал только о себе. Записку Жасмины он прочитал всего один раз, и его ничуть не задел ее ироничный тон. Важно лишь то, что она придет и они увидятся. А там...

На каменном крыльце, перед входом в дом Делиевых, никого не оказалось. Ковровую дорожку убрали, и дом стал похож на казарму. Дверь была заперта.

«Знаменитая дверь в дом Делиевых... Даже звонок и тот не как у других людей», — подумал Венцемир и оттянул язычок колокольчика, отполированный многократными прикосновениями.

Ждать пришлось недолго. К двери подошла Жасмина. Она открыла и впустила его. В столовой было мрачно, но к себе в комнату она не пригласила его.

— Ты похудела. — Венцемир как зачарованный смотрел на Жасмину. От заранее задуманного им плана не осталось и следа. Она была все такой же грациозной и обаятельной. Только тени под глазами выдавали, что она проводит ночи без сна и внутренне напряжена до предела, хотя умело скрывает это. — Я хотел тебя видеть. Страшно, когда... — едва начал Венцемир, как Жасмина сразу же его прервала:

— Я узнала в Софии. Никакая особенная опасность тебе не грозит.

— Ты позаботилась обо мне? — спросил Венцемир.

— Меня попросили об этом твой отец и тетя Стефка. Я разговаривала с военным министром. Насколько я поняла, там довольны твоими действиями. Не оставят тебя в беде.

— Я не просил об этом, — попытался протестовать Венцемир, не отрывая взгляда от красиво изогнутой шеи Жасмины. Он отдал бы все, лишь бы только прикоснуться к Жасмине, но она стала для него далекой, недосягаемой.

— В своем письме ты утверждал, что близок твой конец, а это означает, что тебе нужна помощь. Теперь ты будешь жить. Думаю, что это для тебя самое важное.

Жасмина разговаривала с ним стоя и не глядя на него.

— Я написал так только из-за тебя, — понизил голос Венцемир.

— Почему из-за меня?

— Если ты останешься одна, все пути будут для тебя закрыты. Сиротка ты моя, сиротка! Я не имею права оставить тебя на улице. И еще... Я не могу без тебя!

— Постарайся привыкнуть. — Жасмина попыталась спасти его от унижения, но он не слышал ее и продолжал:

— У нас нет иного выхода. Если мы расстанемся, то погибнем, а если будем вместе, то не найдется такой силы, которая могла бы нас победить. Я уйду из армии, брошу все. Ты же знаешь, о чем я мечтал всю жизнь. Эти мечты я могу осуществить только вместе с тобой. Ты умная, ты так хорошо меня понимаешь.

— Именно потому, что понимаю, я не могу уйти с тобой.

— Это необходимо!

— Но я никогда тебя не любила.

— И это мне говоришь ты?

— Только без трагедий. Ты прекрасно знаешь, что это — правда, иначе я не разговаривала бы с тобой. И ты знаешь это очень давно. Пришла пора прекратить эту игру.

— А если я не соглашусь? — спросил Венцемир.

— Для меня это не имеет никакого значения, — ответила Жасмина.

— Но если я не соглашусь на развод?

— Все равно я к тебе не вернусь!

— А если... Я убью тебя...

— Ты даже на это не способен. Но чтобы твоя совесть была чиста, если ты все-таки надумаешь стрелять, так знай: я люблю другого. Хотя и с опозданием, но я все же познала, что такое любовь, преданность, вера.

— Значит, это не было ложью?

— Истина никогда не бывает ложью. И если я сейчас разговариваю с тобой, то только ради твоего отца. Подумай хотя бы о нем.

— Ты была и всегда будешь моей женой.

Жасмина рассмеялась.

— Ты всю жизнь мечтал иметь деньги, много денег, — проговорила она. — Вот это тебя утешит. — Она протянула ему сберегательную книжку, полученную несколько часов назад от Стефки Делиевой. — Они мне не нужны, а тебе их вполне достаточно, чтобы ты был счастливым. Доверенность я оставлю в банке.

Венцемир смотрел на сберегательную книжку, и ему казалась совершенно невероятной сумма, обозначенная в ней. Цифры росли, увеличивались в его глазах, потом стали расплываться, и он не нашел в себе сил отказаться от них. Разве он когда-нибудь видел столько денег? В его сознание закралась спасительная мысль: а что, если Жасмина ведет с ним игру, если испытывает его преданность? Он взял книжку и поторопился заявить:

— Я удвою эту сумму. Будь уверена. Ради тебя, ради нас я удвою ее, и тогда...

— Желаю тебе удачи!

Жасмине показалось, что ее облили грязью и что если она тотчас не вымоется, то грязные следы останутся на ней навсегда.

— Я опять приду. Я буду бороться. Даже если меня арестуют. Буду бороться за нас, за все то, что принадлежит нам!

Жасмина уже не замечала Венцемира. Его слова падали как град, хлещущий по кустам роз. Да, град оставляет раны, но тает и исчезает в потоках воды. Она закрыла глаза, чтобы ощутить прохладу после настоящего дождя, испытать радость от сознания своей свободы и раскрепощенности души и вдохнуть запах роз, пусть даже смятых градом, но не утративших самого главного — своего аромата.

Сжав в руке сберегательную книжку, Венцемир выбежал на улицу. Люди его останавливали, смотрели ему вслед, а он бежал, ничего и никого вокруг не замечая.

К вечеру подул суховей — знойный, горячий ветер, приносящий духоту и продолжительную засуху, — предвестник неурожайного года.

Только спустившись к реке, подпоручик Велев заметил, что не захватил с собой саблю, а вместо накидки на нем — поношенная шинель, которую он всегда надевал, отправляясь на полевые занятия. И тут же вспомнил, что надел ее не без умысла: чтобы выглядеть измученным человеком, на которого обрушились ложные обвинения.

Подпоручик закрыл глаза, желая отчетливее представить себе будущее. Никогда еще у него не было таких солидных позиций, и никогда в жизни эти позиции не были столь щедро обеспечены. Он обратил взгляд в сторону казармы, и ему показалось, что она похожа на тюрьму.

Еще в детстве Венцемир заявил отцу, что не желает быть офицером, но был вынужден подчиниться воле отца и традициям рода и поступить в училище. Потом служить четыре мучительных года в полку под командованием отца, пока не наступил этот знаменательный день в его жизни. Он всегда надеялся, что ему выпадет счастье, и дождался.

Подпоручик выбирал кривые переулки, чтобы не встретиться с отцом, который наверняка его ждал. Венцемир терпеть не мог всякие объяснения, тем более в такие моменты, когда он вовсе не нуждался ни в чьих советах.

