Гребень Клеопатры

Глава десятая

Мари откинулась на спинку стула. Ее попросили не использовать вчерашние зерна, а смолоть свежие, и она оценила разницу. Расстроенная Анна сидела, уставившись в пространство, и жевала булочку с черникой, не замечая, что сок течет у нее по подбородку.

— Ты выглядишь усталой, Анна. Как ты себя чувствуешь?

— Плохо… А мне так редко бывает плохо, что я чувствую себя просто ужасно. Фандита… то есть Фанни, зашла ко мне на днях и сказала, что собирается поехать к Грегу и будет жить у него на барже. Ты не представляешь, как больно было это услышать. Я уже привыкла к тому, что наши с ней отношения трудно назвать нормальными. Говорила себе, что сделала для нее все, что могла, ведь люблю ее больше всех на свете. Но это не имеет никакого значения. Как ни пыталась я с ней сблизиться, она все больше отдаляется. Я хочу ее обнять, прижать к себе, а она говорит: «Не надо, оставь эти нежности». Нет, это для меня не новость. Она всегда была такой, всегда предпочитала мне Грега, это я тоже прекрасно знаю. Почему-то, даже если ошибку совершал он, во всем всегда была виновата я. Я для нее — вечный источник всех бед. Я это знаю. Но…

— Господи, избавь нас от несчастий, — задумчиво произнес Фредерик, так и не притронувшийся к своему бутерброду. Мари заметила, что он похудел и осунулся. Он хотел продолжить, но Анна его опередила:

— Вот именно, — сказала она. — Именно так сказала бы моя мама. Она была бы счастлива узнать, что мои отношения с дочерью ничуть не лучше тех, что были у нас с ней. Для нее холодность Фандиты — очередное доказательство того, что Бог справедлив. Мамин Бог никого не прощает, он только сурово судит. Она всегда предпочитала Ветхий Завет Новому. Иногда мне кажется, что она презирает Иисуса за мягкость и терпимость, за его слова: «Кто без греха, пусть первым бросит в меня камень».

— Может, она просто хотела показать, что ее волнует другое?

— Что ты имеешь в виду?

Фредерик ответил не сразу. Мари разглядывала его розовую рубашку и радовалась, что выбрала мягкий свитер цвета лаванды, который шел к ее глазам. Это придавало ей уверенности.

— Как-то раз мама предложила мне поиграть в воздух, — сказал наконец Фредерик. — Мне было шесть лет. Она пригласила в гости соседей. Мама резко отличалась от других жителей деревни, и у нее не было настоящих друзей. Но ей нравилось ловить восхищенные взгляды. Она приглашала соседей в гости и готовила блюда, о которых они читали в газетах. Поразительно, как она не боялась превратиться в посмешище, — видимо, настолько верила в свою неотразимость, что ей было наплевать на мнение других. А они просто поражались ее чудачествам, и все.

В тот раз мама подала суфле. Я видел, как она его готовила. Зачарованно смотрел и гадал, как гости отреагируют на это невиданное лакомство. Она без конца говорила об этом суфле. Описывала, как оно поднимается в духовке, приобретает золотистую корочку, какой у него будет нежный и тонкий вкус. Сегодня я бы сказал, что это было поистине чувственное описание блюда, но тогда мне только хотелось поскорее его попробовать. Меня никогда не сажали за стол с гостями, и я знал, что просить бесполезно, но в тот раз просто не сумел сдержаться. Я помогал маме во всем, в чем только мог помочь шестилетний ребенок: накрывал на стол, мыл посуду, подавал приборы. А потом спросил, можно ли мне сесть за стол с гостями. Она посмотрела на меня и сказала: «Да, можно, Фредерик. У тебя будет особенное задание, чтобы порадовать маму. Ты будешь воздухом».

Сначала я ничего не понял. Когда гости пришли и расселись в гостиной, она увела меня в прихожую, закрыла дверь и сказала, чтобы я оставался там и был воздухом: «Это очень важно, понимаешь? Мы не сможем дышать без дополнительной порции воздуха, когда нас так много».

Фредерик сделал глоток кофе. Рука у него задрожала, и горячий кофе пролился ему на пальцы. Но он, казалось, ничего не заметил.

— Я сидел в прихожей два часа и был воздухом. И что самое ужасное, делал это с радостью. Иногда мама выходила ко мне и говорила: «Браво, Фредерик!» Она смотрела на меня одобрительно и шептала: «Теперь тебе нужно сконцентрироваться, потому что сейчас я буду петь. Ты же знаешь, мне понадобится больше воздуха». Вскоре я услышал, как она села за рояль и начала играть.

