Греховные тайны

Глава 1

1984 год

Арран сидела во главе большого овального стола, и на нее выжидательно, не мигая, смотрели десять пар глаз. Она присутствовала в качестве почетной гостьи и руководителя одной из секций на писательской конференции «Большой рог», проводившейся на ранчо Тимберлейн, неподалеку от Шеридана, в штате Вайоминг.

Ранчо Тимберлейн, издавна бывшее центром скотоводства и славившееся своими сосновыми лесами и скалами, в последнее время стало известно и как место проведения конференций, на которые съезжалось множество участников и гостей. Ранчо могло принять до двухсот человек. Его огромные комнаты в старинном стиле, с их грубо оштукатуренными стенами и плиточными полами, тяжелой мебелью, индийскими коврами и всевозможными трофеями, включавшими античное оружие, капканы для медведей, чучела зверей, причудливо контрастировали с современными средствами связи, компьютерами, телексами, копировальными аппаратами и принтерами. На открытой деревянной пристройке стояла роскошная ванна, где могли свободно уместиться человек двадцать.

Глядя на все это, Арран задумалась о том, во что превратится Тимберлейн еще через столетие и как отнеслись бы к этому коренные жители этих мест.

На ежегодную в высшей степени престижную конференцию «Большой рог» обычно приглашались многообещающие студенты, каждый из которых платил немалые деньги за возможность участвовать в работе секций, ну и, конечно, за великолепную еду, фантастически красивые ландшафты и возможность пообщаться в неофициальной обстановке с литературными знаменитостями. В предыдущих конференциях в качестве почетных гостей и руководителей секций уже участвовали Трумэн Капоте, Лилиан Хелман, Джон Ирвинг. Арран, получив приглашение, испытала одновременно ужас и восторг.

— Не глупите, — сказал ей Брэд Стиллинг, зачинатель и руководитель конференции. — Вы, кажется, забыли о том, что вы тоже знаменитость.

Сам Брэд — автор пяти научных романов — со своими длинными седеющими волосами и кожаными заплатками на свитерах, казалось, воплощал в себе представление людей о литературном гении.

— Никто не захочет принимать меня всерьез.

— Чепуха. Они все будут смотреть вам в рот. А вообще-то предоставьте им возможность высказываться, а сами сидите с умным видом, и пусть они вами восхищаются.

Брэд, читавший студентам лекции об английской литературе, говорил приятным, глубоким, прекрасно поставленным голосом.

Ему хорошо говорить, думала Арран. А как принять умный вид, если выглядишь намного моложе своих слушателей?

Она пошла и купила очки в роговой оправе, в которых совершенно не нуждалась.

Теперь, сидя во главе стола, съежившись под взглядами студентов, она напомнила себе, что ей двадцать девять лет, что она уже издала четыре романа, которые разошлись намного лучше, чем книги Брэда, что два из них экранизированы и что ей совершенно нечего бояться.

Электрические часы на стене показывали пять минут десятого. Пора начинать. Она откашлялась, поправила очки. Заговорила, пытаясь унять дрожь в голосе:

— Доброе утро. Меня зовут Арран Уинтер.

Она коротко рассказала о себе для тех, кто мог не знать ее книг.

— Скажите им, какая вы великая писательница, — инструктировал ее Брэд, — произведите на них впечатление с самого начала, и тогда они в рот вам будут смотреть.

Слегка задохнувшись, Арран закончила свою короткую речь. Оглядела комнату. Пора переходить к делу.

— Как вы знаете, каждое утро мы работаем над двумя небольшими отрывками из художественных произведений. Сегодня мы разберем работу Уолтера. — Она улыбнулась Уолтеру, нервному молодому человеку с огромным адамовым яблоком, которое ходило вверх и вниз по его горлу, как теннисный мяч. — А после кофе поработаем с рассказом Бренды.

Бренда, женщина за сорок, с бульдожьим лицом, в крестьянском платье и грубых чулках, любила поспорить и принимала все замечания в штыки, в то время как Уолтер рассыпался в благодарностях за каждый совет или замечание.

Арран устремила взгляд своих серых глаз на Уолтера.

Заговорила так спокойно, как будто каждый день вела литературные семинары.

— Еще одно. Мы всегда просим автора воздержаться от каких бы то ни было комментариев до тех пор, пока мы не закончим обсуждение. Работа должна говорить сама за себя.

Неожиданно она заметила, что они все что-то пишут в своих новых желтых блокнотах. Боже правый! Они записывают то, что она говорит! Слушают и записывают… Какое счастье! Значит, Брэд оказался прав в конце концов.

К часу дня, когда наступил перерыв на ленч, Арран уже наслаждалась семинаром. Как она и ожидала, угрюмая Бренда готова была спорить по малейшему поводу.

С твердостью, которой она раньше никогда в себе не замечала, Арран велела ей замолчать, и все девять студентов ее энергично поддержали. Даже Уолтер поднял голос. Его работу уже разобрали, и он перестал смущаться.

— Ну разумеется, — сказал Брэд за ленчем. — Они ведь платят немалые деньги за право приехать сюда.

И платят они за то, чтобы послушать вас, а не Бренду.

Запомните, Арран: если вы добились успеха, вы для них непогрешимы во всем. Можете считать себя оракулом, дорогая.

Теперь Арран получала удовольствие от этой конференции, на которую ехала так неохотно и лишь по настоянию Брэда. Студенты были заняты с раннего утра до позднего вечера — семинары, лекции, чтение стихов вслух, ежедневные занятия с психологом. Утром Арран проводила семинар, после ленча готовилась к следующему семинару. Тем не менее у нее оставалось достаточно свободного времени до вечера, когда проходили неофициальные встречи литераторов со студентами за ужином и коктейлями. Арран окружали поклонники, каждый из которых горел желанием ее угостить. Это оказалось неожиданно приятным.

— И это только справедливо, — комментировал Брэд. — Небольшое вознаграждение за бесконечные утомительные часы, проводимые за пишущей машинкой в полном одиночестве. Так что наслаждайтесь, дорогая.

В среду после полудня был назначен доклад Арран перед всеми участниками конференции о ее собственной работе. Не присутствовали только члены сценарной группы. Они вместе с руководителем Хартом Джэрроу были заняты в проекционной.

Арран еще никогда в жизни не выступала перед такой большой аудиторией. Это оказалось пострашнее телеинтервью, где, несмотря на миллионы зрителей, непосредственно она общалась лишь с небольшой группой людей, присутствовавших в студии. Она взглянула в зал. Все лица слились в одно туманное пятно. На лбу выступил пот. Нарочито медленно она надела очки. В последнее время она обнаружила, что очки служат ей своего рода психологической защитой. Как если бы она шла навстречу вооруженному отряду стрелков, защищенная пуленепробиваемым жилетом.

Она начала рассказывать о своих ранних опытах, повторила свой обычный репертуар историй о бирмингемской библиотеке и магазине «Могал букс». Слушатели вознаградили ее оживленным смехом. Все немного расслабились. Она продолжала говорить — рассказала о том, как собирала новые идеи, как воплощала их в своих книгах, как развивала в себе необходимые навыки. Коснулась трудной проблемы — как относиться к отрицательным отзывам и отказам издателей.

— Неужели и вы тоже получали отказы?! — спросила какая-то женщина.

Дальше Арран рассказала о том, как снискала себе репутацию борца за социальную справедливость.

— Это получилось непреднамеренно. Я написала историю об одинокой женщине, которую терроризируют телефонными звонками. Уже в процессе создания романа я обнаружила, что на самом деле пишу о проблемах одиночества и отчуждения людей в большом городе.

Третий ее роман повествовал об ужасающей беспомощности необразованных бедняков. Рассказывая об этом, Арран увлеклась своими переживаниями и даже забыла об аудитории. Перед глазами встало лицо сестры Фатсо, Хелен — уже не здоровое, шоколадно-коричневое как всегда, а землисто-серое на больничной подушке.

Арран вспомнила ее задыхающийся дрожащий голос. Да, уход здесь хороший, и, наверное, о ней заботятся как надо… но эта еда!

— Каждый день приносят это… меню. А я потеряла очки… не могу читать. И потом, когда приносят еду, на подносе нет ничего для меня, мисс Арран…

Только через некоторое время Арран поняла, что дело не в меню и не в очках. Хелен не умела читать, но из гордости стеснялась признаться в этом.

— Это все так просто. Но, как вы думаете, интересовало кого-нибудь, что она чувствует? Нет, черт побери!

Никто не потрудился прочитать ей меню. Я уж не говорю о том, чтобы сделать это тактично и не обидеть ее. У них не было на это времени! Они ее, должно быть, и за человека-то не считали. Так, неграмотная старая негритянка.

Обуреваемая эмоциями, Арран опустилась на стул.

Во время своей речи она нервно ерошила волосы, и теперь они торчали в разные стороны. Некоторое время она смотрела на притихшую аудиторию. Потом неожиданно улыбнулась.

— Прошу прощения, я, кажется, увлеклась. Вопросы есть?

Как по команде, десятки рук взлетели вверх.

— Я слышал, вы имели колоссальный успех, — сказал Харт Джэрроу за обедом. — Поздравляю. Жаль, что я это пропустил.

Он сидел рядом, с тарелкой ростбифа в одной руке и кружкой пива в другой.

— О вас уже говорят, будто вы решили продолжить дело Чарлза Диккенса по пробуждению общественного сознания.

Арран с нетерпением ждала встречи с Хартом Джэрроу. Она восхищалась его последним сценарием, за который ему присудили премию Академии. Еще не видя его, она была уверена, что он ей понравится. Сейчас она покраснела.

— Прошу вас, не надо! Это звучит так, будто я ломаю комедию.

Харт ответил глубоким горловым смешком. Если бы медведь умел смеяться, подумала Арран, наверное, это звучало бы примерно так. Харт вообще очень напоминал медведя. Сильные мускулистые руки, плечи и грудь, копна седеющих волос, тяжелые черные брови. И под этой клетчатой рубашкой, наверное, густая растительность…

Представив себе обнаженную грудь Харта, Арран снова вспыхнула.

— Я всегда считала себя неудачницей.

— Не понимаю почему. По-моему, вас никак нельзя назвать неудачницей.

Он внимательно изучал ее тонкое лицо, огромные невинные глаза. С трудом преодолел искушение коснуться мягких темно-каштановых волос и бархатистой кожи лица. Опустил глаза на свои огромные руки фермера. Какой же он неуклюжий! Настоящий сельский олух…

Позже они медленно шли рядом по усыпанной гравием дорожке к загону для лошадей и озеру, где уже собирались в стаи канадские гуси. Ночную тишину нарушал лишь шелест ветра в вершинах сосен да шорох какой-нибудь птицы в тростнике.

Они стояли бок о бок, опершись руками о перила, спиной к ранчо.

— Что бы сказали прежние магнаты-скотопромышленники, если бы могли все это увидеть? — задумчиво проговорила Арран. — Вы ведь родом с Запада?

— Из Айдахо. Но мои родители никогда не были ни скотопромышленниками, ни магнатами. Мы выращивали картофель на ферме.

— Фермеры… выращивали картофель… Необычное прошлое для киносценариста.

— Я получил стипендию за победы в футболе и по, ступил в колледж. Предполагалось, что буду специализироваться в сельском хозяйстве. Но я прошел два дополнительных курса по писательскому мастерству. С этого все и началось.

— Боже правый! А что сказали родители, когда вы сбежали в Голливуд?

Он опять хохотнул своим медвежьим смешком.

— Будучи добропорядочными, достойными людьми и приверженцами методистской церкви, они всерьез решили, что я продал душу дьяволу. Харт, мальчик, повторяли они, там же полно всяких проходимцев и проституток. Мы каждый вечер будем молиться, чтобы Бог уберег тебя от искушений. Они ни разу не были в Лос-Анджелесе. Думаю, что и не приедут до конца жизни.

— Даже на церемонию вручения награды не приезжали?

— Нет.

— Как жаль. Они бы так порадовались за вас.

— Они и порадовались. По-своему. Смотрели церемонию по телевизору, вместе со всеми своими друзьями, за кофе и пирогом.

Харт проводил Арран до дверей и поцеловал на прощание. В прохладном ночном воздухе пахло сосной.

— Вы необыкновенная женщина. Я и не думал, что такие еще существуют.

Губы у него были твердые и теплые. Арран положила голову ему на плечо. Так ее еще никогда не целовали.

Ласково, нежно…

— Как вам удалось остаться такой? — пробормотал он. — Такой чистой и неиспорченной… такой нежной.

Вот кто ей нужен. Такой человек, как Харт. Сильный, .любящий, способный защитить ее от себя самой. С ним она будет в безопасности. А может быть, она уже в него влюбилась?

Ощущая почти невыносимое счастье, Арран позволила себе ответить на его поцелуй.

Оставшаяся часть недели пролетела незаметно.

Арран прожила ее, как в счастливом сне. Вечерами они с Хартом надевали теплые куртки и, взявшись за руки, гуляли под сверкающими звездами. Говорили о себе.

Харт сейчас жил в Напа-Вэлли, где у него был дом с небольшим виноградником. С картофелем он покончил, однако фермер всегда остается фермером, с усмешкой говорил он. Описывал вид из своего дома, дубовые рощи, виноградные лозы, горные хребты за долиной, меняющие в течение дня цвет от золотистого и зеленого до туманно-синего и пурпурно-черного.

— Я уже, наверное, никогда не смог бы жить в городе. Слава Богу, в этом и нет необходимости.

Арран рассказала ему о своей новой книге, в которой действие разворачивается в ночлежке для бездомных в самой мрачной части города. Рассказала о героях книги — проститутках, попрошайках, пьяницах.

— Боюсь, что это будет очень городская книга.

— Как ты думаешь, могла бы ты работать в деревне?

Или ты заряжаешься энергией только от городских улиц?

Тебе обязательно быть рядом со своими героями?

— Для этой книги, наверное, да. Вот когда я ее закончу…

Расставшись с ним, она долго сидела у окна, слушая шелест ветра в вершинах сосен, глядя на луну, думая о том, что Напа-Вэлли находится всего в пятидесяти милях от Сан-Франциско и что она сможет к нему туда приезжать. Мечтала о жизни на винограднике вместе с Хартом.

Ей не хотелось ложиться в постель, из страха, что приснится кто-нибудь другой…

Проснулась она с дикой головной болью и острейшей депрессией, какой никогда еще не испытывала за всю свою жизнь. Слава Богу, что сегодня пятница — ее последний семинар. Каким-то образом ей удалось довести его до конца. Она сидела мертвенно-бледная, напряженная, как струна. Ставшие уже привычными похвалы ее таланту сегодня не доставляли ни малейшего удовольствия, казались грубой лестью. Кого они хотят провести!

Она прекрасно знает себе цену и без них. Арран с трудом пересилила искушение выложить им все, высказать этим бесталанным дуракам, что она думает об их ничтожных стишках и рассказиках.

После ужина устроили грандиозный вечер для всех участников конференции. В небольшом грузовичке прибыло трио живописных музыкантов, с бакенбардами, в комбинезонах и клетчатых рубашках. Гитара, банджо и аккордеон. До полуночи они наигрывали местные мелодии и быстрые танцы. После отъезда музыкантов наиболее раскованные из гостей двинулись к ванне, скинули с себя одежду, с шумом и хохотом залезли в горячую воду, от которой шел пар.

К этому времени даже Харт выпил достаточно виски, для того чтобы забыть о своем методистском воспитании, и абсолютно голый забрался в ванну вместе со всеми.

Арран, едва различимая сквозь густой пар, бледная, худенькая, изящная, прижалась к нему в воде, просунула руку между его ног, провела длинными пальцами вдоль мошонки. Услышала, как он задохнулся. Захватила руками напрягшийся пенис. Все его большое тело напряглось.

Он повернул к ней голову. Выражения его лица она не увидела, только отблески света в глазах.

— Господи! — выдохнул он.

Арран методично поглаживала его под водой. Головная боль бесследно прошла. Она чувствовала силу, энергию и холод внутри.

— Я хочу уйти отсюда. Пойдем ко мне. Пошли же, Харт.

Он никогда не слышал, чтобы Арран говорила таким тоном — жестким, высокомерным. Против собственной воли он подчинился. Неловко выбрался из горячей ванны, прикрывая руками восставшую плоть, захватил одежду и бутылку. Арран легко выскользнула из воды, изящная, с маленькой напрягшейся грудью. Все то же тело, которое ему так нравилось, однако перевозбужденному Харту показалось, будто в эту знакомую оболочку вселилась незнакомка. Первый порыв желания прошел.

Он не узнавал свою Арран, нежную, большеглазую, невинную, ту, что хотелось защищать от всего мира. Сейчас он наблюдал за ее новыми, незнакомыми движениями хищницы с ощущением, что надо защитить мир от Арран.

— Ну же, скорей!

Она тащила его мимо освещенных окон компьютерного зала и даже не остановилась, чтобы дать ему возможность натянуть брюки.

Ему было холодно, стыдно, неловко.

— Скорее! — повторяла она.

Войдя к себе в комнату и захлопнув дверь, она повела его к кровати, села, обхватила его бедра своими тонкими изящными руками, взяла его опавший пенис в рот и начала ласкать, пока он снова не напрягся. Выпустила пенис, легла на спину, широко раздвинула бедра и начала щекотать себе соски, пока они не встали. Харт в шоке смотрел на нее.

— В чем дело? Чего ты ждешь? Я готова. Я готова, говорю тебе!

— Ты пьяная.

— Ну и что?

Она рванулась к нему.

— Иди же ко мне. Войди в меня.

Она физически чувствовала, насколько он шокирован. Ну конечно, его дорогая, нежная невинная девочка оказалась вовсе не такой невинной, как он предполагал.

Дурак! Остолоп! Да, она развращенная и грязная. А насколько развращенная, она ему сейчас покажет.

До этого вечера Харт желал Арран так, как ни одну женщину на свете. Он даже не думал, что можно так сильно желать кого-нибудь. Но теперь… нет! Он ее больше не хочет. Но тут, к собственному ужасу и отвращению, он почувствовал, как наливается, встает и пульсирует член. Он не мог остановить себя, он делал все, что она ему приказывала… и получал от этого удовольствие.

— А так тебе нравится, Харт? — Арран прижалась к нему ягодицами. — Так ведь еще приятнее? О Господи, какое ощущение! Так еще острее. Ну давай же, давай, не останавливайся! Я хочу почувствовать, как ты войдешь в меня там.

Потом она рванула пояс из своих джинсов и приказала ему ударить ее.

— Какого черта! Ты мужчина или нет? Я хочу почувствовать кожу на теле.

Она распласталась на постели, подставляя грудь, живот, широко раскинутые бедра. Он отказался ударить ее, и тогда она накинулась на него, вонзила длинные ногти. Харт потерял контроль над собой, с силой ударил ее по лицу, и в этот момент у нее наступил оргазм, безрадостный и ужасающий. Она схватила его руку, втиснула ее между бедер с силой, какой Харт никогда в ней не подозревал.

Через некоторое время с чувством стыда и опустошенности он молча оделся. С ощущением, что его просто использовали. Стоял у кровати, глядя на нее, а она смотрела на него снизу вверх сияющими глазами.

Он заговорил ровным голосом, стараясь побороть отвращение:

— Ты нездорова, Арран. Тебе надо срочно пойти к психиатру.

Она засмеялась ему в лицо сухим безжизненным смехом.

Раздался щелчок двери и звук удаляющихся шагов.

Как только он ушел, Арран крепко заснула, насытившаяся, удовлетворенная, торжествующая.

Наутро она проснулась с тяжелым осадком, который — когда она вспомнила все, что произошло, — сменился чувством острого, непереносимого стыда. Все утро, до самого прибытия автобусов, Арран пряталась в своей комнате. Автобусы прибыли, чтобы отвезти всех в аэропорт в Шеридан. На протяжении всей дороги, сославшись на мигрень, она сидела, отвернувшись к окну и не проронив ни слова. До самого отлета она думала только о своем доме в Норт-Бич, о своей маленькой квартирке, где можно будет закрыться от всех, забраться под одеяло и заснуть. Хорошо бы навсегда.

Глава 2

В то время как Арран плакала в одиночестве у себя дома в Сан-Франциско, Кристиан, ничего не знавшая о горе сестры, летела в самолете на высоте сорок пять тысяч футов, всматриваясь в темно-синее небо через иллюминатор. Не увидев ничего интересного за окном, Кристиан откинулась в кресле и стала рассматривать свои безукоризненные ногти. Решила, что выглядит как всегда безупречно, вся — от блестящих, уложенных по последней моде волос до отполированных и покрытых лаком ногтей на ногах, обутых в каштанового цвета босоножки от Феррагамо. Дорожный костюм песочного цвета от Пьера Кардена с длинным прозрачным шарфом в золотистых, бежевых и оливковых тонах, мягко окутывающим шею, тоже выглядел безукоризненно.

Сейчас, по прошествии десяти лет, Кристиан считалась эталоном во всем, что касалось внешности и одежды.

Ее регулярно включали в списки самых блестяще одетых дам, постоянно фотографировали для дорогих иллюстрированных журналов, а журнал «Ж» назвал ее «пятизвездочной женщиной».

Жизнь все-таки хороша! Кристиан взяла бокал с шампанским из рук улыбающейся стюардессы. Кинула взгляд на пассажира из Саудовской Аравии в просторном балахоне, сидевшего рядом и не поднимавшего глаз от журнала «Новости Уолл-стрит». Когда она вошла в салон и села на свое место, он вежливо кивнул и улыбнулся. Он, конечно, знал, кто она такая. Все ее знали. По крайней мере все, кто имел хоть какое-то значение. Возможно, когда они прилетят в Лондон, он пригласит ее пообедать — все знают, как полезно появиться на людях вместе с Кристиан, даже для такого эксцентричного богача, каким, несомненно, является ее сосед. Но она ответит ему отказом. У нее уже есть приглашение на обед.

Она летела на прием в замок Клив. Среди приглашенных должен быть Сэм Старк. Кристиан решила, что он станет ее следующим мужем. Уже много лет она с большой осторожностью выбирала себе друзей, однако случались и досадные, а главное, дорогостоящие ошибки.

Такие, как художник с Гаити или чемпион по лыжам из Швейцарии. Конечно, для того чтобы пробить брешь в ее состоянии в миллион долларов, требуется немало времени, учитывая мудрую политику вложений, проводимую герром Вертхаймом. И все же как только начинаешь тратить деньги, капитал уходит как вода в песок.

Она хорошо жила все эти годы. Бесследно исчезли ее ночные кошмары. Она избавилась от клаустрофобии и больше не просыпалась по ночам в ужасе от того, что стены надвигаются на нее. Конечно, иначе и быть не могло, размышляла Кристиан, — ведь все последние годы она только и делала что развлекалась и получала удовольствие. И не допускала слишком сильных эмоций.

Сейчас она радовалась этому. Сильные чувства связывают, а она хочет быть свободной. И она действительно Свободна делать все что хочется. Вот сейчас, например, ей хочется лететь в Лондон в самолете «Конкорд», чтобы встретиться с Сэмом Старком в замке Клив.

Поместье Клив представляло собой обширные владения. На протяжении многих веков замок служил загородной резиденцией лордов Беркшир. Теперь же поместье стало мертвым грузом на плечах новых владельцев, сэра Джеймса Апшотта и его жены Мойры, вложивших в него уже два миллиона фунтов. Апшотты пытались вдохнуть новую жизнь в старое поместье, создать парк для развлечений и сафари в окрестностях Лонглита и Уобурнского аббатства, и сейчас они беспомощно наблюдали, как их деньги в буквальном смысле слова уходят в ненасытную землю.

Замок елизаветинской постройки огромным серым монстром нависал над Темзой со своими зубчатыми стенами, башнями и башенками, подъемными мостами и часовнями. Залы для официальных приемов выходили на мощенные плитами террасы, от которых спускались широкие лестницы в сады с фонтанами, в лучшие свои времена соперничавшие с Версалем; дальше ступени вели к обширным лужайкам, аллеям и, наконец, к лабиринту, теперь совсем заросшему и практически непроходимому.

На самом берегу стоял греческий театр, где два столетия назад принц-регент вместе с друзьями поставил небольшое представление. Были в поместье и конюшни на сорок лошадей, и коттеджи для садовников, и ворота с помещениями для привратников в конце подъездной дорожки длиной в целую милю, и — появившиеся много позже — огромный плавательный бассейн и два теннисных корта, один с травой, другой с искусственным покрытием.

