Грех во спасение

7

Алексей проводил взглядом князя и княгиню, подошел к Маше, привлек ее к себе и поцеловал в губы. Потом слегка отстранился и посмотрел ей в глаза:

– Вы сильно изменились, Мария Александровна. Уж не больны ли?

Маша покачала головой и тихо сказала:

– Нет, я здорова. Но нас утомила дорога, и то, что случилось с Митей, увы, не улучшает настроение и самочувствие.

– Простите. – Алексей подвел ее к дивану. – Давайте лучше поговорим о нашем будущем…

– Как вы смеете говорить об этом? – Маша почувствовала сильнейшее раздражение. – В нашей семье горе, и я не могу думать о собственном счастье, когда Митя находится в заточении.

Барон отчаянно покраснел:

– Еще раз простите меня. Стоило мне увидеть вас, как у меня наступило что-то вроде помутнения рассудка. Возможно, нам следует перенести венчание?

– Я очень благодарна вам, Алексей Федорович, что вы понимаете мои чувства, – прошептала Маша и расплакалась. – Как вы смотрите на то, чтобы отложить свадьбу до вашего возвращения из экспедиции?

– Вероятно, так тому и быть, Машенька, дорогая! – Барон вновь обнял ее и прижал к своей груди. – Я очень люблю вас и буду ждать ровно столько, сколько потребуется.

Он принялся покрывать поцелуями ее мокрое от слез лицо, но Маша мягко отстранилась.

– Алексей Федорович, у нас слишком мало времени, поэтому я хочу, чтобы вы не отвлекались на меня, а рассказали сейчас то, что не посмели рассказать князю и княгине.

Барон растерянно посмотрел на нее и слегка отодвинулся. Взял ее руки в свои и тихо проговорил:

– Дайте слово, что не скажете Зинаиде Львовне о том, что сейчас услышите.

– Алексей, вы могли бы не предупреждать меня. – Маша освободила руки, прижала их к груди и испуганно спросила: – Что, положение настолько серьезно?

– Хуже не бывает! Поначалу Следственная комиссия искала комплот[16] и особенно пристрастно допрашивала всех его близких товарищей. Меня дважды вызывали на допрос, и, смею вас уверить, процедура эта гнуснейшая. Боюсь, это повлияет на мое назначение командиром «Рюрика». Но я согласен отказаться от него, если б смог тем самым помочь Мите. – Он удрученно вздохнул. – На мой взгляд, Николай Павлович настолько напуган событиями 14 декабря, что в простой драке склонен видеть заговор против престола. – Он опять вздохнул и нерешительно посмотрел на Машу, словно раздумывал, говорить ли дальше.

– Алексей Федорович, не надо щадить меня, рассказывайте все и без утайки, а не то я рассержусь на вас! – пригрозила ему Маша и сердито нахмурилась.

– Хорошо, – задумчиво произнес барон, – вероятно, я должен вам все рассказать, иначе вы потеряете ко мне всяческое доверие, а это будет для меня невыносимо.

Он вновь пристально посмотрел на Машу, будто проверяя, насколько она готова выслушать те страшные вещи, которые ему совсем недавно довелось узнать.