Почти бегом он миновал ворота казармы. Заметил, что многие солдаты и офицеры тоже куда-то торопились, обгоняя друг друга молча, сосредоточенно. Но подпоручик Велев настолько углубился в свои дела, что уже ни на что не обращал внимания.

У входа в спальные помещения подпоручика встретили солдаты из его батареи.

— Господин подпоручик, тревога! — Связной тяжело дышал и старательно поправлял вещевой мешок и противогаз.

Велев услышал эти слова, но в первый момент никак на них не отреагировал.

— Быстрее! — раздался чей-то крик.

— Боевые патроны...

— И ручные гранаты! Не забудьте гранаты!

Голоса звучали отовсюду, доносилось бряцание оружия, топот кованых сапог. И вся эта суматоха задевала его, подпоручика Велева, терзала его, напоминая о том, что он жив и может еще бороться.

Это были его солдаты, однако все, что происходило, — этот шум и эта суета — были чужды ему.

— Прошу вас, господин подпоручик. Без вас нам будет трудно. — Рядом с ним оказался рядовой Стоянов, тот самый, который накануне вечером заявил ему, что батарея должна жить.

— Ладно, ладно, — проговорил подпоручик и поспешно направился в канцелярию. Солдат следовал за ним неотступно. Он держал в руках ремень Велева, пока тот не взял его, потом протянул еще и запасной магазин к пистолету, который ему утром оставил Велико.

Подпоручик Велев не знал, куда он идет, но и его увлек общий порыв его солдат, и он не посмел противиться.

Велико и полковник Велев остановились, чтобы немного передохнуть. Раненая нога измучила полковника, и они, не сговариваясь, решили устроить привал. Ни Велико, ни полковник ничем не выдавали своих дальнейших намерений. Оба были сильными людьми. Один напряженно сжимал трость с набалдашником в виде головы льва, а другой — пистолет в кармане. И оба ждали развязки.

— Здесь мы с вами расстанемся, господин полковник, — сказал Велико после краткого отдыха, как будто та передышка ему понадобилась лишь для того, чтобы принять решение.

Полковник молчал, продолжая растирать раненую ногу и думая о странностях этого молодого человека. Он не скрывал, что многого ждал от этой встречи, которая так внезанио закончилась. Она не принесла результата, и все же Велев ни о чем не сожалел. Сердце билось размеренно, свежий воздух ободрил его. Вдали виднелся ярко освещенный дом в имении Делиевых. Ветер раскачивал голые ветви дуба, и они жалобно поскрипывали.

— Люблю вот так сидеть на каком-нибудь холмике под деревьями и смотреть на широко раскинувшийся перед тобой мир, любоваться им, — заговорил Велико, но вскоре умолк и закурил сигарету. — Господин полковник, испытывали ли вы когда-нибудь желание остаться в полном одиночестве, чтобы вокруг был только необъятный простор? Да еще птицы, множество птиц...

— Слишком рано вам надоели люди, господин капитан.

— Дело не в том, что надоели, речь идет о настроении. Вон в той деревушке, что за холмом, моя мать имела несчастье произвести меня на свет божий, — показал рукой Велико.

— А я родился в городе, в самом городе.

Полковник едва заметно улыбнулся. Зачем же они пришли сюда: поболтать или делом заниматься? Он уже не понимал, кто кого проверяет, но почему-то успокоился. И душа обрела покой.

— Отец работал в имении, — продолжал Велико, — но меня туда не пускали, боясь, что я сотворю какую-нибудь пакость или сорву какой-нибудь недозревший плод, ведь все, что посажено, должно принести доход. Однажды вечером мужики с криком прибежали к матери: «Иди, Елена, забери своего, на нем живого места не оставил поручик, жених Стефки Делиевой! Из-за конской подковы избил его до полусмерти. Забери его, и пусть пребудет над ним милосердие божье». Отца принесли и положили в комнате, а он приоткрыл глаза и прошептал чуть слышно окровавленными губами: «Бодуров... поручик... из-за одной подковы, из-за потерянной подковы... Откуда я могу знать, когда его конь потеряет свою подкову?» Отец мучился еще день или два, а потом скончался.

— И Бодурова нет, погиб на фронте. В газетах писали. И кое-кто в городе носил по нему траурные ленты, — немного помолчав, проговорил полковник. Чем дальше, тем труднее становилось ему понимать подлинную сущность Велико. Он никогда еще не видел капитана таким грустным. А может быть, за его грубостью скрываются такие человеческие качества, которыми мало кто обладает? Полковник оживился. Он твердо знал, что на этом свете ничто не бывает случайным.

— Дальше я пойду один, господин полковник, — внезапно переменил тему разговора Велико. — Простите меня, но я хотел знать именно сегодня, когда ваш сын в опасности, можете ли вы встать рядом, плечом к плечу, со мной, с нами? Не враги ли мы с вами, господин полковник?

— Это плохая игра.

— Я никогда не играю, я проверяю себя, — не уступал Велико. — Вместо того чтобы сомневаться в вас, я решил, что нам надо побыть рядом, почувствовать, чем дышит каждый из нас, и вспомнить кое о чем, господин полковник. Зашла речь о майоре Бодурове. Вы, вероятно, знаете, что он оклеветал вас перед старыми властями, в результате чего вам было отказано в доверии.

— Мертвых не судят. — Рука Велева задрожала, и трость соскользнула на траву.

— Но все дело в том, что майор Бодуров жив! Совершив ранее ряд преступлений, Бодурову удалось скрыться. А сейчас он здесь, в имении своей прежней невесты.

— Бодуров жив?.. — не смог сразу осознать эту новость полковник.

— Когда-то Бодуров был для вашего сына кумиром. Нрав майора известен. Он ни перед чем не остановится и, пока жив, будет убивать. Профессия... Но я хотел сказать о другом, господин полковник. Если бегство солдат из батареи — дело рук Бодурова и подпоручик Велев замешан в этом, то вполне вероятно, что сейчас вашего сына уже нет в живых. Если, разумеется, он настоящий мужчина и дорожит своей честью. Я предоставил ему возможность сделать выбор. Не хотел второй раз ранить его душу. Чувство — это одно, а долг — совсем другое. Я счел нужным сказать все, как бы жестоко это ни было. Уверен, что вы меня поймете.

Полковник Велев слушал приглушенный голос капитана и никак не мог прийти в себя. Его поражала бесхитростная сила этого человека, который напрямик заявил отцу, что посоветовал его сыну покончить жизнь самоубийством.

«Почему эти люди так отличаются от нас? Какая сила объединяет их, делает единомышленниками, всегда готовыми к самопожертвованию? А где наши принципы, добродетели? Ведь мы вынашивали их годами...»

Велико отправился в сторону имения, даже не простившись с полковником. Велев встал. Слова Велико все еще звучали у него в ушах. Он завидовал Велико, завидовал тому, что капитан выбрал себе дорогу в жизни и верит в то, за что борется.