Конечно, Апшоттам это все оказалось не по силам.

Очень скоро они поняли, что, если не избавятся от своих «владений» как можно скорее, их ждет неминуемое разорение. Поэтому радость их не знала границ, когда Сэм Старк, известный мультимиллионер из Флориды, предложил купить у них замок с поместьем и превратить его в курорт с отелем-люкс и казино. Мойра сразу позвонила Кристиан, с которой они однажды вместе участвовали в организации англо-французского бала в отеле «Гайд-парк» в Лондоне.

— Не могла бы ты приехать в качестве приманки, дорогая? Нам бы это очень помогло. По-моему, ты ему нравишься.

Это приглашение совпадало с планами самой Кристиан.

Первый ее вечер в замке Клив прошел прекрасно.

Было тепло, поэтому коктейли подавали на террасе.

Кроме самих Апшоттов, всеми силами старавшихся угодить гостям и постоянно улыбавшихся, компания, тщательно подобранная с целью поймать на удочку Сэма Старка, включала министра британского кабинета с его высокородной женой в нелепой твидовой юбке и с ожерельем из великолепных жемчугов, совладельца одного из ведущих коммерческих банков, известную фотомодель, чье обворожительное лицо улыбалось с обложки последнего выпуска журнала «Вог», и высокочтимого Джефри Бимонта, сына британского пэра — заядлого теннисиста-любителя. Однажды он даже дошел до второго раунда в Уимблдоне.

На обед Сэм Старк опоздал. Джеймс и Мойра ужасно нервничали. Он появился лишь после того, как поставили столы для бриджа и все сели за карты. Кристиан услышала шум, обычно предшествующий появлению Сэма Старка, — хлопанье дверцы автомобиля, крики, лай собак. Через несколько минут и сам он появился в дверях.

Сэм Старк — огромный, ростом в шесть с половиной футов, и ослепительно красивый — добился успеха в жизни, умело используя человеческие слабости. Он владел многомиллионной сетью магазинов, где торговали со скидками, по всему южному и восточному Техасу, торговыми центрами, курортами, островом недалеко от Южной Каролины и недавно приобретенным пятидесятишестиэтажным небоскребом под названием «Вершина Старка» на Пятой авеню в Манхэттене, в котором минимальная цена за квартиру равнялась двум миллионам долларов. Кроме того, он славился как целеустремленный и непобедимый спортсмен, и здесь его методы мало чем отличались от тех, что он использовал в бизнесе. Сэм Старк стремился победить любой ценой. В парусных гонках он скорее готов был загнать яхты соперников на скалы или на мель, чем уступить победу. На теннисном корте он брал мощной подачей, никогда не задумываясь над тем, кому посылает мяч — мужчине, женщине или ребенку.

Его мощный голос перекрывал всех остальных. Он помнил бесчисленное множество плоских шуток и анекдотов, любил яркую одежду. В этот первый вечер он появился в дверях Желтого салона, где в прежние века графини Беркшир отдыхали после обеда с вышиванием в руках, в клетчатых брюках, изумрудно-зеленой рубашке и розовом спортивном пиджаке. В углу рта зажата сигара. Любой другой на его месте, наверное, выглядел бы нелепо, но только не Сэм Старк. Слишком он был огромен и уже по одной этой причине производил впечатление.

Сейчас он прищуренными глазами оглядел собравшихся, увидел Кристиан и, уронив пепел на вытертый ковер, устремился к ней через весь зал.

— Крисси! Черт побери, как я рад тебя видеть!

Кристиан улыбнулась и позволила ему заключить себя в объятия. Он шумно расцеловал ее. В течение всего оставшегося вечера Кристиан пыталась решить вопрос — когда лучше лечь со Старком в постель. В конце концов она пришла к выводу, что сейчас еще рано. Старк не ценит того, что достается слишком легко. Пусть поборется за нее.

Наступило следующее утро и еще один чудесный день. После обильного завтрака, состоявшего из яичницы, бекона, колбасы, жареной печенки и томатов — завтрак подавался в огромной столовой, — Старк и чета Апшотт удалились осматривать владения. Банкир отдыхал на террасе за чашкой кофе, фотомодель вернулась в постель, а Кристиан отправилась на прогулку с министром и его твидовой женой.

После ленча играли в теннис. Кристиан и Сэм Старк играли против Джеймса Апшотта и досточтимого Джефри. Старк, в ослепительно белом теннисном костюме, с зеленым козырьком — настоящий профессионал! — с повязками на волосатых запястьях, начал игру мощной подачей. Позже Кристиан пришлось потрудиться, чтобы исправить его многочисленные промахи и ошибки. Подачи его действительно никто не мог взять, но в остальном он играл плохо. Метался по корту, рубил сплеча, пропускал мячи, которые Кристиан могла бы взять без труда.

Яростно рычал при каждой неудаче. Джимми Апшотт, видя разъяренное лицо Старка при каждой своей новой победе, встревожился не на шутку. Нельзя слишком очевидно поддаваться Старку, предупреждала его Кристиан.

Пусть поборется за свою победу, иначе он решит, что она не стоит того.

Однако после первого сета, который закончился со счетом 4:6 не в пользу Старка, и никуда не годной игры во втором сете, где счет дошел до 3:5, мощный, но тяжелый и нетренированный Старк начал явно уставать.

Кристиан тут же воспользовалась этим. При тайной помощи соперников она спасла второй сет, и в конце концов Старк, багровый и потный, но торжествующий, победил со счетом 4:6, 7:5, 6:3. Он пожал дрожащую руку Джеймса Апшотта, игриво хлопнул Кристиан по спине своей ракеткой «Принц Про» и объявил, что это был прекрасный, но нелегкий матч. Ну и пришлось же ему потрудиться!

К воскресенью сделка по продаже поместья казалась решенным делом, хотя никто не сомневался в том, что Старк будет отчаянно торговаться. Ближайшее будущее самой Кристиан тоже было решено. В результате постоянных отказов лечь с ним в постель она получила приглашение посетить его особняк в Палм-Бич на следующей неделе. Это приглашение она также отклонила со всей грациозностью, на какую была способна.

— Очень жаль, но у меня другие планы.

Старк не привык, чтобы ему отказывали.

— Ну так отмени их. Какого черта!

Кристиан улыбнулась.

— Не могу. Я сейчас живу у сестры в Лос-Анджелесе.

Скоро у нее начинаются съемки нового фильма, и это для меня единственная возможность увидеться с ней. Она собирается устроить прием в мою честь.

— Прием? Ну тогда, Бога ради, попроси ее прислать мне приглашение.

Просто удивительно, как одна мысль о приеме в Лос-Анджелесе, о возможности встретиться с кинозвездами и прочими знаменитостями соблазняет даже самых крутых бизнесменов, подумала Кристиан.

— Какой смысл? Вы же будете во Флориде. Вы все равно не сможете приехать.

— Как это не смогу?! А для чего у меня этот чертов «Лир»? И какого черта я содержу целую команду пилотов? Уж не для того, чтобы они отсиживали зады в ангарах за покером. Если это единственная возможность увидеться с тобой, я прилечу на прием к Изабель!

— Итак, ты собираешься стать очередной миссис Старк? — Изабель налила еще водки. — Поздравляю.

Это здорово. Сколько он стоит? Сколько миллиардов?

— Не помню точно.

Кристиан зевнула. Она чувствовала усталость, и от выпитого, и от перелета.

— А что произошло с последней миссис Старк?

— Кажется, она не смогла больше этого выдержать.

Удалилась в одно спокойное местечко в Коннектикуте, с лужайками, фонтанами, цветами и высокими стенами.

— То есть свихнулась?

Кристиан пожала плечами.

— От такого, как Старк, любая свихнется.

— Ну так не задерживайся около него надолго.

И найди себе адвоката лучше, чем у него.

Изабель с восхищением смотрела на огромный бриллиант на пальце сестры.

— На этот раз ты, кажется, не прогадала; Этот камень больше, чем у Лиз Тейлор.

Кристиан кивнула:

— Да, он сказал то же самое.

Через месяц, в пятницу вечером, Кристиан сидела рядом с Сэмом Старком в баре отеля «Мариотт» в Форт-Лодердэйле, во Флориде. Бар был полон красивых тел, жаждущих движения. Из многочисленных микрофонов лилась музыка диско, беспрестанно мерцали разноцветные вспышки света, окрашивая лица танцующих то в кобальтово-синий, то в лимонно-желтый, то в огненно-красный цвет. Дорогостоящие напитки галлонами лились в жаждущие глотки. За столиками и в вестибюле в открытую заключались миллионные сделки по продаже и покупке наркотиков.

Мощный львиный рык Старка перекрывал весь этот оглушительный шум. Сейчас он рассказывал собравшимся гостям какой-то похабный польский анекдот. Сегодня Старк праздновал очередную сделку — покупку ста акров заболоченных земель, которые будут зацементированы и пойдут под строительство многоквартирных жилых домов, торгового центра и площадки для парковки.

Последние дни ему пришлось немало потрудиться над этим проектом. Кристиан в это время развлекалась в Лодердэйле, загорала, играла в теннис. Но что за беда?

Она славная девочка, он все готов для нее сделать.

— Чем ты хочешь заняться сегодня, принцесса, пока твой старик пойдет зарабатывать баксы? — спросил он ее утром.

Кристиан пожелала отправиться на лодочную прогулку. Старк нанял яхту, загрузил ее едой, питьем, веселой компанией друзей, фамильярно хлопнул Кристиан по заду и отправил развлекаться.

День выдался жаркий и ветреный. Кристиан выпила слишком много шампанского и поэтому большую часть дня продремала в своей каюте. Она почти ничего не запомнила из этой прогулки. Кроме шкипера. Как ни странно, она запомнила даже его имя — Лудо Корей. Человек с запоминающейся внешностью — очень темными, глубоко посаженными глазами и светлыми волосами, выгоревшими добела. Однажды она заметила, что он наблюдает за ней, и почувствовала себя неуютно. Он оказался прекрасным шкипером, умело и точно маневрировал большой яхтой, насаживал наживку и забрасывал удочки, открывал бутылки и смеялся над всеми их шутками. Однако Кристиан чувствовала, что ему не нравится ни она, ни ее компания. Впрочем, это понимала только она, всех остальных его отношение попросту не волновало. Но Кристиан все время чувствовала его презрение, и ее это беспокоило. Она не хотела, чтобы он думал, будто она такая же, как остальные. Потому что она на самом деле не такая!

Неожиданно к их столику подошел официант с телефоном в руках. Старк поговорил по телефону и резко встал из-за стола, едва не опрокинув все шесть бокалов.

По-видимому, возникли какие-то проблемы.

— Надо пойти повидать кое-кого. Вернусь через пару часов. Береги себя, дорогуша. И ложись сегодня спать пораньше. Хорошенько отдохни перед завтрашним днем, слышишь?

Кристиан неопределенно улыбнулась. Помахала вслед его стремительно удалявшейся спине. Завтра… что такое должно произойти завтра? Для чего это ей надо отдыхать?

Ах да! Завтра она выходит замуж. Завтра она станет миссис Сэм Старк.

Кристиан сидела в дамской комнате на ярко-зеленой велюровой кушетке и смотрела на себя в зеркало. Ее отражение тоже смотрело на нее. Кристиан не узнавала себя. Это были странные мгновения… В зеркале отражалось знакомое лицо — ее собственное, однако она не могла понять, что там, за этим лицом. И где она сама? Где настоящая Кристиан Уинтер?

Глядя на маску в зеркале, Кристиан почувствовала легкое головокружение. Прошло несколько минут, прежде чем она сумела встать на ноги. Сказала себе, что пора возвращаться к столу. Надо быть вежливой с гостями Старка. Не то чтобы кто-нибудь из них в ней нуждается, но все же…

Проходя через танцевальный зал, мимо извивавшихся пар, она, к своему удивлению, увидела Лудо Корея, в одиночестве сидевшего за стойкой бара, в джинсах и черной майке без рукавов. Лицо его то отливало мертвенной белизной, то полыхало огнем, то переливалось лимонно-желтым и ярко-синим. Повинуясь внезапному импульсу, Кристиан подошла и села на высокий табурет рядом с ним. Он вскинул голову.

— О, привет.

— Здравствуй.

Лудо вежливо улыбнулся.

— Заказать вам пива?

— Да, пожалуйста.

Во рту у Кристиан пересохло. Очень хотелось пить.

Пиво — это как раз то, что ей сейчас нужно.

— Салют! — Лудо поднял стакан. — Выпьем за деньги и за любовь. — Они чокнулись. — А вы как, наслаждаетесь и любовью, и деньгами?

— Да, конечно. А завтра я выхожу за них замуж. За целый мешок денег.

Она тут же пожалела о своих словах. Слишком грубо они прозвучали.

Темные глаза Лудо смотрели без всякого выражения.

— Поздравляю. Конечно, это Старк?

— Разумеется.

Губы его изогнулись в кривой усмешке.

— Неутомимый застройщик. Не успокоится, пока не зацементирует все пустующие земли.

Кристиан вспыхнула, открыла было рот, чтобы поставить его на место резким замечанием… и снова закрыла.

Возразить было нечего.

Лудо опустил глаза и теперь смотрел в свой стакан.

— Простите. Это не мое дело, за кого вы выходите замуж и что он делает со своими деньгами.

— Да, верно.

Наступило напряженное молчание. Кристиан не знала, что еще сказать. А сказать что-то было необходимо… Внезапно она почувствовала, что не вынесет, если эта враждебная перепалка так и закончится. Не может она вернуться к своему столу, не сказав что-нибудь действительно важное или просто доброе.

— Я никак не ожидала увидеть вас здесь. Мне казалось, это совсем не ваш стиль.

Она произнесла это лишь для того, чтобы поддержать хотя бы видимость разговора.

— У меня здесь назначена встреча.

Теперь она почувствовала себя окончательно униженной, раздавленной. Ну конечно! Возможно ли, чтобы такой мужчина ни с кем не встречался? Как глупо с ее стороны предполагать, будто между ним и ею… О Господи, что она вообще тут могла предполагать!

— Ах вот как? И кто же это? Связной по наркотикам?

Лудо чуть поднял брови, но ничего не ответил. В отчаянии Кристиан поставила недопитый стакан на стойку.

— Ну, мне, наверное, пора возвращаться к своим.

Однако она не могла подняться с места.

— Да, наверное, — ответил Лудо. — Думаю, мистеру Старку не понравится, что его невеста пьет пиво с наемным работником.

— Старк уехал на весь вечер. — Зачем она ему об этом говорит? — Я здесь с его друзьями. — «Видишь, это его друзья, а не мои».

— Вы имеете в виду ту веселую компанию, что плавала сегодня на яхте?

Внезапно Кристиан почувствовала, что сейчас разрыдается.

— В чем дело? Вы разве плохо повеселились? По-моему, вы прекрасно проводили время, пока не отключились.

— Нет, — прошептала Кристиан, опустив голову, не глядя на него. — Нет…

В первый раз за все время Лудо обернулся и взглянул ей в глаза. Он смотрел на нее и ждал.

Кристиан сжала руки в кулаки, прижала их к груди, как бы прогоняя растущее внутри отчаяние. Казалось, оно ее сейчас задушит. Глаза наполнились горячими слезами. Они лились по щекам, капали на стиснутые кулаки.

Лудо наклонился и вытер ей лицо бумажной салфеткой.

— Ну-ну, успокойтесь. Все не так уж плохо. Подумайте о чем-нибудь приятном. Подумайте о Старке.

С ним-то вам, наверное, хорошо. Скажите, вы стремитесь к семейной жизни?

— Нет!

Кристиан еще раз промокнула лицо и стала скатывать шарики из мокрой салфетки.

— Ну тогда все очень просто. Не выходите за него замуж.

Она тупо смотрела на него.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что сказал. Ваша жизнь принадлежит вам. Только вам одной, и никому другому. Вы не обязаны выходить за него замуж, если вам этого не хочется.

— Но теперь уже поздно!

Кристиан представила себе громоздкую свадебную машину, уже запущенную в действие. Как ее остановить?

На завтра назначен колоссальный прием. Разосланы сотни приглашений, и гости уже начали съезжаться со всех концов света. Уже и подарки потекли рекой. Она представила себе медовый месяц — о Господи! — и долгие годы, которые ждут ее впереди. Внезапно она почувствовала настоящее удушье. Тщетно пыталась вдохнуть воздуха. Она снова в западне, еще более страшной, чем когда бы то ни было. Погребена заживо в кромешной тьме под многотонным грузом. Тьма сгущалась, поглощая все вокруг. Все, кроме ярких огоньков, отражавшихся в глазах Лудо… Музыка врывалась в ее возбужденный мозг, становилась все пронзительнее, ритм ее все ускорялся.

— Боже! — Кристиан зажала уши руками и громко закричала, не в силах больше выносить этот ужас.

Сильная рука обняла ее за плечи. Спокойный голос звучал у самого ее уха:

— Все в порядке. Все будет в полном порядке. Уйдем отсюда.

Звуки пульсировали в ее больном мозгу, яркие всполохи света слепили. Она двигалась с трудом, натыкаясь на тяжелые горячие тела танцующих, и наверняка упала бы, если бы не сильные руки, поддерживавшие ее. Она всхлипнула.

Внезапно все кончилось. Вокруг была темнота, тишина, влажный прохладный воздух. Лудо усадил ее на скамейку и сам сел рядом, держа ее за руку.

— Если все-таки выйдете замуж за Сэма Старка, значит, вы точно не в себе, — заявил он без обиняков.

Кристиан огляделась, словно заново открывая для себя мир. Увидела темную, почти черную воду и яркие отражения в ней, стройный ряд пальм, подсвеченных ненатурально-ярким зеленым светом. Взглянула на Лудо и в смущении отвела глаза.

— Простите. Со мной этого уже много лет не случалось.

— А что произошло?

— Иногда у меня бывают приступы… удушья. Клаустрофобия. Ощущение такое, будто стены надвигаются на меня.

— Понятно.

Нежными, искусными руками он начал массировать ей шею и плечи, чувствуя, как постепенно расслабляются мышцы.

— Вам действительно лучше не выходить замуж за Старка.

— Но как?

— Свадьба не состоится, если невесты не окажется на месте.

— Да… конечно… вы правы.

Тугой комок отчаяния внутри как будто чуть начал рассасываться, пропуская слабые лучи света.

— Но… что же я буду делать?

Кристиан словно потеряла способность думать, принимать самостоятельные решения. Потеряла себя.

— Если хотите, можете поехать со мной, — небрежно произнес он. — Я должен вести корабль в Сан-Хуан.

— Сан-Хуан? Это в Пуэрто-Рико?

Он молча кивнул.

— И вы один поведете корабль отсюда до самого Пуэрто-Рико?!

— Я этим зарабатываю на жизнь. Доставка товаров.

Чартер. На этот раз у меня должен был быть помощник.

Тот парень, которого я ждал в баре. Я жду его уже три дня, но он так и не появился. Хотите поплыть вместо него?

Похоже, он не шутит… А почему бы и нет? О Господи, почему бы ей не поехать?

Однако уже в следующую секунду Кристиан снова опустилась на скамейку. Тяжело вздохнула.

— Нет, ну как я могу? И Сэм скоро вернется. Он уехал всего на несколько часов.

— Тогда нам пора двигаться.

Лудо встал, протянул ей руку.

— Как?! Прямо сейчас?! Но ведь я…

— Идите к себе в номер. Упакуйте вещи. Чем меньше, тем лучше. Не забудьте только теплый жакет и свитер. И кроссовки, если они у вас есть. Напишите ему записку. Скажите, что не выйдете за него замуж. Он парень сильный, переживет. Потом возьмите такси. Вот. — Он написал адрес на обратной стороне конверта и подал ей. — Обогните дом слева, пройдите через двор и спуститесь к каналу. Корабль стоит на причале. Я буду ждать вас до часа ночи.

Итак, она снова бежит, как всю свою жизнь. Только теперь она не спасается от кого-то или чего-то… она бежит к чему-то.

Кристиан оглядела роскошный номер отеля и почувствовала себя здесь абсолютно чужой, как будто была уже далеко отсюда.

Она написала Сэму записку на бланке отеля, положила в конверт. Туда же вложила огромное обручальное кольцо и запечатала конверт. Потом переоделась в брюки, рубашку и теннисные туфли. Упаковала свитер, бикини, жакет из поплина, туалетные принадлежности, иммиграционное удостоверение и паспорт. Она даже тихонько засмеялась, вспомнив все то, от чего отказывается с такой легкостью, — меха, бриллианты, трехмиллионная квартира в Нью-Йорке и один из самых богатых людей в стране. Изабель, конечно, скажет, что она сошла с ума.

И будет, наверное, права. Она, Кристиан, оставляет все ради совершенно незнакомого человека. Несколько недель ей придется провести наедине с ним в открытом море. Она доверяет ему свою жизнь. Нет, она точно сошла с ума. Но… на самом ли деле Лудо Корей незнакомец для нее? Нет. С самой первой встречи она его узнала.

Это ее человек. Возможно, она знала его в какой-нибудь из своих прежних жизней.

Кристиан тихонько закрыла за собой дверь, спустилась на лифте, прошла через шумный вестибюль и скрылась в ночи.

Она шла по темному саду. По влажной траве. Вдали вырисовывались темный силуэт корабля и верхушки деревьев на фоне звездного неба. Она услышала легкий плеск воды о борт корабля, а через несколько секунд увидела светлую голову Лудо. Он сидел неподвижно.

Ждал.

Он взял у нее сумку, и она ступила на борт. Внизу, в каюте, пахло свежим деревом, опилками, льняным маслом и лаком. Матерчатые койки были еще зачехлены.

Совсем новенький корабль…

Лудо показал ей, куда положить вещи, как управляться с газовой плитой, как включать свет и приборы с помощью выключателей на специальной панели. Потом он оставил ее кипятить в чайнике воду для растворимого кофе, а сам пошел заводить мотор.

Палуба ритмично покачивалась под ногами. Кристиан слышала, как Лудо прошел на нос, чтобы отвязать веревки. Звук мотора перешел в негромкое урчание, и они двинулись вперед. Чайник засвистел. Кристиан налила кипяток в чашки с кофе. По совету Лудо добавила в кофе рома.

Он сидел за штурвалом. Лицо его казалось загадочным от красного отсвета огонька на компасе. Кристиан села рядом. Они молча пили горячий кофе с ромом. Промолчали почти всю дорогу от причала и до выхода из гавани. А если и произносили что-нибудь, то шепотом, как будто боялись, что услышит Сэм Старк. Как будто он все еще мог их остановить. Кристиан перегнулась через борт. Смотрела на темный атлас воды за кормой.

Наконец они вышли в открытый океан. Миновали длинные золотистые пляжи, отметку канала. Корабль рассекал носом волны Атлантики и теплые воды Гольфстрима…

Глава 3

Десятилетние Марк и Мелисса очаровывали всех своей живостью и красотой. Мелисса унаследовала от Изабель ямочку на подбородке, у обоих были такие же густые черные вьющиеся волосы, как у матери, и золотисто-карие глаза. С самого раннего возраста близнецы знали, что их мама — важная птица и они тоже. Уже в четыре года Мелисса улыбалась совершенно незнакомым людям, обнажая зубки в потешной гримаске. Моя улыбка в миллион долларов, говорила она.

Они были очаровательными малышами, когда все шло так, как им хотелось, когда они видели вокруг привычное внимание и обожание, когда на них сыпались подарки. Однако если что-то было им не по вкусу, они сердились, кричали и визжали, пока не добивались своего. Кристиан и Арран считали, что близнецы безнадежно избалованы.

— Ну для чего им столько новых игрушек? — вздыхала Арран в каждый их день рождения. — Они даже по одному разу не смогут с ними поиграть за всю свою жизнь.

Сейчас, разодетые, как на картинке — Марк в миниатюрном костюмчике из пиджачка и шортов, с галстуком-бабочкой, в белых туфельках, Мелисса в кружевной блузке, накрахмаленном синем сарафанчике, с голубым бантом в пышных кудрях, — они сидели во главе огромного обеденного стола в компании двадцати пяти других маленьких принцев и принцесс Голливуда, сосредоточенно поглощавших пирожные и именинный торт-мороженое.

