Греховные тайны

Глава 1

1973 год

— Вы знали об этом все время и не сказали мне!

— По вполне понятной причине: ты бы никогда не согласилась выйти за него замуж. Кристиан, дорогая, не стоит драматизировать. Ну какое это имеет значение?

В конце концов это происходит нечасто, и, согласись, это в общем-то безобидное отклонение от нормы.

Эрнест Уэкслер положил ногу на ногу и сейчас рассматривал отглаженную, острую, как бритва, складку на белых фланелевых брюках. Сегодня он выглядел еще большим щеголем, чем всегда, — в белой рубашке из египетского хлопка, в блейзере от братьев Брукс, с аккуратно зачесанными назад густыми серебристыми волосами и как будто новенькими с иголочки усиками.

— Это не отклонение, а извращение!

Уэкслер раздраженно прищелкнул языком.

— Ну, если хочешь, можно назвать и так.

— Да, именно так.

Прошло восемнадцать месяцев с того дня, когда Кристиан обвенчалась с Джоном Петрочелли. Она все еще оставалась девственницей, но теперь уже отнюдь не невинной.

Они с Уэкслером сидели за кофе на увитой виноградными лозами террасе роскошного отеля. Она долго и с вызовом смотрела на Эрнеста Уэкслера. Однако вызов, как обычно, остался без ответа. Кристиан перевела взгляд на сверкающую голубизной воду озера Аннеси. Там, на сверкающей воде, черноволосая девушка в монокини, с обнаженной грудью, загоревшей до такой же черноты, что и остальные части тела, носилась по озеру на водных лыжах вслед за лодкой, как экзотическая стрекоза.

Средневековый город Аннеси, расположившийся по берегам этого завораживающего своей красотой горного озера во Французских Альпах, находился всего в часе езды от Женевы, где Джон Петрочелли сейчас заседал на собрании совета директоров своего банка. Он собирался присоединиться к ним во второй половине дня.

Кристиан снова почувствовала, как накатывает волна гнева, однако вовремя напомнила себе, что злиться на Эрнеста Уэкслера бесполезно.

— Вы продали меня ему.

На этот раз Уэкслер не отрицал:

— Немного грубовато сформулировано, но… в общем-то да, если тебе угодно выражаться таким языком.

— Джон Петрочелли получил маленькую девочку-девственницу в качестве жены в обмен на десять военных кораблей «Кобра».

Уэкслер кивнул:

— Думаю, банк Штейнберга — Петрочелли перевел бы мне деньги за корабли и без этой приманки, но я не мог рисковать. Такая возможность, знаешь ли, нечасто предоставляется в этой жизни.

— И цена, вероятно, была достаточно высока, — сухо произнесла Кристиан. — Рада слышать, что меня не спустили по дешевке.

— Разумеется, надо было заплатить агенту в Лаосе и еще произвести некоторые другие выплаты по всей цепочке. — Он начал загибать пальцы. — Летчикам, которые переправили товар через границу с большим риском для себя, надо сказать; дальше, плата за то, чтобы снять военное снаряжение с кораблей и, превратив их на время в обыкновенные корыта, переправить через океан, в то время как оружие плыло, запакованное, на другом корабле под видом обычных рабочих инструментов. Могу сказать, дорогая, над разработкой этой операции мне пришлось немало потрудиться.

— Не горю желанием выразить вам соболезнование.

На этой операции вы сорвали чистых двадцать миллионов долларов.

— Не чистых, — с жаром перебил Уэкслер. — В общем и в целом, до выплат!

— Прошу прощения за ошибку. И кто же покупатель?

— Группа людей, пожелавших остаться неизвестными.

— Это почему же? Ведь вы, насколько я помню, всегда утверждали, что имеете дело только с законными властями — правительствами, легитимными армиями, полицией.

Кристиан устремила глаза вдаль, туда, где за озером в туманной дымке виднелись горы.

Уэкслер поднял брови.

— Мне показалось или я действительно уловил нотку сарказма? Ты, как я вижу, взрослеешь, моя дорогая. Уже не такой наивный ребенок, как раньше. Нет, конечно, это не законное правительство, иначе они могли бы купить оружие у Соединенных Штатов легальным путем и намного дешевле.

— Понятно.

— Однако, насколько мне известно, скоро они превратятся в законное правительство. Думаю, что теперешняя власть недолго продержится.

— Благодаря вам.

— Если бы не было меня, они нашли бы кого-нибудь другого. Таких поставщиков существует немало. Почему же я должен отказываться от прибыли, если могу ее получить?

Эрнест Уэкслер достал из кармана блейзера гаванскую сигару с золотым ободком, закурил, удобно откинулся в кресле и стал наблюдать за тем, как поднимаются в воздух колечки ароматного дыма.

Боже, подумала Кристиан, как он доволен собой! Это просто отвратительно.

— Ну и, конечно, банк получил немалую прибыль благодаря их совершенно чудовищным процентам. Хочу напомнить, дорогая, что, будучи женой старшего совладельца, ты тоже не осталась внакладе.

Он закрыл глаза, откинул голову на спинку кресла, подставив лицо послеполуденным лучам солнца, проходившим сквозь листву. Кристиан в первый раз заметила, какой он, оказывается, старый. Лицо, обычно румяное, цветущее, сейчас было изжелта-бледным, щеки запали, под глазами темные круги. А может быть, он болен? Внезапно она почувствовала тревогу, но уже в следующую секунду сердце снова ожесточилось. Как мог он так коварно ее обмануть? Она его боготворила, а он… просто-напросто ее использовал. Предложил ее в качестве взятки. Хищный, аморальный старик! Иллюзии рассеялись.

Теперь она его ненавидела.

— Вряд ли вы можете ожидать от меня благодарности, — горько произнесла Кристиан. — Вы поступили со мной бесчеловечно.

— Чепуха, — устало ответил Уэкслер. — Что, лучше было бы оставить тебя там, где ты жила до этого? Позволить тебе медленно сходить с ума? Ты что, забыла, насколько тягостной была твоя жизнь? Я не говорю уж о твоей сестре…

— Если бы я не вышла замуж за Джона, вы бы стали помогать Арран с отъездом в Лос-Анджелес?

— Честно говоря, не уверен. Кто знает? С другой стороны, подумай, моя дорогая, так ли уж плоха твоя жизнь сейчас? Так ли уж трудно время от времени доставить мужу удовольствие, одевшись школьницей? За все, что он тебе дал… Бывают, знаешь ли, вещи и похуже.

— Да, теперь я это знаю…

Уэкслер открыл глаза, как от толчка.

— Надеюсь, он не позволяет себе никакого насилия? — в голосе его прозвучала тревога.

Кристиан вздохнула:

— В общем-то нет, но…

Школьная форма и мастурбирование под ее нижним бельем теперь не вполне удовлетворяли Джона Петрочелли. Бесцветным голосом Кристиан начала рассказывать Уэкслеру о том, что Джон теперь любит наблюдать за тем, как она мочится. Недавно он потребовал, чтобы она помочилась ему на руки.

— Он душевнобольной. Ему нужен психиатр.

— Разумеется, — устало пробормотал Уэкслер. — Но пойми, Кристиан, он чрезвычайно консервативный и довольно ограниченный человек. По его мнению, психиатры существуют лишь для сумасшедших. Себя он таковым не считает. В его понимании это — обыкновенная эксцентричность.

— Я хочу с ним развестись.

Уэкслер широко раскрыл глаза, резко выпрямился на кресле. Его небольшое худощавое тело напряглось как пружина.

— Даже не думай об этом, дорогая!

— Тогда пусть признают брак недействительным.

Думаю, это не вызовет затруднений. Его первая жена добилась этого. Наверняка по той же самой причине.

— Не глупи! Ты лишишься всего, что имеешь из-за дурацкой ханжеской прихоти. Перед миссис Джон Петрочелли открыты все двери, но бывшая миссис Петрочелли всего этого лишится. Подумай хорошенько.

Наступило напряженное молчание. Против воли Кристиан вспомнила об их домах в Лондоне, Женеве, Гштаде, о парижских апартаментах, о яхте водоизмещением сорок футов — подарке от Джона ко дню рождения.

И еще о собственном серебристом «ягуаре», который Джон называл «Серебряная пуля», о местах в центральной ложе во время Уимблдонского турнира, о билетах в ложу главного распорядителя на регату Хенли, о местах в королевской ложе на скачках в Эскоте, о ложе в Парижопера, но больше всего о катаниях на горных лыжах в Шамони и Валдисере. Она это обожала…

Внезапно Кристиан устыдилась своих мыслей. Она становится такой же аморальной, как и мистер Уэкслер.

— Ну? — спросил он.

Кристиан покраснела.

— Деньги и власть — еще не все в жизни.

Некоторое время он внимательно изучал ее лицо.

Потом коротко усмехнулся:

— Не все, говоришь? Ну ничего, ты еще поймешь.

Только надеюсь, тебе не придется платить ту же цену, что и мне. Надеюсь, тебе не доведется увидеть свою страну разоренной дотла, а семью — уничтоженной. И я могу только молиться о том, чтобы ты никогда не подвергалась побоям и не голодала в тюрьме. Дорогая Кристиан, когда испытаешь полнейшую беспомощность, только тогда начинаешь понимать, что сила и власть важнее всего в жизни и что власть — это деньги. Больше в жизни действительно ничего не существует.

Кристиан смотрела в его холодные, почти бесцветные глаза. Она бы должна ненавидеть этого человека, но вместо этого чувствовала лишь безграничную печаль.

— Не делай этого. Не разводись с ним сейчас. Потерпи еще год.

Кристиан отвела глаза.

— Хорошо.

Никогда в жизни Арран не чувствовала себя такой счастливой. У нее было ощущение, будто она нашла свой дом. Она любила Сан-Франциско.

Каждое утро она просыпалась с радостью оттого, что начинается новый день. Натягивала джинсы и майку и шла завтракать в кафе «Триест», примерно в квартале от дома. Завтрак состоял из двух чашек крепкого кофе, булочки и утренней газеты «Кроникл», оставленной на одном из столов кем-нибудь из посетителей. В течение часа она просматривала газету, болтая с кем придется.

Примерно в половине одиннадцатого или чуть позже — точное время не имело значения — она шла на работу.

Она нашла эту работу сразу же после приезда, в понедельник утром. В тот день она шла по верхней Грант-авеню, влюбленная во все, что видела вокруг. Проходя мимо книжного магазина, в витрине которого на куче книжек в мягких обложках спала, вольготно раскинувшись, собака, Арран заметила пожелтевшее объявление «Требуется помощник» и вошла в магазин.

Внутри помещение оказалось неожиданно просторным. Пол из широких сосновых досок, гостеприимно дымящийся кофейник на стойке. Две пожилые дамы, парнишка-хиппи и маленькая девочка сидели с книжками на огромных продавленных диванах. В глубину магазина тянулись бесконечные ряды стеллажей с книгами. Старая собака подняла голову, взглянула на Арран больными глазами и тявкнула.

Арран пошла вдоль стеллажей, обходя кипы книг на полу, нераспакованные ящики с книгами, пока не натолкнулась на тучного коротконогого пожилого человека, почти лысого, если не считать разлетающихся рыжих волосков над ушами. Он вешал табличку над одной из секций: «Мистика и оккультизм».

— Простите, — начала Арран, — вы здесь работаете?

Он обернулся и с удивлением воззрился на нее через большие очки с круглыми стеклами, вероятно, очень сильными, если судить по тому, как они увеличивали глаза. Он напомнил Арран большую встрепанную сову.

— Да.

— Я пришла насчет работы.

— В самом деле?

— Да, мне бы хотелось ее получить.

— Почему?

— Потому что я люблю книги и мне нужны деньги.

— Ну, деньги у нас небольшие.

— Это ничего.

— Два с половиной доллара за час.

— Нормально.

Человек мигнул. Широко улыбнулся. Протянул руку.

— Что ж, хорошо. Как вас зовут?

— Арран Уинтер.

— А я Хельмут Рингмэйден. Владелец магазина.

Когда вы сможете приступить к работе?

— Хоть сейчас.

Улыбка на его лице стала шире.

— Прекрасно. Ну что же, добро пожаловать.

Они пожали друг другу руки.

Вот так просто это и произошло. Арран стала одним из троих работников магазина «Могал букс». Ее рабочий день начинался примерно в половине одиннадцатого утра и заканчивался около половины одиннадцатого вечера. Вместе с ней в магазине работал двадцатидвухлетний парень по имени Фридом. Он был вынужден бросить учебу в университете, после того как его год назад полицейский ударил дубинкой по голове во время волнений в студенческом городке в Беркли. С тех пор Фридом окончательно так и не пришел в себя. На лице его с неопрятной бородкой словно застыло какое-то полумечтательное, полуизумленное выражение.

Был еще Боунз, пятнадцатилетний беспородный пес Хельмута Рингмэйдена. Он целыми днями дремал на солнышке в витрине. Звонка на входной двери не было, поэтому Боунза приучили предупреждать о приходе очередного посетителя коротким лаем.

Арран очень скоро обнаружила, что из этих двоих Боунз наиболее надежный. Фридом все забывал, постоянно отвлекался и в довершение ко всему мог внезапно повернуться и уйти из магазина во время разговора с покупателем. Однако он единственный из всех умел обращаться со старой кофеваркой. Ни Арран, ни Рингмэйден не могли с ней справиться.

— Сколько же удовольствия доставляет этот кофеин! — радостно восклицал Фридом, в то время как кофемолка перемалывала зерна колумбийского кофе, который он покупал по десять фунтов за мешок.

С кассовым аппаратом он, однако, работать отказывался. Говорил, что эта старая громоздкая черная машина с полустертым аляповатым орнаментом выводит его из себя и что гирлянды цветов превращаются в змей с красными глазами, как только он отворачивается. Кроме того, аппарат выталкивал ящичек с деньгами с такой неожиданной силой, что мог покалечить ничего не подозревающего кассира, если тот не знал об этой особенности.

Арран, не испугавшись ни змей, ни ящика, взяла на себя кассовый аппарат, а к концу недели — и заказы на книги. Кроме того, ей поручили выводить Боунза на прогулку. Пес решительно шагал по Грант-авеню по направлению к заднему входу в кафе Луиджи и там степенно ждал, пока выйдет шеф-повар Пьетро с миской объедков.

Хельмут Рингмэйден, освободившись от своих обычных нудных обязанностей, теперь часто сидел за книгами в задних комнатах магазина или прохаживался вдоль стеллажей, любовно наводя порядок. Так же как когда-то мисс Трулав, он теперь представить себе не мог, как бы он обходился без Арран.

Магазин стал для Арран вторым домом, а Рингмэйден, Фридом и Боунз — ее новой семьей. Она прекрасно вписалась в их полусумасшедший мирок, и вскоре, так же как и в бирмингемской публичной библиотеке, к ней потянулись одинокие люди, выброшенные из жизни или не нашедшие в ней своего места. Облокотившись о стойку, они пили убийственно крепкий кофе, приготовленный Фридомом, и говорили, говорили, говорили, привлеченные мягкой, располагающей к откровенности улыбкой Арран, самим ее нетребовательным присутствием. Редко кто уходил из магазина, не купив книжки в мягком переплете или хотя бы открытки.

Через месяц Хельмут Рингмэйден повысил ей жалованье до трех долларов в час.

Арран выехала из отеля и нашла дешевую комнату в этом же квартале. Комната выглядела так же непривлекательно, как и прежняя в отеле, но для Арран это не имело значения. Она проводила там немного времени.

Она снова начала писать. После закрытия магазина она садилась за старую пишущую машинку Рингмэйдена и печатала далеко за полночь. Время от времени Рингмэйден читал ее рассказы и давал осторожные, тщательно продуманные советы. Он когда-то работал в отделе по общественным связям одного из крупнейших рекламных агентств Нью-Йорка, и советы его могли оказаться полезными.

— Если ты хочешь, чтобы твои работы покупались, читателям должны нравиться твои герои. Ты когда-нибудь замечала, какие они у тебя все отвратительные? Ты пишешь в основном о пороках и насилии. Это очень угнетает. Впусти в свои рассказы немного света, и наступит время, когда ты сможешь гордиться своими книгами.

У тебя есть талант.

После трех стаканов вина, выпитых у Луиджи, язык его немного заплетался. Под столом Боунз поскуливал во сне и шумно испускал газы.

— Вы в самом деле так думаете?! Вы считаете, что у меня есть талант?!

Он смотрел на нее не отрываясь, еще больше похожий на сову, чем всегда.

— Да, девочка, я в самом деле так думаю. Только.

Бога ради, хотя бы для разнообразия напиши о ком-нибудь, кого можно было бы полюбить.

Однажды утром, примерно через месяц, Арран проснулась без обычного радостного ощущения того, что начинается новый день. Впервые за все время жизни в Сан-Франциско ей не хотелось вставать с постели. На работу она пришла мрачная, кидалась на бедного Фридома и даже нагрубила Хельмуту Рингмэйдену. Она сама не могла понять, в чем дело. Все ведь шло так хорошо.

На следующее утро Арран почувствовала себя немного лучше, однако после полудня депрессия навалилась на нее с новой силой. На этот раз она сопровождалась сознанием обреченности, надвигающейся катастрофы. Арран попыталась убедить себя, что это обычное состояние перед менструацией. Однако менструация началась и прошла, а душевное состояние не изменилось.

Она теперь боялась просыпаться по утрам, потому что с каждым днем ей становилось все хуже.

В тот день, когда она впервые встретила Джин-Карло Ваччио в кафе «Триест», темное паническое ощущение тугим комком затвердело у нее в груди, не давая дышать.

За прошедшие недели она несколько раз встречала Джин-Карло на улице. Он работал вышибалой в одном из ночных клубов со стриптизом, на Колумбус-авеню.

В те вечера, когда не было работы, он часто стоял в дверях, прислонившись к косяку и наблюдая за тем, что происходит на улице. В рабочее время он всегда носил черный костюм, который, казалось, трещал на его мускулистых плечах, руках и ляжках. Когда Арран проходила мимо, его холодные черные глаза изучающе смотрели ей вслед, но она ни разу не обернулась.

Теперь, подняв глаза от чашки с кофе и сандвича, она снова встретила его хищный взгляд, устремленный на нее, и почувствовала, что не в силах отвести глаза. Откуда-то изнутри поднималась горячая тяжелая волна, заливая ее всю. Сидевший напротив Фридом поднял глаза от газеты.

— В чем дело, Арран?

Медленно, будто во сне, Арран поднялась. Фридом схватил ее за рукав. Под столом неожиданно зарычал Боунз.

— Арран, — растерянно проговорил Фридом, — что ты делаешь?

Не обращая на него внимания, она медленно прошла через весь зал. Фридом увидел, как вышибала протянул огромную волосатую руку, схватил Арран и что-то ей сказал. Она задумалась лишь на секунду и кивнула. Вышибала поднялся с места, швырнул на стол деньги, взял со спинки стула свою кожаную куртку и вышел, уводя за собой Арран.

Потрясенный Фридом съежился на стуле. Вернувшись в магазин, сразу потянулся за таблетками.

— В чем дело? — спросил Рингмэйден. — Где Арран?

Фридом не мог произнести ни слова. Ни за что на свете не решился бы он рассказать о том, что сделала Арран. Куда она пошла и с кем…

Арран, не отставая от Джин-Карло, прошла вниз по улице, за угол, к Колумбу с авеню. Войдя в клуб, он подтолкнул ее за тяжелую портьеру у входа и потянул дальше за собой. После яркого солнечного света Арран почти ничего не видела. Разглядела лишь яркую блондинку, со скучающим и раздраженным видом извивавшуюся под красноватым светом лампы. Ее огромная силиконовая грудь сотрясалась в такт музыке.

Джин-Карло крепко держал Арран за локоть.

— Пошли-пошли!

Он провел ее по залу, тесно заставленному пустыми столиками, к двери, на которой значилось: «Посторонним вход воспрещен». Двинул плечом, распахнул дверь и потащил Арран по ярко освещенному проходу, где официантка в одних плотно облегающих ажурных штанишках спорила с мальчишкой-водителем автобуса по поводу чаевых. Где-то неподалеку слышался стук пишущей машинки и телефонные звонки.

Они прошли еще через одну дверь, поднялись по узкой лестнице, покрытой старым темно-красным ковром, через лабиринт других дверей, проходов и лестниц подошли наконец к последней двери на самом верху. За все время Джин-Карло произнес лишь две фразы.

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Ты лучше не бреши…

На покатом потолке комнаты темнели пятна от сырости. Старомодные обои на стенах изображали купидонов, державших рог изобилия, из которого сыпались фрукты. Постель была не застелена. На спинке стула висел его черный вечерний костюм. На стеклянной полке над умывальником стояли флаконы с лосьонами, одеколонами, жидкостью после бритья, шампунями. В пепельнице на ночном столике среди окурков с пятнами губной помады валялся использованный презерватив.

Джин-Карло выпустил ее руку, окинул взглядом хрупкую фигурку с головы до ног.

— Можешь не раздеваться, — произнес он скучающим тоном человека, которому давно надоело лицезреть доступную женскую плоть.

— Нет, я хочу раздеться.

Арран начала стягивать джинсы.

— Дело твое.

Он пожал плечами, лег на кровать, расстегнул молнию на брюках. Он высвободил огромный член из штанов, схватил Арран за руку и подтащил ближе.

— Ну, куколка, чего ты ждешь?

Арран послушно обхватила губами головку пениса и стала заглатывать все глубже и глубже. Он замычал от удовольствия, свернулся на постели.

— Здорово, куколка! Давай, давай…

Его большое тело сотрясали спазмы наслаждения.

Арран не останавливалась до тех пор, пока стоны не перешли в мурлыканье. Она ощутила дрожь в его плоти и поняла, что приближается извержение. Она выпустила пенис изо рта и стала сладострастно лизать его, двигая языком то вверх, то вниз.

— Хорошо… — бормотал он. — А ты, куколка, свое дело знаешь.

— В самом деле?

Она молниеносно провела зубами по нежной коже.

Показалась кровь. Арран невозмутимо смотрела ему прямо в глаза. Он тоже уставился на нее широко открытыми глазами, разинув рот от изумления и боли.

— Ах ты, сука!

Он вскочил на ноги, схватил Арран и швырнул на кровать.

— Маленькая шлюха! Ты меня укусила! Ну ты об этом пожалеешь. Я тебя так проучу, на всю жизнь запомнишь.

Он изготовился ударить ее. Арран спокойно наблюдала за ним.

— Только сними ты эти штаны. Ты в них выглядишь полным дураком.

— А? Что?…

От неожиданности он опустил руки. Потом, не спуская своих черных глаз с ее серых и холодных, медленно стянул плотно облегающие джинсы до лодыжек и переступил через них. Он не носил трусов. Пенис встал под майкой, словно ствол дерева.

Арран облизнула нижнюю губу.

— Вот теперь давай, проучи меня. Так, чтобы я запомнила на всю жизнь.