«А если Венцемир в самом деле виновен и теперь уже мертв? Бодуров, Стефка... На что они рассчитывают? Найдутся ли на земле более заблуждающиеся люди, чем мы? Да было ли у нас отечество или мы только разглагольствовали о нем?.. Во имя только одной чести. Лучше не иметь сына, чем... Нет, нет!» — Полковник Велев нащупал свою трость и отправился обратно. Город лежал перед ним как на ладони, но он видел лишь казарму. И еще представил себе Ярослава, который, возможно, ждал его.

Жасмина и Павел в полном изнеможении брели по дороге в имение. Они повсюду искали Велико, но напрасно. В казарме его не было. Не было Велико и у него на квартире, где они прождали до рассвета.

— Вероятнее всего, он тоже разыскивает тебя, — сказал Павел, когда они присели на скамейку в саду военного клуба.

Жасмина молчала. Она все еще не опомнилась после всего случившегося с ней за последние сутки, продолжала метаться, никак не могла привести в порядок свои мысли. Голос Павла доносился до нее как через слой ваты.

— Когда он задумает что-нибудь, то его уже ничто не может остановить, — продолжал Павел. — Совсем сошел с ума!

«А может быть, именно поэтому я и люблю его?» — подумала Жасмина.

— Похож на отца. Тот прожил недолго. Работал конюхом. Его убил жених твоей тети из-за какой-то подковы.

— Бодуров? — спросила она и похолодела. — А разве Бодуров был ее женихом? Он потом сбежал от нее.

Жасмина встала. Она испытывала какое-то предчувствие, но пока еще не могла себе полностью это объяснить. Ей хотелось установить связь между всеми происшедшими событиями, а в голове царил невообразимый хаос. Одно стало ясно: Бодуров здесь, он на нелегальном положении. И Велико здесь. Что, если они встретятся?

— Он в имении, — наконец вымолвила она. — Только там, и нигде больше.

— Кто?

— Он... Они оба...

— Жасмина...

— Больше ни о чем не спрашивай!

Они ускорили шаг. Пройдя через кладбище, пошли прямо через луга — это был кратчайший путь в имение.

Павел знал, куда они идут, но знал и другое: имение и все окрестности блокированы, и, возможно, там не найдут ни Стефки, ни майора, ни тем более тех троих, которых заметил конюх. Но обо всем этом Павел счел нужным умолчать.

И Жасмина знала, что Бодуров находится в имении, но этой ночью собирается вместе с ее тетей уехать, но промолчала, потому что Павел был всего лишь ее знакомым. Только одному Велико она могла бы довериться.

— Уже поздно! — проговорил Павел.

— И ночи тоже принадлежат людям, — спешила Жасмина.

— Велико не войдет в имение, — продолжал Павел. — Он поклялся.

— Я тоже поклялась, — возразила она.

— Жасмина, если разыщешь Велико, пошли его ко мне. Я буду ждать в Беновской роще, у родника. Он очень нужен мне... — Павел не закончил мысль. Им навстречу бежали двое мужчин. Жасмина и Павел оказались на открытом месте: не было возможности ни спрятаться, ни воспользоваться какой-нибудь боковой дорожкой. И Жасмина направилась прямо к ним.

Павел остановился. Он узнал Христо. И второго человека тоже узнал, но никак не мог вспомнить его имя. Христо запыхался, бормотал что-то несвязное, и все же Павел разобрал, что они ищут Ярослава и Драгана... Жасмина стояла в сторонке и рассматривала этих незнакомых ей мужчин, которые, наверное, были друзьями Велико. Только она собралась спросить о нем, как Павел отвел ее на несколько шагов и едва слышно произнес:

— Я должен идти с ними. Пришли Велико ко мне. Мы с тобой еще увидимся.

Жасмина пожала ему руку, и вскоре он увидел ее спину с рассыпавшимися по ней волосами.

— Да, майор Бодуров был там, — рассказывал Христо. — Потом один из конюхов обнаружил взрывчатку. Но как только он сказал об этом Стефке, Бодуров тотчас же бесследно исчез. И взрывчатку припрятали.

— Фантастика! — удивлялся Павел. — Так, говоришь, майор Бодуров?

— Вот этот парень все видел, он находился в конюшне. — Христо указал на стоявшего рядом юношу, имени которого Павел не мог вспомнить. Только теперь Павел узнал его: этот парень ушел на фронт добровольцем, и они несколько раз вместе ходили в разведку.

— И в том доме, что стоит среди виноградника, они тоже что-то прячут. Никого туда не подпускают, только хозяйка там появляется время от времени, — сказал парень. Ему хотелось заговорить с Павлом, напомнить о себе, но он никак не мог улучить подходящий момент.

— Ну и дурак же я! — воскликнул Павел, проследив взглядом за Жасминой. Она уже начала спускаться по холму. — А где бай Ярослав? — Он сам не смог бы объяснить себе, почему спросил именно о нем. Ведь они его тоже искали.

Христо не заметил его замешательства. Он все еще не мог отдышаться.

— Все дороги перекрыты, — сказал он. — В имение можно войти, но при выходе оттуда непременно наткнешься на наших.

— Факиры! — рассмеялся Павел. К нему снова вернулось спокойствие. — Ну и комбинаторы! Наносишь удар в одном месте, а взрывается совсем в другом. Я пойду с вами. Не люблю промежуточных позиций. Если бросаться в огонь, так уж в самое пекло.

Жасмина всегда с ненавистью относилась к тем людям, что испытывали чуть ли не пристрастие к убийствам. Она объясняла этот их порок недостатком интеллекта, ведь чем менее человек воспитан, тем более он жесток, а жестокость была чужда ей. С тревогой думая о неблагоприятном исходе событий, Жасмина знала лишь одно: она любит! Но одновременно ощущала какую-то силу, неумолимо втягивающую ее в водоворот. И еще она чувствовала, что теперь уже не сможет равнодушно относиться к тем, кто одержим пагубной страстью к убийству. Они угрожали всему, что было ей безмерно дорого и что составляло для нее не меньшую ценность, чем ее собственная жизнь. А уступать она не собиралась никому.

Жасмина спешила как можно скорее добраться до имения. Когда ей повстречался бай Станьо на фаэтоне и поздоровался с нею, она не остановила его и не вернула обратно, хотя и торопилась, пытаясь выиграть время: мысленно она была наедине с Велико.

Имение гудело от множества голосов. Люди возвращались с работы, и каждый старался поскорее получить задание на следующий день, чтобы, не задерживаясь, отправиться к себе в село.