Покончив с лакомствами, близнецы устремили глаза на затейливо упакованные и перевязанные яркими лентами пакеты. После того как они насладятся подарками, начнется новое развлечение — клоун Куки, который будет падать на свои огромные ботинки, лить воду из пластмассовой маргаритки в петлице пиджака и делать разных зверушек из шариков. В конце праздника предстоит катание на шотландских пони миссис Бруэр. Лошадки уже ждали в саду.

В углу за шампанским и прохладительными напитками актрисы говорили о студийных делах. Голливудские жены тем временем накачивались спиртным. Сюзи Блументайл, жена главы студии «Омега», потеряла туфли и теперь бродила от одной группы к другой, зажав в руке стакан с неразбавленным джином. Скоро она отключится, и тогда шофер отвезет ее домой. А ее ребенок с вечно мокрыми штанишками, постоянно сосущий собственный палец, вернется домой в чьей-нибудь чужой машине.

С каждым годом празднование дня рождения близнецов становилось все пышнее, все многолюднее, но и между днями рождения подарки так и сыпались на детей.

Что бы они ни пожелали, все доставлялось немедленно и в неимоверных количествах, от электронных игр и до меховых тигров в натуральную величину.

— Ты их совсем испортишь, — пыталась увещевать сестру Кристиан.

— Я просто пытаюсь дать им то, чего мы никогда не имели. Хочу возместить.

— Но это невозможно. Они ведь не такие, как мы.

И потом, у них всегда все было.

— Я хочу, чтобы они были счастливы, — упрямо повторяла Изабель.

— А они вовсе не счастливы, — так же упрямо отвечала Кристиан.

После этого Изабель не разговаривала с сестрой несколько месяцев.

Арран очень переживала за Марка и Мелиссу, которым, как она считала, не давали возможности просто побыть детьми. Она перестала приезжать на эти ужасные дни рождения, но, появляясь в Лос-Анджелесе по своим делам, всегда останавливалась у Изабель. Сажала детей на заднее сиденье взятого напрокат автомобиля и увозила на пляж, подальше от изобилия и напряженной атмосферы роскошного дома Изабель. А напряжение в атмосфере этого дома все-таки чувствовалось. После нескольких минут нытья, требований повести их в дорогой ресторан, или в кино на приключенческий фильм, или на видео, после того как Арран отвечала неумолимым «нет» на все эти требования, они весело плескались в воде, ели горячие сосиски с песком и возились в водорослях, как настоящие дети.

Однако, едва войдя в дом, они снова становились прежними — невыносимыми и капризными.

— Им пора спать, — говорила Арран. — Они устали.

На что Мелисса обнажала зубки в ослепительной улыбке, приводившей Арран в бешенство.

— Мне вовсе не надо ложиться спать. Правда, мамочка?

Марк опускал тяжелые веки, выпячивал нижнюю губу.

— И я не пойду спать. Попробуйте меня заставить.

— Молодость дается один раз, — говорила Изабель, снисходительно улыбаясь.

Усталые, сонные, дети тем не менее не ложились до полуночи.

Восьмой день рождения праздновали в отеле «Савой» в Лондоне, куда Изабель прилетела на премьеру своего нового фильма. После праздника отправились на «Кошек» — для них была заказана отдельная ложа, — а после спектакля прошли за кулисы. Все следующие дни ходили за покупками в «Хэрродс», без конца фотографировались для прессы, давали интервью для детской программы Би-би-си.

— Вы в первый раз в Лондоне? — спросили близнецов во время интервью.

Мелисса грациозно улыбнулась. Новые зубы, после того как выпали молочные, еще не все выросли, поэтому она научилась улыбаться, почти не разжимая губ.

— О да. И я нахожу, что Англия — прелестная страна.

На самом деле это был не первый их приезд в Англию, но они об этом не знали. В трехлетнем возрасте близнецы провели два месяца в Лондоне, где Изабель снималась для студии «Сосновый лес» и жила в большой квартире на Кэйдогэн-плейс, прелестной улице, выходившей на частные сады. Там близнецы и гуляли каждый день в сопровождении лондонской няни мисс Мак-Тэйвиш, одетые в пальтишки из верблюжьей шерсти и ярко-красные резиновые сапожки.

В те два месяца Изабель съездила на север навестить родителей — в первый и последний раз в своей жизни. До этого она не видела их почти восемь лет. Перед тем она написала матери и предупредила о своем приезде. Позвонила в дверь точно в указанный час, в половине пятого — время чая.

Стоял промозглый, сырой, ветреный мартовский день. Время от времени начинал накрапывать дождь.

Изабель с тоской вспоминала безоблачное голубое небо и яркое солнце Калифорнии. Несмотря на подбитое мехом кожаное пальто, высокие кожаные сапоги и норковую шляпу, надвинутую на самые уши, она промерзла до костей. Она уже успела забыть, как холодно бывает в Англии. И эти жалкие голые деревья без листвы на фоне обшарпанных домов из красного кирпича… А в Калифорнии сейчас цветет мимоза.

Тюлевые занавески на окнах дома номер 57 слегка зашевелились, когда ее светло-коричневый «ровер» остановился у входа. Неулыбающаяся Элизабет Уинтер открыла дверь.

— Изабель… Какой сюрприз.

— Вы разве не получили мое письмо?

— Получили. И все же…

Изабель вздохнула. Неужели она могла надеяться на теплый прием?

Словно дальнюю родственницу или незнакомку, пришедшую собирать деньги на благотворительность, ее провели в маленькую переднюю и усадили на продавленный кожаный диван, который она так хорошо помнила.

Теперь он совсем вытерся. Коричневый ковер протерся до дыр. В комнате стоял невероятный холод.

Что они делают с деньгами, которые она регулярно им посылает?

Элизабет, одетая в старую серую фланелевую юбку и длинный бесформенный серый кардиган, нервно теребила руками карманы.

— Пойду посмотрю, что у нас есть к чаю. Отец сейчас поднимется. Он отдыхает.

Изабель услышала отдаленные звуки льющейся воды, звон посуды. Через несколько минут дверь открылась. На пороге стоял отец, глядя на нее.

Как он постарел! Он даже стал как будто меньше ростом, съежился. Хотя лицо осталось таким же мясистым, и появился даже небольшой животик.

— Что ты здесь делаешь?

— Хотела повидать вас. Прошло столько времени.

— Ты так считаешь? Мне так не показалось… — Голос его звучал все так же мелодично и так же враждебно. Несколько секунд он холодно смотрел на нее, потом пожал плечами. — Ну что ж, раз уж приехала, оставайся к чаю. Только никакого особого угощения не жди. Мы с мамой не можем себе этого позволить. Мы хоть и стараемся изо всех сил, но до твоих стандартов нам далеко.

— Спасибо, я обычно не ем в это время.

Изабель почувствовала, как поднимается давно забытый гнев, и поняла, что не в силах его остановить. Не следовало ей приезжать. Продолжать посылать им чеки, чтобы заглушить укоры совести, но не показываться на глаза.

Отец подошел ближе. Со старческой скованностью опустился в кресло, обитое ситцем, на котором когда-то был узор из осенних листьев, а сейчас ткань вытерлась до однотонного грязно-коричневого цвета. Изабель почувствовала запах джина. Так вот куда уходят ее деньги…

Снова послышался стук и звон посуды. В дверях появилась Элизабет, толкая впереди себя столик, покосившийся, с дребезжащими колесами. Она неловко приподняла его, чтобы провезти через край ковра. На столике стоял прокопченный коричневый чайник, тарелка с ломтиками белого хлеба, намазанными тонким слоем маргарина, блюдце с тремя бисквитами и маленькая тарелочка с половиной засохшего торта. Элизабет налила чай в чашку, протянула Изабель. Потом подала чашку отцу, но он неожиданно поднялся из-за стола и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Вернулся он, явно пошатываясь, в тот момент, когда Элизабет предлагала Изабель бисквит.

Элизабет сделала вид, что ничего не заметила.

— Может, затопим камин? Что-то сегодня прохладно.

— С какой стати? — враждебно отозвался отец. — Еще только половина пятого. Стемнеет не раньше чем через час. Что за праздник такой?

— Хорошо, хорошо, дорогой. Я только…

Мать кидала нервные взгляды в сторону Изабель, которая дрожала в своем пальто на меху, однако заверила мать, что ей тепло, как в печке. Пока она пила чай, недостаточно горячий, для того чтобы хоть как-то согреться, отец дважды выходил из комнаты и каждый раз возвращался, качаясь больше, чем до этого. Агрессивность его перешла в обиженное нытье.

— Ну и чем вызван этот визит? Мы с мамой решили, что о нас давно забыли. У тебя, наверное, есть много других дел, приятнее, чем навещать противных старых родителей.

— Я не так часто приезжаю в Англию.

— Ну, как видишь, мы еще живы. Как-то тянем, стараемся изо всех сил.

— Да, вижу.

Господи, зачем она приехала! Здесь ничего не изменилось. Этого и следовало ожидать.

Изабель сделала еще одну героическую попытку:

— Я привезла фотографии детей. — Она достала из сумочки конверт с фотографиями. — Это твои внуки, — напомнила она отцу. — Они похожи на тебя.

Когда-то это, возможно, и было бы правдой, но сейчас отец превратился в старую развалину и ничем не напоминал красавца мужчину из ее детства.

Изабель натянуто улыбнулась:

— Правда, они прелесть? Разве вы не гордитесь ими?

Элизабет вскинула на нее глаза в искреннем изумлении. Она даже не взглянула на фотографии, где дети стояли в Кэйдогэн-гарденз в своих пальтишках от Джэгера.

— Гордимся?! Чем тут гордиться? Изабель, ты не замужем, и дети твои незаконнорожденные. Видела бы ты, что пишут о тебе в газетах. Как тебя только не называют. Нам с отцом стыдно, очень стыдно. Слава Богу, здесь никто не знает, что ты наша дочь.

Она украдкой взглянула в окно, очевидно, опасаясь, что роскошная машина привлечет к себе нежелательное внимание.

— Изабель, мы не можем относиться к ним как к своим внукам.

Отец после очередной отлучки вернулся в комнату, вытирая губы рукой. Тяжело свалился на стул, опрокинув нетронутую чашку с чаем. Мать расстроенно вскрикнула и стала вытирать стол кухонным полотенцем, бросая гневные взгляды на Изабель, словно хотела сказать: «Вот видишь, до чего ты его довела».

— Меня это не удивляет, — воинственно произнес Джордж Уинтер и оттолкнул ногой столик на колесах. — Да убери ты эту дрянь к черту, Лиз! Наша актриса сказала, что не хочет чаю. Она больше привыкла к шампанскому и черной икре. — Он повысил голос до крика. — Нет-нет, меня это нисколько не удивляет. Когда она сбежала из дома, я знал, чем это кончится. — Он придвинулся ближе, дыхнул Изабель в лицо парами джина, издевательски ухмыльнулся. — Голливуд! Легкие деньги и легкий секс. Невозможно жить среди развратников, чтобы к тебе это не пристало.

— Джордж, пожалуйста, — прошептала Элизабет.

— Нечего на меня шикать! Я у себя дома и буду говорить, что хочу.

— Изабель, почему ты не вышла замуж за отца своих детей? — решилась спросить Элизабет.

— Наверное, он женат, — заплетающимся языком произнес Джордж. — Наверное, из этих… голливудских жиголо. А может, она и сама не знает, кто их отец.

Изабель с трудом сдержалась, чтобы не взорваться.

Вскочила на ноги.

— Пожалуй, я пойду.

— А в общем, какая разница, — продолжал Джордж. — Кто бы он ни был, их отец, ты об этом горько пожалеешь.

— Нет! — вызывающе крикнула Изабель. — Марк и Мелисса — мои дети. Они красивые, одаренные, и я их люблю.

— А будешь ты их любить, когда они перестанут быть красивыми и одаренными? Когда станут ненормальными, как я?

Изабель смотрела на него с презрением.

— С какой это стати они станут ненормальными?

— Потому что они мои внуки. Потому что они на меня похожи. Ты сама это сказала. Ты тоже похожа на меня, Изабель. И ты станешь такой же.

— Хватит, отец. Ты сам не соображаешь, что говоришь. Несешь какую-то ерунду. Ты просто пьян.

— Изабель! — в ужасе вскрикнула Элизабет. — Как ты разговариваешь с отцом!

Изабель сжала губы и положила фотографии обратно в сумку.

— Замолчи! — зарычал Джордж на жену. — Конечно, я слишком много выпил. Я всегда слишком много пью.

Я паршивый пьянчуга. А начал я пить потому, что от этого мне становится легче. Голове помогает. — Он обращался к Изабель, очевидно, желая добиться, чтобы она его поняла. — Голова как бы размягчается и перестает болеть. Головокружение прекращается. Видишь ли, я сумасшедший. У меня болезнь мозга. И ты скоро почувствуешь то же самое, — удовлетворенно добавил он.

Элизабет рванулась вперед, желая возразить. Изабель жестом остановила ее.

— Не говори так, отец. У тебя бывают приступы, но ты не сумасшедший. У тебя в мозгу все перемешалось.

Тебя ранили на войне, ты что, не помнишь?

— Нет, не помню. Потому что этого не было.

— Ну как же так, Джордж! — вмешалась Элизабет. — Тебя сбили с самолетом. Ты держался так мужественно. Ты что, не помнишь про свои медали? И про то, как король прикалывал их…

— Ты знаешь не хуже меня, откуда взялись эти медали. Ты сама купила их, целый набор, вместе с коробкой.

Я прочитал имя на крышке, прежде чем ты ее выбросила.

Полковник Эдвард Каммингс, Д.С.О. Армейские медали, авиация тут ни при чем. Не очень чистая работа, Элизабет. Даже это ты не смогла сделать как следует.

Элизабет съежилась в кресле, горестно глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Но ведь король…

— Да как я мог попасть в этот чертов Букингемский дворец? Я же чокнутый… Со мной тут же случился бы этот чертов приступ.

«У меня бывают приступы», — вспомнила Изабель слова Кристиан. Что-то внутри у нее словно разорвалось, и теперь она истекала кровью.

— Я не верю этому. Ни одному слову не верю.

— Не хочешь, не верь. Но это правда. Мой самолет не сбивали. Я никогда в жизни не летал. Я даже в авиации не служил. Меня признали непригодным. — Глаза его сверкнули. — Я родился ненормальным. Так же как ты и твои сестры. Рано или поздно с вами со всеми это произойдет. Так же как со мной. И с твоими детьми тоже. Ты не спасешься. Никто от этого не спасется.

Лицо его потемнело. На скулах выступили яркие пятна. Голос понизился до шепота.

— Сначала слышишь какой-то тихий голос. Потом он становится громче… какие-то слова, которые ты не можешь различить, не можешь понять… голос становится громче, переходит в крик, а ты не можешь ничего понять… и начинаешь сам кричать в ответ. А потом начинаешь падать. И падаешь, падаешь, без конца. Если выпить стаканчик-другой, становится легче. Потом еще и еще, пока не напьешься пьяным или не сойдешь с ума. И так день за днем. Пьешь и думаешь: ну сколько еще можно выдержать?

Он встал, и его качнуло. Еще секунда, и он свалился бы прямо на столик.

Элизабет пронзительно закричала:

— Джордж! О, Джордж, пойдем, я уложу тебя в постель. Ты устал. Пойдем, мамочка о тебе позаботится.

Пожалуйста, дорогой, приляг, отдохни.

Джордж Уинтер указательным пальцем ткнул в сторону Изабель:

— Вы все сбежали. Оставили меня одного.

— Ты не один, Джордж, — увещевала Элизабет.

Он не обращал на нее внимания.

— Это все твоя вина. Из-за тебя и остальные сбежали. Кристиан… и моя Арран.

Неверной походкой он направился из комнаты.

Потом обернулся, сверкнул на Изабель яростными глазами.

— Ты еще об этом пожалеешь, Изабель. Зря ты завела этих… этих… — Он так и не смог подобрать подходящего слова. — Вот подожди, еще увидишь.

Как автомат, ехала Изабель обратно в Лондон сквозь завесу темноты и дождя, не имея представления о том, где находится, пока неожиданно не оказалась в центре эстакады Найтсбридж, в четверти мили от дома.

Это не правда. Просто не может быть правдой…

Этому нельзя верить, нельзя! Но тут она вспомнила потрясенное лицо матери в тот момент, когда у нее на глазах рассыпалось хрупкое сооружение из лжи, возводившееся столь долго и тщательно. Это правда… Отец ненормальный, а мать всю жизнь лгала. Изобрела для него целый фантастический мир — мир героя войны, в котором его сумасшествие не только объяснялось объективными причинами, но даже являлось предметом гордости.

Войдя в свою квартиру, Изабель первым делом налила себе большой стакан водки со льдом. Немного успокоившись, прошла в спальню к близнецам. Мисс Мак-Тэйвиш уже уложила детей. Изабель подняла их, несмотря на все протесты няни, и стала в ужасе разглядывать малышей, всматриваться в их сонные карие глаза, отыскивая в них признаки будущего безумия. Потом взяла их в гостиную играть. Дети так перевозбудились, что разгневанная няня не могла их уложить еще долгое время после полуночи.

Тогда это и началось для Марка и Мелиссы — чудесные пробуждения, игры за полночь, ужин вместе с мамой на кухне в два часа ночи. С этого и началась вакханалия обожания, потакания, неумеренной заботы. Для самой же Изабель наступило время непрестанной тревоги за малышей. Порой она просыпалась среди ночи, вся в холодном поту, бежала в спальню к близнецам, наклонялась над их кроватками. В панике смотрела на Мелиссу, которая всегда спала на спине, раскинув ручонки, шумно дыша через рот. На Марка, тихо лежавшего на боку, свернувшись калачиком, подложив кулачки под подбородок. Глядя на их румяные щечки, спутанные черные кудри, маленькие крепкие тела, она чувствовала на своих плечах невыносимое бремя, как свинцовый груз.

И страшное одиночество. О Боже, что же она наделала?

Зачем оставила этих детей в легкомысленной надежде, что они зачаты от Дэвиса? И сколько времени у них еще осталось, пока проявится безумие?

Вернувшись в Лос-Анджелес, она повела детей к самому известному невропатологу. Предварительные обследования показали, что у малышей абсолютно все в норме. Врач сказал, что более тщательное исследование не требуется.

— Сделайте! — кричала Изабель.

— Моя дорогая мисс Уинн! Марк и Мелисса — нормальные здоровые дети. Может быть, развиты не по возрасту. Забудьте об этом.

Однако Изабель не могла успокоиться. Возможно, у отца в молодости тоже все было в порядке. Кто знает…

Впервые Изабель пожалела о том, что не вышла замуж. Хоть с кем-нибудь можно было бы разделить свою тревогу. Вечерами она брала с собой в постель стакан водки и долго лежала без сна, глядя в потолок, чувствуя отчаяние и одиночество. Она стала нервной, раздражительной. Работала все больше и напряженнее. Однако чем больше она зарабатывала, тем больше тратила. Ей ничего не удавалось сберечь на черный день. Как белка в колесе…

Так, в бесконечной работе и вечной спешке, шли годы. Она постоянно чувствовала усталость и одиночество. Если бы можно было поделиться своей тревогой с сестрами! Но она боялась за них. Неизвестно, как на них это подействует, особенно на Кристиан.

Собирая вещи, чтобы ехать во Флориду на пышную свадьбу Кристиан, где они с Арран будут подружками невесты в зеленом и кораллово-красном кринолинах, Изабель думала о том, что сейчас у Кристиан, пожалуй, дела складываются лучше всех из них троих. Бесследно прошли ее приступы клаустрофобии. И она больше никуда не убегает.

Зазвонил телефон. Кто это может быть так поздно?

Наверное, уже одиннадцать.

В трубке раздался громовой голос разъяренного Сэма Старка. Казалось, трубка сейчас взорвется от оглушительных раскатов. Изабель слушала его с упавшим сердцем.

— Она исчезла! Сбежала, и все! Она у тебя?

Итак, Кристиан снова пустилась в бега.

Глава 4

Лудо Корей положил локти на штурвал, опустил голову на руки, прикрыл глаза. Он сошел с ума, это точно.

Внизу в кубрике спит бывшая невеста Сэма Старка, которую он, Лудо, повинуясь внезапному импульсу, уговорил отказаться от этого брака, от жизни, полной роскоши, и поплыть в Пуэрто-Рико с ним, абсолютно незнакомым человеком.

Незнакомым ли?.. Как только он ее увидел, произошла странная вещь. Он ее узнал. Вот та, которую он ждал всю жизнь, сам того не сознавая. И она тоже его узнала, он это понял. И он не пытался ее обмануть, честно предупредил о том, что их ожидает.

— Путешествие до Сан-Хуана займет как минимум две недели. Мы будем плыть в Атлантике, в открытом море. Это совсем не похоже на увеселительную прогулку вокруг Багамских островов. Я должен доставить товар в срок, и я не остановлюсь, что бы ни случилось.

Кристиан соглашалась на все.

— Я никогда не плавала в открытом море, чтобы земли не было видно. Это так интересно.

Похоже, ее нисколько не пугало и то, что она будет на корабле наедине с ним.

Несмотря на полное отсутствие опыта, она оказалась прекрасным помощником. Слушала все, что он говорил, задавала разумные вопросы и отлично все исполняла.

Лудо взял курс на остров Провидения, к северному его мысу.

— Ты когда-нибудь вела корабль по компасу?

Конечно, ей никогда не приходилось этого делать, однако она оказалась способной ученицей и стояла за штурвалом, пока Лудо налаживал паруса. Она простояла на мостике два или три часа, до тех пор пока ее не накрыла волна Гольфстрима. Испуганно вскрикнув, она ухватилась за перила.

Лудо отправил ее вниз отдохнуть.

— Очень многих тошнит в первую ночь в открытом море. Особенно если они перед этим много пили и ели.

Гольфстрим — коварная штука.

Он сидел за штурвалом, слыша, как внизу включили и выключили свет. Вот она разделась и легла, свернувшись в спальном мешке.

Потом остались только темнота, плеск волн, завывание ветра и он сам, сидевший за штурвалом, дивясь собственному безумию. Куда ведет его судьба на этот раз?

На третью ночь поднялся сильный ветер. Лудо поставил тройные рифы на парусах. И все равно они словно летели по воде, перескакивая с одной волны на другую под черными тучами и резкими порывами ветра. Лудо и Кристиан почти не спали. Автопилот в такую погоду ненадежен, приходилось все время следить за штурвалом.

Питались они разогреваемыми в спешке баночными супами, говяжьей тушенкой, консервированной ветчиной, крекерами и растворимым кофе, куда изредка добавляли рома, чтобы поддержать силы. Ночами они сменяли друг друга на двухчасовых вахтах. Кристиан сидела за рулем, пока Лудо рядом спал как убитый. Смотрела вверх на звезды, на темные треугольники парусов, движущихся сквозь мерцающие созвездия, словно гигантские рыбы во флуоресцирующем море. Никогда в жизни не чувствовала она такой усталости. Невыносимо болели мышцы, о существовании которых она раньше и не подозревала.

И никогда еще она не была так счастлива.

Состояние похмелья полностью прошло. Голова прояснилась, тело казалось собранным и готовым на все.

И она постоянно чувствовала зверский голод. Привыкшая к ежедневной диете из шампанского, черной икры, копченой лососины и филе миньон, она теперь жадно поглощала консервированную ветчину и засохшие крекеры, запивала их теплым пивом и наслаждалась этим.

В первые дни они с Лудо говорили только о том, что касалось сиюминутных дел. Однако по мере того как утихал шторм, они стали, вначале с осторожностью, разговаривать о себе. И теперь Лудо знал все, что Кристиан сочла возможным рассказать ему о своей жизни, о семье и об Эрнесте Уэкслере. Кристиан тоже узнала кое-что о Лудо.

Правда, совсем немного.