Они боролись всю оставшуюся часть дня, пока затуманенные стекла окна комнаты не порозовели от закатного солнца. Час за часом он вонзался в нее, изливая в ее неутомимое тело всю ярость, взлелеянную на протяжении жизни, полной насилия. Он изливался в нее множество раз, со спазмами и содроганиями. Она извивалась под тяжестью его тела, то вскакивала на него, то снова оказывалась под ним, как будто никак не могла насытиться.

В конце концов он почувствовал, что выдохся. Лежал на спине расслабленный и опустошенный. Она заявила, что не удовлетворена, и попросила его поработать языком. Но это Джин-Карло считал недопустимым для себя.

Тогда он стал действовать руками до тех пор, пока она, по всем его расчетам, должна была бы взмолиться о пощаде В конце концов он разъярился, как никогда в жизни. Схватил ее за плечи, начал яростно трясти, отвешивая пощечины и с удовольствием прислушиваясь к глухим звукам — это ее голова стукалась о стену.

Наконец наступил оргазм. Она извивалась, содрогалась в мощных спазмах и называла его Блэкки. От чего он еще больше разъярился. Он не негритос, черт вас всех побери!

Потом она затихла и успокоилась. Серьезно смотрела на него широко раскрытыми синевато-серыми глазами.

Ему даже стало не по себе. Боже правый, да ведь ей никак не может быть больше четырнадцати лет! Он с мрачным видом снял разорванную, испачканную кровью рубашку.

Что это она сделала с его спиной?

— Давай одевайся быстрее.

На лестнице уже слышался топот ног. Раздался стук в дверь.

— Джино, ., твою мать! Поднимай задницу. Ты уже на час опоздал.

— Извини за рубашку, — спокойно сказала Арран. — Я тебе куплю новую.

— Да ладно! Давай выматывайся отсюда.

Она молча оделась, ополоснула лицо, причесала волосы. Если бы не чуть припухшая щека, ничто не напоминало бы о том, чем она занималась целый день.

В магазине Хельмут и Фридом с тревогой ожидали ее.

Когда она с безмятежным и счастливым видом вошла в дверь, оба вздохнули с облегчением. В окне посапывал Боунз.

— Не надо было этого делать! — с упреком воскликнул Фридом. — Ну и напугала же ты нас. Это же страшный человек.

Арран со странной улыбкой взглянула на него. На какое-то мгновение в ее глазах проглянула тысячелетняя мудрость старого ветерана-вояки.

— Не волнуйтесь. Он не часто будет мне нужен.

Глава 2

— А скажи, — медленно, лениво произнес Стив Романо, щекоча пятки Изабель, покачивавшейся впереди него на переливающейся солнечными бликами темно-синей воде бассейна, — вы с Дэвисом Уиттэкером трахаетесь?

У Изабель что-то сжалось внутри. Она не выносила, когда о них с Дэвисом говорили вот так — как будто это всего лишь мимолетный физический импульс. Как у кошек или собак… Она спрятала горящее лицо во влажную ткань надувного матраса. Правду, которая заключалась в том, что Дэвис не прикасался к ней вот уже несколько месяцев, она не могла сказать.

— Это имеет какое-нибудь значение?

— Да нет, конечно. Просто любопытно, вот и все.

Стиву Романо исполнилось тридцать пять. У него было классически прекрасное тело, густые прямые угольно-черные волосы, светло-оливковая кожа, удлиненные карие глаза, которые казались то темно-коричневыми, то золотистыми, то зелеными, то различных оттенков любого из этих цветов.

Он снимался вместе с Изабель в ведущей роли в новом фильме «Выкуп» и считался одним из самых кассовых актеров в Голливуде, так что его расположение имело большое значение для Изабель. Если бы ему вздумалось снять ее с картины, одного телефонного звонка было бы достаточно.

Стив Романо требовал, чтобы актриса, снимающаяся в фильме вместе с ним, вначале получила его личное одобрение. Дэвис предупреждал Изабель о том, что этот опыт может оказаться разрушительным для всей ее карьеры.

— Это мерзкий тип и к тому же шовинист. Женщины для него — лишь игрушки. Ни одну женщину он не считает равной себе в профессиональном смысле. При заключении контракта в качестве одного из пунктов требует для себя прав полновластного вершителя судеб. Если ты ему не понравишься, — Дэвис провел ладонью по горлу, — потеряешь роль, да тебя еще и унизят. Ты считаешь, дело того стоит? — Он испытующе смотрел на нее. — Изабель, есть ведь и другие роли. Ты сможешь получить любую. Не обязательно хвататься за эту.

— Я хочу получить эту роль. Я очень этого хочу.

В фильме рассказывалось о Марии Коллинз, наследнице радиовещательной империи, похищенной бандитами, когда она отдыхала в Акапулько. Ее держали в Сьерра-Мадре-дель-Сур в ожидании выкупа, и в это время ее похититель Энрик Диас, которого играл Стив Романо, овладел ею. Это была история о том, как меняется психология человека. Если Изабель справится с ролью, известность ее взлетит на невиданную высоту. Здесь требуется по-настоящему сильная игра. С этого фильма может начаться ее карьера истинной звезды.

— Ради этой роли я готова на все.

Наступило молчание.

— Возможно, тебе действительно придется пойти на все. Ну что ж, желаю удачи.

Почему его это так волнует, недоумевала Изабель.

Сегодня она все утро промучилась над тем, что надеть на ленч. У них была назначена встреча со Стивом Романо у него дома. Как одеться, чтобы выглядеть неотразимой? В конце концов она решила, что лучше всего принять облик романтической и воздушной девушки. Наверняка в этом будет нечто новое для Романо. Она выбрала прозрачное белое платье с мягкой драпировкой на плечах и бледно-голубую соломенную шляпу с широкими полями, под которыми ее глаза сверкали, как сапфиры.

Как оказалось, ей совершенно не стоило беспокоиться. Дверь открыл сам Романо, абсолютно голый, и сразу повел ее к бассейну. Окинул взглядом ее развевающееся прозрачное белое платье.

— Ты не на пикник пришла, крошка. Поди-ка в спальню и скинь с себя все это барахло. Вот сюда, в эту дверь.

На этом романтика и закончилась. Изабель разделась и прошла через стеклянную дверь к бассейну, где слуга-азиат с бесстрастным лицом, в черной куртке и таких же брюках, расставлял бутылки и бокалы на стойке бара — мраморной глыбе, поддерживаемой с двух сторон каменными скульптурами улыбающихся русалок с огромными грудями. Слуга смешивал розовые коктейли с ромом. Один он с низким поклоном подал Изабель, другой — хозяину. После чего поклонился еще раз и отошел.

— Спасибо, Широ, — сказал Романо. — Можешь подавать ленч примерно через час.

Они с Изабель торжественно чокнулись.

— Салют! — произнес Романо, со спокойным интересом изучая пышное тело Изабель.

Они выпили. Потом поплавали. Бассейн прекрасно смотрелся на фоне естественного пейзажа. Края его были выложены гладкими, тщательно подобранными кусками скал, вода отливала глубокой загадочной голубизной. По крайней мере у него есть вкус в том, что касается архитектуры, подумала Изабель.

Романо схватил ее за лодыжку, подтянул свой матрас и оказался рядом с ней.

— Ты права, — добродушно заметил он. — Какая разница, что там у вас с Уиттэкером. Кого, на хрен, это волнует!

Он легонько провел рукой вдоль ее загорелой спины и вверх, по плечам. Потом обхватил длинными пальцами ее грудь.

— Тело у тебя что надо. — Он облизал нижнюю губу. — В жизни таких сисек не видел.

Изабель нервно оглянулась. Только бы слуга не услышал.

— Спасибо. У тебя тоже фигура что надо.

Он коротко хохотнул.

— Да, только сисек нет. А о нем можешь не беспокоиться. Он ушел на кухню и не скоро вернется. А если бы даже и услышал, какого черта? Что это меняет? Ну-ка, расслабься.

Изабель подвинулась. Романо просунул руку между ее ног. Потом повернул матрас так, что ее голова оказалась на одном уровне с его напрягшимся пенисом.

Изабель чувствовала его пальцы внутри. Они постоянно двигались, трогали, щупали, раздражали. Он повернулся на бок.

— Заглотни его, крошка. Давай-давай.

Изабель неловко обхватила пенис рукой, подтянула поближе и заглотнула. Ощутила холод и запах хлорина.

Нет, о Дэвисе она сейчас думать не будет.

Матрас едва не перевернулся. Она в страхе прижалась к Стиву. Он ответил довольным смешком.

— Ну а если даже и свалишься в воду, что за беда? — Он приподнялся, крепко ухватив руками ее грудь. — Все равно ведь не утонешь.

Резким толчком бедер он столкнул Изабель в воду и сам спрыгнул вместе с ней, обхватив своими сильными ногами ее шею, не вынимая пенис из ее рта. Так они спустились на дно бассейна.

От неожиданности Изабель даже не успела вдохнуть воздуха. Он с новой силой втолкнул в нее член, и она совсем задохнулась. Ее охватила паника. Что, если он настоящий садист и решил утопить ее, пока ничего не подозревающий слуга готовит ленч? В глазах у нее потемнело, вода бассейна теперь казалась совсем черной.

В ушах стоял пронзительный звон. Беспомощно колотя руками, она пыталась пробиться наверх. В следующий момент почувствовала, что он освободил ее шею, и рванулась наверх, к сияющему солнечному свету. Услышала его громкий смех. Нет, она не могла бы утонуть. Глубина здесь не больше четырех футов. Сейчас она стояла на краю бассейна, полуослепшая от внезапного яркого света, потеряв всякое представление о том, где находится, с мокрыми волосами, с которых на лицо стекали струи воды, ощущая бессильную ярость.

Стив Романс подошел сзади, обхватил ее тело ногами.

С силой вонзился в задний проход. Изабель ухватилась руками за камень, пытаясь противостоять этому бешеному натиску, не удариться подбородком о куски скал, которыми был выложен бассейн. Он двигался без устали.

Изабель смотрела на коричневые пальцы, вдавленные в белую кожу ее груди. Сколько женщин отдали бы все на свете, чтобы оказаться на ее месте — заниматься любовью в бассейне со Стивом Романо. Вот только любовью это никак не назовешь. Грубое примитивное совокупление. Для него это очередная демонстрация собственного могущества. Дэвис… Дэвис… подумала она и почувствовала, как подступают слезы. В этот момент Романо кончил с таким шумом, что она в страхе прикусила губу. Эти звуки наверняка услышали не только слуги в доме, но и соседи за полквартала.

Посмотри на это с другой стороны, решительно приказала она себе. Во всем можно найти положительную сторону. Или по крайней мере отнестись с юмором. Завтра она над всем этим посмеется, особенно если получит роль Марии Коллинз.

Стив громко шлепнул ее по заду, выпрыгнул из бассейна, опустился на колени на берегу — темнокожее почти языческое существо, с мокрыми волосами, с тяжелыми, свисающими между ног гениталиями.

— Ты раньше никогда не трахалась в бассейне?

— Нет.

— Так я и думал. Надо тебе научиться расслабляться. Ты вся зажата, как… Но не беспокойся. Научишься, Нужно только побольше практики.

Он поднялся на ноги, обернулся.

— Широ!

Слуга появился тотчас же, как будто ждал за углом.

— Можешь подавать ленч. И принеси то виски и бутылку шардонне, что мы выбрали раньше.

Изабель ощущала неловкость, сидя голышом, растрепанная, за накрытым по всей форме столом, с крабами, изысканными салатами и французским хлебом. Обслуживал их безукоризненно одетый, бесстрастный и внимательный Широ, который то и дело наклонялся к ней, едва не касаясь ее груди, чтобы вновь наполнить ее бокал.

— Это настоящее искусство — трахаться в бассейне, — благодушно произнес Романо.

Он развернул белоснежную льняную салфетку и разложил на своих мускулистых волосатых бедрах. Широ наполнил его бокал, поставил бутылку шардонне в серебряное ведерко со льдом, вежливо поклонился. Изабель с облегчением посмотрела на его удаляющуюся спину.

— Надо представить себе, что ты в постели, — продолжал Стив, — расслабиться и только не забывать о том, что не надо дышать ртом. Дьявол, как мне хочется пососать твою грудь.

Он наклонился к ней, обхватил губами сосок. Изабель ощутила влажное тепло его языка и — неожиданно для себя — горячий прилив наслаждения, смешанный с острым чувством ярости и стыда. Стив Романо ей не нравится! Она его ненавидит! Он обращается с ней как с проституткой, купленной и щедро оплаченной. Она не хочет его! Она готова сделать все, что потребуется, потому что ей нужна роль Марии Коллинз, но получать от этого удовольствие… нет!

Она сделала над собой усилие и весело рассмеялась:

— Ну хватит тебе, Стив. Я же не блюдо к твоему ленчу.

Он выпустил ее грудь, поднял глаза, взглянул на нее сквозь мокрые растрепанные волосы. Добродушно усмехнулся:

— Именно блюдо к ленчу, крошка. Но если хочешь, я могу оставить тебя на десерт.

В течение получаса, пока они ели салат и крабов, он довольствовался тем, что ласкал ее ногу пальцами своей ноги и проводил рукой по ее бедру.

— Да, на этот раз они подобрали мне девочку что надо.

Изабель в ярости стиснула зубы и лишь огромным усилием воли заставила себя усидеть на стуле.

В конце концов он позвал Широ, тот убрал посуду, принес блюдо с клубникой и по приказу Стива открыл бутылку с шампанским.

Наступило время десерта.

Стив взял ее за руку, поднял со стула и повел к большому полосатому матрасу, лежавшему под вьющимися лозами на другой стороне бассейна.

Изабель села на матрас, стараясь сохранять независимое выражение лица. Стив неторопливо отошел обратно к столу, вернулся с клубникой и флаконом масла для загара. Аккуратно поставил блюдо с клубникой на землю, « легонько толкнул Изабель, так что она упала на спину, и налил немного масла ей на грудь — примерно столовую ложку. Потом опустился на колени рядом с ней и начал медленными, чувственными движениями втирать масло ей в кожу. Часы показывали половину четвертого. Стояла страшная жара. К тому же Изабель много выпила. Его руки искусно ласкали все ее тело. Она ощущала приятную лень, дремоту… чувство удовольствия от его прикосновений… И все-таки она не уступит, с вызовом напомнила себе Изабель. Пусть делает все, что хочет, она не поддастся. Ни за что на свете. Ей, конечно, придется изобразить оргазм, чтобы потешить его самолюбие. Но это не проблема. Она хорошая актриса.

— Ас тобой не соскучишься, — сказал Стив. — Мне нравится это сочетание — ханжеская головка и роскошное тело. Какое это будет наслаждение — пробить твою броню.

Он потянулся к блюду с клубникой, взял ягоду на длинной ножке.

— Ну-ка, откройся.

Изабель послушно разжала губы. Но он усмехнулся:

— Да нет, не рот, детка!

Она не отрываясь смотрела в его горящие карие глаза. Медленно, дрожащими руками открыла ему себя.

Он жадно смотрел в ее промежность. Потом с нарочитой медлительностью оторвал ножку от клубники и втолкнул крупную сочную ягоду ей внутрь.

Изабель задохнулась от неожиданности и от ярости.

— Тут нужно немного приправы, — спокойно произнес Стив.

Крепко придерживая ее одной рукой, налил шампанского. Замороженная жидкость обожгла чувствительную оболочку влагалища. Изабель вскрикнула. Он наклонился к ней, широко раздвинул ей бедра и начал слизывать, высасывать, заглатывать смятую ягоду, испуская громкие вздохи наслаждения. Изабель сжимала бедра от бессильной ярости, потом — от внезапного, неконтролируемого возбуждения. А потом, совершенно неожиданно, наступил оргазм, самый мощный, какой она испытывала когда-либо в жизни.

Стив поднял голову. Губы его были испачканы клубничным соком. Одобрительно кивнул, как бы подтверждая результаты эксперимента.

— Хорошо, хорошо. Просто прекрасно.

После этого Изабель мало что помнила. Она лежала на матрасе, липкая от масла, пота, спермы, клубничного сока, ничего не соображая, не в состоянии двинуться с места. Потом она опять оказалась в бассейне, на этот раз дрожа от внезапного холода. Потом был яркий, красочный закат, черные тени пальм, еще шампанское, широкая кровать. Она лежала, как будто пронзенная копьем, лицом вниз, Романо со смешком подсовывал ей под нос ампулу с амилонитратом, повторяя, что задница у нее ничуть не хуже, чем грудь. Еще она помнила, как снова наступил оргазм, со спазмами и криками, и снова против ее воли.

Жемчужно-серое небо порозовело. Что это? Рассвет?

Неужели миновала ночь? Она смутно помнила порывы прохладного ночного воздуха и то, как с трудом поднималась по лестнице в знакомую комнату.

Потом была пустота и чернота. Полный провал. Пока она не проснулась от телефонных звонков в собственной постели. Ярко светило солнце.

Изабель услышала сдержанный, отдаленный голос Дэвиса;

— Как я понимаю, встреча с Романо закончилась удачно. Он считает, что вы вполне совместимые партнеры. Поздравляю. Ленч, по всей видимости, прошел на высоте…

— Доброе утро, мисс Уинн.

Чарлин Гувер внимательно оглядела клиентку номер один. В новом черном льняном платье, в ярко-красных босоножках на высоких каблуках, она выглядела сдержанной, ухоженной и прекрасной, как всегда. Однако, когда она сняла огромные солнечные очки, Чарлин увидела темные круги под великолепными голубыми глазами.

— Привет, Чарлин. Он меня ждет.

Чарлин кивнула. Сняла телефонную трубку.

— Мисс Уинн здесь.

Обернулась к Изабель.

— Он хочет просмотреть контракт вместе с вами.

Сердце с болью ударило в грудную клетку. Изабель мило улыбнулась Чарлин, открыла дверь и, высоко вскинув голову, вошла в кабинет Дэвиса. Оказавшись внутри, она тихонько прикрыла дверь и на секунду прислонилась к ней, глядя на Дэвиса, сидевшего в другом конце комнаты.

Дэвис Уиттэкер очень изменился. К нему пришел успех, и это сразу бросалось в глаза. Густые черные волосы аккуратно подстрижены по последней моде. Рот казался жестче, чем раньше, глаза смотрели холодно, оценивающе. Однако одевался он все так же несколько старомодно. Презирал пастельные тона, открытые рубашки и медальоны. Он стал преуспевающим молодым агентом Голливуда, но в глубине души так и остался аристократом из Новой Англии. Тело его под бежевым шерстяным костюмом и голубой рубашкой, по-видимому, все такое же худощавое и мускулистое, подумала Изабель. Она умирала от желания коснуться его, но не осмеливалась.

Его ухоженные руки неподвижно лежали на широком письменном столе орехового дерева, как всегда, пустом, если не считать папки с ее контрактом, дорогого письменного набора, который она подарила ему на Рождество, и двух телефонных аппаратов — черного и белого.

— Ну как ты, Изабель?

Она облизала пересохшие губы.

— Хорошо, — произнесла хриплым шепотом.

Он кивнул.

— И выглядишь хорошо. Проходи, садись. Просмотрим все внимательно.

Он был так же красив, как всегда. А теперь в нем, кроме всего прочего, чувствовалась еще и сила. Вспоминая о вчерашнем дне, проведенном со Стивом Романо, Изабель испытывала ярость и отвращение. Опустилась в кресло, галантно выдвинутое для нее Дэвисом — не дешевое, как раньше, нет, из нержавеющей стали и натуральной кожи. С болью отметила, что он постарался не коснуться ее.

Чарлин принесла кофе. Дэвис поблагодарил ее, попросил отвечать на телефонные звонки и, не медля, принялся за дело. Начал тщательно выверять контракт, пункт за пунктом, кое-что подчеркивая, кое-что разъясняя, кое-где углубляясь в детали. Объяснил, сколько она получит за фильм, сообщил, что это будет «звездная» оплата, разумеется, после Стива Романо. Ее первая «звездная» оплата… Через некоторое время Изабель перестала вслушиваться в слова. В этом не было необходимости — она доверяла ему во всем. Сейчас она слышала лишь его холодный, отстраненный голос и сознавала только одно — он ее больше не любит.

— Возьми это. Покажешь своему адвокату. Потом верни мне.

Дэвис поднялся, протянул руку. Взглянул на часы. На время ленча у него назначена встреча. Изабель давали понять, что она может идти.

— Поздравляю еще раз. Теперь ты действительно звезда.

Он сухо улыбнулся.

Изабель наклонила голову.

— Благодарю.

Она физически ощущала, как сердце разбивается на мелкие осколки. Растянула губы в улыбке. Продолжала играть… играть…

— Спасибо за все, Дэвис. До встречи.

Небрежной походкой вышла в приемную, сказала что-то вежливое Чарлин, легкомысленно взмахнула ярко-красной сумочкой, в которой лежал ее первый «звездный» контракт. Ей удалось сохранить видимость достоинства пока спускалась в лифте, до самого выхода на улицу, до того места, где стояла ее машина. Там, увидев свой красный «мустанг» рядом с шоколадно-коричневым «мерседесом» Дэвиса, она перестала сдерживаться. Прислонилась на секунду к стеклу его машины, почувствовала горячие слезы на щеках. На мгновение вспомнила о том, что сейчас потечет косметика, но уже в следующий момент махнула на это рукой. Кинула сумочку на заднее сиденье своей машины, забралась внутрь, села за руль, уронила пылающее лицо на руки и застонала, завыла от горя.

Неподалеку, за тремя другими машинами, за ней наблюдали холодные голубые глаза из серебристого «порше».

Изабель рыдала, не замечая ничего вокруг. Никогда в жизни не чувствовала она себя такой одинокой. Внезапно перед ней предстало лицо Арран. Ее широко открытые невинные серые глаза, ее мягкая улыбка. Подчиняясь мгновенному импульсу, Изабель решила уехать из Лос-Анджелеса. Ехать и ехать, не останавливаясь, до самого Сан-Франциско. Поехать к Арран, которая ее любит. Рассказать ей… О чем?! О Стиве Романо, о том, как он трахал ее в бассейне, в патио, на полу спальни и где там еще?

Рассказать Арран, на что она, Изабель, пошла, чтобы получить роль Марии Коллинз? Да разве Арран сможет такое понять?

Ах, дерьмо! Ах, какое все дерьмо!

— Есть ведь и другие сценарии, — говорил ей Дэвис. — Совсем не обязательно хвататься за этот. Ты сможешь получить любую роль.

Но ей хотелось получить все сейчас, а не когда-нибудь потом. И вот она получила эту роль. Значит, надо извлечь из нее все, что возможно.

Изабель решительно утерла слезы, расправила плечи.

Раз уж она заплатила за этот фильм такой дорогой ценой, она поднимется на нем, с помощью Стива Романо, на самую вершину. Или умрет в этой отчаянной попытке.

Та, что сидела за рулем «порше», дождалась, пока машина Изабель скроется за углом, потом вошла в здание студии, поднялась на лифте к офису Дэвиса Уиттэкера.

Чарлин позвонила Дэвису. Указала посетительнице на кресло.

— Он скоро освободится. У него разговор с Нью-Йорком.

Посетительница улыбнулась, скрестила стройные ноги, взяла со стола журнал.