Стефка Делиева стояла в этой толпе. Она отругала какого-то старика, потом грубо прогнала женщину, обратившуюся к ней с какой-то просьбой. Жасмина поразилась ее жестокости.

Заметив Жасмину, Стефка не подозвала ее к себе, а только проводила взглядом. Она обрадовалась, что племянница вернулась, значит, несмотря ни на что, не может обойтись без своих родственников.

В доме было тихо и прохладно. Жасмина валилась с ног от усталости. Она ступала осторожно, пытаясь сохранить равновесие, и с трудом добралась до своей комнаты. Даже не закрыв за собой дверь, она, обессиленная, опустилась на постель. И здесь, в имении, Велико не оказалось.

«Да что же он задумал? Если бы он был здесь...» — Она закрыла глаза и попыталась припомнить самые прекрасные мгновения их любви. Каждое из этих мгновений было ей дорого, принадлежало им обоим.

Жасмина не услышала, как повернулся ключ в ее двери. Только когда Велико опустился на колени и взял ее за руку, она посмотрела на него, все еще не веря, что он рядом. Ее глаза наполнились слезами, и она не смогла промолвить ни одного слова. У нее хватило сил лишь на то, чтобы прижаться к нему и замереть в его объятиях. Он нежно поцеловал ее, приподнял с постели.

— Господи, — прошептала она, осыпая его лицо поцелуями.

— Я жду тебя вот уже целые сутки. У меня не было другого выхода. Ведь мы принадлежим не только самим себе, — проговорил он вполголоса.

— Я не отпущу тебя!

— Жасмина, ты должна мне помочь, — продолжал Велико, а она все еще не верила, что он здесь, рядом.

— Хочу быть только с тобой. Ни с кем больше...

— Майор Бодуров скрывается в имении. Он еще здесь, Жасмина. И эта ночь нам не принадлежит. Потом мы всю жизнь будем вместе! — горячо шептал Велико, пытаясь ее успокоить.

Лицо Жасмины пылало. Ее взгляд не отрывался от глаз Велико. Неужели ей суждено снова остаться без него? Почему она должна его теперь отпустить? Услышав о Бодурове, она вспомнила все, что говорила ее тетка...

— Жасмина, ты меня и вправду любишь?

— Люблю? Да ведь это все равно что ничего не сказать...

Раздался резкий стук в дверь. В голосе Стефки Делиевой слышалась тревога. Велико спрятался за шторой и сделал знак Жасмине открыть дверь.

Жасмина была сама не своя. За шторой стоял Велико, в котором заключалась вся ее жизнь, а в дверь ломилась Стефка Делиева, с которой она связана кровными узами.

— Открой, я тебе говорю, а то расшибу дверь! — кричала тетя.

Открыв, Жасмина оказалась с ней лицом к лицу. Стефка была бледна, губы ее дрожали, а Жасмина держалась подчеркнуто спокойно.

— Это ты нас предала? — спросила Стефка. — Весь район оцеплен, весь...

— Это меня не касается, — чуть слышно промолвила Жасмина.

Стефка размахнулась и ударила Жасмину по лицу.

— Сучка! Сучья дочь!

Жасмина отступила на шаг. Она почувствовала не боль от удара, а обиду. Прежде ей не раз приходилось испытывать на себе тетин хлыст, но сейчас она не хотела молча сносить это.

— Не смей! — с угрожающим видом выпрямилась она перед ней.

Стефка опомнилась. Кольцо вокруг нее замкнулось. Надо было пробить в нем брешь и вырваться. Но где и как? Если бы этого можно было добиться с помощью денег... О, она очистила бы всю страну от тех, кто душит ее цепями. Но даже деньги оказались мертвым капиталом. Бесполезные, они лежали сейчас в банке, в ее сейфе.

— Приготовься! Через час выезжаем. Что случится с нами, то станет и твоей судьбой. Каждый расплачивается за свои дела. — Она захлопнула дверь, и звук ее шагов постепенно затих в темном коридоре.

Жасмина осталась посередине комнаты. Она уже не чувствовала себя на распутье, но у нее не хватало сил даже на то, чтобы броситься к Велико. А он все еще был за шторой. Но вот Велико подошел к Жасмине и погладил по щеке, на которой отпечатался след от удара Стефки. Глаза Жасмины оставались сухими.

— Дай мне бумагу и карандаш! — прошептал Велико.

Казалось, Жасмина утратила способность мыслить. Она выполнила его просьбу и снова замерла, все такая же безучастная. Стояла и как будто ждала чего-то.

«Ярослав! Мы напали на верный след. На сей раз Бодуров не ускользнет. И солдаты здесь. В двадцать ноль-ноль начнем стягивать кольцо окружения. Мы добьемся успеха!

Велико».

Он сложил листок пополам и вручил Жасмине.

— Ярослав находится в Беновской роще. Передай ему эту записку и оставайся там! Я скоро приду.

— А не лучше ли нам здесь быть вдвоем? — спросила Жасмина, меньше всего думая о себе.

— Перед подъездом стоит фаэтон твоей тети. Бай Станьо отвезет тебя. Я буду следить за тобой из окна.

Больше они ничего не сказали. Даже не поцеловались. Жасмина вынула из сумочки маленький, инкрустированный перламутром пистолет, доставшийся ей от отца, и сжала его в ладони.

Велико проводил ее до двери. Жасмина на мгновение остановилась, посмотрела на него и тут же исчезла в тиши коридора. Наступили сумерки, но огня еще нигде не зажигали, да он и не был ей нужен, ведь Жасмина знала каждый закоулок в этом доме.

Велико подошел к окну.

«Сейчас или никогда!.. Как тревожно на душе, когда любишь».

Жасмина добралась до фаэтона. Велико не слышал, что она сказала баю Станьо, но увидел, как лошади вздрогнули и фаэтон помчался к воротам.

«Счастливая!» — прошептал он и вытер со лба пот. Над ближайшим холмом молния прорезала сгущающийся мрак. Внезапно возникший вихрь будто вымел со двора весь сор.

Беновская роща была оцеплена солдатами. Солдаты были молчаливы и напряжены. Офицеры, находившиеся при батареях, не сводили глаз с циферблатов часов. Так на фронте отсчитывают время перед атакой.

Ярослав сел на землю на опушке рощи. Сидел и жевал соломинку. Драган стоял рядом и курил. Лицо его потемнело от бессонных ночей, а морщинки с обеих сторон рта стали еще глубже. Оправа его очков погнулась. Вчера, когда он соскочил с лошади, очки упали и он наступил на них. Каким-то чудом стекла уцелели, но в оправе не держались, и пришлось закрепить их воском.

Драган не спускал глаз с полковника Велева. И на сей раз солдат не забыл поставить для командира походный стул, чтобы полковник мог сесть и вытянуть раненую ногу.