Лудовико Гименес родился в Сан-Хуане, в грязном бараке недалеко от крепости Эль-Морро. Он мало что помнил из детства. Только постоянный голод да окрики толстой неряшливой женщины с черными волосами, вероятно, его матери. И постоянную ругань бесчисленных мужчин, прошедших через ее жизнь. Около семи лет он убежал из дома. Питался отбросами из мусорных ящиков, спал на скамейках или в траве. Воровал вместе с такими же беспризорниками. Он попал в шайку, где его научили обрабатывать туристов в богатых районах вблизи Кондадо-Бич. В часы пик он появлялся перед окном автомобиля с маленьким подносиком, на котором лежали жевательные резинки, с глазами, полными слез, и начинал умолять водителя: «Я очень голоден, сэр, и мама лежит больная, а сестре требуется операция. Пожалуйста, купите жвачку, сэр». В большинстве случаев автомобилист, преисполнившись жалости к несчастному ребенку, доставал бумажник, и тогда цепкие пальцы мгновенно выхватывали его, а сам воришка исчезал, ловко петляя между движущимися машинами. Водителю оставалось лишь посылать проклятия ему вслед.

В конце концов во время очередной попытки очистить улицы от постоянно растущего числа беспризорных Лудо схватили. Он визжал и кусался, но, к его величайшей ярости и отчаянию, две дюжие монахини вымыли его в дезинфицирующем растворе. До этого Лудо ни разу в жизни не мылся в ванне, а тут две женщины окунули его в какую-то пахучую жидкость и скребли все его тело!

Такое унижение он даже представить себе не мог. Лудо поклялся отомстить. Однако дальше случилось невероятное. Вода в ванне стала грязно-коричневой, а грязный черноглазый уличный мальчишка на глазах пораженных монахинь превратился в «золотоволосого ангела», как благоговейно выразилась потрясенная сестра Анунциата.

Волосы, конечно, достались Лудо не от ангелов, а от скандинавского моряка, заглянувшего ненадолго в постель к его матери. Сестры Анунциата и Иммакулата, однако, предпочитали верить в ангелов. Лудо же, знать не знавший о том, какое сокровище он носит на голове, заметил их восхищение и запомнил это на будущее.

Вначале он не собирался оставаться в католическом приюте дольше чем на одни сутки, однако провел там несколько недель, в основном из-за еды. Для него, вечно голодного, возможность есть каждый день сколько хочется казалась волшебной сказкой. В первый вечер после того ужасного мытья его накормили бобами, рисом, жареным цыпленком, напоили молоком. До этого Лудо никогда не ел цыпленка. Он крепко обхватил тарелку руками, хищно оскалив зубы, взглянул на остальных беспризорников, которые могли бы попытаться отнять у него еду, и проглотил цыпленка в считанные секунды.

На следующий день снова принесли много еды. И на следующий тоже…

А потом Лудо остался в приюте из-за отца Корея.

— Корей… — произнесла Кристиан. — Это твое имя.

— Теперь да.

Отец Корей, старый, дряхлый, с жирными пятнами на поношенной сутане, с тонкими белыми волосами, разлетавшимися, как пух, всегда был вежлив и добр с Лудо, и постепенно мальчик, никогда раньше не знавший ни доброты, ни вежливости, преодолел свое недоверие и стал ходить за священником по пятам.

Именно отец Корей первым убедил его в том, что надо учить английский язык, потому что этот язык откроет для него новый мир. Лудо уже успел ухватить кое-что во время набегов на Кондадо-Бич. Он знал достаточно, чтобы воровать. Но серьезно учить английский язык?!

Каким образом? Он всего лишь невежественный, необразованный, недоразвитый воришка. Ему это так часто повторяли. Как сможет он выучить английский?

— Очень просто. Ты молод. Что касается меня, то я даже нормально говорить по-испански уже не смогу научиться. Прошу тебя, сделай мне одолжение. Попытайся хотя бы.

В тот вечер отец Корей повел его в кино. Наверное, это была маленькая хитрость. Лудо никогда не забудет тот вечер. Шел фильм на английском языке «Шторм на Ямайке». Захватывающая история о пиратах и кораблекрушении. Ничего более чудесного Лудо не видел за всю свою жизнь. Он сидел неподвижно, как зачарованный, глядя на экран. Шоколадка, купленная отцом Кореем, таяла в руке. Он смотрел на трепещущие паруса, на волны, разбивавшиеся о золотистый песок пляжей. И не понимал ни слова. Читать он тоже не умел, поэтому субтитры на испанском языке оставались для него тайной за семью печатями.

В ту ночь ему приснился корабль под парусами, которым правил он, Лудо. Он плыл по небесно-голубой воде с белыми барашками волн, под ярко-золотым солнцем.

Он, капитан пиратов, гонялся за сокровищами.

На следующий день он пошел в приходскую школу.

Когда Лудо исполнилось четырнадцать, отец Корей устроил его в школу-интернат иезуитов в Майами.

— У тебя хорошая голова, Лудовико. Имей в виду, придется потрудиться, но ты справишься. Запоминай все, чему тебя будут учить. Научись говорить по-английски, как гринго, и приезжай ко мне. Сделай так, чтобы я тобой гордился.

Лудо возненавидел интернат. Дисциплина здесь была такой строгой, что ему казалось, будто он в тюрьме. Три раза он пытался бежать, но в конце концов смирился.

Ведь он обещал отцу Корею.

В семнадцать лет он закончил школу в числе десяти первых учеников. И сразу вернулся в Сан-Хуан. Он не видел старого священника три года. В последнее время письма от отца Корея приходили все реже и написаны они были дрожащим почерком. Лудо не мог дождаться, когда увидит старого друга и крикнет, как настоящий американец: «Привет! Ну как дела?»

Но он не смог этого сделать. Отец Корей умер. Лудо был потрясен до глубины души. Напрасно ему объясняли, что отцу Корею уже исполнилось девяносто три года, что никто не живет вечно, что он скончался тихо и безболезненно.

Лудо смотрел на могилу горящими сухими глазами, сжимал в карманах кулаки.

— Как ты мог так поступить со мной! — в ярости шептал он. — Мне так много надо было тебе рассказать.

— Я знаю, — мягко проговорила Кристиан. — Со мной было то же самое. Почти то же самое…

По крайней мере тебя отец Корей не продал никому за десять военных кораблей, думала она.

— Я взял его имя. Думаю, он не стал бы возражать.

Я так до конца и не смог простить ему, что он умер. Но если кто-то и был для меня отцом, так это он.

Некоторое время оба молчали, глядя на темно-синее море с белыми барашками волн.

— А что было потом? — спросила Кристиан.

Лудо повел плечами, разминая мышцы.

— Потом? Потом был Вьетнам.

Лудо Корея, с детства закаленного в уличных боях, вьетнамская война нисколько не шокировала. Он не увидел никаких новых ужасов, с которыми бы не сталкивался с самого рождения. Ни тропические болезни, ни дизентерия, ни всевозможные паразиты, ни пиявки, ни пауки величиной с тарелку не были ему в новинку. С пятилетнего возраста он умел драться на ножах и не испытывал ни малейших угрызений совести, если приходилось убивать, чтобы спасти свою жизнь. Очень скоро он понял, что вьетнамская война сулит невиданные до сих пор возможности обогащения.

В девятнадцать лет — через год после отправки во Вьетнам — Лудо стал капитаном патрульного катера, курсировавшего в смертоносных водах реки Меконг. Кое-что из своих приключений тех лет он поведал Кристиан, однако ни слова не сказал ни о товарах, которые перевозил на своем катере, ни о мародерских набегах и грабежах, ни о больших выручках. Он рисковал, и ему за это хорошо платили. И все это казалось смехотворно легко. Но он не забыл белый корабль с высокими мачтами и туго натянутыми парусами, рассекающий темно-синие воды Карибского моря или зеленоватые волны Гольфстрима. А он, Лудо, совершенно один, стоит за штурвалом.

Лудо был нежаден. Он лишь хотел иметь свой корабль и не боялся тяжелой работы. Он выжил в той войне и уволился из армии с почестями и с шестьюдесятью тысячами долларов награды, помимо обычной платы.

Скоро он купил корабль и назвал его «Эспиритус либре» — «Свободный дух». Теперь он мог осуществить свои мечты о том, чтобы зарабатывать на жизнь чартером, рыбной ловлей и перевозкой товаров.

Больше он ничего рассказывать не стал, оставив Кристиан в заблуждении, что на этом и кончились его приключения.

Но старые привычки искоренить нелегко, а отец Корей больше не мог предостеречь его. И поговорить Лудо теперь было не с кем.

В 1974 году он жил в Майами, владел хорошим добротным кораблем, говорил на двух языках, разбирался в различных видах оружия. И страшно скучал.

Он понял — у него есть все необходимые задатки, для того чтобы стать удачливым контрабандистом.

Капитал его начал расти с невиданной быстротой. Он хранил деньги на различных счетах на Багамах и Каймановых островах. Еще немного времени, и у него будет достаточно денег для того, чтобы осесть и заняться легальным бизнесом. Если захочется. Да, он занимался рискованным делом, не раз ходил по лезвию ножа, но теперь сколотил достаточно денег и может выйти из игры. Именно так он и сделает.

Однако, как оказалось, он опоздал.

Однажды вечером, когда Лудо выходил из ресторана отеля «Кокосовая роща» в Майами, к нему подошли два приятных молодых человека, лет двадцати пяти, здоровых на вид, в одежде, какую обычно носят моряки.

Один — белокурый с короткой густой бородкой, другой — шатен с усами. Они остановились по обе стороны от него.

— Привет, Лудо, — улыбаясь, сказал светловолосый. — Один наш приятель хочет с тобой встретиться и поговорить за стаканчиком.

Лудо переводил глаза с одного на другого.

— Спасибо, но у меня дела.

Они приоткрыли куртки и показали пистолеты.

— Ну хорошо, — сдался Лудо. — Почему бы и не поговорить.

В сверхмодном баре — сплошь дерево, цветное стекло, вазы с цветами и даже большой красно-синий попугай над стойкой — его ждал человек по имени Жозе Эстевес.

Так он себя назвал. Маленький, бледный, с темными усталыми глазами, он говорил очень тихо, с кубинским акцентом, и, похоже, знал о Лудо абсолютно все. Разговаривал он вежливым тоном, не допускавшим, однако, никаких возражений. По-видимому, ему и в голову не приходило, что Лудо может отказаться от его предложения.

Лудо сказал, что подумает. Он не уверен, что его привлекают регулярные путешествия в Колумбию. Он даже не уверен, хочет ли вообще ехать в Колумбию. Жозе Эстевес с терпеливым видом разъяснил, что отказ может повлечь серьезные неприятности для Лудо.

Теперь Лудо все понял. Он тяжело вздохнул и наклонил голову в знак согласия.

Из него сделали черноволосого Вико Гименеса. Он снова начал заниматься контрабандой, но уже как курьер и рулевой. Плавал между островами вдоль берегов Колумбии, в лагунах западной Флориды. В промежутках между этими поездками он, в личине светловолосого американца Лудо Корея, плавал на своем «Свободном духе» по Карибскому морю, вокруг Багамских островов, наблюдал, слушал и затем докладывал о действиях противников Жозе Эстевеса.

Он неплохо зарабатывал и жил одним днем. Бывали опасные дни, но не так уж часто, если не выходить за рамки установленных правил. Лудо по-прежнему не отличался жадностью. И не хотел умирать. Правда, в последнее время смерть с каждым днем все меньше пугала его.

На пятый день после того как они вышли из Форт-Лодердэйла, Кристиан сидела, уютно устроившись перед штурвалом, со включенным автопилотом, наблюдая за поворотами руля, словно движимого руками призрака.

Впереди, до самых берегов Африки, простирался Атлантический океан. Ветер утих, и теперь корабль весело качался на сверкающих голубых волнах, как будто сознавая, что трудные времена остались позади.

Солнце жгло плечи и спину, хотелось пить. Можно, конечно, спуститься вниз, принести чего-нибудь, но ей было отчаянно лень. Кристиан смотрела на спящего Лудо. Он лежал на спине рядом с ней. Голова его была всего в нескольких дюймах от ее обнаженного бедра. На нем не было ничего, кроме поношенных, отрезанных выше колен джинсов «Леви», сандалет и водонепроницаемых часов на левой руке. Во сне он казался намного моложе, чем обычно. Жесткие складки вокруг рта разгладились, губы смягчились и чуть приоткрылись, так что были видны острые белые зубы. Кристиан внимательно рассматривала его густые темные ресницы и выгоревшие добела волосы на руках. На груди и плечах полосами засохла соль. Ей до боли захотелось коснуться его. Внезапно она осознала, что уже почти неделю живет в непосредственной близости с этим человеком и еще ни разу не дотронулась до него. Вернее, они изредка касались друг друга, но лишь случайно, просто что-нибудь делая вместе.

Он, наверное, смертельно устал. Наблюдая за сменой света и тени на его лице, Кристиан, подчинившись внезапному импульсу, протянула руку и дотронулась до пряди волос. Она уже знала, как мгновенно он может переходить от полной неподвижности к действию — словно спортивный автомобиль, срывающийся с места и достигающий скорости в шестьдесят миль за считанные секунды. Однако она не знала, что даже во сне он может отличить случайное прикосновение от намеренного — ведь от этого зависела его жизнь.

Ритм его дыхания не изменился, ни один мускул не дрогнул на его теле. Кристиан, теперь уже смелее, не таясь, гладила светлые волосы. Откинула прядь со лба.

Внезапно она обнаружила, что он смотрит прямо на нее широко открытыми глазами. Это было так неожиданно, что она вспыхнула и отдернула руку.

— Нет, — произнес Лудо. — Не убирай.

Не глядя на него, Кристиан снова стала гладить волосы, перебирать их пальцами. Очень осторожно и нежно коснулась его губ, провела вдоль линии рта, с удивлением наблюдая за своими собственными пальцами, как будто они двигались независимо от нее. Он пошевелился, взял ее руку, притянул ее к себе на грудь.

Кристиан словно плыла в голубом и золотистом тумане. Руки Лудо медленно гладили ее шею, плечи, спустились к тонкой талии. Она наклонилась ближе к нему и увидела свое отражение в его глазах, таких темных, что радужка казалась лишь чуть светлее зрачков. В его глазах стоял вопрос. Я хочу тебя, говорили они. А ты? Ты меня хочешь? Ее глаза ответили: да.

В следующую секунду ее бикини и его шорты лежали на полу. Обнаженная, она наклонилась к нему, а он, обхватив ладонями ее грудь, медленно поглаживал пальцами соски. Ни один из них не произнес ни слова. Она потянулась к его губам. Ощутила, какие они твердые и соленые. Губы его раскрылись под ее губами. Руки скользнули вниз по ее спине. Кристиан ощутила, как горячий ток прошел по телу. Она как будто таяла. Глубоко вздохнув, она опустилась на него. Ничего подобного она никогда в жизни не ощущала и даже не знала, что можно так желать мужчину. Она лежала на нем, обнимая руками шею, ощущая его глубоко внутри себя. Подняла голову, взглянула ему в лицо. Он едва заметно улыбался, наблюдая за ней.

— Я люблю тебя, — сказала Кристиан.

Лудо улыбался счастливой юношеской улыбкой, которой она раньше никогда у него не видела. Он не сказал ей в ответ, что тоже любит ее. Но она этого и не ждала.

Тьма быстро сгущалась. Ветер набирал силу. Поднимался шторм. Кристиан и Лудо подплыли к мрачным стенам крепости Эль-Морро, веками служившей защитой для города Сан-Хуан.

Корабль входил в гавань на гребне высокой волны.

Кристиан не сводила глаз с грязно-желтых стен, возвышавшихся на несколько сотен футов над ее головой.

Перевела взгляд вниз, на остроконечные скалы, лежавшие в такой опасной близости. Однако они их благополучно миновали и вскоре вошли в спокойные воды гавани. Кристиан спустила и свернула парус на грот-мачте.

Лудо стоял у штурвала, внимательный, собранный и настороженный, и в то же время уверенный в себе и счастливый. Улыбнулся ей поверх сложенных парусов.

— Сейчас мы помоемся. Потом пойдем поедим где-нибудь стейк или, может быть, добропорядочный американский гамбургер. Что ты на это скажешь?

Как чудесно снова оказаться на твердой земле после двух недель, проведенных в океане. Чудесно и немного непривычно… Земля качалась у нее под ногами. Больше всего хотелось свежего мяса (стейк, о да, это прекрасно!) с бутылкой хорошего вина.

Они сидели в такси, тесно прижавшись друг к другу.

Кристиан обняла Лудо за талию. Он наклонился вперед, разговаривал с таксистом. Он был в просторной белой хлопковой рубашке и широких белых брюках — типичной одежде латиноамериканцов. Сквозь ткань рубашки она ощущала тепло его кожи, движения упругих мышц.

Кристиан вскоре поняла, что, находясь рядом с Лудо, не может устоять перед искушением коснуться его. За последнюю неделю они занимались любовью по четыре раза в день. И сейчас она мечтала о том же. Она смотрела на ветровое стекло, наполовину скрытое изображениями святых, пластмассовыми розами, миниатюрными детскими ботиночками и болтающимся резиновым крокодильчиком, но ничего этого не видела. Она представляла себе склоненную светлую голову Лудо, его обнаженные плечи, напряженные руки, ритмичные движения… Этот образ заслонил все остальные. Кристиан почти застонала, прижалась к Лудо, спрятала лицо у него между лопатками.

Не оборачиваясь, он дрогнувшим голосом продолжал объяснять таксисту, куда ехать.

Машина остановилась у небольшого ресторанчика, примерно в трех кварталах от пляжа. Кристиан ждала под деревом, пока Лудо расплачивался с таксистом. Слушала звуки тропической ночи — стрекотание сверчков, пронзительные крики древесных лягушек над головой, плеск волн о скалы, неожиданные раскаты грома. Небо разорвалось пополам, пронзенное пурпурно-белой молнией, осветившей на мгновение скопление тяжелых кучевых облаков. Кристиан даже зажмурилась. В следующую секунду полил дождь, обдав их теплыми струями. Они вымокли до нитки, прежде чем успели добежать до дверей ресторана.

Во время обеда они сидели почти вплотную друг к другу, говорили много и сумбурно, перескакивая с одной темы на другую, много пили, много смеялись. Кристиан, загорелая, как цыганка, выглядела очень экзотично в рабочих штанах Лудо и его рубашке, завязанной узлом на талии, с ярко-красной лентой в темных волосах. Она вся светилась здоровьем и счастьем. Загорелые щеки вспыхивали ярким румянцем каждый раз, когда рука Лудо касалась ее бедра. Она с аппетитом ела стейк, с замиранием сердца думая о том, что никто во всем мире, даже Арран и Изабель, не знает, где она сейчас. Она выпала из времени и пространства. Интересно, пытался ли Сэм Старк разыскать ее? С детским восторгом она подумала о том, что ему ни за что не придет в голову искать ее на небольшом парусном суденышке в гавани Сан-Хуан.

Гроза кончилась. Они вышли из ресторана. На темных улицах блестели лужи, от тротуаров поднимался пар, с листьев деревьев капала вода. В посвежевшем после дождя воздухе чувствовался легкий аромат цветов. Мокрые древесные лягушки захлебывались от счастья в ветвях деревьев.

Кристиан и Лудо взяли такси и вернулись на корабль.

В каюте было сыро, повсюду блестели капли воды. Они закрыли люк, и почти в ту же минуту над их головами раздался треск — налетел порыв града. Его крупные дробины громко стучали о палубу.

Лудо, босой, стоял, наклонив голову, жадными глазами глядя на обнаженную Кристиан. Она ждала его, распростершись на узкой койке. Не сводя с нее глаз, он сорвал с себя одежду, не глядя кинул на пол. Несколько долгих мгновений они не прикасались друг к другу. Кристиан смотрела на него такими же жадными глазами и думала о том, как он прекрасен без одежды, какой стройный и подтянутый. И еще она думала о том, что каждое мгновение, проведенное вне физического контакта с ним — сущая мука. Она сознательно продлевала эту агонию, чтобы потом еще полнее насладиться своим счастьем. Трепеща под взглядом его темных глаз, она протянула руки.

— Иди ко мне, Лудо. Иди ко мне!

Он улыбнулся, и все его лицо изменилось. Так он улыбался только ей. Это ее, на всю жизнь. Он бросился к ней, и они слились. Кристиан целовала его закрытые глаза, перебирала спутанные волосы. Он снова и снова погружался в нее, пока она не почувствовала, как растет, поднимается какая-то неистовая сила в них обоих, услышала, как участилось и стало хриплым его дыхание, увидела капли пота на его лице и теле. Все его мышцы напряглись в мощном спазме. Он изливал в нее всего себя.

Кристиан громко стонала, снова и снова повторяя его имя, растворившись в нем без остатка.

Потом он лежал рядом с ней с закрытыми глазами, тихий и неподвижный. Капли пота высыхали на его теле под легкими порывами ветра из приоткрытого люка.

(Позже им снова пришлось его закрыть — налетел новый шквал.) Кристиан, приподнявшись на локте, смотрела на него. Как бы ей хотелось узнать, о чем он думает.

Но лучше ей этого было не знать. Лудо мечтал об одном — снова оказаться в Атлантическом океане, как можно дальше отсюда. Его разрывали чувства, каких он раньше никогда не испытывал. Секс он всегда считал чем-то вроде сильного телесного голода, который легко утолить и который потом выбрасываешь из головы до следующего раза. Он никогда не испытывал недостатка в женщинах, их влекло к нему. Однако чувства его при этом не затрагивались, и слава Богу. В его жизни, полной опасностей, не оставалось места для чувств.

И вот теперь появилась Кристиан. Что ему с ней делать?

Вначале он планировал расстаться с ней сразу же по прибытии в Сан-Хуан. Каждый из них пойдет своим путем. Прощай, желаю счастья, буду о тебе вспоминать.

И все дела. Но теперь расстаться с Кристиан казалось таким же немыслимым, как разрезать самого себя пополам.

Если бы их путешествие никогда не кончалось. Если бы они могли провести всю жизнь наедине с ветром и океаном…

Назавтра ему придется снова включаться в прежнюю жизнь. Позвонить разным людям. Сначала доложиться о благополучном прибытии; потом другу Мигелю, у которого во время отлучек хранился «фиат» Лудо; потом… потом связному — официанту из отеля «Кондадо-палас».

И тогда, рано или поздно, начнется другая жизнь, с ложью, неожиданными исчезновениями, постоянным риском. Жизнь, в которой для Кристиан нет места, и втягивать ее в эту жизнь — преступление.

Мороз прошел у него по коже. Он знал, что она за ним наблюдает. Нельзя, чтобы она заметила его страх.

Раньше Лудо никогда такого не испытывал. Он боялся за другого человека. Да, рано или поздно им придется расстаться. Он должен будет отослать ее, тут и сомневаться нечего.

Но не сейчас, о Господи, только не сейчас!

Глава 5

Все свои силы Арран в эти дни отдавала работе. И все свое время тоже. Либо сидела за письменным столом, печатая на великолепной красной ай-би-эмовской машинке, подаренной Изабель, либо встречалась с нужными ей для работы людьми.

Что же касается общения вне работы; то эта сторона ее жизни практически свелась к нулю.

У Фатсо после смерти его сестры Хелен проснулась давно забытая, но все еще существующая ненависть к белым. Пробить ее оказалось невозможно даже для Арран. Он исчез из ее жизни, ушел в свой недоступный мир черных, и больше она его не видела. Хельмут Рингмэйден вышел на пенсию, а магазин «Могал букс» превратился в модерновый шоп, торгующий импортными товарами — комнатными тапочками, отороченными мехом ламы, афганскими шапками, мексиканскими поделками.

С сестрами Арран тоже почти не общалась. Изабель работала так же много, как и она сама, Кристиан же просто-напросто исчезла. Сбежала перед самой свадьбой с Сэмом Старком, миллиардером из Флориды, и объявилась, в Пуэрто-Рико вместе с незнакомцем по имени Лудо Корей. Конечно, он контрабандист, уверяла Изабель, и конечно, занимается перевозкой наркотиков.

— А чем еще он может заниматься?

Арран очень беспокоилась за Кристиан, даже несмотря на счастливый голос сестры в тот единственный раз, когда они разговаривали по телефону. Ты сошла с ума, Крис, хотелось ей крикнуть, он же контрабандист!