– Маша, я прошу вас держаться, потому что то, о чем я сейчас буду говорить, не для женских ушей, да и не всякий мужчина способен выдержать подобное сообщение. Я не могу рассказать об этом родителям Мити, но уверен, что кто-то из семьи должен знать всю правду о том, каким тяжелейшим испытаниям подвергается сейчас Митя. – Алексей набрал полные легкие воздуха и сделал глубокий выдох, словно переступил порог, за которым мог позволить себе то, что не позволял прежде. – Мне удалось побывать в каземате, где сейчас находится Митя. Это каземат Невской куртины недалеко от Невских ворот. Четырехаршинная каморка, настолько маленькая, что, стоит развести руки в стороны, они касаются стен. В ней есть окно, но оно полностью замазано известкой и закрыто металлической решеткой, так что через него почти не проникает свет. Часовой ходит по коридору, каждые четверть часа поднимает холстину над окошком, прорубленным в дверях, и наблюдает за тем, что происходит внутри. В самом каземате страшно сыро и холодно, с потолка и стен постоянно сочится вода, особенно сейчас, во время дождей, поэтому и одежда, и постель отсырели, и пока топится печь, Митя только слегка успевает их просушить. Стены покрыты какой-то мерзопакостной, вонючей слизью, по углам все заросло буро-зеленой плесенью. Митя сказал мне, что железную печь топят лишь по утрам, она страшно дымит, а ее труба проходит прямо над его головой. Почти все пространство занимают кровать, покрытая грубым шерстяным одеялом, и стол в углу, на нем стоит лампадка с фонарным маслом и оловянная кружка. Копоть от лампадки ужасная. Когда я вошел в каземат, то поначалу даже не узнал Митю в арестантском халате и с черным, как у арапа, лицом. На прогулки его не выводят, книг для чтения не дают, ни пера, ни чернил в каземате держать не позволяют. Заключенному не разрешается разговаривать даже с самим собой, нельзя перестукиваться с соседними камерами, спать днем… За каждую подобную провинность полагается карцер. До конца следствия он не имеет права встречаться с родными и сообщаться с внешним миром… – Барон тяжело вздохнул, взял в руки ладонь Маши и слегка сжал. – Представляешь, Маша, насколько Мите с его веселым, неугомонным нравом тяжело сейчас. Отношения с миром прерваны, связи разорваны… – Алексей опять вздохнул, потер с ожесточением лоб и продолжил свой печальный рассказ: – Митя мне признался, что первые две недели чувствовал себя погребенным заживо. Страшно физическое изнурение. Но еще страшнее – нравственное, когда человек остается один на один с властью, совершенно беззащитный перед ее сатрапами. И эта пытка – более жестокая, более изощренная, чем телесная, потому что может оставить человека жить, но лишит его рассудка. И усугубляется она не только одиночеством, но еще и бездействием. Сторожам не позволяется разговаривать с заключенными, но, как сказал Митя, они, несмотря ни на что, жалеют его и порой сообщают кое-какие новости.

– Но как вам удалось проникнуть в крепость? Ведь вы сами говорите, что это невозможно?

– Давно испытанным способом, Машенька, – Алексей печально усмехнулся, – с помощью определенного количества ассигнаций, перед которыми не устоит даже самый ретивый поборник российских законов. Степень преданности Государю, увы, зависит от суммы подношения… – Барон посмотрел на каминные часы. – У меня в запасе не больше пяти минут. Хочу сказать вам, что Митя, конечно же, выглядит неважно, похудел, оброс бородой. Кроме того, он кашляет, и я боюсь, как бы не началось кровохарканье. Кормят его отвратительно: ежедневно на обед – чечевичная похлебка, жидкая овсяная каша, кусок черного хлеба, а на завтрак – небольшая булка, два куска сахара и кружка жидкого чая… На такой пище долго не протянешь! Но мне удалось договориться с одним из гвардейцев – инвалидным солдатом, приставленным к этим казематам. Я передал ему двести рублей, и он тайно, но исправно снабжает Митю свежими фруктами, яйцами, молоком, маслом… Вчера я опять виделся с ним и передал еще двести рублей. Он слышал, как плац-майор[17] сказал Мите, что следствие по его делу закончено и со дня на день следует ожидать сентенции.[18]

Маша почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она с трудом перевела дыхание и изо всех сил сжала зубы, чтобы не расплакаться. Ей понадобилось всего несколько секунд, чтобы прийти в себя после столь жуткого рассказа барона, и она хотя и дрожащим голосом, но достаточно твердо спросила:

– Выходит, все кончено и то, что Владимир Илларионович помышляет сделать для смягчения Митиной участи, уже не имеет никакого смысла? И наша завтрашняя поездка к Недзельским тоже бесполезна?