«Не человек, а сфинкс! Такими их воспитали. И мы пасуем перед их непроницаемостью».

— Скажи, чтобы тебе принесли стул! — в сердцах бросил Ярославу Драган.

— А мне и так хорошо, — ответил Ярослав.

— Остается только, чтобы мы еще и кофе им подавали, а солдату — всучить опахало для полноты картины.

— Политика — дело сложное, — повторил Ярослав слова, сказанные позавчера Драганом. — Сохрани свой запал для более важных дел. Даже лисица из-за своей чрезмерной хитрости нередко сама попадает в капкан. Я слышал такую сказку от своего деда, — попробовал он пошутить. Внешне он оставался спокойным.

— Да, но за Велико отвечать будешь ты, — сдерживая раздражение, сказал Драган. — Он может оказаться опаснее даже вот этих. — И он кивнул головой сначала в сторону полковника, а затем подпоручика Велева, который находился со своей батареей неподалеку от них. — Из-за женщины он может убить и отца родного.

— Ох, какой же ты тяжелый человек, — вздохнул Ярослав и отвернулся. От порывистого ветра у него замерзла спина.

— Возможно, но я никогда не вступаю в конфликт со своим рассудком.

— Закури сигарету, чтобы успокоить нервы. — Ярославу не хотелось больше его слушать. — Отрезать никогда не поздно, а вот лечить — трудно. Иногда я не выдерживал, готов был расстрелять Велико, но если бы я его убил, то оплакивал бы его потом, потому что верю: он был прав. Без веры нельзя жить!

— Из тебя вышел бы неплохой проповедник, — с иронией усмехнулся Драган и тут увидел, что по склону холма бегут какие-то люди.

Первым их узнал Ярослав. Поднявшись, он пошел им навстречу, Драган — за ним.

Запыхавшийся Христо никак не мог перевести дух, но глаза его светились радостью.

— А в имении кто остался? — спросил Ярослав, и на его щеках проступили красные пятна.

— Они там!.. И майор Бодуров, и Стефка, и ... — постепенно приходил в себя Христо. — Мы едва выбрались оттуда. Мы на правильном пути. Пора замкнуть кольцо окружения!

— А точнее? — вмешался Драган.

Вместо Христо продолжил другой юноша:

— Конюх нашел в конюшне ящик с взрывчаткой. Собственными глазами увидел. Сказал об этом Стефке, а его тут же упрятали куда-то вместе с ящиком. Погубили человека. Этот майор... Мне кажется, что это не кто другой, как...

— А Велико все нет, — решился вставить что-то и Павел, но его никто не слушал.

Ярослав смотрел на их раскрасневшиеся от быстрой ходьбы лица и думал о прошедших ночах, похожих на уравнение со многими неизвестными, которое им предстояло решить. Он наблюдал за Драганом и не мог не заметить, что неожиданный поворот в ходе событий: привел того в замешательство. Ярослав направился к полковнику Велеву, неподвижно сидевшему на своем походном стуле.

— Случилось что-то? — спросил полковник, увидев перед собой Ярослава.

— Может быть, обойдемся и без кровопролития, — проговорил Ярослав, думая о дальнейшем развитии операции.

— Вы полагаете, что они окажут сопротивление?

— Все зависит от решения, принятого Бодуровым. Вот парламентера бы... — Но Ярослав не договорил. Полковник встал, всей тяжестью тела опершись на трость, и посмотрел на него со смутной надеждой. Подумал о чем-то своем, но не посмел высказать.

— У них нет иного выбора. Если хотят сохранить свою жизнь, им нет смысла совершать новые преступления, — убеждал и самого себя Ярослав.

— Вы хотите сказать, что, если...

— Если Бодуров не пожелает этого понять, то другие в состоянии заставить его. Великодушие может сломить даже самое упорное сопротивление.

Полковник взглянул на лес и там, в стороне, около одного из деревьев, заметил сына. Он был поистине счастлив, когда ночью видел его вместе с солдатами батареи, и сейчас невольно подумал о возможности полной его реабилитации.

— Как вы думаете, подпоручик Велев достоин такой чести? — обратился он к Ярославу.

— Мы не можем терять времени, господин полковник, — ответил Велеву его замполит, мысленно советуясь с Велико, которого ему так не хватало сейчас.

Полковник не стал больше ждать. Он надвинул фуражку почти на глаза и отправился к Венцемиру. Шел напрямик, почти не опираясь на трость. Вздрагивало только его лицо, и казалось, что земля тоже вздрагивает всякий раз, когда он наступает на нее раненой ногой.

Увидев отца, подпоручик поднялся. Следом за ним встали по стойке «смирно» и находившиеся рядом солдаты.

Драган догнал их, когда они уже вошли в лес. Он собрался что-то сказать, но полковник заговорил первым.

— Подпоручик Велев, — он словно прислушивался к своему голосу, — вам надлежит выполнить задание. Необходимо пойти в имение и убедить тех, кто там скрывается, что сопротивление, как и кровопролитие, бессмысленно. Если они сдадутся, им будет сохранена жизнь.

— Я должен вести переговоры с солдатами, бежавшими с моей батареи? — спросил подпоручик.

— Они уже не солдаты, а враги родины. Там находится и майор Бодуров. — Полковник сделал паузу, чтобы отдышаться. Каждое слово стоило ему больших усилий. Не легче было и подпоручику, потому что ему напомнили о существовании майора. — Сдайте свое личное оружие! — Голос полковника окреп. — Вот вам белый платок. Бодуров понимает, какие задачи ставятся перед парламентерами. — Этим было сказано все, однако он подумал: «Но... Бодуров может стрелять и без предупреждения. И все же лучше погибнуть с честью, чем жить мучимым сомнениями...»

Кровь отхлынула от лица подпоручика. Бодуров был его учителем, а теперь ему предстояло идти навстречу пулям Бодурова. Венцемир выбрал для себя путь — путь невмешательства, а его посылают в огонь.

«Продолжаете вести игру и считаете, что ваш успех гарантирован? Что касается меня, то я предпочитаю жить, пусть и бесславно, лишь бы не умирать во имя чьей-то славы. Наивные люди...» — думал подпоручик Велев, снимая пистолет и ремень с портупеей. Однако в кармане у него остался маленький пистолет. Подпоручик хорошо усвоил непреложную истину: при запутанных обстоятельствах самое глупое — оказаться беззащитным.

— А если вы застанете там Велико, — вмешался Драган, — то передайте, чтобы он сам пустил себе пулю в лоб. Пощады ему не будет.

Все были поражены словами Драгана и тоном, каким они были произнесены. Венцемир, не знавший хорошо Драгана, вздрогнул от того, что услышал. Ярослав предпочел смолчать, а полковник уже все сказал и ждал, когда сын отправится в имение. Полковника мучила жажда, но воды здесь не было.