По другую сторону двери Дэвис Уиттэкер бессильно откинулся на спинку своего дорогого кресла, глядя на черно-белую фотографию Изабель, висевшую на стене.

Он не разговаривал с Нью-Йорком, о чем Чарлин прекрасно знала.

Через некоторое время, когда унялось бешеное биение сердца, он позвонил Чарлин и попросил впустить к нему посетительницу.

— Стюарт! Рад тебя видеть! Какой приятный сюрприз!

Глава 3

Лорд-мэр Лондона сидел в низком позолоченном кресле прямо перед Кристиан. На нем был смокинг, белый галстук и все регалии, включая великолепную золотую цепь. Его супруга сидела по левую руку от него, задрапированная в розовато-лиловые шелка, с бриллиантовой диадемой на голове. Справа сидела принцесса Маргарет, маленькая толстушка в нежно-голубом, увешанная драгоценностями. Кристиан могла бы протянуть руку и коснуться ее.

Кристиан с мужем и Эрнестом Уэкслером присутствовала сейчас на специальном представлении «Реквиема» Берлиоза в соборе Святого Павла. Уэкслер, большой поклонник Берлиоза, настоял на том, что «Реквием» никак нельзя пропустить, тем более что Лондонским симфоническим оркестром, выступающим совместно с двумя большими хорами и тремя оркестрами духовых инструментов, дирижирует знаменитый Коллин Дэвис.

Музыка торжественно разливалась под высокими сводами собора. Кристиан, обычно не слишком чувствительная к музыке, на этот раз ощутила словно электрический заряд в оркестровых и голосовых модуляциях. По непонятной причине ее внезапно пронзило острое чувство страха.

Оркестр заиграл зловещие вступительные аккорды к «Страдальцу». Кристиан кинула быстрый взгляд вправо, на Эрнеста Уэкслера. Он сидел позади принцессы Маргарет, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза.

На впалых щеках проступили темные тени, слишком худые руки сжаты в кулаки и лежат на коленях; зубы стиснуты. Вот он сунул руку в карман смокинга, достал коробочку с таблетками, проглотил несколько штук.

После длительной концовки, с ее мягкой гармонией струнных и ударных инструментов, наступила полная тишина, взорвавшаяся через несколько минут оглушительным громом аплодисментов и одобрительными возгласами. Коллин Дэвис без конца кланялся, торжествующий, растрепанный, выдохшийся, но тем не менее готовый, если потребуется, повторить все с самого начала.

Затем началась длительная процедура проводов представительницы королевской фамилии. Принцессу Маргарет по длинному проходу, устланному красным ковром, провожали к выходу лорд-мэр с супругой и многочисленная свита.

Теперь и остальные могли расходиться. Джон предложил руку Кристиан… Достойный уважения супруг, красивый, импозантный в своем вечернем костюме. Незначительные дефекты фигуры, если они и есть, скрыты идеальным покроем. Могущественный банкир, добрый друг, незаменимый советчик для многих глав государств и руководителей международных финансовых компаний.

Аристократический продукт многовекового отбора среди лучших семей Европы. В такие минуты Кристиан почти забывала о том жалком ноющем существе, которое требовало, чтобы она села к нему на грудь в ванной и помочилась на него, в то время как он рыдал и извивался в оргазме.

Эрнест Уэкслер поднялся с места, покачнулся, на мгновение ухватился за руку Кристиан. Сделал глубокий вдох, расправил плечи и прошествовал к выходу, безукоризненный и жизнерадостный, как всегда.

— Хотел бы я, чтобы такой реквием написали специально для меня. При условии, конечно, что я сам был бы жив и мог его послушать.

Он помог Кристиан сесть в «ягуар».

— Думаю, нам всем сейчас не помешает чего-нибудь выпить. Мартин, мы едем на Гросвенор-сквер.

В американском посольстве устраивали прием в честь Генри Киссинджера, который приветствовал Эрнеста Уэкслера как старого друга и несколько минут любезно поболтал с Кристиан. Сделал комплимент по поводу ее платья — шикарного произведения Зандры Роудс, сшитого из полос ярких павлиньих оттенков со сверкающими золотыми гранями — и ее совершенного немецкого языка. Кристиан очень нравился этот человек. Сейчас она сожалела о том, что надела туфли на таких высоких каблуках.

Уэкслера этот прием, казалось, вновь вернул к жизни и омолодил. Он с видимым удовольствием расхаживал по огромному залу, болтал со своими знакомыми, пил много шампанского. Кристиан вспомнила внезапный страх, который она ощутила в соборе, и решила, что скорее всего это сказалось действие музыки.

Однако примерно через час Уэкслер подошел к ней, беспокойный, нервный, с лихорадочным румянцем на щеках, и сказал, что хочет уйти.

— Мне здесь надоело. Поехали к Аннабел. Тебе, я вижу, тоже скучно.

Сидя в машине, Кристиан с легкой усмешкой представила себе, как бы она среагировала три года назад, если бы ей сказали, что в один вечер она встретится с принцессой Маргарет и с Генри Киссинджером и при этом кому-то покажется, что ей скучно.

У Аннабел их ждал очень удобный столик — не слишком близко, но и не очень далеко от маленькой танцевальной площадки, где в полной темноте извивались, сплетаясь воедино, прекрасные пары. В ведерке со льдом стояла бутылка шампанского.

Джон пододвинул Кристиан кресло, помог сесть.

Руки ее похолодели, по коже пробежали мурашки. Она снова почувствовала все тот же безотчетный страх. Усилием воли заставила себя успокоиться. Перевела взгляд на сверкающие медные колонны, отделявшие обеденный зал от бара, потом — на ловкие руки официанта, извлекавшего пробку из бутылки.

Уэкслер поднял бокал. Чокнулся с Кристиан. Заговорил так, будто Джона с ними не было.

— Я хотел, чтобы этот вечер стал чем-то особенным.

Нам придется расстаться на некоторое время, моя дорогая. Я не очень хорошо себя чувствую.

— Да, я заметила.

Кристиан почувствовала, как страх сконцентрировался, превратился в твердый комок в груди. Сделав над собой усилие, она заговорила легким, спокойным тоном:

— Надеюсь, ничего серьезного?

Он сухо усмехнулся:

— Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться.

Просто это очень нудно и унизительно. Я не привык болеть.

— Вам придется лечь в больницу?

— Нет, конечно. Не выношу больницы.

Он с наслаждением отпил шампанского из бокала.

— Никого не следует вынуждать жить без шампанского.

— Что, вам придется отказаться от вина? Что-нибудь… с печенью?

Он улыбнулся.

— Нет, моя дорогая. У меня крепкая печень. Удивительно крепкая при нынешних обстоятельствах. И у меня нет ни малейшего намерения отказываться от вина, пока я жив. Просто я уезжаю… на давно заслуженный отдых.

— Куда же вы поедете?

Он все так же улыбался.

— Туда, где потеплее, разумеется.

Потом он пригласил ее танцевать. Кристиан показалось, что все мельчайшие подробности этого танца запечатлятся в ее памяти навсегда, словно выжженные в мозгу. Они танцевали под песню Франсуазы Харди, и Уэкслер тихонько подпевал на французском языке. Рука его, лежавшая на талии Кристиан, казалась слишком легкой, почти бесплотной и, уж во всяком случае, неспособной пронести Кристиан через весь дом, чтобы она не запачкала кровью его ковер.

В диско-будке девушка с длинными прямыми волосами цвета меда наклонилась над вращающимися дисками.

Вскоре после танца Уэкслер заявил, что устал, да и шампанское кончилось. Часы показывали половину второго ночи.

Мартин высадил Кристиан и Джона у их дома на набережной Челси. Уэкслер помахал им на прощание, изогнув губы в иронической улыбке. Потом обернулся к Мартину, коснувшись пальцами своих усов. Это было последнее, что запомнилось Кристиан.

«Дорогая, дорогая моя Кристиан!»

Письмо принесли на подносе с завтраком, вместе с тремя приглашениями, счетом из магазина «Хэрродс» и напоминанием от дантиста о том, что подошло время очередного осмотра.

Кристиан смотрела на буквы, написанные четким решительным почерком черными чернилами на плотной веленевой бумаге.

«Это прощальное послание. Я больше не могу игнорировать живущего во мне врага, так как на этой стадии доза лекарств, помогающих справиться с болью, может выйти из-под контроля. Поэтому мы больше не увидимся, дорогая. Я имею в виду, в этой жизни. Что же касается другой жизни, то я никогда не верил в ее существование.

Если я ошибаюсь, значит, мне суждено провести свой долгий и давно заслуженный отдых в жарком климате, так как моя земная жизнь во многом заслуживает сурового порицания.

Как бы там ни было, я ни о чем не сожалею. По крайней мере в том, что касается меня лично. Хотя, должен признаться, дорогая, прошлой весной в Аннеси ты заставила меня кое о чем задуматься. Ты сказала тогда, что деньги и власть — это еще не все в жизни. А я заверил тебя, что ничего другого не существует.

Возможно, я оказал тебе плохую услугу, выдав замуж за Джона Петрочелли. Сейчас, столкнувшись с неизбежным доказательством собственной смертности, я о многом передумал. Могу лишь сказать в свое оправдание, что в то время я был убежден, что поступаю правильно.

Мне и в голову не приходило, что я пытаюсь исправить одну несправедливость с помощью другой. Или, по сути, подменяю одну ловушку другой.

Сейчас я хочу попытаться исправить то, что я сделал, Кристиан. Но сделать это я могу единственным известным мне способом. Извини, если этот способ покажется тебе не слишком тактичным, и не забывай, что я всего лишь старый дряхлый торгаш.

Я взял на себя смелость открыть на твое имя счет в банке «Кредит-Суиз», в Цюрихе. Детали на прилагаемой карточке. Это номерной счет, и я перевел на него три с половиной миллиона швейцарских франков, что по нынешнему курсу составляет примерно миллион американских долларов. В банке тебе надо связаться с герром Бернардом Вертхаймом. Он ждет твоего звонка.

Оставляю тебе эти деньги без каких-либо условий или ограничений. Лишь с благословением. Ты можешь покинуть Джона или остаться с ним — как пожелаешь. Ты теперь вольна жить так, как захочешь. Надеюсь, это будет долгая и интересная жизнь.

Прощай, моя дорогая. Желаю счастья. И спасибо тебе, что позволила мне провести последний год жизни в твоем обществе. Могу только добавить, что если бы я был способен полюбить кого-нибудь в этой жизни, то это, несомненно, была бы ты».

Письмо было отправлено накануне, а написано задолго до того события, которое, как теперь поняла Кристиан, явилось хорошо инсценированным прощальным вечером, где «Реквием» Берлиоза был даром уходящему.

Часы показывали половину девятого. Кристиан резко отодвинула поднос с нетронутым завтраком, не заметив, что кофе пролился ей на юбку. Вскочила, не умываясь, не причесываясь, накинула на себя первое попавшееся платье и побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. По дороге захватила сумочку со стола в холле, выбежала на улицу, помчалась к гаражу так, как будто за ней гнался сам дьявол. Единственной мыслью была слабая надежда, что он ошибся и что она может еще успеть.

Однако Кристиан по опыту знала, что Эрнест Уэкслер никогда не ошибался. Она безнадежно опоздала.

Она мчалась через весь Лондон на бешеной скорости, проклиная час пик и нескончаемые потоки машин. Через двадцать минут ее машина со скрежетом затормозила у высокого узкого дома. Кристиан взглянула вверх на ряды окон, которые, словно пустые глаза, ничего ей не говорили. С силой нажала на звонок. Сейчас, как всегда, выйдет Пьер, спокойный, бесстрастный, и скажет, что мистер Уэкслер мирно завтракает наверху и разговаривает по телефону с Монте-Карло, или с Тегераном, или с Вашингтоном. Однако Пьер не появлялся. Кристиан, внезапно похолодев, вспомнила, что Пьера накануне отослали в Монте-Карло привести дом в порядок к возвращению хозяина. А служащие офиса не появятся раньше половины десятого.

Она сделала глубокий вдох, достала из сумочки связку ключей. Дом был оборудован как неприступная крепость — со множеством замков, кодами, сигнализацией, но Кристиан когда-то жила здесь и знала все коды.

И ключи все еще лежали у нее в сумочке.

Стальная входная дверь со стуком захлопнулась позади нее. Кристиан стояла в холле, прислушиваясь. Дом казался вымершим.

— Мистер Уэкслер! — позвала она. — Это я, Кристиан.

Голос прозвучал непривычно громко в тишине пустого холла.

Она заглянула в гостиную, потом в столовую, где стоял телекс и целая батарея телефонов — эта комната часто использовалась как коммуникационный центр, — потом прошла в малый офис, где когда-то она впервые обедала в этом доме. Как давно это было…

Медленно, едва передвигая ноги, поднялась она по лестнице, держась внезапно вспотевшими руками за перила. Сердце гулко стучало в груди. Огромным усилием воли она заставила себя войти в спальню.

Там было пусто.

Кристиан медленно огляделась. Как и следовало ожидать, в комнате царил идеальный порядок. На нетронутой кровати лежала шелковая пижама и аккуратно сложенный халат, рядом так же аккуратно стояла пара комнатных туфель. Одеяло чуть отогнуто — для хозяина, который так и не появился… Шторы на окнах опушены, лампа на ночном столике включена, и свет ее направлен на небольшую кипу газет и журналов.

Кристиан прошла в гардеробную, примыкавшую к спальне. Старомодное гладильное устройство, гардероб из красного дерева, заполненный костюмами самых различных цветов и покроев, пригодных для любого случая, любого времени года, любого климата, в любой точке земного шара. Костюм для официальных утренних приемов — с черным смокингом и полосатыми брюками, обеденные пиджаки — черные и белые, бархатные смокинги, блейзеры, твидовые костюмы, серые деловые тройки, темно-синие, полосатые. Ряды шляп — котелки, панамы, мягкие фетровые шляпы и даже белый велюровый стетсон с загнутыми полями.

Кристиан смотрела на длинные ряды начищенных до блеска ботинок и туфель, на разноцветные галстуки и шарфы, на полированный комод красного дерева, ящики которого были заполнены носками, рубашками, нижним бельем. Она закусила губу, так что выступила кровь.

Оставалась еще одна дверь — в ванную комнату. Эта дверь была закрыта.

Кристиан приоткрыла ее. И сразу ощутила запах смерти. Двигаясь автоматически, как робот, она распахнула дверь и остановилась, глядя в бледные глаза Эрнеста Уэкслера. Значит, еще не поздно. Его глаза открыты, он смотрит на нее… Она сделала шаг к нему и увидела, что эти глаза безжизненны и пусты. Безжизненны уже в течение нескольких часов.

Он лежал в своей огромной ванне в вечернем костюме с галстуком-бабочкой. Туфли аккуратно стояли рядом с ванной — по-видимому, он не хотел портить дорогой фарфор. Кристиан увидела пистолет и сразу узнала его.

«Магнум-357». Не очень точное оружие, но вполне подходящее для короткого расстояния. Лицо Эрнеста Уэкслера не было повреждено. Голова, необычно плоская, покоилась на розовой шали, разложенной на заднике ванны. В следующий момент Кристиан у ид ела, что это не шаль, а кровь. И мозги и кости. Вся задняя часть черепа была раздроблена.

Кристиан отметила это механически, оставаясь все в том же состоянии транса. До тех пор, пока не увидела на полу позади ванны окровавленные полотенца, разложенные Уэкслером, вероятно, для того, чтобы предохранить ковер. Она непроизвольно поднесла руку ко рту, пронзительно закричала и стала медленно, неловко отступать назад, натыкаясь на двери, на мебель, на стены. Как слепая, прошла в спальню, подошла к кровати, скорчилась около нее, уронив голову на его пижаму, и застыла в таком положении. Так ее и застал Джон.

Глава 4

Арран медленно поднималась на поверхность из теплой обволакивающей темноты. Кто-то настойчиво звал ее. Кто-то с силой врывался в уютный кокон глубокого сна. Кто-то требовательный и неотступный. Ах, черт…

Ушли остатки сна. Она лежала неподвижно с бьющимся сердцем, глядя вверх на блики света на потолке, не в состоянии понять, что происходит, и в то же время охваченная дурными предчувствиями.

У ее постели звонил телефон, и этот звук казался невыносимо пронзительным в ночной тишине. Телефонный звонок в половине четвертого ночи не сулил ничего хорошего.

Месяц назад телефон зазвонил примерно в это же время. Арран тогда сняла трубку и услышала дрожащий голос Кристиан:

— Он умер, Арран! Я не вынесу этого… Пожалуйста, приезжай… прошу тебя…

Утром она вылетела в Англию. В ушах все еще звучал шепот сестры: «У него был рак. Он отказался от лечения.

Что же мне теперь делать?»

Ужасно, что Кристиан овдовела, думала тогда Арран, и все же хорошо, что она все-таки полюбила своего мужа настолько, что теперь так горюет по нему.

Однако Джон Петрочелли, живой и здоровый, встретил ее в аэропорту Хитроу. Арран узнала, что умер Эрнест Уэкслер. Это его все так же сильно любила сестра.

По нему она безутешно скорбела.

Сейчас, слушая пронзительные телефонные звонки, Арран боялась снять трубку. Месяц назад она оставила Кристиан на пути к выздоровлению. Сестра собиралась поехать в Цюрих — устраивать свои денежные дела. Однако, помня, насколько потрясена была Кристиан, и зная ее слишком впечатлительную натуру, Арран сейчас боялась услышать что-нибудь ужасное.

Наконец она решилась снять трубку.

— Алло.

— Хочешь, прокушу тебе клитор до крови? — громко произнес мужской голос. — Я тебе сделаю…

Арран отбросила трубку, словно это была горящая головешка. Из трубки лилась такая грязная брань, какой Арран никогда в жизни не слышала. Даже не знала о существовании подобных слов. Телефон сейчас казался головой огромной зловещей змеи. Он даже чуть вибрировал в такт голосу.

Она не могла заставить себя прикоснуться к трубке.

Не могла двинуться с места. Не могла думать ни о чем.

Беспомощно сидела на кровати и слушала этот страшный неумолкающий голос.

— Что случилось? — спросил Хельмут Рингмэйден, когда Арран, спотыкаясь, вошла в магазин. — Ты бледна как смерть. Была бурная ночь? — добавил он без всякого сочувствия.

Арран покачала головой, глядя на него затуманенными глазами.

— Я… я плохо спала. Беспокоилась о своей книге.

— Чушь! Ты прекрасно знаешь, что ни один из агентов не позвонит раньше чем через месяц, а то и позже.

С какой стати вдруг терять из-за этого сон?

— Но… месяц уже прошел. Я отправила ее перед отъездом в Англию.

— Ну и что из этого? — Толстяк Рингмэйден стукнул кулаком по столу так, что пыль поднялась в воздух. — Ты волнуешься не из-за книги и знаешь об этом не хуже меня!

Арран молчала, тупо глядя на него.

— Какого хрена ты делала прошлой ночью? Сколько их было и кто?

— Ничего я не делала! Я была дома. Легла спать пораньше.

— Все тот же подонок Джин-Карло?

— Я с ним не виделась уже несколько месяцев.

Это была сущая правда. В Джин-Карло проснулся инстинкт собственника, и Арран его бросила. В любом случае от него больше не было толку. На него же самого отношения с Арран оказали такое разрушительное воздействие, что вся его жизнь перевернулась. В конце концов он женился на пышной, спокойной итальянской девушке, дочери владельца бакалейной лавки. Сейчас он водил грузовик с продуктами и на Рождество ожидал рождения первого ребенка.

Рингмэйден глубоко вздохнул.

— Кто бы он ни был — не имеет значения. Послушай, Арран, я тебя не раз предупреждал. В этом городе полно подонков и мерзавцев. До сих пор тебе везло. Но рано или поздно ты обязательно попадешь в беду. Да черт побери, неужели ты ждешь, что я поверю, будто ты сейчас похожа на смерть только из-за своей дурацкой книги?

— Да, да! И оставьте меня в покое! Нечего читать мне мораль! Вы же ничего не знаете!

Она круто повернулась и пошла обслуживать покупателей. Однако каждый раз, когда звонил телефон, она вздрагивала и отказывалась снимать трубку. Иногда это делал Фридом, что было проявлением немалого мужества с его стороны, так как он верил, будто зло, исходящее от телефонной трубки, может проникнуть к нему в голову и разъесть его мозг. По большей части трубку снимал раздраженный Рингмэйден.

Вечером Арран не могла решиться уйти домой. Допоздна работала в магазине, потом пошла в небольшой джаз-клуб в конце улицы. Она теперь часто заходила туда по вечерам послушать игру саксофонистки Рокки — девушки с длинными прямыми волосами и печальным лицом. Арран слушала музыку, выпивала один-два бокала красного вина, прислушивалась к разговорам стареющих битников, споривших на темы, давным-давно никому не интересные, болтала с барменом Фатсо.

Сегодня вечером Рокки играла с каким-то особым вдохновением. Слушая ее, Арран чувствовала, что постепенно успокаивается. Прошлой ночью какой-нибудь ненормальный набрал первый попавшийся номер. Это было просто случайное совпадение, которое больше не повторится.

И все же в два часа ночи, когда бар закрылся, она с радостью приняла предложение Фатсо проводить ее до дома. Чернокожий, всегда мрачноватый Фатсо весил сто пятьдесят фунтов, при росте шесть футов и пять дюймов.

Ему уже перевалило за шестьдесят. Когда-то он играл на тромбоне с Дюком Эллингтоном. Иногда вечерами его удавалось уговорить выйти из-за стойки и присоединиться к оркестру. Хотя Фатсо был далеко не молод, страдал артритом и плохо видел, однако в темноте он выглядел громилой. С ним Арран чувствовала себя в безопасности.

Сейчас, почуяв неладное, он не только проводил Арран до самого дома, но и поднялся вместе с ней в комнату, дал ей свой номер телефона и велел звонить, если что-то случится. Сообщить в полицию о том, что произошло, никому из них в голову не пришло.

Арран лежала без сна, широко открыв глаза. Ждала.

Ничего. Лишь когда начал заниматься рассвет, она почувствовала себя в относительной безопасности. В комнате чуть посветлело, мусорщики завели свою утреннюю какофонию, заревели грузовики, развозившие продукты.

Наступил новый день. Она снова в безопасности. Ночные страхи ушли.

Она заснула и проспала четыре часа.

Позже, сидя, как обычно, в кафе «Триест», просматривая газету и наслаждаясь свежей булочкой и ароматным кофе, она, все еще сонная, вновь почувствовала радость жизни. Ночной кошмар сейчас казался нереальным, будто все это ей приснилось.

Две следующие ночи она отключала телефон и спала, как младенец. На четвертую ночь она забыла отключить телефон, и он не зазвонил. Арран решила, что теперь все в порядке. Кошмар кончился, и ей больше ничто не грозит.

— Я поднимусь одна, Фатсо, не беспокойся, — сказала она у подъезда и поцеловала коричневую морщинистую щеку. — Спасибо большое. До завтра.