– Нет, дорогая, я думаю, что князю, возможно, удастся добиться пересмотра дела и тем самым отодвинуть объявление приговора. И если вы сумеете встретиться с Алиной и она скажет княгине правду, то мы узнаем об истинных мотивах Митиного преступления. И я уверен, что Следственная комиссия примет их во внимание при определении наказания. – Барон опять посмотрел на часы и вскочил с дивана. – Машенька, простите меня, но я уже опаздываю. – Он торопливо обнял девушку, быстро поцеловал в холодные, словно неживые губы и тихо сказал: – Не отчаивайтесь, милая моя, почему-то мне кажется, что все закончится наилучшим образом! – Алексей быстро поклонился ей, коснулся губами руки и скрылся за дверью кабинета.

А Маша упала на колени перед иконой и принялась молиться с неистовством, которого прежде за собой не замечала. Она била земные поклоны, осеняла себя крестным знамением и шептала сухими губами:

– Господи, спаси и сохрани Митю! Дай ему силу вытерпеть все испытания, дай ему веру и надежду! Укрепи его дух и тело! Боже, не возведи ему в вину чрезмерную гордость и самолюбие! Спаси его от каторги и бесчестия! Господи, великий и милосердный, в твоих силах не лишать его жизни и здоровья. Ниспошли на него благодать свою и избавь от мук и страданий, которые он терпит не только по своей вине. Боже милостивый и всемогущий, я так люблю Митю, и если с ним что-то случится, я не смогу дальше жить…

Дом Недзельских находился на набережной Екатерининского канала недалеко от Львиного моста. Это была типичная усадьба прошлого века: в глубине парадного двора за вычурной чугунной оградой с огромными въездными воротами виднелся дом с шестиколонным портиком и с флигелями по сторонам. Белый в сухую погоду, огромный двухэтажный дом от многодневных дождей и пронизывающего ветра посерел и будто съежился.

Сердитый лакей помог княгине и Маше выйти из экипажа, проводил до дверей и передал визитеров угрюмому дворецкому. Тот с недоумением посмотрел на двух женщин в темных одеждах и недовольно пробурчал:

– Барин никого не принимают, кроме тех, с кем была договоренность.

Зинаида Львовна гордо вскинула голову и произнесла сквозь зубы:

– Ты уж, голубчик, постарайся доложить о нас Михаилу Казимировичу. Надеюсь, он не заставит ждать княгиню Гагаринову у порога и снизойдет до разговора с ней.

Через пять минут их пригласили в кабинет Недзельского.

Действительный статский советник Михаил Казимирович Недзельский был неестественно худ и высок ростом. На негнущихся, как у цапли, ногах он прошествовал навстречу дамам и приложился сначала к ручке Елизаветы Львовны, затем – к Машиной.

Его слегка выпуклые серые глаза лучились добродушием и радостно блестели, будто он ни о чем в своей жизни не помышлял, как об этой утренней встрече. Он был в парадном камзоле высокопоставленного чиновника Министерства иностранных дел, при звездах и орденах и выглядел потому торжественно и напыщенно, словно фазан в начале брачного сезона.

Но Маша сразу поняла, что и добродушие, и радость в глазах, и даже этот камзол служат лишь прикрытием, чтобы спрятать волнение и нечто похожее на панику, которые хитрый, как лис, и изворотливый, точно змея, старый дипломат испытал при их появлении.

Проводив женщин до кресел и любезно предложив им сесть, Недзельский прошел за широкий письменный стол, покрытый зеленым сукном, но остался стоять. Опершись костяшками пальцев о столешницу, он выпрямил спину, расправил плечи и перестал улыбаться. Губы его сжались в узкую полоску и едва приоткрылись, чтобы вытолкнуть несколько слов:

– Чем могу служить, сударыни?

Зинаида Львовна встала, и по тому, как слегка прищурились ее глаза и нервно вздрогнули крылья маленького точеного носа, Маша поняла, что она в ярости.

– Михаил Казимирович, вероятно, не стоит объяснять, кто я и по какому делу приехала к вам. Наши дети должны были в скором времени обвенчаться, но известные вам трагические события…

– Прошу вас, княгиня, – не совсем учтиво перебил ее Недзельский, – не стоит продолжать. Ваш сын – прекрасный молодой человек, отличный офицер, и поверьте, вся наша семья испытывает подлинное горе и сожаление от того, что нашим общим надеждам не суждено было сбыться…

– Ваше горе ничто по сравнению с горем матери, которая вот-вот потеряет единственного сына. И я приехала сюда с мыслью, что вы сочувственно отнесетесь к моей просьбе и окажете всяческое содействие в спасении жениха вашей дочери.