— Все засохнет. Засуха, страшная засуха... — Полковник прислонился к дереву и больше не пошевельнулся.

— И речка пересохла, — сказал Ярослав, думая о Драгане, оторвавшемся от людей, и одновременно следя за идущим подпоручиком.

На дороге поднялось облако пыли. Первым его заметил Павел. Сначала он разглядел запряженных в фаэтон лошадей, а потом и Жасмину. Он узнал ее по длинным волосам. Когда ветер развеял по полям облако пыли, ему показалось, что ее волосы разметались, как конская грива.

Павел бросился к Жасмине и помог ей сойти со ступеньки фаэтона. К ним подошли и остальные. Только полковник и Драган задержались на опушке леса.

Жасмина сжимала в руке записку и искала глазами Ярослава, которому должна была вручить ее, а бай Станьо с улыбкой наблюдал, как все сбегаются к фаэтону.

— Здорово, ребята! — крикнул он. — Это же не кони, а птицы! Так припустили, что мы чуть не взлетели.

— Где Велико? — Ярослав подозвал к себе Жасмину.

— Остался там.

— С кем?

— Он там один... — Жасмина даже забыла о записке, настолько странными показались ей вопросы Ярослава, а еще больше его глаза — недоверчивые, недобрые.

— И он послал тебя вести переговоры? — Его мучило подозрение.

Жасмина не ответила, только протянула ему записку. Их молчание пугало ее.

Ярослав не сразу смог различить буквы — они сливались перед глазами. Неожиданно силы покинули его, и ему пришлось прислониться к фаэтону.

Тогда записку взял Павел, а Жасмина в это время отошла в сторонку и присела на землю.

— Позаботься о ней, — сказал ему Ярослав. Подойдя к полковнику, он проговорил: — Пора!

— А как же парламентер? — спросил Велев.

— Да, вы правы!.. Но ведь Велико там один, и может случиться все что угодно, — проговорил Ярослав. — Господин полковник, прошу вас, отдайте приказ замкнуть кольцо окружения. — И Ярослав зашагал в сторону имения. Рядом с ним шли Драган, Христо и остальные. Полковник поднял телефонную трубку.

И цепь солдат тронулась в том же направлении. Только Жасмина и Павел все еще сидели на поляне, а бай Станьо, вытирая пот с лошадей, время от времени повторял:

— Ну и времена, все прямо-таки очумели. Ни тебе ракии выпить, ни вина холодного. Тпру, Пенка! Отодвинься, черт бы тебя побрал! Не люблю, когда дело не доводится до конца...

Во дворе имения не было ни души. С уходом Жасмины для Велико прервалась какая бы то ни было связь со своими. Когда фаэтон скрылся за поворотом, он, стоя у окна, долго провожал взглядом медленно оседавшее облако пыли. Он остался один, совсем один.

Велико сунул пистолет в карман и открыл дверь. В коридоре было тихо. Пахло плесенью и мокрой золой. Велико вспомнил слова Жасмины: «Комната Бодурова — вторая справа». И тотчас явственно представил себе лицо и шею отца, исполосованные хлыстом Бодурова, превратившиеся в один сплошной кровоподтек.

Велико нужно было сохранить спокойствие, чтобы быть уверенным в каждом своем шаге, в каждом решении. Не жажда личной мести привела его сюда, а нечто более значительное, продуманное и осознанное.

В комнате Бодурова никого не оказалось. Он наткнулся там на полный беспорядок и затхлость. Спертый воздух затруднял дыхание.

Внимание Велико привлек небольшой рюкзак, совсем новенький, доверху набитый вещами. Велико не удивился, когда под двумя смятыми рубашками обнаружил гранаты и коробки с патронами. Он услышал шаги в коридоре, быстро спрятал рюкзак в угол, а сам встал за дверью.

Вошел Бодуров в спортивных брюках, куртке и ковбойской шляпе и, вне себя от удивления, замер посреди комнаты. Отсутствие рюкзака явно его озадачило, и он был готов позвать Стефку. Но, обернувшись к двери, он так и остался стоять с разинутым ртом. Выражение гнева застыло на его лице.

— Пистолет на стол! — приказал Велико.

Правое веко у Бодурова задергалось, и он зажмурился. Открыл глаза лишь тогда, когда пистолет его уже лежал на туалетном столике. На лице Бодурова отразился ужас.

— И второй из внутреннего кармана — тоже, — указал Велико дулом своего пистолета на его куртку. Он представлял себе Бодурова совсем другим: чудовищность преступлений этого человека никак не увязывалась с его тщедушной фигурой. На висках у Бодурова от напряжения набухли вены, и Велико это даже показалось занятным.

Бодуров опустился на единственный стул и положил руки на колени, совсем как послушный маленький ребенок, только лихорадочно блестящие глаза его беспокойно метались по комнате.

— С кем имею честь говорить? — Он наконец преодолел свою растерянность, и голос его прозвучал спокойно.

— Вы окружены. Игра закончена, Бодуров, — сказал Велико.

— А вам, капитан, не кажется, что вы несколько торопитесь? — В голове Бодурова возник план, и вместе с этим к нему вернулось самообладание.

— Нет, не кажется. Мы можем и здесь дождаться конца.

— Да, всякое начало имеет конец. Теперь и мне некуда торопиться. — Бодуров снял шляпу и бросил ее на постель. — Не угостите ли меня сигаретой?

Велико положил на стол пачку сигарет и спички. Он отдавал должное невозмутимому спокойствию майора: и рука его ничуть не дрожала, и кровь стала спокойно пульсировать в венах на висках. Можно было подумать, что это усталый путник, покуривая, отдыхает.

— Я пришел сюда, Бодуров, за солдатами. Ваша судьба ясна! — Велико не скрывал своего торжества.

— Вы из новых, из тех, что были партизанами? — спросил майор с наигранным безразличием.

— Их можно простить, — продолжал свое Велико. — Они еще молоды, у них все впереди.

— Вы, коммунисты, интересные люди. Аскеты, идеалисты, а все-таки любите все красивое, роскошное. Ну, скажем, таких женщин, как Жасмина... — проговорил Бодуров.

— Солдаты и сами сдадутся, Бодуров, но тогда вы многое потеряете. Виноградник оцеплен, а дом Делиевой под неусыпным наблюдением. Рано или поздно они выйдут оттуда, а вы пойдете со мной. Мы давно знакомы, хотя и заочно. — Велико с трудом справился с болью, сжавшей сердце.