Все в том же жизнерадостном настроении она поднялась по слабо освещенной лестнице с ободранными перилами и выцветшими обоями на стенах, проскользнула в комнату, закрыла дверь и накинула цепочку.

И сразу зазвонил телефон. Часы показывали половину третьего ночи.

— Ты себе представляешь, Арран, что я могу сделать ножом? Ну-ка представь. Я тебя привяжу к столу, раздвину пошире ноги, буду трахать до посинения, а потом вырежу тебе…

Господи, Господи, Господи!

Арран выронила трубку. Руки отнялись. Ее вырвало на пол.

Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем она смогла взять в руки трубку, положить ее на рычаг и тут же снова снять. За это время страшный голос успел сообщить ей во всех мельчайших подробностях, что он с ней сделает. Всю ночь она провела не раздеваясь, скорчившись под одеялом, в ожидании шагов на лестнице, в ожидании того, что вот сейчас откроется дверь и войдет ОН с ножом в руках. Он знает ее имя! Он знает, кто она и где живет… Значит, это не случайные звонки. Он ее знает!

В магазине Арран, дрожащая, бледная, как призрак, съеживалась каждый раз, когда заходил покупатель-мужчина, и забивалась в угол при звуке каждого телефонного звонка.

В полдень телефон зазвонил в очередной раз. Хельмут позвал ее:

— Арран, это тебя.

Едва волоча ноги, она подошла к столу, со страхом глядя на трубку в его руке. Отчаянно затрясла головой:

— Я не могу. Я… Скажите ему, что меня нет. Я не буду с ним говорить.

— Это никакой не «он». Это Салли Вайнтрауб.

— Кто?

— Салли Вайнтрауб, твой агент. Арран, агент звонит тебе из Нью-Йорка.

Все еще не оправившись от ужаса, уверенная, что это ловушка, что звонит все тот же ночной голос, притворившийся агентом из Нью-Йорка, Арран стояла, крепко сцепив за спиной руки, в отчаянии качая головой.

— Ну же, Арран. Бери наконец эту проклятую трубку.

Она сделала над собой неимоверное усилие.

— Д-да? — прошептала в трубку.

— Арран Уинтер? — действительно женский голос, четкий, очень деловой. — Это Салли Вайнтрауб. Я прочла вашу книгу и нахожу, что это очень неплохо. Особенно для первой вещи.

Она помолчала, явно ожидая радостной реакции.

— О…

— М-м-м, да. Я с удовольствием возьмусь вас представлять. Правда, прежде чем направить книгу издателям, мне бы хотелось предложить кое-какие изменения.

Совсем небольшие и, возможно, необязательные, но…

Я бы предложила кое-что вырезать.

С пронзительным криком Арран выронила из рук трубку.

— Какого черта!

Рингмэйден поднял трубку.

— Сэл! Сэл! Ты еще здесь?

Арран опустилась на пол, уронила голову на колени, слушала извиняющийся голос Рингмэйдена и рассерженный — Салли Вайнтрауб.

— Послушай, Хельмут, я предложила лишь небольшую правку. В основном кое-что вырезать. Из-за чего тут так кричать? Нет, с таким капризным клиентом я работать не собираюсь. Роман очень неплохой, особенно для первой работы, но… нет, Хельмут, уволь. Она все же не Хемингуэй, во всяком случае, пока.

Рингмэйден мягко, осторожно возражал. Рассказал миссис Вайнтрауб, что Арран недавно пережила сильное потрясение, не связанное с книгой.

— Я бы даже не стал звать ее к телефону, если бы знал, что она в таком состоянии. Сэл, у нее есть талант и настойчивость. Дай ей шанс. Да, очень сильное потрясение личного характера. Мы сейчас собираемся этим заняться. Спасибо большое, Сэл. Да, и тебе тоже. Она будет в восторге. Ну пока.

Он положил трубку, схватил Арран за руку, рывком поднял на ноги.

— Ну вот что. Хватит. Сейчас ты мне расскажешь, что происходит. Все расскажешь.

Капитан Мойнайэн из отдела расследований сексуальных преступлений даже отдаленно не напоминал полицейского детектива, каким его представляла себе Арран. Пожилой, тучный, круглолицый, с пятнами на галстуке. Мешковатый серый костюм сзади протерся до блеска. Двигался он так, будто его мучили одновременно боли в желудке, кишечные колики и геморрой. Арран моментально прониклась к нему сочувствием, и ей захотелось хоть чем-то облегчить его страдания. Даже Фридом не чувствовал перед ним робости, хотя обычно испытывал настоящий ужас перед полицией. По собственной инициативе он принес капитану чашку собственноручно приготовленного кофе и терпеливо ждал похвалы.

— Прекрасный кофе, — искренне сказал капитан Мойнайэн.

Появился Боунз. Он подошел к капитану и блаженно растянулся рядом с его огромными, покрытыми пылью ботинками, вздохнув так, словно нашел давно потерянного друга.

После нескольких минут приятного и довольно непоследовательного разговора о собаках, потом о книгах капитан с демонстративным восхищением обернулся к Арран:

— Итак, вы сами написали книгу. Как это замечательно. Я бы ни за что не смог написать книгу, даже если бы мне предложили миллион долларов.

— Ну, мне тоже не предлагают миллиона долларов.

Никто пока не горит желанием купить мою книгу.

— И не купит, если вы не найдете в себе силы нормально поговорить по телефону с агентом, — мягко произнес он, серьезно глядя на нее поверх кофейной чашки. — Почему бы вам не рассказать мне о том, что у вас произошло, Арран?

Он внимательно, с многочисленными и на первый взгляд не всегда относящимися к делу комментариями, выслушал ее рассказ о двух телефонных звонках. Хельмут Рингмэйден, которого Арран попросила остаться, не мог сдержать восхищения, наблюдая, как Мойнайэн, не прилагая, казалось, никаких усилий, вынудил Арран открыть все, до мельчайших подробностей, причем незаметно для нее самой.

— Так как он знает ваше имя, — сделал вывод Мойнайэн, — мы можем предположить, что он либо знает вас лично, либо слышал о вас. Что неудивительно, если учесть вашу тягу к сексу с насилием.

Арран в изумлении вскинула на него глаза. Откуда он об этом знает?!

— Расскажите, с кем вы встречаетесь.

Она растерянно пожала плечами.

— Так… с некоторыми парнями. — Она покраснела. — Я не знаю, как их зовут.

— Но вы же их как-то называете.

Она прикрыла глаза. О да… Фризер-морозилка, Слатс-ребра, Бутан, Рэбитмэн-слабак. Сейчас она выглядела, как двенадцатилетняя школьница, читающая наизусть стихи перед учителем. Задумалась на минуту, назвала еще несколько имен.

— И со всеми вы вступали в сексуальные отношения?

— Да.

— Вспомните, называли вы кому-нибудь свое имя?

— Не припоминаю. Но такое могло быть.

— И где же вы с ними встречались?

— В одном баре. Это на самом деле что-то вроде клуба. Там собираются мотоциклисты.

— Где это?

— В Окленде. К востоку от Фрутвэйл.

Она назвала приблизительный адрес.

— Понятно. Значит, там вы пили и потом занимались сексом.

— Пила разве только пиво. Я мало пью. И сексом мы занимались не там.

— Где же тогда?

— Там есть такой заброшенный дом, в Аламеде. Они возили меня в тот дом…

Арран смутно помнила большой полуразвалившийся особняк. Она никогда не обращала внимания на окружающую обстановку. Припоминала лишь большую темную комнату с потрескавшимися деревянными полами, грязные матрасы, огромный нацистский флаг, висевший на стене, размерами по меньшей мере шесть на десять футов, красный с черной свастикой; поднос с кошачьими экскрементами в углу и сиамского кота, с презрительным видом пробиравшегося среди скрюченных тел на полу.

Наверное, они там хранили оружие. Были, конечно, и наркотики.

— Но я никогда не употребляю наркотиков.

— Вы могли бы найти этот дом?

Она покачала головой.

— Я помню только, что он стоял на углу между двумя большими улицами. И там с одной стороны пустырь.

Трава и мусор, и разбитая старая коляска.

— Что-что?

— Детская коляска.

— Большой старый дом на перекрестке… поблизости пустырь и детская коляска. Нет проблем — мы его найдем. У вас острый, наблюдательный глаз, Арран. Хотя вы же писательница, вам это необходимо, не так ли?

Арран снова покраснела.

— Да, наверное.

— В этом не может быть никаких сомнений, — голос его стал чуть жестче, — если только вы будете с большей ответственностью относиться к самой себе.

Он критически оглядел ее с головы до ног. Арран заметила, что глаза у него серые и необыкновенно проницательные.

— Вот что вам надо сделать. — Он начал методично загибать пальцы. — Во-первых, отключить телефон. Во-вторых, съехать с этой квартиры, и немедленно. Я имею в виду — сегодня же. Если не сможете сразу найти жилье, переселитесь пока к кому-нибудь. В-третьих, убедитесь, что вашего нового телефона нет в справочнике. В-четвертых, найдите человека, с которым вы могли бы поселиться вместе, такого, которому можно было бы доверять.

В-пятых — и это самое главное, — проконсультируйтесь со специалистом-психологом. Будем смотреть на вещи реально — вы сознательно подвергаете себя крайней опасности. Вам надо сделать над собой усилие, Арран, изменить свою жизнь, если вы хотите прожить достаточно долго, чтобы насладиться славой признанной писательницы. Я не знаю, почему вы испытываете потребность подвергать себя насилию, и это не мое дело.

Мы обычно имеем дело не с причинами, а с последствиями. Вот, возьмите. — Он подал ей список фамилий. — Они все прекрасные специалисты. Мы пользуемся их услугами в нашем отделе. Выберите кого-нибудь и позвоните немедленно.

— Я завтра лечу в Мексику, — сказала Изабель непривычно подавленным тоном. — Кто это подходил к телефону?

— Мой новый сосед. Мы вместе снимаем квартиру…

— Вот как? По голосу похож на чернокожего.

— Да, он негр. Его зовут Фатсо. Он работает барменом и играет на тромбоне.

— Вот как…

Арран ждала обычной для старшей сестры взволнованной тирады, но ее не последовало. Арран стало жаль сестру.

— Не переживай, Иза. Он уже старик. Мы просто делим квартирную плату, вот и все.

— А… это хорошо.

— Помнишь, мне хотелось чего-нибудь попросторнее? — Арран не терпелось поделиться хорошими новостями. — Ну вот, благодаря Фатсо мы теперь переселились на самый верхний этаж того здания, где он работает.

У нас есть по отдельной комнате. Ах да, Иза, агенту понравилась моя книга! Она думает, что роман будут покупать.

— Это просто замечательно.

— Так что теперь все хорошо. Ты должна ко мне заехать, когда вернешься из Мексики. Познакомишься с Фатсо. Он тебе понравится.

— Да, я в этом уверена, — бесцветным голосом произнесла Изабель. — Ну пока, Арран. Я пришлю тебе подарок из Сан-Бласа.

— Желаю хорошо провести время.

Арран в замешательстве повесила трубку. Самолюбие ее было уязвлено. Сестра могла бы выказать больше участия. Слышала ли она хоть одно слово? Такое впечатление, что нет. Однако в следующую минуту Арран философски пожала плечами. Изабель снимается в главной роли, летит в Мексику. У нее столько своих забот. С какой стати ей волноваться за сестру? Тем более что, как справедливо заметила только что Арран, у нее теперь все в полном порядке.

Она сделала все, как велел капитан Мойнайэн. Поселилась в одной квартире с Фатсо. Их телефона нет в справочнике. Одно указание она, правда, так и не выполнила — не обратилась к психологу. Но этого она не сделает никогда.

Глава 5

Стюарт была достаточно умна, чтобы не говорить плохо об Изабель в присутствии Дэвиса. Поэтому она пригласила его на обед и предоставила сделать это родителям. Приглашение выглядело вполне естественным. В конце концов Дэвис и ее отец — давние приятели, а теперь еще и деловые партнеры.

Холл Дженнингс все еще не оправился от пережитого унижения и от мысли, что чуть было не свалял дурака. Он ведь был на волоске от этого. Едва не рискнул своей репутацией, своим таким долгим и прочным браком с Марджи, всей своей достойной, добропорядочной жизнью. Кроме того, он не мог забыть, что хотя действия его в тот момент были вполне невинными, однако мысли невинными никак нельзя было назвать. Нередко ночами, лежа без сна рядом с тихонько похрапывавшей Марджи, он внутренне содрогался от стыда. И не мог при этом не испытывать раздражения против Изабель, видя в ней одной причину всех неприятностей в своей жизни.

Марджи, разумеется, также не питала добрых чувств к Изабель. Гнев смешивался с болью и сознанием того, что ее предали. Она приняла Изабель в свой дом и в свое сердце, как родного человека. И чем же ей за это отплатили!

— Лживая девчонка. Она меня просто использовала.

Так как это совпадало с мнением самого Дэвиса по поводу его собственных отношений с Изабель, то он ничего не возразил.

— Может быть, вы и правы, — вставила Стюарт, — и все-таки у нее, как видно, есть характер. Подумать только — приехать издалека и с таким упорством добиваться своей цели.

Дэвису Стюарт на этот раз показалась гораздо более приятным человеком, чем раньше. Ее присутствие не требовало эмоционального напряжения, как общество Изабель. Она не горела честолюбивым желанием стать кинозвездой. И она чудесно выглядела. Такая привлекательная, причем внешне полная противоположность Изабель.

Стюарт, уставшая от холодов Новой Англии, только что перевелась в ЮКЛА на последний курс. Она выглядела сейчас более зрелой, чем он ее помнил. Дэвис неожиданно для себя обнаружил, что рад ее видеть. Помимо всего прочего, их связывали общие воспоминания и старые семейные связи — некоторые представители семейства Уиттэкеров в разное время состояли в браке с Дженнингсами из Коннектикута. Так легко и свободно Дэвис уже давно себя не чувствовал, и поэтому, когда Стюарт позвонила на следующее утро, он охотно принял ее предложение встретиться за ленчем.

Для фильма «Выкуп» наступила последняя лихорадочная стадия предсъемочного периода. Стадия, когда нагнетаются страхи судебных процессов, воображаемые и реальные, переходящие в почти что паранойю, когда происходят поспешные увольнения и назначения. Одним словом, наступил момент запуска картины в производство. У Дэймонда Ратерфорда, легендарного актера с Бродвея, который должен был играть миллионера Дрэйка Коллинза, отца Марии, случился удар, и его срочно пришлось заменить, что называется, в последнюю минуту.

Сценариста уволили, взяв на его место другого, а потом и третьего, что чуть не закончилось судебным разбирательством со стороны Гильдии писателей. К этому добавились бесконечные задержки и недоразумения, связанные с получением разрешения на съемки мексиканских властей. Трудности возникали с набором местных актеров, с нескончаемыми требованиями повышения оплаты и со многим другим.

Интерес к фильму достиг высшей точки благодаря слухам о потрясающем романе между двумя звездами — Изабель Уинн и Стивом Романо. Отдел рекламы извлек из этого все возможное. Ежедневно на стол Дэвиса ложились кипы журналов и газетных вырезок. Он читал об Изабель, присутствовавшей на вечере вместе со Стивом Романо, обедавшей вместе со Стивом в каком-нибудь уютном ночном клубе, проводившей уик-энд вместе со Стивом в Палм-Спрингсе, Биг-Суре или Эскондидо. Конечно, он прекрасно понимал, что большая часть этих сенсаций создается специально для рекламы. Насколько ему было известно, никакого романа не существовало и в помине. Знал он и о том, насколько важно для Стива Романо доказать свою силу и мощь. Изабель же, по-видимому, ничего не остается как потакать ему во всем из страха, что ее все еще могут снять с картины.

И тем не менее… Их улыбающиеся лица смотрели на него со всех газетных полос. «Это любовь», — якобы заявил Стив, по сведениям одной из газет. Не важно, правда это или только измышления газетчиков, но Дэвису они причиняли неимоверные муки. И ведь он заранее все это предвидел.

Наверное, еще и поэтому он испытывал благодарность к Стюарт за ее нетребовательное, успокаивающее присутствие. По возможности он старался избегать встреч с Изабель, сведя практически все деловые контакты к телефонным переговорам.

С того момента, как фильм был запущен в производство, они вообще перестали видеться. До того как наступил канун отъезда съемочной группы в Сан-Бласе.

Изабель позвонила в воскресенье рано утром.

— Дэвис, ты умеешь управлять катером?

— Да, конечно.

— Вот и хорошо. Я взяла напрокат лодку с каютой.

Для нас с тобой. Беру все для пикника. Дэвис, я должна тебя увидеть. Мы не встречались уже столько времени…

Дэвис согласился прежде, чем успел что-либо сообразить. Он так и не узнал, какие надежды связывала Изабель с этой прогулкой и как долго не решалась ему позвонить.

Изабель встретила его на пристани, ослепительно улыбаясь. Выглядела она потрясающе и совсем непохоже на кинозвезду — в джинсах, простой рубашке и темно-синей мягкой шляпе из хлопка. В одной руке она держала матерчатую сумку, в которой лежали свитер, теплый жакет, купальный костюм и полотенце, в другой — плетеную корзину, полную продуктов. Рядом качался катер — двадцатипятифутовый «крис-крафт» с небольшой каютой и удобной задней палубой. Погода идеально подходила случаю: голубое небо, спокойная гладь океана, мягкий западный бриз.

Изабель сама вывела катер от причала.

— Погода такая тихая, и это не труднее, чем водить машину.

В последнее время у нее развилась настоящая страсть к автомобилям. Она стала первоклассным водителем, хотя и любила слишком быструю езду. «Мустанг» она продала.

— Очень не хотелось. Я его любила. Это ведь была моя самая первая машина.

Зато новую свою машину, «мазератти», она просто обожала.

Да, с горечью подумал Дэвис, а благодарить за нее следует, вероятно, «Выкуп» Стива Романо.

Через полчаса Дэвис встал за штурвал и повел катер в открытое море. Вскоре Лос-Анджелес превратился в темное пятно на горизонте, а горы исчезли в туманной дымке.

Он стоял на покачивающемся мостике, на самом солнцепеке, с развевающимися от ветра волосами. Повинуясь мгновенному импульсу, запустил мотор на полную мощность. Катер шел не слишком ровно, но ощущение все равно было восхитительное. Как все-таки это здорово — с силой разрезать волны, ощущать вибрирующую палубу под ногами, смотреть, как пенится вода внизу. Все напряжение последних месяцев куда-то ушло, все его подозрения теперь казались смехотворными. Слава Богу, что у Изабель хватило ума устроить эту прогулку. Вот если бы у них хватило топлива, чтобы доплыть до Гавайев.

И плевать на «Выкуп», на славу, на успех и на деньги.

Кому это все нужно? День изумительный, еды и питья у них достаточно, он в лодке в открытом океане, вместе с Изабель. Дэвис чувствовал себя молодым, беспечным и вызывающе счастливым.

— Пусть все катится к черту!

Он выпустил руль, потряс сжатыми кулаками в воздухе. Он уже давно не испытывал такого удовольствия.

Слишком давно…

Так они неслись по волнам еще полчаса. Изабель стояла рядом с ним, без шляпы, с развевающимися по ветру волосами. Через некоторое время она объявила, что голодна. Дэвис замедлил ход и выключил мотор. Внезапно наступила полная тишина. Лодка легко покачивалась на волнах.

Изабель распаковала еду — французский хлеб, салями, ветчину, яблоки, шесть пакетов пива. Уселась, скрестив ноги, на белых пластиковых подушках, разложила еду. Беззастенчиво сняла верх купальника, раскинула руки навстречу солнцу.

Дэвис, не отрываясь, смотрел на нее.

Господи, как она прекрасна! Он уже почти забыл, насколько она прекрасна.

Во время еды они весело болтали, хотя Дэвис не мог бы сказать, о чем они говорили и что ели. Единственное, что он запомнил, — как она выглядела, как сильно он ее хотел и как он ее любил.

— Не желаю думать ни о чем, кроме сегодняшнего дня! — воскликнула Изабель и протянула к нему руки.

Со стоном он бросился в ее объятия, с таким чувством, будто вернулся домой.

— Я хочу тебе что-то сказать… — прошептала Изабель.

Сегодня она наконец скажет Дэвису, как сильно его любит. Она поняла, что больше не выдержит. Никакой фильм не стоит разлуки с ним, жизни вдали от его рук, его чудесных прикосновений. Даже если он посмеется над ней, она все равно ему об этом скажет.

Но он не дал ей такой возможности. Не отрывая от ее рта губ, он со стоном наслаждения вошел в нее, а затем наступил дикий неконтролируемый оргазм.

— Слишком долго мы не виделись, — пробормотал он, спрятав лицо на ее груди.

— Слишком долго, — согласилась Изабель.

Она торжествовала победу — она его вернула. Теперь все будет хорошо.

— Извини, все произошло слишком быстро, ты не успела…

Он поцеловал нежную кожу у нее за ухом.

— Не важно. Все еще впереди.

Она гладила его волосы, плечи, загорелую спину.

Он повернул голову, с обожанием заглянул ей в глаза.

Потом его янтарные глаза потемнели от нарастающего желания.

— Господи, как я тебя хочу…

Губы Изабель изогнулись в счастливой торжествующей улыбке.

— Ну вот, я здесь, к твоим услугам.

Он приподнялся на коленях, обхватил руками ее голову, наклонился, поцеловал ее грудь. Легонько провел кончиками пальцев по ее телу, раздвинул бедра и стал целовать ее с нарастающим возбуждением. Изабель извивалась под ним, впившись руками в его плечи.

Он поднял голову.

— Постой, Иза. Подожди, я не хочу, чтобы опять…

Внезапно он смолк. Она лежала с поднятыми ногами.

Высоко на правом бедре, там, где она не могла этого увидеть, он разглядел четыре синяка. И еще один, чуть подальше.

Свежие знаки, оставленные чьими-то чужими пальцами. Он прекрасно знал чьими.

Дэвиса пронзила дрожь. В глазах потемнело от гнева.

Ярость затмила любовь. Он и не знал, что в состоянии испытывать такую ненависть. Ему хотелось убить ее, сейчас же, на месте. Руки его, лежавшие на теплой нежной коже ее бедра, задрожали. Он представил себе эти руки на ее шее. Представил, как они сжимаются, как выкатываются ее глаза. Потом эту сцену заслонили образы Изабель и Стива Романо. Как они со смехом совокупляются — как животные. Он представил себе Изабель с Холлом Дженнингсом. А иначе зачем бы ему одалживать ей деньги, оплачивать ее квартиру, покупать ей этот чертов «мустанг»? Наверняка и «мазератти» тоже он ей купил.

Грязная шлюха! Всех она использует. А его самого она все это время держала за дурака. Подумать только, он собирался сказать ей, что любит ее…

Ярость, распиравшая его, требовала выхода. Он снова приподнялся на коленях, схватил Изабель под мышки, резко перевернул лицом вниз, пригвоздил рукой и яростно овладел ею сзади. Он ненавидел ее и ненавидел себя за то, что причиняет ей боль, но не мог остановиться.