Еще больше тревожило ее то, что Кристиан так резко и бесповоротно оборвала все связи с внешним миром — ни телефона, ни адреса, никакой возможности добраться до нее. А если что-то случится? Если понадобится срочно связаться с ней? Арран чувствовала себя брошенной, покинутой. Ощущала обиду на Кристиан за то, что та ей не доверяет… И ревность. Да, ревность. Кристиан влюблена, Кристиан счастлива, и это вызывало у Арран горькое чувство ревности. Сможет ли она сама когда-нибудь влюбиться? Наверное, теперь уже нет.

Она так панически боялась повторения унизительной сцены, пережитой с Хартом Джэрроу, что стала избегать общества мужчин и остерегалась любых личных контактов. Теперь, когда темные силы одолевали ее (как выяснилось, печальный опыт с Молотобойцем не изгнал злых духов — они лишь притаились на время, набирая силу), она садилась в свою старенькую побитую «тойоту» и ехала в промышленную часть города к югу от Маркет-стрит, в клуб «Тысяча сто», где проводила несколько часов в его тускло освещенных комнатах.

Клуб регулярно посещали садомазохисты обоих полов, и вскоре Арран уже неукротимо влекло в его подвалы под складами. Ее привлекал и невозмутимый профессионализм работавших там проститутов. У нее появились любимчики — Гас, спортсмен по бодибилдингу с бритым черепом, в дневное время работавший на заводе по упаковке мяса, и Сандро — полуиндеец, полугрек, тупой, как осел. Она не покидала этих мрачных стен до тех пор, пока все тело не начинало болеть от побоев, а внутри на несколько драгоценных часов не появлялось ощущение легкости и чистоты.

На следующее утро она просыпалась, плача от стыда и отчаяния, и клялась самой себе, что больше никогда, никогда не пойдет в этот клуб. Она очистится. С этого дня она будет жить, как монашка. Ведь, кроме всего прочего, есть опасность заразиться смертельной болезнью. Эта угроза висела над ее головой как дамоклов меч. Никогда, клялась она себе, никогда, никогда!

Но через месяц, гонимая непреодолимой темной силой, она снова звонила в потайной звонок на той же двери, с пятьюстами долларами наготове, и снова проводила ночь в угаре и забытьи в темном подвале с чужими людьми.

Труднее всего приходилось ранними вечерами. Вот почему Арран, уже завершив работу над книгой о бездомяых, продолжала посещать приют Святого Эндрю на Девятой улице и проводила все больше времени среди его обитателей — ста пятидесяти мужчин, женщин и детей, ежедневно получавших там горячий обед и теплый ночлег. Она общалась с бездомными бродягами, которые, однажды доверившись ей, безоговорочно приняли ее как свою и рассказывали ей все без опаски. Это были люди типа Гуча — пятнадцатилетнего мальчишки, знавшего все места в городе, где можно найти еду, или Джима и Марко — наркоманов и жертв шестидесятых годов, искавших защиты друг у друга и постоянно державшихся вместе, словно сиамские близнецы, или миссис Делани — дурно пахнущей старухи, убежденной в существовании марсианского заговора с целью предотвращения второго пришествия Иисуса Христа, или мистера Фролика — восьмидесятилетнего профессионального нищего с ампутированными ногами, королевской осанкой и лицом поэта, опекаемого громадной немецкой овчаркой с ласковыми глазами по имени Лофтус.

Подружилась Арран и с теми, кто помогал приюту, например, с молодым доктором Джонни Гарсиа, родом из Гватемалы, руководившим клиникой Долорес на небольшой улочке неподалеку от Миссии. Он заходил в приют дважды в неделю и бесплатно лечил любые болезни от поражений кожи до дизентерии. Был еще Хамфри — трехсотфунтовый гомосексуалист из бара по соседству под названием «Темница». Он отвечал за приютскую кухню. Каждый день в пять часов Хамфри, в черной кожаной форме а-ля наци, потный и задыхающийся, притаскивал огромный чан с домашним супом. Каждое утро он закупал свежие продукты на фермерском рынке и мечтал о собственном французском ресторанчике где-нибудь в сельской местности.

Однажды вечером Арран познакомилась с Дэлвином.

— Дэв пришел, — сообщил Джонни Гарсиа.

Арран в это время стояла за стойкой, устанавливая на подносах чашки с чаем, кофе и молоком.

— Он хочет поговорить с тобой.

Однако прежде чем Джонни успел рассказать, кто такой Дэв и о чем хочет поговорить, его отозвали к старику со страшным нарывом за ухом.

Может быть, Джонни подумал, что она уже знакома с Дэлвином? Когда Дэлвин подошел к ней, Арран поняла, что никогда раньше не видела этого человека. Она бы его не забыла.

Все черты его красивого лица разительно противоречили друг другу, от шевелюры блестящих, совершенно белых волос до гладкого юношеского лица с древними — мудрыми и проницательными — темными глазами и самой доброй улыбкой, какую Арран когда-либо видела.

Ему с одинаковым успехом можно было дать и тридцать, и шестьдесят. Одет он был в старый черный пуловер с высоким воротом и выцветшие джинсы.

— Вы, наверное, Арран? — мягко произнес он глубоким бархатистым голосом. — Я давно ждал встречи с вами. Джонни мне много о вас рассказывал, и теперь я хочу попросить вас об одолжении. Позвольте угостить вас кружкой пива, когда все улягутся спать.

В девять часов Арран и Дэв сидели в отдельной кабинке в мексиканском баре-ресторане на улице Валенсия. Над их головами свисали с потолка неизменные гирлянды рождественских украшений — серебряные колокольчики, ангелочки, Санта-Клаус с оленем. Ангелы трубили в грязные золотые трубы.

Дэв жадно поглощал маисовые чипсы и рассказывал Арран о своем проекте.

— Дело вот в чем. Я хочу сделать фильм о приюте и о людях, которые от него зависят. Надеюсь, его покажут по телевидению, и мы привлечем внимание.

Может быть, удастся собрать немного денег. Мы покажем повседневную жизнь приюта, сопровождая это текстами в кадре и за кадром. Мы отснимем интервью с персоналом и, возможно, кое с кем из обитателей, такими, как, например, мистер Фролик. Он будет счастлив и смотреться будет очень живописно. Но… нам нужен профессионально написанный сценарий, а заплатить за него мы не можем.

— Конечно, я это сделаю, — не задумываясь, ответила Арран. — С большим удовольствием.

— Прекрасно! Просто замечательно! Судя по тому, что я слышал о ваших работах, вы именно тот человек, .который нам нужен. Как вы думаете, смогли бы вы набросать мне его в общих чертах к следующей неделе?

Он вкратце изложил ей основные пожелания и требуемый объем сценария.

Увлеченная его энергией и неотразимым магнетизмом его личности, Арран решила, что сможет сделать то, что требуется.

— Кто будет читать текст?

— Я сам. По крайней мере так я планирую, за неимением никого лучшего.

Арран подумала, что никто и не сможет сделать это лучше него.

— У вас это прекрасно получится. Такой красивый голос… Вы, случайно, не актер?

Дэлвина ее вопрос, по-видимому, очень позабавил.

Глаза его сощурились в улыбке.

— А разве все мы не актеры в той или иной степени?

Арран не поняла, в чем тут шутка, и немного растерялась.

— Во всяком случае, о том, как делаются фильмы, вы кое-что знаете.

— Я когда-то обучался киноискусству.

— В самом деле? Где же?

— ВЮ-эс-си.

— Я потрясена. Там же, где Джордж Люкас и Стивен Спилберг!

Дэв улыбнулся:

— Ну, это было после меня.

Жизнерадостная толстушка в ярко-красном костюме, напоминавшем индийский, принесла еще две бутылки пива и подложила им в тарелки чипсов.

— Не хочу торопить события, — смущенно проговорил Дэв, — но у меня есть еще один проект. С Джонни.

Сейчас пока это только задумка. Мы ищем для него место и деньги.

Что-то в его голосе, по доказало Арран, что эта задумка для него важнее, чем фильм.

— Что за проект?

— Приют для беженцев — латиноамериканцев, которые не могут вернуться домой по политическим причинам. Для людей без средств к существованию, без медицинской помощи, возможно, даже не говорящих по-английски.

Как бы думая вслух, он рассказал ей об этом проекте.

Арран внимательно слушала.

— Может быть, мы сделаем еще один фильм, в зависимости от того, как пойдет первый. В любом случае хороший писатель для нас сейчас на вес золота. Если вас это, конечно, интересует.

— Меня такие вещи всегда интересуют.

Да, пожалуй, для актера он слишком много знает о жизни. Да и для продюсера тоже, или кем он там еще может быть. Но какое все-таки поразительно красивое лицо… Арран внимательно изучала его удлиненные темные глаза, морщинки по углам выразительного рта. Он, наверное, много улыбается… Можно подумать, что жизнь — такая уж веселая штука.

Арран почувствовала знакомое напряжение, смешанное с яростью. Оно пронзило все ее тело, с головы до ног.

Он слишком добр, слишком хорош… слишком необыкновенный, чтобы быть реальным человеком.

Подошла официантка.

— Я больше не хочу пива, — резко бросила Арран. — Хочу виски со льдом.

Она осушила стакан одним глотком. Виски ударило по пустому желудку, словно граната. Она враждебно захрустела чипсами, глядя на Дэлвина прищуренными глазами.

Его такое поведение, по-видимому, нисколько не удивило.

— Жаль, что я ничего не читал из ваших книг. Джонни читал. Он говорит, что ваши книги просто потрясают и что вы прекрасно чувствуете людей, которых описываете.

— Да, наверное.

Арран огляделась в поисках официантки и стала водить мокрым стаканом по столу. Ей хотелось еще выпить.

— Вы располагаете к себе людей, и они вам охотно все рассказывают.

— Да, люди всегда с удовольствием со мной разговаривают.

— Это истинный талант.

Арран равнодушно пожала плечами. Ей сейчас не хотелось говорить о своей работе. Ей ни о чем не хотелось говорить. Ей хотелось…

— Скажите, вы с самого детства хотели стать писательницей?

Она заерзала на стуле.

— Не знаю… Наверное, это вышло само собой.

— Как бы мне хотелось уметь писать. Но, боюсь, ничего у меня не получится. Так и придется использовать чужой талант.

Он потянулся к ней через стол. Взял ее руку. Арран вздрогнула.

— Я очень ценю, что вы согласились нам помочь.

Вы, наверное, даже не представляете себе, как много это для нас значит.

Как обожженная, Арран отдернула руку.

— Тогда закажите мне еще виски.

Дэлвин задумчиво взглянул на нее. Знаком подозвал официантку. Та подошла тотчас же. Конечно, к нему всегда все являются по первому зову. Все наверняка обращают на него внимание, где бы он ни появился.

— Скажите, — медленно произнес он, наблюдая, как она пьет, — чем вы занимаетесь помимо работы?

— Ем и сплю.

— У вас нет знакомых? Нет друга?

— Нет.

Голос его стал еще мяте.

— Сколько вам лет, Арран?

— Тридцать.

— Выглядите вы намного моложе.

— Я знаю. Все мне только об этом и говорят. Надоело.

Он снова улыбнулся:

— Извините.

— Ничего.

Арран резко поднялась из-за стола.

— Пошли.

Дэлвин тоже встал.

— Ну, если вы готовы…

— Готова. Поедем к тебе. Где ты живешь?

— Я живу в таком месте, куда вам нельзя.

— И что это значит? Ну хорошо, поехали ко мне.

Они вышли на улицу. Дэлвин открыл дверцу старенького «фольксвагена». Арран забралась на сиденье. Он сел рядом за руль, захлопнул дверцу. Прежде чем он успел завести мотор, она набросилась на него. Глаза ее сузились, из горла вырвался стон, она тянулась к нему руками, губами, оскаленными зубами. Ошарашенный этим неожиданным нападением, он на мгновение откинулся назад, однако в следующую же секунду с силой, неожиданной для такого не слишком крупного человека, крепко схватил ее за обе руки и неторопливо, но решительно вернул на прежнее место.

— В чем дело? — Арран вырвала одну руку и ударила его по лицу. — Я что, недостаточно хороша для тебя?

Ты меня не хочешь?

Он снова схватил ее руку, пригвоздил к сиденью. Она выгнулась, как тетива лука.

— Да в чем дело-то? Может, ты гомик?

— Нет.

— А я чуть было не подумала… Тогда в чем проблема?

— Никакой проблемы нет. Секс просто не по моей части.

Он еще крепче сжал ее руки, чувствуя истерическую дрожь в мышцах.

— Что значит не по твоей части? Таких не бывает.

Все этим занимаются.

— Но только не я. Тебе разве неизвестно?

— Неизвестно о чем? У тебя что, не встает?

— Я думал, Джонни тебе сказал. Извини…

— Да о чем ты? Какого еще черта Джонни должен был мне сказать?

— О том, что я священник.

— Что?!!

Арран закрыла глаза и обмякла на сиденье. Дэлвин выпустил ее руки.

— Ах ты черт! Священник! Тогда почему ты не носишь этот чертов воротничок?

— В приюте многие боятся любой униформы.

Он замолчал. Ждал. В конце концов Арран расхохоталась так, что слезы ручьем полились из глаз.

— Ах ты… Священник, твою мать!

Дэлвин повернул ее к себе, крепко обнял. Она уткнулась ему в грудь мокрым от слез лицом.

— Ты прекрасная девушка, Арран. Соблазнительная девушка. И очень-очень пьяная. Сейчас я отвезу тебя домой, ты как следует выспишься. А завтра или в какой-нибудь другой день, когда захочешь, мы поговорим.

Глава 6

Марк Уинн не сознавал ни своей исключительности, ни своих особых привилегий. Да, они живут в огромном доме с большим бассейном, и мать у него — кинозвезда. Однако почти у всех его знакомых есть то же самое. На каникулы он уезжал на Гавайи, в Мексику, на Карибское море или в Европу, так же как и другие дети из их круга.

Кое в чем он чувствовал себя даже обделенным. Вот, например, у него нет отца. Хотя у многих его сверстников тоже не всегда имелись отцы, и вообще родители у многих менялись с поразительной быстротой.

Особенно счастливым он себя не чувствовал, да и не стремился к этому. Ему не слишком нравился дом, в котором он жил. И школа тоже. Несмотря на то что он оказался очень способным и шел впереди других, особой популярностью в классе он не пользовался. Он объяснял это тем, что его мама — более известная киноактриса, чем другие матери. Они все просто ему завидуют. В последнее время его стали называть снобом. Ребята не хотели играть с ним, что приводило его в бешенство. Пришлось кое-кого проучить как следует. Тогда его стали называть не только снобом, но еще и задирой. Тем не менее на дни рождения и званые вечера ребята всегда к нему приходили, потому что в его доме устраивались более грандиозные вечера, чем у всех остальных.

К тому времени, как к ним в пятый класс перевели Брайана, у Марка не осталось ни одного настоящего друга. Брайан вернулся в Лос-Анджелес после трех лет, проведенных с матерью в Нью-Йорке. Он не знал, что ему не полагается общаться с Марком Уинном. А если бы даже и знал, не обратил бы внимания.

Брайан рос очень независимым, сложным и одаренным ребенком. Родители его расстались. Отец представлялся ему не слишком понятной и скорее какой-то официальной фигурой. Он много работал, редко улыбался.

При нем Брайан чувствовал себя неуютно. Мать много играла в теннис, ездила к парикмахеру, встречалась за ленчем с приятельницами и постоянно посещала собрания, где организовывались вечера для больных, например, бал для артритников, чай для больных церебральным параличом или ленч для страдающих мышечной дистрофией. Перед выездом из дома мама — кстати, в последнее время она стала сердиться, когда он ее так называл, — разряжалась в пух и прах, долго смотрела в зеркало на свои прекрасные белокурые волосы, злилась на парикмахера Кеннета, опрыскивала себя духами и уносилась на своем голубом «мерседесе» на встречу с такими же дамами, тоже разодетыми в пух и прах и тоже побывавшими у парикмахера Кеннета.

Брайан понятия не имел о том, что там происходит во время этих собраний. Но мама уверяла, что это все очень-очень важно. Он в этом не сомневался, потому что мама и сама считалась важной дамой. Ему об этом постоянно напоминали. Мама — важная дама и настоящая леди, а папа — мерзавец и подонок. Как только мамин адвокат «разделается» с папой, Брайан вместе с мамой моментально уедут обратно в Нью-Йорк.

Эта перспектива его совсем не радовала. Да, ему нравилось в Нью-Йорке, однако Калифорнию он полюбил гораздо больше. Ему нравились эти просторы, цветы, яркое солнце, а теперь еще и новый друг Марк.

Марку Брайан тоже понравился. И не только потому, что у него не было других приятелей. Во-первых, Брайан всегда держался независимо и прекрасно владел собой, во-вторых, внешне он как две капли воды был похож на самого Марка, и это рождало в Марке чувство принадлежности к одному и тому же племени. В-третьих, день рождения Брайана приходился на Рождество, и Марк ему по этому поводу очень сочувствовал. Сострадание оказалось для него новым и очень приятным чувством. Марк ощущал себя добрым и великодушным, и от этого проникался еще большим теплом по отношению к Брайану.

У них оказалось много общего. Например, оба мечтали научиться играть на пианино, и у обоих ничего не получилось. Правда, по разным причинам.

— Мама мне не разрешает, — пожаловался Брайан, — потому что папа играет на пианино. Она не позволяет мне делать ничего такого, что делает папа.

— Но это же глупо.

— Конечно, глупо, потому что я все равно на него похож. Бабушка… ей уже восемьдесят лет, и она немного того, — он постучал себя пальцем по лбу, — так вот, она часто принимает меня за отца.

— У меня дома есть большой «Стейнвей». В прошлом году я брал уроки.

Но теперь Марку больше не хотелось садиться за рояль. Мама, как всегда, все испортила. Чуть ли не в тот же момент, как он заявил, что хотел бы играть на пианино, в гостиной появился «Стейнвей» и мама немедленно организовала занятия с одним из лучших преподавателей музыки в Калифорнии.

Непонятно почему, но его это больше не привлекало.

Вся радость исчезла. У него обнаружили хороший слух и хорошие руки, однако, словно наперекор самому себе, он оказался нерадивым учеником, вялым и равнодушным.

Через несколько недель он перестал даже прикасаться к великолепному роялю со сверкающим корпусом из красного дерева, гладкими, как шелк, клавишами из слоновой кости и богатым, сочным звучанием. Ему на это все вдруг стало, наплевать.

— Не буду заниматься, и все!

Марк сам не понимал, почему это произошло. Точно так же случилось с шотландскими пони, которых ему подарили на день рождения, когда ему исполнилось четыре года. Перед этим он как-то сказал маме, что хорошо бы иметь пони, и она молниеносно исполнила его желание. То же самое произошло с собакой. Ему так хотелось собаку… Мама сказала: смотри, что тебе принесли добрые феи. Марк увидел щенка, самого красивого на свете. Он вприпрыжку бежал к нему через весь холл, стуча когтями по мраморному полу. Но это оказалось совсем не то, о чем мечтал Марк. Ему хотелось настоящую собаку, а не это комнатное украшение. Собаку, пахнущую псиной, может быть, немного грязную, может быть, даже с блохами, одним словом, настоящую собаку. В ярости и отчаянии он расплакался. Мама смотрела на него в ужасе и не могла понять, что же ему надо. Не хочет эту собаку — хорошо. Пусть только скажет, какую он хочет, и она тут же ему достанет.

Мама так старалась ему угодить… Может быть, слишком старалась. Марк пытался отогнать эту внезапно пришедшую в голову «взрослую» мысль. Мама слишком старалась и этим отнимала у него всю радость. Марк не понимал, в чем дело, раздражался, капризничал, и Мелисса начинала плакать вслед за ним. А мама смотрела на них испуганными глазами и тоже ничего не понимала.

И вот теперь Брайан жалуется, что хочет играть на пианино, а мама не разрешает. Марк внезапно почувствовал огромное удовлетворение оттого, что может противостоять запрету матери, пусть даже и не своей собственной.

— Приходи ко мне после школы и играй, сколько хочешь. Я тебе покажу ноты и все свои учебники.

Брайану очень понравилось бывать в доме у Марка.

Он полюбил его «Стейнвей», и даже Мелисса ему понравилась.

Этого Марк не мог понять.

— Да она же круглая дура.

— Совсем она не дура.

Мелисса влюбилась бы в него без памяти, не будь он на полгода моложе ее. Но и теперь она повсюду ходила за ним по пятам и всячески пыталась произвести на него впечатление. Втайне Брайана это умиляло. Он всю жизнь чувствовал себя одиноким, и ему страшно хотелось иметь брата или сестру. Несколько лет назад он спросил маму об этом, и она ответила: «Только через мой труп».

Теперь он воображал, будто Марк — его брат, а Мелисса — сестра. Ему совсем не хотелось возвращаться в Нью-Йорк.

Придя к ним в дом в третий раз, он познакомился с мамой Марка и Мелиссы, знаменитой кинозвездой Изабель Уинн.

Они с Марком сидели за роялем. Брайан старательно разучивал менуэт из «Маленького музыкального альбома» Анны Магдалены Бах. Изабель подъехала к парадному входу и, не убирая машину, побежала в дом. Она очень торопилась — у нее было всего полчаса на то, чтобы переодеться и ехать в студию на фотосъемки для рекламы. Неожиданно она услышала неуверенные звуки рояля из гостиной. Осторожно открыла дверь и увидела за роялем точную копию своего сына. Две копии. Две одинаковые головы с густыми черными кудряшками, две пары золотисто-карих глаз с тяжелыми сонными веками, одинаковой формы губы.

На какую-то долю секунды она не поверила своим глазам. Она что-то пила за ленчем. Но ведь не настолько же…

Мальчики подняли головы.

— Привет, ма.

— Привет, ребята.

— Это мой школьный товарищ.

— Очень приятно.

Изабель вздохнула с облегчением. Слава Богу! Какой красивый мальчик… И какое удивительное сходство с Марком!

Она одарила его улыбкой.

— Как тебя зовут, дорогой?

Мальчик вежливо встал.

— Брайан Уиттэкер. У вас прекрасный рояль, миссис Уинн.

Оставшуюся часть дня Изабель прожила как в тумане. Чувства, которые она считала давно похороненными, вновь вырвались наружу. Она, конечно, знала о том, что у Дэвиса и Стюарт есть сын. Он родился через семь месяцев после того, как они поженились. Изабель восприняла это как пощечину. Она не могла избавиться от, мысли о том, что Дэвис занимался любовью со Стюарт в тот же день, что и с ней. Всеми силами она старалась прогнать эти мысли, однако перед глазами все время вставали образы Дэвиса и Стюарт, занимающихся любовью.

В памяти вновь возникла кошмарная сцена свадебного вечера с такой ясностью, словно это происходило вчера.

Стюарт, эта стерва, с видом кошки, только что проглотившей канарейку, держащая Дэвиса под руку, уже беременная Брайаном… Холл Дженнингс со своей напыщенной речью…

Если верить слухам, их брак распался уже в первый; год после свадьбы. И теперь они наконец разводятся. Эта мысль не давала Изабель покоя. Что, если сейчас, через столько лет, пойти к Дэвису и сказать… Что сказать?

Она принялась рисовать себе воображаемую встречу.

Вот она с жизнерадостным видом входит в его кабинет, садится напротив на вращающийся стул, соблазнительно кладет ногу на ногу и одаривает его своей улыбкой в миллион долларов.

— Привет, Дэвис! Сколько лет, сколько зим. Как приятно снова увидеть тебя. Угадай, что я хочу тебе сказать. Ты ведь знаешь моих близнецов, Марка и Мелиссу?

Ну так вот…

Дэвис слушает не перебивая, холодный и сдержанный. Только он один умеет так держаться.

— Очень интересно. Подумать только, какая ирония судьбы.

А может быть, он скажет что-нибудь совсем другое, например:

— Если ты насчет денег, обратись к моему адвокату.

Конечно, я буду щедр, насколько это возможно в данных обстоятельствах.

Изабель договорилась пообедать вместе с Рефуджио Рамиресом. Время от времени она разыскивала его, потому что он был единственным человеком, который ее понимал, и, кроме того, единственным, с кем она могла поговорить о Дэвисе. Бывали дни, когда ей отчаянно хотелось услышать имя Дэвиса, произносимое вслух кем-нибудь другим, пусть даже и с нелестными эпитетами.