— Вы умный человек, раз смогли проникнуть сюда. — Бодуров попытался встретиться с Велико взглядом. — А может быть, ваша связь с Жасминой служила лишь поводом для частых посещений имения, лишь прикрытием для ваших подлинных намерений? Одобряю! Игра возможна только при наличии противника. В конце концов, один из нас должен победить, чтобы сама игра получила свое логическое завершение. До сих пор все шло хорошо. Ну а дальше что? — Майор встал и смял окурок сигареты в пепельнице.

— Игра закончена, — ответил Велико.

— Но ведь бывает и ничейный результат. Или, как говорят шахматисты, ничья, и тогда оба партнера сохраняют свое достоинство.

— Вы потеряли всю свою армию, господин майор: и ладьи, и коней, и даже все пешки, — сказал Велико.

— В имений заложена взрывчатка. Через тридцать минут не останется и следа от этого здания и от людей, находящихся в нем. Жасмина заперта в соседней комнате. Ей придется расплачиваться за последствия своих предосудительных по отношению к нам поступков. Выбирайте, капитан, или вы с вашей Жасминой будете здравствовать и вам достанется богатство Делиевых, разумеется, в том случае, если вы предоставите нам свободу действий и мы сможем спастись, вырвавшись из кольца. Ну а если и погибнем, то никто вам счет не предъявит... Или же вы умрете вместе с нами под развалинами этого дома, — сказал Бодуров.

— Чересчур сложно! — едва заметно усмехнулся Велико. «Да, ему нельзя отказать в находчивости, да и фантазии ему тоже не занимать...»

— В жизни ничего просто не бывает, капитан. Я располагал властью. Вкусил и всю ее горечь, и сладость. Теперь ты у власти. И ты познаешь все эти удовольствия.

Бодуров надел шляпу, он явно чего-то выжидал.

— Наивных людей теперь уже почти не осталось, господин майор. Ваша карта бита. И все же, если вы действительно заложили под здание взрывчатку, то выключите свою адскую машину, иначе пострадают ни в чем не повинные люди.

— Трусите? — В голосе Бодурова зазвучала надежда. — Гораздо почетнее, когда встречаешь смерть в бою с равным тебе противником. — И он снова сел. Потом потянулся к пачке сигарет, но его рука шарила в стороне от нее, словно он искал что-то потерянное.

Велико посмотрел на свои часы. Солдаты уже находились в пути и вот-вот должны замкнуть кольцо.

— Жасмины уже в имении нет. Беглецам пора сдаваться. Только мы с вами медлим. — Велико показал ему на дверь. — Пойдемте, господин майор. У вас еще будет возможность рассказать нам все, только в другом месте.

— Еще раз все взвесьте, капитан. Человеку далеко не всегда в жизни достаются все козыри сразу. — Бодуров услышал в коридоре шаги и решил, что это его последний шанс.

И Велико тоже услышал их.

— Прошу! — показал он на выход. — Время дорого!

Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, вошла Стефка Делиева.

— Господи! — вырвалось у нее, и она невольно подняла руки.

— Вы сейчас мне не нужны, но раз сами явились... — сказал ей Велико и продолжил: — Пойдемте, господин майор, нас ждут!

На дворе смеркалось, установилась тишина. Лишь из конюшни доносилось ржание лошадей. Стефка и Бодуров инстинктивно посмотрели в сторону конюшни. Это была их последняя надежда — прорваться через кольцо блокады верхом. Бешеный галоп, и пока их противники опомнятся...

Из-под навеса показался какой-то крестьянин. Заметив его, Велико крикнул:

— Бай Пешо, пусть все, кто тут есть, немедленно покинут имение! Здесь заложена взрывчатка! Скоро произойдет взрыв. Выпустите и скотину.

Стефка посмотрела на Велико, потом на Бодурова. Она ничего не понимала. Голова майора доходила лишь до плеча ее крупной костлявой фигуры, и Стефке никак не удавалось встретиться с ним взглядом.

— Неужели ты?..

— Молчи! — процедил сквозь зубы майор и вскинул голову, словно на параде.

На дороге не было ни души. Только на меже, заросшей кустами, сновали воробьи, но они даже не чирикали — видно, их тоже угнетала наступающая тьма.

Вдруг у самой дороги, среди ветвей, Бодуров заприметил человека. Он узнал его, и что-то встрепенулось в его груди.

«Возможно, так будет лучше. Выстрел, паника. Через несколько минут станет совсем темно. И тогда я спасен. И на сей раз мне удастся ускользнуть...» Он воспринимал все это как реальную действительность, как выход, который не мог не подвернуться.

Венцемир тоже тотчас же увидел его. И... спрятался. Он сам не знал, почему так поступил, но, лишь укрывшись в кустарнике, обрел покой, почувствовал себя в безопасности. Он находился сейчас далеко от отца, от всех остальных, в том числе и от тех, к кому его направили.

«Лучше так, чем... Господи!..» — усмехнулся он, уже ни о чем другом не думая, и не заметил, как на его губе появилась трещинка и капля крови поползла по подбородку.

Бодуров замедлил шаг. Их взгляды скрестились. Велев был крайне растерян, Бодуров — полон надежд. Движением глаз майор подал знак Венцемиру: действуй!

Однако на этом все и кончилось.

Они прошли мимо. Снова установилась тишина. И снова — кругом ни души.

— Трус! — хрипло бросил Бодуров.

Венцемир услышал его и еще больше съежился в кустах. Он испытывал огромную радость оттого, что они прошли мимо, но этот крик Бодурова... Зачем он крикнул? Почему голос майора Бодурова не переставал звучать в его ушах?

— Еще немного, господин майор, не стоит беспокоиться! — Велико вел их через луг, а сам напряженно всматривался в темноту, надеясь обнаружить цепи солдат, встретить наконец своих.

«Деньги... остались на столе... в сумочке... Деньги», — думала Стефка, и каждый следующий шаг становился для нее все более трудным и мучительным.

Венцемир сидел в кустарнике у самой дороги и... смеялся. Он был здесь в полном одиночестве. Как громко звучал его смех! И на сей раз все кончилось хорошо. Радость переполняла все его существо, он терял способность контролировать свои чувства и уже не мог понять, почему ему вдруг стало так легко.

И слезы навернулись на глаза. Велев вытирал их и сам удивлялся. Он не проронил ни слезы, когда скончалась его мать, не плакал на фронте, когда ему сообщили, что отец ранен, потерял много крови и едва ли останется в живых. Сухими были его глаза и тогда, когда он увидел своего мертворожденного сына.

А сейчас слезы текли по щекам, и он откровенно радовался им. В голове не осталось ни одной сколько-нибудь логичной мысли. Ему хотелось безумствовать, безудержно носиться по полю, как это бывает с лошадью, которую долго держали на привязи. Хотелось сделать что-то такое, что могло бы укрепить в нем внутреннее ощущение его полной безопасности. И еще... Чтобы перед его глазами не было ничего иного, кроме этой голой стерни, одиноких деревьев и кажущегося каким-то темным пятном ближнего леса.