В конце концов это все-таки лучше, чем убить ее…

Через три дня Изабель, мрачная и подавленная, села в самолет мексиканской авиакомпании «Мексикана эрлайнз», следовавший до Гвадалахары. Она никогда не бывала в Мексике и до последнего времени с нетерпением ждала этой поездки. Теперь же ей было плевать, даже если бы вся Мексика внезапно затонула в океане и исчезла навсегда.

Она прислонилась горячим лбом к окну салона первого класса и бессмысленно смотрела на бесконечные .пески и скалы внизу, пытаясь не думать ни о чем. Не думать о Дэвисе.

Однако ужасный обратный путь до Марина-дель-Рей не выходил из головы. Холодное лицо Дэвиса, отвернувшегося к штурвалу. Его холодный голос:

— Извини, Изабель. Это была излишняя грубость.

Но синяки не мои, можешь поверить.

Дома она внимательно осмотрела свое тело и все поняла.

Боже, как она ненавидела Стива Романо!

Она позвала стюардессу, заказала водки, залпом осушила рюмку и попросила еще. Горящими от ненависти глазами смотрела на Стива Романо, сидевшего впереди, красивого, как сам дьявол, и в своей камуфляжной куртке, штанах цвета хаки, сдвинутом на затылок берете, какие носят террористы, похожего на бандита-главаря.

Сейчас он беззастенчиво флиртовал со стюардессой.

Спальня Изабель в «Паласо асул» — лучшем отеле в Сан-Бласе, служившем одно время летней резиденцией европейского посла в Мексике, — по размерам могла сравниться с бальным залом. Высота потолка достигала двадцати пяти футов, как в соборе. Огромные окна украшали затейливые металлические решетки и тяжелые деревянные ставни. В комнате стояли две двуспальные кровати, над которыми медленно вращался громадный вентилятор, разгоняя горячий влажный воздух. Двойные резные двери красного дерева выходили во внутренний дворик с цветущим кустарником, где, не умолкая, кричали попугаи.

Отель «Паласо асул», наверное, был одним из самых романтических мест, которое когда-либо видела Изабель.

Но она только что потеряла любимого человека и сейчас находится в этом отеле с самым ненавистным ей человеком.

Лежа на огромной кровати, прислушиваясь к непонятным ночным звукам и шорохам, она тихо плакала.

Через некоторое время, словно по сигналу, ручка на входной двери дрогнула, раздался свистящий шепот:

— Иза, крошка, впусти меня. Это Стиво.

— Пропади ты пропадом, — прошептала Изабель в темноту. Пусть думает, что она спит и не слышит. Войти он не сможет — она закрыла дверь на два железных засова, а толщина двери три дюйма. Пусть попробует открыть. И вообще ей больше не нужно подчиняться Стиву Романо. Теперь-то уж никто не снимет ее с картины.

— Ты не могла бы обращаться с ним повежливее? — спросил Бад Иверс. — Я-то думал, у вас любовь. И все так считали. Прекратите вы наконец эту бесконечную грызню.

У бедняги Иверса проблем было достаточно и без того. Погода совсем испортилась. Шел нескончаемый проливной дождь. Половина членов съемочной группы мучилась поносом. Главного оператора укусило какое-то загадочное насекомое, от чего у него началась сильнейшая аллергия, и его пришлось срочно отправить на вертолете. Доставка самых необходимых вещей также превратилась в проблему. Пленка испортилась из-за постоянной сырости. Оставшиеся на ногах члены группы грозили забастовкой, впали в уныние и постоянно пили.

В промежутках между съемками — если еще удавалось что-то снимать — Изабель сидела на дымящейся от пара террасе и пила текилу или — если дождь на время утихал — на влажном пляже, под тяжелыми серыми облаками, с отчаянием думая о том, будет ли она еще когда-нибудь счастлива.

Единственным лучом света в этом мрачном царстве стало появление Рефуджио Рамиреса, который приехал делать рекламные снимки на съемочной площадке.

Они с Рамиресом давно уже стали друзьями. Изабель многим была ему обязана, она чувствовала себя с ним легко и свободно и, что самое главное, с ним одним могла говорить о Дэвисе.

— Боюсь, что все кончено, — рыдая, проговорила она, сидя напротив него за шатающимся деревянным столом в баре с крышей из пальмовых листьев, под названием «Коко-локо».

Рамирес смотрел на нее с непередаваемым выражением понимания и сочувствия. Потом они бродили по берегу под кокосовыми пальмами, которые гремели орехами над их головами при сильных порывах ветра. Далеко в море черная клубящаяся туча, предвестница надвигающегося урагана, уже закрыла звезды.

— Господи, что же мне делать? Я чувствую себя ужасно. — Изабель снова зарыдала.

— Ну что ты, Иза! Все будет нормально. Иди сюда.

Она повернула к нему мокрое от слез лицо, уткнулась в теплое плечо. Его руки гладили ее так нежно, так ласково. Он тихонько бормотал что-то, как будто успокаивая скулящего от боли зверька. Изабель чувствовала, как высыхают на глазах слезы. Опытными, всезнающими пальцами он гладил ее волосы, приподнял подбородок, поцеловал в губы. Она забыла о том, как он уродлив.

Потом он снял кожаную куртку, расстелил на песке, потянул Изабель вниз и сам сел рядом Она лежала в его объятиях, а он укачивал ее, как маленького ребенка, бормоча что-то на смеси испанского с английским. Он качал ее, не меняя ритма, но Изабель внезапно почувствовала, как он ловкими пальцами художника расстегнул на ней блузку и начал ласкать ее грудь.

Руки его казались нежными, теплыми и любящими.

Он осторожно опрокинул ее на песок, и она не остановила его.

Рамирес принес ей утешение и доставил удовольствие. Изабель вспомнила слова Дэвиса о том, что уродец Рамирес занимался любовью с самыми красивыми женщинами Лос-Анджелеса. Вспомнила, как она тогда не поверила этому. Сама мысль об этом тогда показалась ей отвратительной. Теперь же она находила это естественным. Рамирес оказался настоящим любовником, он лишь хотел доставить ей удовольствие, ничего больше. Занимаясь любовью с Рефуджио Рамиресом, Изабель даже смогла на какое-то время забыть о Дэвисе. Она забыла обо всем, кроме этих ласковых рук.

Через три дня наступило ясное солнечное утро, и все пришло в движение. Все почувствовали огромное облегчение оттого, что можно снова начать работать. Они работали от рассвета до темноты, стараясь использовать каждую минуту солнечного дня. Сухая погода простояла неделю, и всю эту неделю Иверс не давал передышки с рассвета до заката.

В конце концов осталось отснять лишь одну ключевую сцену. После этого они смогут уехать. Финальные натурные съемки в деревнях и джунглях будут осуществляться со вторым составом.

На рассвете все погрузились в три джипа и поехали по залитой водой дороге через кокосовые рощи к опушке леса.

Изабель боялась этой сцены — ее главной сцены с Романо. В этом эпизоде Мария пытается спастись бегством. Ей удается выбраться из лагеря и убежать, однако Энрик Диас, главарь бандитов, настигает ее и в конце концов насилует. Пока джип трясся по узкой, поросшей кустарником дороге, Изабель пыталась войти в роль. Она должна поставить себя на место Марии. Что чувствует в этой ситуации Мария? До какой степени отчаяния она дошла? Ее похитили под дулом пистолета, она находится во власти этого ужасного человека, в постоянном страхе, без сил, полуголодная, почти потерявшая рассудок.

Жизнь ее зависит от того, удастся ли ей спастись, прежде чем они убьют ее.

И вот сейчас у нее появилась слабая, призрачная надежда… Может быть, удастся выбраться из палатки под покровом ночи, перед самым рассветом. Ее похитители вечером перепились и сейчас валяются по всему лагерю мертвецки пьяные. Охранник с ружьем тоже задремал.

Осторожно, очень осторожно, на цыпочках, двигалась она, в перепачканных джинсах и разорванной шелковой блузке, со слипшимися, спутанными волосами. Она чувствовала себя такой грязной, униженной, раздавленной.

Даже в туалет ей приходилось ходить на глазах мужчин, издевавшихся над ней.

Под ногами хрустнула веточка. Она замерла. Стояла, вслушивалась, пытаясь унять тяжелое хриплое дыхание и оглушительное биение сердца. Ничего. Какое счастье… пока все в порядке. Лагерь скрылся из виду за густым кустарником. Господи, кажется, удалось! Она спасется.

Найдет дорогу, там будут машины, там будут люди. Кто-нибудь ей поможет… Она всхлипнула, смахнула слезы с лица. Боже, помоги! Она спасется, должна спастись…

— Остановитесь, мисс Коллинз.

О Господи! Она застыла на месте, прижав руки к бедрам, зная, что в спину направлено дуло револьвера.

Снова громко всхлипнула — теперь от ужаса, отчаяния и ярости.

— Повернитесь. Только медленно.

Вот он стоит на краю поляны, широко расставив ноги, высокий, худощавый, опасный, как пантера, с пистолетом сорок пятого калибра, нацеленным прямо ей в грудь.

Мрачно рассматривает ее.

— Вы никуда не уйдете.

С этими словами он направился к ней скользящей походкой хищника, приближающегося к жертве.

Она беспомощно наблюдала за ним. Заговорила надтреснутым от страха голосом:

— Мертвая я никакой ценности для вас не представляю.

Он переложил пистолет в одну руку. Пожал мощными плечами.

— Договор был такой — после того как нам заплатят, мы отправим вас обратно к папочке. А мертвой или живой — это будет зависеть от вас.

Слезы ярости полились у нее из глаз.

— Ax ты подонок!

Он подошел ближе. Остановился на расстоянии шести футов. Оглядел ее с ног до головы со смешанным выражением злобы, презрения и всеподавляющего желания властвовать, покорять. Цинично усмехнулся.

— Видели бы вас сейчас ваши великосветские друзья! Посмотрите на себя, Мария Коллинз.

Он поднял пистолет. Помолчал.

— Уйдете вы тогда, когда я решу, что это возможно.

Ни на минуту раньше.

Он снова усмехнулся холодно и цинично и, не спуская с нее глаз, начал неторопливо расстегивать пояс на джинсах.

В этот момент все отчаяние, весь гнев, снедавшие ее с самого момента похищения, внезапно сконцентрировались в горячий и твердый комок в груди. Твердый, словно из стали. Ну сейчас она ему покажет. Не думая больше ни о чем, она кинулась на него. Захватила его врасплох.

Вонзила грязные, поломанные ногти в ненавистное лицо, с силой ударила ногой в коленную чашечку. С горящими от ненависти глазами он схватил ее за руку, отвесил тяжелую пощечину.

— Ах сучка! Ах ты сучка!

Пытаясь вырваться, она изо всех сил ударила его локтем в низ живота. От внезапной боли он задохнулся и выпустил ее руку. Спотыкаясь, она отступила на мокрую траву. Увидела, что он взялся за пистолет. Снова кинулась на него, колотя ногами и в то же время пытаясь дотянуться до пистолета. Он ударил ее пистолетом по лицу. Она вскрикнула и ответила ударом коленом между ног. Губы его побелели от боли, глаза сузились от бешеной злобы. Он поднял тяжелые кулаки, пригвоздил ее к земле, всей тяжестью навалился на нее. Они катались по земле, как два разъяренных зверя, и в конце концов он, конечно, одержал верх. Заломил ей руки за голову, коленом уперся в грудь, вдавил ее в мокрую, грязную траву.

С его исцарапанного лица капала кровь, дыхание с хрипом вырывалось изо рта.

— Ax ты сучка, — прошептал он, глядя сверху вниз в ее лицо, на котором застыло вызывающее выражение. — Ну ты об этом пожалеешь!

Одним движением он сорвал с нее остатки разорванной блузы.

— Стоп, — спокойно проговорил Бад Иверс. — Отснято.

Стив Романо с трудом поднялся на ноги. Осторожно ощупал исцарапанное лицо.

— Господи ты Боже мой! Я подам на нее в суд.

— Чепуха, — ответил Бад Иверс. — Когда ты увидишь эту сцену, сам уписаешься. Мы снимали одновременно тремя камерами, и еще одна, ручная, работала на крупные планы. Ты глазам своим не поверишь. Мы не пропустили ни одной мелочи. Пленку сегодня же отправим в Лос-Анджелес спецпочтой, прямо в лабораторию.

Ты выглядел потрясающе, можешь мне поверить. Живая мечта для любой женщины.

Рефуджио Рамирес тем временем фотографировал эту сцену — Бад Иверс, успокаивающий обиженного, расцарапанного Стива Романо. Он сделал и еще один снимок — Изабель, все еще сидящая в грязи, в лохмотьях, торжествующе улыбающаяся. Помощники оператора, обычно безучастные, сейчас смотрели на нее со страхом и благоговением. Костюмерша подала ей жакет.

— Да она же просто взбесилась! — продолжал жаловаться Романо, однако уже с меньшим напором, по-видимому, немало утешенный мыслью о том, что он теперь живая мечта каждой женщины. — На нее надо надеть смирительную рубашку. Если попадет инфекция, говорю вам, я подам…

— Но тебе же сделали прививку от столбняка.

А когда вернемся в город, врач введет тебе антибиотик. — Иверс похлопал Романо по плечу так, что тот поморщился от боли. — Послушай, Стив, когда фильм выйдет на экраны, во всей стране — да что там, во всем мире — не останется женщины, которая не умирала бы по твоему телу. Ты никогда еще не выглядел таким сексуальным. Ну а если окажется, что я ошибся, тогда, пожалуйста, можешь подавать в суд. Я тебя благословлю.

Обратно Изабель ехала вместе с Рефуджио Рамиресом.

— Ты в порядке? — озабоченно спросил Рамирес. — Он тебе пару раз здорово врезал.

— Да, — удовлетворенно ответила Изабель, — я в полном порядке. После горячей ванны все пройдет.

И потом, я ему еще лучше врезала.

Странно, она больше не испытывала ненависти к Стиву Романо. Она ему отомстила. И теперь не могла сдержать усмешки.

В отеле Бад Иверс поймал Изабель и отвел в самый темный уединенный уголок бара, заказал текилу.

— Ну слушай меня, ты, сумасшедшая. Если что-нибудь подобное повторится, ты вылетишь из картины так, что и сама не заметишь. Если бы я не напел ему про то, какой он сексуальный, мы бы сейчас оказались в большом дерьме. И все из-за тебя.

— Вы же в любой момент могли нас остановить.

— Что?! И загубить такую сцену?! Нет, ты точно ненормальная. Теперь я в этом уверен.

Изабель улыбнулась против воли.

— В общем, все получилось хорошо. — Иверс одним глотком осушил свой стакан. — И Стив смотрелся лучше, чем когда-либо. Но главное, конечно, ты. Что бы там я ни наговорил Стиву, эта сцена твоя. Ты была неподражаема, Изабель, можешь мне поверить. Ты сделала свою игру.

Через полтора месяца съемки закончились. Стив Романо избежал инфекции.

Изабель решила отдохнуть. Она чувствовала, что ей это необходимо. В Мексике она, по-видимому, подхватила какую-то желудочную заразу. Ее постоянно тошнило.

Она похудела на десять фунтов. Никогда в жизни не чувствовала она себя такой усталой. Наверное, надо принять курс поливитаминов, решила она, и, может быть, попить железо. Скорее всего у нее развилась анемия.

Она пошла на обследование к врачу. Доктор Шапиро тщательно ее осмотрел, выписал витамины и микроэлементы.

— Это вернет вас в нормальное состояние.

— Слава Богу. Я боялась, что подцепила что-нибудь серьезное в Мексике. Какого-нибудь паразита.

Доктор Шапиро улыбнулся:

— Можно сказать и так. Но вообще я бы сказал, что вы здоровы как лошадь. Учитывая нынешние обстоятельства.

— Какие обстоятельства?

Он удивленно поднял на нее глаза.

— Вы что, не знаете?!

— Чего не знаю?

Что же с ней такое, в самом деле? Чего он недоговаривает?

Как будто издалека, словно из тумана, донеслись до нее слова доктора.

— Вы беременны, Изабель. Уже по крайней мере два месяца.

Глава 6

В то утро, когда позвонила Салли Вайнтрауб, Арран поняла, как мало у нее настоящих друзей.

Звонок раздался в восемь утра — в Нью-Йорке в это время было одиннадцать. Арран проснулась от этого звука и замерла в ужасе. Может быть, Фатсо возьмет трубку? Ну, пожалуйста, Фатсо, молила она про себя, хорошо зная, что Фатсо ничего не слышит. Он крепко спал в своей маленькой комнатке, за закрытой дверью, да еще с берушами в ушах.

После того как телефон прозвонил десять раз, Арран заставила себя встать с постели и поднять трубку.

— Если бы я не знала о ваших проблемах, я бы давно уже повесила трубку, — сказала Салли Вайнтрауб. — Вам надо как-то это преодолеть, Арран. А теперь слушайте.

Не веря своим ушам, Арран выслушала новость о том, что известный издатель книг в мягких обложках предложил семь тысяч долларов аванса за ее роман.

— Он начал с пяти. Мне удалось поднять цену до семи тысяч, — с гордостью заявила Салли. — Неплохо для начала. Совсем неплохо.

Она спросила Арран, принимает ли она это предложение.

— Думаю, что да. Да-да, конечно…

На самом деле Арран не понимала, как можно об этом спрашивать. Конечно, они принимают предложение! Семь тысяч долларов казались ей немыслимой суммой. Она слушала и не слышала, что говорила Салли об условиях контракта, который на днях должен прийти по почте.

— Прекрасно… — тупо проговорила Арран.

Салли, по всей видимости, была разочарована столь слабой реакцией.

— Ну что ж, в таком случае примите мои поздравления. Я с вами вскоре свяжусь.

Арран положила трубку, сделала себе чашку растворимого кофе и взяла с собой в постель. Она повторяла и повторяла себе, что ее первая книга скоро будет издана и поступит в продажу, что она наконец добилась успеха, но единственным чувством, которое она сейчас испытывала, было чувство вины перед Салли. Салли так старалась, так много для нее сделала, и, конечно, ее задело кажущееся равнодушие Арран. Но с другой стороны…

Господи! Арран рывком села на постели, и кофе пролился на простыни. Господи! Ее книга будет издана! Она, Арран, действительно добилась успеха!

Она знала, как это тяжело — найти издателя, который бы взялся напечатать книгу. Чуть ли не каждый день она встречалась с каким-нибудь неудачливым писателем.

Даже у Хельмута Рингмэйдена в кладовке лежал неизданный роман, которому Салли Вайнтрауб, кстати, предсказывала счастливое будущее.

— Он принесет тебе приличные деньги, — с уверенностью заявила она когда-то.

И вот теперь она, Арран Уинтер, — признанная писательница! Настоящий живой автор. Она прославится и разбогатеет. Конечно, не так, как Изабель. Но по своим собственным стандартам она станет чуть ли не миллионершей.

Арран соскочила с постели и кинулась к телефону.

Надо всем сообщить эту радостную новость.

Однако в следующую минуту она замерла с телефонной трубкой в руке. А кому, собственно, сообщать?.. Изабель все еще в Мексике. Кристиан в Швейцарии, устраивает свои денежные дела. Фатсо крепко спит и проснется не раньше полудня. У Хельмута Рингмэйдена в такой ранний час телефон стоит на автоответчике. У Фридома вообще нет телефона. Оказывается, звонить некому.

У нее есть десятки знакомых и так мало настоящих друзей, с которыми можно разделить радость.

Арран стало до слез жалко себя. В самый счастливый день своей жизни она сидит одна на полу своей комнаты.

В конце концов она позвонила капитану Мойнайэну.

Капитан очень обрадовался за нее и не скупился на добрые слова. После многословных и очень искренних поздравлений он сообщил, что у него тоже есть для нее хорошие новости. Дом в Аламеде нашли. Там обнаружили огромные количества наркотиков и целый арсенал оружия. Может быть, Арран будет интересно узнать, что некто по имени Фарли Голаб — он же Молотобоец — открыл огонь по полицейским и был схвачен. Сейчас он находится под арестом в камере предварительного заключения, что само по себе уже неплохо.

— Наверное, он из ваших бывших дружков. Совсем вышел из границ. Даже его приятели находят, что с ним лучше дела не иметь. Кстати, как ваши консультации с психологом?

Захваченная врасплох, Арран пробормотала что-то невнятное.

— Да, в общем, все нормально…

— Не лгите. И лучше сделайте что-нибудь, пока не поздно. Вы же обещали.

Вот дерьмо… дерьмо, в ярости думала Арран, сидя, скрестив ноги, на кровати все еще в пижаме. Но уже в следующий момент она почувствовала невероятное облегчение. Да, конечно, это был он, Молотобоец. Она чувствовала это нутром, каждой косточкой. Перед глазами встало его жирное опухшее лицо, горящие желтые глаза, волосатый живот. Она, словно наяву, ощутила его дыхание с запахом перегара. Садист и психопат… А она каждый раз разыскивала именно его.

Арран торжественно поклялась себе, что больше никогда в жизни ничего подобного не сделает. Она получила хороший урок и не забудет его до конца жизни.

А теперь она стала признанной писательницей! И не важно, что пока она не может сообщить об этом Рингмэйдену. Она им всем устроит сюрприз. Пригласит на праздничный ленч с шампанским, и все такое. Они закроют магазин и пойдут к Луиджи.

Жизнь снова показалась ей прекрасной.

Однако в тот день она так и не сообщила им свою радостную новость. Рингмэйден явился позже обычного, с красными от слез глазами — старый Боунз умер ночью, во сне.

— Когда я подошел к нему, он был еще теплый, — всхлипывая, говорил Рингмэйден, — как будто вот-вот проснется.

— Это самая хорошая смерть, — пыталась утешить его Арран. — Он ничего не успел почувствовать.

И потом, он ведь был очень старый.

Рингмэйден никак не мог заставить себя расстаться с собакой. В конце концов Арран и Фридом поехали к нему на квартиру на улице Стэньян, погрузили беднягу Боунза в грузовичок хозяина и отвезли в Общество защиты животных для кремации.

— Надо найти ему другую собаку, — очень серьезно сказал Фридом. — Когда он немного оправится, найдем ему щенка.

У Арран не хватило духу объявить о своем радостном событии ни в этот день, ни на следующий. Всю неделю Рингмэйден скорбел по Боунзу. Фридом, полный сочувствия, даже умудрялся как-то справляться с кассовым аппаратом и отвечал на телефонные звонки.

Рингмэйден и слышать не о хотел ни о каком щенке.

Никто не сможет заменить ему Боунза. В конце недели, однако, Фридом уговорил его пойти вместе с ним в загон для бездомных животных. Просто посмотреть.

— Только подумайте обо всех этих животных, обреченных на гибель. Как вы можете отказываться? Пойдемте хотя бы посмотрим на них.

Вернулись они с огромным кастрированным котом.

Уши у него были порваны, грязная белая шерсть торчала клочьями.

— Почему вы не взяли котеночка? — спросила удивленная Арран. — Разве у них нет котят?

— Конечно, есть! — гневно воскликнул Рингмэйден. — Но котята такие хорошенькие, они все нарасхват.

