Гребень Клеопатры

Глава девятая

Она стояла за деревом очень долго. Темнота сгущалась. В голове роились мысли, которыми она не могла поделиться с другими. Липкие, неприятные мысли. Она взглянула на часы. Пять минут, десять, пятнадцать, двадцать, час, сутки, вечность, круг.

Последние дни она постоянно думала о Карлстенах. Пока не пришла к выводу: годом больше или меньше — какая разница? Все равно отведенный ему срок — всего лишь мгновение по сравнению с вечностью. Он старый человек и уже прожил свою жизнь. Конечно, она колебалась. Но вспоминала мизинец Эльсы, ее рассказ, думала о том, что эта женщина никогда уже больше не сможет играть на пианино, и чувствовала такую боль в сердце, которая просто не оставляла места для сомнений.

Она спряталась за деревом, чтобы получше рассмотреть дом Ханса Карлстена. Ей почему-то казалось, что жилище, в котором поселилось зло, должно излучать негативную энергию. Она представляла себе черные провалы окон, зловещие изгибы крыши, мрачные серые цвета. Но не увидела ничего подобного. Обычный дом для обычной семьи, где папа любит маму, а мама любит детей, которые любят своих родителей, и так далее. Любовь по спирали. А бывает ли такое на самом деле? Что же заставило ее спрятаться за этим деревом, прижаться спиной к грубой коре, вдыхать аромат влажных листьев и думать о…

Она вставала в семь, чтобы успеть на автобус в школу. К тому времени папа уже был на работе, а мама еще спала. Она не упрекала маму, хотя та всегда обещала приготовить с вечера «что-нибудь» для дочки, чтобы та взяла с собой в школу, и систематически забывала про это «что-нибудь», и девочка оставалась голодной.

Она растерянно стояла перед холодильником, смертельно боясь опоздать на автобус, и искала завтрак, которого не было, когда вдруг заметила яйца на верхней полке. И взяла с собой одно. В автобусе девочка осторожно стукнула яйцом о стекло и через образовавшуюся трещину высосала его до тонкой скорлупы. Поначалу ей показалось, что это невкусно, но она быстро привыкла. Несколько недель она ела на завтрак только яйца, потому что коробка на верхней полке волшебным образом пополнялась.

Но так не могло продолжаться долго. Одноклассники ее выдали. Однажды учительница оставила ее после уроков и спросила, завтракает ли она дома. Девочка не знала, что ответить, и тогда учительница прямо спросила, правду ли говорят одноклассники, что она пьет сырые яйца в автобусе. Учительница была очень милая, и в конце концов девочка рассказала, как, собираясь однажды в школу, обнаружила в холодильнике коробку с яйцами. Она надеялась, что учительница сохранит это в тайне, но напрасно. После того разговора она поняла, что унижение — процесс долгий и мучительный. Он будто цепь, состоящая из многих звеньев: злорадства, оскорблений, презрения, издевательств, ненависти…

Она разузнала, где Ханс Карлстен работал до ухода на пенсию. Он не только словесно издевался над своими подчиненными, его обвиняли и в сексуальных домогательствах. Предприятие замяло скандал, заплатив жертве за молчание порядочную сумму. Кроме того, Ханса подозревали в том, что он ведет двойную бухгалтерию. И не уволили, скорее всего, лишь потому, что он был одним из акционеров предприятия.

Виновен. Это слово кружило вокруг нее, пока она не заметила, что это птица. Секунды, минуты, часы, сутки, вечность, круг…

Она знала, что пора уходить, но не могла пошевелиться. В окнах давно погас свет, у нее застыли ноги — надо было выбрать обувь потеплее. Вдруг она заметила, как входная дверь открылась, и тощая фигурка показалась на дорожке, ведущей к мусорному баку, выбросила туда что-то и снова исчезла в доме.

Несмотря на темноту, она не сомневалась, что это была Эльса Карлстен. Ей показалось, что та не заперла за собой входную дверь. Возможно, тот, кто живет в одном доме с самим злом, не боится спать с открытой дверью. Неужели все так просто? Неужели Бог все-таки есть и указывает путь тому, кто готов его увидеть?

Какое-то время она колебалась. Потом подошла к двери, тронула ручку, открыла и бесшумно вошла. В узком темном коридоре пахло стиральным порошком и старым тряпьем. Она постояла, прислушиваясь. Было тихо. Видимо, Эльса легла спать.