Я пытался задержать воздух, чтобы маме было легче петь, и как раз в этот момент домой вернулся папа. «Что ты делаешь?» — спросил он. «Я — воздух! Я работаю, чтобы маме с гостями было чем дышать», — объяснил я. И тут он начал хохотать. Он редко смеялся, мой отец, но в тот день просто не мог остановиться. Он смеялся так громко, что мама прекратила играть и вышла в прихожую. Она терпеть не могла, когда ее прерывали, но, увидев лицо папы, смягчилась. «Воздух, — задыхался от смеха папа. — Он изображал воздух! Какая ты сообразительная, Мишель!» Он подошел к ней и поцеловал ее прямо на глазах у гостей, а потом заявил: «Теперь вам будет о чем посплетничать!» Сам я порядком испугался, так как знал, что мама не любит обниматься. Но она сделала вид, будто ничего не произошло. Самое ужасное… самое ужасное случилось потом, когда она вернулась в гостиную и все рассказала. Она разыграла целый спектакль и выставила меня круглым идиотом. Как они хохотали! Все эти женщины, которые не осмеливались смеяться над моей мамой, теперь могли вдоволь поиздеваться надо мной. Я понял, что меня обманули, но всю жестокость этого оценил лишь много лет спустя. Странно, но так оно и есть. Больнее всего бывает, когда ты не понимаешь причину боли. Словно мозг впитывает ее и хранит до того момента, когда мы будем способны ее осознать. И это промедление намного ужаснее мгновенной боли, потому что яд успевает распространиться по всему телу.

Мари показалось, что Фредерик рассказал больше, чем хотел. Она вспомнила, что он как-то раз обмолвился про свое тяжелое детство, но добавил, что ему не нужны ни сочувствие друзей, ни профессиональный психолог, чтобы смириться с тем, что он был третьим лишним в счастливом союзе своих родителей. Мари была полностью с этим согласна и тоже не спешила распространяться о своем детстве. Но сейчас, когда Анна призналась, как трудно ей приходится с дочерью, было вполне логично услышать историю Фредерика. Не любить своего собственного ребенка — разве такое возможно? Да будь у нее дитя, она задушила бы его любовью!

— Прости меня, Анна, — сказал Фредерик чуть погодя. — Сижу тут и жалуюсь на своих родителей, а тебе нужна помощь. Я хотел сказать только, что иногда любая реакция родителей лучше, чем равнодушие. Я предпочел бы злость, агрессию, что угодно, только не это. Но что поделать, такова жизнь. Вы придумали, как помочь Эльсе?

Анна доела булочку с черникой, рассеянно потянулась за бутербродом Фредерика и откусила кусочек. Никто не обратил на это внимания. Фредерик только недоуменно посмотрел на отметины от зубов, оставленные на бутерброде, и снова погрузился в свои мысли. За стеной раздавался голос Юханны — она болтала с постоянными посетителями. Бэла похвалила черный кофе, а Готфрид сказал, что меренги «нежные, как крылья ангела». Юханна что-то ответила и рассмеялась звонким заливистым смехом.

С тех пор как Эльса Карлстен нанесла им визит, они все усердно работали, чтобы помочь ей. Фредерик изучал законы, Мари звонила в разные женские организации, подыскивая для Эльсы временное убежище. Собираясь вместе, они обсуждали полученную информацию, стараясь не вспоминать о просьбе Эльсы. Казалось невероятным, что такой разговор вообще был. Никому не хотелось думать об убийстве.

Мари больше не заговаривала с Дэвидом об этом деле. Его странная реакция на просьбу Эльсы повергла ее в шок. Ей не хотелось вспоминать ни о том, что он сказал, ни о том, какой холод при этом стоял в его глазах. Мари вся заледенела в его объятиях. Нет, так больше продолжаться не может.

— А как дела у твоего отца, Анна? — спросила она, решив сменить тему.

Анна вздохнула.

— Ему становится хуже с каждым днем. А врачам и чиновникам хоть бы хны. Они просто не знают, что делать с такими, как папа. Он пока остается дома, но каждый день вызывает «скорую», потому что его мучают боли в груди. Считается, что он не настолько болен, чтобы положить его в больницу, но и недостаточно здоров, чтобы обходиться без медицинской помощи. Сам о себе он позаботиться не в состоянии. Работники социальной службы заходят к нему изредка, но папе, разумеется, от этого не легче. Мама говорит, что, когда они разговаривают по телефону, он кажется бодрым, но сама-то она в Португалии. А у моей сестрички столько дел, что она никак не может найти время его навестить. Она, видите ли, должна заботиться о лошадях. И мама ее полностью поддерживает. Другое дело я. «Ты же живешь так близко!» и «У тебя столько свободного времени!».