А беднягу Синдбада никто не хотел брать. Еще через несколько дней они бы его уничтожили.

Он почесал кота за ушами, и тот ответил ему презрительным взглядом зеленых глаз.

— У него есть характер, — добавил Рингмэйден.

По непонятной причине именно после этого случая Арран почувствовала себя еще более одинокой, чем всегда. Ей с трудом удалось удержаться от слез. Поэтому, когда ближе к вечеру в этот день позвонил капитан Мойнайэн и снова стал настаивать на консультации с психологом, она неожиданно для себя решила больше не откладывать.

— Хорошо, я это сделаю. На следующей же неделе.

На этот раз я вам твердо обещаю.

В приемной доктора Энгстрома все, кроме нескольких детских рисунков на стенах, было бежевого цвета — ковер, кресла, кушетка, на которую Арран избегала смотреть: ведь здесь обследовали психов. И сам доктор Энгстром тоже казался бежевым, со своим длинным лицом, бледно-карими глазами, светло-каштановыми волосами и такой же бородкой, в светло-коричневых брюках, бежевом пуловере с кожаными пуговицами и дешевых кроссовках.

По-видимому, этот цвет, как и вся приемная, был рассчитан на то, чтобы не раздражать зрение, утихомирить, успокоить. Однако Арран почувствовала, что ее он раздражает и одновременно усиливает депрессию.

Доктор Энгстром заметил взгляд, который она бросила на кушетку.

— Можете сесть, куда вам хочется. Пододвиньте кресло ближе к столу.

Он достал блокнот, положил на письменный стол.

На столе лежало несколько игрушек для взрослых.

В углу кабинета стояло какое-то вертикальное сооружение, высотой примерно в один фут. С него свисали металлические шары. Если потянуть за крайний шар, а потом отпустить, все остальные шары приходят в движение, начинают сталкиваться друг с другом и издают звон. В другом конце кабинета лежали ромбовидные магниты, которые можно складывать в конструкции, напоминающие башни Уоттса[2]. Имелось еще несколько разборных головоломок из металлических проводков.

«Здесь совсем не страшно, — сказала себе Арран. — Бояться совершенно нечего. Доктор Энгстром поможет мне, и я стану нормальной, такой же, как все. У меня появятся друзья, будет своя жизнь» — . Почему же тогда она чувствует такое сильное противостояние? Почему ей хочется закрыться, защититься?

Доктор Энгстром пристально смотрел на нее сквозь очки в тонкой металлической оправе.

— Расскажите о себе, Арран. Сколько вам лет, где живете, где родились, где и как жили в детстве. Расскажите о родителях, братьях и сестрах, о других родственниках…

Имя, общественное положение, серийный номер…

Арран послушно начала излагать факты. Только факты, ничего больше. Никаких подробностей. Из какого-то детского упрямства, из нежелания облегчить ему задачу. Пусть для него это будет ничуть не легче, чем для нее самой.

— ..у меня две сестры, обе старше меня. Изабель живет в Лос-Анджелесе, Кристиан — в Европе.

— Как вы к ним относитесь?

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу знать, какие чувства вы к ним испытываете? Вы их любите? Вы с ними близко связаны?

— Да, очень.

— Вы, наверное, по ним очень скучаете.

— Да, очень.

Внезапно к горлу подступил комок. Ей с трудом удалось подавить слезы.

— А ваши родители — они живы?

— Да, они живут в Англии.

— Вы часто их навещаете?

— Нет.

— Почему так?

— Мне это не по карману.

— Вы бы хотели видеть их чаще?

— Нет.

Он помолчал.

— Расскажите о родителях, Арран. Говорите только то, что вам хочется. Начните, например, с того, сколько им лет и где они живут.

Арран откинулась на бежевую спинку кресла. Прикрыла глаза.

— Они оба одного возраста — около пятидесяти.

Живут сейчас в городке под названием Рыночная Гавань.

Я там никогда не бывала, поэтому не могу ничего вам о нем сказать.

— Вы им звоните, пишете?

— Посылаю рождественские Открытки.

— А ваши сестры?

— Изабель пишет и посылает подарки.

— А вы тоже будете посылать им подарки, когда заработаете деньги?

— Я… я не знаю.

— Опишите свою мать, Арран. Вы на нее похожи?

— Я давно ее не видела.

— Ну, какой вы ее помните?

— Вообще-то мне трудно… — Против воли Арран напрягла память, однако никак не могла вспомнить лицо матери, лишь какое-то бесцветное расплывшееся пятно. — Она невысокого роста, светлая шатенка вроде меня, только уже седеет. Глаза у нее… — Господи, она не может вспомнить, какого цвета глаза у матери…

— Как вы к ней относитесь?

— Что вы имеете в виду?

— Вы ее любите?

— Да, наверное. Я об этом никогда не думала, но…

Она же моя мать.

— Хорошо. Теперь опишите своего отца.

Это оказалось намного легче.

— Он высокий, черноволосый. Немного располнел.

Сейчас он хуже выглядит.

— А раньше хорошо выглядел?

— Да, его считали очень привлекательным. Изабель на него похожа.

— А что он делает? Кем работает?

— Никем.

— Чем же он занимается?

— Сейчас не знаю. Раньше писал стихи.

— Так, значит, вы унаследовали литературный талант от отца. — Доктор Энгстром улыбнулся и начал играть металлическими шарами. Раздался негромкий перезвон. — Он публикует свои стихи?

— Нет и никогда не публиковал.

— Расскажите мне побольше об отце, Арран. Не торопитесь, вспомните все, что сможете.

Арран крепко сжала губы, словно закрыла дверь в свою память. Он глупец, если думает, что она будет рассказывать об отце. А она дурочка, что пришла сюда. Она полуобернулась, взглянула на часы. Время ее консультации истекает без десяти одиннадцать. Конечно, она может уйти хоть сейчас.

— Не о чем рассказывать.

Доктор Энгстром ответил любезной улыбкой.

— Как хотите.

Он что-то быстро писал в своем блокноте, как будто стенографировал. Обычно Арран без труда могла прочитать написанное другими и сверху вниз, и снизу вверх, и сбоку. Но сейчас она не могла разобрать ни слова, и это ее еще больше разозлило. Пишет о ней неизвестно что, какие-то свои домыслы, может быть, совсем неверные, основанные на том немногом, что она ему рассказала.

— Мы к этому вернемся в следующий раз. Сейчас и времени почти не осталось. — Он назначил следующий визит на четверг, утром. — А после этого я бы рекомендовал вам приходить ко мне по крайней мере дважды в неделю. Если бы мы могли встречаться три раза в неделю, было бы еще лучше.

Ага, по пятьдесят долларов за визит, цинично подумала Арран.

— Боюсь, что чаще двух раз я не могу себе позволить.

Доктор Энгстром кивнул:

— Как знаете. Это вам решать.

Он дал ей домашнее задание — вспомнить все о родителях и подготовить рассказ о детстве и ранней юности.

— Хорошо, — ответила Арран.

— Значит, до четверга.

— Всего хорошего, доктор Энгстром.

Арран одарила его искренней улыбкой. Теперь она даже стала лучше к нему относиться, зная, что никогда больше сюда не придет.

— Если понадобится, звоните мне в любое время.

— Спасибо.

Арран снова улыбнулась и пожала ему руку.

Она позвонила капитану Мойнайэну и сообщила о том, что сдержала обещание и нанесла первый визит психологу. Но она не сказала, что это был и ее последний визит.

Глава 7

— Нет! — кричала Кристиан. — Нет, нет, нет!

Она бежала по длинной темной дороге, дрожа от страха. А там, в конце, стоял мистер Уэкслер и ждал ее.

Она различала контуры его худощавой стройной фигуры и аккуратной головы, его протянутые к ней руки.

Однако, подбежав совсем близко, увидела разлагающийся череп вместо головы, а вместо рук — когтистые лапы.

— Не-е-ет!

Она просыпалась вся в слезах, трясясь от ужаса. Ощущала теплые объятия Арран, слышала ее ласковый голос и через некоторое время успокаивалась. До следующей ночи.

Иногда вместо разлагающегося трупа мистера Уэкслера ей снилось кое-что похуже. Были ночи, когда она бежала навстречу мистеру Уэкслеру, но в последнюю минуту это оказывался не он, а Джордж Уинтер, ее отец. Он стоял там, в конце дороги, и ловил ее.

— Ага, ты надеялась сбежать от меня! Думала, он тебя защитит. Так знай — ты никогда не спасешься от меня, никогда, никогда, никогда!

Он издавал яростный и одновременно торжествующий вопль. Кристиан снова оказывалась все в том же знакомом ящике. Стенки надвигались на нее, крышка медленно опускалась, опускалась. Кристиан рыдала, обливалась потом, ловила широко раскрытым ртом воздух.

И так ночь за ночью…

— Кристиан, ну пожалуйста, успокойся. Ну тихо-тихо. Все в порядке. Он ничего не может тебе сделать. Он даже дотронуться до тебя не может.

Арран не знала, что еще сказать. Наконец ее осенило:

— Крис, мистер Уэкслер заботится о тебе даже после смерти. Подумай только, он подарил тебе миллион долларов!

Да, конечно, Арран права. Кристиан просто никак не могла свыкнуться с мыслью, что у нее теперь есть собственные деньги. Да, на три с половиной миллиона франков можно многое сделать. И хватит их надолго.

Прежде всего Кристиан решила уйти от мужа.

Изабель пришла к выводу, что сестра сошла с ума, и прямо ей об этом сказала:

— Если ты вот так просто бросишь его, Крис, он не даст тебе ни цента.

— Мне не нужны его деньги.

— Не глупи. Расстанься с ним мирно, и он назначит тебе неплохое содержание.

— Мне это не нужно.

— Нет, ты точно свихнулась. Что в нем такого плохого? Мне он показался очень симпатичным.

— Ни минуты больше не могу с ним оставаться.

Она так и не сказала Изабель, в чем дело.

Джон тоже сказал, что она свихнулась. Он не мог ее понять. После долгих споров, во время которых Кристиан оставалась тверда, как камень, он заявил, что в таком случае пусть ничего от него не ждет, и добавил, что она ведет себя, как глупый неблагодарный ребенок.

Кристиан сдала свои вещи на хранение и покинула дом с двумя чемоданами в руках. Она отправилась в Цюрих, чтобы встретиться с мистером Вертхаймом.

В самолете Кристиан почувствовала, как поднимается настроение — впервые после смерти Эрнеста Уэкслера.

Из Цюриха она направилась в Монте-Карло. Бизнес Эрнеста Уэкслера теперь перешел к какому-то американскому синдикату. Пьер собирался удалиться на покой, на ферму в своем родном Провансе.

Кристиан всего лишь раз побывала у дома на Гектор-Отто. Стояла, смотрела на старый дом, который никогда не любила. Сейчас он выглядел совсем чужим, словно она никогда и не жила здесь.

Вернувшись к себе в номер, в «Отель де Пари», она почувствовала растерянность и одиночество. Этот город для нее всегда был связан с Эрнестом Уэкслером, а теперь его больше нет в живых. И нет никакого смысла здесь оставаться, и уехать невозможно. В результате она провела в Монте-Карло три совершенно бесцельных недели.

Наступило и прошло Рождество. Она его не заметила.

Но вот однажды утром, через четыре месяца после смерти Уэкслера, Кристиан проснулась с каким-то новым, радостным чувством. Скорбь прошла, пора начинать новую жизнь. Она позвонила Арран и Изабель.

— Я лечу в Калифорнию.

1974 год

Изабель — беременная, вне всяких сомнений, и как-то по-новому прекрасная в широком белом платье с голубыми лентами — встретила сестру в лос-анджелесском международном аэропорту. Кристиан задохнулась от изумления.

— Иза! Вот это сюрприз!

— Ну что ты скажешь! Всего только четыре месяца, а уже как видно.

Оправившись от первого шока, Кристиан пришла к выводу, что сестра выглядит лучше, чем когда бы то ни было. Лицо светится здоровьем, и сама она такая спокойная, безмятежная. Беременность явно ей к лицу. Но… кто же все-таки…

— Извини, Крис, это моя тайна.

— Вы с ним поженитесь?

Изабель покачала головой.

— Почему? Он женат?

— Нет.

— Ты его не любишь?

— Крис, сделай мне одолжение, не задавай вопросов. Хорошо?

Кристиан замолчала. В конце концов она ведь тоже не сказала Изабель, почему оставила Джона Петрочелли.

Все последующие месяцы, до самых родов, она держала слово — не задала Изабель больше ни одного вопроса.

Хотя каждый день ждала, что сестра сама не выдержит и откроет ей тайну.

Ей и в голову не приходило, что отцом мог быть один из трех, но Изабель сама не знает, кто именно.

В тот страшный день Изабель выбежала из приемной доктора Шапиро, помчалась прямо домой и сразу позвонила, чтобы договориться о немедленном аборте. Какие бы теплые чувства ни вызывал в ней сейчас Рефуджио Рамирес, чьи ласки вернули ее к жизни, но маленького уродца она рожать не намерена. О младенце же Романо она и подумать не могла.

Однако среди ночи она внезапно очнулась от тяжелого беспокойного сна с мыслью о Дэвисе. Ей вспомнился тот ужасный день на море. День, о котором она всеми силами старалась забыть, но так до конца и не забыла.

А теперь, наверное, не забудет до конца жизни.

Может быть, это ребенок Дэвиса…

Наутро она позвонила и отменила аборт.

Новость о беременности Изабель Уинн вскоре просочилась в прессу и вызвала настоящую сенсацию. Все на студии пришли в восторг. Ребенок родится вскоре после выхода фильма на экраны! Это будет для него лучшей рекламой. Изабель со Стивом Романо должны немедленно пожениться. Из этого можно сделать фантастическую романтическую историю с тайным венчанием в Мексике.

— Я не собираюсь выходить за него замуж Сам Стив однажды подошел к ней со сладенькой улыбочкой.

— Изабель, скажи честно, это мой ребенок?

— Нет! — отрезала Изабель.

Рефуджио Рамирес сделал бесконечное количество снимков романтической, загадочно улыбающейся Изабель. Фотографии шли нарасхват и принесли ему немалый доход. Как и многих латиноамериканцев, беременные женщины его особенно возбуждали, о чем он часто говорил Изабель. Но больше всего его волновало то, что это мог быть его ребенок.

— Это невозможно, — твердо заявила Изабель. — И не будем больше говорить об этом.

Она много думала над тем, что скажет Дэвису, если он обратится к ней с тем же вопросом. Но он не спрашивал. Он ждал, что она сама к нему придет, а она все не шла. Ну конечно, думал он, умирая от ревности, с какой стати она придет к нему, если это ребенок Стива Романо?

Пресс-служба студии наконец разразилась громкими сообщениями о «загадочной героине», «представительнице другой культуры». «Мужественная Изабель решила взять все на себя!», «Иза берет на себя роль отца и матери» — кричали заголовки газет и журналов. Один из них процитировал ее: «Не вижу, почему я не могу стать для моего ребенка и отцом, и матерью».

Для того чтобы справиться с потоком корреспонденции, ей пришлось нанять секретаршу. Письма шли самые разные — от сквернословии и проклятий на дешевых линованных бланках, где ей предрекали гореть в вечном огне, до предложений руки и сердца, непристойных предложений, восторгов по поводу ее мужества и приглашений выступить в телепрограмме вместе с Глорией Штайнем.

Когда интерес к Изабель и ее будущему ребенку начал сходить на нет, появились свежие новости, которые добавили масла в огонь.

После очередного ежемесячного осмотра у доктора Изабель вернулась домой позже обычного, бледная и растерянная.

— Что-нибудь случилось? — с тревогой спросила Кристиан. — Как ребенок?

Изабель опустилась в кресло и посмотрела на сестру расширенными от страха глазами.

— Да… нет… я не… Крис, это не… не ребенок.

— Что?!

Изабель перевела дух. Рассмеялась истерическим смехом.

— Там не один ребенок. Там… дети. О, Крис, у меня двойня!

В последние месяцы перед родами возбуждение публики, вызванное интересом к Изабель, казалось, вышло из-под контроля. Помимо газетных публикаций и писем, шли бесчисленные предложения от изготовителей продуктов и товаров для детей — детского питания, колясок, пеленок, подгузников и прочего. Изабель умоляли сняться в рекламном ролике, но по настоянию студии она отказалась, хотя деньги ей сейчас очень бы пригодились.

В студии считали, что реклама детских товаров может повредить успеху фильма, который должен был выйти на экраны в середине июня.

— Ее должны считать сексуальной штучкой, которая не побоялась бандита! — в истерике кричал заведующий отдела рекламы. — А эта возня с детскими тряпками нам все загубит!

Поэтому на последние два месяца беременности Изабель тайно перевезли из ее дома в Санта-Монике в большой прохладный особняк в горах, окруженный высоким забором с запирающимися на замок воротами, и дали лимузин с затемненными стеклами. Она теперь не могла ездить в своем любимом спортивном автомобиле. Вначале она подняла шум по этому поводу, однако потом согласилась с тем, что беременная женщина в спортивном автомобиле выглядит по меньшей мере нелепо. Кроме того, из-за выросшего до невероятных размеров живота она сидела за рулем, откинувшись так далеко назад, что нога с трудом доставала до педали тормоза.

Теперь Кристиан заботилась об Изабель. Следила за тем, чтобы сестра правильно питалась, принимала витамины, делала упражнения, отдыхала. Это было новым и приятным занятием. Впервые в жизни они поменялись ролями. Кристиан нравилось опекать сестру, и вместе с тем временами она испытывала острое чувство зависти.

Ведь ей, Кристиан, судьба не предоставила возможности иметь ребенка.

Если бы только Изабель сказала ей, кто отец ребенка… Если это не Стив Романо, тогда кто же? Конечно, не Дэвис Уиттэкер. У них ведь все давно кончилось.

Хотя ничто в поведении Изабель не давало повода для беспокойства, но Кристиан все равно беспокоилась.

Она чувствовала, что где-то тут кроется тайна — скорее всего мрачная. А кроме того, есть ведь и еще одна тайна — ее собственная, о которой она все это время старалась забыть.

Ей начали сниться кошмары.

— Какой в этом, к черту, смысл? — кричал отец из соседней комнаты. — Ты знаешь, что я сумасшедший и никогда не поправлюсь. Нам нельзя иметь детей!

— Джордж, — уговаривала его мать, — ты сам не знаешь, что говоришь. Это все война, Джордж. Тебя контузило.

— Ты знаешь не хуже меня, что я не был на войне!

Его лицо нависало над Кристиан. Он хохотал, широко открыв рот. По подбородку стекала слюна. Рот открывался все шире, шире… Он издевался над Изабель…

Может быть, сказать Изе о том, что отец у них сумасшедший? Она наверняка об этом не знает. Но, с другой стороны, какой теперь в этом смысл?

Если не считать ночных кошмаров, во всем остальном Кристиан легко вошла в прежнюю жизнь Калифорнии.

Играла в теннис, загорела до черноты, обзавелась небольшим кругом знакомых. Теперь мужчины часто просили подойти к телефону ее, а не только ее блистательную сестру.

Однажды вечером, за месяц до предполагаемого рождения близнецов, неожиданно позвонила Стюарт Дженнингс. Трубку сняла Кристиан.

После того злосчастного обеда с Холлом в Сан-Франциско Изабель практически не упоминала о Дженнингсах. Насколько помнила Кристиан, была еще какая-то проблема, связанная со Стюарт и Дэвисом Уиттэкером.

Но теперь наверняка все давно разрешилось и никакой проблемы больше не существует.

Кристиан слушала веселую болтовню Стюарт об Уэлсли, о том, как она счастлива снова вернуться домой, в Калифорнию, после ужасных холодов Новой Англии, о том, как приятно будет снова увидеть Изабель.

— Я, собственно, поэтому и звоню. Я заканчиваю Академию, и родители собираются устроить небольшой прием, в том числе и по этому поводу. Я просто настаиваю на том, чтобы вы обе пришли. Я знаю, ты наверняка слышала эти дурацкие сплетни, ведь люди о чем только не болтают. Но теперь это все уже давно в прошлом.

Обещай, что вы приедете. Мама с папой просто сгорают от желания снова тебя увидеть.

Кристиан никогда не питала теплых чувств к Стюарт и никогда ей не доверяла. Сейчас ее отношение не изменилось. Нет, не хочется ей идти на этот вечер.

И тем не менее они пошли, по настоянию Изабель.

Слухи о Дэвисе и Стюарт дошли и до нее. Одна из газет даже соединила их имена вместе. Что бы ни говорила Кристиан, она должна еще раз увидеть Дэвиса. Внезапно Изабель почувствовала, что не может жить без этого.

— Не нравится мне эта идея с вечеринкой, — встревоженно повторяла Кристиан. — Думаю, мы совершаем ошибку.

В тот момент, когда они вошли в дом Дженнингсов, Изабель поняла, что сестра была права.

Стюарт встретила их громкими радостными приветствиями. Новая, незнакомая Стюарт, вся словно отполированная до блеска, очень хорошенькая в бледно-розовом шелковом платье. Она так и светилась улыбкой.

Рядом с ней стоял Дэвис Уиттэкер. При виде Изабель глаза его широко раскрылись, в них появилась растерянность, почти сразу же сменившаяся яростью. Он едва успел опустить взгляд и принять прежний любезный вид.

Рука его задержала руку Изабель в точности столько времени, сколько положено.

— Изабель! Ты чудесно выглядишь. Вот уж никак не думал, что увижу тебя здесь.

— Да, я тоже считаю, что ты прекрасно выглядишь.

Тебе уже, по-видимому, недолго осталось, — добавила Стюарт сладким голоском, окинув взглядом фигуру Изабель. Протянула тонкую изящную руку Кристиан. — Как приятно снова видеть вас здесь. Все, как раньше… А вот и Стив. Потрясающе выглядит, как всегда.

В дверях появился Стив Романо. Выглядел он действительно потрясающе — без рубашки, в ярко-красной джинсовой безрукавке и туго обтягивающих черных джинсах. Кристиан заметила, как побелел Дэвис и какой яростный взгляд он кинул на Стюарт. Она в это время продолжала щебетать.

— Думаю, вас не надо представлять друг другу?

— Нет, конечно, — проговорила Изабель. — Мы старые приятели из джунглей.

Стив Романо поприветствовал всех с теплотой и бесцеремонностью старого друга, женщин поцеловал, Изабель небрежно похлопал по животу, взял с подноса два бокала с шампанским и выпил один за другим.

Холл и Марджи очень располнели. Холл почти совсем облысел. Оба встретили новых гостей с натянутой любезностью, предложили им пройти в патио и не скучать.

В патио Рефуджио Рамирес, казавшийся без своих фотоаппаратов чуть ли не голым, беседовал с тоненькой гибкой блондинкой на голову выше его. Заметив вновь вошедших, он сразу отошел от своей собеседницы.

— Черт! Меньше всего я ожидал увидеть здесь вас.

Какого хрена она творит!

Лишь те, кто хорошо знал Изабель, могли бы заметить, в каком она напряжении и как ей трудно сдерживать себя. Кристиан не представляла, как ей это удается.