Дыхание ее участилось. В ушах зашумело. Она была в доме, где над бедной женщиной много лет издевался ненавистный муж. Она прошла в соседнюю комнату, заставленную диванами, креслами и шкафами, и собиралась пойти дальше, когда увидела чудовище.

Оно сидело на стуле, поджав хвост, готовое вцепиться в горло незваному гостю. В открытой пасти виднелись острые желтые зубы. Шерсть — короткая и черная, как у медведя. Огромная собака смотрела на нее не мигая. Она проглотила крик. Посмотрела собаке прямо в глаза и поразилась мастерству, с каким она была изготовлена. Только отсутствующий взгляд выдавал чучело, набитое опилками. Еще секунду назад она могла поклясться, что собака живая.

За это время глаза успели привыкнуть к темноте. Она оглянулась по сторонам. Чучела были повсюду — на полках, на диване, на полу, на стульях. Они выпускали когти, разевали пасти, расправляли крылья. Вся комната была заполнена чучелами животных: кошек, собак, белок, лис… какой-то дьявольский зоопарк смерти. И все они пристально смотрели на нее мертвыми глазами. Она содрогнулась от отвращения. «Представь, что ты в зоологическом музее, — сказала она себе, — там же тебе не бывает страшно». Но одно дело видеть такое в музее, и совсем другое — здесь. Коллекция трупов животных в обычной гостиной наводила на мрачные мысли. По спине у нее побежали мурашки.

И тут она услышала вопль, донесшийся из глубины дома. Голос человека, оравшего «Эльса!», не был сонным. Она поспешила спрятаться за дверь. Фантастичность происходящего вызывала истерический смех, и он рвался из груди, но она сумела его подавить и вжалась в стену, слушая, как Эльса пытается успокоить мужа, который на весь дом вопил, что «хочет поссать». Крики приближались, и скоро она различила в темноте два силуэта, по-видимому, направлявшиеся в туалет.

Она уловила запах мочи и разглядела наконец Эльсу, согнувшуюся под весом опиравшегося на ее плечо мужчины в старом халате и пижамных штанах. Запах был отвратительный — он описался по пути в туалет. Она почувствовала, что ее вот-вот стошнит, и заставила себя думать о розах и духах. Эльса же продолжала тащить мужа в туалет со словами: «Осталось еще немного, еще чуть-чуть».

— Я ни хрена не вижу, тупая корова! Что ты, черт тебя подери, задумала! Я же велел тебе отвести меня в туалет! В туалет…

Она услышала звук льющейся воды. Через минуту Эльса с мужем вышли из туалета и исчезли в спальне. Снова послышались крики и ругательства. Эльса успокаивала мужа. Потом раздался скрип кровати, и через пару минут — храп и что-то похожее на сдерживаемые рыдания.

Она подождала еще. Потом на запах двинулась к спальне. Приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Бесформенная туша в кровати. Вонь мочи и перегара. Рядом с тушей — хрупкая фигурка под одеялом. Груда одежды, брошенной на пол, рядом несколько вещей, аккуратно разложенных на стуле. Черное и белое.

Она подошла ближе и посмотрела на морщинистое лицо, набрякшие веки и мокрый рот. Все вдруг показалось таким простым и понятным. Большая подушка на стуле словно приготовлена специально. Она накрыла ею вонючее храпящее лицо и надавила. Она не ожидала сопротивления, поэтому ее напугало то, с какой силой он начал дергаться и махать руками. Пальцы впились ей в руки, и ее чуть не стошнило от страха и отвращения. В панике она всем телом легла на подушку и спустя какое-то время почувствовала, что мужчина затих. Вся мокрая от пота, она выпрямилась на дрожащих ногах и поразилась тому, как ей удается сохранять спокойствие. Она убрала подушку, и увиденное не вызвало у нее истерики. «В каждой смерти есть что-то смешное», — подумала она, вспоминая росписи в одной из церквей в Риге. Расправила подушку и положила ее обратно на стул. Она уже собиралась уходить, когда почувствовала на себе чей-то взгляд, — на нее смотрела Эльса Карлстен.

Время остановилось. Потом она повернулась и вышла из спальни. Закрывая за собой входную дверь, подумала, что эти туфли — не такая уж неудачная покупка. Они помогли ей сделать доброе дело. Она вспомнила, что французы называют оргазм «маленькой смертью». В данном случае все было наоборот. Смерть Ханса Карлстена стала для нее «маленьким оргазмом».