Они сидели в мексиканском ресторанчике, где, по словам Рамиреса, готовили лучшие национальные блюда. Рамирес страшно растолстел. Сейчас он аккуратно разрезал рыбу на тонкие кусочки, обмакнул в масляный чесночный соус, завернул в маисовую лепешку и со вздохом наслаждения отправил в рот.

— Я не видел этого пижона уже несколько месяцев.

Изабель знала, что Дэвис живет один и трудится, как робот, по шестнадцать часов в сутки. По вечерам возвращается в одиночестве к себе в отель, где он снял номер, расставшись со Стюарт. Он снискал себе репутацию одного из самых удачливых и богатейших агентов Голливуда, Славится тем, что умеет заключать самые крутые сделки.

— Ты же помнишь, ему всегда это нравилось. Сам процесс. Помнишь, как он радовался, когда удавалось выжать чуть побольше в пользу клиента. Он смотрел на это как на занимательную игру и был отличным игроком.

Теперь… теперь он еще больше преуспел в этой игре, но она его больше не увлекает. Для него это уже не игра. Его теперь ничто не радует. Эта тугозадая шлюха, на которой он женился, все из него выжала. А теперь затеяла бракоразводный процесс и хочет наложить лапу на все его имущество. Так что, если он вырвется от нее в чем есть, может считать, что ему повезло.

Изабель слушала болтовню Рамиреса, смотрела на его рот, набитый рыбой с маисовыми лепешками, и умирала от желания вскочить с места, помчаться к Дэвису в отель, в его объятия… сделать так, чтобы ему снова стало хорошо.

— Дружить с ним теперь не очень-то легко, — пожаловался Рамирес, вытирая рот салфеткой. — Я-то еще держусь, но я, пожалуй, единственный, кто у него остался. Не знаю, сколько еще выдержу. Этому пижону, похоже, на все наплевать.

Изабель осталась сидеть на месте. Дэвису она не нужна. Он ее не захочет, даже если она расскажет ему о близнецах. Ему наплевать… С какой стати он вдруг проникнется к ним любовью, через столько лет? Ведь он с самого начала даже не пытался выяснить, не его ли это дети.

Поздно ночью Изабель расхаживала по своей огромной спальне со стаканом в руках, не в состоянии заснуть, не в силах успокоиться. Потом все-таки легла в постель и долго без всяких мыслей смотрела на игру тени и света на потолке. Наконец забылась тяжелым сном.

Она стояла рядом с Дэвисом в саду у Дженнингсов, только по другую сторону от нее вместо Холла Дженнингса стоял ее отец, Джордж Уинтер, и произносил бесконечно-длинную речь о двух добрых старинных семействах, Уинтерах и Уиттэкерах. Речь все тянулась и тянулась, ритм ее все ускорялся, голос отца повышался, становился все громче и пронзительнее, пока в конце концов не перешел в истерический хохот.

— Он ненормальный, отец этой девушки, — озабоченно произнес кто-то из гостей. — Им нельзя вступать в брак. Только подумайте о детях…

— Да-да, Дэвис. У моего отца прогрессирующая болезнь мозга. Она может передаться Марку и Мелиссе.

— Не стоило приходить с этим ко мне, — устало ответил Дэвис. — Обратись к моему адвокату. Он сделает все, что надо, чтобы оплатить расходы на лечение.

Ее разбудил телефонный звонок в половине пятого утра. Ничего не соображая, она с трудом выбралась из постели. Ее мутило, голова раскалывалась от боли. Сидя на заднем сиденье лимузина, по дороге на студию в зябкой предрассветной мгле она положила в рот две таблетки экседрина и запила несколькими глотками кофе из термоса.

— Боже правый! — воскликнул гример Гай, взглянув на ее опухшее бледное лицо и набрякшие веки. — Ты выглядишь, как… Да, сегодня мне придется попотеть за свои денежки.

Изабель опустилась в кресло и доверилась его искусным рукам, слушая привычную лекцию о том, как надо беречь себя, иначе от ее прекрасной внешности ничего не останется. Однако сегодня, как никогда, его слова упали на благодатную почву. Если она не одумается, то очень скоро превратится в уродину, и тогда конец ее карьере. О ней станут говорить как о «бывшей», как о неудачнице.

А разве ее уже сейчас нельзя назвать неудачницей?

Она потерпела полную неудачу и как женщина, и как мать. От жалости к себе из глаз ее потекли слезы.

— Прекрати, Изабель! — резко произнес Гай. — Ты мне все испортишь.

Изабель заставила себя успокоиться. Все совсем не так плохо. Она хорошая мать! По крайней мере она старается изо всех сил. Дети ни в чем не нуждаются. У них есть все… кроме отца, разумеется. Ну что же, в таком случае, может быть, стоит дать им отца? Может быть, ей все-таки следует выйти замуж?

Чем больше она об этом думала, тем больше ей казалось, что это разрешит все ее проблемы. А если она выберет подходящего кандидата, возможно, наконец забудет о Дэвисе.

Изабель немного воспряла духом и начала мысленно перебирать всех своих знакомых мужчин. Кого же из них выбрать…

Глава 7

Кристиан жила в сияющем, солнечном, счастливом сне, в чувственном тумане медового месяца, не замечая, как проходят дни, недели, месяцы.

Сэм Старк, возможно, и существовал, но в какой-то другой жизни, о которой она не хотела ни думать, ни вспоминать. С той жизнью покончено навсегда. Кристиан с трудом вернулась к прежней реальности ровно на столько времени, сколько понадобилось, чтобы позвонить сестрам и сообщить, что она жива, здорова и счастлива.

Изабель, преодолев первый шок, взорвалась гневом:

— Как ты сказала, Крис?! Где ты?! С кем?! Ты совсем с ума сошла! Ты же ничего не знаешь об этом человеке…

— Нет, знаю.

— Послушай, скажи мне точно, где ты находишься, и дай номер телефона, по которому с тобой можно связаться. Крис, ты должна вернуться к реальности.

— Но это и есть реальность, Иза.

Номер телефона она дать не могла, потому что его попросту не существовало. И тем лучше. Ей не нужно ничье вмешательство в этот волшебный сон. Даже сестры ей не нужны. Не сейчас…

— Я дам тебе номер телефона, когда он у меня появится.

После чего Кристиан сердечно, но решительно распрощалась с сестрой и вернулась на корабль помочь Лудо с уборкой. Позже приехал друг Лудо, Мигель, и привез белый «фиат». К вечеру явился владелец корабля и забрал судно, которое Лудо и Кристиан вычистили до блеска, все, от кормы до носа. Лудо получил от владельца солидный чек за доставку, и они с Кристиан начали тратить деньги.

Они уехали на юго-восток острова, подальше от дождливых лесов, туда, где высилась гора Эль-Джунк, всегда накрытая шалью облаков. Они поселились среди степей, поросших вереском и карликовыми кустарниками, среди травянистых холмов, сбегавших к ослепительно голубому океану. На закате они рука об руку гуляли по пляжу босиком, оставляя двойные следы на белом песке.

Купались в бассейне отеля, самом причудливом, какой когда-либо видела Кристиан. Дно его было расписано синими, голубыми и ярко-красными узорами, отчего казалось, будто плывешь среди радуг. Окна их номера выходили на песчаную лагуну, окаймленную скалами. Сверкающие рыбки метались в бирюзовой воде. Все ночи напролет Лудо и Кристиан занимались любовью на огромной кровати.

На пятый день они поехали вверх по крутому склону Эль-Джунк. Лудо хотел показать ей весь свой остров.

Неделю они провели в настоящем убежище, о котором знали лишь немногие. Прохладные старинные комнаты колониального периода выходили окнами на просторные каменные внутренние дворики и галереи под черепичными крышами. Стены и окна были сплошь увиты тропическими растениями. Кристиан казалось, что лепестки цветов раскрываются прямо у нее на глазах. В столовой они сидели одни за столом, украшенным шиповником и гардениями, ели цесарку, дикий рис и фрукты. За окнами в это время лил теплый дождь.

Потом состоялось «возвращение домой».

Лудо въехал в ворота маленького спортивно-рыболовецкого клуба близ Маягуэса, где стоял на приколе его «Свободный дух». Они миновали теннисные корты и небольшое здание клуба. Лудо нажал на клаксон и приветственно помахал Бето, клубному менеджеру. Тот, высунулся из окна и помахал в ответ. Они поехали дальше вниз, туда, где качался на волнах белый корпус корабля, четко отражавшийся в зеркально-гладкой спокойной воде бутылочного: цвета.

Позже Лудо завел свою моторку «Зодиак», и они вышли из гавани в спокойные предзакатные воды пролива Мона. Солнце садилось в фиолетовые облака. Кристиан и Лудо сидели в лодке, смотрели на темные силуэты пальм на фоне воды, окрашенной в пурпурный цвет заката. Лудо открыл бутылку испанского шампанского, которую он специально взял с собой для этого случая. Наполнил пластмассовые стаканы.

— Добро пожаловать домой!

Едва произнеся эти слова, он мысленно назвал себя дураком.

До конца медового месяца осталось всего две недели.

Рано утром Лудо позвали к телефону. После этого он ушел на целый день. Он не сказал, куда идет и когда вернется, но Кристиан не обиделась на него за это. Она занялась домашними делами. Отвезла белье в стирку в деревню, купила продукты на ужин — жареного цыпленка, латук, помидоры и бутылку белого вина. После ленча она взяла маску и ласты и повела «Зодиак» к рифам — самому лучшему месту для подводного плавания.

Вернувшись на корабль под вечер, она увидела двух незнакомцев, быстро и напряженно говоривших по-испански. Судя по внешности, это были пуэрториканцы — черноволосые, темноглазые, с оливковой кожей. К ее величайшему изумлению, одним из них оказался ее Лудо.

Потрясенная, она молча смотрела на него. С какой стати ему вздумалось перекрасить волосы? И почему он так странно смотрит на нее, как будто не узнавая и даже с раздражением? Она переводила взгляд с одного на другого, ожидая, когда ей расскажут, в чем дело.

Наконец Лудо улыбнулся ей напряженной, незнакомой улыбкой. Велел быстро упаковать вещи. Его приятель, которого он просто назвал Тони, ничего при этом не поясняя, отвезет ее в аэропорт в Маягуэс, откуда она улетит в Сан-Хуан.

Кристиан остолбенела.

— Но почему?!

— Мне придется уехать на некоторое время.

— Куда?

Ничего не понимая, чувствуя внезапный страх, Кристиан пошла за ним в каюту, где ждал наспех приготовленный ужин. Она смотрела, как он открывает ящик, вынимает одежду, складывает в небольшую дорожную сумку.

— Лудо… Что происходит? Почему ты мне не отвечаешь?

Лудо не смотрел на нее.

— Извини, Кристиан. Тебе надо уехать.

— О чем ты говоришь?!

Она смотрела не отрываясь на этого черноволосого незнакомца с жесткими глазами. Поразительно, как цвет волос может изменить внешность человека. Он казался смуглее, меньше ростом. А когда она впервые увидела его сегодня, разговаривающим с Тони, ей показалось, будто даже черты лица у него изменились. Наверное, потому, что сейчас он считал себя другим… испанцем… Этого человека она не знает. Это не Лудо.

Он застегнул молнию на сумке. Внезапно Кристиан заметила пистолет, лежавший на койке. Девятимиллиметровый «вальтер», машинально отметила она. О Боже…

— Лудо, куда ты едешь?

— Прости, — снова проговорил он, все так же не глядя на нее. — Я надеялся, что у нас с тобой будет больше времени.

— Но мы увидимся в Сан-Хуане?

— Нет.

— Ты… ты прогоняешь меня?! Хочешь, чтобы я тебя покинула? Навсегда?

Он молча кивнул.

Кровь отхлынула у нее от лица. Все тело обдала мутная волна слабости. Без сил она опустилась на койку.

Пистолет лежал рядом.

— Нет, — прошептала она и в следующую секунду повторила упрямо; — нет, я никуда не уеду.

— Так надо. Иначе ты все только осложнишь.

— Значит, я все осложню. Лудо, я уеду только в одном случае — если ты скажешь, что я тебе надоела, и сумеешь убедить меня в этом.

Он обернулся. В первый раз взглянул на нее. Его лицо прорезали незнакомые жесткие складки. Он опустил глаза вниз, на пистолет, потом снова взглянул на нее.

— Ах, б…

Он резко отвернулся. До этого Кристиан никогда не слышала, чтобы он так ругался.

— Ничего. Я понимаю.

Ее охватило ледяное спокойствие. Все остальные чувства куда-то исчезли. Она больше не чувствовала ни любви, ни отчаяния. Даже страха не ощущала… пока.

— Это ничего. Я все понимаю. Я поеду в Сан-Хуан.

Найду, где остановиться. Позвоню Мигелю и скажу, где меня найти. Я буду ждать тебя. Ты найдешь меня в Сан-Хуане, когда вернешься.

Он растерянно смотрел на нее.

— Но я не знаю, когда это будет. Может быть, я вообще не… — Он не договорил.

— Мне все равно, сколько придется ждать. Ты ничего не сможешь сделать. Я тебя не покину. — Она крепко сжала губы. — Больше я никуда не побегу.

Она не плакала до следующей ночи. Оставшись в одиночестве, лежа на кровати в номере отеля, глядя в потолок, она думала о том, где сейчас Лудо, что он делает… и кто же он такой. И тогда она разрыдалась так, что, казалось, никогда не сможет остановиться. Рыдала от тоски по Лудо… от страха за него.

Глава 8

В воспоминаниях Арран, когда она оглядывалась назад, длинные, не очень последовательные, часто прерываемые разговоры с отцом Дэлвином слились в один долгий диалог, длившийся больше полугода в самых различных местах — в кафе, в барах, в приюте — и даже во время обсуждений будущего сценария.

Это никак не походило на формальные «беседы» за письменным столом среди полированной мебели, в атмосфере святости и благочестия, чего Арран вначале подсознательно опасалась. У отца Дэлвина не было для этого ни времени, ни желания. Как городской священник, он трудился не покладая рук с утра до ночи, причем его обязанности включали и духовное успокоение больных и умирающих, и заполнение сложных бюрократических документов для необразованных или не знающих английского языка, и оказание первой помощи — в буквальном смысле — после кровавых драк.

Арран сравнивала его с жонглером, которому приходится удерживать в воздухе бесконечное количество предметов, не давая им упасть. Теперь и она входила в это число. Каждый раз, когда она спотыкалась и вздрагивала от ужаса, что снова упадет, он оказывался рядом. Он поддерживал ее своей энергией, одним своим присутствием.

В конце концов она незаметно для себя рассказала ему о сумасшествии отца, о его беспричинных и неконтролируемых приступах ярости, о том, как жилось ей дома.

— Мы все жили в постоянном напряжении. Никогда не знали, что может вызвать очередной приступ. Мне-то было легче, чем остальным, — я меньше с ним сталкивалась.

— А сестры?

— Изабель его особенно раздражала. Своей подвижностью, живостью, энергией. Ей всегда чего-то хотелось… делать что-то, стать кем-то, быть первой во всем. Из-за этого они с отцом все время ссорились. Но она самая великодушная и щедрая из нас. Несмотря на то что он ее ненавидит, она единственная из нас поддерживает с ним отношения, посылает родителям деньги. И ни слова благодарности в ответ. Она их даже навестила однажды.

В прошлом году купила для мамы машину. Конечно, для Изабель дело обстоит по-иному…

— А в чем разница?

— Она не… не… ее это не задело.

— Понимаю. А Кристиан?

— О, Крис… Она всегда панически боялась отца. Он ее постоянно мучил, унижал, считал круглой дурой. Называл ее «мисс Посредственность». У нее бывали нервные срывы, и она убегала из дома. Она всю жизнь спасалась бегством. Кристиан и сейчас в бегах.

— Где же она сейчас?

— Если бы я знала. Живет на корабле, где-то в Карибском море, и не дает нам ни адреса, ни телефона.

Неизвестно, как с ней связаться. — Арран коротко рассказала то, что знала о Лудо. — Изабель уверена, что он занимается контрабандой наркотиков.

Отец Дэлвин задумчиво смотрел на нее.

— М-м-м-м… Значит, ты считаешь, что Кристиан — тоже полусумасшедшая. А ты сама, Арран?

— А что я?

— Тебя ведь это тоже задело.

— Что вы имеете в виду?

— Ты сама сказала, что Изабель — единственная из вас, кого это не задело.

— Я так сказала? Я не то имела в виду.

Дэлвин решил не настаивать.

— Скажи, вы с сестрами очень дружны?

— Да, очень.

— Они знают про твою сексуальную жизнь?

Она остолбенела. Даже не могла понять, что ее больше шокировало — то, что священник говорит о сексе, или сама мысль о том, что Изабель и Кристиан могут узнать об этом.

— Нет, конечно!

— Почему?

— Я никогда не смогу рассказать им, Дэв. Никогда!

— Думаешь, они не смогут понять?

Она на минуту задумалась.

— Может быть, они бы и поняли… Но это их так…

— Что? Шокирует? Вызовет отвращение?

— Да… наверное.

— Думаешь, они перестанут тебя любить?

Арран обхватила руками плечи, опустила глаза.

— Да, что-то вроде этого.

На этом разговор прекратился. На время.

Еще один разговор состоялся однажды вечером в приюте. Дэв втирал порошок от блох в крестец Лофтуса, большой немецкой овчарки мистера Фролика. Собака расчесала себя до крови.

— А как вела себя ваша мать, когда отец на вас набрасывался? Она вас защищала?

Арран отрицательно затрясла головой.

— Никогда. Она всегда принимала сторону отца. Защищала только его.

— Защищала?

— Да. Она все для него делала. Он для нее был таким же ребенком, как и мы. Может быть, даже в большей степени.

— Но вас она не защищала. Как ты считаешь, она любит детей?

Арран задумалась.

— Да, наверное. Во время войны она работала в приюте для детей-сирот и во всяких таких обществах, где занимаются усыновлением детей. Пока не вышла замуж.

— Она очень расстроилась, когда вы уехали из дома?

— Думаю, она только притворялась расстроенной.

А на самом деле скорее всего это ее даже обрадовало.

После нашего отъезда отец стал полностью принадлежать ей.

Черный пиджак и брюки Дэлвина побелели от порошка. Он отряхнул их и закашлялся.

— Ну хорошо, давай вернемся к тебе. Ты говоришь, что отец любил тебя больше, чем сестер. Почему?

— Потому что я не бунтовала и не убегала. И еще я писала, как и он в молодости. Он любил повторять, что я одна из всех его понимаю. Он читал мне свои стихи. Рассказывал бесконечные военные истории. Он искренне верил, что все это действительно с ним происходило.

— А почему ты думаешь, что нет?

— Когда я работала в библиотеке, я нашла там старые приключенческие книжки, и в них описывались все истории отца. Он их немного изменил и иногда сбивался, путался, но они все точно были взяты из книг. Он даже некоторые имена оставил.

— Ты не веришь, что он побывал на войне?

Арран покачала головой:

— Не помню, сколько мне было лет, когда я почувствовала, что все это выдумки. Всего лишь его фантазии.

— А что думают твои сестры?

— Они не знают. Я им ничего не говорила.

— Но почему? Разве не лучше все высказать? — Отец Дэлвин отставил баночку с порошком и отпустил Лофтуса. Тот немедленно встряхнулся и поднял целое облако белой пыли. Отец Дэлвин закашлялся, чихнул. — Вот проклятие! Так почему же ты ничего не сказала сестрам?

— Дэв, я просто не могла! Изабель всегда так хорошо к нему относилась. Даже гордилась им. Она бы мне ни за что не поверила. А Кристиан только стала бы еще больше его бояться. Она часто сама бывает на грани.

— Ты очень оберегаешь сестер. Особенно Кристиан.

— Она такая хрупкая.

— Но теперь она, кажется, счастлива.

— Если бы только она рассказала нам, что происходит и где ее найти.

— Может быть, она не хочет, чтобы ее нашли, даже вы. Может, она боится вам довериться.

— Глупости! Крис всегда нам все рассказывала.

— В таком случае… если ты так к ней относишься, почему ты не расскажешь ей и Изабель о себе?

— Но это же совсем другое!

— Разве? Но почему? Или ты считаешь, что твои похождения слишком отвратительны для их деликатного слуха? Я сомневаюсь. Я думаю, ты к ним несправедлива и совершенно напрасно лишаешь себя их поддержки.

Арран молчала.

Дэлвин поднялся на ноги.

— Ну хорошо, Арран, давай пока оставим это. Но ты подумай как следует. В вашей семье полно всяких секретов. И каждый из вас, похоже, оберегает другого.

Вечер выдался трудным для Арран. Она заранее договорилась об интервью с миссис Делани для будущего фильма. Та немедленно пустилась в пространные рассуждения об Иисусе Христе, космических кораблях пришельцев и о двух марсианах, которых якобы каждый день видит у входа в винный магазин на Шестой улице, — А что там, скажите, стоит на улице, рядом с магазином, как не летающая тарелка? — яростно вопрошала миссис Делани, брызгая слюной. — Она только с виду похожа на «бьюик» семьдесят шестого года.

Арран потребовалось немало времени и сил, чтобы успокоить старуху, и сейчас она чувствовала себя совсем выжатой. Они с Дэлвином сидели в маленьком кафе, где было тепло и приятно пахло дымящимся кофе. Постепенно Арран расслабилась. Сама не заметив, как это получилось, начала рассказывать Дэлвину о Блэкки Роуче. Руки ее сжимали чашку так крепко, что костяшки пальцев побелели от напряжения.

— Вскоре после его гибели я уехала в Лос-Анджелес, к Изабель. Некоторое время жила у нее, потом переехала в Сан-Франциско. Впервые в жизни я почувствовала себя счастливой. Мне все здесь нравилось, и все шло так хорошо. У меня появилась работа, друзья… Но…

Она рассказала о Джин-Карло Ваччио, о тех, кто появился в ее жизни после него, о банде мотоциклистов из Окленда.

— А потом начались эти телефонные звонки… ужасные, отвратительные… Я так испугалась!

Даже сейчас, при одном воспоминании, лицо ее стало белым, как мел.

— Слава Богу, ты вовремя почувствовала опасность.

Скажи, Арран, ты никогда не задумывалась над тем, почему тебя так тянуло рисковать собственной жизнью?

Арран опустила глаза.

— Я просто ощущала… что не могу иначе. После этого я на какое-то время чувствовала себя чище. Я знаю, это звучит глупо…

— Да нет, я бы не сказал. Как бы там ни было, ты решила обратиться за помощью. Разумный шаг.

— Но я так и не смогла пройти через это до конца.

К своему ужасу, Арран почувствовала, что слезы застилают ей глаза.

— Это все выглядело так неестественно, так фальшиво… рассказывать о подобных вещах, сидя в чистеньком аккуратном кабинете. И этот доктор… ну что он мог сделать? Только швырнуть мне обратно в лицо то, что я же ему рассказала бы. Я с самого начала поняла, что не скажу ему правду. Не хотела, чтобы он узнал… Он мне совсем не понравился.

— В таком случае ты правильно поступила, что ушла.

Тогда ты еще не созрела для этого.

— И потом… я была уверена, что больше это никогда не повторится. Я считала, что излечилась полностью.

Пока…

— Пока что?

— Произошло нечто… настолько ужасное…

Нет, она просто не могла заставить себя рассказать ему о Харте Джэрроу.

— В общем, я начала посещать клуб «Тысяча сто».

— Ах так, — спокойно произнес Дэлвин. — Ты пошла туда?

Арран, потрясенная, вскинула на него глаза.

— Вы… знаете это место?!

— Арран, я же не слепой и не глухой. Конечно, я знаю о существовании этого клуба. Я ведь обязан знать все, что происходит на моей территории. И потом… невозможно вести людей к свету, не зная о соблазнах тьмы.

— Но ведь вы же священник.

— Спасибо за то, что напомнила. Но, во-первых, я не родился священником. Я им стал. До этого я достаточно долго жил в миру.

Арран вспыхнула, снова опустила глаза, представив себе отца Дэлвина в клубе «Тысяча сто» и тщетно пытаясь прогнать из головы этот образ. Он с интересом наблюдал за ней, по-видимому, догадываясь, о чем она думает.

Потом улыбнулся и заговорил очень мягким тоном.