Изабель любезно улыбалась, небрежно покачиваясь в кресле-качалке, и выглядела безмятежной и счастливой.

Несмотря на ее восьмимесячную беременность, взгляды всех мужчин были прикованы к ней.

Рефуджио Рамирес, еще более уродливый, чем всегда, не отходил от нее ни на шаг. Дэвис Уиттэкер, напротив, старался не приближаться к тому месту, где находилась Изабель.

Примерно через час Кристиан, все время чувствовавшая какие-то скрытые токи, пронизывавшие эту вечеринку, разыскала Стива Романо. Он с безмятежным видом раскладывал на столике у бассейна порошки кокаина.

— Ну привет, сестренка!

— Привет, Стив. Скажи, ты в этом замешан?

— В чем в этом?

Он достал из бумажника стодолларовую купюру, свернул ее в трубочку. Жестом указал Кристиан на стол.

— Хочешь побаловаться?

— Нет, спасибо.

— Ах ты этим не занимаешься?

Он осторожно сунул трубочку себе в ноздрю, наклонился к столу и вдохнул кокаин.

— Стив! Послушай меня. Здесь что-то происходит.

Но что? И что имел в виду Рамирес, когда сказал, что меньше всего ожидал увидеть нас на этом вечере?

Стив выпрямился.

— Не знаю. Нет, я правда не знаю.

Кристиан ему поверила. При всех своих многочисленных пороках Стив Романо никогда не лгал. Просто не видел в этом необходимости.

— Но ты, наверное, права. Что-то здесь происходит.

— Я хочу уехать домой. Хочу увезти Изу.

Внезапно она с пронзительной ясностью поняла, как сильно Стюарт ненавидит Изабель.

Стив вдохнул второй порошок кокаина. Удовлетворенно вздохнул.

— Ты права. Но она не уедет. Она захочет пережить это все до конца.

— Что пережить?

— Ты не спросила Рамиреса, что он имел в виду?

— Он не говорит.

— Ну а как ты думаешь? Я, например, могу только догадываться.

Вращая глазами, он стал передразнивать Стюарт, ее мимику и манеру говорить.

— «Стив, дорогой, я тебя умоляю, приходи к нам сегодня вечером. После обеда папа собирается сделать одно объявление». Кто-то ей однажды сказал, что у нее голос похож на Джекки Онассис, и с тех пор она все время так разговаривает.

Стив сунул бумажник обратно в карман.

— Объявление… — растерянно произнесла Кристиан.

— Я думал, ты тоже об этом знаешь. Ну вот, обед как раз закончился. Скоро папочка это сделает. И тогда, слава Богу, можно будет уехать. — Он постучал себя пальцем по носу. — У меня здесь достаточно, чтобы выдержать еще полчаса этой хреноты. Хочешь поехать со мной на настоящую вечеринку?

Кристиан покачала головой.

— Ну как знаешь. Многое теряешь, кстати. — Он помолчал. — Вот что я тебе скажу. Изабель по-своему — очень крутая девочка. Уж я-то знаю. Но там, где дело касается настоящей грязи, она и в подметки не годится нашей маленькой хорошенькой мисс Дженнингс, можешь мне поверить. Она вообще другой породы.

— Я постараюсь не задерживать ваше внимание слишком долго, — начал Холл Дженнингс.

Он стоял на ступенях лестницы, ведущей к саду в скалах, и выглядел так, будто обращался с речью к совету директоров Восточно-тихоокеанской авиакомпании.

Слева от него, смущенно улыбаясь, стояла Марджи в чем-то светло-золотом, справа — Дэвис и Стюарт со сплетенными руками. Стюарт светилась от удовольствия.

Дэвис, весь напрягшийся, смотрел куда-то поверх голов.

Повсюду сновали официанты в белых сюртуках, наполняя бокалы шампанским.

— Да и вообще на вечерах не принято произносить речи, — продолжал Холл Дженнингс. Глаза его весело сверкнули. — Это скорее тост, чем официальная речь.

Он поднял бокал.

У Изабель внезапно перехватило дыхание, так что это услышала Кристиан, стоявшая рядом.

— Леди и джентльмены! Дорогие наши друзья! Вообще все, кто здесь присутствует! Счастлив сообщить вам, что сегодня мы празднуем не только окончание Академии нашей дочерью Стюарт. Она преподнесла нам еще один сюрприз. Думаю, вы все воспримете его с тем же волнением, что и мы, родители Стюарт. Поднимите бокалы, дорогие друзья! Выпьем за Стюарт и Дэвиса Уиттэкера, ставших сегодня утром мужем и женой.

— Поздравляю вас обоих, — спокойно произнесла Изабель. — Желаю счастья.

Стив Романо наблюдал за Стюарт, саркастически приподняв брови.

— Спасибо, Изабель, — ответила Стюарт. — Я так рада, что вы с Кристиан пришли. Без вас праздник был бы для меня неполным.

Дэвис Уиттэкер, не отрываясь, смотрел на Изабель.

Кристиан заметила этот взгляд, всего на секунду отразивший его истинные чувства — гнев, отчаяние, любовь. Но теперь это не имело никакого значения. Слава Богу, Изабель, с безмятежной улыбкой смотревшая на Стюарт — какая великолепная актриса! — не успела заметить этот взгляд.

Глава 8

— Я ничего не знала до сегодняшнего вечера! Даже не догадывалась. А мне бы следовало…

— Любовь! Да кому она нужна?

Стив Романо вел свой «Мерседес-450» по извилистой дороге на бешеной скорости. Кристиан откинула голову на спинку сиденья, прикрыла глаза. Сейчас она не могла не согласиться со Стивом. Любовь приносит только мучения и нестерпимую боль. Она думала об Изабель и Дэвисе, о том, как они мучают друг друга. Из-за своей непробиваемой гордости не могут признаться друг другу, как им тяжело. Она вспоминала свое краткое путешествие в страну любви. Как скоро пришел конец всем ее иллюзиям.

Она открыла глаза, увидела звезды над головой. Внезапно ее пронзила тоска по той семнадцатилетней девочке, по тем чувствам, которые она испытывала тогда, сидя в «мерседесе» с Томми Миллером, после теннисного турнира. И вот она снова в «мерседесе», с другим человеком, который тоже везет ее к себе домой. Бывший любовник сестры, возможно, отец ее детей…

Изабель, похоже, это нисколько не задело.

— Конечно, поезжай с ним, если хочешь, — ни на секунду не задумавшись, ответила она, и Кристиан почувствовала, что сестре хочется остаться одной. — Только будь осторожна, он отъявленный развратник. Но теперь-то ты можешь за себя постоять, Крис.

После чего Рамирес обхватил Изабель своими толстыми волосатыми руками и осторожно усадил на заднее сиденье своей машины.

— Не волнуйся. Я о ней позабочусь.

И вот теперь она, Кристиан Уинтер-Петрочелли, снова едет по знакомой дороге в «мерседесе». Разница по сравнению с тем, первым разом заключается лишь в том, что она не влюблена в Стива Романо и никогда его не полюбит. В первую очередь потому, что ему никогда не удастся ее ни очаровать, ни разочаровать. Она его видит насквозь. Бессердечный, поверхностный, тщеславный…

Весь мир он рассматривает лишь по отношению к самому себе. Для него внешний мир — это большая солнечная система, в которой он играет роль солнца. Он живет так, как хочет, берет все, что хочет, и никогда ни перед кем не оправдывается и не извиняется. Его полная и абсолютная предсказуемость успокаивала и даже внушала некоторое уважение.

— Когда-то я играл в шекспировском театре, — небрежно бросил Стив Романо. — Зарабатывал целых двести пятьдесят долларов в неделю, можешь себе представить. Но потом я сказал себе: на хрен, хочу быть богатым.

И стал богатым. И это очень здорово.

— По крайней мере ты этого не скрываешь.

Неожиданно он обезоруживающе улыбнулся:

— Ас какой стати? Все вокруг знают, что я эгоцентричная сволочь. Но — богатая сволочь.

Дом Стива ничем не напоминал особняк Томми Миллера. Так что возникшее было у Кристиан ощущение, что все уже когда-то было, на этом и кончилось.

Здесь удивительным образом сочеталась испанская и азиатская архитектура. Дом спускался по крутым уступам холма многочисленными галереями, террасами, балконами, неожиданно открывающимися цветниками и бассейнами, затейливо и оригинально декорированными.

Стив усадил Кристиан среди множества ярких шелковых подушек на диване, с которого открывался вид на долину в огнях, вызвал невозмутимого Широ, велел подать шампанское, черную икру, гренки и кокаин. После чего, не теряя времени, начал раздеваться.

— Как ты уже, наверное, догадалась, наша вечеринка продолжится здесь, и мы ее единственные участники.

Появился непроницаемый Широ с бутылкой шампанского в ведерке со льдом, двумя запотевшими серебряными бокалами и прочими загадочными предметами, включавшими черное стеклянное зеркало, золотую свирель, табакерку, украшенную драгоценными камнями, и зловещего вида нож, острый, как лезвие бритвы, с ручкой, также украшенной драгоценностями. Стив открыл шампанское, налил в бокалы, поставил бутылку обратно в ведерко, обернув ее салфеткой.

— Включи джакузи, когда пойдешь мимо, — крикнул он вдогонку слуге.

Тот молча наклонил голову в ответ.

— Ванная комната тебе наверняка понравится, — обратился Стив к Кристиан. — Это моя самая последняя экстравагантность. Лежу в ванной и воображаю себя Нероном. — Он открыл табакерку. — Правда, хороша? Турецкая.

С этими словами он достал из табакерки ложечкой немного белого порошка и насыпал на черное зеркало.

Потом взял нож и начал перемешивать порошок. Потом аккуратно разделил то, что получилось, на четыре равные части.

— Тебе играть первой, — небрежно обронил он и протянул Кристиан золотую свирель.

Она по весу почувствовала, что дудочка действительно из чистого золота.

— Я же сказала, что кокаином не балуюсь.

— А сегодня попробуешь. Тебе нужно зарядиться энергией. Сегодня ночью спать не придется.

«Будь осторожна, он отъявленный развратник. Но теперь-то ты можешь за себя постоять».

Кристиан мысленно усмехнулась. Что сказала бы Изабель, если бы узнала, что она все еще девственница?

— Положи палец на другую ноздрю и осторожно вдыхай. Только вдыхай, ничего больше. И, ради Бога, не чихай.

В горле появился едкий привкус, как от лекарства.

Губы онемели. Во всем теле ощущался жар. И легкость.

Она откинулась на подушки, смотрела на сверкающие огни в долине. Стив, абсолютно голый, наблюдал за ней.

Стройный, крепкий, мускулистый.

— Ты всегда ходишь дома без одежды?

— Большей частью. Поэтому у меня в доме всегда включено отопление. Ты бы тоже лучше разделась.

Жалко, если испортишь платье. Это ведь от Валентине?

Кристиан невольно рассмеялась при мысли, что Стив — второй мужчина в ее жизни, который увидит ее обнаженной. Она не испытывала ни волнения, ни страха перед тем, что должно сейчас произойти. Только любопытство. И еще она ощущала необыкновенную силу и легкость.

Стив собрал бутылки и бокалы.

— Давай, давай, раздевайся. Пойдем в джакузи.

Больше всего люблю трахаться в воде.

Через несколько минут, сидя с широко раскинутыми ногами на флорентийской мозаичной плитке с Кристиан на коленях, он задохнулся от изумления.

— Господи Иисусе!

Вода пузырилась, шипела и лопалась миллионами крошечных жгучих пузырьков. Кристиан, казалось, чувствовала каждый из них на своей коже.

— В чем дело?

— Я думал, что меня уже ничем не удивишь в этой жизни. Но ты меня удивила. Кристиан Петрочелли, ты девственница!

— Я знаю.

— Вот это подарок! Я думал, во всем мире не осталось ни одной девственницы старше одиннадцати лет.

А ты двадцатилетняя женщина, побывавшая замужем.

Он изогнулся, достал бутылку, наполнил бокалы шампанским.

— Это надо отпраздновать. За тебя. А в чем дело? Он «голубой»?

— Нет.

— Импотент?

— Да, можно сказать и так.

— Ну что ж… Тем лучше для меня. «Позволь же показать тебе, как можно любить», — перефразировал он цитату. — Все сто двадцать пять способов. Я тебя предупреждал о том, что это будет длинная ночь.

Кристиан вскоре обнаружила, что кокаин действует на нее странным образом — одновременно возбуждает и успокаивает. Вода и искусные руки Стива сделали свое дело — она почти не почувствовала боли.

Она отдыхала в его руках, обвив ногами его бедра в воде, ощущая его внутри себя, теплого и сильного, в точности такого, как она и ожидала. Она чувствовала себя одновременно связанной с ним и бесплотной.

Он с жизнерадостной улыбкой наблюдал за ней.

— Ну, как оно для начала?

— Я и не ожидала, что будет так легко.

— Это и не должно быть трудно. Подожди, тебе еще понравится. Увидишь, какое это удовольствие.

Он сцепил руки вокруг ее бедер. Начал двигать ее в воде, вперед, назад.

— Да, это приятно! — выдохнула Кристиан. — Очень приятно.

Неожиданно она рассмеялась, глядя на него, лежащего на изразцах, с мокрыми волосами, прилипшими к черепу.

Он усмехнулся в ответ:

— Я хочу, чтобы ты кончила, бэби. Знаешь, это в самом деле нечто — кончить в первый раз. Следи за моими руками. Смотри, что я буду с тобой делать. Думай о том, что чувствую я там, внутри тебя.

Он стал перемещать ее на себе, вверх, вниз, вперед, назад. Тело ее становилось все тяжелее, напряжение внутри росло, а вместе с ним росло и то ощущение…

Поставленный актерский голос Стива, сейчас немного хриплый, открытым текстом говорил о том, что она чувствует, что чувствует он и что он делает с ее телом. Потом ее залила горячая темная волна, все вокруг распалось на части, она услышала свой крик. А он оставался внутри нее, все такой же напряженный и твердый. Он тянул ее на себя. Кристиан без сил упала на его мощную грудь, гордая собой.

Через некоторое время он оторвался от нее, качаясь на спине среди пузырящейся воды. Член его, все еще твердый и напряженный, вставал над водой.

— Возьми меня в рот. Вот умница. Дам тебе передышку для первого раза.

Он направлял движения ее головы, губ и языка. Блаженно вытягивался, извивался на ступенях бассейна.

— О-о-о, молодец… продолжай, продолжай, бэби.

Знаешь три самых распространенных вида лжи? «Я позвоню тебе завтра», «твой чек придет по почте» и «я не кончу тебе в рот». Ну так вот, я никогда не вру.

Он крепко прижал ее голову к себе, откинулся на мокрых ступенях и излился в нее мощными струями, с волчьим воем.

Прошел час. А может быть, два. Или три. Кристиан достигла высшей степени нервного возбуждения. Она была вне себя. Она словно наблюдала за двумя незнакомцами в момент совокупления. Сквозь горячий пар она видела их в огромном зеркале, тянувшемся во всю стену. Два незнакомца, гладкие, загорелые, с прямыми волосами и карими глазами. Тела отсвечивают золотом в приглушенном свете джакузи. Как будто издалека видела она изгиб спины Стива, его плечи, его коричневые руки на своей груди. Эти незнакомцы казались ей прекрасными.

— Ты совсем не в моем вкусе, — неожиданно пробормотал Стив. — Вот Изабель — совсем другое дело.

Я люблю титьки и пышный зад. У тебя нет ни того, ни другого. Ты как мальчишка. Все равно что я бы трахался со своим братом. Или с самим собой… Вот потеха!

— Мы похожи не только внешне, — размышлял Стив позже, когда небо порозовело и стали отчетливо видны пики гор, что бывает одно короткое мгновение за весь день, пока не поднимутся в воздух клубы пыли и газов. — Мы оба хотим оставаться свободными. Нам не нужны никакие узы. Мы можем послать весь мир на хрен.

Ты ведь не любила своего мужа?

— Нет, никогда.

— Любовь — это великий убийца. Любовь — это путы на ногах. В ней можно так крепко увязнуть… Только посмотри на Изабель. Бедняга. Я могу посочувствовать даже Уиттэкеру. Но не сильно. Твердолобый янки!

К тому же он меня всегда ненавидел.

— Вообще-то я любила одного человека…

— Ну, конечно, любила — того старикана, что оставил тебе денежки. Но с ним ты была в полной безопасности. Никто ведь не живет вечно.

— Да нет, это не то.

Кристиан не могла припомнить, чтобы она рассказывала ему об Эрнесте Уэкслере. Что еще, интересно, она ему наговорила? Однако сейчас она чувствовала себя слишком усталой, чтобы тревожиться или спорить по этому поводу.

— Если кого-то любишь, значит, ты уже не свободен.

Любовь — это тюрьма. Лучше искать не любовь, а любовника номер один.

Кристиан потом не смогла точно припомнить, так ли он говорил или все перепуталось в ее затуманенном мозгу.

Яркий луч солнца упал на смятую постель. Кристиан казалось, будто она плывет в глубоком темном колодце.

А в ушах звучали слова: «Ищи номер один… Всегда ищи номер один».

Глава 9

Это напоминало премьеры тридцатых годов, золотого века Голливуда. Мощные прожекторы освещали площадь перед Китайским кинотеатром Граумана на бульваре Голливуд. С улицы ко входу в кинотеатр вела красная ковровая дорожка, огороженная веревочными заграждениями, за которыми толпились тысячи любителей кино. Кричали, приветственно махали руками. Фотокорреспонденты и просто фотографы, яростно расталкивая зевак, стремились занять место поудобнее, чтобы видеть вереницу автомобилей, из которых высаживались знаменитости.

Подъехал белый лимузин, уткнулся носом в тротуар, словно Моби Дик[3], и толпа разом стихла. Инстинктивно поклонники сразу поняли, что это тот самый автомобиль, которого они ждали. Все затаили дыхание. В следующий момент толпа снова разразилась дружными приветствиями — из машины вышел Стив Романо, красивый до умопомрачения в белом фраке с белым галстуком-бабочкой поверх черной шелковой рубашки, ослепительно улыбающийся зрителям. Вот он повернулся к машине, с небрежным изяществом протянул длинную сильную руку и едва заметным движением подтолкнул в свет прожекторов ту, которую все ждали с таким нетерпением, пытаясь решить главную загадку сегодняшнего дня — в чем будет одета Изабель? Знаменитость номер один…

Изабель слегка покачнулась на высоких каблуках.

Стив подхватил ее под локоть, поддержал. После минутной благоговейной тишины толпа разразилась бурными аплодисментами.

Изабель выглядела поистине внушительно — она решила, что нет никакого смысла скрывать очевидное — и в то же время величественно. Пышные черные кудри схвачены серебристой лентой, лицо обрамлено мягкими тонкими завитками. Платье было специально сшито для этого случая знаменитой мадам Ла Ветта, которая создавала роскошные туалеты на один раз для самых шикарных заказчиков. Платье из легчайшей черной тафты волнами спускалось до самой земли. Его глубокий вырез приковывал внимание к пышной груди Изабель, которая теперь вызывала почти благоговейное восхищение.

Они стояли рядом, рука в руке, ослепительно улыбаясь. Прекрасная пара. Стив наклонился к Изабель и запечатлел на ее губах нежный поцелуй. Фотографы буквально обезумели. Потребовали повторить. Стив повиновался. В угоду поклонникам Изабель устроила небольшое представление — прикрыла глаза, изображая легкий обморок, начала обмахиваться руками. Публика безумствовала. Изабель завоевала себе славу всенародной звезды.

Людям казалось, что она такая же, как они. Одна из них.

Доброжелательная, земная, настоящая, любит окружающих ее людей. Они платили ей еще большей любовью и всеми силами старались это показать. Группа молоденьких девушек с длинными прямыми волосами подняла вверх плакат, украшенный орнаментом из маргариток:

«Мы с тобой до конца, Иза!» Толпа поддержала их одобрительными возгласами.

В зрительном зале Изабель сидела между Арран, воздушно-прекрасной в дымчато-голубом шифоне, и Кристиан, темной и загадочной на фоне огненно-красного шелка. Арран прилетела на премьеру фильма и собиралась остаться до рождения близнецов. По другую сторону от Арран сидел Бад Иверс. Стив Романо устроился рядом с Кристиан. Последнее время пресса часто связывала их имена. Внешне они казались хорошей парой. А кроме того, в их отношениях публика видела что-то скандальное, приятно щекочущее нервы. Подумать только — зачал близнецов с одной из сестер, а теперь завел роман с другой! Притом что сестры, по всей видимости, продолжают оставаться в дружеских отношениях между собой.

Может быть, они его делят? С другой стороны, чего еще можно ожидать! Это же Голливуд.

Все пятеро смотрели фильм с разными чувствами.

Бад Иверс — в основном с гордостью, которая, однако, временами сменялась раздражением по поводу неудачного кадра или сожалением об упущенных возможностях.

Арран и Кристиан, забыв и об Изабель, и о Стиве, затаив дыхание, следили за перипетиями фильма, мучениями Марии, ее отца, за фанатичным бандитом Энрико Диасом.

Стив Романо рассматривал себя во всех подробностях, отвлеченно, как на медицинском осмотре, замечая каждый штрих, каждый нюанс в своей игре и внешности.

Может быть, вот эту едва заметную складочку под подбородком следует убрать, и лучше раньше, чем позже?

Одно, во всяком случае, не вызывает сомнений — он больше никогда не будет сниматься в паре с Изабель.

Слишком часто она его переигрывает.

Изабель же с трудом узнавала себя на экране. В знаменитой теперь сцене драки на мокрой траве мексиканских джунглей действовала какая-то другая, незнакомая Изабель — худая, разъяренная сверх всякой меры. Сейчас она пыталась восстановить в памяти свои чувства в тот момент, когда кусала, царапала его, била коленом в живот. В конце фильма, когда полицейские ударами прикладов свалили Энрико на землю, Мария склоняется над ним, легонько касаясь пальцами его окровавленной груди. Смотрит на отца и не узнает его. Изабель же в этот момент смотрела на себя и думала: неужели это и в самом деле я?

На экране поползли финальные титры под тихие, призрачные звуки флейты. Публика безмолвствовала до тех пор, пока эти звуки не набрали силу. После этого раздался как бы всеобщий дружный вздох, — затем — гром аплодисментов.

— Кажется, удача, — пробормотал Бад Иверс.

— Ну, девочки, за успех!

Пробка ударила в крышу автомобиля. Стив наполнил бокалы — Изабель, Арран, Кристиан и свой. Они подняли тост.

— Фу-у-у! — шумно вздохнула Изабель.

Она беспокойно задвигалась на мягком кожаном сиденье, не находя удобного положения для своего утомленного позвоночника. Последнее время она могла либо сидеть очень прямо, либо стоять, либо лежать плашмя.

Сейчас огромный живот торчал у нее прямо перед глазами, твердый, как камень. И там постоянно что-то происходило. Она чувствовала сильную жажду. Залпом осушила бокал. Стив снова наполнил его.