Мари знала, что мать Анны бросила мужа, когда тот вышел на пенсию. Анна частенько шутила, что она, скорее всего — плод непорочного зачатия, потому что не может представить свою мать в порыве страсти. После разрыва с отцом та посвятила себя духовным исканиям и на одной из экуменических конференций познакомилась с таким же чокнутым мужчиной, как она сама.

Святой Дух, или во что там она верила, время от времени напоминал ей, что надо позвонить бывшему мужу и поинтересоваться его здоровьем или хотя бы дать пару душеспасительных советов. Но чаще всего ее окружало столько жаждущих спасения души индивидов, что у нее просто не оставалось времени на родственников и бывшего мужа. Любить ближнего, как самого себя, куда легче, когда он находится в Африке, и ты не ощущаешь исходящей от него вони. Мари не могла не согласиться с подругой. То, что у Анны плохие отношения с сестрой, тоже не было для нее новостью. Мари и сама редко виделась со своим вечно занятым братом и равнодушной сестрой. Они с Анной чувствовали, что их отношения друг с другом гораздо ближе, чем с родными.

Анна прислушалась к звукам за стеной и отметила, что Юханна хорошо справляется с работой. Она вздохнула:

— Впервые в жизни мне нужны деньги. Я и не думала, что такое может случиться. Но я должна позаботиться о папе. Ему нужен круглосуточный уход в чистой и уютной клинике. Он в полном рассудке, просто очень устал, и его тело не успевает за бегом мыслей. Но в Стокгольме, чтобы попасть в нормальный дом престарелых, нужно ждать очереди лет двадцать. К тому времени, как она подойдет, папа уже умрет и будет похоронен на руинах того, что когда-то называлось «социализмом для народа». Я порылась в Интернете и нашла идеальное место. Частный дом престарелых в Даларне, откуда папа родом. Новое здание, чистое, уютное… у озера. Отдельные палаты, вышколенный персонал. Красивая новая мебель, вкусная еда, приветливые сотрудники… Я съездила туда, чтобы в этом убедиться. Пятнадцать тысяч крон в месяц, все включено. Там даже есть свободные места. Он мог бы переехать туда прямо сейчас.

Но это все утопия. У меня не хватит денег. И это сводит меня с ума. Мы с папой всю жизнь работали, платили налоги, никогда не сидели на шее у государства. И теперь, когда пришло время вернуть ему хоть что-то из того, что он заплатил, — его предали. Нет, я рада, что существуют такие хорошие дома престарелых, но обычные люди не могут туда попасть. И после разговора с Эльсой… Должна признаться, что, лежа ночами без сна, я думаю: вот сейчас я перейду улицу и сделаю это. Жизнь за жизнь. Войду в дом напротив, высыплю снотворное Хансу в стакан, получу деньги и обеспечу папе хороший уход… не задумываясь о последствиях. Эти мысли меня пугают. Понимаете?

— А что, если тебе взять кредит?

Анна рассмеялась.

— Ну конечно, Фредерик, как же я об этом не подумала, — с иронией сказала она. — У меня ничего нет, я снимаю этот дом неофициально, да и биография моя банку не понравится. Они предпочитают обычных людей, у которых есть недвижимость, стабильная работа и высокая зарплата. А папе тем более ничего не дадут — из-за возраста, ему скоро исполнится восемьдесят.

Мари поправила подушку за спиной.

— Может, — медленно произнесла она, — может, Эльса все равно заплатит нам за помощь, даже если мы откажемся убивать ее мужа. Конечно, не полтора миллиона, но… Ты могла бы взять…

Она умолкла. Ты могла бы взять и мою часть, хотела она сказать, но не смогла. Это был бы благородный жест, но она приняла решение. Ей и самой нужны деньги, чтобы реализовать свою мечту. Без этой мечты жизнь не имеет смысла. Если ничего не изменится, женщина по имени Мари просто прекратит свое существование, и все.

Она перевела взгляд на Фредерика и подумала: какие красивые у него брови, почти как у женщины. Ей показалось, что он тоже собирался предложить свою часть гонорара Анне, и тоже в последний момент передумал, как и она сама.