— Что же заставило тебя пойти в этот клуб?

Скорчившись от стыда, запинаясь и останавливаясь на каждом слове, она рассказала ему историю с Хартом Джэрроу. Дэлвина, как видно, и это нисколько не шокировало. Он отошел к стойке и принес еще две чашки с дымящимся капуччино. Арран угрюмо смотрела на крупинки шоколада поверх пенящейся горки сливок.

— Я не могу понять, что со мной происходит. Каждый раз, когда все наконец устраивается в моей жизни, когда дела идут хорошо, у меня возникает непреодолимая потребность все разрушить.

— Тебе недолго осталось страдать, Арран, совсем недолго. Я обещаю. Видишь ли, со мной люди тоже охотно разговаривают, как и с тобой. Они делятся со мной своими горестями и секретами день за днем, неделя за неделей, год за годом. Истории все время разные и в то же время похожие одна на другую. В конце концов вырисовываются определенные закономерности. И их очень легко распознать. История, подобная твоей, уже случалась с другими и будет повторяться еще не раз. Вот послушай.

Голос его стал более мягким и глубоким, приобрел какую-то гипнотическую силу.

— Девочка растет в семье, где нет счастья, с тираном-отцом и слабой матерью. Сначала все выглядит не так уж плохо. Отец относится к ней лучше, чем к сестрам, не обижает ее. Но по мере того как девочка подрастает, отец все больше и больше выделяет ее как свою любимицу.

Арран хотелось остановить его, но она почувствовала, что не может произнести ни слова. Этот прекрасный, мелодичный голос ее завораживал.

— Девочка вырастает и спасается бегством. Покидает отчий дом. Уезжает очень далеко, начинает жить самостоятельной жизнью, добивается успеха. Но она никогда не позволяет себе расслабиться, насладиться плодами своего успеха. Как только дела начинают идти хорошо, она чувствует потребность дать самой себе пощечину.

Она наказывает себя, потому что ощущает свою вину.

Она чувствует себя замаранной и потому считает, что не заслужила ни успеха, ни счастья. А через некоторое время ей уже недостаточно наказывать только себя. У нее возникает потребность испачкать и других и дать им это почувствовать.

Больше Арран не могла выдержать:

— Хватит! Остановитесь! Ну пожалуйста.

— Но ей не следует обвинять себя. Она ни в чем не виновата. У нее не было выбора, она не могла ничего изменить. Ребенок не в состоянии изменить свою жизнь.

Она стыдилась рассказать кому-нибудь о том, что происходило у нее дома много лет назад. А если бы даже и решилась рассказать об этом, ей бы все равно никто не поверил. Так она жила много лет, страдая от гнева и позора, от страха, что кто-нибудь об этом узнает, особенно ее прекрасные, знаменитые сестры.

— Дэлвин! Остановитесь, или я сейчас уйду.

— Нет.

Дэлвин потянулся к ней через стол, взял ее руки в свои. Сжал не больно, но достаточно крепко. Арран уже знала, какой он сильный. Теперь ей не вырваться, даже если она захочет уйти.

— Ты никуда не уйдешь, Арран, потому что у этой истории счастливый конец. Видишь ли, эта девочка умна, интеллигентна и талантлива. В конце концов она осознает, что гнев ее вполне праведный и что ей не следует чувствовать себя ни виноватой, ни грязной. Так что, может быть, ей пора прекратить наказывать себя? Как ты считаешь?

Арран обмякла на стуле.

— Он меня не насиловал… не угрожал.

— Я этого и не предполагал. Думаю, он использовал эмоциональный нажим. Это — обычное явление.

— Вы так говорите, как будто подобное происходит чуть ли не каждый день.

— Именно так, Арран. Печально, но это так.

— Он приходил ко мне в комнату почти каждую ночь, — начала Арран, глядя в никуда широко раскрытыми, словно остекленевшими глазами. — Сначала он только требовал, чтобы я обнимала и целовала его, говорила, какой он замечательный и как я его люблю.

Читал мне свои стихи, рассказывал военные байки. Мне было так стыдно за него. Но потом, когда Изабель и Кристиан навсегда покинули наш дом, он начал… — Голос ее сорвался. Дэлвин отодвинул чашки в сторону, снова крепко сжал ее руки. — Он начал просить… начал требовать… чтобы я разделась перед ним. Говорил, что хочет посмотреть на меня обнаженную. Сначала он требовал, чтобы я расстегнула блузку… чтобы он посмотрел на мою…

— Грудь, — подсказал Дэлвин.

— Грудь, — послушно повторила Арран и содрогнулась. — Потом он стал трогать мою грудь, целовать, сосать… Называл меня своей маленькой мамочкой. Потом он велел мне лечь на кровать и… Нет, я не могу!

— Хорошо-хорошо, не надо.

Дэлвин все так же крепко держал ее за руки.

Арран закрыла глаза, перевела дыхание и возобновила рассказ странным, спотыкающимся, каким-то мертвым голосом:

— Потом он щупал и гладил все мое тело, говорил, что я его драгоценная маленькая жемчужина, что он хочет открыть свою жемчужину. Засовывал пальцы… туда… гладил и щекотал мою… мое…

— Да-да, знаю.

Лицо ее исказилось от стыда. Слова с трудом вырывались сквозь стиснутые губы:

— Вначале… в самом начале… мне это нравилось.

Я даже гордилась тем, что нравлюсь ему больше, чем сестры. Да, да! Так и было. Господи! А потом… он все щупал меня… и чувствовал там влагу… Вы понимаете…

И говорил, как он хочет, чтобы я кончила… с ним.

А потом он… он…

Голос ее изменился. Она смотрела прямо на него потемневшими глазами, жесткими, как агаты. Медленно поднялась с места.

— Мне надо уйти.

— Нет. Еще не время.

— Ах так? Ты не хочешь ничего пропустить? Ну слушай же, евнух проклятый. Сейчас ты все услышишь.

Голос ее звучал, как скрип ногтя о классную доску.

— Как вам понравится продолжение, мистер священник? Отец Дэлвин! Папочка опускался вниз, щекотал мне языком влагалище, засовывал язык в задний проход, ласкал меня руками снизу доверху, а потом засовывал свой… мне в рот. Вы правы, святой отец, я начала якшаться с такими, как Блэкки Роуч, потому что они трахали меня по-всякому, и спереди и сзади, выматывали меня до точки, и только после этого я чувствовала, что немного очистилась. А теперь, извините, мне надо идти. У меня свидание. С одним таким типом по имени Гас. Рост у него шесть на шесть, вес два восемьдесят, а член длиной десять дюймов. А потом у нас еще будет цирк на троих. Слышали вы что-нибудь об этом, Святой отец? Сразу с тремя. Знаете, как это делается?

Ну ладно, все, отпустите меня!

— Замолчи! Мы уходим.

Железная рука обхватила Арран за плечи. Другой рукой он так же крепко держал ее под локти. Сидевшие в кафе обернулись посмотреть, как священник ведет обезумевшую девушку к выходу.

Они вышли на улицу.

— Я еду в клуб, и вы не в силах меня остановить.

— Еще как остановлю.

— Чем же?

— Я повезу тебя в другое место.

— Куда же это? Может быть, в церковь, изгонять злых духов?

— Туда, где твоя энергия может пригодиться тем, кто нуждается в помощи.

Он повез ее в клинику Джонни Гарсиа.

Там ждала длинная очередь. Люди сидели и стояли.

Мать с ребенком на руках, сама еще подросток… ребенок весь в синяках и ссадинах. Рядом с ней еще один ребенок, не переставая, хныкал и повторял, что он не виноват.

Тучный мужчина с запекшейся кровью на лбу. Пожилая женщина с плачущим ребенком. Беременная женщина с огромным животом. Не меньше десятка людей различных возрастов, все бедняки, все в горе.

Джонни Гарсиа, бледный, измученный, вышел из-за шторы, отделявшей кабинет от приемной. На белом халате остались пятна крови.

— Арран приехала помочь, — произнес Дэлвин.

Джонни перевел взгляд с Дэлвина на Арран, и складки на его изможденном лице чуть-чуть разгладились.

— Спасибо. У нас сегодня нелегкий вечер.

Не меньше трех часов Арран кипятила инструменты, записывала истории болезни, успокаивала испуганных детей. В полночь они вместе с Джонни повезли избитого ребенка в приют для больных детей. За эти три часа она ни разу не подумала о себе.

Легла она очень поздно и крепко проспала всю ночь.

Глава 9

Изабель с тоской смотрела сквозь тонированное стекло окна автомобиля на прекрасные золотистые холмы, что были видны на пути от Международного аэропорта Сан-Франциско к долине Напа-Вэлли Здесь в течение трех недель будут проходить натурные съемки фильма «Виноторговцы», о временах «сухого закона».

Изабель в этом фильме должна сниматься в роли непокорной жены винодела из патриархальной итальянской семьи Предполагалось, что фильм будет глубоким и вызовет много споров. В этом Изабель не очень разбиралась, но костюмы по крайней мере, кажется, выглядят достаточно элегантно. Режиссер Джерри Эгну из Англии сейчас очень популярен. Сценарий же написан новой восходящей звездой Голливуда по имени Харт Джэрроу — лауреатом премии Национальной академии киноискусства, эксцентричным гением, о котором сейчас много говорят.

Это, пожалуй, лучшая роль, какую предложили Изабель за последние три года. Казалось бы, она должна радоваться жизни, однако никакой особой радости не испытывала. Вообще дела шли не слишком хорошо в последнее время. Она так и не преуспела в своей главной цели — найти подходящего отца для Марка и Мелиссы.

Последний ее официальный роман с известным актером Лоренсом Сэнсоном, снимающимся вместе с ней с «Виноторговцах», был лишь игрой на публику. После очередного, шумно рекламируемого «свидания» он привозил ее домой в десять часов вечера и со вздохом облегчения уезжал к своему другу, восемнадцатилетнему мускулистому пареньку с пляжа. Если бы только знала завистливая публика, как на самом деле неромантична и даже скучна жизнь кинозвезды!

Изабель остановилась в отеле «Старое вино», в причудливой комнате, отделанной под старину, с обоями времен Лауры Эшли и фотографиями шотландских предков-лордов в серебряных рамках на комоде. Изабель немедленно сняла их оттуда и поставила на их место фотографию сестер Уинтер, с болью в сердце отметив при этом, как сильно маленькая Мелисса напоминает ее в этом возрасте. Она налила себе водки, сделала большой глоток и легла на огромную кровать. У нее есть два часа, чтобы отдохнуть и, может быть, немного поспать перед встречей с Хартом Джэрроу на его ранчо, где они договорились пообедать и обсудить сценарий.

Вначале Изабель без восторга отнеслась к этому предложению и пожелала узнать, почему Харт Джэрроу не может встретиться с ними в отеле.

— Он предпочитает, чтобы мы приехали к нему, — ответил Джерри Эгну, для которого Харт Джэрроу, по-видимому, стоял едва ли не выше самого Господа Бога.

Изабель же заранее решила, что он ей не понравится.

Лимузин свернул к востоку от Сильверадо-трайл и пополз в гору по неровной асфальтовой дороге, въехал в каменные ворота, потом еще вверх по извивающейся колее среди виноградников.

Харту Джэрроу принадлежали шестьдесят акров земли под виноградниками. Он выращивал два сорта черного винограда, который затем продавал одному из крупнейших винных заводов. Харт практически никогда не покидал свое хозяйство, лишь в самых исключительных случаях, когда это было действительно неизбежно. Будучи одним из самых знаменитых и высокооплачиваемых сценаристов в стране, он мог позволить себе жить там, где ему хочется, и диктовать другим свои условия. Что он и делал с большим удовольствием.

Хорошо ему, обиженно думала Изабель, в то время как водитель остановился в нерешительности перед развилкой и в конце концов свернул налево, что оказалось ошибкой. Через некоторое время они подъехали к ферме, во дворе которой мальчишка чистил высокую белую лошадь, а рядом из приемника в грязном пикапчике доносилась песня Кении Роджерса о картежнике, умеющем вовремя встать из-за стола. Крупного роста и плотного телосложения рабочий в грязных джинсах и перепачканной рубашке нес два пятидесятифунтовых мешка с коровьим навозом. Он остановился около их машины и лаконично указал головой направо.

— Езжайте под арку. Не пропустите, Они проехали под аркой, мимо многочисленных строений, сараев и амбаров и выехали на посыпанную гравием широкую подъездную дорожку перед длинным низким изящным домом в испанском стиле, с белыми стенами из необожженного кирпича, с красной черепичной крышей и просторной прохладной верандой, с которой свисали корзины с фуксиями.

На веранде за столом, заваленным бумагами, сидели трое — Джерри Эгну, Лоренс Сэнсон и еще один человек с худощавым интеллигентным лицом, в котором чувствовалось что-то азиатское. Он приветствовал Изабель сладчайшей улыбкой и грациозным поклоном.

— Мистер Джэрроу, я полагаю? — произнесла Изабель.

— Джулес Ямада, — поправил ее Сэнсон.

Он представил ей незнакомца, который оказался владельцем картинной галереи и коллекционером предметов японского искусства. Ямада привез Лоренса Сэнсона на ранчо из Сан-Франциско. Изабель поняла, что это очередная любовь Сэнсона. Интересно, а что сталось с тем восемнадцатилетним пареньком?

Она поздоровалась, приняла бокал вина от улыбающейся горничной-мексиканки, села на предложенное ей место — лицом к лужайкам, цветникам, зарослям виноградных лоз, лесистым холмам, сбегающим вниз в туманную долину. От этих сказочных видов настроение сразу поднялось, впрочем, и от крепкого вина тоже. Наверное, думала Изабель, они представляют собой очаровательную картину — молодой талантливый режиссер, красивый актер с мужественной внешностью, коллекционер (она-то опасалась, что Лэрри Сэнсон привезет очередного бойкого мальчика), ну и, разумеется, она сама, в шикарном дорожном костюме цвета лаванды от Кардена.

Вообще вся сцена напоминает рекламу дорогого виски.

Появился тот же рабочий, что несколькими минутами раньше указал им дорогу к дому. Теперь он переоделся в чистые джинсы и сине-голубую клетчатую рубашку. Улыбаясь, подошел к столу, протянул руку.

— Привет, Джерри. Всем привет. Добро пожаловать ж нам в долину. Я Харт Джэрроу.

Его серо-зеленые глаза с сардонической усмешкой остановились на Изабель. Огромная грубая рука задержала ее руку в своей ровно настолько, сколько позволяли приличия, ни секундой дольше.

— Вам уже предложили выпить?

Себе он попросил пива, уселся в кресло, вытянул длинные ноги и вздохнул с облегчением.

— Ну что же, ребята, приступим к делу.

На протяжении всего вечера Харт Джэрроу вел себя с Изабель очень вежливо, однако сразу недвусмысленно дал понять, что у него нет ни времени, ни желания обращать внимание на капризы кинозвезды. Изабель незаметно для себя проглотила наживку и теперь изо всех сил старалась показать свое остроумие и отсутствие каких бы то ни было претензий, присущих кинозвездам.

Харт с самого начала очень темпераментно объявил о своей ненависти к Голливуду.

— Я туда и близко стараюсь не подходить. Рад бы вообще никогда в жизни его не видеть. Это безумный мир, который разрушает людей и превращает их в монстров.

Изабель решила не спорить с ним на эту тему.

— Я вас вполне могу понять. Ваши владения так красивы. Конечно, вам не хочется отсюда уезжать.

И потом, это, наверное, так чудесно — делать свое собственное вино.

Последняя фраза дала толчок краткой лекции на тему различных сортов вин, технологии выращивания винограда и влияния микроклимата.

Во время обеда Изабель отведала шардонне и черное пиво домашнего изготовления, разлитые в бутылки здесь же на ранчо. И то и другое она расхваливала с таким энтузиазмом, что в конце концов удостоилась довольной улыбки хозяина. Но Харт Джэрроу, как она вскоре убедилась, мог поговорить и на другие темы. Так, например, он со знанием дела беседовал с Джулесом Ямадой о достоинствах его коллекции нэцкэ. И вообще… он по-своему даже очень привлекательный мужчина, пришло ей в голову. Мало-помалу Харт Джэрроу разжег ее любопытство. Изабель тайком разглядывала его мощное тело, его чеканное лицо и в конце концов пришла к выводу, что работа с таким человеком доставит ей удовольствие. Через некоторое время она даже почувствовала нечто вроде сексуального влечения — впервые за несколько лет.

После обеда Харт Джэрроу проводил ее до машины, легонько придерживая под локоть своей огромной сильной рукой фермера. На прощание сказал, что тоже с нетерпением ожидает начала их совместной работы.

Улыбнулся, сверкнув в темноте белыми зубами.

Всю дорогу до отеля Изабель думала только о нем.

В голове ее проносились вполне определенные картины.

Съемки в долине закончились успешно. В последний вечер итальянская графиня, жившая по соседству на флорентийской вилле в горах, устроила для всей труппы грандиозный прием.

Изабель позвонила Арран и умоляла ее приехать.

— Это же всего шестьдесят миль, Арран, в чем дело?

Арран отвечала уклончиво. Нет, она скорее всего не сможет приехать. Работа над книгой идет хорошо, и она не хочет прерываться, кроме того, она обещала помочь в клинике.

— В какой еще клинике?

Изабель с раздражением выслушала рассказ о клинике Джонни Гарсиа.

— Ну и ладно, мать Тереза. Значит, ты его так и не увидишь.

— Кого?

— Харта Джэрроу. Арран, я же тебе говорила о нем.

И знаешь, очень может быть… если все пойдет хорошо, он станет твоим родственником… свояком или как там.

Изабель показалось, что у Арран перехватило дыхание. Слава Богу, кажется, ее упрямую сестру наконец-то проняло. Однако после короткого молчания Арран заговорила в своей обычной, несколько отстраненной манере:

— Это чудесно, Изабель. Как жаль, что я не смогу приехать. Но здесь действительно очень много дел.

Изабель услышала звук поцелуя и ответила тем же.

Черт бы ее побрал, эту упрямицу!

Впрочем, долго сердиться на сестру Изабель не могла. Слишком она была счастлива.

«Да, это один из самых прекрасных вечеров в моей жизни», — думала Изабель. Давно уже она не испытывала такого подъема. Залитый светом дворец графини напоминал иллюстрацию к волшебной сказке. Всюду витал аромат цветов, и все присутствующие выглядели сказочно-прекрасными.

Изабель выпила много шампанского, однако сейчас, гуляя с Хартом по бархатным лужайкам, она совсем не чувствовала себя пьяной. Его же она находила интересным, волнующим, захватывающим и невероятно сексуальным. То, что до этого момента он ограничивался лишь легкими поцелуями в щеку на прощание, только подстегивало ее интерес. Они проводили вместе большую часть дня, но за все эти дни у них не было ни времени, ни возможности для каких бы то ни было личных контактов.

Теперь же, когда съемки закончены, у них будет время для всего остального…

Сегодня Харт выглядел особенно впечатляюще. Ради такого случая он сменил свои всегдашние джинсы и ковбойские ботинки на белые брюки, белую рубашку с широкими рукавами и расшитый жилет. Где-то в глубине души Изабель зрела уверенность — сегодня вечером все свершится. Они станут близки. Интересно, каким любовником окажется Харт Джэрроу? Конечно же, самым лучшим, ответила она самой себе, тут и думать нечего.

Они дошли до фруктового сада. Прошли в теплой темноте под сливовые деревья. Харт привлек Изабель, повернул ее к себе лицом. Он оказался таким высоким, что ей пришлось встать на цыпочки. Он не произнес ни слова, лишь поцеловал ее долгим, чувственным поцелуем.

Изабель ощущала его горячие руки на своей обнаженной спине.

— Мне хотелось тебя поцеловать после самого первого нашего обеда на ранчо, — пробормотал Харт, уткнувшись лицом в ее пышные черные волосы, тщательно уложенные в живописном беспорядке.

Поздно ночью в его спальне Изабель сонными глазами смотрела поверх его обнаженного плеча, словно очерченного серебряным светом луны, вдаль, туда, где росли освещенные луной виноградники и простирались темные загадочные долины. Она глубоко вздохнула от счастья.

Да, все произошло так, как она ожидала, и даже еще лучше. Харт оказался нежным, внимательным и в то же время неутомимым любовником. С ним она почувствовала себя богиней. О, как это было чудесно! Ничего похожего она не ощущала с тех самых пор, как…

В гневе она остановила себя. Сейчас, в такой момент, думать о Дэвисе Уиттэкере! И в ту же секунду поймала себя на мысли: а что он сейчас делает? Неужели сидит один у себя в офисе за своим огромным письменным столом? Интересно, висит ли еще там ее фотография?

— В чем дело? — услышала она сонный голос Харта.

— Нет, ничего.

Если ее чувство к Харту и не любовь, то, во всяком случае, очень близко к любви. И кроме того, он, несомненно, будет прекрасным отцом для Марка и Мелиссы.

Им так понравится здесь на ранчо! В июне, когда занятия в школе закончатся, она привезет их сюда надолго. Конечно, до этого еще два месяца, и она не собирается торопить события. А пока они с Хартом будут принадлежать только друг другу. Она, Изабель, тоже заслужила немного счастья.

Она прижалась к его большому телу, свернувшись клубочком. Почувствовала, как он расслабился во сне, удовлетворенно вздохнула и вскоре уже крепко спала.

— Не нужна мне ваша вшивая старая ферма, — сердито сказал Марк. — Тем более Брайан последнюю неделю в Лос-Анджелесе.

— И мне ферма не нужна, — как эхо, повторила за ним Мелисса. — Я туда не поеду.

— Увидите, вам там обязательно понравится.

Глядя в две пары рассерженных карих глаз, Изабель принялась объяснять, почему им там должно понравиться.

— Там есть большое озеро… и лошади…

— Подумаешь!

Марк и Мелисса взглянули друг на друга и одинаково нахмурили брови.

Однако Изабель уже приняла решение.

— Я беру неделю отпуска, и мы все идем на каникулы.

Мелисса надула губы:

— Мистер Джэрроу мне не нравится.

— Ты же его совсем не знаешь! И потом, в воскресенье он все равно приедет к вам на день рождения. Наверное, привезет какие-нибудь необыкновенные подарки…

Как обычно, уж если Изабель решила, что детям нужна здоровая деревенская жизнь, ничто ее не могло остановить. К дню рождения она купила близнецам пару одинаковых, очень дорогих пони. И теперь не могла дождаться момента, когда увидит их взволнованные счастливые лица. Сама же она заранее чувствовала себя счастливой при мысли о том, что Харт тоже будет здесь и все они будут как одна семья.

После завтрака близнецы занялись подарками. Среди огромной горы пакетов оказались даже два деревянных ящичка со сборными действующими моделями автомобиля «феррари», в точности такого же, как у Изабель. Однако Марку по-настоящему понравился только один подарок — набор акульих челюстей. Их прислала Кристиан из какого-то загадочного места под названием Пуэрто-Плата, в Доминиканской Республике. Марк немедленно повесил это ужасающее украшение себе на шею и не расставался с ним ни на минуту. Изабель даже почувствовала укол ревности и тут же отругала себя за мелочность. Удивительно, что Кристиан в разгар своей новой захватывающей жизни с этим зловещим и загадочным Лудо вообще вспомнила о дне рождения близнецов.

Потом они все поехали на ранчо в Сан-Фернандо-Вэлли, где близнецов ждал сюрприз. Всю дорогу они сидели со скучающим видом в своих новеньких ковбойских ботинках ручной работы. Харт, сидевший сзади, напоминал человека, попавшего в ловушку.

На ранчо их встретила яркая блондинка в кожаных бриджах для верховой езды. При виде Марка и Мелиссы она просияла улыбкой, хлопнула каждого по плечу и обратилась к ним с такой демонстративной сердечностью, словно они победили на конкурсе в какой-нибудь телеигре.

— Ну-ка, ребята, угадайте, какой сюрприз приготовила для вас мамочка!

Вывели двух очаровательных резвых пони. Их золотистая шерсть блестела на солнце, хвосты и гривы развевались на ветру. Они серьезно смотрели на вновь прибывших темными влажными умными глазами.

— Сначала молодой человек.