Венцемир встал и помчался через поле не зная куда. Он совсем запыхался, но продолжал бежать. Каждый удар сердца звучал как призыв к жизни. Весь мир принадлежал ему. Он обнимал взглядом весь этот необъятный простор и стремился покорить его.

Венцемир закричал, но услышал не свой голос, а хриплый возглас Бодурова:

— Трус!..

Венцемир остановился. Остановился внезапно и почувствовал, что умирает от жажды. У него горело горло, жгло глаза, грудь. Он пылал, а голос Бодурова преследовал его, отдаваясь в ушах.

Но вот он услышал чьи-то голоса. Цепь его солдат прошла мимо, и он оказался у них в тылу. Прошли мимо и командиры взводов. И Велев направился за ними. Ступал осторожно, внимательно выбирая дорожку. Потом прислонился к старому вязу и притих.

Представители штаба собрались на поляне. И группа Ярослава, и отец Венцемира... Стефка Делиева и майор Бодуров стояли в стороне. Кисти их рук стягивали стальные наручники.

Венцемира снова охватила безумная радость. Он задыхался от счастья: подумать только, и на сей раз его не затянуло в этот водоворот. Удачное начало предопределило дальнейшую его судьбу, поставило над всеми, над их страстями... И тут мысль прервалась. Радость предстоящей победы — одно, а голос Жасмины и сдавленный крик Бодурова: «Трус!», все еще звучавшие в его ушах и преследовавшие его, — совсем другое. Какой-то леденящий страх настиг его, сковал его мозг настолько, что он не осмелился даже обернуться назад. Венцемир испытывал панический ужас, ожидая удара в спину. Нет, он должен жить! Теперь ему необходимо жить больше, чем когда бы то ни было раньше. Ведь...

Не выдержав, он снова попытался выбраться на открытое место, чтобы избавиться от такого кошмара, и тут увидел Жасмину. Да, она была здесь, он видел ее. Голос, так долго преследовавший его, не забыт, нет, но все же несколько отдалился... Теперь Венцемир знал, что ему делать. Он будет умолять Жасмину так, как никогда еще не умолял, и она согласится... Все довольно просто... Венцемиру даже показалось, что он видит благодарную улыбку на ее лице. Ему захотелось помахать ей рукой, позвать ее, но вдруг он замер. Всего в нескольких шагах от него стояли Стефка и Бодуров. Он медленно опустил руку и нащупал в кармане маленький пистолет.

«Неужели и ее арестовали?.. — Эта мысль поразила его своей реальностью. — Неужели все уже решено? Как же я мог поверить ее словам, что у нее есть кто-то другой?.. А что же станется со мной, если она исчезнет?.. Нет, только не это! Для меня нет жизни без нее. К чертям! Хоть бы осталась доверенность в банке... Нет, я еще поживу... И она... Банк... Что бы ни случилось, она...» — Венцемир пытался привести в порядок свои мысли, но только в отчаянии схватился за голову.

Сильный взрыв потряс землю, и алое зарево разогнало сгустившиеся сумерки.

«Не повезло», — скривилось в гневной гримасе лицо Бодурова, и он больше не взглянул на языки пламени, охватившие дом Делиевых.

«Кончилось, все кончилось...» — прошептала Стефка и, покачнувшись, упала на землю. Бодуров и бровью не повел. Ему хотелось одного — курить.

Велико подошел к Жасмине. Она дрожала как в лихорадке. Он снял шинель и набросил ей на плечи. Их взгляды встретились, и этого им обоим было достаточно.

Только Венцемир никак не мог понять, что же происходит. Он вдруг развеселился, когда увидел отблески жаркого пламени. Люди на поляне стали ему казаться призраками. А среди них была и Жасмина, их пленница.

«Она моя, она будет моей...» — шептал он, охваченный все нарастающим озлоблением и неотступной уверенностью в успехе. Он уже не видел ничего и никого, кроме Жасмины. Венцемир решил вытащить ее из этого охваченного пожаром мира, чтобы сохранить ее для себя, сохранить деньги, счет в банке... Зрачки у него расширились, и перед глазами, утратившими свой блеск, все слилось в одно кровавое пятно, непомерно разбухшее от всполохов разбушевавшегося огня.

Он побрел наугад, охваченный тревогой. Никто его не заметил, никто не обратил на него внимания, а он все ускорял шаг.

Услышав какой-то непривычный звук, он вздрогнул, но так и не остановился. Ему даже почудилось, что это — знак, призывно зовущий его вперед, к ней, чтобы он увел ее из этого ада. Венцемир сжал в руке пистолет и вдруг, издав нечеловеческий крик, сделал несколько выстрелов в воздух. Это заставило всех обернуться в его сторону.

— Отпустите ее! Отпустите! — кричал Венцемир и бежал, озаренный заревом пожара. Крик его больше походил на стон, чем на боевой клич.

Драган бросился следом за Венцемиром и, догнав, скрутил ему руки. Подпоручик успел сделать еще один выстрел. Он несвязно бормотал:

— Какая чудесная погода! И пожар чудесный... Пусть весь мир сгорит... Она... Банк... — Глаза его то сужались и превращались в щелки, то, расширяясь от ужаса, становились неправдоподобно огромными. Потом он вдруг захохотал.

— Врача, санитарную повозку! — крикнул Ярослав, и кто-то, выполняя приказ, помчался в ближайший овраг.

Полковник Велев опустился на свой походный стул. По его левой руке стекала струйка крови. Велико находился рядом с полковником.

— Он никогда еще не стрелял так неудачно, — вымолвил полковник.

Полковой врач разорвал рукав кителя полковника и перетянул рану жгутом.

— А я жив!.. А я жив!.. — бесконечно повторял Венцемир, неистово смеясь и указывая пальцем на отца.

На поляну прибыла санитарная повозка, запряженная двумя лошадьми. Это была обычная санитарная повозка — фургон из фанеры с нарисованными на нем красными крестами.

— Господин полковник, нельзя терять времени, — настаивал врач, но Велев оттолкнул его руку и слабым голосом прошептал:

— Отвезите его. Я выдержу. Помогите ему, если можете.

Драган и Ярослав усадили Венцемира на сиденье, а врач устроился позади него. Стук колес заглушил голос Венцемира. Вскоре санитарная повозка затерялась на проезжей дороге к лесу.

По противоположному от них склону холма крестьяне вели трех солдат. Жасмина стояла рядом с полковником Велевым и поила его водой из алюминиевой кружки.

Мрак все больше прижимался к поляне, и даже отсвет пламени, охватившего дом, не мог разогнать его.