— Мне в голову приходили подобные мысли, — произнес Фредерик. — Я много думал о том, что рассказала нам Эльса. И в мыслях за одну только последнюю неделю убил ее мужа тысячу раз всевозможными способами. Утопил его в ванной, переехал машиной, отравил ядом, сбросил со скалы, застрелил, даже зарезал ножом… хотя это слишком кровавый способ даже для моих фантазий. И самое ужасное, что я делал это с удовольствием. Мне доставляло огромную радость услышать его предсмертный хрип после того, как пуля попала ему в голову. Но это только фантазии, они не имеют ни малейшего отношения к реальности. Да, мы осуществляем в мыслях то, что хотели бы сделать наяву, но не осмеливаемся. Тебе сейчас нелегко, Анна. Мы знаем, как ты любишь отца и как тяжело тебе видеть его в таком состоянии, и…

Юханна заглянула к ним, чтобы что-то сказать, но Эльса Карлстен оттолкнула ее и вбежала в комнату. Она выглядела взволнованной. Волосы растрепаны, пальто расстегнуто, шарф свисает до полу… Щеки у пожилой женщины были одного цвета с красным платьем, и Мари с удивлением заметила, что веки у нее подкрашены золотистыми тенями. Юханна вышла и закрыла за собой дверь, а Эльса рухнула на свободный стул и принялась стягивать перчатки, не замечая, какую реакцию вызвал ее неожиданный приход.

— Простите, что я без предупреждения, — выдохнула она, — понимаю, вы не хотели со мной связываться, чтобы не вызвать подозрений… но я… я просто обязана поблагодарить вас за то, что вы сделали. Полиция приезжала, меня допрашивали… я разнервничалась… но они сказали, что так происходит всегда, когда человек умирает у себя дома. Они были очень вежливы и, по-моему, ничего не заподозрили, а врач констатировал инфаркт. У Ханса уже был один. Инфаркт то есть. Теперь его увезли, то есть его тело, и, наверное, не будут больше меня допрашивать. Врач не мог не заметить, что от него пахло спиртным, а когда они увидели все эти пузырьки с таблетками, то решили, что он умер естественной смертью: у него ведь было столько болезней, да еще и сердце…

Эльса остановилась, чтобы перевести дыхание. Руки ее теребили шарф, она судорожно облизывала губы.

— Мне кажется, они ничего не заподозрили. Они не говорили, что будет дознание или что-то в этом роде. Наоборот, выразили мне соболезнования. «Сочувствуем», — сказали они. Я с трудом сдержала смех. Знаю, я кажусь вам бесчувственной. Я должна была бы, по крайней мере, испытывать угрызения совести или страх, но ощущала только радость. Я не могла не прийти сюда, потому что хочу сказать, насколько вам благодарна… Мне было так страшно, а теперь…

Слезы брызнули у нее из глаз, и она громко высморкалась. Мари почувствовала, как у нее холодеют руки и ноги. Во рту пересохло, она прокашлялась и перевела взгляд на друзей. Анна побледнела, а Фредерик закрыл лицо руками.

— Вы хотите сказать, что ваш муж, Ханс Карлстен… что он умер? — прошептала Анна наконец. Эльса от удивления даже перестала рыдать.

— Конечно умер, — пробормотала она. — Хотя я до сих пор не могу в это поверить. Должна признаться, сначала я подумала, что вы не захотите мне помогать, но не переставала надеяться… А потом ночью пришла она. Решительная и сильная. И это было… красиво… Знаю, звучит странно, но это было прекрасно. Самое прекрасное из всего, что мне доводилось видеть. Словно ангел мести спустился с небес, чтобы покарать зло. Темная тень. И эти волосы. Нет, я никогда это не забуду.

— Кого вы видели? — нервно спросила Анна. Фредерик сидел, не меняя позы. Эльса смотрела прямо перед собой, словно восстанавливая в памяти события.

— Как я уже сказала, я видела ангела мести, а не конкретного человека. Я понимаю, так было задумано. Я никогда не смогу никого обвинить, потому что не знаю, кого именно видела в спальне и кто накрыл подушкой лицо Хансу. Это мог быть кто угодно. Для меня это и будет некто, не имеющий к вам никакого отношения. Я хочу заплатить вам как можно скорее. Наличными. Но боюсь, получится не раньше, чем через неделю. Сейчас мне придется заняться похоронами. Вы должны на них прийти. Мне нужна ваша поддержка. Потом я продам дом. Во всем нужен порядок, как любил говорить мой муж.

Эльса замолчала. Потом улыбнулась, и ее лицо осветилось такой радостной улыбкой, что она сразу помолодела. Мари невольно вздрогнула. Похоже, Эльса была в трансе, она совсем не походила на ту женщину, с которой Анна познакомилась неделю назад. Что она несет? Ангел мести… Темная тень…

Мари хотела что-то сказать, но Эльса ее опередила:

— Я стояла у постели и смотрела на мужа, пока не приехала полиция. Он выглядел отвратительно, и я не могла понять, как он мог когда-то привлечь мое внимание. В тот момент… в тот момент я ничего не чувствовала. Только вспоминала, как он со мной обращался, что говорил мне, и думала: мертвый он меня вполне устраивает.