– Простите, Зинаида Львовна, но Алина не считает вашего сына своим женихом. Видите ли, он – государственный преступник, и я не склонен рисковать своей многолетней беспорочной службой во славу Государя и Отечества ради человека, посмевшего поднять руку на особу императорской крови. Поэтому прошу вас не упоминать никогда более имя вашего сына рядом с именем моей дочери.

– Но я хотела бы встретиться с вашей дочерью и от нее услышать, считает ли она Митю по-прежнему своим женихом. И если нет, пусть объяснит, почему так скоро, еще до объявления приговора, поспешила отказаться от него? – с необычной для последних дней твердостью сказала княгиня и опустилась в кресло. – И я не сойду с этого места, пока ваша дочь не изволит покинуть свое убежище и не объяснит мне, почему в беседке, в которой… – она помедлила секунду и решительно произнесла: – в которой встретились мой сын и великий князь, обнаружили букет роз. Я не думаю, что он предназначался мужчине. У меня есть все основания полагать, что мой сын принес его в подарок вашей дочери. И мне хотелось бы знать, почему букет остался на полу беседки.

– Смею вас заверить, княгиня, – процедил Недзельский сквозь зубы, – Алина действительно больна…

– Тогда я дождусь, когда она выздоровеет, – не совсем любезно перебила его Зинаида Львовна и откинулась на спинку кресла. – У вас очень удобные кресла, Михаил Казимирович, – сказала она почти весело и повернулась к Маше: – Как ты считаешь, дорогая, здесь можно сносно переночевать?

– Что вы себе позволяете, княгиня? – Недзельский побелел как мел и нервно поправил седеющий «суворовский» хохолок. – Алина сейчас находится в нашем имении за две сотни верст отсюда, и я не намерен привозить ее в Петербург даже ради свидания с вами. И вам не стоит искать встречи с нею. Я определенно заявляю, что в тот вечер моя дочь никуда не отлучалась, была весь вечер с семьей и ни с кем более. Это подтвердят и мои домочадцы, и слуги, и гости, которых я, для вящей убедительности, могу перечислить поименно. Уверяю вас, ничего нового они вам не расскажут.

– Конечно, не расскажут, – произнесла княгиня и легко поднялась из кресла, – и ваша дочь действительно тяжело больна, вероятно, простудилась на террасе, когда вы распивали там чаи с гостями и родственниками. И о том, что она была невестой моего сына, она прочно и навсегда забыла… – Она подняла руки перед собой, словно желала оттолкнуть от себя Недзельского. – И вы тоже не помните о том, как настаивали, чтобы она приняла предложение именно моего сына, и никого другого, поскольку почитали за великую честь породниться с князьями Гагариновыми… Но, как говорится, бог шельму метит и вовремя послал испытание, которое помогло нам не совершить ошибку. – Княгиня гордо вскинула голову. – Господин Недзельский, я искренне рада, что ваша дочь не успела стать моей невесткой и избежала нелегкой участи жены государственного преступника. Надеюсь, она будет счастлива с супругом, которого вы ей подберете сразу же после выздоровления, а оно, бесспорно, состоится… – Она судорожно глотнула воздух, пошатнулась, и Маша, испугавшись, что она упадет, подхватила ее под локоть, но Зинаида Львовна мягко отстранила ее руку и спокойно, с горечью сказала: – После того, как моего сына отправят на каторгу. – И уже более жестко, с явным презрением добавила: – Пусть все это останется на совести Алины. И я уверена, что не найдет она покоя до конца дней своих, как не будет у нее больше ни счастья, ни любви, ибо ложь и предательство господь не прощает!

Через четверть часа, когда они уже садились в экипаж, княгиня посмотрела на окна особняка и гневно прошептала:

– Омерзительный старикашка! Истинная пся крев! – И, сплюнув, захлопнула дверцу кареты, не дожидаясь, пока это сделает лакей.