— Празднуй, имеешь право! Сегодня твой день, — добавил он с неожиданным, несвойственным ему великодушием.

Внезапно Изабель захотелось плакать. Все осталось позади. Съемки закончились, фильм вышел на экраны.

Возможно, он сделает ее звездой, но он разбил ей сердце.

Скоро и беременности придет конец. Начнется совершенно новая жизнь. Она станет другим человеком.

Изабель-звезда. Изабель-мать. Одинокая Изабель…

На улице перед домом продюсера фильма Сая Грина их ждала очередная толпа фотографов. Изабель еще немного попозировала — со Стивом, с Кристиан, с Арран и в одиночестве. Потом позировала в доме — для приглашенных представителей прессы.

Она выпила еще шампанского. Почувствовала головокружение. Легкая боль в верхней части позвоночника переместилась ниже. Ей захотелось в туалет.

— Каждые пять минут хочется в туалет, — раздраженно пожаловалась она Арран. — Ты можешь себе представить, что это такое, когда у тебя внутри сидят два человечка?

Арран и Кристиан повсюду сопровождали ее.

Огромная ванная комната для гостей в доме Сая Грина была сплошь увешана зеркалами.

— Ух ты! — выдохнула Арран. — Видели вы когда-нибудь что-нибудь подобное?

— У меня от этого кружится голова, — пожаловалась Изабель, глядя на перекрывающие друг друга отражения своей слоноподобной фигуры. — Кому это надо… видеть себя в зеркалах, когда писаешь?

— Ну не будь же такой приземленной, — засмеялась Арран. — Это кабинет доктора Калигари. Сюда входишь одним человеком, а выходишь другим. Это как четвертое измерение.

Она вскинула вверх тонкую руку, помахала. Десятки Арран помахали в ответ.

Кристиан сидела на краю огромной черной ванны из оникса, окруженной целой плантацией карликовых пальм.

— Не понимаю, зачем было ехать на натуру в Мексику. Вполне могли бы снимать здесь.

В многочисленных зеркалах на стенах и на потолке отражалась Изабель, которая пристально смотрела вниз на черно-белые изразцы пола. Потоки жидкости стекали в ее туфли от Чарльза Джордана.

— Черт! Кажется, я ошиблась в сроках. О Господи!

Арран, Кристиан! Кажется, я…

— Она рожает! — воскликнула Арран.

После этого все закрутилось очень быстро.

Кристиан оставила Изабель с Арран в ванной комнате и побежала вниз искать телефон. Первым, кого она увидела на нижней площадке лестницы, был Стив Романо. Едва взглянув на нее, он понял, что происходит.

— Ничего не говори, — спокойно произнес он. — Я тебе сам все скажу. Я знаю, что надо делать. У меня девять младших братьев и сестер. Пойди позвони врачу, потом выведи ее из дома. Я буду ждать в машине. Мы доставим ее в больницу быстрее, чем любая «скорая помощь».

Через некоторое время Кристиан удалось разыскать доктора Уолса на каком-то обеде в Беверли-Хиллз. Он уже видел блистательное появление Изабель и Стива на премьере по телевизору в одиннадцатичасовых новостях и слышал, как ее называли второй Ломбард, а его — вторым Гейблом.

Стив с Бадом Иверсом посадили Изабель в машину.

Стив настоял на том, чтобы сопровождать ее в больницу вместе с сестрами, так как водитель слишком нервничал.

— Спокойно, парень. Это ее первые роды, так что. дело кончится не скоро.

Они промчались на Малголланд-драйв, оставив позади конвой из разноцветных машин — это пресса и фотографы пытались не упустить самую волнующую историю для сегодняшних вечерних новостей.

— Я слышала, фильм вызвал настоящую сенсацию, — воскликнула симпатичная тридцатилетняя женщина-анестезиолог, устанавливая капельницу с обезболивающим средством. — Поздравляю.

Изабель пробормотала что-то в ответ, наблюдая, как вздымается и опускается ее огромный розовый живот.

Ворвался доктор Уолс, во фраке и с бабочкой.

— Ну, Изабель, вижу, вы готовы на все, чтобы только привлечь к себе внимание.

Он раздвинул ей ноги, заглянул внутрь. Быстро пошел к выходу.

— Увидимся в родовой палате.

Через некоторое время, когда схватки немного утихли, ее повезли по коридору. Она лежала на каталке, бездумно глядя на потолок и ощущая тепло в ногах, одетых в шерстяные носки. Только ноги она и ощущала из всего своего тела. Она их не видела за горой движущейся, борющейся плоти, которая, казалось, не имела к ней никакого отношения.

Она перестала думать, перестала волноваться. Дети Стива, или Рамиреса, или Дэвиса… какое это имеет значение? Хотя уродцев, конечно, рожать не хочется.

Стив Романо, несомненный герой этого вечера, ждал в приемной больницы, сдерживая напор журналистов и фотографов и в полную меру наслаждаясь тем, что он сейчас в центре внимания.

— Чудесно! Прекрасно!

Доктор Уолс так и светился гордостью, словно это он был отцом ребенка. Поднял на руках что-то серое, почти безжизненное.

— Посмотрите, ну разве она не прелесть!

Девочка, тупо подумала Изабель.

Через некоторое время появился второй ребенок — мальчик. Крошечный, дрожащий.

— Вот и он! — вскричал доктор. — Что за чудесный малыш! Восхитительный!

Младенцев обмыли, завернули в пеленки, закутали в шали и вернули Изабель. Вдохнув кислорода, они порозовели и стали больше похожи на человеческие существа.

Она осторожно прижимала их к себе, всматривалась в крошечные лица, в темные, еще невидящие глаза, гладила слипшиеся черные волосы. Ей сказали, что они скоро выпадут и на их месте появится светлый младенческий пушок.

Наступил момент, которого она ждала и боялась почти все семь месяцев. Момент истины…

Изабель всматривалась в лица своих детей. Кто же их отец? Стив Романо, Дэвйс Уиттэкер или Рефуджио Рамиpec? Она так и не находила ответа. Близнецы выглядели просто младенцами, которые в один прекрасный день вырастут и станут взрослыми людьми. Узнает ли она когда-нибудь, кто их отец?

Все газеты пестрели заголовками, рассказывающими историю Изабель. «Звезда на бешеной скорости мчится в больницу», «Близнецы Изабель» и тому подобное.

Одна статья, озаглавленная «Стив — счастливый отец?», поместила фотографию Изабель и Стива в больничной палате. Изабель — сияющая, вся в кружевах, с косметикой на лице, с двумя малышами в пеленках.

Стив — самодовольно улыбается.

Дэвис молча взглянул на фотографию. Так же молча пробежал глазами текст статьи.

Глава 10

1976 год

Арран сидела в телестудии, ожидая своей очереди. Похоже, и она становится знаменитостью. Ее первый роман «Соседка» в мягком переплете разошелся совсем неплохо. Второй, «Ночные звонки», изданный в твердом переплете, пошел нарасхват, и сейчас ожидался аукцион на его издание в мягкой обложке, который, по убеждению Салли Вайнтрауб, сулил прибыль в несколько миллионов.

Кроме того, Салли твердо намеревалась продать права на экранизацию романа. Фильм должен получиться захватывающим, говорила она. В романе рассказывалась история одинокой женщины, терроризируемой ночными телефонными звонками, страдающей от одиночества и безразличия большого города. Описывалось развитие отношений между ней и ее мучителем-психопатом.

Для Арран создание этого романа явилось одновременно процессом очищения. Она чувствовала себя так, словно изгнала наконец из своего организма весь ужас ночных звонков, а заодно и те разрушительные силы, что гнали ее на поиски какого-нибудь Блэкки, Джин-Карло или Молотобойца. Теперь от этих злых сил остались лишь редкие слабые импульсы. Слава Богу, она больше не нуждается ни в каком докторе Энгстроме. Жизнь ее сделала крутой поворот.

В качестве подарка к изданию первого романа «Соседка» Изабель прислала ей пишущую машинку новейшей модели красного цвета. Теперь пальцы Арран летали над клавиатурой в два раза быстрее, чем на старом «Ундервуде» Хельмута Рингмэйдена.

— Ух ты-ы-ы! — воскликнул Фатсо, увидев это чудо современной техники среди старомодных вещей в комнате Арран. — А гренки она умеет жарить?

Фатсо все еще жил вместе с ней. Прекрасный сосед — аккуратный, внимательный, тихий, если не считать ежедневных упражнений на тромбоне. Его сестра Хелен приходила убирать и готовить еду. Впервые за много месяцев Арран чувствовала заботу и внимание. А главное, чувствовала себя в безопасности.

Она работала день и ночь, и наконец работа ее начала приносить плоды. Она добилась успеха и признания.

И вот теперь ее пригласили на телеинтервью для еженедельной программы «Журнал» местного филиала телекомпании Си-би-эс. Что и говорить, это захватывающая история — маленькая хиппи с Норт-Бич добивается ошеломляющего успеха. Еженедельник «Сан-Франциско эксперт» поместил о ней большую статью с хвалебными комментариями Хельмута Рингмэйдена и Фридома. Конечно, тот факт, что она еще и сестра знаменитой Изабель Уинн, тоже сыграл свою роль.

Услышав о предстоящем телеинтервью, Изабель примчалась с ближайшим рейсом. В конце концов это ее поле деятельности, здесь она эксперт.

— Родная моя, я так горжусь тобой. Ты добьешься огромного успеха. Это просто чудесно. Но… Арран, дорогая, что ты собираешься надеть?

Арран смотрела недоумевающе.

— То же, что и всегда.

Изабель пришла в ужас:

— Но ведь нельзя же сниматься для «Журнала» в майке и джинсах!

Она повезла Арран в магазин. После длительного обсуждения с продавщицей остановилась на пятисотдолларовом неброском платье из хлопка с гофрированным лифом. Его глубокие тона должны хорошо смотреться на экране, так же как и рисунок, не слишком крупный и не слишком мелкий.

Арран, как всегда незаметно для себя, подчинилась натиску Изабель. Оживилась она лишь при покупке туфель.

— Не нужны мне туфли. Вот что я хочу. — Она указала на пару блестящих красновато-коричневых высоких ботинок. — Они мне нравятся, и они будут прекрасно смотреться с новым платьем.

Дальше начались баталии по поводу ее прически.

— Скажи на милость, кто тебя стрижет?

— Фатсо. Примерно раз в два месяца.

— Так я и думала!

Она повела Арран в дорогой салон на Юнион-сквер.

Результат получился блестящий, однако Арран знала, что через несколько минут от прически ничего не останется.

Вдобавок, по-видимому, от нервного напряжения у нее на лбу, между бровями, выступило какое-то темное пятно, и она пришла в ужас, уверенная, что миллионы телезрителей сразу обратят на него внимание. И в довершение ко всему, приехав на телестудию, Арран узнала, что, словно по злому капризу судьбы, сразу после нее пойдет программа со Стефани Лоренц — создательницей всемирно известной косметики и средств по уходу за кожей. Стефани приехала вместе с двумя своими лучшими моделями, с такими же прическами, как у Арран Но на них это смотрелось совершенно по-другому.

Арран в отчаянии прикрыла глаза рукой. Ну почему Изабель не могла прийти сюда с ней, поддержать ее в эту минуту? Но нет, Изабель отказалась наотрез:

— Ни в коем случае, дорогая Это твой день, и только твой.

— Сегодня у нас в студии молодая писательница, которая в скором времени, мы уверены, перевернет весь литературный мир. Арран Уинтер — захватывающая история успеха молодой девушки в нашей стране менее чем за пять лет. Работая в местном книжном магазине, она написала роман-бестселлер, не уступающий книге «В поисках мистера Гудбара».

Обходительный молодой человек в дорогом спортивном пиджаке европейского производства и розовато-лиловой рубашке смотрел на Арран с улыбкой, идущей, казалось, от самого сердца.

— Скажите, Арран, когда вы решили стать писательницей?

— Когда мне было около шести лет.

Арран старалась не забывать его инструкции: «Смотрите на меня или на красный огонек в камере. Не смотрите на экран». Он повторил это несколько раз. Лучше бы он вообще этого не говорил. Теперь глаза Арран то и дело обращались к экрану, как будто их притягивало магнитом.

Молодой человек пошутил по поводу ее необыкновенной целеустремленности уже в раннем возрасте. Глаза Арран снова скользнули к экрану, на котором отражалась ее голова. Прическа выглядит ужасно! Она нервно откинула аккуратно уложенную челку со лба. Ну зачем они сделали ей челку! И еще она расстроилась по поводу новых ботинок. Она думала, что будет сидеть в кресле, так что все их увидят. А ее усадили рядом с ведущим за высоким барьером.

— Арран, скажите, откуда писатель берет сюжеты для своих книг? Есть ли у вас какая-нибудь секретная формула?

Слава Богу, вопросы по крайней мере простые и предсказуемые. Арран рассказала о сюжетах, с которыми у нее никогда не было проблем, о том, как создаются образы. Вспомнила о далеких днях в бирмингемской библиотеке.

— Это действительно просто. Если вы умеете подойти к людям, они с вами разговаривают, и можно столько всего услышать… Вокруг такой богатый материал.

— Вы работаете регулярно, в определенные часы?

И сколько раз переделываете написанное?

— Обычно я делаю четыре варианта. Первый — совсем черновой. Я просто набрасываю основные идеи. Во втором варианте я их развиваю. Третий вариант — отборочный. Я как бы отбрасываю мусор.

Ведущий сощурил глаза.

— В первый раз слышу, чтобы писательница называла свою работу мусором.

— Писатели обычно говорят о законченной работе.

Я же сейчас имею в виду сам процесс. Там бывает столько всякой чепухи. Тот писатель, который будет это отрицать, скорее всего говорит не правду.

— Понятно. Теперь вот еще что. В книгах большинства современных писателей много секса и насилия.

У вас, Арран…

— Ну, разумеется, у меня тоже этого полно. Ведь люди же любят читать об этом.

Ведущий поднял брови.

— В самом деле? Вы выглядите такой молодой. Не может быть, чтобы секс сам по себе…

Арран с удовольствием пустилась в пространные рассуждения по поводу отображения секса и насилия в литературе, начиная с «Ромео и Джульетты», включая «Трамвай „Желание“ и Библию. Она так увлеклась и этой темой, и своим собственным красноречием, что забыла об экране. Продюсер даже дал ей несколько минут лишнего времени. Когда Арран сказали, что время истекло, она была страшно разочарована.

Позже, во время рекламной паузы, она услышала о том, какое получилось интересное интервью. Честный, откровенный разговор. Счастливая донельзя, она бросила на себя взгляд в зеркало… и радости как не бывало. Она выглядела как будто после драки. Волосы встали дыбом, две пуговицы на платье расстегнулись, в вырезе виден бюстгальтер.

— Это не имеет значения, — утешала ее Изабель. — Ты много жестикулировала. Я уверена, никто и не заметил.

Они сидели в ресторане «Л'Этуаль» за праздничным обедом. Кристиан тоже приехала. В первый раз после рождения Марка и Мелиссы сестры собрались вместе.

— Надеюсь, нам для этого не всегда понадобится рожать детей или издавать книги, — шутила Изабель.

Она остановилась в отеле «Хантингтон» на Ноб-Хилле, вместе со своим теперешним другом — богатым молодым конгрессменом из округа Ориндж. Арран никак не могла запомнить, как его зовут. То ли Морган Рэндалл, то ли Рэндалл Морган. Он обладал привлекательной, хотя и несколько старомодной внешностью и был явно без ума от Изабель. Они собирались пробыть в Сан-Франциско до завтрашнего вечера. Завтра Арран устраивала вечер с автографами в магазине «Могал букс».

Изабель стала кинозвездой и очень много работала.

Сейчас она одновременно снималась в двух фильмах и уже подписала контракт на третий. Съемки должны начаться сразу после окончания этих двух фильмов. Она сменила агента. Теперь вместо Дэвиса Уиттэкера ее представлял кто-то из знаменитостей, кажется, Уильям Моррис. Арран не представляла себе, как Изабель все это выдерживает.

Она переехала в громадный особняк в южном колониальном стиле, наняла огромный штат прислуги и няню из Англии для близнецов. И она всегда была страшно занята. Даже в те короткие периоды, когда не работала.

Бесконечные приемы, встречи с богатыми и знатными или просто известными людьми, такими, как теперешний конгрессмен, или мексиканский нефтяной миллионер, или иранский принц. Еще она постоянно покупала новые наряды для себя и подарки для других. У двухлетних близнецов были, наверное, все игрушки, какие только существуют на свете, а их шкафы ломились от одежды — они бы не могли ее всю износить за целую жизнь.

Сама Изабель стала воплощенным божеством Голливуда. Тонкая, изящная, великолепная. Каждая черта лица, фигуры, деталь одежды — само совершенство.

Арран, правда, иногда казалось, что Изабель слишком шикарно одевается, слишком много смеется, слишком часто откидывает с лица волосы… и слишком много пьет.

Больше, чем когда бы то ни было.

Кристиан, изящная, элегантная, загорелая, казалась отполированной до блеска. После громкого, хотя и вполне дружелюбного разрыва со Стивом Романо («Мы оба свободные люди и чувствуем, что настало время двигаться дальше») она целый год провела в компании автомобилиста-гонщика француза Рауля Валми.

— Как интересно! — возбужденно говорила Арран. — Но это же ужасно. Что ты делаешь, когда он на треке? Я бы с ума сошла от страха.

— Я больше не хожу смотреть гонки. Лежу в это время на берегу у какого-нибудь бассейна. Как ты думаешь, откуда у меня этот загар?

Сейчас она чувствовала, что готова двигаться дальше.

Вначале это все было захватывающе, но теперь интерес пропал. Рауль Валми оказался ужасным занудой. В жизни его волновали три вещи — автомобили, секс и он сам.

В свои двадцать семь лет он был красив грубоватой красотой, с сильным, волосатым крестьянским телом.

Сколько раз, лежа на кровати рядом с ним в каком-нибудь из городов Европы, Кристиан наблюдала, как Рауль внимательно изучает себя в зеркале, напрягает и расслабляет мышцы ягодиц, задумчиво проводит руками по ребрам и грудной клетке, по плоскому волосатому животу, поглаживает свои мощные бедра. Через пятнадцать минут этого самолюбования Кристиан по ритмичным движениям его плеч и спины могла сказать, что теперь он поглаживает пенис, торжествующе наблюдая за тем, как наступает эрекция. После этого он поворачивался к ней и демонстрировал ей член с гордостью шеф-повара, достающего из духовки пышное суфле.

Нет, положительно пора двигаться дальше.

Она никогда не была большой любительницей автогонок. Следя за автомобилями на треке, она не могла отличить машину Рауля от других. Они мчатся мимо и скрываются из вида, так что глазом моргнуть не успеешь.

От их рева у нее начиналась головная боль. Так же как и от запахов бензина и перегретого металла, от бесконечных пресс-конференций и приемов, на которых Рауль хвастался и пыжился, как индюк.

Почему бы ей не поступить так, как хочется? Она может себе это позволить. Вот пройдет вечеринка с автографами в честь книги Арран, и она отправится дальше.

В другую страну, на другой континент, к другому мужчине… Как это прекрасно — быть совершенно свободной.

Фридом устроил очень оригинальную витрину для книги Арран. Выставил коробки с огромными заголовками, в которых она была упакована, затейливо украсил их пучками соломы. Синдбад немедленно разрушил всю его работу, усевшись в самой середине витрины. Фридом чуть не плакал.

— Не переживай, Фридом, — утешал его Рингмэйден. — Мы их распродадим прежде, чем увидят твою витрину.

— Вы правда так думаете?

Арран никак не могла поверить, что книгу раскупят.

Она боялась, что ее никто не захочет купить… никто даже не придет в магазин.

— Сейчас только половина пятого, — терпеливо повторял Рингмэйден. — Вечер назначен на пять.

— Как я выгляжу?

— Прекрасно. Лучше, чем на телеинтервью. Прекрати суетиться.

Сегодня она оделась по-своему, не обращая внимания на слова Изабель о том, как должна выглядеть знаменитая писательница.

— Это мой вечер, и я хочу быть сама собой.

Она надела рубашку из хлопка с цветным поясом из индийского магазина в Беркли — подарком Фридома — и свои обычные джинсы, правда, закатанные до колен, чтобы были видны новые ботинки.

Вечер прошел успешно. Пришли все — общественные деятели, столпы общества, представители прессы.

А вереница праздношатающихся с Норт-Бич, заглянувших на огонек за дармовой выпивкой и угощением, придала всему мероприятию эксцентричную богемную окраску.

В течение получаса Арран сидела за столиком, надписывая книги, пока они не разошлись, все до единой.

Изабель заказала сотню экземпляров для друзей в Лос-Анджелесе.

Фридом, в первом в его жизни костюме-тройке, купленном утром специально для этого случая за семнадцать с половиной долларов, обносил гостей шампанским.

Ящики с шампанским прибыли в качестве сюрприза от Изабель, так же как сыр, паштеты и прочие деликатесы из дорогого магазина.

Фридом выглядит просто красавцем, думала Арран.

Волосы стянуты в аккуратный хвостик, бороду сбрил, и костюм хорошо сидит. Его можно принять за молодого преуспевающего служащего какой-нибудь фирмы. Рингмэйден сообщил, что Фридом преодолел ужас перед змеями и злыми духами и перестал употреблять ЛСД. Фридом начал меняться к лучшему. И этим изменениям суждено будет изменить его жизнь. Не пройдет и шести лет, как он и в самом деле станет преуспевающим служащим, будет жить в собственном доме с женой и ребенком.

Сам Рингмэйден был в своей стихии — в центре внимания представителей литературного мира и прессы города Сан-Франциско.

Изабель, как всегда, выглядела потрясающе в своем фирменном сочетании черного и белого цветов. Весело болтала с многочисленными поклонниками и доброжелателями. Конгрессмен не отходил от нее ни на шаг.

Кристиан без устали отвечала на вопросы о своем романе с Раулем Валми. На следующий день о ней напишут в светских колонках всех газет, на зависть миллионам домашних хозяек и секретарш, которые бы отдали все на свете, чтобы только вкусить той блестящей, романтической жизни, какой живет Кристиан Уинтер.

На протяжении всего вечера фотокамеры щелкали не переставая. В конце концов репортер из «Сан-Франциско кроникл» собрал сестер вместе для семейного портрета.

Они позировали, взявшись за руки, радостно улыбаясь, — писательница, создавшая бестселлер, кинозвезда, светская знаменитость.

— В чем ваш секрет? — спрашивали их. — Что отличает сестер Уинтер от остальных людей?

Они улыбались, глядя друг на друга. Подняли бокалы. Каждая ответила по-своему.

— Мы поклялись добиться успеха, когда были еще детьми, — сказала Изабель, вспомнив ту далекую ночь и себя в голубом платье Стюарт.

— Мы все чувствовали в этом необходимость, — ответила Кристиан.

— А кроме того, мы сестры, — серьезно добавила Арран. — Возможно, у нас это заложено в генах.

Собравшиеся ответили одобрительным смехом.

На следующий день фотография и статья появились под заголовком: «Сестры Уинтер. У них это заложено в генах».