Марка забросили в седло. Изабель в экстазе наблюдала за сыном. Харт стоял с настороженным видом, ожидая неминуемой катастрофы, а мальчик скакал по площадке в неловкой напряженной позе, крепко зажав в руках поводья. Ноги его болтались в кожаных стременах.

— Снимите-ка его лучше, пока он не упал, — сказал Харт блондинке. — Ему нечего делать на такой лошади.

Он же не умеет ездить верхом.

Однако он опоздал. Пони мотнул хвостом, тряхнул головой, нервно рванулся в сторону, и в следующую минуту Марк уже лежал на земле. Дрожащий, красный от ярости, он изо всех сил старался сдержать слезы.

Изабель, коротко вскрикнув, ринулась было к сыну, но Харт удержал ее.

— Оставь его. С ним все в порядке.

Блондинка взяла резвого пони под уздцы, а Харт подошел к мальчику, склонился к нему и начал спокойно и тихо что-то говорить. Изабель не могла расслышать слова. Вначале Марк воинственно поднял голову и открыл рот для отпора, но тут же закрыл его. Изабель заметила, что он некоторое время задумчиво смотрел в спокойные глаза Харта, потом медленно кивнул и неожиданно застенчиво улыбнулся.

Глаза Изабель затуманились от слез. Как прекрасно Харт умеет обращаться с детьми! Из него получится идеальный отец.

После этого случая близнецы безоговорочно приняли Харта. При нем они всегда вели себя вежливо и почтительно, всячески старались угодить ему. Они с удовольствием жили на его ранчо. Каждый день брали уроки верховой езды, помогали на конюшне, плавали в озере среди камышей вместе с лягушками, и никого не волновало, что они приходили домой грязными по уши. По вечерам Харт иногда сажал одного из них впереди себя на большую белую лошадь, и они медленно объезжали виноградники.

Когда пришло время уезжать, близнецы горько плакали.

Весь следующий месяц Изабель чувствовала себя наверху блаженства. Она бросила пить — лишь чуть-чуть вина за обедом, — и ей казалось, что уже давно она не ощущала себя такой молодой и здоровой.

Харт действительно оказался идеальным любовником. С ним Изабель снова ощутила себя настоящей женщиной. Ее холили, лелеяли, нежили, баловали и обращались с ней так, словно она была сделана из фарфора.

Потом, казалось бы, без всякой видимой причины, все пошло вкривь и вкось. Изабель начала раздражаться по пустякам. Ну, например, почему он целует ее только в губы, иногда еще лицо и грудь, но никогда не опускается ниже?

— Мне ты всегда говоришь, чтобы я спустилась вниз. Почему же сам никогда не делаешь того же для меня?

— Просто мне это не нравится.

Конечно, это ничего не значит, уговаривала себя Изабель. Подумаешь, какое дело. Ну не нравится человеку, и все. Однако потом возник вопрос: а почему не нравится? Может быть, он считает женщин нечистыми? Подумав, Изабель решила, что так оно и есть. Эта мысль вызвала в ней глухое раздражение.

Потом они начали ссориться из-за денег. Изабель обожала тратить деньги. Постоянно дарила всем дорогие подарки. Когда чувствовала себя не в настроении, садилась в свой новый «феррари» и объезжала магазины. Для нее это была своего рода терапия. Харт постоянно сетовал по поводу ее расточительности, чем тоже раздражал Изабель. В конце концов, это ее деньги.

И еще он не скрывал, как ему не нравится ее дом.

— А я считаю, что это прекрасный дом, — отвечала Изабель. — Ты не знаешь, что означает для меня возможность иметь такой дом. Ты и представления не имеешь, что мне пришлось для этого вынести.

Она пыталась говорить с ним об отце и матери, о том, как жилось ей в детстве. Но Харт не хотел ее понять.

— Ради Христа, прекрати, Изабель. Мои родители работали, как негры, по шестнадцать часов в сутки. Твой отец умудрился прожить жизнь, вообще не работая. Так что не говори мне о каких-то там лишениях.

Но ведь лишения могут быть разными, думала Изабель. Неужели Харт так никогда и не поймет ее? Со временем она обнаружила, что он вообще плохо понимает женщин.

И тут она снова вспомнила Дэвиса. Может быть, сейчас он ее и презирает, но по крайней мере он всегда понимал ее.

Поворотный момент наступил после того, как Изабель вернулась из Сан-Франциско, где занималась гардеробом Арран. Она потратила уйму денег, но дело того стоило.

— Ее будут показывать в программе Джони Карсона! Один Бог знает, в чем бы она появилась на экране, если бы я не приехала на помощь.

На этот раз Харт не стал ругать ее за расточительность. Он лишь изумленно смотрел на нее.

— Ты хочешь сказать… что Арран Уинтер… твоя сестра?!

— Ну конечно. Разве я тебе не говорила? Я так уговаривала ее приехать. Мне хотелось вас познакомить. Вы бы понравились друг другу, я уверена.

— Мы с ней знакомы, — глухо произнес Харт.

— В самом деле?! Ну тогда ты уже знаешь, что она необыкновенная. Я горжусь ею. Может быть, в следующий раз…

— Нет, Изабель, не надо. Ты знаешь о том, что у твоей сестры серьезно расстроена психика?

— Ну, она у нас всегда была немного эксцентричной. — Изабель осеклась на полуслове. Расстроена психика?! У Арран?! Что такого она могла сказать или сделать? Она всем всегда нравилась… Да как он смеет!

Пропасть между ними все росла. Конец наступил после «Войны Роупера». Правда, Изабель понадобилось некоторое время, чтобы это осознать.

Просмотрев сценарий, Харт без слов швырнул его в мусорную корзину. Так, как будто имел право диктовать Изабель, что ей делать.

— Ты не будешь заниматься всякой ерундой только из-за проклятых денег!

— А если буду, что тогда? — вскинулась Изабель. Ей нужны эти деньги, и в любом случае она сама имеет право принимать решение.

Она пыталась внушить себе, что Харт просто не хочет допустить, чтобы она сделала ошибку, что он гордится ею как актрисой и беспокоится о ее репутации. Однако в глубине души она знала — это лишь предлог. Он давно уже ищет предлог, чтобы расстаться с ней, и вот теперь такой случай представился. Харт с шумом покинул ее дом. Изабель поняла, что он не вернется.

Близнецы подняли мятеж. Они-то думали, что Харт станет их отцом.

Изабель осталась с чувством пустоты в душе и невостребованной бронзовой статуэткой лошади стоимостью в двести пятьдесят тысяч долларов. Чтобы немного утешиться, она пошла и купила прекрасную, но баснословно дорогую вазу из венецианского стекла на столик в холле.

Марк подрался с соседским мальчиком и поставил ему синяк под глазом. Мелисса начала воровать деньги из сумочки Изабель. Гувернантка со слезами на глазах грозила уходом. Изабель повысила ей жалованье, и та согласилась остаться, но очень неохотно.

К счастью, началась работа над «Войной Роупера».

Плотный график съемок оставлял меньше времени для раздумий. Изабель это устраивало, хотя она ненавидела этот фильм всеми фибрами своей души.

Она снова пристрастилась к водке.

Однажды на первой странице одной из бульварных газет она увидела свою фотографию под заголовком «Слава Изабель закатывается?».

Она долго смотрела на изможденное и в то же время опухшее лицо, изображенное на фотографии. Проглотила три таблетки снотворного и легла спать.

Жизнь ее распадалась на части, и она ничего не могла с этим поделать.

А потом… этот телефонный звонок.

— Изабель, отец умер.

Он умер, потому что был пьяницей и ненормальным.

Покончил с собой… Не это ли уготовано и ей? Ей и ее детям…

Никогда в жизни не испытывала она такого страха.

Глава 10

«Помогите!!! Пропали без вести!!!

Пропала моторная лодка «Сирина», водоизмещением 50 футов , корпус белый с синим верхом по бокам. Зарегистрирована в Бока-Ратоне, штат Флорида, Губернаторская гавань, Элютера, 3/14. Направлялась в Джорджтаун. Команда: Стэнли Куимби, 47 лет; Элейн Куимби, 45 лет; Роксана Куимби, 22 года. Просьба сообщить любую информацию! Вознаграждение гарантируем!»

Кристиан разглядывала выцветший моментальный снимок членов семьи Куимби. Все трое, загорелые до черноты, в широкополых шляпах, с бокалами в руках, весело улыбались в фотоаппарат. Где же они сейчас?

— В подвале у Дэви Джонса, с пулями в затылках, — коротко прокомментировал Лудо. — И то, если им еще повезло.

На доске объявлений в баре отеля «Мир и изобилие», в Джорджтауне, висело еще несколько подобных объявлений. Кристиан читала их от нечего делать, а Лудо в это время за кружкой пива дружелюбно торговался с Уильямом, торговцем овощами. В этом отеле часто собирались моряки. Уильям регулярно снабжал их свежими продуктами. Лудо поддерживал с ним связь не только потому, что Уильям всегда предлагал прекрасные фрукты и овощи. Он к тому же знал все самые последние новости.

Они с Лудо обсуждали, кто, куда и откуда направляется, и с кем. Чей корабль вышел из гавани, но так и не дошел до места.

Несмотря на жару, мороз прошел по коже у Кристиан. Она разглядывала фотографию Куимби. Счастливая, ничего не подозревающая семья, в крепкой надежной лодке, оказавшаяся в неудачном месте в неудачное время. Столкнувшаяся не с теми людьми.

— Лодку перекрасят, дадут новое название, снова зарегистрируют, — сказал ей Лудо. — Кому-то она еще послужит.

— А чем твой Лудо Корей зарабатывает на жизнь? — с подозрением спросила Изабель во время одного из редких телефонных разговоров.

Кристиан тогда бодро заговорила о перевозке товаров. Она словно сама себя пыталась убедить в том, что вот этот человек, попивающий сейчас пиво с Уильямом и рассуждающий о папайе, о том, купить ли на неделю в Маягуэсе десять или пятнадцать килограммов помидоров, — вот он и есть настоящий Лудо, а не тот, черноволосый незнакомец, с резкими чертами лица, с движениями хищника, с пистолетом и ножом. Тот, с гортанным голосом, бегло говорящий по-испански.

Кристиан до сих пор живо помнила тот первый шок, когда он оставил ее одну. Так, словно это произошло вчера.

Три недели прожила она тогда в маленьком отеле в районе Приморского парка. На рассвете выходила на пляж, сидела на влажном песке, глядя на бегунов, на солнце, поднимавшееся над высокими зданиями центральных отелей, потом просто на воду. Днем спала у себя в номере. Под вечер садилась в такси, ехала в какой-нибудь район Сан-Хуана, бродила по улицам, разыскивая Лудо. Ночи проводила почти без сна.

На двадцатое утро, выйдя на пляж, она увидела человека, сидевшего у самой кромки воды, спиной к ней. Волосы его блестели в ранних лучах солнца. Она села рядом с ним. Волны омывали ступни ее ног. Не говоря ни слова, он обнял ее за плечи, привлек к себе.

После этого наступила долгая передышка. Несколько месяцев Кристиан наслаждалась покоем и счастьем. Они с Лудо вновь узнавали друг друга.

Они поплыли на «Свободном духе» вдоль побережья к Сан-Хуану и на несколько недель встали на якорь 6 гавани Клаб-Нотико. Здесь Лудо помогал своему другу Мигелю. Каждое утро на рассвете компания веселых загорелых мужчин отправлялась в море в радостном предвкушении приятного дня, когда можно будет пить пиво сколько захочется и, если повезет, одолеть корифену или марлину. Кристиан и Лудо в эти дни жили счастливой бездумной жизнью, однако она чувствовала, что Лудо все время чего-то ждет. Телефонного звонка, извещения, новостей. На этот раз телефонного звонка не последовало.

Они вернулись в Маягуэс и через некоторое время снова вышли в море. Медленно рассекая волны, обогнули Багамы и поплыли на север к мысу Элютера.

Потом Лудо снова покинул ее. Исчез в каком-то другом, неизвестном мире.

Однажды он вернулся после очередной поездки совсем больной, изможденный и выдохшийся. На ребрах его змеился шрам от полузажившей раны. Кристиан вскрикнула в ужасе и разрыдалась, не в силах сдержаться.

— Все в порядке, — отрывисто произнес Лудо. — Забудь об этом.

Но как она могла забыть!

В очередной раз он вернулся смертельно бледный, с мертвыми глазами. Не произнося ни слова, почистил пистолет и мрачно отложил в сторону.

Кристиан понятия не имела, чем он занимается в этих поездках, она боялась даже думать об этом, однако снова-, и снова задавала себе все тот же вопрос: сколько еще времени удастся ему играть в прятки со смертью?

Сейчас она решительно отвернулась от зловещей доски объявлений. Теперь у нее есть свой секрет. До этого у нее не было секретов от Лудо.

Это случилось месяц назад. Они тогда встали на якорь у маленького песчаного островка Лонг-Айленд, названного так по странной иронии судьбы и, по всей видимости, необитаемого. Тогда-то Кристиан и перестала принимать таблетки. Все, решила она, больше никаких таблеток. Она хочет забеременеть и родить ребенка.

Тогда Лудо придется расстаться со своим зловещим двойником Виком Гименесом. Если у него появится семья, он больше не станет рисковать жизнью и в тюрьму садиться тоже не захочет. Тем более что его ждет прекрасная работа. Совсем недавно Кристиан услышала слова Мигеля:

— Ну когда же ты наконец будешь работать на меня?

Я ведь совсем выдохся, парень.

Кристиан уже мечтала о безобидных рыболовецких рейсах, о морских прогулках семьями вместе с детьми, о путешествиях на дальние Виргинские острова.

В ту ночь у островка Лонг-Айленд с моря поднялся густой туман, постепенно закрывший даже серебряный диск луны над песчаными дюнами, но лунный свет все-таки просочился сквозь туманную дымку.

Кристиан и Лудо сидели на палубе, словно окутанные полупрозрачным коконом, не различая, где кончается вода и начинается небо. Пили ром с фруктовым соком.

Да, это произошло именно тогда. Кристиан почувствовала такой сокрушающий прилив желания, что даже ослабела на мгновение. Однако в следующий момент слабости как не бывало. Она решительно поставила стакан, повернулась к Лудо, расстегнула на нем рубашку, пробежала пальцами по его груди, нащупала шрам. Еще одно подтверждение ее страхов и ее решимости… Она умирала от желания почувствовать его внутри, сейчас, сию секунду. Ощущала каждый миллиметр его плоти так остро, как никогда раньше. Чувствовала, как он проникает все глубже… глубже, чем когда бы то ни было. «Сейчас, — думала Кристиан, — сейчас, здесь это должно произойти. Лудо, сделай же так, чтобы я забеременела!» Они проникали друг в друга с яростью, словно в смертельной схватке.

Потом они долго отдыхали, не разжимая рук. Через некоторое время Лудо поднялся, понес ее вниз в каюту и там снова овладел ею, медленно, неторопливо. Они занимались любовью в течение нескольких часов. И вот месячные не пришли, хотя минуло уже две недели после срока.

Они вышли из Джорджтауна и поплыли к северу.

Стояла страшная жара. Кристиан сидела за штурвалом, вела корабль между рифами. Они двигались обратно по направлению к острову Лонг-Айленд. Голова раскалывалась от удушающей жары, перед глазами стояло красное марево, но она не отрывала глаз от компаса. Лудо, перегнувшись через борт, следил, нет ли впереди кораллов, которые таили смертельную опасность — в считанные секунды могли пробить дно корабля.

К тому времени, как они вошли в гавань Кокбурн, Кристиан уже не сомневалась в том, что беременна. Что же ей теперь делать? Она пока не готова рассказать Лудо…

На обратном пути до Маягуэса погода испортилась.

Три дня, пока плыли вдоль побережья Доминиканской Республики, они боролись с ветром и штормом. Под штормовыми парусами шли через ревущие воды пролива Мона, пока с треском не рухнула мачта. Последние восемь часов до Пуэрто-Рико они шли на одном моторе.

Корабль швыряло на волнах из стороны в сторону. Кристиан чувствовала себя ужасно, ее мутило, однако Лудо ничего не заподозрил, решив, что это морская болезнь.

Вернувшись в Маягуэс, он занялся ремонтом судна, а весь следующий месяц провел в чартерных рейсах по заданиям Мигеля. Пока он так ничего и не заметил.

В конце августа Кристиан, лежа на спине, изучала свой обнаженный живот. Ей показалось, что он немного вырос. Она положила руку на него и почувствовала, какой он твердый и горячий. По всем подсчетам, должно быть уже не меньше трех месяцев. Она больше не могла ждать. Сегодня же она расскажет Лудо. Надо только выбрать подходящий момент. Сегодня вечером, решила Кристиан, когда они сидели в местном ресторанчике, глядя на обманчиво спокойные, окрашенные в пурпурный цвет, безмятежные воды пролива Мона. Сегодня вечером, когда вернутся на корабль. И как будто в подтверждение, Лудо только что сказал ей, что намерен покончить с опасным бизнесом. Ей больше не придется проводить ночи без сна, воображая себе всякие ужасы. Ее Лудо будет в безопасности. Полностью переключится на чартерный бизнес, вместе с Мигелем. Они наконец создадут семью. Теперь ей больше не понадобится ее секретное оружие.

По дороге домой он целовал ее под деревьями. «Надеюсь, ты не собираешься спать сегодня ночью?» Его волновала ее ненасытность, ему льстило, что он так легко может довести ее до высшей точки.

Потом они услышали о звонке Изабель. Снова вернулись все старые страхи. От неожиданности с ними оказалось еще труднее справиться. Кристиан охватил ужас.

Сколько ни убегай от отца, он все равно настигнет так или иначе. Она пыталась уговорить себя, что это совершенно бессмысленно — ведь теперь у нее есть Лудо и их будущий ребенок. У нее будет своя семья. Теперь все будет в порядке.

Как оказалось, ничего у нее нет и не будет.

— Ты уверена? — холодно спросил Лудо. — Сколько времени беременности?

— Три месяца.

— Наверное, еще можно…

— Нет!

Вырвать из нее этого драгоценного ребенка?! Внезапно она почувствовала ненависть к Лудо.

А потом удары последовали один за другим.

Он сухо сказал ей, чтобы она сняла номер в отеле, когда вернется из Англии, потому что он не знает, где будет в это время.

В этот момент Кристиан с ужасающей ясностью поняла, что все кончено: она его больше не увидит.

В течение этого года Арран несколько раз готова была бежать за утешением в клуб «Тысяча сто». Один раз, когда Изабель счастливым голосом объявила, что, возможно, выйдет замуж за Харта Джэрроу. И каждый раз телефонный звонок Дэлвину помогал ей переключиться — чаще всего она отправлялась помогать Джонни Гарсиа в клинике, — пока не спадало напряжение.

Теперь эти унизительные приступы случались все реже и реже. Кажется, она наконец научилась владеть собой. А Дэв постепенно освобождал ее от застарелого чувства вины, ярости и ужаса.

— Как ты считаешь, твой отец на самом деле сумасшедший или просто великий притворщик? — задумчиво спросил он ее однажды.

Эта мысль никогда не приходила Арран в голову.

— Да, я знаю, он долго лежал в больнице, правда, неизвестно с чем, — продолжал Дэв. — И тем не менее вполне возможно, что потом он просто прекрасно понял ситуацию и воспользовался ею. Ваша мать предана ему душой и телом, готова прислуживать ему, как рабыня, и защищать его от всего мира. Она никогда ни в чем ему не препятствовала. Если он не получал, чего хотел, ему достаточно было устроить скандал. Он вел себя, как избалованный ребенок.

Арран слушала его в растерянности. Ей было бы легче думать, что отец сумасшедший. Это по крайней мере могло бы служить оправданием того, что он сделал с ней.

Дэлвин понял, что она чувствует.

— Боюсь, Арран, тебе придется научиться жить с этим. Чудесных исцелений не бывает. И к сожалению, никто тебе за это не воздаст. Так и придется жить с сознанием, что он причинил тебе ужасное зло и не поплатился за это. Согласен, это страшная несправедливость.

И вместе с тем подумай: ведь если твой отец не сумасшедший, значит, тебе нечего бояться за свой собственный рассудок. Так же как и твоим сестрам.

В конце августа Джонни Гарсиа пригласил Арран на свидание. Настоящее свидание, с кино и ужином. До этого они лишь иногда прерывались во время работы в клинике, чтобы наскоро поесть пиццу, или встречались за чашкой кофе, чтобы обсудить планы устройства будущего приюта для беженцев.

В жизни Арран это было первое настоящее свидание.

Она очень волновалась.

— Все в порядке, — говорил Дэв. — Это ведь Джонни. Он твой друг.

— Я так боюсь.

— Нет никакой причины. Желаю хорошо провести время.

Они пошли смотреть «Индиану Джонса» в кинотеатре повторного фильма в центре города. Оба с удовольствием посмотрели фильм. Потом Арран повела Джонни на Норт-Бич в закусочную Луиджи. Ее встретили там сердечно, как близкую родственницу, и в то же время почтительно, как знаменитость. Пьетро появился в дверях кухни, великолепный в своем поварском колпаке. Позже Луиджи сам принес бутылку вина на их столик.

— Она хорошая девочка, и я берегу ее для хорошего итальянского мальчика, так что убери подальше свои потные лапы, — пошутил он.

Они с Джонни обменивались шутками, а тем временем бутылка постепенно пустела.

Скоро наступит время уходить. Джонни проводит ее до дома. И что потом? Арран снова задрожала от страха.

Что он будет делать? И что сделает она сама? Она прислушалась к тому, что творилось у нее внутри. О Господи, только бы все не испортить. От волнения у нее вспотели ладони.

Она поцеловала Луиджи и Пьетро на прощание.

Джонни принес ее плащ. Они вышли на улицу. Стоял густой туман. Вечер обдал их влажной прохладой. Джонни обнял ее за плечи, чтобы согреть.

Если бы Дэв оказался сейчас здесь… Но потом ей внезапно пришло в голову, что Джонни очень похож на Дэлвина. Такой же страстный и целеустремленный, так же предан своему делу. Он тоже многое повидал в жизни.

Он крепкий, надежный, настоящий. И она, Арран, ему небезразлична. Может быть, он в состоянии справиться и с ее наворотами. Во всяком случае, он никогда ее не унизит, не скажет, что она больная, не сбежит от нее, как Харт.

Она почувствовала себя в полной безопасности.

Они остановились перед дверью ее дома. Арран шарила в сумочке в поисках ключа. Неожиданно Джонни привлек ее к себе и нежно поцеловал в губы.

— Вот и все, пока, — прошептал он.

Это прозвучало так, словно между ними зрело нечто прекрасное и хрупкое, что следовало оберегать. Джонни коснулся ее щеки кончиками пальцев и исчез.

На следующий день до самого ленча с начальником пожарной охраны она не позволяла себе думать о нем.

Только вернувшись домой и отпечатав на машинке все свои записи, она легла на кровать, заложила руки за голову и стала мечтать о Джонни Гарсиа. Раздался телефонный звонок, но она не стала снимать трубку — это не мог быть Джонни.

В начале восьмого она встала и прослушала сообщения на автоответчике. Ей показалось, будто земля разверзлась у нее под ногами. Почудилось, что длинные жадные руки тянутся к ней… хотят утащить ее вниз, в темноту… навсегда.

Она-то надеялась, что спаслась, что теперь все забудется. Но нет, папочка не даст ей уйти. Вот он снова дернул за поводок. Показал, что он все-таки сумасшедший. Наглядно показал, что ждет ее в конце жизни — бутылка джина и выхлопные газы в легких. Потому что она тоже сумасшедшая. Конечно же, сумасшедшая.

Только вспомнить, что она творила все это время…

«Дэв, — молила она, — приди ко мне на помощь!»

Но его нигде не было. Ни в приюте, ни в клинике.

И Джонни Гарсиа не смогли найти. Он отправился на вызовы к больным.

Арран продержалась еще полчаса. Больше ждать не смогла. На бегу влетела в машину и на бешеной скорости помчалась туда… Она ведь с самого начала знала, что все равно туда вернется, рано или поздно. Ей от этого не уйти. Она такая же сумасшедшая, как отец.

Ее залила волна бешеной ярости, и она чуть не налетела на бетонное заграждение. Этот сукин сын ее загубил!

Он всегда уходил безнаказанным и теперь остался безнаказанным навсегда.